Дух за Завесой

«Я шёл туда, чтобы убить. Она — чтобы не дать мне умереть. И теперь я не знаю, кто из нас был безумнее.» — из черновика письма, которое Луканис так и не отправил.

Коридоры сжимались вокруг нас, стены дышали тяжёлой, застарелой магией, и каждый шаг отзывался в камне не звуком, а тяжестью, словно сами плиты, пропитанные кровью веков, наблюдали за нами из-под трещин, где в тени шевелились чужое незримое дыхание.

Я шла первой, чувствуя, как с каждой новой ступенью вниз воздух становился плотнее, как магия крови просачивалась сквозь швы реальности, словно сама Завеса здесь трещала под тяжестью давних обетов, и даже собственное тело казалось чужим, замедленным, будто земля отторгала наше присутствие.

Молчание среди нас было долгим, не потому что я не хотела говорить, а потому что сама тишина здесь казалась чем-то живым, внимательным, таким, что слушает каждое слово, чтобы потом обернуть его против тебя.

Но в конце концов, когда мрак уже начал сжиматься слишком плотно, я спросила, голосом ровным, но глухим, как шаг в пыльной крипте:

— Что это за место?

Луканис шёл почти рядом и молчал ещё несколько мгновений. Его молчание казалось продолжением тишины вокруг, а не её нарушением, и только когда я посмотрела на него в ожидании ответ, он произнёс:

— Ты не знаешь?

Я качнула головой, не оборачиваясь, и услышала, как за моей спиной Нэв тихо фыркнула, словно хотела сама ответить, но мой вопрос был адресован не ей и поэтому она не стала вмешиваться.

— Я думал ты в курсе что это за место, раз явилась сюда... за мной. — тихо добавил он, — Это Костница, — уже более твёрдым голосом продолжил Луканис, — Когда-то это было святилище Гиланнайн — Матери Галл, покровительницы навигации и тех, кто отправляется в путь. Сюда приходили эльфы, чтобы просить у неё ветра в паруса, спокойствия морей и благосклонности в дороге. Говорят, именно здесь она вывела на свет множество существ. Странных, чудесных и... диких. Тех, что некогда свободно ступали по миру, ещё не разрезанному Завесой.

Его шаги были тяжёлыми, но ровными, как будто каждый камень под ногами был знакомым.

— Но теперь это тюрьма. — продолжил он жёстко. — Каливан первым нашёл эти руины и предложил Заре Ренате превратить их в... свою лабораторию для экспериментов, где тишина и глубина скрывают больше, чем подземелья Тевинтера.

Луканис усмехнулся коротко, безрадостно, будто кто-то вспомнил старую шутку, в которой не осталось ни капли смеха.

— Зара забрала свои самые успешные творения, когда Каливан не смог починить барьер, что удерживает море над нами, — сказал он. — А я... не был успешным. Поэтому меня оставили тут умирать. Либо от воды, либо от...

Незаконченное предложение повисло в воздухе тяжёлым камнем, и я почувствовала, как стены вокруг будто чуть дрогнули, словно само место вспомнило то, что с ним сделали здесь.

— Она узнала обо мне, после того, как я убил Амброза Форфекса, известного тевинтерского парикмахера и мага крови, а также сорок его гостей, освободив при этом его рабов, над которыми он проводил опыты с использованием красного лириума. — продолжил Луканис, голос его стал ниже, медленнее, будто каждое слово вытягивало из него часть силы. — А затем она узнала о моём контракте на Каливана. Я должен был убить его, пробраться сюда, выполнить работу и исчезнуть.

Он замолчал, шаги его стали тише, почти неслышными, и когда он заговорил снова, в голосе его была сталь, закалённая в боли.

— Меня притащили сюда, — продолжил он. — Пытали, а затем провели... ритуал. —И впервые с тех пор, как мы встретились, в его голосе проскользнула настоящая ярость — не вспышка, не злость, а холодное, глубинное пламя, выжившее в персональном аду.

— Они заставили меня... — прошептал он и запнулся, словное каждое слово было тяжёлым, как свинец, а затем посмотрел в мои глаза и продолжил, — Меня скрутили и скормили мне какую-то мерзость. Сгусток крови и магии, какого-то... паразита.

Он замолчал, и только эхо его слов отразилось в камне, дрожащим шёпотом. Нэв за моей спиной выругалась, тихо, но так, что даже стены, казалось, вздрогнули.

— Я не маг, — продолжил он ещё тише, — я никогда им не был. Но для них это не имело значения. Они и не искали его. Им нужен был сосуд.

Он шагнул вперёд, и я заметила, как его руки сжались — не на эфесах клинков, а в пустоте, словно он пытался удержать себя от разрыва мира на части.

— Они вбили демона в мою плоть, в моё сознание, в моё имя. Заре показалось ироничным. — почти прорычал он. — Он уже и так Демон Вирантиума. Почему бы не приблизить это к правде? — выплюнул он, словно сами эти слова были отравой, которую он никак не мог проглотить.

Наступила тишина, густая, как морская глубина за стеной.

Нэв слегка отпрянула, взгляд её застыл, а рука судорожно вжалась в посох, словно она хотела сдержать собственный ужас. Я тоже не могла ответить сразу — что-то в его голосе, в этой просочившейся боли, пронзило меня глубже, чем я ожидала.

Нужно было найти его кровь. Пока она в руках венатори, пока охраняется в темнице Каливана, его вырванная свобода — иллюзия. Он говорит, движется, дышит... но не принадлежит себе.

Мой взгляд скользнул по нему внимательнее, хотя казалось, что я уже видела достаточно, и всё же под очередным поворотом, в зыбком свете магии, открылось то, что прежде ускользало от меня. Синяки под глазами — не просто следы усталости, а отпечатки бессонных, беспощадных ночей. Порезы на руках, давно зажившие, но оставившие после себя бледные линии, словно шрамы, вытатуированные самой болью. Волосы — чёрные, тусклые, спутанные, будто и они помнили долгие дни проведённые в заперти. А броня... потускневшая, местами сколотая, с застывшими пятнами и свежими трещинами, казалась не защитой, а напоминанием о том дне, когда всё рухнуло. И теперь она вернулась к нему, как вторая кожа того, кем он был до того, как стал пленником, но это ощущение было иллюзией. Он был одержим.

Я видела, как напряглась рядом Нэв, как её взгляд заострился, словно у охотника следящего за диким зверем. В её глазах читалась осторожность, тревога, готовность к тому, что Луканис мог сорваться и броситься на нас, ведомый голосом демона.

Но я... я смотрела иначе. Возможно, слишком иначе.

Воспоминания о Круге, об уроках, где нам твердили о страшной, необратимой опасности одержимости, о том, что такого мага уничтожают храмовник, что демон способен изменить тебя по своему желанию и подчинить навсегда.

Но теперь... я стояла рядом с одержимым и не чувствовала страха. Не чувствовала угрозы. Была ли это ошибка?

Я перевела взгляд на Луканиса. На его побледневшую кожу, на синяки под глазами, на застарелые шрамы и потускневшую броню — и не могла увидеть в нём чудовище.

И тогда впервые за всё это время я спросила себя, а не потому ли я так спокойно к нему отношусь, что сама... слишком близка к одержимости? Не демоном — нет. Но чем-то другим. Чем-то, что шепчет в голове, что исходит из самой Завесы, что было внутри меня задолго до встречи с ним.

Может, мой случай даже хуже? И если так — кто из нас опаснее? Он... или я?

Я с трудом удержала свой взгляд на нём. Хотелось сказать что-то... не знаю — тёплое? Человеческое? Но стоило мне только открыть рот, как он уже отвернулся, будто не мог вынести жалости, которая стала бы последним ударом, который он ещё мог перенести, но не хотел.

Он резко выпрямился, будто снова надел маску и ускорил шаг, лишь бы не видеть настороженности в глазах Нэв и сожаления – в моих.

*******

Мы шли по коридорам, будто по венам умирающего зверя. Тишина становилась всё более вязкой, магия — плотнее, воздух — злее. Стены покрывались глифами, свет которых пульсировал в такт чьим-то чужим, мрачным сердцам. Я чувствовала, что кровь Луканиса где-то рядом. Зов... магический и чуждый, как якорь на его шее.

— Здесь, — коротко бросил он. — Я помню этот поворот. Мы близко.

Мы свернули в боковой проход, и перед нами распахнулся зал, будто выдолбленный из самой Тени. В центре возвышался постамент из чёрного обсидиана, окружённый символами сдерживания и защиты. На нём находился сосуд, сверкающий тёмной багряной кровью.

Сделав шаг в сторону постамента, я ощутила как проход за нами закрылся магическим барьером, а из трещин стен начали сочиться тени, вытягиваясь и обретая очертания. Демонов было всего трое, но каждый становился похожим на одного из нас.

Один был с расправленными пурпурными крыльями, с тенью в глазах и оскалом, в котором жила ярость, что не отпускала. Второй был с моим собственным лицом, но в нём не было жизни, только магия, сгустившаяся в зловещую пародию на меня. А третий, словно шагнувшая из зеркала тень Нэв, с её осанкой, её глазами, но без её сомнений. Только холод, точный, как расчёт.

— Назад, без уничтожения глифов, уже не сможем, — сказала я, увидев, что проход запечатался магией крови.

Луканис молча выхватил клинки, его глаза засияли от решимости добраться до своей крови и уничтожить сосуд, но на долю секунды он замер — не от страха, а от неожиданности. Навстречу ему шёл демон не с его лицом, а... с моим. В его руке чуть дрогнуло лезвие от замешательства.

— Я сожгу круг, — произнесла я, медленно шагнув вперёд, и скосила взгляд на демона с его лицом, что уверенно двигался ко мне. — А вы, пожалуйста, отвлеките их... пока они не решили, что я — самая опасная из нас троих.

Нэв резко фыркнула — нервно, как от несвоевременной шутки на похоронах:

— Потрясающе. Значит, я дерусь сама с собой. Это даже символично.

— Приятно знать, что даже в демонической форме ты по-прежнему идёшь прямо ко мне. — усмехнувшись, бросил Луканис, направляясь к демонам.

Я не ответила и просто шагнула к постаменту, в котором пульсировала магия, обещавшая мне проблемы.

Нэв сражалась молча, но каждый её жест, каждое заклинание были отточены до предела — она метала их, словно клинки, не давая демону и мгновения покоя. А Луканис... он был, как буря, как вихрь гнева, обрушившийся на моего и своего двойника с такой яростью, что даже сама Тень дрожала. Его движения были хищно точны, как строки древнего заклинания, написанные болью и отточенные временем.

И пока они отвлекали демонов, я опустилась на колени, выпрямила спину и протянула руки к постаменту. Магия рванулась навстречу, как зверь, как ветер с горных перевалов — первобытная, неотёсанная, голая сила. Она сразу же встретила сопротивление: глифы защищались, обжигали пальцы, шептали в темпе собственного ритма.

Я рвала защитный круг, словно вырывала из камня дыхание самого заклинания, и в ответ на это, глифы замерцали на полу тусклым, но упрямым свечением, будто сама Тень не желала отпускать свою жертву. Магические узоры на обсидиановом круге были вплетены не просто символами, а живыми печатями, насыщенными кровью, и из-за их силы моё сердцебиение ускорилось, а давление в висках стало нестерпимым

— Рук?.. — голос Нэв донёсся до меня, как будто сквозь толщу воды — глухо, с искажением, словно она звала меня издалека. — Ты... бледная.

Я не ответила, не смогла. Каждое прикосновение к одному из глифов отзывалось во мне вспышкой боли, как иглы под ногтями. Линии магии дрожали, извивались, как живые вены. Закрыв глаза, я начала снимать плетения — слой за слоем, как шкуру с убитого зверя. Один за другим глифы трескались под магией, рассыпались, и в момент, когда очередной глиф погас — Луканис взревел.

Сила проходила сквозь меня, выжигая дорогу по моим синапсам, а из носа потекла кровь, горячая, как раскалённый металл. Но я не вытерла её — не позволила себе отвлечься даже на такое простое движение.

— Рук, хватит! — прозвучало уже громче.

Луканис стоял в стороне, но в его голосе звучала тревога, чуждая ему.

— Ещё немного, — прошептала я. — Почти всё...

Последний глиф сопротивлялся особенно яростно. Я вытянула из него защитную суть, выдрала, как крик из горла, и в этот миг магический круг вспыхнул — не светом, а темнотой, и рассыпался, как и демоны. Всё замерло.

Я качнулась и схватилась за край постамента. Воздух казался вязким, а мир — мутным. Кто-то подошёл ко мне, чьи-то руки едва коснулись плеча.

Нэв? Луканис?

Но я уже отстранилась, резко, как будто контакт мог нарушить хрупкое равновесие.

— Всё в порядке, — соврала я, глядя перед собой.

Луканис смотрел на меня, нахмурившись. Он видел как кровь капнула на мою перчатку, как лицо стало бледным, как в глазах мелькнула тень боли.

— Рук... — начал он, но я перебила:

— Идём. Каливан ещё жив. Он следующий.

Я развернулась, не дожидаясь их слов и направилась к барьеру, который пал вместе с демонами. Мои шаги были быстрыми. Слишком быстрыми — чтобы никто не успел заметить, как дрожат мои пальцы. Или как сердце пропускает удары.

Я сожгла глифы. Я разорвала печати. Я открыла путь. Но цена... она только начинала накапливаться.

*******

Мы покидали зал, где только что развеяли одну из самых страшных цепей, сковывавших Луканиса, но облегчения я не ощущала. Тишина Костницы стала ещё тяжелее — вязкой, напряжённой, как дыхание перед криком. Казалось, сама тюрьма чувствовала перемены. Чувствовала, что теперь мы направляемся к её сердцу. К тому, кто называл себя её хозяином.

Я старалась держать спину ровно, а шаг — уверенным. Каждый вдох давался труднее, кожа под рукавом горела, следы магии всё ещё пульсировали, будто глифы не хотели отпускать. В ушах гудело, а пространство плыло на грани распада и я ещё крепче сжала пальцы, хотя дрожь всё равно выдавала меня.

Пытаясь отвлечься и увести мысли прочь от боли, от ощущений, будто кровь внутри тела бьётся не в такт сердцу, я пыталась вспомнить, что будет дальше. Если мы выживем и вернёмся на Думат. Но чем глубже мы уходили в сердце Костницы, тем яснее я ощущала другое: не боль, не страх, не обычный тянущий зов магии — его не было.

Тишина внутри меня была странной, почти чуждой. Словно тот голос, что всегда шептал в глубине, звал и направлял — теперь умолк. И возле Луканиса эта тишина становилась почти полной, натянутой, как струнный звук на грани слышимости.

Я скользнула взглядом на него. Он шёл чуть впереди, напряжённый, готовый к рывку, и всё же в его движениях была какая-то неуловимая осторожность, будто он чувствовал ту же дрожь между нами.

Его взгляд — острый, внимательный — на миг зацепился за кулон у меня на груди. За крошечного ворона, что раскачивался на цепочке, улавливая колебания воздуха.

Он задержал взгляд на моих глазах чуть дольше, чем нужно.

— Вороны? — бросил он, вновь скользнув взглядом по кулону, будто узнавая в нём тень старой клятвы. — Только не говори, что ты из Антивы.

Я устало усмехнулась и с едва заметной тенью иронии ответила:

— Сомневаюсь, что меня бы приняли в ваши ряды. Я... плохо поддаюсь дисциплине. Но кулон и... Ворон... просто оказались рядом в нужный момент и с тех пор не отпускают меня.

Луканис не стал задавать лишних вопросов, только коротко кивнул, будто что-то для себя отмечая, и его шаг стал мягче и чуть короче.

Я, вся погружённая в мысли о Соласе и идоле, не сразу заметила, как обогнала его на пару шагов, будто инстинктивно рвалась туда, где мысли перестанут душить. Или словно тело искало место, где можно упасть. Только краем сознания уловила, как он автоматически подстроился под мой ритм — не догоняя, не обгоняя, просто позволяя мне идти первой.

— Осторожно, убийца, — бросила Нэв, качая головой. — Она тебя закружит, и ты даже не поймёшь, как стал драться за неё, а не вместе с ней.

Я услышала её слова, но они прошли как будто сквозь меня. Мир внутри был слишком шумным, чтобы выхватить смысл.

— Рук? — голос Нэв прорезал пространство, как вспышка молнии в воздухе.

Вместо ответа вырвался только тяжёлый выдох — не столько звук, сколько попытка собрать рассыпавшиеся силы. Я махнула рукой, не оборачиваясь, и пошла вперёд — не потому, что была готова к битве с Каливаном, а потому что если бы остановилась, то уже не смогла бы сделать шаг снова.

Этот путь показался мне вечностью, но вот передо мной возвышались двери — высокие, с покрытием древней резьбы, где узоры переплетались в образы зверей, символов власти и страха. Это было сердце Костницы.

Я подняла руку, сдерживая шаги тех, кто шёл за мной. В груди будто что-то напряглось — не от боли, а от тяжести готовящихся слов и принятого решения.

— Я иду одна. Вы остаётесь здесь. Прикроете меня. Или уйдёте обратно на Думат.

— Мьерде, нет! — голос Луканиса прорезал воздух, как раскат грома. — Это мой контракт и моя месть. Я иду, а вы ждите тут. — Он сделал шаг вперёд, и на миг в его глазах вспыхнул знакомый пурпур — не вспышкой магии, а напоминанием. Его демон не спал, он ждал и прислушивался.

Мой взгляд встретился с его глазами и я медленно качнула головой, с усталостью, что стягивала плечи словно цепи.

— Я иду одна не потому что хочу, — глухо ответила я, и отвела свой взгляд, всматриваясь в массивную дверь. — А потому что это... единственное решение, которое я могу контролировать. Если ты войдёшь первым и увидишь его... Я не смогу быть между тобой и демоном, Луканис. А если войду я — хотя бы буду знать, откуда ждать удар.

Нэв шагнула вперёд, лицо её было сосредоточенным, в глазах — тревога, сдержанная, как перед ударом.

— Рук, — сказала она. — Ты не справишься одна, посмотри на себя. Ты еле держишься на ногах. Если он нападёт сразу — ты не успеешь ничего сделать. Даже произнести заклинание.

Луканис сжал кулаки. Я видела, как напряжены его плечи, как в нём борется что-то большее, чем просто ярость. Что-то, что живёт в нём не по его воле.

— Я справлюсь, — сказал он глухо.

— Ты — да, — кивнула я. — А он?

Луканис замолчал. И тогда я обратилась не к нему, а к демону внутри него.

— Ты слышишь меня, — сказала я тише, глядя на него, но чувствуя, что слова идут глубже, туда, где пульсирует тьма. — И знаю, что ты ненавидишь его. Он сковал тебя, пытал, унижал... загнал в тело даже не мага.

В воздухе повисла пауза, которую прерывало только дыхание Луканиса, которое сбилось после моих слов.

— Но если ты сорвёшься... — тихо продолжила я, глядя прямо в его глаза. — Он знает, куда давить и попытается тобой управлять. Но теперь ты в теле и теперь ты смертен. И Каливан это знает.

Я сделала шаг в его сторону, подойдя почти вплотную, и тихо проговорила:

— А я... я не смогу защитить тебя от него, если ты сам этого не захочешь.

Он на миг отвёл взгляд, всего на одно дыхание, будто сам почувствовал, что это правда — горькая, холодная, но неизбежная. И пурпур в глубине его зрачков чуть погас — не потому что угасла злость, а потому что её стало легче удержать. Потому что он услышал. И, возможно, впервые принял чужое решение.

— Тогда я останусь, — твёрдо сказала Нэв, быстро окинув нас взглядом. — Вы идите вдвоём. Барьер... трещит, я чувствую. Он держится на последнем издыхании. Я попробую удержать его столько, сколько смогу. Дам вам немного времени.

Она уже поворачивалась в противоположную сторону от двери, пальцы сжимались в готовности, и голос её звучал хрипловато — не от страха, от решимости.

— Только не заставляйте меня держать его вечно.

Я кивнула, но взгляд был всё ещё на Луканисе.

Оставить за спиной единственного мага, который ещё держится на ногах, и идти с обожжёнными руками, раскалывающейся головой и одержимым Вороном? Отличный план, Рук. Ты либо дура, либо... нет, просто дура. Другого объяснения не придумать.

Но я всё равно сделала шаг вперёд, потому что если сейчас не я, то кто? Нэв не сможет удержать Луканиса, если он сорвётся. А я хотя бы знаю, как это чувствуется — когда внутри кто-то рвётся вперёд, и ты сдерживаешь не его... а себя.

— Ладно. Сможешь придержать своего демона? — спросила я. — Потому что я не в том состоянии, чтобы быть между вами.

Он усмехнулся, не издевательски, а устало. Как человек, который тоже чувствует, что внутри всё держится на волоске.

— Он не тронет тебя, — сказал Луканис. Голос его был хриплым и напряжённым, но в нём звучала... вера?

Что это значит — «не тронет»?

Он шагнул вперёд, толкнул дверь и тяжёлые створки поддались, скрипя так, будто сами стены Костницы не хотели выпускать застывшую в них тьму. За дверьми тянулся каменный зал, высокими сводами терявшийся во мраке, где каждый шорох казался эхом давно забытых криков, а стены будто жили своей жизнью, напоминая, что это не просто помещение — это сама память об узниках, чьи судьбы были вплетены в эту тьму.

Вдоль дальней стены возвышалась вертикальная плита, словно вырванная из сердца подземелья, в неё были вделаны цепи и кристаллы, которые тускло светились изнутри, как сердце умирающего титана. В их пульсирующем свете, как в зеркале треснувшей реальности, проступала фигура.

Он стоял там, не просто ожидая, а словно он был частью этого зала. Врос в камень, в магию, в отчаяние этого места, как обнажающаяся кость в гниющей плоти. И его глаза, наполненные ненавистью не свежей, не пламенной, а густой, тягучей, словно вязкая смола, смотрели прямо на нас.

Каливан.

В его руках не было посоха и он не бросился в атаку, а лишь медленно и выверено поднял руку, и кристаллы за его спиной вспыхнули разом, отбрасывая на пол волны жёсткого, рваного света, и в этом свете зал казался ловушкой — как клетка, что дождалась момента, когда может захлопнуться.

Его голос, когда он заговорил, был похож на удар по голому камню — глухой, резкий, трескучий от злости и раздражения:

— Я говорил Заре, что тебя надо было убить. Но нет... — губы его скривились в усмешке, где не было ни радости, ни сожаления, — она решила подождать, пока демон сожрёт тебя изнутри и сделает за неё всю работу.

Каливан шагнул ближе к алтарю, и я увидела, как блеснул в его ладони короткий клинок — острие разрезало кожу на руке, и кровь, густая и яркая, как сердце живой раны, закапала в начерченный на полу круг.

И тогда, словно откликнувшись на зов, из тени выползли венатори. Их было не меньше двух десятков, но первыми на свет вышли трое. Один вынырнул из-за колонны, будто всё это время был частью камня, второй — скользнул по полу, как тень, почти беззвучно, а третий уже направлял кинжал, прицелившись прямо в горло Луканиса — слишком быстро, слишком точно, как будто знал, кого стоит остановить первым.

Я успела только сжать пальцы, и магия рванулась наружу, ударила в пол, выбивая оттуда клыки камня. Удар земли откинул того, что был ближе всего к Луканису, в колонну, и тот осел на пол, не двигаясь. В тот же миг Луканис двинулся вперёд, его тело стало движением, кинжал — дыханием, и он прорезал пространство между нами и врагами, как нож прорезает плотную ткань.

— Слева! — мой голос вздрогнул, срываясь на осколки вместе с остатками дыхания, магия в пальцах отзывалась медленно и туго, как если бы пришлось вытаскивать её из вязкой, сопротивляющейся крови.

Я собрала силу вновь, вложила в неё всё, что оставалось, и послала волну, которая сорвала венатори с ног, сбив их к плите.

Луканис, окутанный пульсирующими пурпурными крыльями, нырял в бой и каждое его движение было клятвой: без пощады, без страха, без права на отступление.

На возвышении, окружённом трепещущими цепями и кровоточащими кристаллами, стоял Каливан. Его пальцы всё ещё были вытянуты к небу, кровь струилась по узору круга, замыкая древнюю, ядовитую схему заклятия, и воздух вокруг него вибрировал, словно сама Костница стонала от усилия.

И когда из его ладони в пол капнула последняя капля, пространство вздрогнуло — фиолетовый барьер вспыхнул, сомкнувшись вокруг алтаря, и в этом свете я увидела, как в центре круга рождается нечто — сгусток красной, бьющейся магии, не существо и не заклинание, а сама суть искажённой воли.

Я сделала шаг вперёд, и слова сорвались сами собой, как последний, отчаянный крик:

— Он начинает ритуал! Он пытается призвать твоего демона!

— Останови его! Я прикрою! — голос Луканиса надорвался от очередного отражённого удара и сорвался почти в рык, как у раненого зверя, который всё ещё готов рвать тех, кто осмелится приблизиться.

Я бросилась к барьеру, чувствуя, как каждое новое движение давалось тяжелее, как магия сопротивлялась, будто сама Тень не желала отпускать свою игрушку. Барьер пульсировал, изнутри бил свет, изломанный, дергающийся, как сердце, вырванное из груди и всё ещё мечущееся в пальцах палача.

Вытянув руки вперёд, я ощутила как щупальца заклятия сразу ухватили меня и как обожжённая кожа на ладонях словно растворялась до костей. Барьер дрожал, сопротивлялся, отзывался каждым своим изгибом, как живое существо, чувствующее угрозу. Я вцепилась в его структуру, не щадя себя, разрывая нити магии, обнажая сердце узора, слой за слоем, будто стягивая его кожу, вслед за моей.

Где-то позади меня слышались удары, грохот падающих тел — битва шла, но для меня остался только этот барьер, только эти бьющиеся в судорогах чары, которые надо было уничтожить любой ценой.

— Я сдерживаю их! — короткий крик Луканиса прорвался сквозь гул схватки, словно он пытался успокоить меня мнимой безопасностью.

Барьер содрогался под моими руками, пытаясь вырваться, как зверь из ловушки. Глифы застонала, волнами отступая, но не сдаваясь. Давление в висках стало невыносимым, мир сузился до одной точки — барьера и боли.

— Почти... — выдохнула я сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как из носа течёт кровь, горячая, тяжёлая, словно пытающаяся утопить остатки воли.

Трещина. Вторая. Ещё. Барьер затрещал, вспыхнул и... лопнул.

Магия ударила в грудь, отбросив меня на несколько шагов назад, и я с трудом поднялась на ноги.

— Луканис! — хрипло выдохнула я.

Он понял и в один рывок оказался возле Каливана. Кинжал вспыхнул в его руке, и в следующую секунду впился тюремщику в горло.

— За...ра... — прохрипел он, и кровь, густая и почти чёрная в тусклом свете Костницы, стекала по шее, капая на пол. Губы всё ещё пытались шевелиться, шептать имя той, ради кого он предал себя этой смерти, но звук не успел родиться, только судорожный выдох, только пустота, и тело рухнуло тяжело, без силы, без торжества, словно кусок тёмного камня, наконец сдавшийся времени.

Луканис выпрямился медленно, будто всё ещё борясь с остатками заклинаний, что тянулись к нему невидимыми нитями, и в его тяжёлом дыхании, в дрожащих, тающих за спиной пурпурных крыльях было не ликование победителя, а сдержанная тревога того, кто знает: битва ещё не окончена.

Он обернулся ко мне, и в его взгляде я не увидела ярости, не увидела жажды крови, лишь растерянность и глубокую, пронзающую тревогу — как будто он увидел не меня, а отражение того, чем я могла стать.

Ворон сделал шаг вперёд, не успев даже сказать то, что хотел, потому что слова повисли в воздухе, разбиваясь о реальность, которая трещала по швам. Он увидел мои руки, дрожащие под обожжённой кожей, пятна крови на земле, алую нить, стекающую из-под носа, как последний знак того, сколько магии я вытянула через себя.

Я попыталась вытереть кровь, но она вернулась, ещё горячее, ещё упрямее. Мир качнулся, пол ушёл из-под ног, и даже магия, что всегда дышала во мне, казалась теперь далёкой, отступившей за завесу.

— Рук... — Луканис, направившись в мою сторону, позвал меня, но его голос был таким далёким, словно я находилась не в Костнице, а в той толще воды, что переливалась за барьером.

Никто из нас не заметил, как из распластанного тела венатори, которого мы считали мёртвым, словно последний вдох отчаяния, рванулся силуэт — измученный, полусломленный, но всё ещё смертельно опасный.

Клинок блеснул в его руке, короткая дуга смерти прорезала воздух, и прежде чем я успела среагировать, прежде чем магия могла бы подняться на защиту, холодное лезвие скользнуло по моему плечу, вонзилось в плоть — легко, почти нежно, как объятия смерти.

Я не вскрикнула. Воздух сам вырвался из лёгких, словно кто-то выдрал его вместе с болью, ноги подкосились, и каменный пол встретил меня жёстко, равнодушно, как всегда встречает тех, кто проигрывает.

— РУК! НЕТ! — голос Луканиса ударил по тишине Костницы так, что сама Завеса дрогнула, словно не в силах выдержать его ярость.

Я видела, как он рванулся ко мне, видела, как крылья за его спиной вспыхнули вновь, разгораясь не магией — эмоцией, силой, что нельзя было контролировать.

Мир вокруг начал растворяться. Всё стало слишком лёгким. Вспышки света, отголоски звуков, шорохи шагов, крик, что был зовом и мольбой, всё это уходило прочь, погружаясь в тёплую и мягкую тень.

Я падала, и это не было страшно. Только усталость, медленная и глубокая, обнимала меня. И когда глаза мои закрылись, последним, что я увидела, было лицо Луканиса, и в нём — отчаяние, которого я не ожидала увидеть.