Глава 10 Воспоминания
После отбытия императора с войском во всем дворцовом комплексе стало необычайно тихо. Словно неизвестная хворь в один миг выкосила большую часть его жильцов, оставив уцелевшим исполнять роль молчаливых и неприкаянных призраков. Каждый чувствовал, что грядет буря, но никто не ведал, сметет она его или помилует.
Лин, присматривавшая за Аи, хотя тоже была встревожена, но виду не подавала, твердо решив: незачем девочке волноваться о новых бедах, коль еще старые продолжают беспокоить. Потому Лин по возможности ограждала ее от ненужных слухов и сплетен, стараясь то рукоделием, то каллиграфией, то беспечными разговорами занять все их свободное время. Но иногда ей это не удавалось, и Аи становилась задумчива и грустна.
Однажды, когда вечерние сумерки почти полностью сковали сад, она едва нашла девочку в оплетенной лозой дикого винограда беседке.
− Кто же так делает, Аи? Тебя все с ног сбились, пытаясь отыскать!
Та встрепенулась, вытерла ладошкой слезу со щеки, попыталась улыбнуться:
− Простите меня, сестрица. Я гуляла, потом решила здесь отдохнуть и немного задремала.
Лин недоверчиво зажмурилась, вздохнула, села возле Аи, взяла ее ладонь в свою:
− Опять принялась за старое, да? Плакала? Вновь хочешь слечь?
Аи замотала головой, виновато склонила голову:
− Простите меня, сестрица.
− Вот же заладила извиняться! Лучше расскажи, что тебя гложет. Может, помогу чем.
Девушка замялась немного в нерешительности, потом поджала губы, словно решившись на что-то сложное, и на одном дыхании выпалила:
− Расскажите мне о Яри, сестрица Лин. Вы ведь давно его знаете?
− Давно. Еще с той поры, когда мы детьми танцевали в бродячем балагане. Но что ты хочешь знать, Аи?
− Все.
Лин пригладила девушке волосы, поправила ее шпильку в форме бабочки:
− Зачем, ребенок, тебе все знать? Знания могут ранить.
− Сестрица, ну пожалуйста!
− Скажи, кем мой названый брат стал для тебя? Ты хоть понимаешь, что вам нельзя видеться? Даже смотреть в сторону друг друга невозможно! Иначе − непременная гибель!
Аи потупила взор, заломила пальцы, едва выдавила:
− Он для меня − только воспоминание, сестрица. Но я сейчас бездельничаю, и меня мучают вопросы. И чем больше их приходит, тем сильнее беспокойство и тревога. Может, если я узнаю хоть что-то, его образ утратит над моей памятью свою власть. Может, утолив любопытство, я перестану все время о нем думать...
Приобняв девушку, Лин грустно улыбнулась:
− Хорошо. Я расскажу все, о чем знаю. Только поклянись, что не будешь болтать лишнего.
Аи поспешно кивнула и прислонилась к ее плечу. Некоторое время девушки сидели молча, слушая треск цикад, но потом Лин заговорила, и все звуки мира, кроме тихого мягкого голоса, стали неважны:
− Яри говорил, что помнит себя еще с раннего детства – лет с двух. Еще он говорил, что помнит, как выглядели родители, хотя те ушли в иной мир давно: сперва отец сгинул, став жертвой грабителей, а, когда Яри было лет семь-восемь, умерла от какой-то болезни и мать. Родичи мальчонку не жаловали: и нравом он был своеволен, и внешностью очень выделялся: уж слишком походил на мать-чужестранку, привезенную покойным младшим сыном-торговцем из далеких земель. А еще эти его голубые глаза, ставшие настоящим проклятием... Когда хозяин нашего бродячего балагана присмотрел однажды Яри на рынке − тот как раз помогал разгружать товар, − и предложил родне за мальчика кошель серебра, те радостно согласились, даже не пересчитав монеты... Так Яри стал бродячим актером.
Я к тому времени уже танцевала три года – меня, еще семилетнюю, отдали хозяину балагана за игорные долги. Яри младше от меня на год, но из-за высокого роста казался старше, потому нас поставили в паре. Я его обучала, как могла, танцам, а искусство владения мечами мальчишка перенял у одного старого пропойцы: бывший солдат-калека − выходец с островов, творил с ними чудеса, даже когда едва держался на своей единственной ноге. Этого мечника с трудом выносили другие актеры – он был злословен, обидчив и вечно хмур. Но с непосредственным Яри старик как-то быстро нашел общий язык: видимо эти двое увидели друг в друге то, чего каждому не доставало. Озлобленный на весь белый свет калека научился наконец-то улыбаться, а тонкий смазливый мальчишка обрел уверенность в своих силах. Я даже слышала, как старик иногда называл Яри «сынком», просил заниматься упорнее и не зарывать в землю дарованный от рождения талант: дескать, небеса не простят пренебрежения и непременно покарают. Говорил, хотя сам годами гробил собственное мастерство выпивкой, говорил, и при этом словно в воду глядел...
Однажды выпала уж очень дождливая зима. Старик, упившись, уснул в подмерзшей луже, после захворал и помер. Яри тогда очень горевал, словно во второй раз потерял отца, а я пыталась утешить его тем, что умела лучше всего: пением и танцами. Он ответил не просто дружбой, а искренней привязанностью и братской заботой. Когда хозяин положил на меня глаз – в ту пору я только-только начала входить в возраст, − мальчишка с такой отчаянной яростью встал на мою защиту, что тот от неожиданности отступил, затаив злобу. После даже не слишком избил Яри за неповиновение, нет. Но едва мы прибыли в столицу, хозяину, имевшему множество нужных знакомств, удалось перепродать нас главному придворному евнуху, набиравшему пополнение в гарем правителя. Мне на ту пору исполнилось тринадцать, а стройному как тростник Яри, который из-за миловидного личика, ярких одежд и грации танцовщика мог соперничать в красоте с любой девицей, было лишь двенадцать...
Аи, я не хочу тебе рассказывать все то, что перенес мой брат. Тогда в императорском гареме не было мальчиков, но, увидав один раз, как Яри танцует, правитель словно обезумел... Сперва Яри отчаянно сопротивлялся: орал, кусался, дрался. Да-а-а, многим евнухам тогда досталось. Он долго не сдавался, вопреки телесному насилию и настойке опиума, которой его пичкали против воли. Но император не хотел видеть ему замену – словно мечтал или сломать строптивца, или силой добиться его привязанности... Однажды, когда период дождей особенно затянулся, и правитель не нашел себе иного развлечения, кроме как ежедневно вызывать к себе Яри, тот как-то странно посмотрел на меня и простился... Знаешь, он пытался несколько раз покончить с собой. Упрямо и настойчиво. В гареме даже поговаривали, что в мальчишку вселился демон саморазрушения. Наконец придворный лекарь не выдержал и упал в ноги императору, прося оставить любимца в покое хоть на время. И тогда правитель, словно в отместку, приметил меня... Впрочем, его внимания хватило ненадолго – хотя я и понесла ребенка, но не смогла его сохранить. Яри же начал себя ужасно корить, просил у меня прощения неведомо за что. Бедный, бедный мой братик... С тех пор он изменился − словно оброс броней: ни пронять его, ни понять. Думаю, иногда он бывает не в себе. А еще думаю, он стал таким, как сейчас, именно из-за чувства вины. И даже изуродованное по приказу ревнивой Бию лицо не стало причиной окончательного надлома – скорее долгожданным избавлением, как он сам когда-то сказал.