То, что казалось реальным
- Привет! - донёсся до Джона чей-то голос, мелодичный, но при этом настойчивый, словно каждый звук был тщательно взвешен перед тем, как будет сказано что-то важное. - Привет! - повторился оклик, на этот раз громче, с лёгким оттенком нетерпения.
Джон вздрогнул, вырванный из своих размышлений, и поспешно обернулся. Он стоял на тротуаре, выложенном гладкими плитами, которые впитывали влагу от утреннего дождя. Улица Гарфилд-стрит, утопающая в сырой зелени, тянулась вперёд бесконечной перспективой, пока не исчезала за углом старого кирпичного дома, увенчанного ржавыми водосточными трубами.
Перед ним, словно возникнув из воздуха, стояла Элизабет Сансдоттер - фигура одновременно хрупкая, как фарфоровая статуэтка, и при этом величественная, словно постамент напротив средневекового храма. Лицо её, обвитое непокорными прядями тёмно-каштановых волос, было озарено мягким светом, едва падающим сквозь плотные облака. Её карие глаза, исполненные загадочного огня, смотрели прямо на Джона, как если бы она готовилась открыть перед ним какую-то великую тайну.
Её взгляд не отрывался от него, проникая сквозь тонкие слои его замешательства. Она словно видела в нём больше, чем он сам мог себе представить. Губы, чуть дрогнув, замерли в нерешительности.
– Привет! – отозвался Джон, его голос прозвучал негромко, но уверенно, пробившись сквозь влажный воздух. Он пристально взглянул на стоявшую перед ним Бетти, а в глазах мелькнуло беспокойство. – Что случилось? Где остальные? Кэтрин? Алекс?
Элизабет, стоявшая напротив, слегка покачала головой, будто желая отогнать от него ненужные вопросы. Её лицо, обычно такое спокойное и ясное, было озарено смутной тревогой, словно буря раздумий бушевала где-то в глубине её души. Она приподняла руку, чуть заметным жестом пытаясь остановить поток его слов.
– Неважно, – произнесла она. Голос её был тихим, но насыщенным странной, притягательной силой, от которой по спине Джона пробежала лёгкая дрожь. – Важно лишь то, что я должна тебе сейчас сказать.
– Что именно ты хочешь сказать? – спросил Джон, вглядываясь в её лицо, пытаясь разгадать скрытый смысл её слов.
Элизабет вздохнула, глубоко и продолжительно, словно набиралась храбрости, необходимой для того, чтобы произнести то, что так долго оставалось в тени её мыслей. Глаза её на мгновение отвели взгляд, устремившись в сторону дальнего конца Гарфилд-стрит.
– Эх… – выдохнула она, её голос стал чуть дрожащим, а на щеках появился едва заметный румянец. – Это очень трудно сказать, но…
Она замолчала, и тишина, наполнившая пространство между ними, стала почти осязаемой. Лишь редкие шаги прохожих звучали где-то вдалеке.
Бетти сделала ещё один глубокий вдох, словно готовясь к прыжку в неизвестность.
– Ты мне нравишься, Джон, – наконец сказала она, её голос был одновременно твёрдым и нежным. – До сих пор.
С этими словами она выдохнула, будто сбросила тяжесть, годами лежавшую на её душе, и опустила взгляд, словно боясь встретиться с его глазами. Но Джон, в котором что-то внутри вспыхнуло, как сухое дерево под ударом молнии, сделал шаг вперёд.
– Правда? – переспросил он. Его голос дрогнул, а в глазах читалась смесь удивления и радостного волнения. Это признание, столь внезапное и искреннее, казалось ему столь невероятным чудом.
– Правда, конечно, – ответила Элизабет, её голос теперь был тёплым и уверенным, а в уголках губ играла чуть заметная улыбка, словно она не могла сдержать радости от этих слов. – Зачем же мне врать тебе?
Джон почувствовал, как его сердце забилось ещё сильнее. Его дыхание участилось, и он, собрав всю свою смелость, сделал шаг ближе. Лёгкий ветер, гулявший по улице, коснулся их лиц, но они его не замечали. Всё вокруг словно утратило значение.
– В таком случае позволь сказать, что и ты мне... – начал он, но слова застряли в его горле, когда их глаза встретились.
Вместо слов Джон наконец позволил своему сердцу сказать за себя. Он медленно наклонился к Бетти, и их губы внезапно слились в поцелуе, в котором не было никакой робости. Элизабет отвечала ему с той же искренностью, её руки крепче обвили его шею, а дыхание стало сбивчивым. Каждый из них словно пытался компенсировать все те годы молчания, что разделяли их. В этот самый момент свет, мягкий и тёплый, внезапно окутал их, и всё вокруг начало растворяться, а пелена сна сползала, открывая суровую реальность.
Джон открыл глаза. Он по-прежнему лежал в своей комнате на втором этаже, в которую сквозь неплотно задернутые шторы пробивались первые лучи рассвета. Где-то вдали щебетали птицы. Его сердце всё ещё бешено колотилось, дыхание было прерывистым, а губы, казалось, всё ещё ощущали тепло поцелуя. Он долго смотрел в потолок, осознавая, что всё это было лишь сном, удивительно ярким, живым и до боли нереальным.