Глава 6
От Мьена уже неделю не было ни сообщений, ни звонков. Элли так же не писала ему. Им нужно было время. Время, чтобы определиться с их будущим.
Элли шла по улице после учебы в колледже. Все ее дни — как один сплошной серый ком, повторяющийся каждый день, вращающийся по своей оси. Единственное, что остается из нового, — тягучие мысли о том, что она поступила омерзительно.
Она ушла в тот день рано утром, надеясь, что Мьён спит, но понимала, что он, как и она, всю ночь не сомкнул глаз. Если у нее болели кости, голова разрывалась на части и бил ужасный озноб, то у него — помимо всего прочего — и чужая кровь на руках, зависимость и прочие ужасы его жизни.
Сегодня было пасмурно. Тучи сгущались в небе, окрашивая его в серые тона, отчего город казался сухим и безжизненным. Деревья, дома, даже яркие вывески на магазинах казались лишь глупой декорацией в этом аду. Мелкий дождь беспощадно бил ее по лицу, волосы промокли насквозь, пальто, которое она купила в самом обычном сэконд-хэнде на карманные деньги, промокло до ниточки. Вместо того чтобы бежать домой, прятаться от дождя, она продолжала идти. Куда? Элли сама не знала. Плевать, что мама будет снова закатывать скандал, что она не пришла вовремя, так еще и промокла под дождем. Все это не имело значения. Она не знала, что делать дальше, готова ли она принять все это сейчас?
Ноги привели ее к парку, что возвышался над набережной реки. Зеленые клены, березы, тополи стояли неподвижно, закрывая небо своими кронами, защищая от дождя. Безлюдное местечко в центре города. Она прошла по тропинке, что была выложена из камней, и села на парапет, что тянулся вдоль всего парка, ограждая людей от падения с пригорка, на котором и стоял этот парк; внизу — набережная. Множество ларьков с разной едой, детская площадка и водная гладь. Тихая, безмолвная водная гладь, слегка колеблющаяся от течения, впитывала в себя капли дождя.
Элли наблюдала за потоком людей, что бродили по набережной. Каждый — по своим делам, каждый — в своих заботах, и никто не обращал внимания на красоту, что была перед их глазами.
Внезапно ее наблюдения оборвал звук подъезжающей машины; она остановилась у въезда в парк. Снова этот черный тонированный Порше. Почему бы им всем дружно не оставить ее в покое на какое-то время? Почему именно сейчас?
Из машины вышел Луи и направился к девушке, кивнув ей в знак приветствия.
— Комфортно промокшей сидеть и мерзнуть? — брюнет скрестил руки на груди, оглядев ее с ног до головы.
— Всяко лучше, чем дома, — девушка обернулась обратно, не отвлекаясь от наблюдений за набережной. Настроения на разговоры не было.
— Я по поводу Мьёна, — Луи поправил свое пальто и присел рядом. — Не знаю, что у вас там произошло, но он уже неделю себе места не находит и отказался ехать на сделку в среду. Твоих рук дело?
— Луи, — она посмотрела на парня, тяжело вздохнув. — Понимаете...
— На «ты», — перебил ее брюнет. — Я не настолько старый, да и для нас ты уже не случайный человек с улицы.
— Хорошо, понимаешь, — поправилась Элли. — Все это для меня совершенно непонятно, я не знаю, как на это реагировать. Но знаешь, почему вы ничего не сделали с его зависимостью? Почему вы позволили этому случиться?
Последние слова она произнесла с жгучей болью в груди, пытаясь не разрыдаться прямо здесь. Это единственное, что она хотела услышать от Луи, это единственное, что она пыталась понять все это время.
Он тяжело вздохнул и достал из кармана пачку сигарет. Его взгляд поднялся в небо, будто пытался найти ответ на ее вопрос там.
— Это целиком и полностью был его выбор, — наконец вырвалось с его уст. — Я упустил тот момент, когда еще мог что-то сделать, но убирать его я не собираюсь, он ценный работник для меня. Пока это не мешает его работе, я не смею в это лезть.
— Но на личную жизнь права у него нет, — девушка уже начинала злиться. — А употреблять — пожалуйста?
— Элли, не будь глупой, — Луи вскинул бровь и поджег сигарету, что все это время он крутил в руках. — Одно дело — отношения, за которые он постоянно будет тревожиться, потому что шанс того, что убьют его партнера, равен 80%. Каждый справляется со своими кошмарами, как может.
— Почему ты приехал сюда? — напрямую спросила девушка, оглядывая парня.
— Мьён не берет трубки, не поехал на сделку, на которой обязан был присутствовать; это было обговорено заранее, и ты спрашиваешь, зачем я приехал? Можешь гордиться своим поступком: он бросил, но не только наркоту, но и всех нас. А за это последуют последствия. Если он продолжит, мне придется избавиться от него, и это будет на твоей же совести.
Элли громко сглотнула. Черт, что ей теперь с этим делать? Рваться к нему? Просить поговорить? Никогда не отпускать его — и все только ради того чтобы он оставался в «этом»?
— На моей?! Это ты подсадил его на эту дрянь! — с криком вырвалось у Элли; если бы перед ней не сидел глава криминальной составляющей, она бы вцепилась в его воротник руками, потому что он нес полную чепуху.
— Он сам сделал свой выбор, — повторил Луи; ему было абсолютно безразлично на ее крики, он оставался таким же холодным, как и прежде. — Я уже говорил тебе это.
— Что будет, если он сорвется? — немного погодя спросила девушка уже спокойным тоном.
— Продаст ценную информацию за дозу, умрет от передозировки, станет невменяемым, — брюнет затянулся, выдыхая густой дым. — А там остается только избавиться от него.
Девушка сжала кулаки, сдерживая злость. Почему? Почему никто не вступился за это? Почему все пропустили это мимо, словно это так и должно быть?
— В общем, решай, Элли. Либо ты тянешь его обратно к жизни, либо я стираю его из своих списков. И тогда ему конец.
Она не успела ничего сказать, как он поднялся с парапета и направился в сторону своей машины. Нет, Луи не добр, он преследует свои цели. Ему абсолютно все равно на нее, на их отношения с Мьёном, ему лишь важно то, что он делает. Все остальное не имеет никакого смысла.
Машина вырулила из парка и с ревом мотора понеслась по дороге, а Элли осталась в парке. Одна. Одна среди серых туч, холодного ветра, с клубком непонятных для нее мыслей, что душили, давили на грудную клетку, вызывая в ней жгучее чувство боли и бессилия. Ее радовало одно: Мьен не обманул ее и бросил. Прошла всего неделя, судить об этом верно рано, но он уже сделал этот маленький шажочек, чтобы бросить эту гадость. Возможно, он поэтому не писал ей? Ему явно плохо — и морально, и физически — с этим бороться... А она что? Сама не звонила и не писала ему ни разу, сама забила на него, боялась сделать хуже, а как итог — добилась обратного.
Разговор с подругой в колледже тоже напомнил о себе.
«— Выглядишь сегодня, мягко говоря, ужасно, — сказала Грета шепотом, усаживаясь за парту рядом с подругой.
— Не только выгляжу, но и ощущаю себя так же, — ответила Элли, не поднимаясь с парты; голова все еще адски болела после ночи.
— Вы всю ночь пили водку ведрами? Что с тобой? — рука девушки легла на спину Элли, обжигая ее теплом; любое прикосновение ощущалось как удар, поэтому она вздрогнула, корчась от боли.
— Хуже, Грета. Я впервые попробовала кокаин, и знаешь, мне совсем не понравилось, — девушка поднялась с парты, и ее красные глаза вперились в сидящую рядом подругу.
— Элли, ты совсем с ума сошла?! — девушка не сдержалась и громко выругалась на нее.
— А что мне оставалось делать? Смотреть на то, как он убивает себя в одиночку? Позволять ему это со спокойной душой? Нет, Грета, я не могу иначе... — Элли закрыла лицо ладонями, тяжело вздыхая.
— Бросить всю эту затею, бежать. Ты не должна разрушать себя ради кого-то, — Грета с жалостью смотрела на нее.
— Если бы я так могла... — ответила девушка, сдерживая подступающие слезы; они уже давно рвались наружу, но всякий раз, как эта «пробка» пыталась выскочить наружу, она запихивала ее обратно, все глубже. — Я не хочу, чтобы все это продолжалось. Я поставила ему условие: либо он бросает, либо я делаю это вместе с ним.
— Ничего лучше в твою голову не пришло? — Грета с возмущением спросила у девушки, доставая тетрадь из своей сумки. — Твоя рискованность может сыграть с тобой в злую шутку. И что ты сделала после?
— Ушла. Утром рано; надеяться, что он спит, было бессмысленно, — Элли трепала уголок своей тетрадки, пытаясь справиться с нарастающим волнением и тревожностью.
— Возможно, ты поступила правильно, возможно, сделала хуже. Я не смогу ничего дельного тебе ответить.
— В том и дело, я понятия не имею, что делать дальше, — она разглядывала свою тетрадь. Витиеватые узоры на фоне бирюзового цвета.»
Девушка тяжело вздохнула, задрав голову в небо. Тучи за кронами деревьев плелись по небу. Серые, одинокие, безмолвные.
Что ей делать? Этот вопрос был очевиден, как ничто другое. У нее не было выбора. Только один правильный вариант ответа на этот вопрос. Написать Мьёну, прийти к нему домой, позвонить — всё из этого списка подходило, но не бросать его. Не оставлять.
Для начала она решила пойти домой. Оценить здраво мысли, разобраться с матерью, чтобы та ее не теряла, да и в конце концов сформировать в своей голове, что ему вообще сказать.
Она зашагала в сторону дома. Дождь начинал затихать, превращаясь в маленькие капельки на стеклах витрин, окон домов, лобовых стеклах машин. Люди, идущие кто куда, складывали свои зонты, отряхивая их от капель. Элли было холодно. Даже не от того, что она вся мокрая насквозь, даже несмотря на ветер, что трепал ее влажные пряди. Ей было холодно, потому что Элли боялась, дрожала от страха; она боялась, что он не примет ее, что он пошлет ее ко всем чертям. И пусть. Она сама виновата, она даже не удосужилась написать ему хоть какое-нибудь коротенькое сообщение. Спросить, как его дела. Хоть что-то! Даже самое банальное «Привет».
Девушка присела на ближайшую лавку, мокрую, холодную. Давящая боль сковывала всю ее грудь, когда экран мобильного телефона застыл на открытой переписке с Мьёном. Последнее его сообщение, неделю назад: он отправил ей ту самую песню, что больше всего ей понравилась с той пластинки. С той пластинки, которую они слушали, когда она только пришла к нему.
Элли не могла погасить экран телефона; ее глаза, полные слез, так и застыли на этих безмолвных сообщениях. Все они казались такими далекими, будто всего этого никогда не существовало: ни его, ни ее, ни их. Сладкий сон с привкусом боли. Первые слезинки посыпались из ее глаз, заставляя ее руки судорожно дрожать. Нет, она должна была что-то предпринять. Что-нибудь сделать.
— Мьён, прошу, мы должны увидеться. Позвони мне, — ее дрожащие пальцы пробегали по клавиатуре на сенсорном экране мобильника.
Девушка погасила экран и вытерла слезы с щек. Нужно идти домой, как бы сейчас этого не хотелось.
Ступив за порог квартиры, до нее донесся аромат яблочного пирога. Теплый, родной аромат. Не всегда ее мама была «исчадием ада», она знала это, поэтому подолгу не смела злиться на нее. Она понимала, что все эти упреки с учебой излишни, но так же и понимала, что мама делает это не просто так. Однажды ее мать сама потеряла место в колледже, не смогла получить образования. Она хотела сделать своей дочери жизнь лучше, но не понимала, что сама убивает в ней всякое желание к учебе.
— Элли, где ты пропадала? — из кухни вышла женщина, темноволосая, в домашнем халате, с кухонным полотенцем на плече. — Ты вся сырая!
— Пустяки, под дождь попала, — ответила девушка, разуваясь.
Внезапно ее же собственная квартира стала ей жутко чужой. Будто она попала в какой-то другой мир, снова в другой, и снова будто здесь ей нет места. Где же все-таки ее место?
Теплый желтый свет в прихожей от старой лампочки — даже не светодиодной, обычной, самой дешевенькой. Выцветшие, кое-где порванные обои, повешенное на несколько гвоздей зеркало, старый шкаф для уличной одежды, что уже готов был развалиться от старости.
Каждый раз, приходя домой после квартиры Мьёна, она будто выныривала из тех вод, из того сильного, мощного течения и возвращалась в свою гавань, как маленькая лодка после небольшого путешествия.
— Ты довольно долго, — ее мать посмотрела на часы, что висели на кухне. — Усаживайся за ужин, потом за учебу, если ты еще не все доделала.
К счастью или сожалению, Элли уже успела раздать все свои долги по учебе за всю эту неделю. Чтобы совсем не сойти с ума от раздирающих мыслей и воспоминаний, она без остатка погрузилась в свою учебу, успела сделать всё и даже больше.
— Доделала. Я бы хотела пойти к подруге, к Эмме, если ты не против, — девушка сделала глоток теплого чая, что ждал ее по приходу на кухню.
— Ненадолго, к десяти возвращайся, никаких больше ночевок, — женщина взяла свою кружку и направилась к выходу. — О таком хотя бы заранее предупреждают, Элли.
— Да, извини, мам, — взгляд девушки упал на экран телефона, что лежал на столе; экран засветился, говоря о полученном уведомлении; от кого оно было, она не поняла, слишком быстро телефон потух.
Когда ее мать скрылась в коридоре, Элли тут же с дрожью в руках схватилась за мобильник. Мьён. Он все-таки написал ей.
— Я ждал, когда ты напишешь. Думал, что больше не увижу тебя, — буквы слепили глаза, соединяясь в слова, в предложение.
— Мы сможем увидеться сегодня? — быстро ответила девушка. Все желание ужинать улетучилось в эту же минуту; ей хотелось сорваться, бежать и бежать к нему, пока она совсем не потеряла своего друга.
Ей хотелось заткнуть уши и крикнуть, что ей плевать... но она знала, что это неправда. Однако страх потерять его был сильнее страха перед всем этим. Если потребуется, она силой вытащит его, поставит на ноги, станет опорой, будет рядом, как рядом был он всегда, несмотря ни на что.
— Да, я дома. Могу вызвать тебе такси.
— Не нужно, я хочу пройтись.
— Хорошо, жду тебя, — короткое сообщение, всего три слова, а столько спокойствия они вызвали в ней, столько радости, что они не потеряли все, что надежда на спасение все еще остается.
Она ушла в свою комнату, чтобы переодеться. Вся одежда была промокшей насквозь; идти куда-либо в таком виде — самоубийство, она и без того была уверена, что заболеет, сляжет не меньше чем на неделю.
Простенькая белая рубашка с кружевом на воротнике, черные джинсы — ничего больше и не нужно. Она торопилась, времени прихорашиваться не было. До десяти вечера у нее было четыре часа. Четыре часа, которые лишь кажутся большим количеством времени, но стоит ей переступить порог его квартиры, как время теряет свой счет, оно летит быстрее, намного.
Выйдя на улицу, Элли не заметила, как погода преобразилась. Малиново-оранжевый закат освещал город, чистое небо без единой тучи. Все это казалось таким неестественным после предыдущих двух часов, что она провела на улице под дождем.
Весь путь для нее оказался незамеченным; все ее мысли были погружены в то, о чем ей нужно сказать ее другу. О чем они будут говорить? О чем? Делать вид, что ничего не произошло? Цепляться за то, что они есть друг у друга, мертвой хваткой, несмотря на то что оба разбиты до основания? Несмотря на то что жизнь начинает трещать уже фундамент, заставляя его разваливаться на части? Радость сменилась тревогой, тяжелой, вязкой, жгучей, будто в нее влили саму лаву. А что она скажет? Что скажет он? Что осталось от них, от него, от нее? Что?..
Она открыла двери той самой квартиры, той самой с номером 4.
До боли знакомая прихожая. Да, напыщенная роскошью, фальшивой, она скрывала в себе всю боль, все одиночество, но согревала мысль, что это ЕГО квартира. Остальное было неважно, с остальным они как-нибудь справятся.
— Привет, Элли, — Мьён вынырнул из гостиной, опираясь на дверной проем; его изумрудные глаза вперились в ее голубые. В них она видела неподдельную радость и страх — страх, что она улетучится, оставит его, развернется, передумает, уйдет. Нет, она не уйдет; она уже сделала свой выбор, и она выбрала остаться с ним, остаться в его жизни.
— Я скучала, — это единственное, что вырвалось из ее уст до момента, когда слезы брызнули из глаз; она выдавила это через силу, при одном его виде ком в горле не заставил себя долго ждать.
Она снова разрыдалась, снова не смогла сдержаться. Боялась, боялась, что потеряет все это, но он ждал ее, она ждала его; они встретились, но страх все равно теплился в груди, вцепившись мертвой хваткой. А бояться теперь было чего: Мьёна могло не стать в любой момент, и они оба об этом прекрасно знали, но молчали.
Блондин прижал ее к своей груди, вдыхая запах ее волос; он крепко обнимал ее, не отпуская. Она чувствовала, как дрожат его руки — даже через свою куртку, — чувствовала его парфюм, что стал для нее уже самым приятным запахом из всех существующих в этом мире. Она положила свои руки на его спину, отвечая взаимностью на его объятия.
— Я рад, что ты здесь, — прошептал он, стоя в этой черной футболке, что уже пропиталась слезами девушки. — Правда.
— Я боялась, что потеряла тебя навсегда, — она подняла на него свои красные от слез глаза; она снова смогла подавить в себе этот нескончаемый поток, но не боль — боль оставалась внутри, как напоминание о том, что все это — как хрусталь; одно неловкое движение, и все полетит вдребезги.
Нехотя они отпустили друг друга; он помог ей раздеться. Они молча прошли в гостиную. Холод плитки на полу прихожей чувствовался сквозь тонкие носки девушки. Снова та же пластинка — он слушал ее до прихода Элли. Ее любимую, "Apocalypse"; она разливалась по всей гостиной, заставляя кожу покрываться мурашками. Он помнил, как она понравилась ей больше всех остальных, и сидел здесь — на диване, в кресле, неважно — и слушал ее.
Элли уселась в свое уже полюбившееся ей кресло, кожаное, слишком большое для такой хрупкой и маленькой. Запах кожи со смешавшимся ароматом Мьёна: корица, что-то сладкое, табак.
— До того, пока не села в это кресло, даже не задумывалась о том, как сильно по нему скучала, — улыбнулась девушка, проводя пальцами по кожаной поверхности, словно пытаясь запечатлеть в своей памяти каждую неровность.
— Представить себе не сможешь, как я скучал по твоему виду в нем, — ответил парень, усаживаясь на диван. Все на круги своя. Она здесь, в его квартире, в его кресле; он снова на этом сереньком диване.
Он молча смотрел на нее, она — на него. Никто из них не мог начать первым; все это казалось сном. Если это действительно так, то просыпаться не хотелось им обоим. Блондин изучал ее всю: ее руки, ее лицо, ее позу. Бокал в его руке был пуст, но он не отрывался, боялся, что если он отвернется, это «видение» пропадет?
Элли так же смотрела на него, не отрывая глаз; она чувствовала свою дрожь каждой клеточкой тела. Разглядывала его изумрудные глаза, его небрежно собранные на затылке белоснежные локоны, выступающие кое-где пряди челки, его руки, длинные пальцы, унизанные кольцами холодного серебра. Бокал, что он обхватил ими, — пустой, с оставшимися каплями на дне. Мьён сидел перед ней, но казался таким далеким, словно между ними протянулась полупрозрачная вуаль — невидимая, но ощутимая.
— Мне нужно будет многое тебе сказать, — блондин первый нарушил повисшее молчание, что нарушалось разве что только музыкой.
Она кивнула. Что на это можно ответить?
— Одна радостная новость: я уже неделю в завязке. Ужасно тянет, но справляюсь, как видишь, неплохо, — парень тяжело выдохнул и поставил бокал на столешницу с негромким звоном, как стекло ударяется о такое же стекло.
— Надеюсь, так будет дальше, — с хрипотой от долгого молчания вставила девушка.
— Я дал тебе обещание, — Мьён снял резинку со своих волос, позволяя прядям снова раскинуться, обрамляя его лицо. — Значит, должен не нарушать его; мы уже поняли, к чему это приводит.
— Давай забудем о том, что было той ночью. Это был ужасный день, вспоминать не хочется, — Элли опустила взгляд, разглядывая свои руки; они казались ей неестественными, чужими.
— Ты права. По вину? — он поднял с пола полную бутылку с вином; она уже была открыта, ждала своего часа.
— Ты знаешь ответ, — она улыбнулась, снова вглядываясь в это родное лицо.
Она наблюдала за тем, как искусно он разливает рубиновую жидкость по бокалам — аккуратно, с нежностью, как сам сомелье. В конце концов он протянул ей бокал с вином; их пальцы соприкоснулись, и тепло по ее телу разлилось еще до того, как она сделала первый глоток.
— Если не сложно, я бы хотела услышать ответ на один свой вопрос, который не дает мне покоя, — сделав пару глотков, девушка поставила бокал на стол. — Чем конкретно ты занимаешься, работая на «них»?
— В «L'Étoile Noire» я попал относительно недавно, — Мьён начал свой монолог, проигнорировав ее вопрос; нет, он услышал его, но ответ он даст позже, в моменте этого самого откровения. — Полтора года тому назад, да, ты была у меня дома, в той ужасной нищете, когда я только-только попал к Луи, Алену, остальным.
— Ле Этуаль Нуар? — остановила его Элли.
— Проще говоря — «Черная звезда», — ответил Мьён, показывая ей небольшое тату на предплечье: черная звезда, самая обычная; мало кто догадается, что эта татуировка имеет больше смысла, чем обычная звезда, каких на ночном небе миллиарды. — Авария. Потеря всех друзей, что были со мной в этой машине, — он смотрел куда-то сквозь; он целиком и полностью перенесся в эти воспоминания. Она видела, как ему тяжело говорить об этом, чувствовала его боль, но не представляла, каково это — потерять близких. — Во мне накрепко засело желание мести — отомстить, отобрать жизнь у того, кто был виновен в произошедшем; это чувство полностью овладело мной. Я стал злым, невыносимым; именно поэтому я тогда бросил общение с тобой.
Она понимала, о чем идет речь. После того как он вышел из больницы, их общение сошло до обычных «Привет» и «Пока», до редких встреч, когда она могла попросить у него небольшую помощь. Тогда она не задавалась вопросами, почему так произошло. Да, так бывает, в этом ничего такого не было; для нее это было абсолютно привычным исходом, но она даже не догадывалась, что он пытался просто уберечь ее. Уберечь от такого себя.
— Меня душило это желание отомстить; я не мог спать ночами, каждая ночь была пыткой, — он сделал глоток; его руки дрожали — так же, несильно, едва заметно; уголки губ опустились. — Я видел во сне их, своих друзей; они молили о помощи. Один и тот же сценарий сна: трасса, машина, рвущаяся на скорости 200, музыка на весь салон, четверо беспечных молодых парней, у которых вся жизнь впереди, куча мечт и желаний. Вылетающая на встречку легковушка, которая просто влетает в лобовое. Пустота. Темнота. Потом слышишь чьи-то крики, словно из-под толщи воды, будто тебя окунули в бассейн и что-то кричат снаружи. Лужи крови по всему салону, перемешанные с битым стеклом, адская боль в костях, звон в ушах. Я не выдержал; я начал пить — много, часто, спать с кем попало, делал абсолютно всё, чтобы хоть как-то избавиться от этой ноши.
Элли слушала его, отвлекаясь только на бокал с этой рубиновой жидкостью. Она не переставала смотреть на него с глазами, полными скорби и сожаления, но он не видел сейчас ничего; он был там, в той части своего сознания, что так тщательно и старательно пытался закопать в себе раз и навсегда.
— В один из таких дней, когда я снова пил в баре, — Мьён прокрутил одно из колец на своих пальцах. — Не знаю почему, но мой выбор пал на один из самых престижных баров в нашем городе, около набережной, в порту. Я ужасно сильно налакался в тот день; сидел, общался с очередной женщиной, а рядом сидел как раз Ален. С этой дамочкой ничего не вышло; надеяться было бессмысленно, я еле на ногах стоял, но я не расстроился из-за этого — наверное, даже к лучшему. Так, мимоходом, завязал разговор с Аленом, по пьяни растрепал ему половину своей жизни; он пригласил меня на балконы, на второй этаж, а там — Луи. Так и попал к ним. Рассказал о том, как неистово мучаюсь от желания отомстить, о том, как потерял близких мне людей. Обо всем.
Он замолчал; его глаза вернулись на лицо Элли. Он ждал. Ждал всего чего угодно; ждал, что она отвернется от него, скажет, что он псих, идиот. Но она молчала. Она молчала и смотрела на него с болью — с болью, которую только что разделила на двоих с ним.