Глава 4 В пути
Шут шел быстро, держа принцессу за руку. Он почти волочил ее, но был слишком зол, а потому не сбавлял шага.
Глупая! Глупая! Какая же она глупая! О чести семьи она печется! А семья много думала о дочери, когда разменяла на почести, привилегии и влияние ее маленькую жизнь?! Ведь все, абсолютно все знают о наклонностях императора! При этом ребенка попросту продали, как его когда-то... И теперь этому зяблику придется выживать во дворцовом зверинце.
Он остановился лишь тогда, когда рука принцессы резко потянула вниз. Обернувшись, Шут увидел распростертое на каменистой земле маленькое тело. Великолепный шелк изысканных одеяний цвета утреннего восхода местами надорван хваткими колючками встречных кустарников и покрыт дорожной пылью, легкие туфельки изодраны в клочья, и местами на некогда изукрашенной цветастой вышивкой парче проступают бурые пятна крови... А девочка молчит – даже плакать перестала.
Вздохнув, Шут перераспределил за спиной поклажу, наклонился, неожиданно нежно поднял измученное дитя на руки и пошел дальше, обремененный уже двойной ношей. Аи заворочалась, молча воспротивившись его порыву, но он упрямо сжал хватку и закусил свою нижнюю губу – до начала сумерек им нужно было найти хоть какое убежище и тратить понапрасну время казалось непростительной роскошью.
Когда диск солнца нырнул за горизонт, Шут, покачиваясь от усталости, наконец-то снискал милость небес и опустил принцессу на мягкий ковер из трав и мха, обильно разросшихся возле нежданного горного ручья. Его руки при этом предательски дрожали, а перед глазами время от времени плясали темные круги. Неизвестно, каким чудом возросшая в этом каменном склепе старая ива, спустив косы к самой земле, так и звала прислониться к своему шершавому стволу, забыться, отречься от своего упрямства.
Да, он был хотя и поражающе вынослив, но недостаточно дюж – года упорной тренировки не смогли полностью компенсировать утраченное время отравленной неги в стенах императорских покоев. Он являлся уродом: полумужчиной и полукровкой, но пусть будет проклят, если покажет свою слабость этой девочке. Потому, переведя дыхание, Шут заставил себя подняться, распаковать сумку, найти в ее недрах лечебную мазь. Говорить сил не было, потому он молча, призрев все существующие приличия, положил ноги девушки на свои колени, снял изодранные туфельки и некогда белые шитые носки, смоченным в ручье платком протер маленькие ступни и, наконец, смазал опухшие ссадины мазью. Необходимо было сделать это раньше, но он отчаянно берег воду, не зная, попадется ли на их пути пригодный для питья источник. Закончив процедуру, Шут поднял голову и поперхнулся изумлением и смущением, которые лучились из широко распахнутых девичьих глаз.
− Голодны, Ваше Высочество? – искусанная до крови губа немного опухла и мешала улыбнуться.
Аи утвердительно кивнула головой, но спросила другое:
− Как звучит ваше имя? Настоящее. Данное матерью?
Свою мать Шут помнил хорошо, хотя та умерла, когда ему было семь. Она была родом с совершенно другого мира – страны, находящейся бесконечно далеко, там, где садится солнце. Большие глаза цвета весеннего неба и волосы – солнечные лучи. Ему верилось, что именно благодаря матери ему, ребенку смешанной крови, вместе со странным именем досталась в наследство и необычная внешность. Хотя ученые мужи, вхожие в императорский дворец, когда-то утверждали, что цвет его глаз необъясним материнскими корнями – жизнь множество раз подтверждала силу крови их народа. Простые же люди, так те вообще не терялись в догадках, уверенно списывая все на проделки злых демонов и его проклятую судьбу.
− Яри, Ваше Высочество. Но меня так почти никто не кличет.
− Я буду вас так называть. А вы меня - Аи. Называйте просто, без «высочества», как свою сестру. Император пожаловал мне звание принцессы перед самой помолвкой – я до сих пор не могу свыкнуться и вздрагиваю, когда ко мне так обращаются.
Шут сжал скорбно губы, аккуратно сдвинул ее ноги со своих колен, отвернулся.
− Нет, Ваше Высочество. Я не буду вас нарекать своей сестрой. Иначе тогда придется перебить уйму народа...
Аи недовольно нахмурилась − видимо не поняла, что он имел в виду, но побоялась расспрашивать.
После скудного ужина, состоящего из вяленого мяса, сушеной хурмы и орехов, настала пора отдыха. С приходом сумерек принцесса, одетая слишком легко, с расчетом на дневную жару, скрутилась калачиком, пытаясь упрятаться от вечерней прохлады и тучи вездесущих комаров. В задумчивости поглядев на нее некоторое время, Шут нехотя развязал тугой пояс, размотал замызганные ленты на запястьях и, морщась от боли - все ж корка засохшей крови основательно срастила вместе живую плоть и ткань одеяний - стянул с плеч пыльный халат, чтобы вопреки слабым протестам укутать им девушку. Та, вынужденная принять заботу телохранителя, наконец смирилась и одарила его своей тихой улыбкой. Впрочем, ее спокойствия хватило ненадолго: стоило только принцессе перестать кукожиться, как она тут же рассмотрела кровоподтек на рукаве мужчины: выбеленная ткань нательной рубахи в отличие от темно-бордового халата не могла скрыть след от укуса разбойничьей стрелы.
Отбиваться от помощи Аи в лечении раны оказалось делом неблагодарным. Вскорости Шут, которого уже подташнивало от переутомления, молча сунул девушке в руки баночку с лечебной мазью, закатал рукав, оголив плече, привалился спиной к стволу ивы и предоставил Ее Высочеству делать с его рукой все, что заблагорассудится. Он даже не заметил, как задремал, а когда очнулся, вокруг властвовала глубокая ночь. Через ветви ивы лунный свет едва-едва пробивался в их временное пристанище, но мужчина все равно рассмотрел спящую спутницу: та прикорнула рядышком, укутавшись с головой в его халат. Странный ребенок, который его не боится, который им не брезгует... Он вынул с ножен меч, поймал зеркалом стали молочно-серебряный небесный лучик, задумчиво провел пальцем вдоль тонкого лезвия...
Принцесса спала крепко, как и все невинные дети, потому даже не почувствовала, когда Шут лег возле, боком, уткнувшись подбородком в ее затылок, приобняв раненой рукой и положив рядом меч, так, чтобы при возможной опасности сразу ухватиться за его отполированную рукоять.
С наступлением утра невольные странники позавтракали остатками прихваченной провизии и пустились в путь. Хотя из-за вынужденного бегства они основательно сбились со своего первоначального маршрута, предпочтя проторенной дороге тайные тропы, Шут твердо решил этим днем миновать проклятые скалы и добраться хоть до какого человеческого жилья. При этом он все же старался не особо спешить, тщательнее выбирая, куда ступать. Ноги принцессы тонули в его выуженных из поклажи легких туфлях, пусть и подвязанных к тонким девичьим лодыжкам пеньковыми веревками − того и гляди, свалится Ее Высочество и окончательно расшибется, что тогда с ней делать? Выдержать еще один длительный переход с такой ношей на руках мужчина был просто не в состоянии. Но и провести следующую ночь под открытым небом в одной нательной рубахе ему не очень-то хотелось. Потому он упрямо не выпускал тонкую девичью ладонь со своей, потому настойчиво тащил вперед, не обращая внимания на ее вздохи и застывшие в глазах слезы.
Их привалы были редкими: чтобы перевести дыхание, растереть ноющие ноги, сделать глоток воды. И тогда девочка оживала и начинала надоедать своими расспросами:
− Яри, как долго нам еще идти? Я не жалуюсь, но немного утомилась... Вы ведь тоже устали, правда?
...
− Яри, почему император сделал вас моим телохранителем? Отчего так смотрите?.. Если не хотите, не говорите.
...
− Яри, что мне придется делать в императорском дворце? Что вообще делают жены правителя?
...
− Яри, а может случиться так, что император передумает жениться? Я не очень красива, правда? Ведь может он передумать и отослать меня домой?
Ее наивная болтовня бередила нутро. Злость из-за собственного бессилия и нахлынувшая волнами усталость смешались воедино и толкали на грубость: хотелось хорошенько встряхнуть эту маленькую дуреху и рассказать все. О том, что тяготы дороги – ничто в сравнении с ее будущими испытаниями. Что правитель никогда не окажется от задуманного – знатная и сильная семья Аи стала отличным щитом и мечом северо-западных границ Империи. Что главное задание младшей жены − угождать всеми мыслимыми и немыслимыми способами Его Императорскому Величеству, беременеть и пытаться выжить на женской половине дворцового комплекса вопреки стараниям других жительниц гарема. Но он угрюмо молчал, как и словом не обмолвился о том, что она прекрасна и свежа, как цветущий луг после долгожданного дождя.
К вечеру они все же одолели каменистую преграду и наконец подошли к небольшой деревеньке. Первым делом Шут отыскал старосту и, показав жилистому старику императорский герб на своих серьгах, потребовал еды и ночлега. В его планы также входила экспроприация хотя бы одной лошади, но эту задумку Шут оставил на утро, опасаясь, что бедные крестьяне, не желая отдавать подобную ценность, с отчаянья по-тихому отравят или прирежут их с принцессой темной ночью, а тела вернут в каменистый склеп, с таким трудом ими оставленный, на расправу стервятникам.
Недовольно хмурясь и низко кланяясь, староста все же уступил нежданным гостям свой дом, перебравшись с женой на ночевку к старшему сыну. Также им преподнесли запеченную на углях курицу и отваренный рис, запивать который выпало неожиданно мягким желтым вином.
Аи, утомленная тяжелым переходом и быстро захмелевшая от непривычного напитка, задремала прямо за столом, напрочь позабыв о всех условностях этикета. Шут же долго сидел напротив девушки, самолично опустошая сосуд с янтарной жидкостью и хмуро глядя на спящую спутницу. На его сердце было зябко и мрачно, потому алкоголь не согревал, а лишь усугублял внутренний холод. В конце концов Шут встал, подошел к Аи, поднял ее на руки и отнес вглубь дома, где старуха-хозяйка услужливо приготовила принцессе свою лучшую постель.
Несмотря на усталость и первоначальное намеренье хорошенько отдохнуть, мужчина так и не лег − бессонница, часто терзавшая его рассудок, опять вернулась, стоило только Шуту оказаться среди людей. Сидя упорога почти до самого рассвета, он мерно точил свои мечи при свете трепещущего фонаря и думал о смерти.