Глава 2 Засада!
Шатер принцессы был крохотным и мог вместить только Ее Высочество и болтливую служанку. Шут, давно отвыкший от подушек и перин царственных опочивален, в который раз заворочался на своем плаще, брошенном на землю перед входом в покров будущей жены императора. Дневной зной к ночи остыл до легкой прохлады. Хотя дым догорающих костров мало спасал от вездесущих комаров, не их надоедливый писк гнал прочь сон, а беспокойство относительно предстоящего перехода. Также Шута страшила единственная вещь в этом мире, еще способная бросать в промозглый пот – обычное забвение, приносящее другим людям радость и блаженство отдыха, отравляло его разум тошнотворными воспоминаниями. И снова приходила боль вместе с криком тела и стоном естества. И снова он вырывался из цепких когтей кошмара со слезами на глазах и оскалом на губах.
Шут подозревал с первой минуты, когда ее увидел: девочку тоже могла ждать незавидная участь любимицы императора. Но это хотя бы будет недолго − пока тот не насытится ее юностью и свежестью. А после бедняжку оставят в покое, заперев в гареме наряду с другими женами и бесчисленными наложницами. Впрочем, может случиться чудо, и она понесет дитя, может, даже родит мальчика, и тогда ей отведут отдельные покои, окружат евнухами и, вполне возможно, окутают золотой парчой и украсят драгоценными каменьями. У императора была неудержимая тяга к сладострастию, но слабое семя, потому он редко был благословлен детьми, потому его бросало из крайности в крайность и потому... Может потому в императорской постели когда-то оказался опоенный опиумом двенадцатилетний танцовщик Яри и остался барахтаться в ее удушливых объятьях бесконечно долгие шесть лет.
− Он опять лежит у входа, госпожа. А мне по нужде нужно...
− Так иди, Изра. Стоило меня ради этого будить?
− Так он же там... лежит.
− Он охраняет нас, глупая. Ему приказали.
− Точно, как псу. Я боюсь, госпожа, а что если он пойдет следом?.. Вас-то не тронет, а вот меня... Говорят, что его не оскопили, хотя должны были... Говорят...
Тихое перешептывание девушек могло бы ранить кого угодно, только не отверженного. Шут давно привык не обращать внимания на подобное. За свою жизнь он пережевал и проглотил такое количество оскорблений и ненависти, что уже свыкся с их горьким привкусом, как когда-то пристрастился к опиумному дурману. К тому же, чтобы позариться на такую дурочку, нужно быть совсем голодным, а он, казалось, пресытился до конца своей проклятой жизни, пресытился аж до рвотного позыва.
Видимо устав слушать нытье служанки, Ее Высочество встала с постели – он услышал шорох и легкую поступь. Полог шатра отошел в сторону, и полная луна озарила бледное девичье лицо:
− Ох, вы... вы не спите? Можно вас попросить принести нам что-то попить – жажда совсем измучила...
Это дитя совершенно не умело врать. К тому же было плохой актрисой. А еще Ее Высочество никогда не произносила его кличку, словно боялась замарать свои нежные губки.
− Конечно, госпожа. Вам воды или вина?
− Воды. Просто немного воды... спасибо, − покосившись назад, она потупила взор и прошептала, − ...и простите...
Вежливая. Она всегда была с ним вежлива. Хорошо воспитана, отзывчива, миловидна... Шуту стало жаль ее немного. А может, и не немного...
Наутро, собрав обоз, они тронулись в сторону горного кряжа, который вздыбленным драконом вгрызался в земли древнего царства, ставшего ныне огромной империей. Ущелье, пробитое тысячу лет назад умершей рекой, оказалось единственным коротким путем через ряд каменных зубьев. Шуту очень не нравилась их открытая позиция: в юности вместе с императором (в ту пору тот везде таскал за собой свою любимую живую игрушку) ему пришлось стать свидетелем страшной не битвы, нет, − бойни, и увидеть, как старое русло наполнилось новым потоком. Только это была не вода, а кровь. Но нынче для них иной дороги не было, оттого довелось, пусть и скрепя сердце, ступить в тень отвесных скал под радостный окрик глупого капитана-юнца.
Дорога казалась не то, чтобы легче - кони то и дело обходили валуны, спотыкаясь и скользя по коварным каменным насыпям. Но жара немного отступила, слуги и солдаты приободрились, вот только Ее Высочество оставалась тиха и грустна. Маленькая, худенькая и, как теперь знал Шут, легкая, что перышко... Сущий ребенок. А он везет ее старому уроду... Может, будет милосерднее сомкнуть на краткий миг пальцы на этой тонкой шее – мгновение ужаса расставания с жизнью, зато больше никакой боли, никаких терзаний! Если бы ему в свое время предложили подобную милость, он бы с радостью принял дар, ведь собственноручно резал себе вены, скручивал пеньковую веревку для петли... Но мальчишке не давали умереть, пока безразличие не сковало его сломленный дух покрепче железных оков.
− Засада! Всем назад!
Все-таки небо не прекращает играть в свои злобные игры! Но почему так предсказуемо?! Соскользнув с седла, Шут в одном прыжке оказался возле застывшей посреди узкой дороги повозки, одернул внутренний полог паланкина:
− Ваше Высочество, на обоз напали. Дайте руку – я увезу вас тайной тропой!
Перепугано обернувшись в сторону служанки, Аи прошептала:
− Я не брошу Изру.
Уже не слушая, Шут подхватил принцессу на руки и вытащил из объятий шелкового покрова. Девушка вскрикнула, но сопротивляться не стала, а оказавшись в седле, крепко ухватилась за уздечку обеспокоенного вороного и только прошептала:
− Изра...
Про себя выругавшись, ведь не представлял, как несчастное животное сможет унести троих, пусть и щуплых, всадников, Шут все же возвратился к паланкину, но дурная девка, визжа, рванула прочь, предпочтя нарваться на шальную стрелу, чем остаться со своей любимой госпожой в его, Шута, компании. Вконец разъярившись, мужчина вновь бросился назад, сиганул с разбегу на спину коня и без любой оглядки прижал к груди полуживую от страха девушку. Совсем близко просвистела стрела, ужалив его в левое плече. Тянуть далее было равносильно самоубийству.
− Держитесь покрепче, Ваше Высочество!
И конь, развернувшись, рванул прочь, подальше от всеобщего побоища.