Глава 17 Отчаянье
Лин с тревогой наблюдала за Яри – тот, сидя у порога, направил свой застывший взгляд куда-то далеко. Столь далеко, что не дойти, не докричаться. А ведь еще вчера так мечтательно улыбался, так утешался своей неведомой радостью!
Теперь же молчит. Сказал о ссылке на север и умолк. Не ест, не пьет – захлебывается только своим горем, не замечая ничего и никого вокруг. Словно ему одному плохо, а ей, Лин, безразлично! Словно не заменил он ей и отца, и брата, и сына – всех скопом, а теперь бросает совершенно одну в пустом доме: хочешь − пляши, хочешь – вешайся.
− Яри, иди спать – вставать с рассветом. Я все твои вещи уже собрала – приляг только отдохни, ведь слаб еще. Как будешь целый день в седле завтра? Подумал, нет?
− Лин, оставь меня. Прошу.
− Еще чего! Ишь, раскомандовался! Солдатами своими будешь помыкать – мной нечего! Иди спать немедля! – выкрикнула и разрыдалась против собственной воли от невысказанной обиды и непролитой тоски грядущего одиночества.
Яри, казалось, смягчился. Протянул руку, обхватил ее ноги, воткнулся лбом в пышный подол:
− Не плачь, сестра. Не рви мне сердце – оно и без того кончается. Принц сказал, что подыщет тебе мужа. Поразмысли над этим, хорошо? Тебе бы деток малых, чтобы было кому любовь и ласку свою дарить...
− Пускай подавится твой проклятый принц своей лицемерной заботой! Нет, чтобы в покое тебя оставить – так извести в конец удумал! Изверг!
− Не кричи, Лин. Поверь, я сам во всем виноват. Забылся с дури, поддался слабости – теперь расплачиваться нужно.
Она опустилась на колени, обняла его голову:
− Ну почему ты у меня такой? Почему все время страдать должен? Глядеть аж на тебя больно! Не желаешь спать, так поплачь хоть – помнишь, как в детстве: подойдешь, бывало, уткнешься в мое плече и воешь, а после опять танцуешь без устали.
− Ох, Лин, вся моя жизнь − пляска на раскаленной сковороде. Когда уже закончится все это, а? Когда найду покой? Разве умереть для этого надобно.
Темное небо еще только тронула на восходе заря, а Шут уже оседлал коня, ввязал всю поклажу, обнял бледную понурую Лин:
− Береги себя, сестрица. Я сказал казначею, чтобы мою плату за службу тебе отдавал – потому найми служанку: и подмога, и компания тебе будет. Живи спокойно и не печалься. И еще. Пока Аи не отзовут домой – не бросай ее. Я обидел ее очень. Не со зла, по глупости своей беспросветной, но ранил девочку глубоко. Прошу, залечи ее рану, как и мои когда-то – ведь каждому в этой жизни нужно хоть одно плече, в которое выплакаться можно.
Вскочил в седло. Бросил последний взгляд на Лин, на дом свой. С отчаяньем засадил пятки в бока лошади и поскакал вон со двора.
Отряд хмурых сонных конных ждал своего капитана под стенами дворца. Никто со служак на желал покидать город, едва в него прорвавшись с кровавым боем. Всем хотелось отдыха: кому покоя, а кому развлечений. Но приказ был приказом, пусть и нежеланным, а командир – командиром, пусть и тварью с дурной славой и обезображенной рожей. Некоторые его знали лишь по диким нехорошим слухам, некоторые сражались бок о бок, но все равно дичились, словно боясь замараться. При этом и первые, и вторые слышали, что капитану благоволит сам принц, а потому помалкивали, проклиная по-тихому свою подневольную долю.
Он выехал на своем вороном ровно в назначенное время. Весь в черном: и форма, и кожаные длинные доспехи. Даже рукояти двух одинаковых обоюдоострых мечей обмотаны черными кожаными ремнями. И только буро-алая, словно окровавленная лента затягивает волосы в тугой пучок на затылке. Вечная ухмылка на все лицо страшна. Взгляд прищуренных неестественно светлых глаз холоден. Ровный голос без намека на любое чувство. Вот с таким командиром и помирают на чужбине. Такой не даст даже трупы похоронить – так и оставит на растерзание воронам и волкам.
Вдруг, когда отряд уже прошел построение и собрался двигаться, в щель дворцовых ворот проскользнула худенькая девушка, почти ребенок. Взъерошенная, заплаканная, но в дорогой дворянской одежде, она оглядела строй, остановилась взглядом на черном силуэте на коне, пронзительно закричала:
− Яри-и-и!!!
Их командир вздрогнул, обернулся, развернул коня и поскакал к воротам. Одним прыжком соскочил с седла, махом обнял девушку, отгородив ее своим телом от беспардонных взглядов. Что те двое друг другу шептали – не слышал никто, только все увидали, как нехотя их командир отдирал от себя тонкие девичьи руки, как почти силком выпроводил ее назад за ворота, а сам, пошатываясь, вернулся, приказав стражникам запереть за собой тяжелые створки.
Многие со служивых тогда припомнили своих жен и дочерей. А еще подумали, что если бы их командир был так ужасен, как о нем твердит молва, то никто бы не причитал и не кричал, словно от дикой боли, провожая его на чужбину.