Пробуди меня!

Когда спустя полтора месяца у ворот пограничной крепости стоял на своих двоих пришлый чужак, изуродованным лицом которого было в пору пугать непослушных детей, дозорные долго в немом удивлении протирали глаза. А после до хрипа спорили, не призрака ли им доводится лицезреть, ведь даже его родной отряд успел как заочно похоронить смертельно раненого командира, так и пойти под начало нового.

Князь, узнав о возвращении Ли Яри, пожелал его тотчас же видеть, а увидав, учинил настоящий расспрос: каким дивом тот сумел выжить и отчего так долго отсутствовал. Утолив свое любопытство, юноша, который по своей природе не был так уж плох, наконец расплылся в довольной улыбке, перестав ощущать на плечах тяжесть вины за чужую бестолковую смерть.

− Шут, уж не знаю отчего, но боги милостивы к тебе. Я не хочу их гневить, проявив малодушие. Проси, что хочешь – все ж, будем честны, ты спас мне жизнь.

− Ваша Милость, мне ничего не надобно. Желаю лишь поскорей вернуться со своими людьми в родные края – хоть эта земля и обладает своей суровой красотой, но сердце мое неизменно стремится к дому.

Нахмурившись, молодой князь все же обуздал вспыхнувшее раздражение и терпеливо поинтересовался:

− Ты хочешь воротиться туда, откуда был сослан, уж не знаю, за какие провинности, вместо того, чтоб купаться в моей благосклонности?

− Не гневайтесь, но да.

− Раз так... Скажи, Шут, сколько травм нанес тебе тогда вепрь? Если не считать разорванный бок?

− Я не люблю считать свои синяки, Ваша Милость.

− Но все же?

− Шаман, лечивший меня, порядком умаялся менять бесчисленные примочки, оттого иногда сетовал. Говорил, что я, должно быть, сам упрашивал клыкастую тварь хорошенько по себе пройтись, иначе трудно было объяснить в одночасье четыре сломанных ребра, два выбитых пальца и вывихнутую в плече руку.

− Четыре..., два..., один – итого семь. Плюс страшная рана... Значит, восемь... Я прощаю тебе, Ли Яри, восемь лет твоей службы. Когда истечет срок в два года, если останешься жив, сможешь вернуться со своими людьми домой. Я же напишу сопроводительное послание, где восхвалю твою смелость и поблагодарю Его Императорское Величество за отменного слугу.

Шут, едва веря сказанному, облегченно опустился на одно колено:

− Спасибо, Ваша Милость!

Юноша, увидав редкое смирение всегда острого на язык Шута, довольно хмыкнул и, посвистывая, прошел мимо, втайне ликуя учиненному среди присутствующих восхищенному переполоху и гордясь собственной безбрежной и неоспоримой добродетелью.

Отряд встретил своего восставшего из мертвецов командира относительно спокойно: уже было мало тех, кто испытывал к нему враждебность или призрение, но и проявлять излишнюю радость еще пока никто не решался. Зато, услыхав весть о сокращении срока своей службы на границе до двух лет, все впали в такое бурное веселье, что к вечеру вконец упились и даже пошли во все тяжкие, отыскав кое-где стайку девиц свободных нравов.

Не имея возможности отдохнуть после изнурительной пешей дороги почти в сотню ли, Шут бесцельно слонялся подле своей, источающей хмельной смех и похотливый визг казармы, пока его не остановил один слуга и, кланяясь, не отвел в отдельное обширное строение, предназначавшееся для проживания командного состава, не имеющего своих домов в селении. Воистину, князь в тот день проявил к нему уйму милости!

Комната у Шута оказалась небольшой и скромно обставленной. Но главное, что здесь было тихо и чисто. Слуга вскорости даже приволок из общей казармы его личные вещи, а после - и большую деревянную бадью, которую, пыхтя, наполнил горячей водой. Но едва Шут собрался хорошенько отмокнуть перед тем, как лечь в постель, в его обитель ввалился пьяный Хуан Ю, волоча за собой хихикающую девку в ярких одеждах и с кучей броской косметики на захмелевшем личике.

− Командир, отчего вас запихнули в эту монашескую келью, лишив возможности хорошенько повеселиться?! Гладите, какую красотку я вам отыскал! Можете не благодарить за подарок...

Не дав своему сопровождающему окончить напыщенную фразу, девушка вдруг громко вскрикнула, выдернула из его хватки свою руку и забилась в угол, упрятав перекошенное от страха лицо в ладонях.

− Что за бестолочь, а? Командир, вы не гневайтесь на нее – деревенщина, она и есть деревенщина, даром, что смазливая, − и уже обращаясь к перепуганной проститутке, строго наказал: − Послушай, красавица, тебе ж уплачено, верно? Вот и отрабатывай денежку, как положено. Будь с капитаном милой и ласковой. Иначе монеты отберу и поколочу. Поняла меня?

Видимо, получив утвердительный ответ, первый помощник довольно ухмыльнулся и нетвердой поступью вышел из комнаты, оставив своего молчаливого командира и затихшую в углу девицу наедине. Он поставил десять монет в споре с товарищами на то, что Шут все же предпочитает женщин, а не мужчин, и был весьма рад, когда тот не отослал девку вместе с ним прочь. Сам же Шут, поколебавшись мгновение, бросил мимолетный взгляд на остывающую воду, вздохнул, подошел к своему «подарку» и присел рядом на корточки:

− Вот и свиделись мы с тобой вновь, Изра. Гляжу, поживала ты все это время не очень. Но хотя бы не отправилась в мир теней, как иные члены того злополучного эскорта, ведь смерть - это единственное, с чем невозможно сладить и не в силах вынести.

- Г-г-госпо...

- Опережая твой вопрос скажу, что госпожа твоя прибыла в столицу в целости и сохранности. И даже успела выйти замуж за императора, вот только женой ему так и не стала - почил он скоропостижно. Что ж... Обещаю, что и пальцем тебя не трону, потому прекращай трястись. А лучше − выйди-ка из комнаты во двор – мне отмыться нужно и переодеться с дороги. После мы с тобой поговорим. Поняла меня?

Та, потупив взор, кивнула и, поскольку ноги ее не держали, на четвереньках подползла к входу. Возле порога наконец-то встала, сделала что-то наподобие поклона и поспешила вон из комнаты.

Шут не знал, будет ли она его дожидаться, или улизнет. Если откровенно, ему это было безразлично. Но воспоминание о том, что Изра когда-то приходилась Аи не только служанкой, но и близкой подругой, побуждало к попытке помочь несчастной дурочке хоть чем-то. Когда, совершив омовение и приведя в себя в порядок, Шут неспешно вышел во двор, то мало на что надеялся. Но к его немалому удивлению девушка не сбежала и даже, почти протрезвев, кое-как привела себя в порядок.

Усадив Изру под раскидистой, покрученной годами сливой, утомленный донельзя мужчина сам опустился рядом и бросил одно-единственное слово:

- Рассказывай.

Та, словно только и ждала, кому бы излить все свои горести: после всхлипываний и причитаний Изра начала говорить, а начав, все никак не могла остановиться.

Оказалось, что после нападения бандитской шайки на свадебный эскорт, ее в числе прочих девушек и женщин взяли в плен. Хорошенько поразвлекшись с несчастными, разбойники, недолго думая, продали их первому встречному торговцу живым товаром. Тот, в свою очередь, растыкал молодых девиц по всевозможным публичным домам, а женщин постарше сплавил подневольными работницами на рисовые поля.

Изре, можно сказать, повезло – ее, образованную, стройную и смазливую, богатый торговец оставил при себе. Любвеобильный мужчина вначале в девушке души не чаял и даже протаскал за собой через полстраны, но, вскоре устав от ее всевидящих глаз и болтливого языка, перепродал в пограничный бордель на севере. Так Изра оказалась в том месте разврата, откуда солдаты из отряда Шута и притянули куртизанок для своей услады в этот вечер.

- Ты нынче много выпила... Получаешь удовольствие от процесса или пытаешься притупить чувства?

Изра упала перед Шутом на колени, ухватила его за ноги:

- Господин! Молю, заберите меня к себе! Больше капли спиртного никогда в рот не возьму. Слова поперек не скажу. Следы ваши целовать буду. Только выкупите меня у хозяйки!

- Прекращай рыдать. Сейчас ляжешь и проспишься, а завтра решим, что с тобой делать.

Выделив девушке угол в своей комнатушке, Шут наконец-то добрался до постели и почти замертво в нее свалился. А с раннего утра отправился в публичный дом и заплатил за Изру, не торгуясь, назначенную цену. Но, забрав непутевую из одной кабалы, он сразу же определил ее в другую: памятуя собственные попытки приглушить тяжелыми и беспрерывными тренировками до полного изнеможения тела стыд, злость и отчаянье после подневольной роли императорского наложника, Шут отдал Изру служанкой в дом, где обитал сам, выторговав для нее отдельный угол, харчи и скромную плату. Хотя нелегкий физический труд обычной прислуги было трудно сравнить со спецификой ее прошлой деятельности, Изра ни разу не возроптала и старательно трудилась от рассвета до заката, не прекращая при любой встрече благодарить Шута за проявленную к ней милость. Он же лишь отмалчивался в ответ. Но изредка, когда никто не мог их подслушать, мужчина садился возле занятой хозяйственными хлопотами девушки и как бы ненароком развязывал неспешные беседы, главной темой которых всегда была Аи. Какой она была в детстве? Что любила? О чем мечтала и чего страшилась? И тогда девушка, отдавшись воспоминаниям, утирала невольные слезы сожалений за давно прошедшим беззаботным временем, а Шут надолго затихал, устремив взгляд своих голубых глаз куда-то далеко за горизонт. Со стороны даже могло показаться, что эти двое в чем-то схожи и даже почти близки, вот только без присущей влюбленным нежности и страсти, а с какой-то отстраненностью и грустью.

Воины с отряда Шута, прознав о том, что их сдержанный и нелюдимый капитан выкупил из публичного дома хорошенькую молоденькую девицу и даже поселил ее подле себя, заставив вести жизнь благопристойной женщины, вконец уверили, что его неоднозначная дурная слава вызвана лишь ядовитой завистью недоброжелателей, а никак не противоестественными дурными наклонностями. Его окончательно перестали дичиться. Со временем им даже начали хвалиться перед другими служивыми, которым не так повезло с вдумчивым и справедливым командиром. Теперь, если кто-то свысока глядел на Шута или пытался ехидничать на счет его уродства, сразу несколько мечей выскакивали из ножен и быстро усмиряли невежу. И когда для всего отряда истек наконец-то срок службы вдали от дома, в нем трудно было сыскать человека, не готового хотя бы на словах положить за своего командира собственную жизнь.

Молодой, но вовсе неглупый князь вскорости раскаялся в своем поспешном публичном решении отпустить Шута вместе с целым, хорошо снаряженным и закаленным в бою отрядом непростительно раньше срока, одобренного императорской волей. Он много раз пытался соблазнить непреклонного капитана всевозможными привилегиями, сулил ему великое будущее своей правой руки и даже пытался подкупить некоторых из его людей, что б те подстрекательством и звонкой монетой заставили сослуживцев воспротивиться скорому возвращению в столицу. Но ничего из задуманного им не вышло, потому, когда ворота пограничной крепости в последний раз закрылись за конным отрядом, груженным всеми своими пожитками, князю оставалось лишь горестно вздохнуть и самому себе заречься более никогда не бросаться необдуманными словами, пусть и рожденными благородными порывами.