Дух за Завесой

«Я знал многих магов, что жертвовали всем ради силы. Но она пожертвовала силой ради нас. Слишком благородно для Тевинтера, не правда ли?» — из дневниковых записей Дориана Павуса, сделанных вскоре после побега из Минратоса.

Минратос шептал нам вслед. Не голосами стражников, не криками торговцев, не хрипом птиц, а стенами, камнями, дыханием каналов, что гнили под улицами веками — медленным, вязким, предательским.

Мы шли быстро, не переговариваясь лишний раз, как единая тень, скользящая сквозь чужой и равнодушный сон.

Варрик шёл первым, как всегда, выбирая путь интуицией того, кто слишком хорошо знает города, которые ненавидят своих детей. Хардинг шла за ним, короткими лёгкими шагами, держа руку так, чтобы быстро достать лук. Нэв — тенью, бесшумной и внимательной, каждый её шаг был не бегством, а подготовкой к удару, а Дориан рядом со мной — с той особой прямой гордостью в осанке, которую не способна согнуть даже угроза гибели.

Я чувствовала их всех. И каждую тень в этом городе, что тянулась к нам и которая шевелилась на границе моего взгляда.

Мы добрались до нужного места незаметно, благодаря Нэв. Проход в чёрный рынок был замаскирован под обычный винный склад, заколоченные двери, потускневшая вывеска, запах старой древесины, но стоило Нэв постучать особым ритмом — два коротких, один длинный, пауза, — как дверь открылась.

Мы аккуратно вошли в проход, который был слишком узким. Стены сжимали нас с двух сторон, как края раны, и воздух там был вязкий, тяжёлый, пахнущий сырой землёй и чем-то более тонким — магией, затхлой и беспокойной.

Когда коридор распахнулся в тёмное нутро Чёрного рынка, на мгновение показалось, что мы соскользнули с поверхности мира в его гниющий костяк. Он жил, гудел, шевелился, перетекал от тела к телу, от крика к шёпоту, от сделки к предательству. Торговцы стояли за прилавками, но никто не выкрикивал товары. Покупатели двигались медленно, оценивающе. Здесь никто не искал друзей, только выгоду. Или смерть.

Но стоило нам сделать ещё два шага, как дорогу перегородили. Трое охранников, высоких и закутанных в чёрные плащи, лица скрыты под полумасками, на кожаных наплечниках — знаки Чёрного рынка: резные узоры, напоминающие переплетение лириумных жил.

Один протянул руку в коротком и требовательном жесте. Дориан вышел вперёд спокойно, с той самой безупречной уверенностью в каждом движении, которую не учишь, а с которой рождаешься.

Он раскрыл кожаную сумку, висевшую у него на плече, и достал оттуда нечто, что сразу заставило замолчать ближайших торговцев. Чёрная маска, гладкая, словно высеченная из обсидиана, с длинным, изогнутым клювом и без единого отверстия для глаз. Лишь по краю были вырезанные, почти стертые, символы, похожие то ли на следы рун, то ли на следы от застарелой крови впаянной с помощью кинжала.

— Призрачный Круг, — пробормотал кто-то. — Или Чёрный Двор. Смотря с какой стороны ты входишь.

Стражи переглянулись. Один сделал движение рукой и на ладони вспыхнуло быстрое, резкое заклинание распознавания, от которого по поверхности артефакта прошёл зелёный свет. Страж коротко и резко кивнул.

— Торговцы, — бросил он за спину, будто ставя нас на невидимый счёт.

Другой жестом указал вглубь рынка, туда, где подиумы собирали вокруг себя глухие и цепкие взгляды. Мы прошли не ускоряясь и не оглядываясь. Пыль лежала между камней, как налёт старой памяти. Воздух был густой, как если бы сам рынок слушал и не одобрял наше присутствие тут.

Я шла рядом с Дорианом и только теперь почувствовала. Маска, которую он извлёк из сумки, словно тянулась ко мне. Не резко и не агрессивно, но... ощутимо. Как зацепившаяся за кожу паутина. Лёгкое напряжение в пальцах прошло едва уловимой волной и ушло куда-то вглубь синапсов.

— Что за демонская штука? — прошептала я, обращаясь не к кому-то конкретно, а в пустоту, — Как я её не почувствовала раньше? Хотя шла рядом с ним весь путь...

Нэв приблизилась сзади, чуть пригнувшись, чтобы нас никто не услышал:

— Это что, был... настоящий артефакт? Я думала, ты сказал, что это подделка.

Дориан даже не повернулся. Его голос был лёгким, почти ленивым, но с тем особым оттенком, в котором слышно удовольствие от полуправды:

— Я сказал это в таверне. Чтобы не привлекать внимание, когда за соседним столом сидели трое подозрительно молчаливых представителей Нитей и один, слишком громко смеющийся, магистр.

Он сделал вид, что поправил воротник, но в этом движении было больше удовлетворения, чем необходимости.

— А теперь, полагаю, всё внимание точно падёт на нас, — пробормотал Варрик, переглянувшись со мной, — Стражи молча пропустили, зелёный огонёк подпрыгнул... Весь рынок теперь знает, у кого маска. Поздравляю. Твоя элегантность снова сработала.

— После того, как мы украдём идол, заражённый красным лириумом, Варрик, — отозвался Дориан с лёгкой, почти светской усталостью в голосе, — поверь, маска — последнее, на что здесь обратят внимание.

Он бросил взгляд через плечо и добавил, чуть тише, но уже без улыбки:

— А если кто-то обратит... возможно, он как раз тот, кто мне нужен.

Дориан снова закинул сумку за плечо, и только тогда я поняла почему не чувствовала эту маску ранее. Сумка. Возможно, она была зачарована и блокировала её влияние. Удобно.

Я держалась на полшага позади Дориана, рука скользила вдоль кинжала, каждая мышца готова сорваться в движение, но никто не остановил нас. Торговцы стояли за прилавками, покупатели шептались в углах, и магия, таившаяся в воздухе, была такой густой, что казалась почти осязаемой.

Варрик и Хардинг незаметно отступили к северной стороне рынка, вливаясь в поток воров и скупщиков оружия. Нэв растворилась среди торговцев алхимическими порошками и ядами. А мы с Дорианом двигались к центру.

И тогда я увидела его. Красная вспышка в центре зала, сердце забытого зверя, что никогда не должен был дышать вновь, окружённый венатори, стоящих так плотно, что каждый их шаг казался частью заклинания, каждый их жест был продолжением барьера, который держал идол в плену, и я знала, что стоит мне двинуться сейчас — всё рухнет и у нас не останется даже шанса.

Я остановилась у ближайшей лавки, делая вид, что осматриваю товар. Дориан последовал моему примеру, но мы то и дело бросали короткий взгляд на идол. Взяв в руки какой-то артефакт и коротко уточняя у торговца его ценность, я позволяла магии вокруг меня течь и накапливаться, позволяла взгляду скользить по венатори, запоминая их позиции, их дыхание, словно я не просто видела их, а вплеталась в их движения, подстраивалась под ритм их сердец.

Идол дышал. Красный лириум внутри него не просто светился — он жил, растягивая время между ударами нашего сердца, между ударами света и тени. И чем дольше я смотрела, тем сильнее чувствовала, как он меня зовёт.

Варрик, давай... сейчас. Отвлеките их. Пока ещё можно. Пока они не увидели, не поняли и не подняли тревогу.

И словно они услышали меня. Взрыв прозвучал ещё до того, как я почувствовала его. Он пришёл не грохотом, не раскатом грома, а как сдавленный стон, рванувшийся откуда-то из глубины зала, из-за спины, оттуда, где должны были быть Варрик, Хардинг, Нэв.

Я почувствовала, как магия в зале дрогнула. Как один из венатори, стоящих ближе всего к пьедесталу, резко обернулся, вскинув руку, чувствуя, что где-то на другом краю рынка что-то треснуло. И как маги на мгновение сбились в ритме, их заклинания дрогнули, будто тонкие нити, которые натянули слишком резко.

Обернувшись к Дориану, я встретилась с его коротким и тяжёлым взглядом, полным того понимания, которое не нужно было произносить. Он был готов. Я была готова. Ещё секунда... вдох, и мы рванёмся вперёд, туда, где красный лириум уже звал, уже бился под кожей, уже рвал магию на волокна.

Я сделала всего один шаг и тогда мир снова сжался. Не от звука и не от взрыва, а от чего-то другого. Тени в зале дрогнули и в этом дрожании, в этой неправильной складке пространства я почувствовала, как что-то проникло на рынок с той же целью, что и мы.

Повернув голову в ту сторону, куда уже смотрел Дориан, я увидела их. Они выплыли из темноты, как если бы сама Завеса отступила перед ними. Первая шла женщина — блондинка, высокая, прямая, с лицом, которое не знало ни страха, ни жалости, только ту тяжесть, что остаётся после слишком долгих битв, слишком многих решений, от которых не было дороги обратно.

Её движения были точны, скупы, как удары меча, и в каждом её шаге звучало не желание сражаться, а уверенность в том, что она уже победила, даже если мир об этом ещё не знает.

Рядом с ней шла крупная фигура — широкоплечая, тяжёлая, с походкой той, кто не просто несёт силу, а является этой силой, шаг за шагом утверждая своё право на каждую пядь земли.

Следом за ними двигался мужчина — наёмник или охотник, сжимающий кулаки так, словно только этим сдерживал желание разорвать пространство между нами. Его тело было напряжено до предела, и в его взгляде не было страха — только голод, только тихое ожидание приказа.

За ним шла молодая женщина-маг, лёгкая, словно тронутая ветром, но магия над её кожей свивалась серебристыми нитями, готовая взорваться в любую секунду.

И последняя. Та, что держалась чуть в стороне, не в рядах и не за спиной. Её движения были другими — лёгкими, почти скользящими, а шаги были слишком неприметными, чтобы быть случайными. В её глазах не было гнева, как у остальных, только насмешка того, кто уже сделал свой выбор и просто ждёт, когда он принесёт свои плоды.

Идол звенел между нами, натягивая пространство, стягивая дыхание, вытягивая нервы в тонкую нить, готовую лопнуть от одного взгляда.

Я напряглась, чувствуя, как Дориан рядом замер, сжал пальцы на древке посоха, и как моё собственное тело готовится к тому, что будет дальше, к тому, что уже идёт, медленно, тяжело, неотвратимо.

Первая женщина, та, что вела остальных, остановилась в нескольких шагах от пьедестала и её взгляд нашёл мой. Не взгляд врага, но и не взгляд союзника. Взгляд того, кто стоит на краю той же самой бездны.

Она остановилась в нескольких шагах от меня, и в этом остановленном движении было больше угрозы, чем в любом взмахе меча, больше напряжения, чем в любой обнажённой магии, потому что между нами — в пустоте, в тяжёлом воздухе, в звенящей тишине — стоял не идол, не цель, не власть, а дорога, которую каждая из нас выбрала, и я чувствовала, как эта дорога натягивается между нами, как старая верёвка на краю обрыва, готовая оборваться, если кто-то сделает хоть одно лишнее движение.

Блондинка смотрела на меня, спокойно, ровно, без страха и без высокомерия, как смотрят только те, кто слишком много раз выбирал не жизнь, а необходимость, и в её взгляде я видела не вызов — видела понимание, что времени на компромисс больше нет.

Её голос, когда он прозвучал, был глухим, твёрдым, лишённым той лишней ярости, что истощает слабых:

— Уйди.

Слово легло в пространство между нами, как камень в воду, разбивая молчание на рваные круги напряжения.

Но я не отступила. Наоборот, сделала шаг вперёд, позволив взгляду держать её взгляд, позволив воздуху натянуться вокруг нас, позволив каждому, кто стоял на этой площади, почувствовать: ни одна из нас не отступит.

— Отлично. Теперь у нас ещё и ты, — выдохнула я. — Отойди. Пока это всё, что я прошу.

Её губы дрогнули в тени усмешки, такой сухой, что от неё веяло пеплом сгоревших надежд:

— И ты думаешь, что я... послушаюсь?

Я качнула головой и устало выдохнула ответ:

— Думаю... мне всё равно.

Сам воздух сжимался между нами, дрожащий, плотный, как перед разрядом молнии. Магия искрилась в глубине взгляда, и обе стороны знали: одно неверное слово, и этот рынок станет полем боя. Её глаза сузились, и я видела, как в ней борется то же самое, что рвало меня изнутри: страх не успеть и ошибиться.

Но прежде чем она успела сказать что-то ещё, прежде чем мы успели сделать ещё один шаг, я почувствовала как пространство сдвинулось вокруг нас. И причина этого стояла не напротив меня.

Он не появился из ниоткуда. Он уже был здесь. Я обернулась не потому, что услышала его, а потому что невозможно было не почувствовать, как магия сгустилась вокруг нас и потянулась к нему.

Солас.

Он шагнул из темноты не торопясь, без угроз и ненужных жестов. Как тот, кто не нуждается в демонстрации силы, потому что сама его тень была тяжелее любого оружия. Его лицо было спокойным, лишённым всякой ярости, демонстрируя только неизбежность. Тишина шла за ним, как вода за тонущим.

Венатори расступились перед ним без приказа. Не из страха, а словно что-то в его походке не допускало сопротивления. Маги опустили руки, и заклинания, готовые сорваться с пальцев, рассыпались, как пепел на ветру. А дальше, в глубине Чёрного Рынка, застыл сам воздух: торговцы, покупатели, глашатаи, воры и наёмники — все, кто привык не замечать чужую смерть и не вмешиваться в чужие дела, теперь смотрели внимательно над разворачивающейся катастрофой.

Фен'Харел не смотрел на нас. Пока нет. Он смотрел на идол и тот ответил ему — дрожью, красным дыханием, вспышкой живой боли, что прокатилась по залу, и я почувствовала, как собственная магия внутри меня судорожно вздрогнула, как кровь стянулась ледяным кольцом, потому что сама Завеса дрожала под его шагами.

И в этом дрожании, в этой остановке мира, я знала: ничего из того, что мы планировали, ничего из того, на что рассчитывали — войти первыми, забрать идол, исчезнуть незамеченными, больше не имеет значения. Теперь всё стало проще. Целью был теперь не идол, а выживание. Или, если очень повезёт... всё же успеть забрать этот демонический кусок проблем.

Все в зале затаились. Все... кроме одной. Пока Солас смотрел на идол, пока венатори держались в дрожащем оцепенении, пока магия, натянутая до предела, вибрировала в воздухе, словно ждала команды, одна фигура двигалась иначе. Тихо, без чужих приказов... по собственной воле.

Я увидела её — ту самую, что с самого начала держалась чуть в стороне, не потому что боялась, а потому что не нуждалась в поддержке. В её шагах было что-то... слишком уверенное. Не осторожное, не выверенное, а именно уверенное. Так не ходят те, кто пришёл с командой и ещё не знает, чем всё закончится.

Она выскользнула вперёд, тихим движением, которое не заметили те, кто стоял ближе, движением, которое было таким естественным, что мир словно не сразу осознал предательство, пока оно не перерезало воздух кинжалом.

Я увидела, как её рука скользнула к поясу, как лезвие мелькнуло в её пальцах, короткое, тусклое, как тень и как один из её спутников, тот самый наёмник с голодным взглядом, повернулся к ней и не успел ответить.

Удар был быстрым, без крика и особого рывка, просто движение — ровное, точное, лишённое ненависти. И кровь. Тёмная и густая, хлынувшая на камни пола, впитываясь в потрескавшийся камень, оставляя на нём след, который не смоет ни один дождь и ни одно заклинание.

Тот, кто был их щитом, осел на колени, его глаза расширились от удивления, от непонимания и от осознания, что мир предал его прежде, чем он успел поднять меч.

И тогда тишина в зале раскололась. Я увидела, как маги вздрогнули, как высокая женщина рванулась вперёд, но остановилась, словно что-то, более сильное, чем страх, приковало её к месту.

Я почувствовала, как дрогнула Завеса и как Солас впервые перевёл взгляд. Не на нас. На неё. На предательницу. И в этом взгляде не было удивления, только молчаливая констатация факта. Как будто он всегда знал и всё это было лишь вопросом времени.

Солас медленно поднял руку и в этот миг, прежде чем магия взорвалась,

прежде чем Завеса задрожала, я почувствовала это. Каждая жила, каждая прожилка магии, что пульсировала внутри меня, откликаясь на дрожь мира, почувствовала, как волна силы собирается в его ладони, как сама ткань реальности собирается сомкнуться вокруг нас, как дыхание становится предательски лёгким перед ударом.

— ЛОЖИСЬ! — закричала я всем, кто мог услышать.

Голос вырвался из горла не как команда, а как рык жизни, как попытка сорвать смерть с её пути. И в этот миг, пока кто-то ещё успевал услышать, кто-то упасть, кто-то зажмуриться, удар нашёл свою цель.

Девушка-маг — та, что стояла ближе всех, та, в ком магия дрожала на коже, — на миг застыла. На один, долгий, беззвучный удар сердца. Её глаза расширились, а губы дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, но голос застрял в горле вместе с дыханием. И в следующий миг её кожа побелела, треснула, как под лезвием инея. Я видела, как её тело начало крошиться, как тонкая сеть трещин расползлась от виска к щеке, от ключицы к ладоням, и, прежде чем она успела упасть, она стала камнем.

Мир вокруг застыл в этом мгновении между жизнью и бездной. И я знала — следующими могли быть мы.

Я рванулась вперёд, не осознавая, что кричу ещё раз, не слыша собственного голоса сквозь звон крови в ушах, сквозь треск рушащейся Завесы, и увидела, как Дориан, стоявший ближе всех к идолу, бросился к пьедесталу. Он потянулся к нему и пальцы почти схватили основание. Почти.

Магия Соласа врезалась в него так резко, что тело выгнулось от силы, а пальцы разжались и отпустили идол. Магия в его венах захлебнулась под чужим натиском. Дориан упал на колени, стиснув зубы, его крик был коротким, как треск ломающейся кости. И в момент, когда он осел на землю, я бросилась к нему.

Но, что странно, лидер второй команды тоже. Не потому, что доверяла нам, а потому, что, видимо, в какой-то момент поняла: есть тонкая грань, за которой битва уже не стоит того, чтобы за неё умирать.

Магия дрожала в воздухе, как жара над раскалённым камнем, заклинания били в каменные стены, отбрасывая рваные тени, и каждый вдох был похож на рывок сквозь пепел.

Я оказалась рядом с Дорианом первее. Мои пальцы сжимали его плечо и тянули назад, в тень обломков, там, где хотя бы на мгновение можно было спрятаться и перевести дыхание. Но мир не хотел давать нам времени. Две фигуры отделились от остальных — одна, широкоплечая, тяжёлая, с походкой, в которой чувствовалась сила, не нуждающаяся в доказательствах, другая — лёгкая, почти невесомая, с отблеском магии, сверкающей в кончиках пальцев, словно она не шла, а скользила сквозь пространство. Обе двигались в разные стороны. Туда, где тела ещё поднимались с земли, где дыхание срывалось на крик, где люди всё ещё пытались выбраться из центра ада и остаться в живых. И эти фигуры помогали им в этом.

В этом хаосе, в этом разорванном между мгновениями времени, я увидела её. Ту, что держалась в стороне. Ту, что не принадлежала ни одной из сторон. Она скользнула вперёд, как змея скользит через расщелины, и её пальцы сомкнулись на идоле так легко, как если бы всё это было репетировано тысячу раз.

В момент, когда её пальцы коснулись осквернённой статуэтки, внутри меня взорвался голоса. Один — резкий и требовательный:

Идол. Сейчас.

Другой — треснувший и срывающийся на шёпот:

Спаси их.

На один выдох я увидела обе дороги: одну — к идолу, к той власти, что могла бы, возможно, остановить всё это безумие, другую — к тем, кто ещё стоял, кто ещё дышал, кто смотрел на меня, ожидая решения, что спасёт их.

И я выбрала.

Развернувшись подальше от пьедестала, я оттягивала Дориана дальше от Соласа и поближе к ним. К тем, кто боролся рядом. К тем, кого ещё можно было вырвать из этого ада.

Я видела, как женщина в тяжёлой броне, с короткими жёсткими движениями, подбежала к нам и подхватила Дориана на плечо, не произнеся ни слова. Видела, как та, что двигалась будто сквозь шёпот магии, бросала заклинания, защищая нас. Видела, как знакомая, тяжёлая тень рядом со мной — гном с глазами, полными невысказанных историй — метнулся ко мне, прикрывая спину.

И я знала: поздно для идола, но не поздно для них.

Магия в воздухе становится гуще, тяжелей, вязкой, как старый мёд, как каждая секунда натягивает нервы до предела, как мир дрожит от силы, что готова сорваться — ещё один удар, ещё одна вспышка, и мы все исчезнем, растворимся в этом треске, как крошки старого стекла, и именно в этот миг я почувствовала, как он смотрит на меня, не взглядом врага, не взглядом победителя, а взглядом того, кто узнал что-то знакомое, что-то забытое, что-то невозможное.

Я почувствовала, как его магия собирается не в тот удар, который был до этого, а в нечто большее, тяжёлое, как тень падающей горы. И, прежде чем магия сорвалась, прежде чем Чёрный Рынок превратился в место нашего погребения, кулон на моей шее вспыхнул не светом, не жаром, а резонансом. Вспыхнул так, как вспыхивает дыхание древней магии, закованной в самом основании Завесы.

Не думая и не произнося ни слова заклинания, а просто следуя зову, который был древнее памяти, глубже крови, сильнее воли, я подняла руку, и магия сорвалась с моей кожи не потоком, не вспышкой, а тяжёлым дыханием, медленным, плотным, не сжигающим, а обволакивающим, расползаясь живым щитом, который поднялся вокруг нас, вбирая в себя удары, крики и заклинания.

Щит был живым, дышащим, тёплым, как дыхание мира, но я чувствовала, как каждая секунда его существования тянет из меня силу, как корни вырывают воду из пересохшей земли. Как каждая вспышка магии Соласа, ударяющая в барьер, оставляет в моих жилах трещины, невидимые, но глубокие, и я знала — ещё один сильный удар, ещё один рывок этой силы, и я паду, а со мной и те, кто стоит за моей спиной.

От отчаяния я закричала не своим голосом:

— Быстро! Уходите!

Оставшись стоять на месте и удерживая щит, пока в воздухе звучали удары новых заклинаний и тела мелькали в рваном свете вспышек магии, я ощущала как каждая секунда вырывала из меня кровь, дыхание, саму мою суть. Я видела, как одна фигура — невысокая, ловкая, с глазами, полными чистой решимости — разрывает толпу, хватает за рукава, за плечи, за руки, и ведёт всех вперёд, туда, где в полу зияет тёмная пасть тайного хода, туда, где лестница из скользких камней уходит в подземелья, туда, где ещё можно ускользнуть от смерти.

Нэв. Она кричала, указывая путь, она вела, и за ней, один за другим, уходили те, кого я должна была спасти.

Щит дрожал под каждым новым ударом Соласа, пальцы уже не слушались, колени подгибались, а перед глазами плыли темные пятна, как тени на грани обморока. Но я стояла до тех пор, пока последний человек с этого проклятого рынка не исчез в темноте туннелей.

Но внезапно удары по щиту вдруг ослабли. Не исчезли совсем, но стали... нерешительными, как будто кто-то отвёл руку в самый последний момент. Я подняла голову сквозь пульсирующую дымку боли и увидела Ужасного Волка, который смотрел на меня не с яростью или торжеством во взгляде, а с усталостью и... печалью, такой густой, как пепел, остающийся после того, как огонь сожрал целый мир. Но ещё в его взгляде то странное изломанное восхищение, которое испытывают те, кто встречает своё собственное эхо в другом.

Я бросила последний взгляд на идол, на того, кто уносил его прочь и нырнула резким рывком вперёд и вниз, в зияющую пасть катакомб, где стены стонали от времени, где тени сжимались в узкие коридоры, где каждый шаг был борьбой за дыхание. Последние остатки магии скользнули за спину, захлопнув щит, который треснул с таким звуком, будто рушилась сама Завеса. Тьма сомкнулась, укрыв меня и от Соласа, и от предательницы, и от идола.

Катакомбы приняли меня так, как земля принимает павших: без вопросов, без жалости, только сыростью старых камней и шёпотом скользящих вод, что веками проточили себе дорогу там, где забытые мертвецы оставляли за собой только пустые имена и запах тлена.

Шаги отдавались гулом в тесных проходах, скользили по мокрому камню, рвались вперёд сквозь липкий воздух, пахнущий старым потом, солью, ржавчиной железа, тяжёлой, оседающей пылью времени, и каждый вдох был похож на борьбу за ещё одну секунду жизни, на последний рывок сквозь удушливую тьму.

Плечи скреблись о стены, мокрые пальцы скользили вдоль стен, чтобы не потеряться в изгибах тоннелей, где любой неверный шаг мог стоить падения или смерти, и только свет факела в руках той, что шла впереди, вырывал из мрака едва заметную тропу — ту самую, что могла спасти нас всех.

Нэв знала путь, её движения были быстрыми, уверенными, отточенными, словно сама тьма катакомб отзывалась ей знакомыми шепотами, направляя, уводя в сторону от тех ловушек, что веками ждали чужие ноги.

Позади неё и передо мной звучал глухой топот ног Варрика, который коротко и резко выдыхал, Хардинг, всё ещё прикрывающая спину тем, кто шёл впереди неё, тяжёлое дыхание женщины-кунари, тащившего раненого Дориана, и хриплое напряжение, исходящее от незнакомой женщины, чья решимость чувствовалась не меньше магии, которая вибрировала на Чёрном Рынке.

Тени катались по стенам, как куски оторванной реальности. Раз в несколько поворотов слышались отголоски гулких шагов сверху, голоса венатори, безуспешно ищущих следы тех, кто не догадался, что спасение лежит под их ногами.

Мы шли молча, сбиваясь с дыхания, спотыкаясь на неровностях дороги, цепляясь друг за друга руками, плечами, взглядом, потому что только вместе, только единым сгустком живой воли можно было прорваться к свободе.

Каменные стены давили, плеск воды на дне туннелей бил в виски, а сквозняки приносили запахи города — тухлую рыбу, болотистую влагу и кровь. И когда первый свежий порыв ветра ударил мне в лицо, срывая из лёгких хриплый вдох, внутри что-то дрогнуло.

Впереди расступились камни, ржавые ворота, распахнутые силой или старостью, пропускали к заросшему травой причалу, где в тени ночи покачивался корабль — чёрный, тяжёлый, как наша усталость, но настоящий.

Изабелла ждала. Её люди без слов втащили нас на борт, хватая за руки, за плечи, за полы плащей, вытаскивая, будто из вязкой реки, туда, где можно было наконец позволить себе упасть на колени и сделать первый за долгие часы полный вдох.

Волны тихо бились о борта. Ночь сжималась вокруг, скрывая нас от тех, кто всё ещё рыскал на улицах, и ветер, пахнущий солью и свободой, трепал волосы, словно напоминал: пока ты дышишь — ты жив.

*******

Палуба под ногами казалась продолжением мира, который рухнул, но не погиб окончательно, сырой ветер таскал за волосы, пробирался под одежду, будто хотел убедиться, что мы действительно ещё живы, а море, тяжёлое и усталое, бормотало свою древнюю песню, напоминая, что всё это — всего лишь ещё одна битва среди тысяч забытых.

Мы стояли на палубе в свете тусклых фонарей, сбившиеся в неустойчивый круг, пропитанные потом, кровью и магией, пропахшие страхом и надеждой, слишком разные, чтобы сразу стать одним целым, и слишком сломанные, чтобы остаться поодиночке, и я смотрела на них: на Хардинг с усталой яростью в глазах, на Нэв, сосредоточенно перевязывающую плечо Дориана, на Варрика, который молча замер между нами, будто сам был щитом, и на двоих чужих, выживших, но пока не принятых, и внутри всё сжималось в комок напряжения, дикого и глухого.

Я шагнула ближе, не скрывая жёсткости в голосе, который дрожал не от страха, а от ярости, сдерживаемой слишком долго.

— Кто вы такие? — вопрос сорвался резче, чем хотелось, но не было больше сил на дипломатичность, только на голую потребность знать, с кем дальше идти в этот чертовски рваный мир.

Первая ответила женщина-кунари, высокая, прямая, с тяжёлым взглядом, в котором не было ни тени сожаления, ни попытки оправдаться, только чистая сталь собственного пути, не связанного ни долгом, ни законами.

— Тааш, охотница на драконов, не идущая по Кун, — прозвучало это так просто, как если бы она называла ветер своим союзником, а землю своим домом, и сразу стало ясно: перед нами не просто воин, а тот, кто однажды разорвал цепи и больше никогда не позволит их надеть.

Вторая — бледная женщина с глазами, в которых плескалась усталость древних истин и боль недавнего предательства.

— Кальперния, — устало пробормотала она, и имя её легло между нами тяжёлым камнем, который невозможно было обойти, лишь только перешагнуть или споткнуться.

Молчание стянуло нас, как канаты, и только после этого я шагнула ближе, сжимая кулаки, чтобы не дать ярости прорваться, и бросила им в лицо:

— Из-за вас мы потеряли идол! Из-за вашего появления и хаоса, что вы притащили! И привлекли к нам слишком много взглядов, забрав наш единственный шанс!

Кальперния сорвалась первой, её шаг был коротким, как удар, глаза полыхнули, а голос был тяжёлым, словно обломки рухнувших башен.

— А я потеряла двух своих людей, а не только идол! — и в этих словах было столько боли, что, казалось, сама палуба под нами задрожала.

— И нас предали, — глухо добавила Тааш, не поднимая головы.

Гнев рвался из груди, и я не сдержала его, не пыталась обернуть в красивую форму.

— Может, если бы вы держали своих людей лучше, если бы не вломились, если бы не уничтожили всё, что мы так тщательно планировали, кто-то бы остался в живых, и идол был бы в наших руках!

Напряжение накалилось до предела, ещё шаг и мы бы разорвали друг друга прямо здесь, на этой скрипящей палубе, но Варрик поднял руку — спокойно, твёрдо, без слов, и в этом простом жесте была вся тяжесть прожитых им лет, всех войн, всех потерянных друзей, всей той боли, которая учит ценить секунды тишины дороже побед.

— Хватит, — сказал он тихо, — Мы все что-то потеряли. И если сейчас будем рвать друг друга, терять будем дальше.

Тишина повисла глухой тяжестью, дыхание стало медленнее, а пальцы медленно разжались. Гнев не исчез, но уступил место тому, что важнее: выживанию.

Я смотрела на Кальпернию, она смотрела на меня, и в этой тишине, тяжёлой, как затишье перед новой бурей, мы обе знали: нас связала не дружба, нас связал путь и одна цель. Пока.

Сделав шаг назад, подальше от чужаков, я попыталась придать своему голосу спокойствие, чтобы опять не сорваться:

— Мы идём за Соласом, но правила будут моими. Если вам это не подходит — в Орлее найдёте другой корабль и свой путь.

Тааш кивнула первой, коротко, словно склоняясь перед фактом того, что вариантов было не так уж и много. А Кальперния задержалась на мгновение, словно пробуя на вкус саму мысль о том, чтобы доверить хоть часть себя другим, и всё же кивнула — не мне, не Варрику, не этой ночи — себе.

И только тогда я позволила себе выдохнуть. Только тогда шагнула к Дориану.

— Спасибо, — сказала я негромко, поворачиваясь к Тааш. — Без тебя я бы не успела.

Она вновь коротко кивнула, не отвечая словами — только взглядом, в котором пульсировала всё ещё ощутимая тревога.

Дориан лежал, опираясь на подушки у мачты, кожа бледная до прозрачности, дыхание рваное, бинты наскоро наложены Нэв и Хардинг. Опустившись рядом с ним, я коснулась его лба, горячего и влажного, и что-то внутри меня сжалось так сильно, что на мгновение исчезло всё — море, ночь, корабль. Остался только он, его рана и боль.

Пальцы скользнули по его виску, и шёпот сорвался сам собой:

— Прости...

Дориан открыл глаза. Слабая усмешка скользнула по губам, слишком уставшая для насмешки, слишком живая для отчаяния, и его голос, хриплый, но всё ещё дерзкий, пронзил ночь лучше любой магии:

— Если ещё раз попросишь прощения, я встану и сброшу тебя за борт.

И в этой улыбке, в этом голосе, в этом стянутом усилием взгляде было всё: жизнь, упрямство, ускользающая, но ещё держащаяся вера, что даже после всего — мы всё ещё можем идти вперёд.

*******

Ночь легла на корабль тяжёлым покрывалом, пахнущим солью, старым деревом и ускользающей надеждой, волны лениво били в борта, шепча что-то древнее, и каждый скрип мачты, каждый вздох ветра был как напоминание о том, что мир за пределами этой палубы всё ещё живёт, всё ещё дышит, всё ещё ждёт, когда мы сделаем свой следующий шаг.

Я стояла у перил, опершись руками о влажное дерево, смотрела в густую темноту моря, где линии горизонта исчезали в дыхании тумана, и в этой тишине, глубокой, почти абсолютной, слышала не только ветер и воду, но и то, что никогда не умирало внутри — голос, тот самый, что рвался из глубины, когда дорога размывалась под ногами.

Голос злился и шипел. Бросал в лицо обвинения, как камни в лунную гладь: ты должна была взять идол, ты должна была протянуть руку, ты должна была рисковать, а не отступать, и каждое это "должна" било больнее любой раны.

Но я смотрела в ночь, сжав зубы так сильно, что скулы ныли, и знала — нет, я сделала правильно, я выбрала жизни тех, кто был рядом со мной, я выбрала их, а не камень, не силу, не древнюю игрушку богов, и за этот выбор я готова была стоять до последнего вздоха. Потому что всё, что имеет значение — это те, кто идёт рядом, и если ради них я отдам всё, что есть, то это будет не поражение, а единственное, что вообще стоит борьбы.

Но даже попытки оправдать свой выбор, не выбили из моей головы другие мысли, которые клубились тяжёлым дымом в моём сознании.

Идол в руках Соласа. Солас уходит. Нужно найти его. Нужно узнать, куда он направился. И нужно научиться бить так, чтобы он не успел сделать следующий шаг.

А затем образ Дориана, который лежал в каюте, бледный, со сжатыми в судороге пальцами и его тяжёлое прерывистое дыхание, вспыхнули в моей голове. И следом за этим воспоминанием пронеслось другое. Но не моё, а той, что была до меня.

Как она учила чары исцеления в Круге, как водила пальцами над обожжённой кожей, как вплетала заклинания в ткань тела, чтобы помочь ему вспомнить, как быть целым, и в те моменты магия была другой: не властью, не оружием, а дыханием мира, простым, естественным, как дождь на пересохшей земле.

Но сейчас, стоя здесь, с пульсом, гремящим в ушах, я не слышала ничего. Только пустоту и злобу голоса внутри. Только страх, что не справлюсь. Но Дориан...

Отмахнувшись от сомнений и голоса в голове, я решительно спустилась в каюту Дорина, опустилась на колени у его койки, пальцы сами аккуратно легли на его рану, а губы, едва шевелясь, попытались вспомнить забытые слова, из глубины, медленно, как свет сквозь чёрную воду, поднялись древние звуки, вертящиеся на языке, которые я никогда не училась говорить.

— Halani lin... Enaste nadas... Dareth ir telan....

Они не пришли из разума. Они прорывались сквозь боль в лёгких, сквозь страх, что опаздываю, сквозь голос внутри, что всё ещё шипел от обиды. Они пришли из магии, что знала меня лучше, чем я себя, потому что это была не я. Это был он.

Магия вспыхнула тусклым светом. Не чтобы спасти, а чтобы удержать и продержаться.

Рана затянулась не полностью, но дыхание Дориана стало ровнее, боль отступила вглубь, где она могла ждать до тех времён, когда мы будем в безопасности.

И тогда я поняла. Дух всё ещё со мной. Всё ещё злится, всё ещё обижен, всё ещё не простил, но помогает, потому что я попросила. Веки устало опустились, закрывая от меня образ измученного Дориана, и я медленно, почти беззвучно прошептала:

— Спасибо.

Дориан зашевелился почти сразу — не резко, не в панике, как те, кто возвращается с края, а как человек, чья боль стала фоном, но жизнь вдруг напомнила, что она всё ещё здесь.

Я почувствовала, как его пальцы дрогнули под моей рукой, как губы чуть скривились, будто он хотел что-то сказать, но не решался. Однако всё же сказал:

— Это был... твой голос?

Дориан говорил хрипло, медленно, как будто каждое слово прокладывало себе путь сквозь боль. Я не ответила сразу, просто сидела рядом, чувствуя, как брызги от волн бьют в обшивку корабля, как внутри меня всё ещё гудит магия, не моя, но являясь частью меня.

— Не совсем, — сказала я наконец, тихо, почти нежно. — Но я помню, как он звучал.

Дориан открыл глаза — усталые, тяжёлые, полные боли и понимания.

— Тогда скажи ему... — он сделал паузу, глаза прикрылись, дыхание стало глубже, — ...что я тоже благодарен. Хоть он и высокомерный ублюдок.

И я впервые позволила себе усмехнуться. Не потому что стало легче, а потому что он был жив. Потому что я не осталась одна, с голосом в голове и мёртвым телом на руках. Потому что кто-то ещё всё ещё мог шутить — и значит, всё ещё был жив.