Глава 14. Tell me who? окончание
Певец бодрым шагом привычно шел по длинному, ярко освещенному коридору звукозаписывающей студии. Настроение было лучше некуда, и он вполголоса напевал какую-то веселую мелодию, иногда даже пританцовывая в такт своему пению. Едва закончилась работа над его предыдущим альбомом Dangerous, и еще даже не начался тур в его поддержку, как он уже принялся за записи новых демо-треков.
Остановившись перед одной из многочисленных дверей, мужчина сделал стремительный оборот вокруг своей оси и, довольно улыбнувшись, привычным жестом отворил эту самую дверь. Затем уверенно шагнул в небольшое, квадратное помещение, и сразу же несколько пар глаз с восхищением и, даже, обожанием устремились на него.
— Привет, Вонючка, — Куинси Джонс по-дружески похлопал певца по плечу, что заставило последнего смущенно захихикать, совсем по-детски прикрывая рот ладошкой.
— Привет, Куинси. Как сам?
— Все, о’кей, Вонючка, — улыбнулся продюсер во все свои тридцать два белоснежных зуба. — Всегда готов стать богаче на пару десятков миллионов долларов с твоей помощью!
Певец оценил шутку, но внутри что-то противно шевельнулось. Тем не менее он добродушно рассмеялся в ответ и продолжил церемонию приветствия с остальными членами команды.
— Привет, Майкл! Приветствую, Джексон! — посыпалось на него со всех сторон: люди тепло улыбались и осторожно пожимали протянутую им руку.
Поздоровавшись со всеми и поблагодарив за пунктуальность, Джексон приступил непосредственно к работе: как говорится, время — деньги, а час звукозаписи стоил отнюдь не дешево, если к тому же учесть, что данная студия была одной из самых лучших в Америке. Певец, не теряя времени на всякую ерунду, зашел в звукозаписывающую комнату и плотно прикрыл за собой дверь. Давно отработанным жестом надел студийные наушники и встал поближе к микрофону.
Никакой суеты, четкие, уверенные движения, годами доведенные до уровня рефлекса. Он улыбнулся Куинси через толстое звуконепроницаемое стекло и показал рукой, что готов. Через пару секунд в наушниках зазвучала приятная мелодия, и он, мгновенно подхватив ритм, начал кивать головой в такт.
Я бы хотел исчезнуть на некоторое время,
Потом они скажут «этот парень еще живой?»
Слабость может привести к принятию таблеток,
Какой ужас!
Выживает только сильный.
Отец всегда говорил мне:
«Тебе не жить спокойной жизнью»,
Они начинают задаваться вопросом, где...
«Что за черт?!»
Мелодия в наушниках исчезла, и все помещение разом погрузилось в кромешную тьму.
— Куинс? — осторожно позвал певец, но услышал в ответ лишь едва различимый треск в наушниках.
— Куинс? Куинси! Если ты думаешь, что это весело, то, уверяю тебя, это абсолютно не смешно!
В ответ — тишина.
«Скорее всего они просто меня не слышат из-за хорошей звукоизоляции помещения. Ну что ж, придется выбираться самому».
Певец сдернул наушники с головы и на ощупь повесил их на микрофонную стойку. Хорошо, что помещение небольшое, и он знает его, как свои пять пальцев.
Прекрасное ориентируясь в темноте, мужчина уверенно двинулся к выходу, выставив перед собой полусогнутые руки в качестве подстраховки. Когда его ладони наконец уперлись в поверхность двери, он быстро нашарил гладкий, холодный шарик дверной ручки, повернул ее против часовой стрелки и толкнул дверь от себя. Никакого результата. Он попробовал еще раз. Заперто.
Внутри начала нарастать паника. Что произошло по ту сторону звуконепроницаемого стекла? Почему никто не спешит ему на помощь, не пытается вскрыть дверь с той стороны?
Воображение начинает рисовать ужасные картины техногенных катастроф, и он в ужасе лихорадочно бьется плечом в дверь, но та стоит намертво.
Вдруг краем глаза он улавливает за своей спиной еле различимое, бледное свечение. Он, округлив глаза от страха, поворачивается к свету. Тот постепенно становится более густым и насыщенным и приобретает красивые очертания серебристой лунной дорожки, которая, переливаясь, тихо струится через стекло из соседнего помещения.
«Луч света в темном царстве, — хмыкает он и тут же цитирует сам себя: — Моя походка не лунная, просто у Луны — моя». Он начинает идти на свет и, войдя в яркий, серебристый поток, поворачивает голову к стеклу.
Посередине соседней комнаты на полу ровный, светлый круг. В центре круга, на высоком металлическом стуле, напоминающем барный, сидит девушка. Он не видит ее лица, только тонкий, божественный силуэт. Ее длинное вечернее платье — без бретелек и с головокружительным разрезом вдоль левой ноги — красиво поблескивает в лунном свете. Длинные, гладкие волосы шелковой вуалью ниспадают на спину и плечи.
«Наташа», — выдыхает он, прикладывая ладони к холодной поверхности стекла.
Но она не слышит его и смотрит совершенно в другую сторону.
«Наташа!!» — громко и надрывно кричит он и в отчаянии бьет кулаками по ударопрочному стеклу, в попытке привлечь ее внимание. Но девушка продолжает пристально смотреть куда-то в темноту, и на ее губах начинает играть нежная, мечтательная улыбка.
Вдруг он улавливает какое-то движение по ту сторону стекла, и в ярком круге, возле Наташи появляется высокий, стройный мужчина в дорогом классическом костюме.
«Что за..?»
Певец наугад мчится обратно к двери, по пути сшибая микрофонную стойку, и нервно дергает за ручку. Закрыто. ЗАКРЫТО, ТВОЮ МАТЬ! «Нет, нет, нет… Черт… Наташа…» У него плохое предчувствие, очень плохое. Он знает, что ему не стоит возвращаться и то, что он увидит, ему не понравится. Но ноги, внезапно ставшие ватными, сами несут его обратно, к прозрачной перегородке.
Наташа по-прежнему не обращает никакого внимания на певца. Она полностью поглощена тем, другим мужчиной. Девушка щурится, словно довольная кошка, пока он ласково гладит ее по волосам, и в свете Луны мерцает запонка в манжете его идеальной рубашки. Затем мужчина наклоняется ближе к ней и нежно, но, в то же время, страстно целует ее губы. Он видит, как Наташа охотно отвечает на поцелуй, касаясь его языка своим язычком. Руки мужчины плавно скользят вниз, по обнаженным женским плечам, а его губы медленно переходят на шею, постепенно спускаясь все ниже и ниже.
«Что ты делаешь, детка. Зачем?» — слова застревают в горле противным комом подступающей истерики.
Почему она не пытается оттолкнуть от себя того, другого? Почему ей определенно нравится то, что он делает с ней? Он чувствует, как слезы ревности и боли кататься по его щекам. Судорожно всхлипывая, он сползает на пол и закрывает лицо руками.
И вдруг, в тишине комнаты, прямо над его левым ухом раздается ее стон. Такой чувственный… такой сладкий… Ей хорошо… очень хорошо.
Он плотно зажимает уши руками и быстро мотает головой из стороны в сторону, стараясь заглушить звуки, которые ему так нравятся, когда она занимается любовью с ним. Но сейчас ее стоны, словно нож в сердце. Невыносимая, адская боль, постепенно перерастающая в ожесточенное отрицание происходящего.
«Нет… нет… не надо, прошу тебя… любимая… нет…что. ты. делаешь. остановись… прекрати…» Но она не прекращает. Наоборот, ее стоны становятся все громче и протяжнее.
Неожиданно, кто-то легонько касается его руки и он, вздрогнув от испуга, резко убирает руки от своего лица.
Рядом с ним сидит девушка, ласково гладит по руке и молча смотрит в глаза. Он уже где-то видел ее раньше, но никак не может вспомнить, где именно. Девушка протягивает руку к его лицу и нежно касается пальцами его скулы. Он снова вздрагивает, но не отстраняется. Ее серо-голубые глаза смотрят на него с нежностью и пониманием. И когда она целует его, он робко отвечает ей, постепенно становясь все смелее и смелее…
Он резко распахивает свой удивленный взгляд. Весь мир неприятно покачивается, причудливо переливается и перетекает в совершенно невообразимые формы перед его глазами. Голова сильно кружится, и он чувствует ужасную тошноту. Он весь обливается потом и его жутко лихорадит. Сердце то замирает, как трусливый заяц, то мчится галопом, словно скаковая лошадь, заставляя его хвататься за грудь и отчаянно ловить воздух широко открытым ртом. Его сковывает панический, животный ужас.
— Б и и и и л — пытается крикнуть он, но получаются какие-то жалкие, нечленораздельные хрипы.
В следующее мгновение все резко меняется, и он начинает ощущать себя сверхчеловеком. Кажется, еще немного, и перед ним откроются все секреты бытия, и он узнает ответ на извечный вопрос — в чем же смысл этой долбанной жизни. Сознание ясное как никогда, но вот тело. Тело отказывается подчиняться своему хозяину. Так наверное чувствует себя человек, погребенный заживо в могиле: ты прекрасно осознаешь, что происходит, но стенки деревянного ящика не дают тебе пошевелиться, да в этом и нет особого смысла, потому что все равно сдохнешь. Ужасная, мучительная смерть.
Он с трудом подползает к краю кровати, глупо хихикая над своей неловкостью. Пытается встать, но ничего не выходит, и он падает на пол, не имея возможности затормозить свое падение, так как руки отказываются его слушаться. Он кое-как поднимается и ценой неимоверных усилий делает маленький шажок вперед. Затем еще один. Его движения резкие и дерганные, словно у робота, у которого вот-вот окончательно сядет батарейка. Анализируя свое состояние, он решает, что это не похоже на передоз лекарствами. Совершенно не та симптоматика. Когда-то он не на шутку увлекался медициной и имеет об этом весьма хорошее представление. К тому же однажды он уже пытался свести счеты с жизнью при помощи сильнодействующих таблеток.
Он поднимает глаза чуть вверх и видит свое отражение. Оказывается, все это время он стоит перед зеркалом. «Ну привет, красавчик», — ухмыляется он своему отражению, не испытывая при этом ни ужаса, ни отвращения, несмотря на то, что из зеркала на него смотрит чудовище. Даже, наоборот, этот вид его определенным образом завораживает: короткие черные волосы безобразно всклокочены, мертвецки бледное лицо изуродовано множеством отвратительных шрамов от пластических операций, глаза горят неистовым дьявольским огнем, а на губах играет леденящая душу ухмылка.
«Сколько мне? Пятьдесят?» — думает он, вглядываясь в свое отражение. Почему ему на ум пришла именно эта цифра? Его отражению явно больше. Семьдесят? Восемьдесят? Тут он обращает внимание на то, что у него изо рта торчит интубационная трубка, с нижнего конца которой капает какая-то белая жидкость, похожая на молоко.
«А это что еще за дрянь?» — проносится у него в голове.
И вдруг, он перестает бояться. Ему больше не страшно. Совсем. Он ничего не чувствует. Ни боли, ни тревог, ни любви, ни радости. Абсолютная пустота под названием безразличие.
Внезапно за его спиной мелькает чья-то тень. Он четко видит в отражении до боли знакомый женский силуэт. «Наташа», — пытается позвать он, но его внезапно и резко сковывает ужасный холод. Он буквально чувствует, как застывает кровь в жилах, а его тело покрывается прозрачной коркой льда. «Я умер», — с этой мыслью он падает наотмашь лицом на туалетный столик, затем медленно сползает с него на пол и уже там, на полу, окончательно теряет сознание.
***
Короче…
Я возвращалась домой ночью,
И я… просто шла домой.
Погода — отстой.
И мне казалось, что весь город,
Что весь мир пустой.
А погода, я повторюсь, отстой,
И снег все шел и шел…
Я уже у себя,
Дверь собралась открыть и что ж?
Кто-то приставил мне к горлу нож.
А я такая, «о-па!», ну, типа того…
У меня пятьдесятка оставалась всего,
Всего на жизнь…
И я такая, э, ну да… «Fuck you!..»
А так место вполне ничего…
Tango in Harlem. — Touch & Go
Наташа швырнула на кровать небольшую спортивную сумку и принялась судорожно сбрасывать в нее необходимые вещи. Она брала с собой в поездку все только самое необходимое. Впрочем, зачем ей вообще что-то брать, кроме паспорта, кредитки и ключей от квартиры? Она едет в Штаты совсем ненадолго, так сказать, туда-обратно, и на кой черт ей все эти шмотки? Девушка «зависла» возле кровати, по-деловому уперев руки в бока, и глубоко задумалась. Она все думала о том, что за хрень приключилась с ней в ресторане.
Внезапно противная, громкая трель дверного звонка разрезала тишину квартиры. «Джонсон, твою мать…только не говори мне, что ты передумал!» Наташа метнулась от кровати к двери и рывком широко распахнула ее.
— Марк, что… — в следующее мгновение ее глаза округлились от шока, а пальцы с такой силой уцепились за дверной косяк, словно девушка боялась, что вот-вот упадет: за дверью стоял тот, кого она меньше всего ожидала здесь увидеть.
— Какого черта ты здесь делаешь?! — буквально прошипела она, и в ее изумрудных глазах на мгновение мелькнул страх.
— Оу, мы уже снова на ты? — Красивый молодой мужчина, с надменной усмешкой изогнул бровь и решительно шагнул в квартиру, заставляя ее медленно пятиться от него назад. — А то меня уже начали порядком напрягать твои эти бесконечные «сэр».
— Не смей… Зафар… — Глаза девушки злобно сверкнули в его сторону, но, помимо гнева, мужчина чутко уловил в них тщательно скрываемый ужас.
— Ты еще помнишь мое имя? Весьма польщен. — Его голос звучал обманчиво дружелюбно и мягко, а сам он надвигался на нее плавно и вкрадчиво, словно хищный зверь.
— Такое сложно забыть, хоть я и пыталась… — Наташа почувствовала, как ее нога уперлась во что-то твердое.
Письменный стол. Дальше отступать было некуда. Она судорожно выдохнула и подняла на него свои глаза.
Красив, как Бог. Или, скорее, как Дьявол. Его бездонный взгляд был темнее самой темной и загадочной восточной ночи и завораживал ее так, что мысли в голове начали предательски путаться. Когда-то она любила эти глаза. Когда-то давно. В прошлой жизни.
Наташа вдруг подумала, что у Майкла похожий взгляд: та же глубина, сила и какая-то необъяснимая магия. Иногда ей казалось, что она выбрала Джексона неслучайно, а именно из-за этой схожести с ним, с Зафаром. Все те же молодость, страсть, амбиции, ненасытность во всем и жажда власти. Девушка вздрогнула от собственных мыслей. Нет, они разные… Разные…
— Не бойся, я не трону тебя. Я не за этим сюда пришел.
Она сделала вид, что поверила. Мужчина бросил беглый взгляд на спортивную сумку, валявшуюся на кровати.
— Летишь в Штаты?
— Тебя это не касается, Зафар.
— Теперь уже касается. Меня это касается с тех самых пор, как ты сбежала. — Он протянул руку к ее лицу, и она невольно отклонилась назад.
Его рука так и замерла в воздухе, не достигнув своей цели.
Наташа опустила глаза на белоснежный манжет его рубашки. Бриллиантовая запонка. Вот уже много лет он не изменял своему любимому мужскому аксессуару. Бриллиантовый мальчик. У него была огромная коллекция этих самых запонок, которую он методично пополнял из года в год.
На этот раз бриллиант был крупнее и лимонного оттенка. «Это он вам подарил?» — вспомнила она его вопрос на той вечеринке, и его изящные пальцы, которые касались бриллианта точно такого же оттенка в ее колье.
Девушка усмехнулась и подняла на него свои красивые изумрудные глаза.
Их взгляды встретились, и мужская рука продолжила свое движение. Он бережно убрал выбившуюся из прически прядку волос ей за ухо, и на его губах заиграло что-то очень похожее на дьявольскую ухмылку:
— Поговорим? О Джексоне…