Глава 13.
С тех самых пор, без Бомгю, проходящее время начало значить для Ёнджуна всё меньше и меньше.
Прошли ли уже годы с тех пор, как Бомгю улыбался ему в последний раз? Это был год, или два, или три? Или прошло всего несколько месяцев? И произошёл ли их поцелуй только лишь вчера? Потому что Ёнджуну казалось именно так.
Он привык считать дни до их с Бомгю очередного совместного похода в парк; но сейчас для него не существовало времени. Дни сливались в один, месяцы казались вечностью. Если бы какое-то сверхъестественное существо сейчас пришло к нему и сказало, что Ёнджун просто застрял в личном аду, он бы с лёгкостью поверил ему.
Он помнил всё меньше и меньше о своей школьной жизни. Он обращал всё меньше и меньше внимания на вещи вокруг себя не относящиеся к Бомгю. Он часто ловил себя на том, что подсознательно сравнивает людей, с которыми знакомился, с Бомгю, ругая себя при этом. Он знал, что должен как-то продолжать жить своей жизнью без Бомгю, потому что это то, чего бы тот хотел.
Но было проще сказать, чем сделать; и с тем, как Ёнджун всё ещё думает о Бомгю в каждое мгновение своего бодрствования, он знал, что справляется с этим не очень хорошо, особенно учитывая ежедневные визиты в больницу и бумажные сердца. Если подумать, если бы Бомгю и правда проснулся во всех этих сложенных им бумажных сердцах, Ёнджун бы скорее всего упал в обморок от смущения прямо на месте. В его голове всё это выглядело лучше.
И снова, если Бомгю проснется. Ёнджун остановил себя, прежде чем рой его мыслей унёсся хоть немного дальше.
В этот раз, когда Ёнджун открыл уже такую знакомую дверь в палату, к его удивлению, Субина там не было. Возможно, впервые за всё время. Обычно он всегда здесь.
И почему отсутствие Субина заставляло его тревожиться сильнее, чем обычно? Неужели пребывание наедине с Бомгю всегда так действовало на нервы?
Или дело было конкретно в этой ситуации, о чём Ёнджун отказывался думать?
Не произнося ни слова, он закрыл дверь позади себя, смотря на единственного человека в комнате, хоть и называть его человеком сейчас казалось преувеличением, неподвижное тело, лежащее на кровати, которая неожиданно казалась слишком огромной для его миниатюрной фигуры. Бомгю всегда был худощавой комплекции, но похудел ли он с годами ещё сильнее?
Это был первый раз, когда Ёнджун посмотрел на него честным взглядом, принял его таким, каким он был, без оптимизма, затуманивающего его мысли. Подойдя ближе, он заметил, как кожа Бомгю была почти такой же призрачно белой, как и простыни под ним. Похудевшие пальцы. Его ключицы были так чётко очерчены, что каждая впадинка на них была видна. Глубокие и тёмные круги под глазами, впалые скулы, словно он не спал несколько дней, хоть это и было единственным, что он делал всё это время. Ёнджун нашёл это ироничным. Его мягкие щёки персикового цвета теперь были пепельно-лиловые. Сердце Ёнджуна сжалось.
Бомгю выглядел таким болезненным; слишком бледным по его мнению. Словно жизнь непрерывно покидала его через все эти бесчисленные трубки и провода, прикреплённые к его телу, когда они должны были делать обратное. Даже его обычно мягкие волосы потеряли свой блеск и объём, истончились и посеклись.
Единственное, что вообще свидетельствовало о его жизни, — это то, как его кислородная маска запотевала при каждом едва заметном подъеме и опускании груди. Это было единственное, что успокаивало хрупкое сердце Ёнджуна, но даже это уже переставало спасать его.
Именно тогда он это осознал.
Бомгю жил на одолженное время.
Будет ли жизнь вообще правильным словом, когда он даже не жил, а лишь выживал? Его жизнь едва держалась на волоске, как будто он сидел на вершине скалы, готовый в любой момент встать на цыпочки и отправиться в свободный полёт?
И в этом случае не была ли жизнь хуже смерти?
Реальность обрушилась на Ёнджуна, как свирепые океанские волны, её приливы и отливы расплёскивали остатки его рассудка, дразня его призраком его собственного отчаяния с каждой проходящей секундой. За последние пару лет, Ёнджун поймал себя на том, что с пустым взглядом смотрит на глаза Бомгю, на его любимую часть его лица, в надежде, что он моргнёт или подвигает ими или что угодно ещё; ему бы хватило едва заметного шевеления ресниц. Но его надежда оканчивалась тупиком, потому что ничего из этого не происходило.
Обычно Ёнджун кричал во всю глотку о своём прибытии, чтобы Бомгю знал, но в этот раз он был болезненно молчалив, когда взял руку Бомгю в свою. Было ли это из-за того, что Субина здесь не было, из-за того, что у него не хватало сил прятаться за своей маской?
Каждый день после того момента, как он впервые его увидел, Ёнджун говорил себе, что он будет заходить в палату с улыбкой. Что он будет говорить только радостные вещи и будет настолько обычным насколько это возможно, чтобы принести чувство нормальности Бомгю, словно ничего не изменилось.
Только сейчас он осознал, что ничего из этого не было нормальным. Он задавался вопросом, понимал ли это Бомгю, и просто жалел его всё это время.
От этой мысли у него защипало глаза от непролитых слёз. С дрожащим вздохом он сжал руку Бомгю и прижал её к своей щеке. Взгляд в глазах Ёнджуна, когда он смотрел на Бомгю, был пронизан агонией и отчаянием. На него было больно смотреть.
— Я скучаю по тебе, — слабо прошептал он, пока первая слеза скатывалась по его щеке, прямо на указательный палец Бомгю. — Я так сильно скучаю по тебе, Бомгю, — он оставил нежный поцелуй на его пальцах, не замечая того, как поток слёз хлынул из его глаз. — Вернись ко мне. Ты слишком долго притворялся недоступным, тебе не кажется? Ты заставляешь хёна грустить… Что насчёт похода в парк на каждый день рождения? Я всё ещё должен отвести тебя на колесо обозрения снова, они перестроили его. Мой день рождения в этом году был не весёлым без тебя. Мне семнадцать сейчас… Можешь в это поверить? Нам буквально вчера было десять.
Тишина. Не то чтобы он ожидал чего-то другого; но этот мучительный остаток надежды гноился в нём как паразит, отказываясь покидать его разум.
— Ты так много пропускаешь. Ты правда хочешь провести остаток своей жизни в этой палате? Никогда бы не подумал, что ты такой скучный, — он изо всех сил пытался говорить сквозь слёзы. Это был его защитный механизм. Все эти слова были сказаны скорее для того, чтобы успокоить его самого, а не Бомгю. Он задавался вопросом, понимал ли это Бомгю.
— Господи, как это жалко, — застонал он, вытирая второй рукой слёзы. Всё ещё крепко держа руку Бомгю, словно он исчезнет, если Ёнджун его отпустит. — Я не плакал перед тобой с тех пор, как нам было, сколько, двенадцать? Ты должен пообещать, что не будешь смеяться надо мной из-за этого, когда проснёшься, хорошо? Не будь таким противным, — он усмехнулся про себя, пытаясь вернуть своё самообладание, не то чтобы это было даже важно, учитывая, что Бомгю не видит его. Но он всё равно пытался.
Пока он пытался успокоить свои эмоции, он взял знакомую бумажку пастельного цвета из шкафа и начал складывать её, даже не задумываясь о действиях.
— В любом случае, сегодняшний TMI, — он прочистил горло, его голос уже вернулся к состоянию, которое он любил называть «полебезить перед директором». — Я заканчиваю одиннадцатый класс. В следующем году я уже окончу школу, можешь себе представить? Школа предложила мне стипендию, чтобы уехать в следующем году в Америку по обмену. Видишь? Твой лучший друг такой умный. Я практически гений в английском, к твоему сведению.
А после он замолчал, ожидая «и ты согласился?», которое так и не прозвучало. Он должен был уже привыкнуть к этому, но почему молчание всё ещё оставляло его с уколом разочарования с каждым разом всё более усиливающимся?
— Я знаю, что тебе интересно, поэтому не буду тянуть. Я сказал нет. Не злись на меня, ладно? Можешь накричать на меня за это позже, — он оправдывался, хоть здесь и не было никого, кто мог отругать его. — Знаю, знаю. Я глупый. Боже, я почти могу слышать твой ворчливый голос. Так раздражает, — он невесело усмехнулся, внезапно задавшись вопросом, как давно он в последний раз слышал смех Бомгю. Страх никогда больше его не услышать внезапно возник в нём.
Он положил новое бумажное сердечко на прикроватный столик, пытаясь сформулировать своё предложение не заикаясь.
— Ты знаешь, между мной и тобой… что… — начал он, чтобы через секунду замолчать и убедиться, что его голос не дрожит. — Что если бы я принял предложение и оставил тебя? Я бы тогда не знал, что делать с самим собой. Я не могу… — он вцепился в край больничной койки до побелевших костяшек, безуспешно стараясь удержать себя на ногах. — Я бы не смог простить себя, если бы я так сделал.
— Я просто, — начал он, сглотнув. Нервозность вернулась в его голос, и он молился, чтобы Бомгю не заметил этого. Но всё же если он и заметил, то этого не показал. Ну, не то чтобы он мог. — Я не могу заставить себя оставить тебя. Не снова. Однажды я уже совершил эту ошибку, и это стоило нам… всего этого. Мне невыносимо думать о том, каково это быть через полмира от тебя, без возможности навещать тебя каждый день… Что если что-то случится, и в этот момент я буду не рядом с тобой? — его ресницы затрепетали, когда он пытался сморгнуть слёзы, с силой прикусывая свою нижнюю губу, чтобы удержать её от дрожи.
— Что если, когда ты очнёшься, первым лицом, которое ты увидишь, будет не моё? Я не смогу этого выдержать, — он слегка тряхнул головой, пытаясь избавиться от мыслей. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, что размышления о «что если» не принесут ему никакой пользы, но всё же он почему-то не мог перестать. — Я пообещал быть рядом с тобой до конца твоей жизни. Когда мы были на том дереве, помнишь? И я сказал, что я всегда буду с тобой. И знаешь что? Твой хён — человек слова, — а затем, подумав, прижал губы к бледной руке Бомгю, оставляя поцелуи на каждой костяшке.
— Он никогда не оставит тебя.
Что Ёнджун не учёл в то время, то, что он узнает позже, так это то, что он думал только о возможности того, что это он может оставить Бомгю, и никогда не думал о том, что это может быть наоборот.
Поэтому, естественно, он ни в малейшей степени не был готов, когда этот сценарий начал становиться все более и более правдоподобным — слишком правдоподобным, чем ему хотелось бы. Однажды это всё рухнет на его плечи как метеорит, поглощая целиком, пока от него не останется ничего, кроме кожи и костей; даже тлеющей искры надежды, за которую он так отчаянно цеплялся.
Он даже не представлял, что этот день наступит так скоро.