По велению сердца

========== Глава 12 ==========

Комментарий к Глава 12

https://vk.com/wall593337655_167

https://vk.com/wall593337655_168

https://vk.com/wall593337655_169

────༺༻────

В бухте Ла-Валетты стояли пришвартованные корабли. На пристани была такая теплая встреча давних друзей — трех капитанов: Кима, Тилля и Ленокса, что экипажи судов смотрели с нескрываемым восторгом.

Джон Лесли Ленокс — темноволосый и темноглазый, со смуглой кожей и и мужественными чертами лица, был старше Намджуна на пятнадцать лет. Но в свои сорок шесть выглядел подтянуто и моложаво. Для адмирала капитан Ким был как второй сын. Он помнил, как Намджун четырнадцатилетним парнишкой, попал к нему на корабль, и стал для него почти родным человеком. Они вместе прошли сквозь огонь и воду, каждый из них спасал жизнь другого в бою не раз. Ленокс не оставлял надежды, что Намджун все же вернется на военную службу в королевском флоте, и хотел поговорить с ним об этом в ближайшее время. Но когда увидел Сокджина и Субина — понял, что капитана больше не заинтересует карьера во флоте Её Величества — у него прекрасный муж и маленький ребенок, больше похожий на белокурого ангелочка, чем на дитя.

Вечером Ленокс пригласил пассажиров кораблей с себе на линкор, на совместный ужин. Юнги привел с собой сыновей. Пропустить такое событие — побывать на настоящем военном корабле, увидеть все своими глазами, потрогать литые чугунные пушки — они не могли. Для детей был устроен ознакомительный осмотр корабля, но Субин ни в какую не захотел с ними идти — военный корабль не интересовал его, и он откровенно боялся Джинхо. Еще в то время, когда Кимы гостили в поместье Минов, Джинхо буквально сходил с ума от Субина. Маленький граф заваливал его игрушками, пытался играться с ним, потрогать его светлые кудряшки, но вызывал у него только слезы и крики. И даже находясь на корабле, маленький Мин не оставлял в покое Субина. Но каждый раз, когда Джинхо пытался ухватиться за пальчики светловолосого мальчика или обнять за плечи, Субин заливался истеричными слезами, убегая к папе. Вот и сейчас, он прижимался к груди Сокджина, положив свою светловолосую головку ему на плечо, словно боялся, что ненавистный Джинхо утащит его.

Вскоре Сокджин отправил детей с няньками обратно на корабль, где Субина с нетерпением ожидал дедушка, и в сопровождении Чимина и Чарли отправился в адмирал-салон. Их уже ожидали мужчины, что проводили время за оживленной беседой. Тэхён и Кёнсу стояли рядом, и что самое интересное — с ними был и Юнги. С тех пор как герцог узнал о «родстве» Чимина и Кёнсу, он всеми силами пытался заслужить благорасположение помощника капитана и ему это понемногу удавалось, в первую очередь извинившись и перед ним за глупые подозрения и оскорбления.

Альбрехт вцепился взглядом в Чимина, как только он вошел. Юноша моментально почувствовал сгущающее напряжение Юнги, и посмотрел на него ласково, успокаивающе, но мужчина не поднимал глаз. И снова Тэхён приходит на помощь герцогу, мысленно закатывая глаза в бессилии перед глупостью влюбленного мужчины:

— О, милорд! Если бы на меня так смотрели, как сейчас на Вас, я бы летал в облаках от счастья!

Юнги вскидывает взгляд, сразу попадая в плен светло-карих глаз и мягкой улыбки, что светят только для него, и дышать становится легче.

Ленокс на правах хозяина, приветствовал всех, приглашая к столу. Он выставил перед собой высокого юношу, что сразу привлек внимание своей суровой мужской красотой: смуглое лицо с острыми чертами покрытое легкой щетиной, глубокие черные глаза, нос с небольшой горбинкой, волевой подбородок с ямочкой, черные кудри до плеч.

— Господа, знакомьтесь, это мой сын — Ясон Ленокс, — мужчина сдержанно улыбается.

С Намджуном они были знакомы давно, поэтому капитан Ким представил остальных присутствующих. Ясон сдержанно и почтительно приветствовал всех, но когда Намджун представил своего мужа, он застыл, не сводя глаз с Сокджина. Ни от кого не скрылось, что Ясон был поражен красотой мужчины — зрачки расширились мгновенно, делая его черные глаза еще более демоническими, меж бровей легла складка, показывая глубину его изумления, губы распахнулись в восторженном выдохе. Он так трепетно склонился перед Сокджином, что тот растерянно посмотрел на Чимина. А юноша ответил лукавой улыбкой. Чимин снова хотел сесть рядом с Юнги, но Джин вцепился в него, как в спасательный круг, боясь, что демон с черными кудрями сожрет его своим огненным взглядом. Намджун был на удивление спокоен, так же улыбался вежливо, и казалось не замечал пожирающего взгляда на своего мужа. Тихая беседа между мужчинами о первых впечатлениях от путешествия лилась неспешно, когда раздался громкий голос Тэхёна:

— У Вас необычное имя — Ясон. Откуда оно? Это ведь греческое имя? — и тем самым отвлекает мужчину от неприличного любования своим братом.

Ясон, словно выходит из какого-то гипноза, и смотрит на Тэхёна:

— Да... Вы правы, это греческое имя. Так назвала меня моя мама, — с улыбкой отвечает мужчина, обнажая белоснежные, ровные зубы. — Она гречанка. Я рос под рассказы легенд о ее родине. И назвала меня она в честь героя — искателя золотого руна! — и снова направляет свой взгляд на Сокджина.

— Золотое руно? — нежный голос Чимина разлился по салону. — Никогда не слышал о таком. Что это?

Ясон снова хищно улыбается, переключая свое внимание на юношу:

— Вы никогда не слышали легенду о царевиче Ясоне и аргонавтах? — и увидев, как юноша отрицательно замотал головой, продолжил: — По легенде, для того, чтобы вернуть власть своему свергнутому отцу, Ясон должен был выполнить поставленное ему условие — отплыть в далекую страну Колхиду, за золотым руном — бараньей шкурой покрытую золотыми песчинками. Вместе с ним отплыли его друзья на корабле, который они назвали «Арго», отсюда и их прозвище — «аргонавты». В легенде говорится, что сам великий Геракл был с ними, и путешествие их было опасным и полным приключений.

— И что? Они нашли золотое руно? — глаза юноши горели задором и интересом.

— Да, нашли. Но Ясон нашел что-то более ценное, чем руно, — вновь расплываясь в улыбке, интригует мужчина, многозначно замолкая.

— И что же? — выдыхает Чимин.

— Свою любовь! — глубоким, тихим голосом ответил мужчина, вновь взглядом впиваясь в Сокджина.

— Ох! Это прекрасно! Поехать за сокровищем, а найти истинную ценность — любовь! — восторженно отзывается юноша, не замечая мечтательного взгляда герцога на себе.

— Да. Он встретил прекрасную царевну Медею. Благодаря ей, Ясону удалось победить дракона охранявшего золотое руно, и вернуться и с сокровищем, и с любимой.

— Какая красивая легенда! — чуть ли не хлопал в ладоши Чимин от восторга. — Правда ведь, Чарли? Тебе понравилась история? Я в восторге!

Чимин теребит руку притихшего юноши, не замечая, как Чарли то бледнеет, то краснеет под огненным взглядом Кёнсу.

— Да. Прекрасная легенда, — только и смог выдохнуть юноша, не смея поднять взгляд. С тех пор, как он вошел в салон, Чарли буквально горит от близости любимого мужчины, и не может сосредоточиться ни на беседе, ни на ужине — кусок в горло не лезет. Он понимает, что от мужчины он сегодня просто так не отделается, хоть умело избегал его все это время — прятался, не подпускал, не позволял заговаривать с собой. А сейчас чувствует — разговора не избежать! Что ж, раз все должно раскрыться, то пусть будет сегодня!

— В Греции много мифов и легенд — поучительных, рассказывающих о человеческих страстях, о смелости, о любви!

— О! Я бы с удовольствием послушал все! Это так волшебно! — в восторге зажимает ладони перед собой прекрасный юноша, смотря сияющими глазами на друзей, и снова не замечает мужчину, что готов съесть его одними глазами.

Чимин снова был в черном — в восхитительном черном камзоле с серебряной вышивкой и серой рубашке с тончайшим кружевом под горло, и такими же манжетами выглядывающими из рукавов. Почему-то юношу стало тянуть к черному цвету, находя его все более привлекательным. Может из-за того, что сидящий напротив мужчина, волнующий сердце юноши, любит этот цвет?

— Самые красивые легенды, это конечно же легенды о любви, — таким же тихим вкрадчивым голосом продолжал Ясон.

Чимин затаил дыхание, готовясь услышать новую историю.

— Вот, видите яблоко? — мужчина берет в руки сочный, спелый фрукт, — А ведь когда-то три прекрасные богини перессорились из-за такого плода...

— Как это?

— Боги устроили пир на горе Олимп, пригласив всех, кроме богини раздора — Эриды. Тогда она, решив поссорить богов, подкидывает им золотое яблоко, с надписью «Прекраснейшей». Три богини стали оспаривать этот титул: Гера — богиня семейного очага, Афина — богиня мудрости и искусства и Афродита — богиня красоты и любви...

Чимину вдруг вспомнилась история как он получил такой же титул — «Юсафи», «Прекраснейшая» — и улыбка трогает его губы. Наконец, его взгляд падает на герцога, и юноша поневоле хлопает глазами удивленно и немного растерянно. Взгляд Юнги жадный, горящий, но в нем нет черной ревности, нет сомнения, лишь глубокое чувство и желание. Чимин вспыхивает смущенно и опускает взгляд со вздохом.

— Так кому же досталось золотое яблоко? — голос герцога звучит слишком неожиданно и как-то насмешливо. Сам он давно отдал свое сердце с выжженными буквами «Прекраснейшему», золотоволосому юноше, что сидит с опущенными глазками перед ним.

— Богини не смогли решить спор меж собой и решили спуститься на землю, где им встретился царевич Парис. Они отдали ему яблоко и просили выбрать из них ту, кто достойна этого титула. Гера обещала царевичу сделать его самым могущественным правителем, если он отдаст яблоко ей. Афина обещала сделать его самым храбрым и знаменитым воином. А Афродита — подарить ему самую прекрасную и сильную любовь на земле...

— И кого же он выбрал? — Чимин от нетерпения чуть наклонился к рассказчику.

— Елену Прекрасную... — Ясон наслаждается произведенным эффектом, а сам снова впивается взглядом в Сокджина.

— Что-о?! Какая Елена Прекрасная?! — возмущенно вскрикивает Чимин, вызывая легкий смех у сидящих за столом — все знали эту легенду, кроме юноши.

Ясон так же смеется, но продолжает интригующе:

— Он отдал яблоко Афродите — Парис выбрал любовь! — снова горящий взгляд на Сокджина.

Да сколько можно? Джин уже вскипает не на шутку. Он готов проткнуть вилкой эти демонические глаза. Но решил пока проткнуть прекрасный, сочный, вкусно пахнущий стейк, что только что поставили перед ними. И вдруг, происходит такое, отчего сидящие за столом испытывают шок, а некоторые — удовлетворение. Едва перед Ясоном поставили тарелку с блюдом, как прямо перед его носом сверкает лезвие ножа, молниеносно протыкая и стейк, и тарелку, застревая в блестящей, полированной поверхности стола. Сильная, мускулистая рука Намджуна не спеша отпускает рукоять ножа, а сам он, только один раз посмотрел в глаза Ясону. Тот, нервно сглотнув, все понял без слов — он переходит черту и получил предупреждение — следующий удар будет в его глотку!

— Думаю, Вам это понадобится, чтобы резать мясо, — за Намджуна говорит ухмыляющийся Юнги.

— А попробуйте вытащить! — широко улыбается Тэхён.

Ясон трясущимися пальцами обхватывает рукоять и пытается вытащить нож — с первого раза не получилось. Как и со второго. Даже, до этого сильно нервничающий, Чарли откровенно смеется со всеми. Но снова затихает, едва взглянув в черные омуты глаз Кёнсу. Они смотрят друг на друга не стыдясь и не смущаясь, глазами рассказывая то, что не могут озвучить — что скучают безумно, что губы горят до сих пор от поцелуев, а сердце одного стучит только для другого. Но Чарли снова опускает взгляд, не смея дольше играть в иллюзию...

— Так, кто такая Елена Прекрасная? Вы не досказали, господин Ленокс...

— Самая красивая женщина, что жила на земле, — снова неожиданно раздался голос Юнги, а Чимин удивленно вскидывает на него взгляд, легко улыбаясь ему. — Настолько прекрасная, что ради нее царевич отказался от власти и силы, выбрав любовь, — голос Юнги так волнующе глубок, так проникновенен, а глаза мужчины так сияют в пламени свечи, что юноша забывает дышать и весь покрывается мурашками.

— Но только из-за этой красоты, развернулась такая война, в которой погибли легендарные войны своего времени — Аякс, Гектор, Ахилес... А великий город Троя пал в огне, навсегда исчезнув с лица земли, — как то настороженно продолжил Тэхён, смотря то на Чимина, то на Юнги.

— Ради такой красоты, не жалко и жизни положить, стирая в пыль города. Ради «Прекраснейшей» можно развязать войну и бороться за свою любовь до конца... — Юнги ни на секунду не отвел своих глаз от юноши, пока шептал эти слова своим глубоким голосом, вновь доводя его до дрожи.

Тихое оханье сорвалось с губ Чимина и глаза восторженно расширились. Он вновь сжимает кулачки перед собой, и шепчет:

— Как это красиво! Я не слышал более прекрасной легенды! — и смотрит на своего хёна.

Только Сокджин ничего не слышит, никого не видит. Он весь дрожит внутри, огонь горит в крови, сердце бешено стучит в горле, а колени дрожат. Его нежные ореховые глаза блуждают рассеянно по столу, и медленно поднимаются на мужа. Намджун так же спокоен и сосредоточен, как будто ничего и не было, как будто это не он только что проткнул ножом стол, перед самым носом наглого адмиральского сынка. Сокджин напуган, восхищен и возбужден! Его мужчина так восхитителен, так мужественен, так прекрасен — в тысячный раз Сокджин убеждается в этом! Как идиот, он медленно протягивает мужу яблоко, смотря на него немного нерешительно, но до дрожи тепло и ласково. Намджун принимает плод и улыбается мужу широко, освещая всю каюту своими ямочками на щеках. Через несколько секунд, Намджун почувствовал на своем бедре руку супруга, которая мягко поглаживала его под столом. Пальцы Сокджина, массируя, продвигаются к внутренней стороне бедер, поднимаются выше, мягко на надавливая, пока не доходят до нужно места — к почти возбужденному члену мужа. Намджун косит на него смеющийся взгляд, но увидев глаза мужа, ухмылка исчезает моментально. Никогда еще Сокджин так не смотрел на него — так смотрит, наверное, слепой, узревший свет, так смотрит верующий, увидевший своими глазами бога. В его глазах было не просто восхищение, а обоготворение, обожание и покорность.

Рука так же, все еще мягко и настойчиво, гладит полностью вставший орган. Глаза Намджуна начинают полыхать огнем, губы побелевшие в миг, сжимаются в полоску и Сокджин видит, как его муж прикусил нижнюю губу, а брови слегка изламываются от боли возбуждения. Они понимают — сегодня ночью корабль будет качаться вовсе не от силы волн!

С огромным усилием, рука Сокджина отрывается от паха мужчины и тянется к его руке. Пальцы тут же переплетаются, и не размыкаются до самого окончания ужина. Их больше не интересует ни еда, ни разговоры. Сокджина абсолютно не волнуют ни взгляды между Юнги и Чимином, ни вздохи между Кёнсу и Чарли! Он полностью сосредоточен на своем мужчине: на его пальцах, что ласкают нежно, на его губы, что слегка раскрыты нетерпеливо, от безумного желания прикоснуться к губам любимого!

Как через толщу воды, они слышат голос Альбрехта, подозрительно молчавший до этого:

— Господин Ленокс забыл упомянуть, что богиня Афродита может выполнить любое желание влюбленных, а не только царевича, и не только за золотой плод, — и второй раз за вечер осмеливается посмотреть на Чимина. Ну не может он ничего поделать со своим сердцем! Он понимает, что влюбляется заново! Хотя и не забывал никогда. Как можно забыть эти глаза, эти губы, этот голос! Но так же отчетливо Альбрехт понимает — Чимин занят, сильным и властным мужчиной, что не потерпит никаких соперников. Его ревность Тилль ощутил еще в первую встречу, когда герцог буквально душил его своим взглядом! Возможно Альбрехт и стал бы бороться за сердце юноши, но он понимает — это абсолютно бесполезно! Чимин не принял его когда был свободен, а тем более не примет сейчас, когда сердце юноши занято, и по ощущениям — навсегда!

— Как это?

— Возможно ли?

Вопросы прозвучали одновременно от Чарли и Чимина, и юноши, смущенно смеясь, смотрят друг на друга.

— Возможно! — с улыбкой отвечает капитан, — мы находимся на ее острове. По легенде именно здесь появилась на свет Афродита. И здесь находится грот, где она вышла из морской пены.

— Правда?! — по-детски выдыхает юноша и судорожно обхватывает руку Чарли. — А можно увидеть это место? Я хочу увидеть его — место, где зародилась легенда!

— Можно! — подал голос Ясон, что, наконец-то, кряхтя, вытащил нож из стола, под смех собственного отца. Ленокс старший хлопает его по плечу, все так же посмеиваясь, но с укором в глазах, мол «Заслужил, сынок!»

— Грот всего-лишь в нескольких часах езды отсюда, на западном побережье, — продолжал Ясон, что теперь уставился на юношей. — Я могу отвести вас вместе туда...

— Исключено!

— Это не возможно!

Голоса мужчин прозвучали в унисон — Юнги и Кёнсу уставились на Ленокса младшего сверлящим и нетерпеливым взглядом. Но увидев растерянный и опечаленный взгляд Чимина, Юнги продолжает тихо:

— То есть... одним опасно ехать. Это не только остров богини любви, но и убежище пиратов.

— Мы сопроводим вас! Я ни за что не отпущу вас одних! — голос Кёнсу тверд и не терпит возражений.

Чимин широко улыбается, тормошит Чарли радостно и шепчет тихо, заговорщически:

— Мы увидим место, где родилась богиня любви! Мы попросим ее благословения, Чарли!

Но художник лишь слабо улыбается, зная, что никакие боги, будь даже сама богиня любви, ему не помогут — падшим нет благословения! И в очередной раз прячет взгляд от Кёнсу.

— Тэхён~и, поехали с нами! Разве ты не хочешь попросить богиню благословить тебя любовью? — несдержанно спрашивает Чимин друга, не понимая, что озвучил перед всеми собственное желание.

— Оо-о, нет! — отвечал юноша, поднимая руки перед собой. — Мне, скорее, надо молить дьявола, чем богиню любви, потому что с моей собственнической натурой справится только демон!

— Тогда Вам, господин Ким, надо на Корейский полуостров! — как гром раздался голос Ясона, что совершенно серьезно продолжил: — Именно там находится так называемая роща «Агмауи су» — «Лес демонов». По легенде все демоны Азии вышли оттуда и обитают до сих пор!

Все затихли. Даже счастливо улыбающийся Чимин, испуганно смотрит на друга. Тот лишь ухмыляется:

— Лес так лес, пусть и полный демонов! Я поплыву навстречу своей судьбе!..

*

Ужин завершился в приятной обстановке. Гости поблагодарили хозяев, и покинули каюту. Вечер был необычайно хорош — легкий теплый бриз дул с моря, луна и звезды сияли в полную силу, будто пытались превзойти друг друга. Корабли стояли в свете золотистых сигнальных огней, шелестя убранными парусами, едва заметно покачиваясь. С берега, где в тавернах матросы устроили шумные посиделки, тихо доносилась веселая музыка и громкий смех.

Чимин, за созерцанием прекрасного вечера, и не заметил, что стоит почти один на пристани. Лишь Юнги стоял за его спиной, едва дыша, не отрывая от него взгляда. Юноша оглядывается растерянно. Он увидел, как по трапу их корабля, поднимается Намджун, у которого на руках сидит Сокджин, прижавшись к груди мужа. Они целуются жадно, не скрываясь, не останавливаясь! Чимин охает испуганно «Упадут же!..» Но капитан знает свой корабль и не оступится. Он нес на руках любимого через шторм, а сейчас и подавно донесет! Краснея, Чимин отводит от них взгляд и замечает Чарли, что затих тенью у швартовных буйков. За ним стоял Кёнсу, и огонь его глаз был заметен даже отсюда. «Пусть будут счастливы, пусть только примут друг друга!..» — шептал юноша в темноту и лишь сейчас понимает, что они с Юнги одни! Юноша резко оборачивается к нему, растерянно смотрит:

— Милорд? Думаю, надо вернуться на корабль. Позвольте откланяться...

— Я хотел... предложить Вам прогуляться по берегу. Думаю... немного походить.....по твердой земле... хм... не помешает, — и сам себе мысленно дает звучную пощечину «Я — идиот!»

— Оу!.. Вообще-то я хотел увидеть Минхо перед тем как он уснет. Он наверное ждет меня...

— Прошу Вас, Чимин!.. — прозвучало как-то отчаянно. — Я объясню ему, что это я Вас задержал! Прошу... останьтесь... со мной! — и вновь смотрит огненными глазами.

— Хорошо... — тихо выдыхает юноша и отворачивается, направляясь к песчаному берегу. Мужчина идет вслед за ним, пряча подрагивающие от волнения руки, за спиной.

Они идут вместе, рядом... и молчание не было неловким, а каким-то уютным, успокаивающим... Все же первым заговорил Юнги:

— Мой сын очень привязался к Вам, Чимин. И я, честно сказать, очень рад этому!

— Я то же рад безмерно! Минхо замечательный, прекрасный мальчик! Я люблю его очень! Его не любить невозможно! И Джинхо я просто обожаю, но, боюсь, герцогиня его не отдаст ни за что! — тихо смеется юноша.

Но Юнги ответил немного серьезно, чуть опустив глаза:

— Джинхо было все лишь пять дней от роду, когда умерла их мама — графиня Весминская — моя покойная супруга... Герцогиня сама заботилась о нем с младенчества, и очень привязана к нему...

— Я не знал... Примите мои соболезнования, милорд, — так же притих юноша.

— Благодарю. Не стоит больше говорить об этом. Просто... я хотел сказать, что не всегда был для них хорошим отцом, Чимин.

Юноша неверяще смотрит и Юнги слабо улыбается, опуская голову. Но потом вздыхает тяжело и с силой сжимает пальцы в кулак.

— До... смерти моего отца, я... не интересовался ими должным образом. Был занят... чем угодно, но не ими. Я многое пропустил в их жизни, о чем жалею сильно.

— Вы замечательный отец и любящий сын. Я сам видел это. Возможно Вы и упустили что-то в их жизни, но сейчас, я вижу Вашу искреннюю заботу о них... и любовь! А это самое главное! Вы семья! Это чувствуется...

Чимин снова тепло улыбается и смотрит в лицо мужчине. «Как же он красив, Всевышний! Нет сил противостоять этому притяжению! И все же — я люблю его!». Он вздыхает тихо, переводя взгляд на море, что спокойно серебрится под луной, смотрит на звезды, что так сияют на темном небе, как глаза мужчины, что идет рядом.

— Вы любите море? Я наблюдал... случайно, как Вы любуетесь им, сидя на реях, и думаете о чем-то. Может... о ком-то?

— Да. Люблю, — широко улыбается юноша, немного останавливается, поворачиваясь к морю. — Я родился на берегу моря. Сколько себя помню, море всегда было со мной, за исключением того времени, что я жил в Париже. Глядя на море я вспоминаю о своем доме, о моих родителях. Я потерял их когда мне было четырнадцать — папа погиб в море, а через год умерла моя мама, — голос юноши болезненно тих, но в ней не было горечи — память о родителях была светлой. Чимин каждой клеточкой тела чувствовал тепло исходящее от Юнги, его волнение и участие.

— Вы остались сиротой в столь раннем возрасте? — голос мужчины полон неподдельного беспокойства.

Чимин оборачивается к нему, тепло улыбаясь:

— Со мной был Сокджин, мой хён. Он мой опекун с тех самых пор. Джинн~и самый добрый человек на земле! Все, что у меня есть — это только благодаря ему и я ему бесконечно благодарен за все!

— Я рад, что он есть у Вас! Сокджин действительно замечательный человек! «Значит и я буду благодарен ему до конца своих дней. Если бы не он, я бы не встретил тебя, мой ангел!»

Чимин смотрит на него нежно, обнимая себя руками, чуть ежась от холода — стало немного прохладно к ночи. Юнги подходит медленно, но решительно, немного пугая своим взглядом юношу — «Неужели поцелует?». Но мужчина лишь скидывает свой камзол и накидывает на плечи юноши. Он стоит так близко, что дыхание сбивается от волнения и колени дрожат, заставляя юношу ухватиться за локти мужчины. Юнги жмется ближе, медленно сжимая ворот камзола у шеи юноши, совсем легко проводит пальцем по подбородку. «Сейчас точно поцелует!», но мужчина лишь сильно сжимает губы и отступает на шаг. Чимин весь дрожит внутри и судорожный выдох срывается с пухлых губ.

— Холодно... — то ли спрашивает, то ли утверждает Юнги.

— Да... Вернемся к кораблю, милорд?

— Как пожелаете...

Мужчину буквально трясет. Он был так близок только что к своей безумной мечте — коснуться самых желанных губ! Каких ему усилий стоило отступить не знает никто! Они не спеша поворачивают обратно, только теперь обоим немного неловко из-за упущенного момента. Юноша придерживает пальцами полы камзола, кутаясь сильнее, окутывая себя ароматом мужчины, проводит щекой по воротнику и ему так приятно, так легко.

— Сегодня просто прекрасный вечер! Вы не находите, милорд? И ужин был замечательным! Адмирал очень приятный человек.

— В отличии от собственного сына... — как-то зло усмехается мужчина.

Чимин смеется, глядя на него:

— Он забавный!.. И его истории мне очень понравились...

— Он просто пытался привлечь ваше внимание...

— Скорее привлечь одного конкретного человека, — снова смеется Чимин, а мужчина улыбается в ответ, вспоминая ситуацию с ножом.

— И все же... эта история не дает мне покоя, — тихо продолжил юноша. — А Вы... Ваша Светлость, чтобы выбрали Вы, если пред Вами предстали три богини, предлагая такие соблазны?

Чимин немного опережает мужчину, становясь к нему лицом, и медленно шагая спиной назад, ждет ответа. Юнги слегка замедлил шаг, опустив голову, но потом решительно смотрит:

— Еще недавно, я без каких-либо сомнений, выбрал бы дар Геры, но сейчас... сейчас отдал бы яблоко Афродите. Потому что понял — без любви ничего не имеет смысла! Никакая власть, сколь могущественной она не была, ни какая сила, какая бы она не была безграничная, не могут принести столь глубокого счастья и волнения души, как любовь. Поэтому... я принял бы ее дар.

Они стояли друг перед другом, смотря прямо в глаза, что у обоих сияли от внутреннего трепета. И так хорошо на сердце у них, так спокойно, словно весь мир вокруг только для них двоих. Чимин видит, как медленно рука мужчины тянется к нему, раскрывая ладонь, где переливалось спелым красным цветом яблоко, так похожее по форме на сердце — влюбленное, тоскующее, жаждущее счастье сердце... сердце мужчины, что вручает ему его сейчас.

Глаза юноши изумленно расширяются, и он интуитивно кутается сильнее в камзол Юнги. Он смотрит не отрываясь в его глаза, когда протягивает руку сам и обхватывает пальцы мужчины, становясь чуть ближе.

Юнги снова дрожит, он и не скрывает своего волнения. Он любит и просит любви в ответ! Он жаждет, он умирает — так хочет этой любви! Он признает свои ошибки, свою глупость, кается перед всем миром, что был слеп и глух к собственным чувствам! И обхватывая второй рукой маленькую ладошку, клянется, что больше ни за что и никогда... ни за что и никогда не будет отказываться от своей любви, от своей судьбы! От Чимина!

Юноша улыбается ярко, открыто, широко, сияя счастьем... и принимает яблоко... принимает любовь! Он смущенно отворачивается, все еще улыбаясь и медленно идет к трапу.

— Чимин? Я могу Вас попросить кое о чем?..

— Да, конечно, Ваша Светлость.

— Я могу попросить Вас... называть меня... по имени. Прошу Вас...

Чимин немного замедлил шаг, слегка отвернувшись, как бы не решаясь. Но потом смотрит с улыбкой, от которого теплота и волна удовольствия накрывает мужчину, что стоит рядом.

— Хорошо, милорд... Юнги! — сам себя поправляет юноша.

Больше они не говорили ни о чем до самой каюты. Да и ненужны им больше никакие слова — так их переполняли чувства, так было тепло на душе и легко на сердце! Лишь когда они поднимались на палубу, Юнги позволил себе взять юношу за руку, и не отпускал, легко и нежно сжимая, до самой двери. Они стояли, не решаясь попрощаться, расстаться на эту ночь, все топтались на месте, все также держась за руку. Чимин смущенно вздыхал, когда услышал странный шум. Он сначала не придал этому значения, но звук повторился снова и снова, пока юноша не осознал, что это... долгий, сладкий, протяжный... стон! Он в ужасе вскидывает глаза на мужчину, краснея как то яблоко, что у него в руках. Но когда до них донеслось протяжное «Намджу-у-ун!..», Чимин чуть не упал в обморок от стыда. Юнги, смеясь подхватывает его на руки, и юноше приходится вцепиться ему в плечи, горя красным пламенем смущения. Последующее «Оо-о, Джунн~и!» заставляет забиться юношу в панике.

— Милорд... я пойду... о Всевышний! — стоны участились, и казалось, их никто и пытался хоть как-то заглушить. — Д-доброй ночи!.. Спасибо... ох!.. за вечер... — и под сладкое «А-аааа, да-а!» исчез за дверью.

Юнги еще долго тихо смеялся, согнувшись и упираясь руками на колени. Он мысленно, пожал крепко руку капитану, и пьяный от счастья ушел в свою каюту. Он лежал на мягкой постели, раскинув руки в стороны, смотря сияющими глазами в потолок, и в сотый раз корил себя за прошлые ошибки. Почему нельзя было вот так сразу — не прятаться, не злиться на себя, не позволять ревности овладеть собой, а вот так — просто разговаривать, смотреть, касаться, смеяться... просто любить? И мужчина благодарит все и вся — жизнь, судьбу, море, луну, солнце, ветер и звезды! Благодарит за счастье!

Чимин лежал уткнувшись лицом в подушку. Стоны не утихают, но юноша больше не смущается — его хён безумно счастлив, и Чимину хорошо от этого. Он вновь и вновь прокручивает в голове этот вечер, вспоминая каждый его взгляд, каждое слово. Теперь, в памяти юноши навеки запечатлен этот момент — когда Юнги протянул ему яблоко, наряду с воспоминанием об их встрече в грозу, об их объятии в ливень! Юноша смотрит на наливное спелое яблоко, что лежит перед ним на подушке, и ему кажется, что оно начинает отливаться золотом, а через тонкую сладкую кожуру, начинают просвечиваться мерцающие буквы... Чимин засыпает абсолютно счастливым!

О, если бы счастье было возможным для всех — сразу и всем! Но вместе со счастьем всегда ходит горечь! И если счастье в тот вечер прогуливалась не спеша по песчаному берегу, то горечь осталась стоять у швартовных буйков...

────༺༻────

Кёнсу притягивает его к себе немедля — нет больше никаких сил терпеть! Так сильно сердце не любило никогда, так страстно тело не хотело никого! Глаза не могут насытиться красотой его лица, руки не могут остановиться, пытаясь объять его всего, губы горят жаром страсти, и только бархатная кожа ангела сможет остудить их!

— Люблю... люблю... люблю тебя! — голос мужчины готов срываться до утра, лишь бы ангел позволил, лишь бы его прекрасный небесный ангел принял!

Чарли позволяет. Сам жмется ближе, всхлипывает нежно между поцелуями. Позволяет рукам близость, позволяет губам гореть на коже, позволяет голосу проникать в самое сердце... позволяет в последний раз! Он отчаянно хочет слышать «Люблю!..» — в последний раз! Безумно хочет огненного поцелуя — в последний раз! Он цепляется за его плечи со стоном — в последний раз! О! Как же он любит! И падший ангел понимает, что никогда так не любил, и не полюбит никогда больше! Когда поцелуй разрывается, а вместе с кислородом в кровь возвращается реальность, Чарли отпускает его плечи, отходя на шаг назад. Но его самого еще держат, не отпускают, и не собираются!

— Отпустите меня, Кёнсу, и мы с Вами простимся... — голос дрожит, руки дрожат и сам он весь сотрясается от удушающего отчаяния.

— Нет! — хриплое, твердое, безапелляционное «нет».

— Отпустите. Вам же будет лучше без меня! — истерика тихо накатывает, не оставляя шанса остаться спокойным.

— Нет! Нет! Ни за что! Никогда!..

Значит придется сказать, значит придется упасть в его глазах на самое дно ада! Ангелу придется сложить крылья, и рухнуть вниз! Он обхватывает дрожащими руками его мужественное лицо, и смотрит в его любящие, еще не искаженные презрением и отвращением, глаза.

— Я... — как решиться, как сказать глядя вот так прямо — не возможно! Чарли опускает взгляд и выдыхает: — Я принадлежал одному мужчине до не давнего времени. Я был его любовником почти четыре года. Он содержал меня. Я жил на его деньги, и отплачивал ему за заботу своим телом...

Чарли чувствует как онемели руки мужчины, застыв на его спине. Слышит, как остановилось его дыхание. Он весь напряжен — кровь застыла в жилах, сердце стучит где-то в ногах, а легкие отказываются принимать кислород — он не может вздохнуть!

— Пусть! Это не важно! Мы сделаем вид, что этого не было!..

Что?.. Как?.. Разве такое возможно? Чтобы приняли и простили такое? Сердце рвется на части — готово разорваться от безумного счастья, но тут же осыпается пеплом горечи — значит придется падать еще ниже, значит придется сказать... Но на этот раз Чарли поднимает свой взгляд.

— Этот мужчина... выкупил меня из одного места, где я работал полгода. Он... выкупил меня... из борделя, где я... обслуживал разных мужчин.

Руки, что до этого сжимали отчаянно, как-то безжизненно повисли. Губы, что недавно обжигали поцелуем, сжались в белеющую полоску. Глаза, что только что ласкали бескрайней нежностью, пусты!

Чарли твердо решил не плакать. Он знал на что идет. Знал, чем все закончится. Так почему же они все равно текут, глаза застилая? Мешают смотреть в эти черные омуты, на это лицо, желаннее которого нет и не будет. Он отчаянно зажмуривается, думая, что выжмет все слезы сразу, но они все равно подступают, выплывают на ресницы и падают, катясь по щекам.

— Этот мужчина... герцог Эссекский? — словно раскаленной плетью по сердцу голос мужчины.

— Да.

Кёнсу как-то странно кивает — то ли соглашается, то ли прощается. Больше он не смотрел на него, уставившись на собственные сапоги. Он повернулся и зашагал было к пристани, но резко разворачивается и обхватывая Чарли за локоть, тащит его, не сопротивляющегося, к трапу. Они молча прошли всю палубу, молча спустились в каютный отсек, молча подошли к двери в каюту Чарли. Он не отпускал его руку за все время пути — не сильно — он не делал юноше больно. Больно сделали ему!

— Не думай ни о чем. Постарайся поспать.

Он не взглянул на него ни разу от самых буйков. Не посмотрел и сейчас, оставляя его одного перед дверью. На этот раз точно все...

────༺༻────

В каюте жарко. Жарко от огня двух тел, что идеально переплетены меж собой. Последние толчки самые сильные, самые глубокие. Поцелуй перед оргазмом самый сладкий. Хриплый шепот перетекает в дрожащий стон. И вот она — эйфория любви, дрожащей звездой взрывается над ними, осыпает их искрами, оседает серебряной пылью на их влажные тела. Они смотрят друг другу в глаза, сразу, едва только могут поднять тяжелые от экстаза веки. Джину казалось, что не может быть уже лучше, чем есть сейчас. Но, оказалось — может! И каждый раз — нет, не как первый раз, а в сотни, тысячи, миллион раз лучше! Уже нет робости и смущения, есть трепет и обожание! Нет стеснения и неуверенности, есть страсть и нежность!

По телу еще проходят импульсы наслаждения, когда ему начинают зацеловывать, обхватив обеими руками, прекрасное лицо. Он все еще в нем. Они знают, что этого еще мало, что они будут любить друг друга до утра. Возбуждение не спадает, а накатывает по новой, стоит только вспомнить, сверкнувшее как молния, лезвие ножа. Вспомнить длинные пальцы, сильные руки, что обхватывали рукоять. Джин обхватывает пальцы мужчины, подносит к губам, целует влажно каждую, обхватывает покрасневшими губами, обсасывает фаланги, языком облизывает ладонь. Его мужчина снова хочет начать движение, Джин чувствует как напряглись его бедра, но он не разрешает. Упирается коленями, хочет вытолкнуть мужчину меж них. Намджун недоумевает, он сотрясается от желания. С висков капает прозрачная капля пота, влажные длинные волосы липнут к шее, к лицу, руки, упирающиеся на постель, бугрятся мышцами, что перекатываются под загорелой, блестящей от испарины, кожей. Но, все же, он послушно выходит из трепещущего нутра любимого. Джин тут же переворачивается, грациозно перекатываясь по белоснежному покрывалу. Он приподнимает бедра, и упирается ягодицами в пах любимого мужчины. Утыкается лицом в постель и руками медленно проводит по своим волосам, собирая их в одной руке. Он так же медленно, обхватывает свободной рукой пальцы мужа, заставляя его взять собранные волосы в кулак. Намджун понимает сразу — он сильнее сжимает волосы, рывком тянет Джина на себя, заставляя прогибаться. Он медленно наматывает волосы на кулак, с каждым мотком заставляя сильнее вытягивать шею, Джину приходится опираться на локти, так сильно прогнул его мужчина. Намджун пристраивается, но он даже не направляет себя рукой — тяжелый налитый кровью и влажный от собственной спермы член встает ровно к нутру, слегка припухшему, нежно-розовому отверстию. Какой же его любимый красивый! Везде красивый! От первого каштанового волоска на голове до наманикюренного пальчика на ноге. Он совершенство!

Едва багряная головка проскользнула внутрь, мужчина услышал утробное «Да-а!..». Он хотел именно так — быть натянутым по самые яйца и оттасканным за волосы! Джин содрогается — он кончил сразу, как Намджун вошел в него. Но он не сдастся так скоро. Сквозь оргазм, он сильнее жмется, шире расставляет колени, позволяет брать глубже, требует скорости, требует силы, требует властности! Сегодня его мужчина, как первобытный древний войн, показал всем, что он принадлежит только ему, показал, что проткнет кинжалом любого, кто посмотрит на его человека, на его любимого! И он хочет отдаться своему мужчине с животной страстью. Он покажет свою покорность, он попросит клеймо — сегодня он хочет принадлежать своему мужчине весь, без остатка!

Его берут так, как именно он хочет! Его любят так, как именно ему нужно! Еще никогда Джин так не отпускал себя, так не отдавал себя! Он плачет, от дикой страсти, от поглотившего их сумасшествия. Мокрые пятна на покрывале, белесые струи на коленях, и горячая сперма стекающая по бедрам из «дышащего» колечка нутра. Они падают рядом — Джин уткнувшись лицом в покрывала, Намджун на спине раскинув руки и ноги. Его грудь ходит ходуном — так сбито дыхание. Они тянутся пальцами, обхватывают, и смотрят... Легкая, обессиленная улыбка касается губ Сокджина. Снова тянутся сильнее, обхватывая мокрые плечи друг друга, утыкаясь лбом, прикрывая глаза. Но едва проводят пальцами по влажной шее, понимают — будет еще схватка, будет еще огонь, будет любовь...

— Джин...

— Тшш... — и накрывает пальчиком его губы, — не говори ничего! Сегодня ты все сказал, до конца наших дней, на все наши последующие жизни и перерождения! Я только твой! А ты лишь мой! И ничто всей Вселенной этого не изменит!

О, эта ночь запомнится каждому, кто обитал на этом корабле! Но и она, какой бы не была незабываемой, не вечна. Вот уже звезды бледнеют на розовеющем небосклоне. Луна у самой кромки неба, уступает свою власть золотому светилу. Но перед тем, как окончательно окунуться в светлые покрывала наступающего дня, она вспоминает их лица: спокойное и нежное лицо юноши во сне, что пальчиками сжимал спелый плод в руках; счастливое лицо мужчины, раскинувшегося морской звездой на постели и только-только сомкнувшего глаза; бледное лицо юноши, по которому тихо текли прозрачные слезы, и прижимающий браслет с голубыми звездами к груди; почерневшее от боли лицо мужчины, что и не думал смыкать глаз, и сидел у холодной стены, прижав колени к груди, на которой растянулись кровавые разводы от ногтей; два лица, что почти одно — так близко дышат, так сплетены телами, так ласкают руками, так тянутся губами. Но одно лицо луна запомнила больше всех — лицо юноши, чьи глаза восходящее солнце окрашивает в нежную карамель днем, а ночью полыхают черным огнем. Этот юноша всю ночь думал не о человеке, не о ангеле, ни о боге — он думал о демоне...

────༺༻────

День выдался теплым, солнечным. Легкий бриз развевал золотистые волосы юноши, что стоял на пристани в легкой рубашке и жилете, полностью расшитом жемчугом. Лицо его сияло счастьем, губы расплывались в улыбке, когда перед ним появился Юнги, снова весь в черном. Они стояли непозволительно близко. Чимин развернулся к мужчине полубоком, позволяя обхватить свою ладонь, которую тут же поднесли к губам.

— Юнги!..

Сердце мужчины екнуло, когда он услышал свое имя, и брови надломились в наслаждении от сладости голоса юноши. Детские крики донеслись с палубы, и они повернулись к ним. Краем глаза Чимин увидел, как Чарли спускался по трапу на пристань, бледнее своей белоснежной рубашки.

— Джинхо!.. — голос Юнги полон нежности. — Я не знаю, что делать с этим сорванцом. Он житья не дает Субину!

Чимин смеется с несущихся по палубе детей, за которыми бегают гувернеры. Но когда замечает во главе всей ватаги Кима Себастиана, его веселью нет предела. Он смеется звонко, практически сгибаясь пополам, одной рукой опираясь на мужчину, что тоже улыбается.

— Юнги! — единственное, что может произнести юноша. Но увидев, как улыбается мужчина, затихает, медленно успокаиваясь, все больше и больше попадая под магию улыбки Юнги. Впервые он видит, как широко расплываются губы мужчины, как обнажаются мелкие белоснежные зубы и темно-розовые десны. Чимин заворожен — более трогательной улыбки он никогда не видел. «Сладкая! Сахарно сладкая!». И юноше до безумия захотелось поцеловать эту улыбку... Чарли стоял рядом тенью, не замечая ни их радости, ни их улыбок. Кёнсу стоял поодаль, разговаривая с нанимателем лошадей и проводником. Наконец, Ясон Ленокс соизволил появиться, сверкая белоснежной улыбкой на смуглом лице. Он принес извинения за задержку, и все подошли к лошадям.

— Ох! Ваша Светлость... то есть, Юнги, — голос юноши немного неуверенный и извиняющийся, — Я не совсем уверенно сижу в седле и не могу пока должным образом управлять лошадью. Могу я поехать вместе с Чарли? Мне так будет спокойнее.

— Да, конечно... как Вам будет удобнее.

«О, если бы я мог взять тебя к себе в седло, а ты бы, раздвинув свои коленки, прижался бы к моей груди, и мы могли бы обниматься всю дорогу» — но мужчина лишь вздыхает печально, завистливыми глазами смотря, как юноша садится в седло к Чарли, боком, свесив ноги с одной стороны. Он обнимает художника одной рукой со спины, и откидывается ему на худую грудь.

— А теперь, мой хороший, мой прекрасный друг, ты расскажешь мне, что случилось!

И тут же из глаз Чарли посыпались слезы, и он всхлипывает, прикрывая лицо одной ладонью.

Лошадь ехала, практически сама по себе, давно уже приученная к этой дороге. Кёнсу был в самом начале небольшой группы всадников — с ними ехали еще шесть человек охраны и несколько слуг. Ясон, как предводитель процессии, кричит с улыбкой: «Вперед, мои аргонавты!», вызывая легкий смех всадников. Но только двум юношам, что были в самом конце группы, не до смеха. Чимин утирает его слезы рукавом нежно-молочной рубашки и тянется за платком в дорожной сумке.

— Не плачь, мой хороший! Все так плохо? Он тебя обидел?

Чарли отрицательно мотает головой:

— Нет. Я... я его обидел! Я сделал ему больно!

— Чем может обидеть такой нежный ангел как ты? Прошу, расскажи, и мы вместе придумаем, как помочь вам.

Чарли улыбается сквозь слезы горько, не поднимая глаз:

— Ничего не поможет. И я не такой невинный, как тебе кажется... — снова ему приходится признаваться, но на этот раз ему не страшно — он чувствует, что юноша его не оттолкнет, возможно осудит, но не оттолкнет. — Я работал в борделе, Чимин! Мальчиком для утех... — он видит как расширились глаза юноши от ужаса.

— Тебя заставили! — не вопрос, а утверждение. — Тебя принудили! О, Всевышний! Чарли, мне так жаль, что тебе пришлось пройти через это!

— Я был там добровольно, Чимин. Меня никто не заставлял. Я работал за деньги и отдавал свое тело мужчинам тоже добровольно. — горько заключил свою исповедь юноша.

— Тебе так трудно жилось, мой хороший? Не плачь! Теперь ты здесь, с нами. И я поговорю с братом, ведь так нельзя. Вы же любите друг друга!

Чарли снова заливается слезами, и не понятно даже, кто кого придерживает в седле — Чарли Чимина или наоборот.

— Люблю, Чимин! Очень люблю! Больше жизни люблю! Но не буду с ним.

— Почему же, Чарли? Я уверен, мой брат все поймет и простит. Хотя тебя не за что прощать. Ты ни в чем не виноват! Это жизнь тебя заставила, пойти на такое! Но ведь сейчас все хорошо? У тебя прекрасная работа. Я думаю, герцог щедрый человек, и ты не будешь больше нуждаться в деньгах. — быстро тараторил юноша, невольно волнуясь сам.

Он смотрит на Юнги, что глаз с них не сводит, и замечает его темный взгляд и сложенные хмуро брови.

— Ох, Чарли! Он смотрит! Что мне делать с его ревностью? Он даже к тебе ревнует!

Плачущий юноша ухмыляется еще горче:

— Он не ревнует, Чимин, — и видя вытянувшееся лицо юноши, продолжает: — Он боится! Боится потерять тебя!

Чимин вздыхает, смотрит на мужчину печально:

— Я знаю, что он любит меня. И я его люблю. Только я не знаю, что нам делать. Мне кажется, я начинаю понимать его. И, думаю, все было бы гораздо легче, будь он простым моряком, как я и думал изначально. Но сейчас не это главное, — серьезно говорит юноша, — а ты и Кёнсу! Вам нужно поговорить еще раз!

— Ни за что! Я не могу даже в глаза ему смотреть! И подойти к нему я не осмелюсь!

Чимин слегка задумался, словно обдумывал что-то, а потом говорит с улыбкой:

— Все будет хорошо, Чарли! Вот увидишь, вы будете вместе! — чем вызвал новый поток слез юноши.

Зачем он только поехал с ними? Почему не остался в каюте, утопать в собственных слезах. Да только слова того зеленоглазого капитана, так и застряли в голове — «Афродита может исполнить просьбу влюбленного...». Ведь бред же, просто сказка, миф... Так почему сердце верит в эту сказку? Почему сердце надеется все равно? Хотя оно умерло в тот самый момент, когда он оставил его одного у двери, а сам ушел, не оглянувшись... Нет, надежды нет.

*

Кёнсу ехал впереди всех. Никто не видел его застывшего лица, его пустых глаз. Прошлая ночь была самой страшной в его жизни. Ночь — но не вечер! Этот вечер... когда его ангел признался, открылся ему. Зачем он это сделал? Зачем открылся? Ведь мог же промолчать, просто не сказать — мужчина не узнал бы ничего! Но Чарли предпочел быть честным перед ним — значит любит! Он помнит как целовал его, как ему отвечали трепетно, нежно, как сияли эти глаза, цвета неба, как обнимали, словно ждали всю жизнь его, только его! И что он сделал? Как поступил с покаявшимся ангелом? Оставил одного стоять перед дверью, словно бездомного котенка, что ждал тепла, ждал понимания, прощения. Он знает — Чарли едет позади, а оглянуться, посмотреть — нет сил. Герцог Мин едет с ними рядом, но Кёнсу понимает — мужчина едет ради Чимина, а иначе Эссекский валялся бы сейчас в пыли на дороге, а он, сидя на мужчине, с огромным удовольствием, дубасил бы его размашисто.

Кровавые борозды от ногтей на груди побаливают, но по другому он не мог — хотелось достать собственное черное безжалостное сердце и раздавить. Он оставил его, добавляя к его страданиям еще и безнадежность... Кёнсу знает одно — он любит его! А все остальное не имеет значения. Он заставит его забыть про всех... других... О, дьявол! Как же это... больно знать, что его ангела... трогали... использовали... другие мужчины! А один из них едет рядом с ним сейчас! В бессильной ревности, Кёнсу оглядывается резко назад, видя опущенную голову юноши на плече у Чимина, а его брат смотрит на него с тревогой и надеждой. Герцог теперь позади них, глаз с Чимина не сводит. И в этот момент мужчина понимает, что не отдаст, ни за что не отдаст своего... любимого! Решение приходит моментально. Он разворачивает коня, быстрым шагом направляясь в конец группы, и пристраиваясь ближе к Юнги. Он подъезжает настолько близко, чтобы его мог расслышать мужчина. Герцог недоуменно смотрит, но не спрашивает ничего.

— Чарли мой! И я ни за что его не отдам! Если вдруг решите встать между нами, я просто размозжу Вам голову о первый дорожный камень! Он будет только со мной! Вам все понятно, милорд?

Юнги смог лишь ошеломленно кивнуть согласно, а потом моргает быстро и как-то странно улыбается:

— Да... я все понял... Вы размозжите мне голову.

— Да. Именно, Ваша Светлость!

На лице Кёнсу нет и тени улыбки, он смотрит сверля взглядом, полный решимости. Они кивают друг другу, и мужчина вновь устремляется вперед, в начало процессии. Чимин и Чарли взволнованно смотрят, они ничего не слышали, но понимали, что короткий разговор был серьезным. Знать бы о чем?..

*

Дорога оказалась длинной и долгой, но все вокруг было таким дивным, ярким, непередаваемо красивым. Островная природа была пышной и изумрудно-зеленая растительность разбавлялась невероятными пятнами цветов. И всем этим, юноши любовались под аккомпанемент звонкого птичьего пения. Чимин перебрасывался короткими счастливыми взглядами с Юнги и неизменно получал легкую улыбку в ответ.

Когда достигли пещеры, солнце уже склонялось к закату. Мужчины начали разводить костры, прислуга готовить все к ужину на природе. Ясон, не умолкая рассказывая об истории этого места, подвел их пещере, вход в которую был с берега. Вода затекала в нее по колено, и войти туда, и при этом не намочить ноги, не представлялось возможным. Пока юноши осматривали вход, Ленокс подвел к ним пожилую женщину — хранительницу грота Афродиты, жрицу богини любви. Она не понимала ни английского, ни французского языка, но Ясон очень ловко все переводил.

— В грот можно входить только по одному. Идти нужно только ногами — плыть нельзя! В глубине есть алтарь богини, где можно преподнести ей дар и попросить о благословении. Там довольно темно, но сам алтарь освещается через широкое отверстие в потолке пещеры. Так-что, не пропустите, — улыбается белоснежно мужчина.

Ленокс вновь внимательно слушает старушку, и вновь обращается к юношам, что взволнованно смотрят.

— Одному из вас можно подняться в храм богини над гротом. Ну как храм, — неопределенно машет руками мужчина, — то, что от него осталось. Там можно вознести молитву богине. Ну так — кто куда пойдет?

Чимин утаскивает юношу в сторону и шепчет горячо:

— Ты пойдешь в грот Чарли! Не спорь! Ты пойдешь туда, и попросишь... очень сильно попросишь о любви, о ее благословении! Она тебя услышит, увидит как ты любишь... как он любит тебя!

— О, Чимин! Если бы все было так просто...

— Когда любишь — все просто! Нет ничего прекраснее любви, ничего важнее этого чувства! Просто подумай, Чарли — ты оказался здесь, за сотни миль от родного дома, в месте, где родилось олицетворение самой любви! Ты вновь встретил человека, о котором думал два года! Разве это не судьба? Не смей даже думать, что у вас нет будущего! Вот, — юноша достал из широкого рукава красное яблоко, — отдай ей это! Оно не золотое, но его отдал мне человек с золотым сердцем!

Юноша с такой теплотой смотрел на плод, будто это действительно было горячее сердце мужчины, вспоминая момент, когда он протягивал его ему, его глаза...

— Тебе отдал его Юнги? То есть милорд Эсексский?

— Да... — выдохнул юноша, вновь не замечая, с какой легкостью Чарли произнес имя мужчины.

— Но, Чимин...

— Никаких но... Иди... иди к ней и моли изо-всех сил!

Юноши смотрят друг на друга, и слабая улыбка освещает лицо Чарли. Но самое главное — Чимин увидел проблеск надежды в глазах юноши! Он жмет ему ладонь и легко толкает ко входу... Чимин все еще смотрел вслед исчезнувшему в темноте пещеры, юноши, когда услышал воркующий голос Ясона:

— Господин Паке? Вы позволите сопроводить Вас в храм богини?..

— Не позволит! — сталь в голосе Юнги не терпел возражений.

Чимин смотрит ошеломленно, оборачиваясь к мужчине, и улыбается нежно.

— Да. Не позволю. В храм к богине любви нужно идти с человеком, который важен для тебя! Важен и нужен!..

Земля уходит из-под ног мужчины, голова кружится в хороводе взрывающихся звезд, сердце стучит в горле. Ему только что сказали, что он важен и нужен! Он в безумном порыве шагает к юноше, смотря горящими глазами в это золото янтаря, что закатное солнце делает невероятно прозрачным, и обхватывает руку прижимая к груди — дает почувствовать свое ответное чувство.

— Да... — выдыхает мужчина, — только с ним!

Мир в тот миг перестает существовать для них — только эти глаза, что вобрали в себя весь смысл жизни, и рука в руке... навсегда! Они поднимаются по узкой тропинке, под изумленные взгляды мужчины и жрицы древней богини, и никто не заметил, еще одного человека, проскользнувшего в грот...

────༺༻────

В пещере темно, лишь струящийся свет с каменистого потолка освещал пространство в центре, где прямо из воды поднимались гладкие ступени к широкому алтарю. Чарли уже намочил ноги по колено, когда заходил, а идти еще далеко, и по ощущениям глубоко. Он медленно снимает одежду, оставляя ее на выступающем камне, и абсолютно обнаженный идет в воду. Море теплое, как парное молоко. Оно здесь, в пещере, не волнуется, не шумит, нет даже ряби по гладкой, как зеркало, поверхности.

Юноша идет немного не смело — ему страшно! Страшно просить, страшно предстать перед богиней... таким... Но он идет, не останавливается... Вода касается его коленей, медленно шаг за шагом поднимается до бедер, расходится кругами от стройного, гибкого тела юноши. Он идет... вода по пояс... она принимает его без волнения, как ртуть. Стопы чувствуют как песчинки под водой сменяются гладким каменным дном... Вода по грудь... а алтарь не близко, но юноша идет, он помнит, что плыть нельзя... Он задирает подбородок — вода по горло... еще шаг... глубокий вздох — и Чарли исчезает под водой.

Глаза в темной воде выхватывают косые, длинные лучи белого света, что проходят через всю толщу воды. Он идет к ним. Пальцы пытаются обхватить воду как опору, но она теплой волной проходит сквозь них. Чарли видит как лучи, постепенно окрашиваются в золотистый цвет. Теперь он стоит весь в свете преломленных лучей. Он проводит по ним руками, трогает как струны, смотрит вверх... Ему бы всплыть сейчас, глотнуть воздуха... но он идет. И вот первая подводная ступень... вторая. Темная от воды макушка появляется над гладкой поверхностью воды. Снова шаг по ступеням... судорожный вздох, воздух с трудом проходит сквозь сжавшееся горло. Чарли дрожит, он хватается пальцами за край алтаря, и пытается отдышаться. Вода едва прикрывает его бедра. Он трясущимися руками, медленно кладет яблоко на алтарь, что тут же окрашивается в золотой. Юноша изумленно смотрит, и поднимает голову к потолку — весь свет в пещере золотой! Заходящее солнце, перед тем как утонуть в море, выплеснуло все золото из себя, окрашивая все вокруг драгоценным цветом!

Чарли смотрит на свои руки, что светятся теплым золотом, на свою грудь, с которого стекают золотистые капли... Он прикладывает сложенные ладони к сердцу, и прикрывает глаза... «Прекрасная богиня... я не смею просить у тебя любви... я не достоин ее... Но прошу — даруй любовь ему! Тому, кого люблю всем сердцем! Тому, в ком моя жизнь! Пусть он полюбит сильно! Пусть эта любовь принесет ему счастье и покой души... на всю его долгую и прекрасную жизнь! Прошу тебя, Прекраснейшая! И прими мой дар!..»

Чарли открыл глаза, и сквозь выступающие слезы увидел как золотое яблоко медленно плыло по воде, исчезая в темноте грота... Как оно попало в воду? Ведь юноша отчетливо помнил, как положил ее на алтарь. Как оно уплыло, если вода неподвижна, как зеркало? Чарли сильнее сжимается, когда почувствовал кожей рябь воды за спиной. Он медленно опускает глаза вниз, и видит тонкие круги, что разрывались, едва касаясь тела юноши — к нему кто-то шел!

Он стоит близко. Кёнсу выходит из воды медленно, как прекрасный древний бог. Его рельефное тело, словно выточенное из теплого золотистого камня, облепляют длинные черные пряди. Его глаза горят древним огнем — огнем любви, огнем страсти! Он видит обнаженного юношу, что стоит к нему спиной. Вода стекает с его золотистых кудрей, каплями течет по золотистой коже спины, стекая обратно в золотую воду.

Он чувствует его... чувствует его дыхание, чувствует его взгляд... ощущает кожей... но не смеет оглянуться. Он стоит совсем близко, и кожа начинает покрываться мурашками от дыхания мужчины. Кёнсу наклоняться к плечу любимого, не касаясь его, проводит щекой вдоль линии плеч. Руки мужчины ложатся поверх воды вокруг юноши, но не касаются. Чарли сильнее цепляется за край алтаря, и почти не дышит...

— Здесь... нельзя... быть двоим... только одному, — голос дрожит, срывается.

Кёнсу видит как от капель стекающих с подбородка юноши, расходятся круги на воде, видит как напряжена спина и сжимаются плечи.

— Мы здесь одни! Мы и есть одно!.. Мы с тобой одно... одно целое, Чарли.

Тихий всхлип срывается с губ юноши, и он слегка сгибается от рыдания. Руки мужчины медленно приближаются к бедрам юноши, обхватывая их. Горячие ладони поднимаются вверх по содрогающемуся телу — по мягкому животу, по округлой груди, сжимают предплечья, поднимаются к горлу, одной рукой обхватывая ее, а второй обнимает за талию. Он медленно поворачивает прекрасное лицо к себе, разворачивая стройное тело. Пальцами поднимает за подбородок лицо юноши, заставляя смотреть на себя. Глаза ангела блестят от слез, словно звезды и смотрят так обреченно...

— Не надо... не смотри... не прикасайся!.. Не нужно так. Ведь все равно... — дальше юноша не может договорить, слезы душат и льются с новой силой. Кёнсу обхватывает ладонями лицо ангела. О, как красиво он плачет — как восхитительно капают со слипшихся ресниц слезы, и как драгоценные кристаллы стекают по щекам. Как маняще приоткрыты губы, с которых срываются тихие всхлипы и судорожное дыхание обжигает губы мужчины, что наклонился близко. Он шепчет прямо в губы:

— О чем ты молил богиню, ангел мой?.. — Чарли хочет отвернуться, но руки мужчины не дают этого сделать. — О чем?.. Скажи, мой прекрасный!..

Юноша осмеливается открыть глаза, и тут же задыхается... тонет... умирает в этих глазах. Чарли цепляется за его плечи, мягко ластится к его ладони щекой и выдыхает:

— Я молил ее, чтобы она благословила тебя любовью, самой сильной и глубокой... на всю жизнь! Чтобы ты был счастлив!..

Мужчина склоняется ко лбу юноши, жмется нежно, прижимая к себе одной рукой мягко за талию, другой обхватывает затылок. Тянется к мочке уха, прижимаясь щекой:

— Твоя молитва услышана... потому что я люблю: сильно, глубоко, на всю жизнь, — и целует впадинку за ухом. — Люблю тебя, Чарли! Мой ангел... люблю!..

Поцелуй за поцелуем, губы спускаются по шее, нежно касаясь, обжигая дыханием, смыкаясь на каждой родинке. Проходят по подбородку, тянутся медленно к раскрытым губам, и застывают в миллиметре от них. Они так близко, что в глаза смотреть не возможно. Но им и не надо, ибо тела так жмутся друг к другу, руки обхватывают, ласкают влажную кожу, а губы все так же близко... Кёнсу ждет... ждет ответа на свое чувство. Если Чарли скажет, если признается... то уже точно никакая сила не отнимет у него любимого. Он настойчивее жмется, сильнее обхватывает, бедра требовательно прижимаются под водой, и все же он не выдерживает:

— Скажи... — тихо просит мужчина, щекой прижимаясь к щеке. — Скажи!.. — чуть громче прозвучало...

— Люблю... — совсем тихо, почти шепотом, но мужчина все же расслышал.

Он замирает на мгновение, но тут же требует снова:

— Еще... скажи еще...

— Люблю... — снова тихо, робко, будто сам не верит, что смеет говорить такое.

Кёнсу не выдерживает — с рыком впивается в губы юноши. Чарли ошеломленно охает прямо в губы, потому что в тот же миг теряет опору под ногами. Его крепко обхватывают под бедрами, заставляя поднять ноги и оплести поясницу мужчины, и Чарли падает на спину, увлекая за собой мужчину под воду... Его целуют страстно, властно, требовательно... крепко держат за бедра, вжимают пах в его живот, давая почувствовать свое возбуждение. Они разрывают поцелуй под водой... Чарли смотрит на мужчину в золотых лучах солнца. На его ресницах осели крошечные пузырьки, его черные волосы колышутся в воде словно полотно драгоценного шелка. Глаза в призме водного света полыхают золотистым огнем... Он невероятен... он восхитителен... прекрасен!.. Мужчина рывком поднимает его над водой, прижимая так сильно, будто хочет сломать и буквально рычит, эхом отдаваясь в своде пещеры:

— Скажи!..

— Люблю! — крик юноши как крик души, как последнее слово перед смертью. — Люблю! Люблю тебя!.. Больше жизни люблю!.. Я люблю тебя, Кёнсу! — последние слова юноша прошептал так тихо и проникновенно, что снова слезы выступили на глазах.

Чарли жмется отчаянно, обхватывая руками и ногами. Вода стекает с их тел, теплыми каплями. Волосы мужчины облепили плечи юноши, словно темное покрывало. Теперь Чарли сам ищет губы мужчины, сам целует неистово, трется телом приподнимаясь над ним, крепко сжимая ногами бедра мужчины. Его несут к алтарю. Чарли чувствует спиной теплый гладкий камень. Он растекается на нем — раскидывает руки, поднимает ноги, согнув их в коленях, вытягивает шею поворачивая лицо. Руки мужчины скользят по груди, по животу. Горячая ладонь накрывает розоватый возбужденный член юноши. Второй рукой он обхватывает лицо Чарли, снова заставляя смотреть на себя. Юноша цепляется за предплечья мужчины, слегка приподнимаясь, тянется к лицу. Зарывает пальцы в мокрые волосы, и снова целует его нежно, трепетно, безумно, с любовью...

Пальцы мужчины медленно скользят к сжатому нутру юноши, массируя, лаская. Медленно один палец проскальзывает внутрь — Чарли расслаблен, он принимает его горячим трепещущим волнением и сладким стоном. Второй палец скользит так же гладко, медленно, мягко. Чарли обнимает его трепетно, прижимается лбом к его плечу, целует ключицы, царапает плечи, когда чувствует третий палец. Юноша выгибается, стонет несдержанно, ладонью накрывает руку, что ласкает его там. Нежно проводит по костяшкам, запястью, смотрит в глаза, что нетерпеливо распахиваются, почувствовав головку у входа. Пальцы тут же переплетаются, одна нога юноши медленно поднимается на плечо мужчины, другую так же мягко согнув прижимают к животу. Кенсу плавно скользит внутрь, его принимают сладко, нежно... сжимают мягко внутри, смотрят глазами цвета чистого неба так любяще, так восторженно, а с желанных губ срывается его имя:

— Кёнсу!.. — вся нежность Вселенной в голосе, весь трепет души юноши...

Мужчина опирается одним коленом на алтарь, руки нетерпеливо обхватывают талию, и первый толчок выбивает у обоих стон... Алтарь богини как ложе любви, на котором оба приносят себя в жертву... отдают свое сердце, вручают свою душу... любят друг друга! Каменные своды впитывают стоны юноши и хрипы мужчины. Мягкий свет, что сменился с золотого на серебряный — лунный, освещает их сплетенные тела, искрит воду, колышущаяся от плавных, но одновременно сильных движений мужчины. И богиня принимает их дар... принимает слезы юноши, для которого имя любимого стало молитвой... принимает огонь сердца мужчины, для которого весь свет теперь заключается в голубых глазах любимого!

────༺༻────

Руины древнего храма величественно стоят, напоминая о далеких временах, когда люди поклонялись божественному созданию — хранительнице красоты и любви Афродите. И среди живописных развалин белого мрамора, сейчас стоял один из ее купидонов — ангелочков, что соединяли любящие сердца. Его золотистые пряди сияли в лучах закатного солнца, его нежная улыбка расцветала на пухлых губах, а янтарные глаза сжимались щелочкой, щурясь от света исчезающего в море огненного шара. Его крылышки, мягко сложенные за спиной, скрывает жемчужная рубашка, а мерцающие лук и стрелы, призрачно вспыхивают в маленьких ладошках. Золотоволосый купидон сейчас счастлив! Он знает, что прекрасная богиня не оставит влюбленных, знает, что в гроте, где родилась сама богиня, зарождается новая любовь! Он молится за них, просит за них перед Афродитой — а кто помолится за сердце самого купидона? Кто попросит о благословении любовью для ангела?

Чимин молится, стоя на открытой площадке, в окружении полуразрушенных колонн, расколовшихся портиков, треснувших плит, перед уцелевшей статуей из белого мрамора. Он молится, и не знает, что в далекой Альмерии на Южном побережье Испании, синеглазый юноша, горячо возносит свою молитву за сердце Чимина, за его чистую и прекрасную душу, моля богиню Астарту{?}[Астарта — богиня любви и красоты в испанской мифологии] одарить юношу великим счастьем любви. Ведь если бы не Чимин, Маттео не нежился бы сейчас в теплых объятиях своего любимого, не провожал бы закат у моря, лежа на теплом песке рядом с Алваро. И он в тысячный раз благодарит судьбу за встречу с Чимином!

Чимин молится, и не знает, что прямо сейчас дрожащий от счастья голубоглазый юноша, разнеженный на теплом камне, и умирающий от поцелуев любимого, шепчет тихую молитву для Чимина, прося одарить его великим счастьем любви! Так может сейчас? Может здесь? Ведь совсем рядом стоит тот, кто готов умереть ради юноши! Готов носить на руках до конца жизни и все отдаст за одну его улыбку... за один поцелуй... за одну ночь с ним!.. Чимин подходит ближе к статуе, не отрываясь от мраморного лица статуи, и не замечает сжавшуюся в кольце огромную белую змею, что грелась в последних лучах закатного солнца.

— Чимин!.. — его обхватывают поперек груди и живота, крепко прижимая к груди, не дают дальше и шагу ступить. — Стой... не шевелись!..

Змея зашипела угрожающе, приподнимая кончик хвоста и сильнее сжимаясь в кольце.

— Юнги?..

Юноша испугался сильно, но чувствует, что мужчине еще страшнее — так сильно он сжимает его, слегка растопырив пальцы, как будто пытался закрыть его от опасности... Он чувствует, даже стоя спиной, как бешено бьется сердце мужчины, как дыхание сбивается от волнения.

— Не шевелись! Она уползет, если не делать движений. Просто постой так!

— Хорошо...

Руки мужчины слегка обмякли, напряжение в теле немного спало. Теперь его не сжимают, а обнимают — мягко, нежно... Чимин чувствует, как голова мужчины ложится ему на плечо, как ведут щекой по предплечью, как тянутся к шее и обжигают дыханием.

— Просто... постой так, любимый

Они не двигаются, и змея затихает, грациозно и угрожающе плавно выпрямляется во всю длину — она огромна и безумно красива! Так же тихо шипя, заползает в темную расщелину меж плит... Чимин так же не двигается, а мужчина так же обнимает...

— Милорд? Она уползла...

— Да... я испугался, Чимин... за тебя! — Юнги смело обращается на «ты», все так же обнимая, прижимаясь щекой к затылку.

«А если бы он наступил? Если бы не успел схватить? Если бы с ним что-то... И мужчина решает — будь, что будет! Нет сил больше! Это убьет его, если не скажет... если не озвучит сейчас! Его разрывает на части! Руки с дрожью обхватывают предплечья юноши, он весь сотрясается, выдох получается таким судорожным, а сердце в горле бьется... Чимин поворачивает голову слегка, пытаясь понять волнение мужчины... Он разворачивается все еще стоя объятиях, и застывает видя бледность лица и лихорадочный огонь в глазах.

— Милорд?.. Юнги?.. Что... что с Вами?

Сейчас... сейчас... он должен сказать, он хочет сказать, иначе умрет от разрыва сердца. И он не понимает, как слова сами скатываются с губ, как стекают хриплым болезненным стоном:

— Я люблю тебя, Чимин! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! — обхватывает лицо юноши, нежно сжимая ладонями, смотрит в глаза, что расширены ошеломленно — Люблю!..

Он видит как в выдохе раскрылись губы, как сильнее округлились глаза. О, сколько эмоций искрилось в глазах юноши — изумление, неверие, восторг, снова неверие, нежность. Влага выступает неконтролируемо, затапливает янтарь глаз, кристаллизуется на щеках. Юноша всхлипывает тихо, цепляется за запястья мужчины, и горячий шепот опаляет ладони:

— Ю-юнги!.. Вы любите... меня? О, Всевышний!..

Чимин почти рыдает, утыкаясь в грудь мужчины. Жмет пальцами предплечья, комкая рубашку в руках, трется щекой к плечу, жмется сильнее, зарываясь в шею. А у мужчины на лице боль и счастье одновременно. Он сжимает зубы до скрежета, выдыхает, когда сильно-трепетно прижимает к себе юношу, но все равно не может промолчать:

— Прости меня!..

— За то, что любите?..

— Да! Я не должен был... прости меня!..

Юноша отстраняется легко, и смотрит непонимающе:

— Не должны были любить?.. Что это значит? Юнги!..

Мужчина и сам отстраняется, и смотрит с такой болью и тоской, снова обхватывая заплаканное лицо Чимина:

— Как я могу любить тебя, если не могу дать тебе ничего! Если не могу назвать своим! Не могу жить с тобой в своем доме! Не могу любить тебя открыто, не боясь, что мой позор ляжет на моих детей! Со мной у тебя нет будущего, нет жизни!

Чимин ошеломленно отступает шаг назад, наступая на горячую плиту, где минутой ранее лежала белая змея. А юноше кажется, что она заползла не в расщелину, а в его сердце, что умирает сейчас от яда... Он позор для него? Его стыдятся? Его нельзя любить... потому что не достоин? Мужчина перед ним дрожит, и глаза предательски блестят, видно, что ему трудно... трудно говорить, трудно принимать... любить трудно!

— Но я люблю тебя, Чимин! Люблю больше жизни! И я бы все отдал, чтобы не быть тем, кем являюсь! Потому что из-за этого, я не могу сейчас подойти к тебе..... и поцеловать. А я умираю от желания коснуться твоих губ!..

— Вам должно быть стыдно за такой порыв — меня нельзя любить, и тем более целовать. Я всего лишь обычный юноша, без титула и знатного рода, Ваша Светлость...

— Прошу... нет... только не это! Только не так! — мужчина отчаянно заламывает руки, коротко цепляясь за волосы. — Нет!.. Это я недостоин тебя, душа моя! Я люблю тебя!

— Хватит говорить мне это столько раз! Хватит!.. Не хочу слышать больше! Это Вам трудно? Вам нельзя любить? Вам стыдно перед людьми? Любить меня ниже Вашего достоинства? Моя любовь Вас унижает? А мне... мне какого тогда? Когда я, как последний дурак, изо дня в день, изворачивался, чтобы хоть раз увидеть Ваш теплый взгляд! Ни хён, ни брат не могли остановить меня, в моем искреннем и горячем желании понравиться Вам, хотя я видел лишь Ваше каменное лицо и чувствовал бесконечный холод! Мое чувство к Вам никогда не было для меня ни унижением, ни стыдом! Хотя я такой же мужчина как и Вы! А Вы... стыдитесь меня... стыдитесь своего чувства!.. Все... хватит! С меня хватит! Больше никаких взглядов и слов! Не смейте даже смотреть в мою сторону!..

Слезы лились рекой на искаженном от гнева лице. Горло сжимало от горькой обиды! Сколько мужчин валялось у его ног моля о любви, сколько заглядывало в глаза с надеждой на ответное чувство! Да ему, черт побери, играли серенады под окном в Александрии и в Париже! С него пылинки сдували, ревностно следили за каждым его движением, каждым взглядом... А тут... единственный мужчина, которого он полюбил всем сердцем, стыдится своего чувства, своей любви к нему! Пусть идет к черту!.. Юноша, пусть и со слезами, но решительно идет в сторону. Не успел он сделать и двух шагов, как оказывается в крепких объятиях Юнги. Руки мужчины так горячо и медленно оглаживают тело юноши, проходясь по спине, плечам, захватывая его заплаканное лицо в плен ладоней.

— Чимин, любимый мой, я заслуживаю каждого твоего гневного слова, твоего презрительного взгляда, потому что я бессилен... я слаб, связан по рукам и ногам! Я люблю тебя безумно, но не могу унизить тебя, сделав своим любовником! Не могу!.. мой золотой... мой драгоценный!

Чимин застыл в его руках, но едва услышав последние слова мужчины, расслабляется в объятиях, и сам тянется руками, обвивая шею Юнги. Кого он обманывает? Самого себя? Свое сердце? Ведь знает же, что все равно, какой бы не была обида, как бы не злился на него — он все простить ему, лишь раз взглянув в черный омут глаз! Потому что любит! До боли в сердце любит!

— Я обречен любить тебя, не смея на большее...

— Мы обречены, Юнги! Потому что я тоже... люблю Вас, очень люблю!

Юноша слышит надсадный стон мужчины, словно от боли, от сладкой мучительной боли, слышит как смешливый хрип срывается с его губ. Юнги горько смеется, держа в объятиях юношу, закидывая голову наверх, где в темнеющем небе полная луна начинает свои подглядывания. Он смеется над самим собой! Сколько раз он твердо говорил, обещая, что не полюбит никогда, не захочет любить! А теперь любит, и хочет... хочет любить и быть любимым!

— Любовь моя, прости меня! Прости!..

— И Вы простите... забудьте, что я говорил в порыве гнева. Я хочу слышать каждую минуту от Вас, что любите меня! Что хотите любить меня! И я все понимаю, Юнги... и не посмею требовать большего... Больше всего на свете, я боюсь увидеть осуждение в глазах Минхо, его презрение ко мне.

Юнги снова горько усмехается, ни на секунду не переставая медленно оглаживать стройное тело юноши, словно хотел обхватить его всего и сразу.

— Это не возможно, любовь моя! Он так тебя любит! Так тепло он не относился даже к своему деду — они души не чаяли друг в друге! Боюсь — будь он постарше — у меня не было бы шансов!..

Чимин смеется сквозь слезы, поднимая голову, и смотрит нежно в лицо мужчины:

— У него Ваши глаза, Юнги. Он так похож на Вас! И я люблю вас... всех троих люблю! — счастливо улыбается юноша.

Они жмутся друг другу, соприкасаясь лбами, обхватывая трепетно за плечи, все сильнее ощущая трепет сердца другого. Губы подозрительно близко проходят по скулам, щекам, вискам... пальцы зарываются в волосы, и Юнги позволяет себе слабость — целует прикрытые глаза любимого, из которых все так же тихо текут слезы.

— Не плачь, любимый мой, я не достоин ни одной твоей слезинки. Не плачь...

— Ничего не могу с собой поделать! Я глубоко счастлив и несчастлив одновременно, с тех пор как узнал Вас!

Юноша жмется нежно, в последний раз, и слегка отстраняется, отворачивая лицо:

— Нам нужно вернуться вниз, Юнги. Я волнуюсь за Чарли! Вдруг он один...

Сердце мужчины ёкает при упоминании имени бывшего любовника. Юнги боится. Как рассказать юноше об их отношениях? Он помнит сцену ревности за ужином. И чем закончилось тоже помнит. Если Чимин узнав об их связи, решит, что его подозрения были небезосновательны? Юнги не сможет сделать еще раз больно своему любимому. Лучше он промолчит.

— Хорошо. Мы спустимся к ним... — и застывает, потому что они повернули головы одновременно и их губы оказались так близко — в паре дюймов друг от друга. Юнги волнительно сглатывает, дрожа всем телом, крепче обнимает юношу. Дыхание обжигает губы, что раскрываются от предвкушения сладости. Пальцы нетерпеливо поднимаются к прекрасному лицу, нежно обхватывая овал подбородка. Лишь одно легкое усилие, и губы столкнутся неизбежно...

«Неужели сейчас поцелует?.. Неужели прикоснется?..». Глаза юноши блестят словно звезды в сгущающейся темноте, нежные губы раскрываются с судорожным выдохом, глаза медленно прикрываются... «Прикоснись...», но в ту же секунду, он чувствует как с ломающимся хрипом мужчина отворачивает лицо... и вместо теплого прикосновения, юноша чувствует вечернюю прохладу на губах. Они молча спустились к стоянке, где жарко горели костры и на углях жарили куски ароматного мяса.

*

Ясон вновь был в окружении слушателей, которые с большим вниманием следили за очередным рассказом. Этому мужчине явно нравилось быть в центре внимания! Увидев подошедших Юнги и Чимина, он многозначно улыбнулся, поднимаясь со своеобразного сидения — деревянной коряги, на которую был накинут плед. Он пригласил их на это сиденье, уступая свое место юноше. Он заметил их бледные лица, и слегка заплаканное Чимина. «Неужели сама богиня бессильна перед условностями жизни, что нет им благословения? Жаль! Ибо такого взгляда, каким этот мужчина смотрит на юношу, я не видел никогда!». Ясон тихо наблюдал за ними — как герцог ухаживал за юношей, поднося тарелку с мясом, чуть ли не с рук кормил его; как бережно накрывал пледом худые плечи юноши, чуть стягивая у ворота, чтобы было теплее; как грел для него вино у костра и смотрел так... проникновенно, нежно, хоть и пытался прятать взгляд, но, видимо, плохо получалось, ибо внимание герцога к юноше замечали все.

Кёнсу вышел из темноты грота с Чарли на руках. Он нес его к берегу, в свете серебрящейся луны, под тихий шум прибоя. И прежде чем выйти в свет костров, он застывает, и оба тянутся за поцелуем. Чарли прикрывает их лица своей ладонью стыдливо, но целует нежно и смущенно, будто это не он горел на каменном алтаре, под огненными руками и глазами мужчины над ним, будто не он принимал жадно и громко каждое плавное движение бедер любимого...

— Сегодня же переедешь ко мне в каюту, — голос после поцелуя хриплый. — Я не собираюсь скрывать нашу любовь ни от кого! Но если ты смущаешься, то я буду осторожен на корабле... но жить будешь со мной!

Глаза юноши вспыхивают таким счастливым огнем, что сердце мужчины падает от восторга:

— Чарли, ангел мой! Я так счастлив, что ты есть у меня! Люблю тебя бесконечно!

Юноша тихо смеется, жмется к груди трепетно, показывает как он счастлив сам.

— Отпусти, я пойду дальше сам...

— И не подумаю, — улыбается мужчина, крепче сжимая юношу в объятии.

Он нес его до самих костров, под удивленный свист и одобрительные возгласы мужчин, пока не усадил рядом с восторженно подскочившим Чимином, и кинул долгий взгляд на герцога, еще раз показывая серьезность своего предупреждения. Но взгляд Юнги ничего не говорил, лишь взглянул на слабо улыбающегося золотоволосого юношу, в который раз понимая, что любит безгранично, и собственную душу продал бы, чтобы вот так же, вынести к костру, на глазах у всех, своего любимого...

Через полчаса седлали лошадей — отплытие было в полночь, и нужно было возвращаться. Чарли виновато смотрел на Чимина счастливыми глазами, извиняясь за то, что уходит к любимому, когда с седла протягивал свою руку Кёнсу. Чимин стоял один. Он приготовился ехать без помощи, когда Юнги, тихо обхватив его за талию, легко поднимает на руках, усаживая к себе на коня. Они ничего не говорили, лишь позволили себе прижаться телами друг к другу тепло. Чимин обхватил руки мужчины, крепко держащих поводья, уложив их мягко поверх, и откинул голову ему на плечо, и всю дорогу млел от истомы накрывшей их тела.

Когда группа достигла кораблей, повсюду была суета, разговоры, приказы капитанов — все готовились к отплытию. Ясон, помахав новым друзьям, взошел на линкор. Чарли, вслед за Кёнсу поднялся на корабль Минов. Чимин хотел было подняться после них, вместе с Юнги, но услышал голос хёна:

— Чимин? Нам сюда... — спокойно сказал Сокджин, указывая на корабль отца. — Твои вещи уже перенесли, ни о чем не беспокойся. Идем!..

Юноша молчит. Он помнил об уговоре хёна, что ж — пришла пора взглянуть реальности в глаза — сейчас они расстанутся... до окончания путешествия — других остановок не будет!

Юнги вмиг побледневший, появился рядом с Чимином.

— Ч-что?.. Почему? Что-то не так? Почему на корабле Кимов?.. Вам не нравится каюта? Неудобно? Я могу предоставить другую, хоть свою!..

— Нет, милорд, все в порядке, — тихий голос юноши, полон обреченности. — Просто мы продолжим путешествие на корабле дядюшки. Спасибо за беспокойство.

Чимин отворачивается — он не может смотреть на болезненно искаженное лицо Юнги, что кажется в полной прострации от происходящего. Он разбит, размазан на каменной пристани — сейчас любовь всей его жизни сядет на другой корабль, и он его не увидит три недели... не услышит голоса... не почувствует прикосновения руки... Три недели, ничтожный промежуток времени, уже кажется ему вечностью! Что ему делать? Как не дать уйти? Схватить, украсть, спрятать?

— Идем, Чимин, — голос Сокджина приводит его в себя.

— Хён, я не попрощался с Минхо! Я его сегодня толком не видел даже. Я не смогу пойти, не объяснив почему ухожу!

— Конечно, Чимин. Иди, попрощайся с мальчиком.

Голос Сокджина чересчур спокойный, вкрадчивый, и сам он смотрит внимательно, с легким прищуром и странной улыбкой на губах. Чимин срывается по трапу на корабль, исчезая в каютном отсеке. Юнги дрожит, в висках стучит как молотком по наковальне, сердце прямо под горлом, сейчас выскочит. Он смотрит нерешительно, топчется на месте с минуту... знает, что Ким против него. И все же он решается...

— Сокджин... Прошу...

— Нет!

— Прошу тебя!.. Ты ведь сам любишь! И знаешь, что это такое.

— Вот именно, люблю! Люблю, а не издеваюсь, не выставляю на посмешище, не игнорирую светлое чувство, не бегу как от огня...

— Умоляю, Сокджин! Не уводи его от меня!..

— Нет!

— Что мне сделать, чтобы ты поверил мне? Чтобы понял... как я люблю его! Что умру...

— Не умрешь! У тебя есть твой любовник, которого ты бесстыдно держишь на корабле! Что? Думаешь, будешь бегать через ночь от одного к другому?

— С Чарли покончено! Я и пальцем к нему не прикасался, с тех пор, как увидел Чимина! Умоляю, Сокджин...

Сокджин вздрогнул, посмотрев за спину герцога

— Чимин?

«Боги! Пусть земля разверзнется, и я провалюсь туда! Пусть нахлынет гигантская волна, и смоет меня в морскую пучину! Лишь бы не слышать... не слышать того, что было произнесенного его устами! Чарли любовник Юнги! И они вместе на корабле... все это время вместе... пока он изводил себя мыслями почему его не принимают, не хотят видеть и слышать! Оказалось все просто?»

В чувство привело лишь сильное пожатие ладони. С ним рядом стоял Минхо, смотря такими огромными глазами, что у юноши сердце сжалось от боли. Он присел перед ребенком, обнимая его, и ласково проводя по волосам:

— Зачем ты вышел, мой хороший? Не нужно было...

— Не уходи, Чимин! Останься со мной, прошу! Я буду заботиться о тебе! И папу попрошу, чтоб он заботился о тебе! Только не уходи...

Чимин целует его мягко в щеки, прижимает себе.

— Мы увидимся скоро, только потерпи чуть-чуть. Хорошо? Я буду махать тебе с корабля, мой маленький. Прощай...

Он встаёт решительно и быстро направляется к трапу, потому что больше не может, больше не вынесет, ещё секунда и он разревётся, как тот мальчик, что плачет тихо у него за спиной! Поэтому он почти бежит... и не оглядывается...

— Чи-мин! — если и существовало отчаяние на земле, то оно только что прозвучало в голосе мужчины, что шагнул вслед за ним, пытаясь уцепиться за воздух.

Но он бежит... убегает... от него, а от себя не убежать! И больно так, что злость накатывает... на себя, только на самого себя! Чимин не видит ничего вокруг себя: ни суеты, ни криков, ни лиц... видит только в тени парусов Тэхёна, с бледным лицом и протянутыми руками, в которые падает юноша, тут же заходясь в удушающем рыдании. Его стискивают крепко, шепчут горячо

— Поплачь, ангел мой, поплачь... и станет легче! Только не здесь... — оглядывается вокруг юноша, замечая непонимающие взгляды матросов и направляющегося к ним капитана Тилля.

Он подхватывает Чимина на руки, твердым шагом направляясь к каютам.

— Т-тэхён-ни... он любит меня!.. Он любит... меня, — сильнее рыдает бедный юноша, сотрясаясь в руках друга. — Тогда... зачем... за что? Чарли... он ведь знал, что я умираю по нему... Почему... так жестоко?

Он проплакал без остановки до утра, на руках у друга. Тэхён молчал больше, давая юноше высказать и выплакать все. Чимин теперь вспомнил каждое подозрительное слово о Юнги из уст Чарли. «Теперь он твой...»— сверлило в мозгу, не давая успокоиться, но еще горше было от того, что Юнги был с Чарли, любил его, прикасался, целовал... И сердце заново разрывалось в клочья, от понимания, что мужчина не позволял ничего такого рядом с ним!..

Утро не принесло облегчения. Юноша был разбит, слезы высохли, но пришедшее спокойствие было болезненным. Рядом спал Тэхён — он так и не ушел этой ночью, успокаивая юношу теплыми объятиями и поглаживаниями по волосам. Джин не смог зайти к Чимину — так испугался того, что натворил, что был не сдержан, и невольно стал причиной боли юноши. Он переживал безмерно, рыдая в объятиях Тании, и не мог себе простить необдуманных эмоций. Он зашел к Чимину на рассвете, и едва они увидели друг друга, кинулись в объятия и рыдания начались по новой, чем разбудили Техена.

— Прости меня, мой маленький. Это я во всем виноват. Я не хотел, чтобы так получилось, чтобы ты узнал о них. Мне очень жаль...

— Я тебя ни в чем не виню, хён. Ты лишь пытался уберечь меня от разочарований... Только всё равно больно, Джинн~и! Что мне делать, хён?

— Не знаю, маленький. Давай мы подождём немного. Может так, не видя его, тебе станет легче.

Чимин понимает — не станет. Ни забыть, ни разлюбить он не сможет! Весь день юноша пролежал в каюте, думая о мужчине, вспоминая его глаза, его голос. В голове крутилось не переставая «Я люблю тебя, Чимин!», «Я обречен любить тебя... умираю от желания коснуться твоих губ...». Его разрывало от невыносимого желания увидеть Юнги, хоть одним глазком, хоть издали. Но юноша понимает, что это невозможно — растояние между кораблями почти миля. Вечером он все же не выдержал, и вышел на палубу. Солнце уже село, но ее последние отблески все еще окрашивали небо в восхитительно-розовый цвет. Рваные облака предвещали волны и ветер в парусах нынешней ночью. И правда, юноша видел белую пену с самого борта — будет гроза!

Чимин и сам не мог объяснить себе зачем он идет к капитанскому мостику, зачем идет к корме — ведь не увидит его все равно — лишь очертания корабля, плывущего за ними... Он идет даже не поднимая глаз, в который раз осознавая свою беспомощность перед своей любовью, перед мужчиной — ведь вновь наступает на свою гордость, с каждым шагом, что приближал его к корме... Он вновь простил ему... и простит сотни раз! Потому что неважно, что было до... до его первого «Люблю!..». Он любит его — Чимин знает это, чувствует каждой клеткой своего тела, каждым ударом своего сердца, каждым лепестком своей души!.. И вот — он идёт! Идёт даже не для того, чтобы увидеть мужчину — корабль, на котором он плывет! И Чимин понимает — он раб своей любви к Мин Юнги!

Серой тенью идет за юношей Тэхён — боится, что юноша шагнет в море. С Чимина глаз не сводит Альбрехт, но подойти не решается. Джин с ребенком на руках, смотрит на своего «старшего», и улыбается ему вслед — «Иди к нему мой маленький! Он ждет тебя!»

Юноша вздрагивает, когда поднимает глаза — корабль Минов непозволительно близко плывет за ними, при полном раскрытии парусов, разрезает усиливающиеся волны! Как это возможно? Как Намджун мог нарушать незыблемое правило мореплавания — расстояние не меньше мили? Но Чимин обо всем забывает, когда видит его — Юнги! Он легко вскрикивает когда понимает, что мужчина стоит на самом конце бушприта — носовой мачты, ухватившись одной рукой за парусный канат и крепко стоя на рее, а море, что взрывается о нос корабля, осыпает его солеными каплями. Мужчина тоже заметил его, и делает еще шаг вверх по мачте в невыносимом нетерпении стать ближе к любимому — еще шаг и он шагнет прямо в море!

— Осторожнее!.. — вскрик юноши, что в страхе вскидывает руку перед собой, проносится над волнами. — Осторожно, прошу... — тише прошептал он, прижимая руки к губам.

Он жмется к каемке палубы, и снова плачет — тихо, счастливо, беспомощно... всхлипывая и вздрагивая в рыданиях, но глаз с мужчины не сводит, и видит как соленые капли стекают с взволнованного лица мужчины, и это не морская влага!

Как оторвать взгляд от рыдающего юноши, что сжимая резную кайму борта, стоит не шелохнувшись! Он не ушел, не убежал, когда увидел его, а все так же стоит, даря надежду, возвращая к жизни мужчину, что крепко держит канаты! Он готов сейчас броситься в море, плыть на руках, ползти к его ногам... и молить о прощении! Прощения за его никчемную жизнь, что была прожита без него, за каждый день сомнений в силе любви, за каждый вздох без его имени!..

Дождь начинается тихо, медленно стекая по парусам, стуча по палубе, оседая в золотых волосах юноши, но Чимин даже не шелохнулся. Лишь тихо подошедший Техён, сам насквозь промокший, мягко обнимает его за плечи, и утягивает с капитанского мостика. Он кивнул Мину, давая понять, что с Чимином все будет в порядке, на что тоже получил судорожный кивок. Юнги стоял еще долго. Он стоит уже два дня, и простоял бы еще, но тонкий голос сына заставил его обернуться:

— Папа?..

Минхо стоит, кутаясь в плащ, а гувернер держит над ним покрывало, зонтов на корабле нет. Он смотрит на отца нетерпеливо, немного неуверенно. Юнги медленно сошел с мачты, и подхватил сына на руки. Ветер усиливался, и волны выше, с каждым ударом о борт. На корабле убирают паруса, сбрасывая скорость. Юнги оглядывается на удаляющийся все дальше и дальше парусник, и вновь смотрит на сына с усталой улыбкой.

— Ты видел его, папа?

— Да...

— Ты вернешь его к нам? Прошу, папа, верни его!..

— Верну!.. Обязательно верну!..

*

Гроза бушевала два дня. Дождь лил без остановки, не давая и носа высунуть из каюты. Моряки в непромокаемых плащах, сновали по палубе, надежно следя за парусами и вантами, а капитан глаз не смыкал, твердой рукой направляя корабль к проливу Порт-Саида, в Суэцкий канал Эль-Фердан. Корабль Минов можно было рассмотреть лишь через подзорную трубу, а линкор виднелся на горизонте темной точкой.

Чимин тосковал безумно, но сам был удивлен немало, когда понял, что больше тоскует по Минхо. В носу начинало щипать, стоило только представить его черные глазки, его носик-бусинку, его улыбку так похожую на улыбку отца. А однажды, играя с Субином в каюте, просто разрыдался, обнимая ничего не понимающего светловолосого мальчугана, вспоминая его. Юноша понимает, что крепко привязался к детям Юнги, и абсолютно не понимает, что будет делать, когда герцог увезет их. Он тешил себя надеждой, что в Пусане или в столице они будут рядом еще долго, и ему не придется испытывать таких мучений от тоски по Минхо.

Гроза за иллюминатором, как напоминание о Юнги! Об их первой встрече, первом взгляде... Юноше становится немного смешно, вспоминая, как просто спросил: «Как тебя зовут?..». «Юнги... Юнги... Юнги...» бесконечно крутиться в голове, как будто в этом имени весь смысл мироздания. Имя мужчины течет в его крови, задает ритм сердцу и, о Всевышний, волнует низ живота! Впервые Чимин подумал о нечто большем, чем поцелуй, и чуть с ума не сошел! Да только воспоминание, что мужчина не решается даже коснуться его губ, привело его в чувство. Черные, неправильные мысли о Чарли нахлынули, заставляя юношу практически ненавидеть его — он касался его мужчины, смотрел и целовал, обнимал и ласкал, и это высшая несправедливость! Наконец, гроза прекратилась, и вместе с растаявшими темными тучами, исчезли и мрачные мысли юноши. «Раз они были вместе, значит таково было веление судьбы, так было суждено!» — и Чимин понимает, что ничего с этим он поделать не сможет. Остается только принять это, и по возможности, не вспоминать. Он обещает себе, не думать о Чарли как о сопернике.

*

Как восхитительно море после грозы! Как переливаются на солнце ее ряби! Как чист горизонт, и как ласково солнце в своем сиянии! Чайки кружились над парусником, в беспокойном крике, прямо на глазах у пассажиров выхватывая рыбу из воды, которую подняла гроза из глубин моря. На еще мокрой от дождя палубе, резвился Субин, под пристальным вниманием Тэхёна и Джина. Чимин предпочел снова остаться в каюте. Едва корабли снова выстроились в линию, так что стали различимы силуэты людей на них, с судна Минов подали сигналы об остановке — капитан Ким требовал встать на якорь. В свою очередь, Кимам пришлось посылать такие сигналы на линкор, иначе им было бы трудно догнать друг друга. Альбрехт волновался, не произошло ли поломки после грозы на корабле Минов, но Сокджин сразу понял у кого и где «поломка» — в сердце Мин Юнги! И абсолютно не был удивлен, когда увидел, в плывущей к ним шлюпке с двенадцатью крепкими гребцами, стоящего герцога. «Что ж господин Эссекский, Вам удалось убедить меня в искренности Вашего чувства, но все же главный экзамен на доверие, еще впереди! И я глаз с Вас не спущу!»

*

Юнги стоял на носу шлюпки, вцепившись во флагшток, ни разу не присев — столь велико было его нетерпение. Он считал взмахи весел, что приближали его к нему, каждую волну, через которую они пролетали стрелой, благодаря усилию дюжины сильных мускулистых пар рук, и каждую из них герцог был готов пожать трижды! Вот еще пара гребков, пара взмахов, еще одна волна, что окатывает ялик лазурными, чистыми каплями, и к ним с борта скидывают канатную лесенку. Юнги сразу направляется к ухмыляющимся братьям, у которых на лице было написано: «Ну что, герцог Мин Эссекский? Кто за кем бегает теперь?..»

— Сокджин? — сразу же пошел в атаку Юнги. — Я заберу его! И я клянусь, мне никто не сможет помешать!

— Да неужто? Какой Вы смелый, однако, герцог Мин Юнги?! То отталкиваете руками и ногами, то рветесь забрать от родного опекуна! Кто Вам позволит, милорд? — разгневанного Сокджина мало кто видел, а Юнги рисковал узреть это прямо сейчас.

— Ваша Светлость?! — Себастиан подошел с обеспокоенным лицом, к нему тут же подскочил Субин, требуя забрать к себе на руки. — Что-то случилось, милорд? С Намджуном все в порядке? — продолжил Ким старший, прижимая к себе ребенка.

— Д-да... все в порядке... вернее нет! Мой сын... Майкл!.. — Юнги выдохнул судорожно, опуская взгляд в пол. — Я не знаю, что делать... он почти болен! Требует забрать Чимина... ээм... господина Паке. Почти не спит и не ест!..

Ухмылка Тэхёна превращается в широкую улыбку:

— Я думаю, это у вас семейное! Требуете одного и того же!

Сокджин прыскает со смеху, цепляясь за рукав брата:

— Да... думаю, Тэхён прав! Я бы даже поспорил, кто больше!

Братья кивают друг другу с лукавыми улыбками, а Юнги стискивает зубы в горячем желании вмазать обоим, по их насмехающимся над ним лицам. Но он терпеливо стоит перед ними, в молящем ожидании. А Сокджина распирает — титулованный дворянин, герцог, наследник знатного рода, стоит перед ними — теми, кого называют банкирскими выскочками, в позе полной покорности и мольбы! И именно Сокджину решать, что будет дальше — отпустит юношу — Мин будет обязан ему по гроб жизни, не отпустит — наживет сильного и непримиримого врага! Но Джин не боится!

— Конечно, милорд! Дети это святое! Как можно отказать юному герцогу?! — голос Себастиана полон сострадания, и он сильнее прижимает к себе внука.

— Это будет решать сам Чимин! — в отличии от отца, Сокджин не столь приветлив, хотя уже заранее знает, что именно решит юноша.

— Мы примем любое решение Чимина, и не будем его оспаривать. Так ведь, брат? — Техен теперь смотрит серьезно, выражая решимость поддержать юношу, если он согласится.

Юнги бесится... он в ярости... он сходит с ума! Эта стена из Кимов, что стоит перед ним, которую хочется раскидать по палубе... но он глотает свою злобу, сжимает кулаки и опускает плечи в бессильной покорности. Главное дойти до него... увидеть его глаза, услышать голос!.. А он будет умолять, будет валяться у ног, целовать руки, но все же вернет! А уж после, ни один из Кимов, ни все вместе не смогут забрать его! Никогда! Юнги кивает коротко.

— Где он? — смог лишь прохрипеть мужчина.

— Я провожу... — Тэхён оборачивается к каютному отсеку, тем самым приглашая за собой.

*

Чимин лежал на постели в одной расстегнутой рубашке до бедер, и коротких светлых панталонах. Он был без обуви и чулок, и юноша не собирался одеваться до самого ужина. Он лежал среди разбросанных по кровати красных, сладко пахнущих яблок, которых он еще накануне вечером, забрал с камбуза — чуть ли не целую корзину. Он поднял колени, согнув их и слегка раздвинув ноги, а в руках держал надкусанное яблоко. Юноша смотрел отвернувшись на сверкающую гладь моря, а со вкусом яблока во рту, вспоминал тот вечер, когда они с Юнги прогуливались по песчаному пляжу, как он протягивал ему свое сердце, а юноша принял его. Вспомнил, как кинул вазу в него, как красные плоды рассыпались по белой скатерти, и легко улыбнулся своим воспоминаниям. Он мысленно шептал имя мужчины, в тот миг, когда дверь в каюту распахнулась с тихим стуком.

— Хён, я не хочу выходить на палубу, я хочу побыть.....

— Чимин!..

Голос, самый родной и любимый, заставляет немедленно повернуться. Лицо вошедшего мужчины, самое красивое и желанное, заставляет привстать, медленно, еще сильнее сгибая колени.

— Ю-юнги?

Мужчина идет к нему, как пьяный, ошалевший от той невозможной красоты, что открылась ему, едва он вошел в каюту. Юноша протягивает руки навстречу, приподнимаясь на постели, обхватывает его шею. Мужчина поднимает его с постели, обхватывая чуть ниже поясницы, а Чимин бесстыдно оплетает его ногами за бедра. И оба дрожат от невозможного счастья. И обнимают так, будто не виделись не два дня, а два столетия.

— Я пришел за тобой, любовь моя!..

Чимин пищит, когда слышит «любовь моя...», и буквально душит мужчину. А Юнги сам страстно желает быть задушенным этими нежными пальчиками. Он целует смазано в скулу, в висок, за ухом, в волосы и хрипит сдавленно:

— Чим-ин! Я умираю без тебя! Прости меня... прости, мой драгоценный! — и сжимает еще сильнее, до онемения пальцев.

— Кхм!.. — в проеме стоит Тэхён, и смотрит на них с улыбкой. Когда на него, наконец-таки оборачиваются, он разводит руками:

— Я-то еще ничего, но прямо сейчас сюда спустится Сокджин... — при упоминании имени хёна Чимин брыкнулся, — и Вам придется держать ответ перед ним, Ваша Светлость! Он просто так не отпустит его...

Чимин скидывает ноги с мужчины, с оханьем застегивает рубашку:

— Не смотрите на меня, милорд, я не одет! О, Всевышний! Отвернитесь!..

Мужчина отворачивается немедля, прикрывая глаза и судорожно выдыхая. А под веками — нежная кожа с теплым загаром, рельефная, округлая грудь и темно-розовый сосок с крохотной бледной бусинкой — и вся картина мгновенно отдается импульсом в низ живота. Чимин судорожно, под смех Тэхёна, натягивает чулки, кидает на плечи жилет, и едва успевает буквально прыгнуть в сапоги, когда входит Сокджин. Он оценивающе смотрит на них, кивая медленно герцогу.

— Я поплыву с ним, хён! Я хочу уйти с ним! — горячо выпаливает юноша.

— Стой, ты никуда не поплывешь, пока я не буду уверен, в честности намерений Его Светлости!

— Хён, он же не жениться на мне собирается, а просто увезти на корабль Намджуна!

Юнги как-то странно улыбается, и порывисто обхватывает руку юноши. Они смотрят друг на друга, будто сейчас будут произносить клятвы верности, но на деле клятву надо было держать перед Ким Сокджином.

— Я обещаю, я буду крайне учтив с Чимином, и всячески выказывать свою благонамеренность!

— Обещайте, что пальцем не притронетесь к моему подопечному, — строго указывает на их переплетенные руки Джин.

— Хён?.. Юнги честный человек. Не надо его оскорблять низменными подозрениями...

— Обещаю... я не стану выходить за рамки дозволенного, — но мужчина все равно не отпускает руки юноши, и добавляет, увидев вопросительный взгляд Сокджина, — ...когда окажемся на моем корабле.

Тэхён смеется откровенно, подмигивая Чимину:

— Я помогу собрать вещи!..

Юнги все-таки пришлось отпустить юношу, и подняться на палубу с Сокджином. Через рекордные полчаса, Чимин был готов. Он тепло обнял Джина и Субина, пока Тэхён грузил его вещи.

— Чимин~и! Мой маленький, не сердись на меня, не злись, прошу! Помни, я люблю тебя! Только... я все равно... не могу до конца принять его... как твоего мужчину. И я очень боюсь... боюсь, что он обидит тебя — глубоко и остро ранит твое прекрасное сердце! Умоляю, будь благоразумным. Я... я все еще не могу забыть, как он легко отказался от любовника, как будто и не любил его никогда. Я не могу понять этого. И именно это меня настораживает!

— Хён!.. Мне кажется, что действительно между ними не было любви, потому что... Чарли безумно влюблен в Кёнсу. А разве можно влюбиться в другого, если есть взаимное тепло и нежность! Я верю Юнги, хён! И ты постарайся поверить ему.

К ним одновременно подошли Юнги и Альбрехт. Герцог тут же показательно взял юношу за руку, чем вызвал ухмылку у капитана, и потянул его к себе:

— Идем, Чимин! Минхо в нетерпении ожидает нас, идем!

Еще долго Сокджин стоял у борта, смотря вслед удаляющемуся ялику, и все равно сердце сжималось тревожно, так, что ни уверенное пожатие брата, ни спокойная улыбка матери, ни даже счастливый смех сына не могли его успокоить.

*

Минхо стоял с братом у капитанского мостика, не смея пошевелиться под строгим взглядом учителя, что требовал от мальчика соблюдения правил этикета — стоять, как подобает наследному герцогу. Но едва над палубой замаячила золотистая макушка Чимина, никакая сила не могла его удержать — он побежал к нему, а юноша падает на колени обхватывает подбежавшего мальчика, и осыпает его лицо поцелуями. Минхо рыдает, утыкаясь в шею Чимина — пусть смотрит строгий учитель, пусть неодобрительно цокает бабушка — ему все равно!

— Не уходи, не уходи больше никогда!.. Не оставляй меня, прошу!..

— Мальчик мой... мой хороший... маленький мой, не оставлю! Прости меня! — укачивает его в объятиях Чимин, а увидев нерешительно топчущегося рядом Джинхо, протягивает к нему руку. — Иди к нам, Джинхо!

Он тут же обнимает юношу и брата, и нерешительно заглядывает в лицо Чимина:

— Субин~и?.. Он не придет? — мальчик так надеялся, что вместе с золотистой макушкой увидит и белые прядки мальчика, что папа и его привезет с собой, и был так удручен, что не увидел ангелочка.

— Нет, прости малыш, он с папой. С ним все хорошо, и он передавал тебе привет.

Джинхо слабо улыбнулся, и обреченно покачал головой:

— Он не любит меня. Я ему не нужен...

Герцогиня оказалась рядом с ними, взволнованно смотря на них. Чимин аж вскочил, склоняясь в неуклюжем поклоне:

— Миледи, рад видеть Вас в добром здравии...

— А я как рада видеть Вас, прекрасный юноша, — герцогиня не дает ему договорить приветствие. — Я уже и не знала, что делать с Минхо — он требовал Вас каждую минуту. Если бы сын не поплыл за Вами — это сделала бы я!

Чимин смеется тихо и счастливо, прижимая к себе мальчиков, и они вместе покидают палубу. Чимин тепло улыбнулся капитану, получая в ответ легкий кивок и ямочки на щеках мужчины.

Юнги, как завороженный, медленно пошел за ними, улыбаясь такой глупой счастливой улыбкой, что даже герцогиня смотрела на сына подозрительно, понимая, что Юнги сейчас бесконечно счастлив!

Подходя к каютам, Чимин обернулся к нему с мягкой улыбкой:

— Милорд? Вы позволите мне остаться с детьми сегодня?

— Да, конечно... — и перед его носом захлопывается дверь.

Юнги весь день не знал куда себя девать — он ждал Чимина на палубе, ждал в салоне, надеясь увидеть его за обедом, просто топтался в каютном проходе, слушая приглушенный смех из каюты сыновей. Мужчина весь извелся — Чимин не пришел даже на ужин! Он горько усмехается — его дети украли у него любимого! Не зная о чем даже думать, Юнги вновь нервно вышагивал весь коридор, когда увидел приближающегося Чарли. Он вопросительно смотрит на мужчину, тот лишь нахмурился, поджимая губы, но все же позвал к себе:

— Юнги?

— Чимин узнал о наших бывших отношениях, — глаза юноши расширились от ужаса. — Он подумал, что мы были вместе здесь, на корабле...

Чарли зажимает рот ладонями, пытаясь не вскрикнуть от страха — «Что он подумает обо мне? Что я ему скажу? Боже, как я объясню, что между нами больше ничего нет. А если он подумал, что я обманываю и его и Кёнсу? Он должно быть презирает меня!» Мужчина видел, как переживал юноша, что стоял рядом с ним, и сказал ему твердо:

— В твоих же интересах, объяснить ему все... Ты должен сказать ему, что мы с тобой не любили друг друга, а просто проводили время в постели, что между нами ничего нет и не было!.. Иначе рискуешь потерять своего нового любовника...

— Он ничего никому не должен! В особенности Вам, милорд! — грозный голос Кёнсу раздался за их спинами, который моментально подошел к ним, заслоняя своей спиной почти плачущего Чарли. — Никогда не смейте так обращаться к нему! Чарли ничего Вам не должен... больше не должен! За Вашу мнимую доброту, он более чем расплатился! Никогда, слышите, никогда больше смейте подходить к нему, и тем более что-то требовать от него! Иначе... я Вас предупредил, милорд! Я Вам ясно изъяснил все?

Юнги смотрит нетерпеливым, гневным взглядом — хочет врезать за наглость, но помнит — он брат Чимина, и этот факт многое значит. Поэтому, мужчина молча кивает, вновь глотая раздражение и злость. Если бы кто-то сказал ему, что он молча будет сносить унижение, насмешки и даже оскорбления от разных людей, а он все это терпеть только из-за того, что все они близкие люди одного юноши — Юнги не задумываясь проткнул бы его шпагой! Но он терпит, и готов еще больше терпеть, готов подставляться под насмешки Тэхёна, под унижения Сокджина, под угрозы Кёнсу, лишь бы Чимин был спокоен и счастливо улыбался!

Он вновь тяжко вздыхает, направляясь к каютам и подходя к двери, понимает, что там все затихли. Он осторожно открывает дверь, заглядывая несмело, и застывает пораженно — на кровати спали все трое! Джинхо лежал посередине, раскинув звездой руки и ноги, распластав их на Минхо и Чимина. Минхо лежал у стены, повернувшись лицом к юноше, оплетая ногой его колено. А Чимин накрыл их одной рукой, лежа боком к мальчикам. Юнги застыл, он почти не дышит — такой трепет накрыл мужчину, когда он увидел своих сыновей рядом со своим любимым, как их темные головки соприкасались с золотом волос юноши, как они, словно маленькие осьминожки, переплелись руками и ногами. И Юнги понимает, что ничего более близкого его сердцу он не видел! Ему бы сейчас развернуть корабль, вернуться в поместье, в свой дом, в месте с Чимином и детьми, любить и быть любимым! Но мужчина не знает, и помыслить не может, что везет своего любимого к демону прямо в руки, что собственными руками отдаст его... а он сам... Юнги не может об этом знать!..

Он смотрит на них, тихо присев на самый край кровати, совсем невесомо касается лица любимого, боится наклониться, поцеловать. Лишь мягко проводит по щеке, натягивает одеяло на них, и выходит, тихо прикрывая дверь Он выходит на палубу, вновь подходя к борту, смотря на золотые огни приближающегося города. Порт-Саид совсем близко, берега канала искрятся от множества фонарей, ламп, факелов. В огромном портовом городе повсюду кипит жизнь, играет музыка, слышны громкие разговоры торговцев и менял — ночной базар не затихает до утра! Мужчина смотрит на великолепие восточного города, и мечтает об объятии любимого. И его действительно обнимают со спины, мягко обхватывая поперек груди. Трепещущее сердце мужчины, тут же устремляется к юноше, что тихо шепчет его имя, прижавшись щекой к его спине. Голова кружится от любви, от нежности — Юнги безумно влюблен!.. Первый раз в жизни влюблен! Чимин — его первая и единственная любовь!

Он мягко обхватывает его руки, притягивая к себе на грудь. Чимин кутает его тонким пледом, что взял с собой из каюты мальчиков, и они обнимаются тепло, нежно, лениво проводя руками по прижавшимся друг другу телам, и тают от восхитительного чувства.

— Я разбудил тебя, любовь моя?

— Нет. Джинхо меня ударил ножкой во сне, — мягко смеется юноша. — Он спит так, как будто вся кровать принадлежит ему одному!..

— Да, это так, — так же тихо говорит мужчина, и Чимин чувствует, как улыбается Юнги.

— А вот Минхо спит очень спокойно — он просыпается в той же позе, что и заснул, и почти не ворочается, — голос юноши полон обожания к мальчику. — Я так их люблю Юнги! Вообще не понимаю, как я жил раньше без них!

И объятие становится крепче, пальцы судорожно впиваются в одежду, дыхание срывается, удары сердца чаще — а хочется еще ближе, еще глубже друг в друга...

На берегу зажигают фейерверк — у кого-то праздник, веселье и музыка доносится до парусника, что медленно проплывает канал. Десятки глаз устремлены на разрывающееся волшебство огней, что буйством цветов раскрывается на темном небе. И каждый взрыв, как новый взрыв сердца, что так же расцветает золотыми цветами...

— Я люблю тебя... — шепот в губы, ладони на мягких щеках, и наклон лица, что неумолимо все ближе и ближе...

«Сейчас поцелует... сейчас!» — и глаза сами мягко прикрываются, губы раскрываются маня, дыхание опаляет, пальцы на ногах поджимаются от томления... резкий удар — и оба падают на палубу, запутываясь в покрывале! Чимин первым высовывает золотистую макушку из темного одеяла, охая и потирая голову. Он локтями упирается в грудь мужчины, что лежит под ним, делая ему больно. Тот тоже растерянно стягивает одеяло с головы, обеспокоенно осматривая юношу. Они смотрят друг на друга широко улыбаясь и начинают смеяться, цепляясь за плечи и присаживаясь. К ним подбегает Намджун, практически за шкирку поднимая обоих:

— Юнги! Вам лучше спуститься в каюты. Чимин — тебе тоже.

— Что случилось? Что-то серьезное? — Юнги обхватывает руку юноши.

— Ручной якорь зацепился за шлюзный проем. Сейчас ныряльщики исправят это. Хорошо, что наш корабль последний в линии, иначе другим было бы трудно притормозить судно. Но, думаю, мы немного отстанем — возможно на час, полтора. А вам все-таки лучше спуститься, — твердо заключил капитан.

— Я проверю детей, — срывается Чимин, устремляясь в каютный отсек.

— Я могу чем-то помочь, Намджун?

— Нет. Мы справимся. Отдыхай, Юнги. И проследи чтобы Чимин тоже лег спать, а то он ненароком на мачты полезет, я его знаю — отчаянный юноша!

Юнги смеется, понимая, что капитан прав — Чимин отчаянный, порой импульсивный, но бесконечно прекрасный, нежный и любимый! Юноша тихо прикрыл дверь — дети спали, ничего не почувствовав, тихо сопя в подушки. Юнги ждал его. Они снова смотрят друг на друга, понимая, что сейчас разойдутся по разным каютам...

— Спокойной ночи...

— Да, спокойной... ночи...

— Сладких снов, любимый...

— И Вам... сладких...

— До завтра... мы увидимся завтра, да?..

— Да... до завтра Юнги...

— Спокойной ночи, любовь моя...

Как отпустить? Как расстаться всего лишь на одну ночь, даже на одну ночь? Что сказать, чтобы не ушел, чтобы остался?.. Как быстро мужчина забыл об обещании Сокджину, что будет учтив и благоразумен. Он не помнит ничего, не видит ничего кроме дивного лица, не слышит никого, кроме нежного голоса... Чимин исчез за дверью каюты, оставив мужчину рассыпаться на горячие угли желания. Оставил с растекающейся по венам лавой, что оседала внизу живота. Оставил с взрывами в сердце, покалываниями в пальцах и дыханием, что горячее пламени... И лишь одно имя, что шепотом произнесено в темноте, способно было справиться с этим огнем...

────༺༻────

Три недели пролетели как сон... как прекрасный, сладкий сон, в котором помнишь каждое мгновение, каждый взгляд, каждое произнесенное слово — каждый нежный шепот, звонкий смех, восторг и восхищение, каждую улыбку... Улыбку, от которой мужчина сходил с ума, стонал в подушку по ночам, а днями стоял как идиот, и любовался расплывающимися пухлыми губами... Юнги понимал, что выглядит довольно глупо ходя тенью за юношей, ловя каждый его взгляд, поэтому попытался отвлечься, занимаясь фехтованием с личным слугой, однако, очень быстро подтянулись и некоторые матросы, которые были не прочь потягаться с герцогом, и даже сам капитан. Очень скоро фехтование на палубе стало практически ежедневным и сопровождалось большим количеством зрителем, что своими выкриками, одобрительными возгласами и свистом сопровождали все состязания. Юнги нашел достойных соперников среди матросов, а Намджун оказался самым опытным и умелым, и у него было чему поучиться.

Каждый день с палубы стали доноситься «Ан-гарде, господа», и тут же собираются зрители, с восторженно горящими глазами. «Туше» — и по палубе проноситься восторженные окрики, «А друа»... «А гош» — и выкрики разносятся то с одной то с другой стороны фехтующих. А когда звучит «Па контэ» — дружный раздосадованный громкий вздох проносился эхом. И вот, последнее «Альт» — и поздравления принимает один из соперников, другой — утешающие хлопки по плечам.

Самыми страстными болельщиками оказались мальчики — они так восторженно кричали на каждый победный выпад отца, совсем не так как подобает наследникам дворянского рода, заставляя раз за разом краснеть учителя и гувернера перед герцогиней. Минхо и Джинхо с криками кидались на шею отца, повисая на нем как обезьянки, выкрикивая, что их отец непобедим, а сам Юнги, весь мокрый и потный, с прилипшей к спине и груди рубашке, со слипшимися от влаги волосами, держал обоих на руках, ощущая себя самым счастливым человеком на земле... только его любимый не подходил, не обнимал, вообще не выходил на палубу во время боя, лишь скромно поздравлял с очередной победой за ужином. Юнги решил, что юноше не нравится оружие и агрессия, поэтому не настаивал на присутствии.

А юноша не выходил вовсе не поэтому. Один раз он пришел в разгар боя, и увидел Юнги... который фехтовал как бог, двигался как черная кошка, делал выпады и прыжки так грациозно, словно танцевал. Увидел его мокрую спину, стекающие по вискам и шее капли испарины, его открытый лоб, когда мужчина зачесал мокрые волосы назад руками, увидел сами руки... казалось, Чимин впервые видел руки Юнги — эти сильные, жилистые, немного грубые; запястья, под закрученными наверх рукавами рубашки, с синими линиями вен; пальцы с длинными фалангами, что так крепко обхватывали рукоять шпаги. Лицо мужчины, восхитительное с своем напряжении, в своем азарте от боя. Чимин глаз не мог отвести от Юнги в разгар баталии, от его черных глаз, что то щурились хищно, то расширялись победно горя огнем!

Чимин возбудился — сильно, горячо, до дрожи! Он убежал с палубы, испугавшись, что его нахлынувшее сумасшествие, заметили все. Он был в ужасе, не зная, что делать со своим телом, что делать со своим возбуждением. Юноша закрылся в каюте, и не выходил оттуда почти весь день, стыдясь самого себя. И даже за ужином, горел смущением и скованный неловкостью, не смог толком и двух слов сказать. И на тихое «Все хорошо?..» от мужчины, еще больше покраснел, испугавшись, что Юнги догадался о его волнении перед ним. Больше Чимин не выходил на палубу.

Но, все же любовное напряжение между ними нарастало — и это было неизбежно! Объятия с каждым разом все трепетней, пожатие руки все требовательней, а взгляд откровенный, горящий. Казалось, от огня глаз Юнги можно поджечь даже море за бортом. В тот вечер Чимин сидел с Минхо на нижней рее, он обещал ему показать, как корабль будет входить в Индийский океан. Паруса были наполнены теплым ветром, солнце медленно скатывалось к закату, и вечер был тихим, мягким...

— Смотри, мой маленький... видишь, как вода становится черной?

— Да, вижу. Но там она синяя, и позади нас синяя. Почему здесь черная?

— Потому что именно здесь встречаются два мощных течения — теплого Агульяса и холодного Северо-Экваториального. Они как огонь и лед, как черное и белое, но когда соединяются, происходит просто волшебство — течение само понесет корабль. Капитану даже к штурвалу не нужно прикасаться. Смотри, — и указывает на Намджуна, что с широкой улыбкой смотрел на них, махая им рукой с мостика.

— Это... невероятно. Океан знает куда нам нужно плыть?

Юноша смеется, крепко держа руки мальчика, и смотрит на него невероятно тепло, проводя мягко по волосам:

— Океан дает выбор: выберешь Агульяс — и нас вынесет к Африканскому побережью; выберешь Северо-Экваториальный и мы поплывем к Индии. Это место выбора, мой мальчик — сейчас мы можем решить, что дальше, куда плыть, понимаешь?

— Да! Это действительно просто волшебно! Необъятный, глубокий и сильный океан, дает выбор человеку, самому решить что он выберет!

— Правильно, Минхо. Но тебе нужно будет спуститься, потому что на самой границе, когда мы повернем корабль к Северо -Экваториальному течению, нас ждет водная подушка. Это опасно, поэтому, прости малыш, но тебе лучше стоять на палубе.

Мальчик горестно вздыхает, но тянется к канатам и лесенке вниз, и тут же попадает в объятия отца.

— Милорд? — удивленно смотрит юноша, нежно улыбаясь с реи. — Вы подслушивали нас?

— Да!.. — признается мужчина, немного смущенно опуская голову, и так же улыбаясь. — Я... я немного завидовал собственному сыну. Мне очень хотелось так же сидеть на рее, и смотреть в твои глаза, любимый на океан сверху.

— Бросьте, милорд! — дерзко отвечает юноша, все так же широко улыбаясь. — Вы не сможете подняться даже до того места, где я стою!

Улыбка мужчины гаснет. Он смотрит на юношу серьезно, и дыхание его учащается. Чимин видит черный огонь в его взгляде, начинающий полыхать красными отблесками, но юношу не остановить:

— Не сможете же, Ваша Светлость? — и янтарные глаза щурятся лукаво.

Мужчина молчит, лишь пальцами крепко обхватывает канат ведущий наверх по мачте. Он глаз с юноши не сводит, когда ставит ногу на первую лесенку к рее, и подтягивается вверх.

— Папа? — Минхо смотрит восторженно и испуганно одновременно.

Но Юнги никого и ничего не замечает, кроме этих глаз, что манят... зовут... искрятся безумством и любовью. И вот, еще казалось, лишь шаг к мечте — быть рядом с сиянием золота, но юноша не дает этого сделать. Чимин и сам не понимает, что на него нашло — он хватается за вант, ведущий к средней рее, на верх, и ловко подтягивается. Они ни на миг не отрывают взгляда друг от друга, ни на секунду не отворачиваются, казалось даже не дышат, все поднимаясь вверх и вверх. Внизу доносятся крики, шум — кричат быть осторожными, а то и вовсе спуститься. Чимин краем сознания узнает голос Намджуна, что приказывает быть благоразумными. Да разве может быть благоразумной любовь, разве может быть осторожной страсть! Нет ничего вокруг для этих двоих, что поднимаются солнцу навстречу, обнимаясь с ветром, ловя каждый луч заходящего светила! Невозможно разорвать их взгляд сейчас, их силу притяжения!

Чимин поднимается все выше и выше, практически спиной к парусам — он знает каждый канат, каждый вант, каждую завязку. Но откуда Юнги знает все это? Что за сила ведет его? Чья рука направляет прямо к юноше, прямо к сияющему золоту? Вот уже марса-рея позади, а они все тянутся вверх. Чимин не останавливается — манит мужчину, зовет глазами, зовет губами, взглядом обещает любовь — только приди! И мужчина идет! Никогда в жизни Юнги не поднимался на мачту, не находился столь высоко от земли. Он впервые ощущает каким бывает ветер здесь — на высоте, каким может быть головокружение от невероятного ощущения полета! И он понимает, что с Чимином именно так... только так — полет и эйфория! Это даже не любовь — это больше, чем любовь! Это одно сердце, одно дыхание, одна душа и перерождение в веках! Брам-рея у них под ногами, а наверху только тонкая бам-рея, за которую ухватился Чимин... дальше уже некуда... только небо. Мужчина подтягивается, тянется с такой силой и легкостью, будто не он преодолевал сто двадцать футов над уровнем моря, и смотрит на юношу, как смотрят на свою мечту:

— Ты сказал... до того места, где ты стоишь. Я пойду куда угодно, куда позовешь! Буду там, где ты! Поднимешься еще выше, я поднимусь следом! Прыгнешь — брошусь вслед за тобой! Потому что ты... только ты и есть смысл всего! Я люблю тебя! Но даже это слово не передает всей глубины того, что я чувствую к тебе!

Чимин не дышит, это трудно сделать на такой высоте, где ветер мягко гладит волосы и закатное солнце смотрит пытливо.

— Юнги!.. — и юноша вновь начинает дышать. И с первыми каплями кислорода в крови, скатываются первые капли слез из глаз.

Шаг друг к другу по тонкой рее, и оба обхватывают смотровой выступ — самую высокую точку мачты. Еще шаг — и они стоят на ней. Вокруг лишь бескрайнее небо, что разливается золотым закатным светом. Кругом лишь бесконечный океан, мерцающий мягким красным золотом. А прямо под ними черная вода, что несет их к новому океану. Все вокруг них ждет... все затихло... все замерло — сейчас или никогда, прямо здесь, прямо сейчас — поцелуй! Юнги обхватывает ладонью любимое лицо, что искрится от слез — и касается теплых губ в нежном поцелуе!.. Он целует... целует так, как никто и никогда на земле! Он пьет... пьет сладчайший нектар, божественный напиток — вкус любимого! Он умирает... умирает в нежном огне весь без остатка, тут же возрождаясь из пепла! Как он мечтал об этих губах! Как хотел коснуться их!

Чимин плачет сильнее, разрывает поцелуй, от невыносимого счастья. Обхватывает шею мужчины, и рыдает у него на плече:

— Я... люблю... тебя, Юнги! Так люблю, ... что самому страшно! — позже смотрит прямо в лицо, выжав все слезы, проглотив ком в горле, и тряхнув головой в последних лучах утопающего солнца.

Внизу, на палубе, стоит такой свист, гогот и выкрики в адрес влюбленных, подбадривающих герцога, с пожеланиями не останавливаться, и юноша понимает — их видят все — на всех трех кораблях! Их видит Минхо! Их видит Сокджин, через подзорную трубу! Их видит весь мир! И осознает, что мужчина поцеловал его зная об этом, зная, что его сын внизу глаз с них не спускает, зная, что нарушает обещание данное Джину, зная, что весь экипаж, побросав дела, глазела на них. Значит — выбор сделан! Значит он выбрал любовь! Он выбрал его! Чимин смотрит сияющими глазами, и невообразимо счастливая улыбка озаряет его лицо. Он сам обхватывает лицо мужчины, тянется к губам и шепчет тихо:

— Целуй меня, Юнги! Люби меня! Я хочу этого больше всего на свете! Целуй!..

Оба тянутся одновременно, смыкая губы, вкладывая всю нежность и любовь, целуются упоительно, счастливо, сквозь улыбки, до дрожи в коленях. Они целуются и не видят счастливых глаз Минхо, удивленного лица Джинхо, ободрительной улыбки Намджуна, рыдающего от счастья Чарли, что смущенно жмется к плечу Кёнсу, а тот в свою очередь смотрит наверх настороженно, боясь, что влюбленные свалятся с реи и разобьются о палубу. Они целуются, и не слышат истошных криков прекрасного мужчины с корабля, плывущего впереди них:

— Он целует моего мальчика! Я убью его! Тэхён, он целует его! — и тут же крики переходят в плачь. — Он целует его, Тэхён! Мой мальчик счастлив! Я так счастлив, Тэхён~и!

Тэхён лишь смеется, мягко обнимая брата, и соглашается:

— Счастлив, непременно счастлив!..

Черная вода сменилась синей, солнце сменилось луной, а тонкая рея — мягкой постелью. Юнги не смог его отпустить этой ночью, и лежал рядом с ним, тихо поглаживая лицо любимого, пропуская прядки меж пальцев. Завтра будет разговор с сыновьями и матерью. Завтра объяснения с Намджуном и Кёнсу. Но все это завтра! Сегодня только Чимин, только его любовь, засыпающая у него на руках! Только мягкий, нежный поцелуй перед сном!..