Паром
Войдя на паром, Джон был охвачен изумлением и почти благоговейным трепетом перед величественным зрелищем, которое предстало перед его глазами. Просторный центральный холл, подобно великолепному дворцу, сиял торжественной роскошью: в центре, под высоким сводом, свисала массивная люстра, сверкавшая сотнями огранённых хрусталей, которые переливались разноцветными бликами при каждом движении света. Этот огромный подвесной светильник казался произведением искусства, придававшим залу торжественный и даже немного театральный облик.
Пол, украшенный сложной мозаикой, был выполнен из разноцветного мрамора, гладкость и холодность которого подчёркивали его совершенство. Под ногами простирался роскошный бархатный ковёр глубокого алого цвета, испещрённый золотыми вышитыми узорами, напоминающими растительные орнаменты старинных гобеленов или королевских мантий. Этот ковёр, мягкий и в то же время величественный, протянулся от входа до самой лестницы, как будто приглашая гостей войти в мир утончённой элегантности и комфорта.
Гармония пространства, объединявшая изысканность материалов и мастерство исполнения, поражала до глубины души: Джон чувствовал себя маленькой частичкой этого величественного корабля, который, казалось, не просто плыл по воде, а парил, влекомый силой человеческого гения и изящества.
Самым оживлённым и многолюдным местом на всём пароме, несомненно, была столовая, которую путешественники посещали с большим энтузиазмом, нежели все остальные уголки судна. В отличие от центрального холла, это помещение не поражало роскошью отделки: потолок был низким, что придавало пространству небольшую замкнутость, а стены, казалось, почти исчезали под натиском многочисленных окон, через которые открывался величественный вид на бескрайние просторы Тасманова моря. Каждый, кто заходил сюда на трапезу, прежде чем обратить своё внимание на угощения, невольно задерживал взгляд на пейзажном великолепии: море, простиравшееся до самого горизонта, играло оттенками синевы и серебра, а чайки лёгко и непринуждённо парили над его поверхностью, подобно белоснежным призракам, находясь в вечной погоне за пропитанием.
Но если птицам приходилось вести свою ежедневную борьбу за пищу, то пассажиры парома пребывали в полном изобилии и безмятежности. Шведский стол, богатый и разнообразный, предлагал всё, что только может пожелать душа: от редчайших деликатесов, таких как устрицы под винным соусом и изысканные паштеты, до простых и утешительных блюд вроде тёплых булочек, обильно посыпанных корицей. Особой популярностью у гостей пользовались десерты, и среди них неоспоримым фаворитом стал торт-мороженое, состоящий из нескольких слоёв кремового пломбира, шоколада и клубничного мусса.
Джон и Алекс, подобно большинству детей, с трудом могли устоять перед этим лакомством. Их глаза загорались при одном только виде его соблазнительной поверхности, украшенной крошечными листиками мяты и капельками карамели. Разумеется, братья не были единственными, кто жаждал насладиться этим угощением: стол с десертами обступали такие же юные сладкоежки, напоминая рой окруживших цветок пчёл. В этой суетливой, но радостной атмосфере Джон чувствовал себя одновременно и ребёнком, и участником какого-то удивительного кулинарного ритуала.
Каюты на пароме, словно миниатюрные уголки уюта посреди бескрайнего водного простора, были обустроены с таким вниманием к деталям, что могли с лёгкостью посоперничать с комфортабельными номерами лучших гостиниц. Семье Кентербери достался четырёхместный номер, где центр композиции занимало большое окно, напоминавшее живую картину, за которой вечно сменялись морские пейзажи. Солнечные лучи, проникавшие через стекло, рассыпались по светлым стенам, превращая их в подобие полотен, на которых мягкими мазками художника отражались оттенки морской воды — от глубокого синего до переливающегося бирюзового.
Каюты были небольшими, но устроенными так разумно, что каждому из путешественников находилось место для отдыха и хранения вещей. Алекс и Джон, любители приключений, моментально выбрали для себя верхние койки, объяснив своё решение тем, что с высоты, пусть даже столь скромной, море кажется ещё более бескрайним. Их оживленный спор о том, кто займёт правую, а кто левую верхнюю койку, привёл родителей лишь к добродушным улыбкам. Отец и мать, с пониманием и лёгким смирением принявшие участь обитателей нижнего яруса, начали устраивать свои места и одновременно радовались такому расположению, ведь, по их мнению, вид с нижнего яруса привлекал куда больше.
Койки, тщательно застеленные мягкими простынями, были неожиданно удобны, и каждый член семьи сразу понял, что путешествие обещает быть комфортным. Тепло и уют этого небольшого пространства сочетались с лёгкими покачиваниями судна, которые усиливались к вечеру, что добавляло каюте особое очарование .
Путешествие на величественном пароме, неспешно скользящем по водам Тасманова моря, заняло около двух дней, которые стали для семьи Кентербери настоящими днями радости и беззаботного веселья. Особенно это касалось Алекса и Джона, чья юная энергия не позволяла им сидеть на месте. Братья успели познакомиться с множеством сверстников, прибывших из самых разных уголков страны и даже из-за её пределов, и каждый новый знакомый становился для них частью другой, ещё неведомой им жизни.
Одни мальчишки, облачённые в аккуратные костюмы, со свойственным юношеству пылом говорили о бурлящей жизни в Мельбурне, где шумные улицы, утопающие в зелени, никогда не засыпают, а культурные мероприятия сменяют друг друга так быстро, что за всем просто невозможно успеть. Другие, более сдержанные и задумчивые, делились историями о Сиднее, где горделиво возвышается знаменитый Оперный театр, а ласковые волны моря омывают золотые пляжи, наполненные смехом счастливых людей. Многие истории словно оживали перед глазами Джона и Алекса, а картины в их воображении были столь яркими и живописными, что мальчики начинали мечтать о том дне, когда смогут увидеть всё это собственными глазами.
Однако не меньшее впечатление производили рассказы детей из новозеландских городов, где природа, по их словам, едва ли не заглядывает в каждое окно. Они с восхищением описывали скромную, но удивительно тёплую атмосферу своих домов, окружённых бескрайними зелёными холмами, и великодушие соседей, которые всегда готовы протянуть руку помощи.
Наконец, после двух дней, казавшихся бесконечным плаванием сквозь бескрайние воды Тасманова моря, за мерцающей грядой волн показалась земля, вызвавшая вздохи восторга и радости среди пассажиров парома. Первые очертания Сиднея проступали на горизонте, и с каждой минутой приближения город становился всё более заметны и величественным. Дети, осознав, что они наконец-то достигли столь долгожданного берега, не сдерживали своих эмоций и радостно кричали:
— Сидней! Сидней!
Для многих из детей этот город был родным домом, который они покидали лишь изредка, и потому встреча с ним вызывала в их сердцах бурю чувств, соединяющую радость возвращения с гордостью за его неприступную красоту. Но Джон, впервые оказавшийся столь близко к этому легендарному месту, тем утром стоял на палубе в благоговейном молчании. Едва лёгкая дымка исчезла, и город предстал во всей своей красе, он не смог сдержать восторга и воскликнул:
— Потрясающий город, особенно если смотреть на него с моря!
Перед его глазами раскинулась Сиднейская гавань, сверкающая в лучах утреннего солнца словно драгоценный камень посреди изумрудной зелени окрестных холмов. Вода в бухте переливалась мягким серебром, а высокие мачты кораблей и стройные линии мостов создавали удивительную гармонию между природой и цивилизацией. Джон не мог отвести взгляда от знаменитого Оперного театра, который, словно раковина гигантского моллюска, раскинул свои сверкающие белоснежные "паруса" на самом берегу гавани.
— Австралийский Окленд, — сравнивая некую схожесть двух городов, сдержанно заметил кто-то из взрослых, стоящих рядом и внимательно рассматривающих город с воды.
Действительно, Сидней с его живописными бухтами, причудливо изрезанным берегом и сияющим архитектурным великолепием производил впечатление уникального места. Джон же, с головой ушедший в созерцание, подумал, что такого он раньше никогда не видел. Перед ним открывался какой-то определённо новый мир, полный новых красок и ощущений.