По велению сердца

========== Глава 16 ==========

Комментарий к Глава 16

https://vk.com/wall593337655_206

https://vk.com/wall593337655_205

────༺༻────

За бортом моря синь сияла, искрила под весенним солнцем, и запах соли и ветра будоражил, а Юнги хотелось утопиться в нём, захлебнуться этой синевой, уйти на дно камнем. Да только то, что два маленьких человечка, которых он оставил в портовом городе, останутся одни в этом мире, останавливало его. Он не помнил, как покинул дворец принца, не помнил, как добрался до города. Лишь рана на предплечье, саднившая и кровоточащая, напоминала, что он всё ещё жив. В какой-то гостинице ему зашили рану, и видя, как стягивались края кожи под давлением нитей, он думал о том, что никакие нити не смогут зашить осколки его сердца. Он шагнул на борт под удивлённый взгляд Ясона:

— Милорд? Вы отплываете с нами? А как же... — и замолк, едва взглянул мужчине в глаза, а затем взгляд скользнул вниз, к пальцу без кольца.

До самого поднятия якорей, Ясон почти не отходил от герцога, смотрел взволнованным взглядом, понимая, какую ошибку сейчас совершает мужчина.

— Ваша Светлость, может, подождать? Вы уверены? — и снова попытка убедить, — Милорд, мы можем отложить отплытие до утра...

Да только все слова были напрасны, и мужчина в чёрном, как призрак, ушёл в каюту и не выходил оттуда почти неделю. И сейчас, перед мужчиной, смотрящим на синие волны, снова возник мичман Леннокс, буравя чёрными глазами герцога. Он заметил болезненную бледность и столь явную худобу мужчины.

— Юнги? — так просто обратился к нему Ясон. — Мы можем развернуть корабль, только скажи. Я возьму на себя ответственность! — и застыл в ожидании, словно решалась его судьба.

— Незачем, — после паузы ответил мужчина, и это единственное, что за столь долгое время сказал мужчина.

────༺༻────

Дом встретил тишиной и пустотой, лишь слуги, как тени, ходили по-струнке, стараясь обходить бледного мужчину. Здесь ему стало чуточку лучше — Чимина здесь никогда не было, его нежный голос не отскакивал от стен, обитых шёлком, он не сидел в бархатном кресле перед камином, не лежал на белом хлопке постели под синим бархатом балдахина. Чимин не улыбался ему по утрам за столом во время завтрака, не смеялся, ярко попав под этот весенний дождь вместе с ним, не целовал его украдкой, прогуливаясь по цветущим аллеям парка — его здесь не было! И ему не легче!

Через две недели ему вручили письма — два от Сокджина, одно от Кёнсу и от Намджуна. Почему-то он начал с письма Кёнсу, что было на пяти страницах. Он не жалел его, назвал именно тем, кем он и являлся — слабаком и трусом, сбежавшим, бросившим, не спасшим его брата.

«Я свидетель безумной любви князя к Чимину. Я был с ним, когда он шестнадцатилетним ребёнком был в плену, пусть в красивой и золотой, но всё же в клетке. Я видел его страдания, его страх, но и непоколебимую стойкость и мужество перед испытаниями судьбы. Ни принц Чонгук, ни князь Чхве не были мягки к Чимину — они требовали от него любви, ставили перед жестоким выбором, шантажировали, не гнушались подделыванием писем, хоть и любили его до сумасшествия. Ты поступил с ним ещё хуже — уверил в любви и оставил при первом же испытании на доверие...».

Намджун был сдержан — ни упреков, ни порицаний — лишь разъяснение всей ситуации о пленении Тэхёна, о шантаже под угрозой смерти, о поддельных письмах, об осаде дворца и спасении юношей. Уж лучше бы он умер, чем читал всё это!

Сокджин в двух письмах рассказал о жизни юноши, наверное с момента рождения, и лишь сожалел, что так вышло.

«Почему не поговорил со мной? Почему не рассказал о письмах? Зачем уехал так опрометчиво быстро? Не передать того, как страдает мой ребёнок по тебе. Вернись! Напиши ему, как только прочтёшь это письмо, прошу тебя!»

Снова письмо курьером дипломатической миссии, лично в руки. Хосок рвал и метал, уверял в невиновности юноши и подлости своего брата. Просил и умолял вернуться сразу же, что и было его первым порывом. Но к вечеру остыл, а к утру передумал. Что он скажет ему? Прости? Да, он скажет ему это, хотел молить о прощении. Но картинки того, как он унижал его перед Чонгуком, как называл тварью и душил своими руками, холодили сердце и плавили мозг. Тошнота подступала к горлу и испарина выступала на лбу, когда он вспоминал всё это! Он вспоминал, как проклинал их любовь — разве ему простят это? Вспоминал, как рассказывал принцу о его предпочтениях в страсти — это тоже ему простят? И оправдывать собственную глупость помутнением разума от ревности и отчаяния, он не мог. Ему нет оправдания, нет прощения, и он не поедет к нему!

Ещё через две недели снова письма — от Сокджина, Тэхёна и Чонгука. Письма последних он даже не тронул, оставил на столе, не распечатывая. В письме Сокджина было лишь несколько строк, что вмиг исполосовали его сердце:

«Чимин пытался покончить с собой...

Нам удалось спасти его. Тэхён вовремя нашёл его, а Кёнсу знал что делать...

Ты спас жизнь одного моего ребёнка, а второго чуть не погубил...

Я сделаю всё, чтобы он позабыл о тебе как можно быстрее. У него будет новая жизнь... без тебя. И, молюсь всем богам, чтоб послал ему нового человека, что вернёт ему сердце и веру в любовь.

Прощай, Мин Юнги! Я постараюсь сделать так, чтобы ты о нём больше не услышал!»

Небо потемнело вмиг, мир рухнул, погасли звёзды, и сердце, что казалось умерло, вновь забилось с такой силой, разливая яд вместо крови по венам. Его прекрасный и нежный Чимин, его любовь и боль, хотел лишить себя жизни... умереть! Лишь на секунду допустив мысль, что его больше нет на земле, мужчина согнулся от острой боли в сердце и не мог вздохнуть. Что сделать, как перенестись за тысячу миль, к нему? Обнять его, прижать так крепко к сердцу и шепнуть: «Люблю... прости...». И мужчина даже уверен был, что его простят, но сам себя он не простит никогда! И Чимина он не заслужил.

Самыми страшными были первые полгода, когда и день, и ночь смешались, и земля перестала двигаться. Всё замерло в бесконечной боли, в невыносимом страдании. Он не спал по ночам, не чувствовал ни вкуса, ни цвета — ничто больше не имело значения. В сознании не умещалась мысль, что всё могло быть по-другому, будь он чуть внимательней, чуть терпеливей. И лишь одно слово Сокджину или Намджуну могло спасти их. Юнги сходил с ума!

Когда приехал Намджун, а вместе с ним вернулись дети и матушка, мужчина думал, что ему станет легче — забота о сыновьях отвлечёт его от убивающих мыслей и раздирающих сердце воспоминаний. Но Минхо так взглянул на него своими чёрными глазками, с таким укором и болью, что Юнги понял — сын не простит его за потерю Чимина.

— Вернись вместе со мной, Юнги! Он ждёт тебя! — настойчиво говорил ему капитан, сидя с ним в его доме, за бутылкой бурбона. — Почти каждый день приходит к морю и ждёт. Ты ни разу не дал о себе знать, не написал ни слова. Не жалеешь себя, пожалей хотя бы его — поехали со мной...

— Не смогу... не смогу посмотреть на него, взглянуть ему в глаза. Я оскорбил его, Намджун. Унизил перед Чонгуком, обозвал алчной мразью, не видел ни его слёз, ни дрожащих рук...

— Он простил тебя... уже давно. Теперь ты сам прости себя и вернись к нему. Вы должны быть вместе! Вы одно целое, вам нельзя друг без друга! Юнги?

Мужчину разрывало от желания поддаться соблазну, забыть о сомнениях и дать капитану увезти себя. Но стоило вспомнить лицо Чимина, когда он хрипел ему в ярости: «Проклинаю тот день, когда встретил тебя...», — кровь застывала и сердце стучало в висках.

— Нет. Прости...

— Не у меня тебе просить прощения. И даже не перед ним. Перед своим сердцем — ты идёшь против его воли! — Намджун замолк разочарованно, но всё же продолжил: — Может напишешь ему? Нельзя просто вот так расстаться, не сказав ничего.

— Не думаю, что словами на бумаге я смогу что-то исправить. Возможно... нам лучше забыть друг друга.

Намджун уехал тогда, не зная, как посмотрит в глаза юноше, а после, решил, что ничего из их разговора с Юнги, Чимин не узнает от него.

И снова пустота, снова замазанный мир, где дела решались машинально, где слова звучали заторможено, а взгляд искал то, чего нет. И к чувству невероятной горечи и потери, перемешанное со стыдом от собственной тупости, прибавилось разрывающее сознание чувство вины, что он сам во всём виноват — он оставил Чимина с Чонгуком, собственными руками отдал; не послал за ним во дворец, когда не мог поехать сам! А уж большей глупости, чем не показать письма Сокджину, не рассказать о его исчезновении — мир, наверное, ещё не знал! Мужчину настолько топило чувство вины, что он не позволял себе вспоминать его, гнал все мысли, слова и картинки — он недостоин помнить его! И каждый раз, когда пальцы мужчины обхватывали эфес шпаги в фехтовальном зале, он кромсал не манекен набитый соломой — он кромсал самого себя... ничтожного и недостойного!

Пальцы до крови были стёрты тетивой лука, и слуга едва успевал вытаскивать стрелы из мишени... мишени, где Юнги видел не круги цели, а своё лицо, своё чёрное сердце! И рука сильнее натягивала тетиву, чтобы стрела насквозь проткнула этот призрак герцога, уничтожила его. Рубашка, мокрая от пота, липла к телу, и сам он выдыхался от почти каждодневных тренировок. Мышцы гудели, когда мужчина опускался в горячую воду, но он знал — сегодня, от усталости, он провалится в сон без сновидений и не будет видеть его. Над снами он не был властен, не мог запретить им приходить и приводить его с собой. Юнги видел огонь в камине, пылающий, сильный, лезущий на стены. Видел горящие изумруды в нём, видел, как Чимин смывал сажу с тела, выходя из воды весь белый, с белыми волосами и лицом...

Срыв случился через год, когда приехал Хосок, а позади него с каменным лицом стоял Чонгук. Он бил принца так, что волочил его по паркету, оставляя кровавые следы. Хосок ни разу не пошевелился и слуг не подпустил, чтобы их разнять. Через два дня, когда они встретились за завтраком, Юнги рассмотрел на лице принца, среди ссадин и синяков, шрам на щеке, и спросил непонимающе:

— Это тоже я... сделал?

— Нет. Это от Чимина, — ответил принц, смотря ему в глаза. — И это тоже... — указал он на предплечье, закатывая рукав рубашки.

Странное чувство удовлетворения и какого-то счастья охватило Юнги — его маленький сопротивлялся! Он не дался в руки этому малолетнему поганцу, оставив свои отметины, о которых он не забудет никогда! И когда Чонгук увидел что-то наподобие улыбки на лице герцога, он кивнул в знак согласия.

— Он сопротивлялся. Не подпустил меня к себе. И если бы не моя угроза жизнью Тэхёна, — принц быстро упрятал глаза и дыхание чуть сбилось, — он никогда не сказал бы тебе того, что было в тот вечер. Он звал и ждал тебя, верил, что ты придёшь за ним. Чимин пролежал без сознания четыре дня, после того, как ты покинул дворец. — Чонгук замолчал на некоторое время, разбитая губа и обширный синяк на скуле не позволяли говорить долго, но всё же он продолжил: — Чимин... хотел лишить себя жизни...

— Не произноси его имени, Чонгук, или я снова не ручаюсь за себя! — голос герцога стал твёрже стали, но Чонгук тоже вскипел.

— Да, я поступил подло, но я сделал всё абсолютно правильно — я боролся за него! Боролся всеми способами, пусть и такими жестокими, но сделал всё для того, чтобы он стал моим! Потому что хотел этого невероятно, потому что думал и верил, что люблю! Я боролся за него! — принц вскочил, опрокидывая стул, а вслед за ним вскочил и Хосок, тревожно смотря на них. Но Юнги так же сидел спокойно, смотря на вспыхнувшего младшего принца. — А что ты сделал, Юнги? Почему не вернулся с войском, почему не отбил его у меня? Почему не вызвал на поединок, не проткнул меня мечом? Почему не боролся за него? Всё, что ты смог сделать — это оскорбить и унизить человека, которого якобы любишь! Даже если это и была безумная ревность и горькая обида, что ты сделал, чтобы бороться за свою любовь? Ничего! Ты ничего не сделал, просто ушёл... — принц затих на последних словах, не смог закончить «бросил его», и последний раз спросил: — Почему?

— Потому, что люблю его. И этим отличаюсь от тебя, — герцог встал медленно, смотря ему в глаза. — Люблю так, что готов уйти, если он выбрал другого...

— Ты слабак! — крикнул Чонгук, и из разбитой губы вновь потекла кровь.

Хосок встал между ними — на этот раз он драки не допустит:

— Чонгук, замолчи немедленно и извинись перед Юнги, — Хосок потребовал у брата голосом не терпящим возражений, и принц сник вмиг.

— Прости... — еле слышно прошептал он, но тут же посмотрел открыто и повторил громко: — Прости! Прости меня, Юнги! Я виноват, невыразимо виноват перед вами обоими! Я разрушил ваше счастье! И... пойму если не простишь. Я сидел на коленях перед ним, — принц всё же не решался назвать юношу по имени. — Я молил о прощении. Могу и перед тобой сесть, если понадобится. Я... сказал, что привезу тебя с собой, но...

— Что, но? Что он сказал? — и Юнги стало страшно, так как он не желал слышать того, что скажет Чонгук.

— Сказал, что... ты сам отказался от него. И что... решать за вас, хотите ли вы снова быть вместе, никто не имеет права. Он... запретил мне привозить тебя, — голос юноши дрожал от волнения, но тот добавил быстро: — Но никто — ни он, ни я, не можем запретить тебе самому поехать обратно! Юнги, возвращайся к нему! Прошу!

— Чонгук прав, Юнги! Теперь, когда всё выяснено и прошло достаточно времени, вам нужно увидеться. Мой друг, прошу...

Мужчина молчал. Так велик был соблазн увидеть его. Воспоминания разом нахлынули, лишая разума и воли. Увидеть бы его... только один раз, услышать голос, почувствовать тепло, пропустить волосы сквозь пальцы, склониться к губам... И сердце, как бешеное, застучало под горлом. И ноги задрожали, стоило только представить его, так, что Юнги ухватился за спинку стула, в поиске опоры.

— Юнги?

— Всё в порядке. Я... должен подумать. То есть... Хосок~и, я не уверен, что это нужно Чимину, спустя столько времени. Что я нужен ему!

— Нужен, — Хосок подошёл близко, смотря прямо в глаза. — Очень нужен! Я вот, точно так же смотрел ему в глаза, когда выезжал из Кёнбоккуна, и он сказал, что будет ждать... ответа. Очень ждать! — и принц достал письмо из-за пазухи, видя дикий огонь в глазах друга. — Оно для Минхо. Он так сказал. Но я руку готов дать на отсечение, что оно для тебя! — и протянул бумагу герцогу. — Ты передашь его сыну?

— Да, — и медленно протянул руку, словно письмо рассыплется, едва он дотронется.

────༺༻────

Юнги пожирал взглядом огонь в камине. Сидел перед ним как заворожённый, а мысли, как и этот огонь, выжигали черепную коробку. И письмо перед глазами. Он передал его сыну, как и обещал другу, и пальцы обжигало, пока он нёс его. Он не смотрел в глаза сыну, не видел его радостного лица, когда из его рук буквально вырвали письмо, и повернутая к нему спина Минхо говорила о том, что он может уходить.

Юнги прокрался в темноте собственного дома, как вор. Дверь в комнату сына бесшумно распахнулась от лёгкого толчка, а мягкий ворс ковра поглотил шаги мужчины. Он даже не посмотрел на письменный стол — знал, что письма там не было. Он знал где оно было! Сам бы туда же положил!

Голова ребёнка покоилась на белой подушке. Чёрные волосики разметались по белому хлопку. Минхо спал на боку, аккуратно положив ладони под щеку, накрытый мягким одеялом по пояс. «Минхо просыпается в той же позе, что и заснул... совсем не ворочается...» — голос любимого прозвучал так явственно в голове, что мужчина вздрогнул. Он невесомо натянул одеяло сыну до плеч, а рука тихо проскользнула под подушку, пальцами натыкаясь на жёсткий край бумаги. Ему показалось, что звук, с которым письмо скользило по ткани, слышали все в доме, а собственное сердце барабанило на всю Вселенную. Он дышал загнанно, словно фехтовал без остановки несколько часов подряд, когда закрыл за собой дверь.

Бумага перед ним, уже без конверта, раскрыта, и буквы плыли перед глазами, потому что мужчина не мог взять себя в руки. Он просто гладил руками этот желтоватый лист, представлял, как его пальчики касались бумаги, как выводили буквы. В углу он нашёл еле заметный отпечаток — крохотный след мизинчика. Он поцеловал этот след трепетно, щекой провёл по листу, и слёзы неконтролируемо начали течь из глаз. И всё же, он заставил себя прочитать...

«Здравствуй, мой родной!

Пусть ты далеко сейчас от меня, и между нами не только расстояние, но и время, ты все равно мой... как и я твой, навеки.

Я не буду говорить, что у меня всё хорошо и со мной всё в порядке. Потому что это не так. Мне плохо без тебя! Со мной больше нет рядом твоей сладкой улыбки, твоего нежного взгляда, твоего голоса. О, как я скучаю по тебе! Как тоскую немыслимо! Разлука с тобой самая большая ошибка, что могла произойти в мире! Возможно, мы виноваты в том, что произошло, а, возможно, никто...

Я пытался и старался забыть тебя, и знай, что это невозможно! Я не могу! Но, наверное, у тебя это получилось. Тогда скажи мне, что сделать? Как мне не помнить тебя? Как стереть из памяти всё, что было? И не говори, что время поможет. Оно лишь усиливает горечь потери и тоску по тебе.

Не могу смотреть на грозу и вспоминать каждый раз твои глаза и руки. Не могу смотреть на паруса и чувствовать тот трепет, который мы испытывали с тобой над чёрной водой. И я всё так же жду тебя!

Простишь ли ты мне ту боль, что я причинил тебе, пусть и не желая этого, сопротивляясь этому всем своим существом, но не имея выбора? Сможешь ли забыть те жестокие слова, что я должен был сказать? Прости меня, мой родной — я ранил тебя в самое сердце... сердце, которое я бесконечно люблю!

Я попрошу лишь об одном — скажи, что мне делать... и я покорюсь. Ибо это невероятное мучение и, одновременно, величайшее наслаждение — помнить, грезить, надеяться... Оборви это, раз и навсегда!

Твой Чимин

Он прочитал письмо лишь раз, а слова врезались в сознание и кружились перед глазами фиолетовыми кружевами. И мысль, что всё это действительно может закончиться, что уже всё законченно, и нет больше их, убивала мужчину, что лежал бледной тенью прямо на полу. Он смотрел через огромные решётчатые окна на диск луны, словно спиленной со ствола серого дерева, чей бледный свет отдавал лишь унынием и страхом. И Юнги стало страшно... «Оборви это... оборви, оборви».

Словно призрак, мужчина ходил по комнате. Снова огонь манил красными руками и пылающими пальцами, трещал и шипел, зовя к себе. Что если шагнуть в этот огонь, чтобы он поглотил, съел заживо, свёл с ума болью и дал забвение? Умереть бы прямо сейчас и не делать того, что собирался сделать мужчина — оборвать... навсегда! Он сидел уже за письменным столом и перед ним открылся белый, чистый лист, но рука застыла на полпути к чернильнице. И всё же...

«Сердце моё...

Мой нежный, мой прекрасный, мой любимый, мой! Позволь мне так назвать тебя в последний раз. Позволь моему сердцу последний раз полюбоваться тобой, насладиться твоей красотой, захлебнуться от любви к тебе... В последний раз коснуться тебя мыслями, ласкать тебя воспоминаниями, и умереть от собственной беспомощности перед своими чувствами! Я люблю тебя, мой драгоценный! И ничто в мире этого не изменит! Люблю так сильно, ибо моя любовь к тебе победила всё — предубеждения, порицание, предрассудки! Люблю так нежно и трепетно, ибо ты и есть величайшая драгоценность мира, хрупкая, бесценная! Люблю так страстно, ибо никакое земное удовольствие не сравнится с эйфорией твоего поцелуя!

Помнишь, я сказал, что готов бороться со всем миром, лишь бы тебе был нужен. Я и сейчас готов, но, как оказалось — не с самим с собой... Мои демоны внутри сильнее меня — моя ревность, мой эгоизм, моя гордыня — им я поддался, и потерял тебя, ангел мой!

Тебе ли просить прощения, мой драгоценный? Ты ли должен испытывать боль? Я, и только лишь я, виновен во всём! И мне нет прощения! Я позволил всему этому случиться — не удержал, не боролся, но самое страшное — не доверял тебе!

Ты спросил, что делать, и я скажу...

Забудь обо мне...

Я не достоин ни тебя, ни твоей любви!..»

Огонь зашипел от терпкой влаги смолы, заставляя мужчину прийти в себя, отмереть от своих мыслей, и рука дальше потянулась за пером. Чернильная капля стекла по острию вниз, словно чёрная слеза. Перо плакало от того, что ему суждено выводить на бумаге, от того, что оно, под скрипучие движениям, разрушало счастье, делило жизни на «до» и «после». Оно плачет, потому что двумя строками, нет, не убивало любовь — а оставляло её без надежды, что в тысячи раз больнее!

Утро, такое же разбитое, как и мужчина, стоящий у решетчатого окна, наступало медленно, дымкой опускаясь на влажную от ночной сырости землю. Солнце, что казалось таким мелким по сравнению с огромным золотым диском над океаном, спешило протянуть свои худые лучи, облизать росу, впитать живительные капли, иссушить всё, и замерло, увидев отражающееся в стекле лицо мужчины. Солнце видело, будто впервые, человеческую боль. Так, наверное, выглядели люди, что остались без сердца, и небесному светиле стало жалко этого мужчину. Теперь, каждый день его жизни, оно будет освещать не жизнь, а существование, и следить за постепенным угасанием, ибо не было больше смысла, не было души, надежды, если не было сердца.

Звук резко распахнутой двери не заставил ни вздрогнуть, ни оглянуться, но увидев в стекле детские очертания, всё же, Юнги повернулся. Минхо с взлохмаченными волосами, в одной рубашке, сверля чёрным взглядом, медленно приблизился к нему.

— Ты забрал письмо! — крик ребёнка словно пощёчина. — Верни его!

Дрожащие руки протянули сложенный лист, который мужчина так и не выпустил из рук.

— Нет! — голос сына стал ещё громче, почти истеричный. — Верни его! Верни Чимина! — он стоял с дрожащими кулаками, и детские слёзы потекли по щекам. — Верни его, папа! Прошу! Ему плохо, и нам тоже плохо без него... верни!

Что он должен сказать своему ребёнку? Обмануть? Обещать то, чего не сможет выполнить? Нет, лучше сразу сказать, хоть у самого горло сжималось от боли.

— Его больше не будет в нашей жизни, Минхо. Мы расстались... и нам нужно принять это всем, и тебе тоже, — он попытался обнять сына, но его руки оттокнули с такой злостью, и слёзы разлетелись искрами от резкого движения головы.

— Нет! Ты во всём виноват! Из-за тебя всё! — мальчик посмотрел странным, чёрным взглядом, и поднял голову, смотря прямо в глаза отца. — Через шесть лет мне будет пятнадцать, а Чимину только двадцать пять. Я сам поеду за ним! Сам привезу! И никогда... никогда не отпущу! И сделаю то, на что ты не решился! — у Юнги округлились глаза и он задыхался от шока, от того, что говорил ему его собственный сын. — Сделаю его своей мамой! Ты лишил меня мамы второй раз!

Руки отца обняли его, и на этот раз их не оттолкнули, а прижали сильнее, и он разрыдался, уткнувшись в плечо. Юнги в очередной раз убедился — он был чудовищем... чудовищем, не достойное любви!

────༺༻────

Последний месяц лета был самым жарким, душным, знойным. Лето будто мстило зиме за столь продолжительный холод и мороз, и вовсю разливало жар на землю. И лишь ночью, когда горячее солнце опускалось за горизонт, опускалась столь желанная прохлада. Из-за жары Чимин теперь больше работал по вечерам, как и все во дворце, а днём прятался в тени комнаты. Сан всё время был рядом. Князю выделили покои в императорском дворце, но он отказался. Для него был возведён отдельный флигель, и нужно ли говорить рядом с чьими покоями. У него был свой двор, свита, слуги и самураи-воины. Он жил как правитель. Симидзу был преисполнен собственного достоинства, держался всегда величественно, но не отстранёно. Его воспитание не позволяло проявлять тщеславие и пренебрежение, он был спокойно вежлив и с прислугой, и с монаршими особами. Но к Чимину он не мог быть спокойным, он даже дышать начинал по-другому, когда видел его. Весь двор знал, почему японский князь находился при дворе императора Чосона. О своём желании он заявил во всеуслышание, ещё когда уезжал в свите посольства. Паке Чимин — его цель и его любовь!

Мужчина ухаживал красиво, не напирая, не напоказ, ненавязчиво и ничего не требовал взамен. После того поцелуя, единственного между ними, Сан больше не дотрагивался до юноши и пальцем. Он понимал, что тот поцелуй был необходим, чтобы дать почувствовать любимому, что он ещё был жив, и, возможно, было то, ради чего нужно дышать. Князь видел раскрытый лист... строки на английском, видел, как горела бумага в огне, рассыпаясь чёрным пеплом с краев, потому сам бросил её туда. Кто бы ни был этот человек, его больше не будет в жизни Чимина — Сан решил это твёрдо. Как не будет и никого другого... никогда!

— Ками, присядь со мной, — князь пригласил его грациозным и сдержанным жестом руки.

Почти каждый вечер, Сан зазывал его к себе, хотя Чимин знал, что для него двери были открытыми в любое время. Князь смотрел на него, мягко улыбаясь сияющими глазами, полными нежности, и Чимин в очередной раз убеждался — Сан был невероятно красивым мужчиной! И дело было даже не в правильных очертаниях мужественного лица — широких скул, лисьих глаз, прямого носа и разлётом густых бровей, а в невероятной внутренней силе, исходящей от него. Чимин сравнивал его с тигром, затаившимся на охоте, что смотрел, наблюдал, ждал, усыпляя жертву обманчивым спокойствием, но проявлял благородство хищника, позволяя своей жертве самой сделать выбор — идти ли в его лапы добровольно или всё же ждать прыжка.

— Как прошёл твой день, Чимин? Надеюсь, ты не утомлён делами? — голос князя был полон неподдельной заботы.

— Благодарю, Сан. Я не так нагружен делами, но эта жара очень утомляет, — юноша улыбнулся мягко, но в глазах не было ни искорки радости.

— Тогда моё угощение тебе придётся по душе, — князь лишь повёл пальцем в воздухе, и слуги с поклоном поставили перед юношей низкий столик, а на нём глубокую фарфоровую чашу, доверху наполненную осколками, искрящегося в пламени свечей, льда. Чимин смотрел недоумевающе — его будут угощать льдом? Сан улыбнулся широко, красивой, мягкой улыбкой, и длинные пальцы мужчины опустились в прозрачные кристаллы, и лед рассыпался меж них, являя взору юноши пиалу с крышкой. А когда и крышка исчезла, то юноша увидел шары приятного персикового цвета и пахнущие, как персик. От них шёл морозный, сизый пар. Юноша посмотрел недоуменно.

— Это лакомство из Нового Света{?}[название американского континента.]. При дворе сёгуна он был изготовлен поваром-американцем. Он назвал его мороженным, — и мужчина протянул пиалу юноше.

С пальцев самурая стекали ледяные капли, и кончики ногтей побелели от холода. Чимин был поражён, и глаза загорелись интересом.

— Мой дед пригласил повара к себе, ибо это мороженное понравилось ему, — мужчина чуть поклонился, когда Чимин забирал холодный десерт, а серебряная ложка уже лежала на столике.

Едва губы разомкнулись, а глаза прикрылись от ошеломляющего контраста тепла и холода, глаза самурая вспыхнули огнём, не смея глаз оторвать от лица юноши, и он сглотнул вместе с ним. И если внутри юноши стекал прохладный, приятно-персиковый вкус, то внутри мужчины — огонь, оседающий внизу живота.

— Я знаю... ты любишь персики, — почти прошептал Сан, слегка наклонившись. — Поэтому, я приказал приготовить его со вкусом этих нежных плодов.

А Чимин лишился дара речи от невероятного таящего вкуса. Язык щипало от холода, горло приятно сжималось от вкусной прохлады. От второй ложки загорелись глаза юноши и губы расплылись в счастливой улыбке. И мужчина, с довольным видом, выпрямился. Он снова вскинул пальцы, и слуги поставили перед ними фрукты и чашки для чая.

— Ками, тебе нравится это лакомство, я вижу. Оно освежит тебя, добавит радости твоему настроению. Я доволен.

— Да, оно восхитительно! Благодарю, Сан, — и юноша с улыбкой продолжил поглощать ароматные холодные шарики мороженного.

За ним удивленно наблюдали слуги, что впервые видели такую диковинку. Князь никогда не оставался наедине с юношей, с ними всегда в комнате были слуги, а за ширмой сидели музыканты, услаждая их слух приятной мелодией. За дверью ждали сопровождающие Чимина охрана и телохранители князя. И никто во дворце не мог сказать о них ничего постыдного, упрекнуть в том, что они занимаются чем-то непотребным. Но весь императорский двор знал, какими подарками осыпает своего возлюбленного князь Симидзу. О шкуре снежного барса, поистине королевского подарка, говорили все. Редкие экземпляры рукописей и печатных книг, письменные принадлежности из слоновой кости и нефрита, старинные гравюры и полотна из шёлка, и ни одного драгоценного украшения или золота!

— Мой лекарь определил наступление прохлады через четыре дня, и мы начнем занятия, Ками.

— Занятия чем, князь? — Чимин сглотнул слишком быстро и горло обожгло холодом, заставляя заламываться бровям от дискомфорта.

— Осторожнее, Чимин, не торопись. Я сделаю тебе тёплый чай, — и мужчина неторопливо снял глиняный чайник с крохотного огонька фитиля. — Мы будем заниматься верховой ездой. Я знаю, ты плохо управляешь лошадью и еле сидишь в седле. Мы это исправим.

— Но... ты не обязан делать этого для меня! К тому же, у меня нет лошади.

— Есть, — и глаза у всех присутствующих, и у юноши в том числе, округлились — завтра будет что обсудить обитателям дворца. — Ками, не нужно думать о таких мелочах. Ты должен хорошо держаться в седле, быть уверенным. Тебе это понадобится в будущем.

В каком будущем и почему это ему понадобится, юноша не стал уточнять, лишь кивнул согласно, и то, что ему только что подарили скакуна, не особо заинтересовало. А мужчина уже протягивал ему фарфоровую стопку с ароматным чаем.

— Запей, Ками. Это смягчит твоё горло, — и юноша послушно взял его из рук. Они просидели в уютной беседе о разном, пока юноша не взглянул на полную луну через распахнутое окно.

— Время позднее, Сан. Думаю, я оставлю тебя для отдыха. Благодарю за столь дивное угощение и за беседу.

— Время? — мужчина слегка изогнул бровь, сверкая чёрными глазами, что смотрели с нескрываемым желанием. — Оно не может быть поздним или ранним, оно всегда вовремя. Всё в мире происходит так, как и должно быть. И время также приходит тогда, когда надо, — мужчина вновь повёл пальцами, слуги засуетились, меняя столики и свечи. Вокруг них появились благовонные палочки, источая белесый дымок, а музыканты за ширмой начали играть тягучую мелодию, тихой свирелью и переливами кагяыма навевая умиротворение. Силки тигра так красивы, так манят, обещая нежность, ласку, и самое главное покой. И юноша усмехнулся от своих мыслей — влюблённый хищник ещё опаснее!

— Есть вещи, над которыми даже время не властно, — тихо ответил юноша, опустив глаза, и Сан понимает, о чём говорит его Ками.

— Я расскажу тебе одну древнюю притчу моего народа, Чимин. Возможно, он ответит на твой вопрос, что ты задаёшь себе каждый день, и не находишь ответа. Я вижу — это мучает тебя.

Чимин поднял глаза, покорно опуская ладони на согнутые колени, и увидел глаза столь похожие... Нет! Он не произнесёт этого имени! Не вспомнит те, другие глаза, и не будет представлять, что эту притчу, ему рассказывал другой голос! Никогда!

А голос чужого мужчины становился всё тише, всё глубже и вкрадчивее, и аромат благовоний слегка кружил голову.

— Давно... очень давно был остров, на котором жили всё Чувства и духовные ценности людей: Радость, Грусть, Познание и другие. Вместе с ними жила и Любовь. Однажды Чувства заметили, что остров погружается в океан и скоро затонет. Все сели в свои корабли и покинули остров. Любовь не спешила и ждала до последней минуты. И только, когда она увидела, что на спасение острова нет надежды, и он почти весь ушёл под воду, она стала звать на помощь.

Мимо проплыл роскошный корабль Богатства. Любовь просила взять её на корабль, но Богатство сказало, что на его корабле много драгоценностей, золота и серебра и для Любви места нет.

Любовь обратилась к Гордости, корабль которой проплывал мимо... Но в ответ Любовь услышала, что её присутствие нарушит порядок и совершенство на корабле Гордости.

С мольбой о помощи Любовь обратилась к Грусти. «О, Любовь, — ответила Грусть, — мне так грустно, что я должна оставаться в одиночестве».

Мимо острова проплыла Радость, но она была так занята весельем, что даже не услышала мольбу Любви.

Вдруг Любовь услышала голос: «Иди сюда Любовь, я возьму тебя с собой».

Любовь увидела седого старца, и она была так счастлива, что даже забыла спросить имя его. И когда они достигли Земли, Любовь осталась, а старец поплыл дальше. И только когда лодка старца скрылась, Любовь спохватилась, ведь она даже не поблагодарила старца. Любовь обратилась к Познанию: «Познание, скажи мне, кто спас меня?»

«Это было Время», — ответило Познание.

«Время?» — удивилась Любовь. — «Отчего Оно мне помогло?»

Познание ответило: «Только Время понимает и знает, как важна в жизни Любовь», — князь замолк, смотря на притихшего юношу, тихо ласкал его взглядом и сердце его обливалось кровью. Он видел и чувствовал, как страдал прекрасный Ками... и тосковал, всё ещё тосковал о ком-то. Сан ни разу не спросил, кто это, что прислал столь жестокие строки. Кто бы это ни был, он не достоин, чтобы его имя было произнесено, не достоин, чтобы о нём помнили.

— Ты ждёшь до последнего, Ками. Всё ещё ждёшь, хоть знаешь, что надежда покинула давно. Дай прошлому уйти под воду, позволь времени увезти себя дальше. Позволь любви и дальше быть! — впервые голос князя задрожал волнением, и глаза загорелись лихорадочным огнём. — Позволь, Ками, помочь тебе! Ибо нет жизни без любви, а моей — без тебя!

Несколько тягучих секунд молчания заставили напрячься мужчину, а юноша всё так же прятал глаза, но всё же он тихо выдохнул:

— Я сам просил тебя об этом, Сан, но... Наверное, моё чувство, это то, что неподвластно ни времени, ни мне самому. И дело даже не в том, что ты мне не нужен, а в том, нужен ли я тебе такой — с получувствами, полулюбовью. Даже сейчас, сидя перед тобой, мои мысли пытаются улететь к нему, а мои глаза всё время сравнивают его черты с твоими, — Чимин поднял свой взгляд полный слёз и выдохнул судорожно. — Нет той силы, что заставит меня забыть о нём!

— Не забывай, помни, но живи дальше. Пусть он останется в прошлом...

— А в будущем ты? — резко оборвал его юноша. — Нет, Сан! Больше такой глупости, как полюбить кого-то я не совершу! Прости... но если у тебя есть призрачные надежды относительно моих чувств, то оставь их. Ибо кроме дружбы и уважения я к тебе ничего не испытываю.

— Пока и этого достаточно. А на будущее не загадывай. Ты ведь помнишь моё обещание — я сделаю всё, чтобы ты меня полюбил! И под словом «всё», нужно понимать абсолютно всё! — князь замолк на мгновение, дав юноше время осознать сказанное им, но продолжил так же вкрадчиво: — Когда этот мужчина снова появится в твоей жизни, — а он появится обязательно, ибо забыть тебя невозможно, — он сразится со мной в поединке. И только честный исход решит, кто достоин тебя!

Чимин, слушавший мужчину настороженно, внезапно улыбнулся.

— Сан, времена Средневековья прошли, чтобы решать сердечные дела в рыцарских сражениях. И никакой исход не заставит меня выбрать того, кого я не люблю!

Мужчина промолчал, но так же улыбнулся, мягко склонившись перед ним. Чимин ушёл в темноту летней ночи, ступая грациозно по мощёным дорожкам, и князь долго смотрел вслед, любуясь, как мерцают светлые волосы в пламени факелов. Лишь оставшись наедине с собой, князь буквально выдохнул напускное спокойствие, и чувство неуверенности впервые отражается в глазах самурая.

«Никакой исход не заставит меня выбрать того, кого не люблю!» — значит, его любовь не примут... Значит, он не подчинится... Значит, жертва будет ждать прыжка...

────༺༻────

Осень осыпала золотыми листьями, оставляя голые ветви извиваться тёмными узорами. Небо всё шире и глубже, невероятно прозрачное, ибо вся красота осыпалась сказочным ковром под ноги. Холмы Кёнбоккуна были покрыты осенними цветами, и аромат увядающей природы, в утренней дымке тумана, смешивался с запахом костров — ханьи жгли листву.

Юноша смотрел в это прозрачное небо, почти не мигая, так, что слёзы болезненно выступали. Кобыла под ним, великолепной чёрной масти, с роскошной волнообразной гривой, была смирна и послушна. Этот подарок князя пришёлся ему по вкусу. Сан, как и обещал, обучал его верховой езде, и Чимин оказался способным учеником. Мужчина не жалел его — строго следил за его движениями и правильностью выполненных указаний. Он пригрозил юноше наказанием — поцелуем в губы на глазах у всех за каждый серьёзный промах. И не то чтобы Чимин испугался, но целовать мужчину не хотелось совсем.

Князь ждал его на полигоне для лучников. Уже месяц, как Сан обучал его стрельбе из лука. Специально для Чимина был изготовлен лук из белоствольной ивы — гибкий и лёгкий, и белые стрелы с лебедиными перьями. Эти занятия очень нравились юноше, и приносили ему истинное удовольствие. Ещё издали Чимин заметил Сана, медленно подъезжая к нему, и чувствуя, как мужчина буквально сканирует его — осанку, положение коленей, угол согнутых локтей, разворот пяток. Чимин знал — ему укажут на каждую ошибку сразу же, но довольная улыбка мужчины говорила, что всё хорошо.

— Ками, ты не замёрз? Мне кажется, ты легко одет для сегодняшнего утра.

Чимин улыбнулся, спешиваясь с кобылы и снова чувствуя сканирующий взгляд. Но юноша столь грациозно ступил со стремян, что глаза князя загорелись удовольствием.

— Все хорошо, Сан. Я не замёрз, а когда начнём занятия, согреюсь окончательно.

Мужчина дал лёгкий знак пальцами, и слуги накинули на плечи юноши лёгкий плащ, подбитый беличьим мехом.

— Твой мех уже готов, Ками. С первыми же холодами хочу видеть тебя в нём.

Чимин легко засмеялся и потряс головой, соглашаясь, немного смущаясь и опуская взгляд.

— Нужно ли говорить, что у самой императрицы нет меха снежного барса, Сан! Как я его осмелюсь носить?! Да меня живьём съедят её фрейлины!

— Ты будешь носить мех, Ками, потому что ты выше императрицы Чосона... будешь! — и самурай склонился перед ним почтительно.

Юноша опешил, улыбка застыла на лице маской, и он не знал, что сказать. Забота мужчины о нем порой обретала странный характер — словно он готовил его к чему-то, но вот главный вопрос — нужно ли это было всё самому юноше, не был задан. И всё происходило столь ненавязчиво, мягко, будто случайно. Так, случайно, он знакомил его с историей своего государства, почти каждый вечер, как уроки. А потом случайно задавал вопросы юноше, проверяя, всё ли он запомнил. Так же ненавязчиво, князь рассказывал о правлении сёгуната, отмечая, сколько из его предков были избраны сёгунами, и самурай очень гордился этим. Всё чаще он дарил Чимину рукописи и книги, рассказывающие легенды и мифы древности Страны Восходящего Солнца. Вечерами, для них танцевали грациозные майко{?}[танцовщицы, ученицы гейш.], и играла протяжными, волнующими струнами сямисэн{?}[трёхструнный щипковый музыкальный инструмент с безладовым грифом и небольшим корпусом.]. Юноша и сам не заметил, как оказался во власти мужчины, что так легко подчинял его ритм жизни, направлял и обучал его, словно наставник. Да так умело, с такой нежной улыбкой, одновременно мягко и твёрдо, как будто так и должно быть.

— Я пригласил учителя каллиграфии для тебя, Ками. Он будет здесь через два дня, и вы начнёте занятия, — спокойно сообщил мужчина, подзывая слугу жестом. Ему преподнесли перчатки для стрельбы и манжеты из плотной шерсти для запястий. — Он лучший в префектуре Симидзу, и обучит тебя всем правилам. Я посчитал это полезным для тебя, — так же ровным голосом, полным заботы, продолжил князь. Он сам надел перчатки из тончайшей кожи на руку юноши и мягко обернул плотной манжетой изящное запястье. — Через месяц ты начнешь занятия по кэндо{?}[боевое искусство японского фехтования на бамбуковых мечах.] с моим личным телохранителем. Он мастер боя на мечах. Это укрепит твой дух, сделает тебя сильнее.

— Я благодарен тебе, Сан. Твоя забота обо мне безгранична, — с улыбкой ответил юноша, когда мужчина, легко коснувшись его локтя, повёл к мишеням.

— Ты стоишь всей заботы мира, Ками. Ты прекрасен! Ты восхитителен! Ты станешь величайшим украшением... любого места, где бы ты ни находился, — князь снова легко склонился перед ним.

Чимин улыбнулся и тоже мягко кивнул, соглашаясь. Он принимал эти комплименты легко, они не волновали его сердце, не разжигали кровь. А когда-то, достаточно было услышать тембр голоса мужчины, теперь уже далёкого и чужого, чтобы сердце вспыхнуло огнём, и неважно, что он говорил.

— Завтра я уеду в город. Меня ждёт мой друг Тэхён. Я давно не видел его, и очень скучаю!

— Тебя сопроводят мои самураи, Чимин.

— Не стоит, не волнуйся. Со мной ничего не случится, — улыбнулся юноша.

— Уверен, там будет младший принц Чон. Второго похищения я не допущу, — таким же спокойным голосом ответил мужчина.

Лицо юноши на миг потемнело, а глаза загорелись огнём ненависти, но голос был твёрд и уверен:

— Не сможет. Я проткну его сердце своей белой стрелой, — ухмыльнулся он. — Но, думаю, это не понадобится. Младший принц давно не заинтересован во мне.

— А... если я украду тебя? Тоже пронзишь меня стрелой? — как бы шутя, спросил князь, а у самого глаза спрятались, чтобы не выдать волнение. Он услышал смех Чимина, и сжался ещё больше.

— Нет, не проткну. Но и похитить себя не дам! — смело заявил юноша.

Они шагали неспешно по прочищенной тропинке, рядом, и князь позволил себе слабость обхватить пальцы юноши в перчатках и легко сжать их. Руку не отняли и также сжали в ответ, отчего сердце самурая зашлось в бешеном ритме и слова сами собой сорвались с губ:

— Я люблю тебя, Ками...

Чимин молчал. Ему нечего было, что ответить. Пальцы, сжатые в руке мужчины, начали неметь и холод пробирался под беличий мех. Они так же шли медленно, рядом, и даже не смотрели друг на друга. Что он ему должен сказать? Прости, но я тебя не люблю? Прости, но мы с тобой просто друзья? Даже из чувства благодарности, он не сможет сказать ему о любви. Чимин помнил, к чему приводило благодарность за чувства, и он усмехнулся про себя — Дино тоже был князем.

Мишени встали перед глазами чёрными и красными кругами. Юноше поднесли белый лук, а князь привязал к его плечу колчан, и сам встал за его спиной. Впервые он так близко был к юноше, впервые прижимался легко, касался волос, склонялся к шее и прошептал:

— Это твоё новое испытание, Ками. Ты должен попасть в цель, и не реагировать ни на меня, ни на мои руки, ни на мои губы. Сосредоточься, и будь внимателен. Готовь стрелу!

Чимин начал дрожать и выдохнул судорожно, но тут же вдохнул глубоко, прикрывая глаза, и резко поднял лук, натягивая тетиву.

— Спокойно! Опусти и подними ещё раз.

Юноша подчинился, слушая глубокий голос мужчины у самого уха:

— Медленно разведи руки, — Сан растягивал слова, ещё больше волнуя стрелка, и поклал свою ладонь между лопаток. — Я должен почувствовать как сходятся и напрягаются мышцы... так, да. Медленно сгибай локоть. Ты должен чувствовать силу напряжения тетивы на своей скуле... да, правильно. А теперь — стреляй! — и поцеловал невесомо в шею.

Чимин громко выдохнул, сгибаясь, и стрела полетела вниз мишени, попадая лишь в жухлую листву.

— Ещё раз. Сосредоточься. Меня здесь нет, и рук моих тоже нет, — так же шептал князь, а сам одновременно, одной рукой обхватил грудь юноши, кладя ладонь на его быстро бьющееся сердце. — Успокой его... закрой глаза и вдохни глубоко.

Чимин слушал его, прикрыв глаза, попытался дышать ровно, но мужчина за спиной поцеловал его волосы, шепча горячо:

— Меня здесь нет... Ками. Есть только цель перед тобой, — а ладонь мужчины медленно забрались под беличий мех, оглаживая мягкую ткань ханбока. — Дай этой цели образ, надели его лицом, одари именем и пронзи черный круг его сердца. Я хочу видеть это!

Чимин открыл глаза. Его бросило в жар от близости мужчины, но он всё же послушался его — дышал ровно и глубоко, легко переминался ногами, поджимая губы и снова с силой натянул тетиву. Образ! Образ с чёрным сердцем. Чонгук! И стрела натянулась до упора, готовясь к полёту. Но пальцы мужчины скользнули под ханбок, обжигая кожу прикосновением, и юноша задыхался вздохом. Стрела попала лишь с самый край мишени, не достигнув даже круга. Юноша тихо крикнул от злости, сжимая кулаки и потряс головой от своей беспомощности.

— Ты так слаб, Ками? Тебя так волнуют мои прикосновения? Соберись сейчас же! И пронзи эту мишень!

У юноши выступили слёзы на глазах. Он сжал зубы от злости. Судорожный выдох улетел лёгким паром в морозном воздухе. Среди голых ветвей чёрных деревьев, в небо сорвались стаи ворон, и дым от костров пополз по сырой земле. Образ с чёрным сердцем? Нет, не Чонгук! Юнги! Юнги!!! И тетива натянулся столь стремительно, скрипя ивовой ветвью, и стрела сорвалась в полёт одновременно со скатившейся слезой. А дальше, как в трансе — стрела за стрелой, сжатые зубы, прищуренные глаза, вздутые вены на шее. Чимин стрелял беспощадно, с силой и ненавистью пуская стрелу между вздохами, и каждая летела всё ближе к цели. Он не замечал горячей ладони мужчины, что под беличьим мехом опускалась вниз к животу. Не чувствовал горячего дыхания и страстного шёпота, его губ на волосах, на шее, на скулах... Юнги! Юнги! Он хочет пронзить его сердце... сердце, которого у него не было! И строки чёрными буквами: «Забудь обо мне...». Забыть?! Как забыть? Как? Если он приходил каждую ночь! Если голосом звал в темноте! Если стоял перед глазами и днём, и ночью? Умри, Юнги! Умри во мне сейчас же! Умри!

— Убей! Убей его! Убей сейчас...

Чимин замер с новой стрелой. Глаза беспомощно моргнули. Пот тёк по вискам, и щёки горели огнём лихорадки. Ладонь мужчины обхватил его шею и губы прохрипели прямо в ухо:

— Убей его...

Он медленно опустил стрелу, выдыхая долго и осознал, что выпустил в мишень почти весь колчан. Чимин растерянно осмотрелся, убирая руку мужчины от себя и отодвинулся сам.

— Я... Достаточно на сегодня. Я пойду. Не хочу... Прощай, Сан, — юноша развернулся стремительно, освобождаясь от колчана и лука, скинул с себя беличий мех и ушёл, не оборачиваясь.

*

Весь день, до самой ночи, Чимин просидел в покоях, путаясь в мыслях и дрожа от того, что сделал. Он отказался от еды, кусок не лез в горло, но велел приготовить купальню, чтобы хоть как-то согреться. После, он сидел перед жарким очагом, высушивая волосы, протягивая к нему озябшие пальцы. Слуги занесли большой свёрток ткани, и, развернув его, положили перед юношей тёплый мех барса. Он теперь выделанный, с длинными рукавами и подолом достающим до щиколоток юноши. Пышный воротник спускался цельной линией по груди. Белый мех с серебристым отливом был невероятно красив. Тёмные линии и пятна делали его поистине королевским нарядом. Юноша смотрел на него, провёл пальцами по тёплому меху, а перед глазами то, как он пускал стрелы в образ мужчины, как убивал его, как хотел, чтобы он умер! Но последняя стрела не была пущена. Что его заставило замереть и остановиться? Почему не избавился до конца от него? И снова, как в трансе, юноша скинул шёлк ханбока, оставаясь обнажённым. Собрал волосы на затылке, затянув лентой, нырнул в мех барса, кутаясь с головой, натягивая пышный воротник как капюшон, и ступил из покоев в ночь...

Мужчина сидел перед огнём, опираясь на согнутое перед собой колено. Чёрное кимоно было спущено до бедёр, и сильное тело мужчины мерцало в бликах пламени. Волосы, ещё влажные после купальни, рваными прядями упали на лицо, а глаза горели ярче огня. Сегодня он позволил себе многое, позволил себе ласкать его, хоть эти прикосновения не отражали и части глубины его чувства, его трепета перед ним, его силы страсти... Тело мужчины отзывалось на каждый вздох, на каждый взгляд Ками! И сегодня особенно остро. Вот почему не было сна, не было покоя. Отчаяние, смешанное со страстью, затапливало его. С каждым днём самурай убеждался — Ками всё так же был далёк от него, всё так же его сердце молчало, а в глазах не было и искры огня. Воин покинул свою страну, оставил свою семью, свои обязанности позади, всем пренебрёг, и жил здесь, в чужой стране, с чужими людьми, и всё ждал, пусть и не любви, но хотя бы тепла, одной единственной искры в глазах. Но чем дальше, тем сильнее мужчина убеждался — нет любви, и не будет. Им даже не пытаются заменить того — другого. Того, кто так жестоко разбил сердце прекрасного юноши, того глупца, что пренебрёг любовью Ками! И лишь одно заставляло сжаться сердце Сана — мысль, что придётся сделать по-другому...

Широко распахнутые глаза слуги, что открыл двери, поклонившись хозяину, заставили насторожиться мужчину, легко коснувшись ножен катаны.

— Г-господин... — слуга замолк, когда позади него засиял тёмным серебром мех, и юноша, подойдя чуть ближе, маленькими ладошками откинул воротник с головы.

Он не смотрел на мужчину, не смог поднять смущённый взгляд — он пришёл к нему посреди ночи, что тут ещё нужно говорить.

— Ками? Что-то случилось? — мужчина уже был на ногах, стремительно ступал босыми ногами по тёплому дереву пола, впопыхах натягивая рукава кимоно. Только нежная ладонь накрыла кожу его живота, заставляя замереть мужчину, а глаза всё так же не смотрели.

— Холодно... — лишь выдохнул юноша.

Огонь лавой растекся по венам мужчины, заставляя волоски на затылке зашевелиться, и мурашки по позвоночнику пробежали жаркой лавиной. От ладони на животе ожог тёк вниз, к паху, где всё уже тянуло от сладости. Сан сглотнул и дыхание огненным колыханием коснулось волос юноши. Глаза самурая зыркнули на всё ещё склонённого слугу, и тот сразу понял — если хоть одно слово выйдет из его уст, в лучшем случае он лишится языка, в худшем — головы. И он попятился назад, не разгибая спины.

— Холодно? Ты... хочешь, чтобы я тебя... согрел? — голос мужчины слегка дрожал, и дыхание срывалось, а в голове мысли, как молнии: «Неужели?! Возможно ли?!».

Но вместо ответа Чимин медленно стянул мех с плеч и потянул вниз, открывая взору мужчины нежную кожу и тонкие ключицы. И Сан задыхался, понимая, что под мехом ничего не было. Его пальцы впились в пушистый мех, комкая её, и Чимин замер, сильнее жмурясь.

— Ками-и! — мужчина упал перед ним на колени, со стоном утыкаясь лицом в мех, сильнее сжимая его.

Чимин готов был заплакать, он начал дрожать, осознавая, что он делал! Но может, так оно и надо было, может так будет легче, может это последняя стрела, которую он не смог пусть в сердце Юнги! А руки мужчины тянули мех вниз, и он поднял своё лицо, с горящими глазами.

— Я согрею тебя! Отогрею твоё прекрасное сердце! Поверь, моего огня хватит нам двоим! — и пушистое серебро проскользнуло по груди, обнажая нежно-розовые соски.

Скользило по мерцающей коже живота, являя тонкую талию. Сан снова задыхался, когда мех скользил по бёдрам, задерживаясь на ягодицах, потому что юноша зажал руки у своего паха. Он всё так же не смотрел, но дышал взволнованно, и всё же опустил руки, позволяя меху упасть к его ногам. Губы мужчины тут же со стоном припали к коже, длинные пальцы обхватили крепкие бёдра, лаская их горячо, потянулись к талии, проводили по спине вверх. Одним рывком стянул ленту с волос, что водопадом заструились по плечам. Он обхватил плечи юноши, заставляя согнуться и упасть на расстеленный мех под ним.

Чимин утопал в серебристом ворсе, и всё так же прятал глаза. Он не видел, как мужчина над ним, медленно стягивал с себя шёлк кимоно. Не видел, как пылало от страсти лицо Сана, но чувствовал горячие руки и губы, и шёпот страстный до мурашек: «Согрею... в огне своей страсти... своей любви! Отогрею тебя, мой маленький.... Чимин вздрогнул. Как молнией его пронзили последние слова мужчины. «Мой маленький!.. Мой драгоценный!.. Сердце моё!..» — голос столь явственно хрипел, вибрировал в голове, что слёзы выступили на глазах. А его всё раскладывали, целовали везде, ладонями сжимали, любили так открыто, так трепетно и жадно одновременно. Теперь он смотрел на него, на мужчину, что навис над ним. Видел, как мурашилась его кожа, как бугрились мышцы, как чёрные длинные волосы спадали на лицо, а губы мужчины пылали огнём. Чимину не было тепло — ему было больно! От каждого прикосновения губ оставался ожог, от которого хотелось кричать и плакать. От каждого прикосновения пальцев мужчины, кожу словно выжигали калёным железом, и юноше казалось, что от него шёл горелый запах и гарь плоти поднималась над ним.

Его колени развели, заставляя согнуть их. Его руки обхватили, заставляя зарыть пальцы в жёсткие, тёмные волосы. Его лицо обхватили ладонями, заставляя смотреть на него. Его заставляли, просили, умоляли, а юноша дрожал всё от того же холода и плакал. И только когда губы мужчины стали неотвратимо приближаться к его губам, Чимин словно пришёл в себя. «Нет! Нет, нет, нет, не-ет!». Ладони упёрлись в лицо и грудь мужчины, колени поджались, утыкаясь в его живот, и он с силой отпихнул Сана от себя.

— Нет! — крик из горла, словно его убивали.

Чимин отполз от мужчины, отталкиваясь ладонями и пятками от пола, комкая мех под собой.

— Нет... — тише и загнанно, и юноша сжался весь, заходясь в рыдании, прижимая дрожащие колени к себе.

Отвергнутый мужчина лежал, опираясь на локти, весь дрожа от перевозбуждения. Испарина выступила на его смуглой коже, и он сиял в пламени огня, во всём великолепии мужской красоты. Он поднял свой горящий взгляд, всё так же дыша судорожно, смотрел на нежного юношу, что сотрясался в рыдании, и горечь затапливала его — Чимин никогда не примет его! Не полюбит его! Он попытался восстановить дыхание, садясь на колени, а затем подхватил брошенное на пол кимоно, и медленно подошёл к плачущему ангелу.

Чимин почувствовал шёлк на своих плечах. Его закутали, сгребли в объятия и понесли к очагу.

— Прости... — шепнул он через несколько минут тишины, всё так же сидя в объятиях мужчины, смотря на пылающий очаг перед собой. — Прости меня, Сан, но я не могу. Даже если хочу забыть, не помнить... не могу.

— Расскажешь мне о нём? — тихо спросил мужчина, невесомо целуя его волосы, совсем легко обнимая, только чтобы успокоить.

— Нет, — с горечью выдохнул юноша и отчаянно потряс головой. — Не хочу! Не хочу говорить о глазах, что всю душу мне выжигали, не хочу говорить о его руках, что были для меня роднее дома. Не хочу вспоминать его поцелуи, что весь мой мир переворачивали, о его словах... любви и нежности, не хочу! — и юноша снова заплакал, вцепившись в руки мужчины.

Сан дал ему уснуть у него на руках и отнёс на спальное место, накрыв его пледом. А утром разбудил его, как будто и не было ничего, пригласив его разделить с ним завтрак. Юноша смущался сначала, но видя открытый взгляд мужчины и мягкую улыбку, успокоился, и в первые за всё время, юноша забыл, что перед ним тигр — заботливый, любящий, но хищник. И это было зря...

────༺༻────

Тэхён встретил его у ворот, широкой улыбкой и крепкими объятиями. Они так и стояли, вцепившись друг в друга, пока Тэхён не потянул его в дом.

— Тебя ждет сюрприз! — зыркнул он сияющими глазами.

— Только не Чонгук! — выпалил юноша, не подумав, и тут же запнулся. — Прости, я не это хотел сказать, — и посмотрел виновато в глаза друга.

— Ничего, — буркнул Тэхён, опустив глаза, когда они уже поднимались по ступеням.

Но не успел юноша ничего ответить, как с порога на него набросился Субин, крича на весь дом:

— Чимин~и! Дядя Чимин~и!..

— Какой он тебе дядя?! Это твой старший брат! — недовольно ворчал за его спиной Сокджин.

— Хён! О, Всевышний! Ты здесь! Ёнджунн~и! Кёнсу! Брат мой! — восторгу и счастью юноши не было предела, и он метался от одного к другому. — Как я счастлив видеть вас всех!

Шум и весёлый смех озарил дом Кимов, и Чимин просто купался во внимании и любви своих родных! Он был счастлив, впервые за долгое время!

— Чарли не с вами?

— Нет, он дома. Вернее в приюте с детьми. Он там обосновался основательно и проводит больше времени там, чем дома, — мягко улыбнулся Кёнсу, и весь его облик говорил о любви к своему молодому мужу.

— Я рад за него... рад за вас, Кёнсун~и! Чарли замечательный и любящий тебя человек!

— Любовь любовью, а обед по расписанию, — смеялся Сокджин, передавая ребёнка нянечке. — Я велю подать на стол...

— Подожди, брат... давай попозже.

— Мы ждём кого-то ещё? — недовольно спросил старший, уже чувствуя какого «гостя» они ждут.

Но не успел Тэхён ответить, как во дворе раздались лошадиное ржание и разговоры. Чимин затих и сжался весь — встречи с Чонгуком до сих пор вызывали в нём только недовольство. Но какого было его удивление, когда в гостиную вошёл Хосок, а позади него — Чонгук.

— Ваше Высочество?! Добро пожаловать! Но признаюсь — мы не ждали столь высокородного гостя! — Сокджин почтительно склонился перед ним, а стоящего позади Чонгука даже не заметил.

Принц почтительно поприветствовал всех в комнате, а младший Чон незаметно подошёл ближе к Тэхёну. Тут же пальцы за спиной переплелись, глаза горели любовью и нежностью, а смущённый румянец на щеках Тэхёна и еле скрываемая улыбка принца говорили о том, что они сейчас думали и вспоминали об одном и том же.

— Мы здесь инкогнито. Никто не должен узнать, что мы посетили Ваш дом, господин Ким, — Хосок выглядел более чем серьёзным. — Мы специально попросили Тэхёна, чтобы он пригласил всех вас.

— Что... случилось? — голос Сокджина был настороженным, и он слегка ерзал в кресле. Чимин тоже напрягся, смотря на друга, а Тэхён повёл плечами, мол: «Сам не знаю».

— Пока что нет, но боюсь... скоро случится! — и принц перевёл взгляд на юношу. — С тобой, Чимин!

— Что?! — крик Сокджина оглушил всех, а стоящий позади него Кёнсу вскинул тревожный взгляд.

— Я прошу вас всех успокоиться сейчас. Мы должны обдумать всю ситуацию и принять верное решение, но всё будет зависеть от тебя, Чимин. От твоего решения.

— Мы слушаем Вас, Ваше Высочество, — Кёнсу успокаивающе пожал плечо Сокджина.

— Речь пойдет о князе Симидзу, — и Хосок настороженно посмотрел на притихшего юношу.

— Кто... к-кто это? Какой ещё князь? И причём здесь мой Чимин? — Сокджин заикнулся, когда услышал слово князь. В прошлом князья ничего хорошего в их жизни не принесли.

— Князь Симидзу Сан, наследник дома санке Симидзу. Его дед — князь Фумико, не сегодня, так завтра будет объявлен новым сёгуном Японии, а он его единственный наследник.

— Хорошо. А при чём здесь Чимин~и? — Сокджин был всё так же нетерпелив.

— А при том, что князь Фумико попросил у императора, нашего дорогого дядюшки, Чимина, в качестве наложника для своего внука. Как он сказал тогда, Чимин? «Как человека, покорившему сердце моего внука»?!

— Что-о?! — сразу три возгласа пронзили тишину гостиной.

— Чимин? Они не знают об этой истории? — Хосок посмотрел осуждающе. — Ты должен был рассказать об этом своему опекуну!

— Чимин! Посмотри на меня! — с лица Сокджина схлынула вся кровь и он дрожал. — Когда это было? Почему ты молчал?

Чимин ничего не сказал, не смея поднять глаз, но чувствовал руки Тэхёна на своих плечах и выдохнул, чуть не плача:

— Я не хотел тебя волновать, хён. Ты столько натерпелся из-за меня, а тут ещё и это. Но ведь всё обошлось! Всё хорошо, хён!

— Тогда всё обошлось, потому что принцесса Суин вмешалась, — подал голос Чонгук. — Она спасла его, иначе Чимина увезли бы в тот же день!

— Мой брат прав, и тот факт, что ты несовершеннолетний иностранный гражданин, тоже спасло тебя. Но, позволь спросить, Чимин — сколько тебе лет сейчас? — Хосок знал ответ, но смотрел выпытывающе.

— Д-двадцать... один, — выпалил юноша.

— А теперь о главном, господин Ким. Раз Чимин не рассказал Вам об прошении князя перед императором, то, думаю, не рассказал и том, что князь Симидзу четвёртый месяц живёт в Кёнбоккуне и ухаживает за Вашим бывшем подопечным! — серьёзно сказал старший принц, делая акцент на предпоследнем слове.

Сокджин вскочил и упал обратно в кресло от подкосившихся коленей. Кёнсу посмотрел на юношу тяжёлым взглядом:

— Видимо, история с другим князем тебя ничему не научила!

— Но я отверг его чувства! Сразу же! Мы друзья... — выпалил горячо юноша, а сам загорелся смущением, вспомнив, что было прошлой ночью.

— Чимин, дело не в том, какие у тебя чувства к нему, а в том, что он испытывает к тебе, — Чонгук предстал перед юношей. — И, наверное, мне не нужно рассказывать, на что способен влюблённый мужчина! Он не отступит, Чимин!

— Чимин! И теперь главный вопрос к тебе, — Хосок был напряжён, это видно было по его сжатым пальцам и суженным глазам. — Ты... хочешь уехать с князем? Стать его наложником, а возможно, и супругом?

— Нет! — без раздумий ответил юноша. — Он любящий и заботливый человек, но я не люблю его и не буду с ним из чувства благодарности! И я не уеду с ним, ни как друг, ни как возлюбленный.

Долгие секунды молчания — всем нужно было осознать и принять услышанное.

— Тогда... ты должен будешь покинуть страну, — слова Хосока прозвучали как приговор.

— Нет! — снова голос юноши звучал громко в тишине. — Я не хочу покидать свою семью! Сан не посмеет сделать мне плохо! Он любит меня!

— Посмеет! — Сокджин взял себя в руки и теперь обдумывал дальнейшие действия. — Не буду показывать пальцем, но тут кое-кто делал тебе очень плохо! И якобы из большой любви к тебе!

— Хён, не надо, прошу...

— Что не надо?! Ваше Высочество, прошу прощения, но на Вашего брата, этого гаденыша, я смотреть не могу! И не прощу ему этого никогда, ни через полтора года, ни через пятнадцать лет! — Сокджина снова трясло от волнения.

— Я уже просил прощения! И перед ним, и перед Юнги, — чуть горделиво ответил младший принц. — Я не виноват, что герцог оказался таким слабаком, не пожелавшим бороться за свою любовь!

— Не смей говорить о нём в таком тоне! — Чимин вспыхнул спичкой. — Ты не стоишь и его мизинца. Не желаю слышать тебя!

— Успокойтесь! — Кёнсу встал между ними. — Успокойтесь, не это сейчас главное! Нам нужно решить, что делать дальше.

— Да, господин Шин, — Хосок встал рядом с ним, но опустил взгляд немного виновато. — По-правде говоря, я не должен был этого делать — спасать тебя, Чимин. Как принц Чосона, я должен был радоваться и извлечь выгоду от вашей связи с князем. Только представь — если действительно, князь Фумико станет сёгуном, заменив бездетного предшественника, он передаст свою власть единственному внуку. А ты — став его фаворитом, мог бы в дальнейшем стать его супругом. Супруг сёгуна Токугавы — представитель Кореи! Это не только укрепило бы наши позиции в глазах Правительства Японии, но и сулило бы нам немалые политические и экономические выгоды! Но... из уважения к моему лучшему другу, его безграничной любви к тебе — я пойду против своего долга, и сделаю всё, чтобы ты... не стал наложником Симидзу.

Чимин остался в шоке от этих слов и посмотрел растерянно то на Тэхёна, то на Кёнсу. В лицо Сокджина он даже боялся смотреть.

— Господин Ким, — принц обратился прямо к притихшему и бледному Сокджину. — Теперь прошение будет не от князя, а от сёгуна! И мой дядюшка не посмеет отказать. Думаю, ваш корабль должен быть готовым к отплытию, капитан Шин.

— Да, несомненно! Я отдам все нужные распоряжения...

— Стойте, прошу вас! — голос Чимина тонул в общем гуле разговоров. — Я не хочу никуда ехать, не хочу сбегать. Я останусь во дворце, поговорю с Саном, уверен, он не будет предпринимать ничего такого, что может навредить мне. Я не поеду никуда! — последние слова юноша просто выкрикивал.

Но его словно не слышали.

— Нужно определить место, где Чимин будет в безопасности, — Хосок вновь обратился к Сокджину.

— Он может укрыться в Монпелье. У нас там дом...

— Он знает... о Монпелье, — Чимин бормотнул виновато. — Я... рассказывал как-то. И о доме дядюшки Себастиана в Париже тоже знает. Простите...

— Может остров Намджуна? — оживился Техён.

— Необитаемый остров посреди Атлантики? — скептично ответил Сокджин. — Только если с моим ребенком будет пол армии Кореи, не иначе!

— Боюсь во Франции вы не найдёте безопасного места, — Хосок констатировал уверенно. — Потому, что Французская империя поддерживает сёгунат, и может выдать его по политическому запросу.

— Я могу укрыться в Испании, у своих друзей, — Чимин немного оживился, смотря на Техёна.

— Невозможно, Чимин, — Кёнсу мотнул отрицательно головой. — Граф Эль-Бьерсо в Аравии. Они с Маттео поженились ещё в прошлом году, и переехали в пустыню, на родину матери Алваро.

— Чимин, я заранее знаю, что ты скажешь, но единственное надёжное и безопасное место, где ты можешь укрыться на время от князя, это территория нашего посольства в Великобритании...

— Нет!

— Не торопись, Чимин, послушай. Англия не поддерживает дипломатических отношений с сёгунатом, в отличии от европейской Франции и Соединённых Штатов. Королева не выдаст тебя, да и территория посольства неприкасаемая.

— Я сказал нет!

— Юнги не узнает о том, что ты там! Клянусь...

— Нет, нет, нет... — и юноша начал рыдать, закрыв лицо руками. К нему тут же кинулся Тэхён, обнимая его и успокаивая.

На несколько минут повисло молчание, лишь отчаянные всхлипы юноши разрывали сердце каждого, кто был в комнате.

— Это я во всём виноват, — горестно выдохнул Сокджин. — Если бы я позволил ему тебя увезти с собой, ещё тогда. Если бы разрешил вашу свадьбу, не откладывая, ничего бы этого не случилось! Это всё мой родительский эгоизм, всё из-за меня! Прости меня, мой Чимин~и! — и притянул к себе плачущего юношу, смотря на старшего принца. — Решено! Чимин поедет в Англию! Кёнсу, корабль будет готов к завтрашнему вечеру?

— Если не будет торгового груза то — да, будет готов.

— Вот твой самый ценный груз, — шепнул Джин, поглаживая юношу по голове.

— Я подготовлю документы для Чимина и дипломатическую грамоту. В посольстве он может жить годами. Я могу определить его секретарём или переводчиком. Всё будет хорошо, Чимин, не плачь!

— Я никуда не поеду! — сквозь слёзы крикнул юноша. — Я не хочу оставлять свою семью! Почему я должен уезжать? Сан ничего не сделал мне, и не сделает, я уверен!

— Я поеду с ним! — тут же заявил Тэхён.

— Мы поедем... — из-за его спины выступил Чонгук. — Мы не оставим его!

— Да, думаю так правильнее, — согласился Хосок. — Присутствие принца крови, сдержит их от нападения или возможного похищения.

Услышав это Сокджин буквально вздрогнул, сильнее сжимая юношу.

— И всё-таки... я не поеду, пока Сан не заявил о своих намерениях, и не предпринял ничего предрассудительного. И вы меня не заставите. Я буду ждать. Возможно ничего и не будет.

И все обессиленно опустили руки, но всё же, Хосок согласился:

— Хорошо. Подождём и будем настороже, — но потом обратился к юноше: — Тебя ведь сопровождали самураи князя?

— Да. Они ждут меня у ворот, — тихо ответил юноша.

Хосок и Сокджин многозначно переглянулись.

— В случае чего, в этот дом мы не будем возвращаться, ты сразу покинешь дворец, — и принцы отклонились. Так же как и Кёнсу, что тут же поспешил обратно в Пусан, готовить корабль к отплытию.

Хосок уже вышел за ворота, а младший принц стоял у ступеней прячась за перила, когда быстрой тенью к нему проскользнул Тэхён. И объятия, такие сильные, словно они не виделись столетие. Принц целовал напористо шокированного Кима, что с силой разорвал поцелуй:

— Увидят же, сумасшедший!

— Да, я схожу с ума... — и снова поцеловал жадно, обхватив любимое лицо ладонями. — Я приду сегодня ночью, Тэхён!

— Нет... нельзя, — попытался выпутаться из крепких объятий юноша, а его всё равно зажимали. — Брат останется здесь, пока ситуация с Чимином не прояснится.

— Я тихо приду... он не заметит, — всё так же трепетно целуя лицо, прошептал принц.

— Чон Чонгук! Ты не умеешь тихо! — смеялся счастливо юноша. — Потерпи, Гукки~я, потом...

— Я заберу тебя во дворец, — тихо сказал Чонгук, кутая его в свой широкий плащ.

— И оставить брата одного? С двумя детьми? — копошился под плащом юноша, пытаясь выпутаться из него.

— Тэхён~и, я тоже хочу детей! — горячо сказал принц, прижимая к себе сильнее любимого. — Родишь мне ребёночка? Я умею делать детей! — и сжал его ягодицы, имитируя толчок пахом.

Тэхён подавился воздухом от услышанного, и зашёлся лёгким кашлем:

— Какой ребёнок?! Ты сам ещё как дитя малое!

Чонгук хрипло засмеялся, сверкая жемчужными зубами, и Тэхён беспомощно повис в сильных руках любимого, тая от его улыбки.

— Дети не умеют того, что я с тобой делал прошлой ночью, — шепнул принц, смотря на губы юноши, и Тэхён сам потянулся к его губам, целуя столь желанную улыбку.

Они целовались на морозном воздухе, и мысль, что их могут увидеть в любую секунду, заставляла их сжиматься сильнее, обхватывая ладонями лица друг друга, словно пряча их от всех. И сердце, что никак не успокоится, и глаза, что не налюбуются, и губы, что никак не насытятся вкусом любимого...

— Иди, Чонгук... твой брат ждёт, — Тэхён всё же оторвался от принца.

— Я люблю тебя, Тэхён~и — принц поцеловал его легко в кончик носа.

— И я люблю тебя, Гукки~я! — и губы юноши потянулись невесомо к волнующей родинке под нижней губой.

Принц отошёл, но всё ещё не отводил горящих глаз. Тэхён ёжился от нахлынувшего холода, без объятий любимого, но чувствовал затылком леденящий взгляд.

Чимин смотрел на него. Он всё видел — их горячие объятия, их поцелуи, их влюблённые взгляды. Странное чувство нахлынуло на юношу — словно его обманули в чём-то, отняли что-то родное... отняли Юнги! Он словил виноватый взгляд Техёна, и всё же нашёл в себе силы улыбнуться ему.

— Идём в дом Тэхён~и, я побуду с вами до вечера, — и протянул ему руки, в сотый раз убеждая себя в том, что его друг ни в чём не был виноват...

────༺༻────

Поздняя осень вовсю хозяйничала на земле, опускаясь леденящим холодом вечером, а по утрам встречая людей тонкой коркой льда на лужицах, белесым инеем и влажным туманом, что рассеивался под косыми лучами неяркого солнца. Чимин быстро ступал по промозглой земле, боясь поскользнуться на гладких, каменных плитах дорожки, кутаясь в мех рыжей лисицы. После той ночи, юноша больше не смог прикоснуться к белому меху снежного барса, ему было невероятно стыдно. С того разговора в доме Кимов прошла почти неделя, и если в первые дни он вёл себя настороженно, то сейчас чувствовал себя спокойно, и все подозрения принцев казались ему безосновательными.

— Ками?! — и юноша практически упал на руки самурая. — Всё-таки поскользнулся!

— Ох, прости, Сан! Скользко...

— Я готов ловить тебя всё время. Хочешь, понесу тебя на руках?

— Нет! — засмеялся юноша. — Но опереться на твою руку можно! — и с улыбкой обхватил мужчину за локоть. — Ты что-то хотел мне показать?

— Да, я нашёл их совсем недавно, и очень хотел рассказать тебе о них. Но будет лучше, если ты сам всё увидишь!

Мужчина дал знак рукой, и все позади них остановились — дальше они шли одни, тихо ступая по заледенелой траве. Сан руками отодвигал гибкие, голые ветви плакучей ивы, всё дальше заводя юношу вглубь дворцового парка.

— Смотри, — тихо сказал он юноше, чуть пригибая тяжёлую ветвь вечнозеленого кустарника.

На глади небольшого озера, у самого берега, возле высоких зарослей широколистного камыша, плавал одинокий лебедь. Птица то тянулась к камышам, то огибала их, всё время возвращаясь к одному и тому же месту. Её протяжный крик, казалось, был полон тревоги, словно звал кого-то.

— Лебедь? — юноша недоуменно посмотрел на мужчину. — Разве они не должны были покинуть эти края? Сейчас же холодно!

— Должен был, но он не улетел. И даже слуги не могут поймать его, чтобы отнести в королевский питомник.

— Но почему? Он ранен? Не может летать? — голос юноши был полон тревоги.

— Там... в зарослях, его пара. Это он не может летать.

— Что? О, Всевышний! Как ему помочь? — Чимин зацепился за руки князя, тот сразу же обхватил их, согревая.

— Никак. Он не улетит без него. Они оба погибнут.

— Но... это невозможно... несправедливо! Нельзя, чтобы они погибли! Прошу, сделай что-нибудь, Сан!

— Я могу сделать кое-что, Ками! Только скажи, и мой лучший стрелок убьёт птицу в зарослях, и тогда второй лебедь поднимется в небо.

— Что? Нет! Я не хочу освобождать птицу ценой смерти его пары.

— Не освобождать, мой прекрасный. Нет. Он поднимется невероятно высоко, почти над облаками, чтобы сложить крылья, и камнем рухнуть вниз, разбившись о землю. Он не будет жить без своего любимого!

Глаза юноши расширились от ужаса, и он попытался вырвать руки из сжатых ладоней мужчины.

— Нет!

— Как бы тебе ни было трудно и больно, ты должен принять решение — или быстрая, почти безболезненная смерть и освобождение, или медленная и мучительная погибель.

— Нет! Никогда! Ты ведь понимаешь, что я не сделаю такого выбора. Я не позволю тебе убить... — Чимин замер, смотря в глаза самураю. — Ты ведь всё равно... его убьёшь?!

— Да. И сделаю свободным другого...

— Не хочу видеть тебя!

— Ты ведь сам понимаешь, что так правильно.

— Оставь их, Сан. Прошу, не трогай... Я... подумаю...

— Я буду ждать твоего решения, Ками.

Чимин почти бежал от этого места, так, что полы турумаги с огненной лисицей развевались от встречного ветра, и волосы, что липли к щекам, стали влажными от слёз. Он бежал и не видел стального взгляда мужчины и протянутой руки, куда опустился ясеневый лук с чёрными стрелами. Бежал, и не слышал птичьего крика в морозном воздухе над тёмным озером.

────༺༻────

Весь день юношу трясло от тревоги. Угроза мужчины была более чем понятной — если один не мог без другого, и цеплялся за него до последнего, то мужчина просто уберёт то, что ему мешает, то, что стоит у него на пути! Два дня Чимин просто прятался от князя — не выходил, от занятий отказался и даже не принял у себя мужчину, сославшись на недомогание. Принцесса Суин пришла взволнованной, узнав о том, что юноша не появлялся при дворе. Чимин пытался уверить её, что всё хорошо, обычная усталость, но Суин всё поняла сразу.

— Он угрожал тебе, Чимин? Что он сказал?

— Ничего... нет, он мне не угрожал... открыто. Я не знаю, моя госпожа, но я впервые боюсь того, чего сам не понимаю!

— Чимин! Он мужчина, воин, самурай! Он четыре месяца живёт во дворце только из-за тебя, и все об этом знают! Да и он сам ничего не скрывает. Князь не уедет просто так... без тебя. Нам нужно быть осторожными...

*

В ту ночь юноша заснул беспокойным сном. Ему снился Минхо, который задыхался и просил о помощи, протягивал руки. Он кричал и звал его, а Чимин стоит перед ним, не может пошевелиться, и слова произнести не может, а сердце разрывается на части...

— Минхо!..

Чимин проснулся, весь дрожа, приходил в себя от ужаса, судорожно глотая воздух, и видел перед собой сидящего на коленях мужчину, не сводящего с него горящих глаз.

— Это имя мужчины, из-за которого мне нет места в твоем сердце? — спокойно спросил князь.

Юноша был столь растерян неожиданным присутствием мужчины, что выпалил не думая:

— Нет, так зовут его сына... — но он всё же пришёл в себя. — Сан? Что ты здесь делаешь?

Мужчина всё так же смотрел спокойно, сложив ладони на перекрещенные колени. Волосы его были гладко зачесаны назад и перевязаны в короткий хвостик на макушке. На нём было синее кимоно и часть доспех на плечах и руках, у пояса — катана и танто, словно самурай отправлялся в поход.

— Завтра утром главу нашего дома объявят новым сёгуном Токугава. Я возвращаюсь на родину, ибо являюсь его прямым наследником и моё нахождение здесь больше невозможно. Ками, ты готов уйти со мной?

Чимин не дышал и застыл, как жертва перед хищником. Вот он, прыжок тигра! И юноша чувствовал, что ему не избежать пленения. Но всё же, неведомые силы позволили ему раскрыть рот и буквально выдохнуть:

— Нет.

Князь всё так же был спокоен, смотрел не отрываясь, мягко и нежно, и продолжил тихо:

— Поедешь сейчас — въедешь в Киото рядом со мной, как мой фаворит и мой любимый. Не поедешь — завтра тебя заберут как моего наложника и привезут, пусть как драгоценного, но всё же раба. Думаю, ты сам понимаешь разницу выбора.

— Я не буду ни твоим рабом, ни твоим наложником, ни твоим возлюбленным, Сан! Я не поеду! Ни сегодня, ни завтра!

Князь застыл на некоторое время, опустив взгляд в пол, словно пытался подобрать слова, как убедить юношу, и всё же смотрел с надеждой:

— Ты станешь моим супругом, и я буду любить тебя до конца моих дней. И ты меня полюбишь. Пусть не так, как того другого, но любить можно по-разному. Я согласен и так. Когда я стану правителем Токугава, ты будешь сидеть рядом со мной на троне!

— Не нужно говорить того, чего не будет никогда. Я не стану любить тебя, будь ты простым воином или правителем! Сан, прошу... давай расстанемся здесь и сейчас. Ничего хорошего у нас не получится!

Князь снова замолк на несколько долгих секунд, а юноша сжался весь, чуть отползая назад.

— Мои самураи останутся здесь. Тебя не выпустят, и никто не сможет к тебе зайти. В ближайшее время за тобой приедут, — твердо заявил князь, и протянул медленно руку к лицу юноши. — Я буду ждать тебя, Ками! С величайшим нетерпением ждать! И моё сердце и тело познают наивысшее счастье рядом с тобой!

Мужчина легко провёл пальцами по скулам, но большего себе не позволил. Он грациозно-величественно поднялся, склоняясь почтительно перед ним и бросил на него в последний раз горящий взгляд. Едва мужчина покинул его, юноша вскочил, весь дрожа, подбегая к закрытым оконным ставням. Он ничего не видел в темноте, но слышал негромкую речь на японском, лошадиный топот, шум отъезжающих всадников. Ставни были заперты, также как и двери — до утра он точно не выберется. Он метался по комнате, жарко натопленной, и ему стало душно, он задыхался, понимая свою ошибку. Нужно было покинуть Кёнбоккун сразу же, как только старший принц Чон заявил об этом. А сейчас было поздно! Его увезут, не спросят, отдадут как безвольную куклу чужеродному князю, заставят покинуть родную землю, свою семью! Паника накатила на бедного юношу, и когда отодвинулись одна из нижних панелей стены, Чимин почти крикнул от страха. Только увидев высунувшуюся голову принцессы и приложенный палец к губам в знак вести себя тише, он заткнул рот ладонью. Суин буквально поползла по стене и подзывала его движением рук. Позади неё выскользнула фигура тонкого юноши, примерного роста и телосложения, как у Чимина. Он тихо занял место у очага, кивнул ошарашенному юноше, и указал рукой на проход в стене. Лишь когда за его спиной закрылась панель, Чимин выдохнул:

— Моя госпожа!

— Тот юноша заменит тебя, отвлечёт их и будет создавать впечатление, что ты ещё там. Идём, медлить нельзя! — и они быстро прошли по тоннелям, заворачивая каждый раз в новые лабиринты, так, что у юноши голова закружилась от волнения и скорости. А принцессе будто всё нипочём, словно она здесь каждый день ходила. Они вышли довольно далеко от дворца у холмов, где их ждали несколько всадников. Среди них юноша узнал Чонгука и Хосока.

— Ваше Высочество? Как...

— Мы узнали о новом правителе Токугавы одновременно с князем, разведка донесла вовремя. Все документы готовы, корабль тоже. Отплываете сразу же. Сокджин и Техен предупреждены и уже ждут вас на дороге. По прибытию сразу в посольство. И запомни Чимин — все письма только дипломатической линии. Никаких личных писем Сокджину или Кёнсу. И береги себя, прошу! Я прибуду в Лондон через полгода, и дальше уже посмотрим что делать, — принц посмотрел на брата. — Чонгук, я надеюсь на тебя! — и получил утвердительный кивок в ответ.

— Хосоки~я, можно я его расцелую на прощание? — принцесса почти плакала, обращаясь к мужу, а принц тихо засмеялся.

— Целуй, Суин~и, и прощайся быстрее!

Принцесса обняла его порывисто, целуя в обе щёки, и замечая, что юноша заплакал.

— Не плачь, мой Нефритовый Лотос! Всё будет хорошо, я не прощаюсь с тобой, и мы обязательно встретимся ещё! Не плачь, Чим Ин, — и принцесса сама заплакала и улыбнулась одновременно.

Чимин лишь кивнул головой судорожно, не смог и слова выдавить из себя. Так было больно покидать эту прекрасную госпожу, это прекрасное место, что стало родным за это время, что слёзы сами покатились по щекам, и всё же он выдавил из себя:

— Да... я тоже не прощаюсь! И... спасибо, за все! Спасибо, моя госпожа. И Вам, Ваше Высочество!

— Не стоит, Чимин! Будь счастлив! Всё, в дорогу! Прощай!

Всадники стремительно исчезали в темноте, а супруги смотрели вслед, тихо обнявшись.

— А знаешь, Суин~и, ты уже второй раз делаешь подарок герцогу Эссекскому! — и видя недоумевающий взгляд молодой жены, продолжил: — Ты похитила его для Юнги снова!

И оба засмеялись тихо, прячась от слуг, стоящих поодаль.

— Герцог теперь мой должник по гроб жизни, — лукаво посмотрела принцесса.

────༺༻────

Юноша ступил на борт корабля, где уже находились Тэхён и Чонгук. И снова море принимало его тихими волнами, но ветер с берега всё так же был силён. В который раз Чимин утирал глаза от слёз и сердце его разрывалось от разлуки с родными — с Сокджином, что остался стоять на тёмной дороге; с Чарли, что стоял сейчас на берегу. Намджун уже ждал их в Англии, и останется с ними пока не будет уверен, что он в безопасности. Но ещё сильнее сердце сжималось от того, что его везли туда, где он, где Юнги! Страх окутал его от одной лишь мысли, что он будет так близко к нему, и страшно от того, что его не захотят видеть. А глупое сердце уже сейчас снова выстукивало его имя, и никогда не переставало! «Юнги! Я иду к тебе!..».

────༺༻────