По велению сердца

========== Глава 11 ==========

Комментарий к Глава 11

https://vk.com/wall593337655_161

https://vk.com/wall593337655_162

https://vk.com/wall593337655_163

Чарли: https://vk.com/wall593337655_159

Кёнсу: https://vk.com/wall593337655_160

────༺༻────

Гроза за иллюминатором почти затихла, когда голова юноши коснулась подушки, но он ещё долго не мог заснуть. Чарли мирно дремал на своей койке, накрывшись одеялом с головой. «Какой же он всё-таки смелый, — думал Чимин, — боится молнии, а не ушёл с палубы, ожидая меня! Пусть у них с Кёнсун~и всё получится!»

Его мысли возвращаются к Юнги — теперь Чимин знал, что он — герцог Эссекский, знатный дворянин Мин Юнги. После спасения мальчика, они вновь встретились уже за ужином, где были представлены друг другу. Герцогиня отсутствовала, всё ещё находясь с внуками, боясь их оставлять одних.

Чимин был удивлён и смущён, и это отражалось на его лице ясно. Он посчитал Юнги матросом или офицером-помощником, поэтому и обращался к нему просто по имени. А когда юноша вспоминал, как прижимался к герцогу, заставляя держать себя, то заливался краской ещё больше:

— Ваша Светлость... прошу простить меня за фамильярность... я не знал. Надо было узнать у капитана, — смущённо пролепетал Чимин перед мужчиной. — Я думал, Вы матрос экипажа, — и испуганно вскинул глаза на него, понимая, что сказал глупость.

Юнги снова был хмур и угрюм. Присутствующие на ужине пассажиры и офицеры решили, что герцог до сих пор переживал из-за истории с сыном, но герцог сам понимал, что вовсе не поэтому. Он был безумно зол на самого себя: на своё глупое сердце, что заходилось в бешеном ритме, стоило только увидеть юношу; на свои глаза, что каждый раз выхватывали стройную фигуру Чимина, хотя Юнги пытался не смотреть изо всех сил; на свои руки, что подрагивали и сжимали пальцы сильно, стоило только вспомнить прикосновения. От голоса юноши, внутри него проходила невероятная восхитительная волна удовольствия, начинающаяся от приподнятых волосков на затылке, проходясь теплом по груди и оседая пузырящейся лавой внизу живота. И это не только физическое влечение. Юнги прекрасно понимает, что он падает... глубоко и безнадёжно падает в юношу. До конца своих дней Юнги будет помнить, как этот прекрасный юноша протянул ему свою руку, как они обхватили друг друга сильно, как нежный голос тягучим мёдом затекал в уши. Юноша так по особенному растягивал его имя «Ю-юнги...», и мужчине хотелось слышать собственное имя вечно из этих божественных уст.

На его губы Юнги смотрел весь вечер, за ужином, он умирал с них. Что с ним будет, если он коснётся их, оближет кончиком языка, потрётся своими губами, попросит раскрыть их? Сумасшествие накрывает мужчину, но он лишь сильнее сжимает зубы в злобе от собственного бессилия. Здесь его дети, он не имеет права, не может. Никогда. Нельзя.

Мысли, одна за другой проносились в голове Юнги, когда он лёг в постель. Он не мог знать, что в каюте напротив, точно так же, не смыкая глаз, лежит юноша. Не мог знать, что они думают об одном и том же — друг о друге. Но если Юнги и понял всё, то Чимин ещё был в замешательстве, но ровно до тех пор, пока не услышал стук собственного сердца. Оно, как и накануне, тихо отстукивало имя, и тогда юноша улыбнулся себе, понимая — его имя!

Судьба не может решать за нас, как нам вести себя на переломном моменте жизни. Она не может диктовать, что и как нам говорить. Не навевает и не контролирует наши эмоции и чувства. Всё, что она может — сделать так, чтобы мы оказались в нужном месте, в нужное время. Они встретились. И теперь Судьба будет только наблюдать, переживать, радоваться или огорчаться за своих детей — она больше не имеет права вмешиваться, ибо теперь свои права диктует Жизнь. И Судьба совсем не уверена, что всё будет так, как она задумала — у Жизни совсем другие правила, и диктует она свои законы — жёсткие, а порой и жестокие. Но даже она бывает ласковой, доброй, просто прекрасной. И в отличии от Судьбы, Жизнь даёт человеку то, что он действительно заслуживает. А заслужит ли Юнги любовь?

────༺༻────

Утро после грозы выдалось солнечным и приятным. Мокрая от дождя палуба искрилась бликами. Немного тёмное, от прошедшей стихии, море шумело волной, качая корабль в плавном такте. Хотя тут можно было и поспорить, от чего качается судно — от морской волны или от зашкаливающих эмоций его пассажиров?

Сокджин пережил очередную страстную ночь, и его немного шатало от безумства мужа. Почему-то именно на море Намджун становился ненасытным, жадным до ласк и властным в темпе. Но, чего уж греха таить, Джину это нравилось, и он отдавался безумию до конца, благо гроза заглушила их стоны и крики.

Утром, за завтраком, Сокджин заметил странности в поведении своего «старшего ребёнка» Чимина — юноша был радостно возбуждённым, и просто светился, как самая яркая звезда. Движения его были наполнены мягкостью, плавностью, губы всё время расплывались в нежной улыбке, а глаза сияли, как два золотых солнца. Он мягко потряхивал волосами, заставляя их переливаться в бликах утреннего солнца. Голос его, тихий и глубокий, затекал в уши сидящих за столом гостей, как ласково журчащий ручей, а смущённый румянец не сходил с высоких скул. И весь он был как прекрасное, невинное маленькое божество! От глаз Сокджина не укрылось, что юноша тщательно подобрал одежду в нежно-голубых тонах, в ушах, в тон к одежде, переливались жемчужины, но на пальце было только изумрудное кольцо. Даже слепой бы понял — Чимин хочет привлечь чьё-то внимание! И Сокджин полностью был уверен, чьё именно внимание — герцога Мин Юнги! Потому что, как бы не старался юноша контролировать себя, сам понимая свою очевидность, он не мог удержать взгляд в его сторону, не мог удерживать тихие вздохи, а пальцы будто сами ложились ближе к мужчине, в надежде, что их накроют сильные руки. Юноша просто дышал в сторону мужчины!

Герцог был холоден и снова хмур. За дни проведённые в поместье Минов, Сокджин узнал Юнги как открытого и душевного человека, заботливого сына и отца. Да, он не любил людей, и редко чьё общество ему было не в тягость. Но к близким и немногим друзьям относился с большой теплотой. С Намджуном они действительно стали друзьями, и относились друг к другу с большим уважением. И к нему самому герцог относился с теплотой. Но вот реакцию Юнги на Чимина, Джин не мог определить — мужчина был подчёркнуто холоден с юношей. Ни один тёплый взгляд, ни один томный вздох юноши не тронул мужчину. Казалось, Юнги даже больше раздражался.

Немного позднее, Джин нашёл юношу, стоящим рядом с капитаном. Чимин горячо просил снова назначить его в команду, и Намджун понимающе улыбался, почти соглашаясь. Но едва заметив приближающегося к ним мужа, тут же стал серьёзным и замахал руками перед лицом юноши:

— Нет, нет! Это невозможно! И не проси! Даже не думай! Чимин, просто отдыхай... Чимин?! — Сокджин взял его за локоть. — Джунн~и, я пока заберу его на пару минуточек. Вы потом поговорите. Хорошо? — и не дожидаясь ответа, тянет юношу к пустующему борту шкафута за штурвалом. — Чимин~и, что это было утром, за завтраком? Не смей отпираться, от меня ничего не скрыть. Я всё видел собственными глазами.

Чимин хотел сделать непонимающее лицо, чтобы не выдавать себя или отшутиться. Но кого он хотел обмануть? Собственного хёна, почти родителя? Он тяжело вздохнул:

— Я не знаю, хён. Кажется, я схожу с ума. Я... я так хотел ему понравиться, чтобы он посмотрел на меня, сказал мне хоть слово. Я не знаю, что это было, не знаю...

— Я знаю! Ты влюбляешься, Чимин! Если уже не влюбился.

Чимин вскидывает удивленный взгляд, и тут же улыбается:

— Мне тоже так кажется, хён. Он такой красивый...

— Да не очень-то...

— Ты слышал его голос, хён? У меня мурашки каждый раз...

— Просто хриплый...

— Я умираю от его взгляда, до сих пор чувствую его руки на своих...

— Ээ-э, куда нас заносит! Ну-ка, стой! — Сокджин даже немного тряхнул юношу за плечи, но потом мягко посмотрел в глаза. — Чимин, мальчик мой, мой маленький ребёночек. Боюсь, твоё сердечко выбрало не того человека. Герцог Эссекский не такой мужчина, которому нужны тёплые чувства, даже от такого прекрасного ангелочка, как ты, мой хороший. И, пока не поздно, пока всё не стало так глубоко — остановись! Я не смогу видеть твоих страданий!

— Почему страдания, хён? Почему ты решил, что он не мой человек? Я... я чувствую себя счастливым рядом с ним! И я очень хочу увидеть его улыбку.

— Прошу, не торопись, Чимин. Не бросайся в омут с головой. Да и, честно говоря, Чимин~и, я думаю, что у Его Светлости давно есть другой... — увидев расширенные глаза юноши, Сокджин продолжил: — Да, Чимин — ему нравятся мужчины. Я знаю об этом от мужа. Да и чует моё сердце, что плохо тебе будет от него. Прошу, послушайся меня, мой мальчик. Забудь о нём, не думай, не строй надежд, которые не оправдаются, — Сокджин вздыхает печально, но он должен был всё это сказать. Лучше сразу всё обрубить, чем потом не выпутаться из сетей.

Чимин притих, и взгляд его заметно угас. Его глаза растерянно блуждали по палубе, пока не зацепили фигуру мужчины на гандоке. Рядом с ним стоял, по-видимому, его личный слуга, и в чём-то перед герцогом отчитывался. Чимин смотрит на мужчину, на его застывшую прямую спину, горделивый разворот плеч, слегка приподнятый подбородок. Он стоит к ним вполоборота, и юноша не может видеть его лица. «Самого красивого лица» — думает Чимин. Все слова его хёна вылетели из головы, стоило только обернуться Юнги и прямо посмотреть на юношу. Чимин вздрогнул, испугавшись, что его застукали за подсматриванием, и хотел спрятать свой взгляд, но не смог. Как можно отвести взгляд от омута этих чёрных глаз, что всё так же холодны, но всё же смотрят. Смотрят прямо в душу, как никто и никогда не смотрел. Как молния юношу пронзила мысль, что он уже видел это лицо, этот взгляд. Он видел его во сне, тогда, в Александрии, много лет назад. Чимин вспомнил это так отчетливо, так ярко всплыла эта ночь в памяти, что юноша чуть пошатнулся от шока, ухватившись за рукав Сокджина.

— Джинн~и! Я видел его в своем сне! Я помню, когда мы были в Египте. Я видел его лицо так отчетливо, так близко. И ты скажешь, что это не судьба? — Чимин был взволнован, но улыбался счастливо.

— Это ничего не значит, Чимин. А может, наоборот — судьба показала его тебе во сне, чтобы ты уберёгся от него. Не нужно витать в своих фантазиях, мой маленький. Почему-то моё сердце говорит мне, что он не для тебя. Прости...

— Нет, это ты прости меня, хён! — горячо воскликнул юноша. — Но я хочу этого! Хочу полюбить его! Хочу быть рядом с ним! Очень хочу! Даже если он меня не примет, я попытаюсь.

Джин застыл и серьёзно посмотрел на юношу. Потом мягко взял за руку, но твёрдо заявил:

— В первую же нашу остановку, вы с Тэхёном переберётесь на корабль отца. Это не обсуждается. Прости, Чимин.

Сокджин оставил юношу одного и подошёл к мужу, легко прикоснувшись к его руке.

— Я слышал ваш разговор, любимый. И, да — я с тобой согласен. Герцог мне как друг, я уважаю его, ценю как человека, но... — Намджуну не хотелось каким либо образом обидеть Юнги, ведь они действительно сблизились за время пребывания в поместье Минов, но Чимин всё же был важнее. — Чимину будет лучше не думать о нём. И ты был прав, Джинн~и, у Его Светлости действительно есть любовник. И даже больше — он здесь, на корабле.

— Художник?

— Да, это Чарли.

Они оба замолчали, обдумывая всё услышанное. Оба считали себя ответственными за судьбу юношу, но всё же было сомнение — имеют ли они право вмешиваться в чувства Чимина, смеют ли указывать кого любить, а кого нет? Джин не собирался всё же стоять в стороне, но Намджун поддался сомнениям:

— Джинн~и, любимый, дай ему шанс, прошу. Просто не вмешивайся пока. Обещаю тебе, любимый, я не дам в обиду нашего мальчика. К тому же здесь его брат, он уж точно сумеет его защитить.

Сокджин снова задумался:

— Когда у нас первая остановка, Джунн~и?

— Через две недели. Мы остановимся в Ла-Валете на Мальте.

— Что ж, у них две недели, Джунн~и. Но если Его Светлость хоть одним словом обидит моего мальчика, я сброшу его с палубы.

Намджун хрипло засмеялся, притягивая мужа к себе на глазах у всех, смотрит на него лукаво, обхватывает чуть ниже пояса, прижимая к своим бёдрам и хрипит прямо в губы:

— Джинн~и, ты сводишь меня с ума! Мне мало прошлой ночи, хочу тебя безумно, хочу бесконечно... люблю тебя.

Джин коротко клюёт его в губы и отходит от мужа:

— Вообще то, я хотел забрать Субин~и сегодня ночью к нам... — Джин чуть прыснул с вытянувшегося лица мужа. — Но может я не буду его тревожить, если Чимин получит должность смотрящего, и будет по горло завален работой до Мальты, — и улыбнулся так хитро и так сладко, что у капитана сердце бухнуло в ноги от восторга.

— Да, мой любимый. Всё будет так, как ты скажешь.

Сокджин довольный покинул палубу, краем глаза заметив, что Чимин направляется к герцогу. «У них две недели, и ни днём больше!» — на этой мысли Сокджин отпустил ситуацию в свободное плавание.

Чимин шёл к нему плавно, мягко, грациозно, легко ступая. Юнги не видит, как он идёт к нему, он чувствует это, всем телом, каждой клеточкой, каждой мурашкой по коже.

— Милорд? — юноша обратился к нему на английский манер, слегка поклонившись.

— Господин Паке... — Юнги пришлось обернуться к юноше и также ответить поклоном. А хотелось спрятаться, сбежать, как последний трус. Он завёл дрожащие руки за спину, а куда спрятать дрожащее сердце не знал.

— Ваша Светлость, я знаю Ваш сын наказан за проступок и не выходит на палубу. Могу ли я навестить его, справиться о самочувствии?

Чимин смотрит не отрываясь, лишь изредка хлопает длинными ресницами, и губы раскрывает при выдохе. Губы с которых Юнги сходит с ума. Он ловит себя на мысли, что смотрит на них, впивается ногтями в мякоть собственной ладони — ни черта не помогает! И всё же, лицо его непроницаемо, а голос твёрд и холоден.

— Да. Минхо наказан. Я запретил ему выходить из каюты. Он сейчас с герцогиней. Я представлю Вас ей... если пожелаете.

Зачем он это сказал? Зачем ведёт знакомиться с матерью? Хотя, что особенного — герцогине были представлены сотни людей, нередко Юнги сам представлял родителям своих друзей. Но сейчас он ведёт к ней не просто случайного человека — он ведёт к ней самого особенного! Того, кому принадлежит его сердце, его мысли, его жизнь, но никогда не признается в этом, никогда не примет. Юнги понимает — Чимин никогда не будет любовником для него, только любимым! Никогда не будет просто объектом желания, только смыслом! Чимин никогда не будет жить в съёмном доме, только в собственном доме Юнги! Но, Юнги не даст ему ни любви, ни смысла, ни дома.

— Матушка? Позвольте представить — господин Паке Чимин, подопечный господина Ким Сокджина. Это он спас Майкла. Господин Паке захотел справиться о нём.

— Мы спасли! Мы были вместе, помните, милорд? Миледи, госпожа Мин, очень рад знакомству, — Чимин учтиво поклонился.

Помнит ли он? Помнит, всё помнит: каждую секунду, каждое мгновение. Помнит каждую капельку дождя, что стекала по его скулам, по его губам. Помнит каждую прилипшую к лицу прядку, которую так хотелось заправить за ушко. Помнит каждый пальчик, впившийся в его плечи. Помнит голос сквозь ливень, глаза в вспышке молнии. Помнит!

Юнги, как сквозь вату, слышал разговор юноши с герцогиней, невидящим взглядом уставившись в точку на стене. Но постепенно, голос юноши начинает проникать в сознание Юнги, завладевая им полностью. «Да, Ваша Светлость, я окончил Парижский университет, учился на факультете культуры и истории искусств...», «Ну что Вы, миледи, Вы преувеличиваете мои способности, я знаю всего лишь три языка, а мой лучший друг Ким Техен прекрасно разговаривает на пяти...», «Я до шестнадцати лет жил в Пусане, миледи...»

Герцог не мог покинуть каюту, хотя сам не понимал, почему здесь стоит до сих пор. Он даже не смотрел на них, а стоял как истукан.

Минхо не дышал, так смотрел на юношу, и глазки сияли в восторге. Было видно, что мальчик очень хочет подойти ближе, заговорить с ним. Только хмурый вид отца останавливал его. Чимин тоже посматривал на мальчика, озорно улыбаясь ему.

— Как чувствует себя маленький милорд? — спросил юноша, глядя на мальчика. — Ваш внук такой смелый, Ваша Светлость! — сказал Чимин, уже обращаясь к герцогине. — Минхо вёл себя мужественно. В такую грозу, в такой ситуации, он не испугался, даже пытался сам выпутаться из завязок. Он большой молодец!

— Он попал в такую ситуацию по своей собственной глупости, — раздался тяжёлый голос герцога за спиной, да так неожиданно, что и Чимин, и мальчик вздрогнули, — и ничего мужественного здесь нет.

— Да, милорд, Вы правы — это было его ошибкой. Но он сам пытался это исправить, не дожидаясь помощи. Разве это не смелость?

— Юнги, твой сын осознал свою вину, — подала голос герцогиня, — прошу, будь с ним помягче. Вы знаете, что Минхо принял Вас за ангела, юноша? — улыбалась герцогиня, смотря на Чимина. — И сейчас, видя Вас воочию, я с ним согласна. Вы прекрасны, как ангелочек, господин Паке, — произнесла Соён, легко касаясь кончиками пальцев подбородка юноши.

Чимин тихо рассмеялся:

— Благодарю, миледи, я польщён столь красивым сравнением. «О! Если бы Ваш сын был такого же мнения обо мне!..» — подумал юноша.

Чимину очень понравилась герцогиня. Она была настоящей, заботливой матерью, мягкой и утончённой. «Мама Юнги!..» от этой мысли такое тепло разливалось по сердцу, что юноша поневоле улыбался.

Ещё шла непринуждённая беседа, когда послышался гром выстрела пушки. Герцогиня взволнованно посмотрела на сына, но у того ни один мускул на лице не дрогнул. Минхо вскочил с горящими глазами. Только Чимин всё сразу понял.

— Миледи, скорее всего, это в честь встречи с кораблём Кимов, — раздался ещё один выстрел. — Они стреляют холостыми, не волнуйтесь, — улыбнулся юноша. — Мы можем подняться? Это очень красивое событие — встреча двух кораблей на море! Команда вывесит сигнальные флажки и флаги, и будут палить из пушек, — радостно тараторил Чимин.

— Конечно, поднимемся на палубу, — ответила за всех герцогиня, беря под руку Джинхо и направляясь к выходу.

Чимин понимает, что старший мальчик останется один, и не увидит встречу кораблей:

— Милорд? Ваша Светлость... — и смотрит прямо в лицо мужчине, — позвольте Вашему сыну подняться с нами. Обещаю — он будет стоять рядом со мной. Я не отпущу его ни на шаг и верну обратно в каюту. Прошу Вас!

Юнги смотрит так же пристально, душу выжигает. Только Чимин не видит в них ни огня, ни нежности — лишь холод и отчуждение. О, если бы юноша мог почувствовать, что творится с мужчиной внутри: как грохочет его сердце, как течёт лавой его кровь, как завязываются узлом его нервы, как каждая клеточка тела вопит от желания прикоснуться. «Назови по имени, и я разрешу тебе всё, что хочешь!..» — мысль проноситься в голове, но мужчина молчит.

— Юнги... прошу Вас... — совсем тихо произнёс Чимин.

Мужчина смог лишь кивнуть согласно, настолько он был ошеломлён тем, как юноша смог прочитать его мысли. Чимин радостно обхватывает плечи мальчика, прижимая к себе:

— Идём, Минхо! Ты увидишь корабль моего дядюшки Себастиана. Он очень красивый! — и таким счастливым взглядом смотрит на Юнги, что у того аж дыхание перехватило. — Пойдёмте, Ваша Светлость, нельзя такое пропускать! — Чимин в радостном возбуждении хватает ладонь Юнги, притягивает к себе Минхо и тащит их наверх.

Только оказавшись на залитой солнцем палубе, Чимин понимает, что держит за руку мужчину. Он затаил дыхание и совсем легко сжал его ладонь, но его пальцы разомкнули и освободили руку из нежного захвата. В сердце юноши кольнуло — это была первая трещинка — ещё никто и никогда не отталкивал его! В сознании пронеслись слова Сокджина »...у него давно есть другой...»

«Неужели Юнги влюблен счастливо, а я совсем не нужен?..» — горькие мысли одолевали его, грозясь затопить отчаянием. Только радостный голос ребёнка вывел его из раздумий.

— Папа! Папа... смотри! Там линкор! — в восторге кричал Минхо, увидев настоящий военный корабль.

Это действительно был военный парусник, и он сопровождал корабль Ким Себастиана. Вся команда троих кораблей высыпала на палубу, рассматривая друг друга. Матросы на реях натягивали сигнальные флажки и изображения родовых гербов Минов и Кимов, а на линкоре — знамёна и флаг Великобритании.

— Чёрт... это же... Джинн~и, это адмирал Леннокс! — практически кричал капитан, заглядывая в подзорную трубу. — Посмотри, любимый, — передавая ему трубу. — Неслыханная честь! Адмирал будет сопровождать нас в путешествии! Вот же чёрт! Я в нетерпении от встречи с ним!

— Скорее, неслыханная щедрость папы. И думаю, адмирал узнав, что корабль находится в подчинении у самого мужественного, смелого, решительного, страстного, безумно красивого, нежного и самого сексуального в истории мореплавания, капитана, согласился немедля... — голос Сокджина томный и игривый одновременно. Он нежно ласкает пальцами запястье мужа и ласково смотрит в глаза. — Ты у меня самый лучший, Джунн~и!.. Никто и никогда не сравниться с тобой, мой любимый!

Джин мягко прислонился к плечу мужа, коротко ластясь к нему, а краем глаза видит Чимина, стоящего между отцом и сыном Мин. «Ишь ты какой шустрый! Сразу обоих в оборот взял! Ну... посмотрим. Удачи тебе, мальчик мой!» — мысленно высказав своё пожелание, Сокджин вернулся к обозрению корабля, что мягко выплыл из-за линкора.

— Тэхён, подойди, посмотри сюда. Кажется, я вижу родителей. Боже! У отца виски в руках, — смеялся Джин.

Тэхён немедленно подошёл к ним, тоже улыбаясь, и помахал родителям. Накануне, в грозу, он чувствовал себя плохо, раны давали о себе знать. Да и с непривычки укачивало. Но сейчас был в прекрасном расположении духа.

— Эпатаж — второе имя Кима Себастиана, — отшучивался юноша. — Только отец может себе позволить появиться в сопровождении военного корабля и стаканом виски в руках.

И, словно услышав слова сына, Себастиан поприветствовал, поднимая хрустальный фужер. Тания махнула белой шалью, радостно улыбаясь, видя своих детей. Вдруг, с грот мачты распустился нижний парус, где на белой парусине, огромными буквами было написано: «Ким Субин». Сокджин и Тэхён охая, закатали глаза, а Намджун громко засмеялся:

— Ваш отец назвал корабль в честь трёхлетнего мальчика! Я впервые такое вижу!

Корабли подплыли ближе друг к другу, теперь можно было рассмотреть друг друга в лицо и слышать голоса близких.

— Почему ты не с Чимином? — спокойно спросил Сокджин у брата.

— Он со своим человеком, — так же спокойно ответил Техён.

Сокджин резко посмотрел на брата:

— Что? Я не ослышался? Что с тобой Тэхён~и? «Цепной пес Паке Чимина» сдался?

— Скорее учуял, что с ним нужный человек, — он смотрел на вытянувшееся лицо старшего. — Что? Разве не видно? Джинн~и, посмотри на них! Ты где нибудь видел более подходящих друг другу людей?! Они идеальны! — и непонимающе развёл руками. Сокджин оборачивает голову, и смотрит...

Чимин — маленький, тонкий, хрупкий, весь из себя золотистый, сияющий счастьем, улыбка его нежная и глазки у него, как щелочки над высокими скулами. Он смущённо держал за руку мужчину, что чуть выше его самого. Чёрные волосы мужчины так контрастировали с золотом прядей юноши. Его естественная бледность оттеняла тёплый загар младшего. А глаза — чёрный агат и золотой янтарь. И Джину пришлось согласиться с братом — они идеально подходили друг друг! «Только внешне!» — заключил мужчина, поскольку не был уверен, что герцог подходит юноше как спутник жизни.

Только он со вздохом отвернулся от «парочки», взгляд Джина тут же зацепил розового во всё лицо Кёнсу, что пытался незаметно ухватить пальцы рядом стоящего художника. А сам художник, смущенно сделал шаг ближе к помощнику, позволяя ему обхватить свою руку.

«Боже! Что творится на этом корабле? Да тут глаз-да-глаз за всеми нужен! Не будет мне покоя с этими влюблёнными парочками!»

Чимин увидел капитана «Ким Субина», что смотрел на юношу не отрываясь. Он узнал это лицо, эти зелёные глаза, что снова горели огнём.

— Альбрехт! — и юноша неосознанно сделал шаг от Юнги, всё так же сжимая плечи мальчика.

— Минхо, хочешь познакомиться с капитаном? Это очень хороший человек, подойдём ближе.

Альбрехт так же подошёл к самой корме капитанского мостика на его корабле.

— Здравствуй, Чимин! — мужчина счастливо улыбнулся. — Я рад видеть тебя в здравии.

— Капитан Тилль! Я тоже рад Вас видеть. Поздравляю Вас с назначением на должность, капитан!

— Спасибо, Чимин. Ты стал ещё прекраснее, чем я тебя помню. Я скучал, очень... Чимин...

Юноша смущённо улыбнулся и кивнул на мальчика рядом с ним:

— Познакомьтесь, капитан — это Мин Минхо, наследный герцог Эссекский, старший сын милорда Мин Юнги, — и наклонился к мальчику. — Минхо, это капитан Альбрехт Тилль. Мы вместе плавали с ним три года назад.

— Рад знакомству, капитан, — с поклоном приветствовал мужчину мальчик.

— Взаимно, Ваша Светлость, — так же легко поклонился Альбрехт и с улыбкой посмотрел на юношу. — Отец мальчика тот мужчина, в чёрном? От взгляда, что он бросает сюда, я должен был упасть замертво, — почти смеётся капитан.

Чимин рассеяно смотрит назад, но герцог отвернулся на секунду раньше, и юноша не заметил убийственных взглядов-стрел герцога. Но видел Альбрехт. И он совсем не удивлён, что герцог — очередная жертва красоты юноши. Как можно не любить такого ангела? Сам капитан давно попрощался со своей неразделённой любовью и оставил лишь тёплые воспоминания о прекрасном юноше.

Чимин вернул растерянный взгляд на Альбрехта, что говорил: «Ты не ошибся?», и капитан мягко улыбнулся: «Никуда он от тебя не денется!». Они попрощались, пожелав счастливого плавания, и Чимин хотел вернуться к герцогу. Но едва увидев приближение юноши, Юнги стремительно развернулся и практически сбежал в конец корабля. Юноша застыл, как вкопанный, а сердце больно сжалось. Новая трещинка чёрной сеткой легла на сердечко, и дыхание остановилось — его не желали видеть! Ему ясно дали понять это!

Тёплая ладошка, сжавшая его пальцы, привела юношу в чувство. Он посмотрел на мальчика:

— Минхо, сейчас будут палить из наших пушек. Ты же не боишься, правда?

— Нет. С Вами мне ничего не страшно!

Чимин одобряюще ему улыбнулся. К ним подбежал Кёнсу. Глаза его горели лихорадочным огнём, а широкая улыбка расцветала на лице. Он обхватил юношу руками за талию, подхватил охающего Чимина и радостно смеясь, закружил в воздухе:

— Чимин~и! Ты видел Альбрехта? — спросил он, ставя юношу на палубу. — Там моя команда, Чимин~и! Я так счастлив видеть их! Это люди, с которыми я плыл через три океана, ел из одного котелка! Моя команда, что воспитала меня таким, каким я есть сейчас, Чимин! Я безумно хочу обнять их всех. Там мой шкипер, представляешь?!

— Так что мешает, мой дорогой брат? — сказал юноша, мягко обнимая его за плечи. — Канат в руки, и на абордаж, мой храбрый моряк!

Минхо во все глаза смотрел на них, и глаза мальчика ещё шире распахнулись услышав «на абордаж». Он улыбнулся, чуть ли не хлопая в ладоши. Грохот пушечного выстрела заставил их вздрогнуть и засмеяться одновременно. Команда с корабля Кимов кричала и звала Кёнсу, перебрасывая к ним на борт, привязанный к мачте, канат. Чимин завязывает канат узлом на талии брата:

— Лети, Кёнсун~и!

— А ты? Перелетим вместе, Чимин! Они хотят видеть и тебя, только посмотри на них!

Мужчины на борту судна Кимов просто неистово выкрикивали имена юношей, оглушая всех свистом и топотом.

— Я не могу оставить Минхо одного...

— Я пойду к бабушке, то есть к Её Светлости герцогине, — быстро протараторил мальчик, коротко поклонился и бегом отправился к брату и бабушке.

Чимин не успел и глазом моргнуть, как его обхватили за бёдра, приподнимая и заставляя оплести ногами бёдра Кёнсу. Руки юноши сами обхватили шею брата, а дальше он почувствовал, как они оттолкнулись и полетели через борт. Доли секунды, морская рябь под ногами, резкий ветер в ушах, полёт как маятник, и юноши оказались на руках десятка мужчин, что обнимали их. Старый шкипер со слезами на глазах расцеловывал Кёнсу, Чимина качали на руках, а сами юноши смеялись и шутили. Но времени было мало — кораблям нужно строиться в линию для продолжения плавания. Последний пушечный выстрел раздался с линкора, когда к ним подошёл Альбрехт. Объятие с Чимином вышло немного неловкое, но тёплое и искреннее. Они попрощались снова. С корабля Минов перебросили теперь два каната, и юноши по одному оттолкнулись от борта Кимов. Начались манёвры по постройке кораблей. Корабль Минов встал на якорь, пропуская линкор — Леннокс салютовал капитану Киму холостым выстрелом, и корабль устремился вперёд. Через полчаса ускорил свой ход «Ким Субин», ещё через полчаса якорь подняли на корабле Мина. Закатное солнце золотило паруса, окрашивало море в красный и лиловый и навевало спокойствие и уверенность, что плавание пройдёт хорошо.

Чимин нигде не видел герцога, хоть искал его глазами долго. Грустно вздохнув, он вернулся в каюту с Минхо. Они долго болтали, делясь впечатлениями и улыбками. Юноша видел, что мальчик без ума от него и смотрит как на совершенство. Да и самому Чимину очень понравился мальчик — живой и искренний, с глазами, как у отца. Неожиданно вошёл Юнги, громко распахнув дверь, и тут же впился взглядом в юношу. Чимин подскочил от неожиданности, но потом легко поклонился:

— Ваша Светлость...

— Майкл, оставь нас. Гувернёр сопроводит тебя до Её Светлости.

Чимин и Минхо непонимающе переглянулись, но мальчик, попрощавшись с юношей и раскланявшись, удалился в сопровождении прислуги.

— Вам нет веры, господин Паке, — раздался тяжёлый голос герцога, едва за мальчиком закрылась дверь. — Вы оставили моего сына одного на палубе, а сами... кинулись... в объятия каких-то матросов. Хотя обещали сопровождать Минхо во время приветствия кораблей.

Чимин побледнел мгновенно. Глаза распахнулись от недоумения, и сердце сжалось от обиды. Он не успел вымолвить и слова, а герцог продолжал безжалостно выплёвывать обвинения.

— Сначала Вы потащили его знакомиться с «хорошим капитаном», смотря больше на него, чем за ребёнком. Потом Вы проявили неподобающее, для добропорядочного юноши, поведение, кружась в объятиях помощника капитана, как будто этому матросу больше делать нечего. А затем, вообще вопиющая непотребность — Вас брали за, прошу прощения, задницу, и, в абсолютно непристойном виде, качали на канате. А уж что за вакханалия была на корабле Кимов — я не хочу даже говорить. Возможно у Вас и есть хоть какие-то объяснения тому, что я видел, но не хочу ничего слышать. И, думаю, дальнейшее Ваше пребывание с моими детьми будет невозможным.

Юнги закончил свою тираду и отвернулся, показывая этим, что разговор окончен. Через несколько секунд он услышал тихое: «Ваша Светлость...», а затем, как, так же тихо, захлопнулась дверь. Мужчина согнулся пополам с глубоким выдохом, локтями уперевшись в стену. Он крупно дрожал, и хрипы вместо дыхания срывались с губ. Он — чудовище, монстр, дьявол! Что он сейчас сделал? Что натворил? Как он посмел? Он сам хочет задушить себя собственными руками. Но ещё сильнее его душит дикая ревность — невероятная, разрывающая на части ревность! Она отдаётся болью в голове, в сердце, крошит все внутренности в чёрное месиво. Он ничего не видел и не слышал, кроме своего прекрасного божества. Рука до сих пор горит ожогом от лёгкого, тёплого пожатия крошечных пальчиков, а он сам оттолкнул их. Перед глазами счастливый взгляд янтарных глаз. А прямо сейчас эти невероятные, прекрасные глаза блестели влагой от обиды и непонимания. Юнги резко раскрывает двери и в два шага преодолевает расстояние между каютами. Стремительно распахивает дверь. Чимин сидит на постели, и по его впалой щеке течёт, сияющая в пламени свечи, слеза. Перед ним на коленях сидит Чарли, гладит его по рукам и заглядывает в лицо. Едва увидев герцога, Чарли поднимается и непонимающе смотрит на мужчину, как бы спрашивая, что случилось. Юнги кивком головы указывает, чтобы он вышел. Юноша послушно выходит, оставляя их одних.

Чимин не обернулся к нему, лишь отвернулся ещё больше в сторону, пряча слёзы.

— Вы что-то забыли из моего неподобающего поведения и пришли дополнить свой список, Ваша Светлость?

— Я прошу прощения... Я был резок с Вами. Прошу простить меня... Я сожалею.

Юнги замолк. Он не смел поднять глаза на юношу, а руки, заведённые за спину, крупно подрагивали. Чимин обернулся к нему, медленно встал с постели и тихо подошёл к мужчине. А в голове у юноши: «О, как же ты мне нравишься, Мин Юнги! Так нравишься, что я готов простить тебе всё что угодно. Неужели, я люблю тебя, милорд?».

— Я понимаю, Вы волновались за сына. Это естественно для родителя, — мягко сказал юноша.

Юнги поднял на него свой взгляд. На мгновение, в них промелькнуло нечто похожее на восхищение, но потом взгляд снова стал нечитаемым, как будто смотрел в пустоту, а не на живого человека.

— Да. Я действительно волновался за сына, — снова затих мужчина. Он впился глазами в лицо юноши. Не эти слова он хотел сказать, глядя в эти прекрасные глаза. — «Я боялся за тебя, мой ангел! Боялся, что тебя украдут, заберут, уведут! Боялся, что я тебя больше не увижу! Вокруг тебя столько мужчин, пленённых твоей красотой. Я сам раб твоего совершенства! Навеки! Прости меня!». Но он произнёс вслух только последние слова.

— Простите меня...

Чимин тихо вздохнул, чуть отводя взгляд и сжав кулачки на груди перед собой, раскрыл свои пухлые губки в выдохе.

— Хорошо. И Вы, милорд, простите меня. Я, действительно, немного не уследил за Минхо. Я искренне сожалею, что так получилось.

— Не волнуйтесь ни о чём. Всё в порядке. Ещё раз прошу прощения. Позвольте откланяться...

Юнги потянулся за ручку двери...

— Милорд?

Мужчина тут же оборачивается.

— Да?

Они смотрят друг другу прямо в глаза. Чимин задыхается от чёрного омута. Неосознанно делает крохотный шажок к нему и сильнее сжимает кулачки, выдыхая:

— Вы позволите мне видеться с Минхо?

— Непременно. Прошу простить меня и за это...

Юнги снова отворачивается, на этот раз медленно, нерешительно...

— Ваша Светлость?

— Да...

— Мы увидимся за ужином? — от горящих глаз юноши невозможно отвести взгляда.

— Конечно.

— Тогда, я не прощаюсь?

— Да, увидимся за ужином...

Несколько секунд снова глаза в глаза, но всё же, Юнги вышел. Едва герцог закрыл за собой дверь, он припечатал Чарли к стене, схватив его за горло, сжимая сильно, и прошипел юноше прямо в лицо:

— Если Чимин хоть слово услышит от тебя о наших отношениях — поплывёшь домой руками! Ты всё понял? — взгляд Юнги не сулил ничего хорошего. Глаза полыхали чёрным огнём, а губы сжались до побеления. — Ты всё понял? — ещё раз по слогам спросил мужчина.

Чарли еле смог кивнуть согласно. Юнги разжал пальцы, и юноша буквально сполз по стене, судорожно глотая воздух. Он вернулся в каюту, где тут же попал в счастливые объятия Чимина.

— Он извинился, Чарли! Он попросил прощения! Значит, я ему не безразличен! — радостно верещал юноша.

«Ещё как не безразличен. Меня сейчас чуть не придушили из-за этого «небезразличия», — грустно подумал художник. — «Ну, что ж, когда-нибудь должен был наступить конец всему этому. Значит сейчас всё и закончилось...»

— Я не совсем понимаю, что случилось, Чимин. Но раз у тебя попросили прощения, значит действительно небезразличен.

— Ах, Чарли, как же он мне нравится! Как же он мне безумно нравится! Что же это? — больше сам у себя спрашивал юноша, усаживаясь на постель и беря за руку художника. Он мечтательно откинул голову назад, прикрывая глаза: — Хочу видеть его, слышать его и днём, и ночью, отчаянно хочу прикоснуться! Всевышний, Чарли! Что со мной? — юноша улыбнулся широко и закрыл лицо ладонями.

— Ты просто влюблён, — как-то грустно ответил художник.

— О, боги! Я люблю его! — шепнул юноша, так же не отрывая рук от лица. — Чарли, ты — первый, кому я говорю об этом. Поймёшь ли ты меня? Я не знаю, что мне делать. Что мне делать, Чарли? Как сделать так, чтобы он посмотрел на меня с любовью? Что мне сделать, чтобы войти в его сердце? — в отчаянии шептал юноша, открыто смотря на художника. Тот медленно встал и отошёл к иллюминатору:

— Ничего... ничего не надо делать, Чимин. Герцог и так в твоей полной власти! — голос юноши становился всё тише и отдавал обречённостью.

— Что? Откуда ты это знаешь? — Чимин вскочил вслед за ним.

— Знаю, — так же тихо ответил юноша, легко потирая шею, ещё ноющую от крепкого захвата, — это видно сразу, Чимин.

— Я не уверен в этом, Чарли, хотя желаю всем сердцем, чтобы это было правдой, — Чимин тихо подошёл к юноше, мягко обнимая за плечи и укладывая свою голову ему на плечо.

— Не сомневайся, Чимин. Теперь герцог только твой! Думаю, вы будете счастливы, ведь вы так подходите друг другу. «Не то что я — мальчик из борделя, которого даже на порог дома не пускали».

Чимин витал в облаках и не заметил подоплёки слов «теперь твой», но всё же отметил, что юноша погрустнел и немного сник.

— Что с тобой, Чарли? Я чем-то обидел тебя?

— Нет, что ты, конечно же нет. Просто я попрощался кое с чем (со своими иллюзиями, со своей мечтой, со своей любовью, которой никогда и не было), и мне стало немного грустно, (мне больно, Чимин), но всё поправимо (ничего).

Юноша радостно посмотрел на него и так же прошептал тихо:

— Если попрощался и отпустил, значит скоро будет кое-что новое и счастливое. Ты так не думаешь?

Чарли на мгновение задумался и открыто посмотрел на юношу:

— Возможно. Но не обо мне сейчас. Думаю, тебе нужно спешить — ужин через час, а ты заплаканный и затрёпанный. Хочешь предстать перед Его Светлостью в таком виде?

Юноша опешил, но в ту же секунду глаза его зажглись лукавым светом:

— Ну уж нет! Сегодня я сражу его наповал. Он глаз отвести не сможет!

— Ни минуты не сомневаюсь! — уже веселее ответил художник.

Они проскользнули в уборную, в крохотную ванную, где юноша, стянув грязные одежды, быстро плескался под струями тёплой воды мылясь жасминовым мылом. Чарли долго сушил ему волосы полотенцем, потом уложил аккуратно — прядка к прядке.

— Ах, если бы только у меня остались мои длинные волосы, я бы вмиг околдовал ими милорда, — вздохнул юноша, вытягивая свои короткие прядки.

— Ты и без них очаруешь герцога, Чимин. Сверкни пару раз глазками — и он весь твой!

Чимин тихо засмеялся, но потом посмотрел серьёзно:

— Я одену чёрное сегодня!

— Чёрное? Чимин, ты как ангелочек. Не думаю, что чёрный цвет...

Но юноша не слушал его дальше, стремительно раскрывая сундук, вытаскивая из аккуратно разложенных вещей чёрный шёлк, что оказался простой рубашкой без воротника, без кружев и рюш. Но когда Чимин надел его, Чарли аж ахнул от восхищения. Такого красивого, глубокого чёрного цвета, переливающегося шёлка, он не видел никогда. А юноша в нём изменился до неузнаваемости. Глубокий клинообразный вырез открывал шею и ключицы, и восхитительная золотисто-медовая кожа контрастировала с чёрным цветом рубашки. Покрой был самым простым, но в этом и заключалась его красота — тяжёлая ткань свободно свисала с плеч и со спины, не зажимая и не обтягивая, лишь манжеты обхватывали тонкие запястья. Юноша подобрал узкие тёмные панталоны так, что даже Чарли оценил округлые бёдра Чимина. Когда юноши потянулись к косметике, Чарли не выдержал и сам накрасил юношу: тонко подвёл глаза по контуру, покрыл веки тончайшей мерцающей золотистой сурьмой, а губы — лёгким слоем персикового масла.

Чарли полюбовался на дело своих рук — юноша был восхитителен! Невозможно было глубоко вздохнуть рядом с ним — так перехватывало дух от неземной красоты. И всё это для его бывшего любовника. Чарли сам удивился, как легко он назвал Юнги бывшим. Скажи ему кто-нибудь, ещё неделю назад, что они расстанутся, Чарли рассмеялся бы ему в лицо. Но жизнь расставила всех по своим местам — Юнги рядом с Чимином, Чарли рядом... с пустотой. Горечь от потери сжимала его сердце, ведь Юнги был его первым мужчиной, которому он подарил свои искренние чувства — он был влюблён в него. Но его нежная любовь не находила отклика, хотя безумно нуждалась в тепле и ласке. Всё напрасно — почти четыре года близких отношений, надежды и мечты были напрасными! А сейчас он всё отпускает, и пытается освободиться сам. У него нет иллюзий относительно Кёнсу — зачем бывший любовник герцога такому прекрасному и доброму мужчине.

— Чарли?

Голос юноши вывел его из раздумий:

— Ты не хочешь переодеться? Разве ты не пойдешь со мной на ужин?

— Нет, — после недолгой паузы ответил юноша. — Меня... ээм... господин Шин... пригласил... ээ-э... на палубу. Наверное, хочет показать кое-что.

— Что-о? Свидание? Всевышний! Мой брат пригласил тебя на свидание, а ты молчишь? Да это тебя нужно наряжать и подкрашивать! Быстро вставай...

— Нет, нет. Я не хочу. И это не свидание. «Всё закончится, так и не начавшись», — уже про себя добавил юноша.

Протяжный легкомысленный свист раздался за их спинами:

— Это ж до какого отчаяния мы дошли, чтобы предстать в таком виде перед ним?

В дверях стоял Тэхён, плечом опираясь на косяк проёма. Чимин растерянно посмотрел на друга:

— Некрасиво, не нравится?

— Красиво. Нравится, — мягко улыбаясь, ответил Тэхён, подходя ближе, — но всё же чего-то не хватает. Где твои драгоценности? Мы выберем цитрины. Где браслет, который тебе конкистадор подарил? Так. А серёжки пусть будут длинные, без камней. На твою нежную шейку — тончайшие золотые нити, и вот эту с алмазом. Пусть он умрёт от твоего сияния, мой ангел. Хотя, мне кажется, что сегодня ты больше похож на искусителя, чем на невинного небожителя.

Юноша был растерян и растроган — его лучший друг, его ревнивый друг, его Тэхён наряжает его, готовя к встрече с другим мужчиной. Он взволнованно смотрит на друга:

— Тэхён~и? Ты же не вызовешь его на дуэль? — они даже имени герцога не называют, наверное весь корабль знает, по ком бьётся сердце Паке Чимина.

— Нет, мой хороший. Ты же помнишь, что я тебе обещал, когда мы были в Монпелье?

— Что сам меня отведёшь к нему...

— Я здесь для этого, Чимин. Идём...

Чарли отмер с трогательной картины общения двух друзей, где они нежно обнимали друг друга, и мысленно пожелал юноше удачи. А сам тихо выскользнул за дверь...

Они уже подходили к дверям, когда Тэхён остановил его, взяв за руку:

— Чимин? Я... я понимаю, кого выбрало твоё сердце. Я чувствую, что он твой человек. Но, в то же время, есть ощущение, что тебе будет нелегко с ним. Даже скажу больше — брат против него...

— Я знаю... — тихо ответил юноша, опустив свой взгляд.

— Но, помни, Чимин — я всегда буду с тобой. Чтобы ты не решил, какой бы выбор не сделал — я с тобой! — но увидев подозрительно заблестевшие глаза юноши, Тэхён буквально закричал: — Ээ-э нет! Нет-нет! Не вздумай! Вся красота потечёт, — успокаивал он юношу. — А сейчас, пропусти-ка меня вперёд и спрячься за моей спиной. Хочу увидеть его лицо, когда он посмотрит на тебя, — и широко улыбнувшись, распахнул двери.

*

Юнги стоял спиной ко входу, когда услышал громкое обращение от Ким Тэхёна «Добрый вечер, Ваша Светлость!..», заставляя обернуться. Почему-то юноша поприветствовал только его, хотя в адмирал-салоне было много людей. Герцог увидел довольную ухмылку Тэхёна, но не совсем понимал к чему она. Но когда юноша отошел вглубь каюты, мужчина забыл обо всем на свете.

Ошеломленные вздохи пронеслись по каюте, едва Чимин переступил порог. Сокджин аж привстал, впившись взглядом в юношу. И что было больше во взгляде хёна — осуждения или восхищения — юноша так и не понял. Но это перестало иметь значение, едва Чимин посмотрел в лицо Юнги.

Они смотрели друг на друга, как никто и никогда на земле — ни до них, ни после...

Все затихло: и земля и небо, море и звезды, глубинные течения и взрывы сверхновых... Лишь магия их глаз, что дарили друг другу невероятную нежность и восхищение... Все замерло: войны и битвы, крики и шепот, плач и смех... Лишь дыхание двоих, что тихой музыкой разливалось между ними... Это была любовь — в самом чистом и прекрасном ее проявлении! Что нужно сказать человеку, когда понимаешь, что любишь его глубоко и бесконечно?

— Добрый вечер!.. — но прозвучало как «Я люблю тебя!..»

— Добрый!.. — а слышно как «Я тоже!..»

Тэхён суетится, ходит вокруг стола быстро и шумно, но все равно сделал так, что Чимин оказался прямо напротив Юнги. Юноша теперь смущенно опускает взгляд, но мужчина так и не отводит глаз.

— Черный невероятно подходит Вам. Вы прекрасно выглядите!

— Благодарю...

Юноша даже не вспомнил, как такие же слова, много лет назад, шептал ему другой мужчина. Он не вспомнил ни имени ни лица мужчины из прошлого. Он не помнит никого: ни Чонгука, ни Дино, ни Альбрехта, ни Алваро, ни десятков других безымянных, что были пленниками его красоты... Не было никого и никогда... только он, только его глаза, его голос, руки...

Юнги пленен... прямо сейчас он сдался... выбросил белый флаг. Он протягивает руки... просит о кандалах, о путах... да так, чтоб связали покрепче, не отпускали вовек. Лишь бы смотрели так нежно, лишь бы прикоснулись этими губами... Если от красоты можно сойти с ума, то Юнги готов оставаться умалишенным до конца жизни...

Чимин все еще смущается. Он так хотел именно такой реакции от мужчины, что теперь просто не знал, что с этим делать. Он чувствует, как его накрывает волна восхищения, исходящая от Юнги. Кто мог знать, что у холодного герцога, такой горящий взгляд, да такой, что Чимин чувствует, как пузырится его кожа ожогами под этим пламенем. Лишь раз он осмелился поднять взгляд на него, и чуть не задохнулся от жара страсти, сам покрываясь неловкими пятнами смущения. «Родной мой, не смотри на меня так, не сжигай... пощади!..» Его мольбу игнорируют, сильнее притягивая взглядом в самое пекло желания. Но на них выливают такой ушат ледяной воды, что от юноши пар пошел.

— Чимин~и! Боже, какой восхитительный браслет! Откуда он? — голос Сокджина звучит слишком высоко для ушей. — Это подарок?

Юноша бледнеет, глаза часто заморгали от предательства хёна.

— Да... — совсем тихо ответил Чимин, взглядом моля не продолжать.

Но Сокджин как будто не видит ничего во взгляде юноши, и весело продолжает:

— О! Это наверное, от графа Эль-Бьерсо. Боже! Какая прелесть! Безумно красиво! Ах, бедный Толледо. Он же дрался на дуэли из-за тебя, правда Чимин?

— Брат?.. — Тэхён явно озадачен.

— Да... — еще тише отвечает юноша. Но за столом все затихли так, что слышно тяжелое дыхание герцога.

— Конечно, он не сравнится в ценности с изумрудным браслетом от египетского шейха Реда, но не менее прекрасен! Кстати, Чимини, почему ты не одел бирманские алмазы — подарок князя Чхве? Они бы великолепно подошли к твоему образу.

— Сокджин, замолчи... — сквозь зубы прорычал Тэхён.

Чимину стало неуютно, он неловко повёл плечами, ухватившись за бокал, и сверлил растерянным взглядом тарелку. Он почувствовал такую пустоту перед собой и как эта пустота заполнялась холодом с каждым новым словом хёна.

— Наш Чимин~и так прекрасен, что каждый несчастно влюбленный в него мужчина, стремиться оставить хоть какой-то след в его жизни, — наигранно вздыхает Сокджин и смеется не к месту. — Да взять хотя бы капитана Тилля! Ты помнишь, Джунн~и, как убивался по нашему мальчику твой бывший помощник?

— Помню, любимый. Но, думаю, сейчас неуместно об этом вспоминать. Это было давно.

— Всего лишь три года назад, — вновь слишком громко продолжает Сокджин — А что такое три года для настоящей любви? Я уверен — стоило только Альбрехту увидеть сегодня нашего ангелочка, его чувства вспыхнули с новой силой.

— Брат... ты забываешься. Чимин никогда и никому не давал ни повода для ухаживания, ни напрасных надежд. Он никогда не стремился быть центром внимания кого-то.

— Расскажи об этом несчастному князю Чхве, что ради безумной любви потерял все. Или графу Эль-Бьерсо, у кого шрам от шпаги прямо над сердцем...

— Джинн~и, успокойся. Не будем об этом сейчас, — голос капитана как всегда спокоен, но взгляд тревожен. Он накрывает своей рукой ладонь мужа, и легко сжимает.

Резко подскочивший герцог, заставляет всех вздрогнуть.

— Я... я хотел... проведать детей перед сном. Позвольте откланяться. Приятного вечера... — голос мужчины как лед, и слова как тяжелые булыжники падают с его уст.

Чимин вскидывает несчастный взгляд на мужчину, но герцог смотрит куда угодно, лишь не на юношу. Юнги застыл на секунду, в нерешительности посмотрев перед собой, но все же, откланявшись, стремительно направился к выходу. Сокджин был доволен собой, а увидев прогнутую вилку рядом с приборами герцога, победно улыбнулся.

— Что это было сейчас, Сокджин? Как ты мог? Ты хоть представляешь в каком виде выставил Чимина перед ним? — Тэхён аж побелел от ярости, и тоже судорожно сжимал вилку в руках.

— Пусть знает, что ему ничего просто так не достанется. Да кто он такой, чтобы перед моим прекрасным ребенком стоять каменной статуей с непроницаемым лицом, бегать от него весь день как от прокаженного? — Сокджин тоже вскипал.

— А ты? — обратился он теперь к Чимину — Пришел весь из себя распрекрасный, мол «Вот он я! Я весь твой! Навеки!». На блюдечке себя преподносишь? Ну уж нет, — Сокджин аж вскочил, со скрипом отодвигая стул, — я дал ему понять, что он далеко не единственный. Пусть сначала встанет в очередь. Пусть завоевывает тебя, как и остальные добивается твоего внимания!

— Джинн~и, любимый, успокойся! Так нельзя! Ты обещал дать им время, помнишь? — Намджун мягко обхватывает руки мужа, успокаивающе целует их.

Сокджин глубоко вздыхает, прикрывая глаза, чуть обмякнув в объятиях мужа, и говорит чуть спокойнее:

— Чимин~и, у нас будет остановка через две недели на Мальте. Я сказал тебе, что мы переберемся на корабль отца. Так вот, — еще один вздох, — у господина Мин Юнги именно столько времени, чтобы убедить меня, что ты не пустое место перед ним. Он вообще не смотрит на тебя, Чимин, — с горечью продолжал мужчина. — Чайки за бортом больше привлекают его внимание чем ты, мой ангелочек. Или ты думаешь, что я не знаю как он выгнал тебя из каюты его сына?

— Он извинился, — голос юноши дрожащий, и сам он весь сжался, втянув голову в плечи. Тэхён увидел первые слезы покатившиеся по лицу юноши, и обхватывает его руку под столом. Шепчет:«Не плачь... он не достоин твоих слез» И такой же тихий ответ:«Он единственный, кто достоин. Он — единственный!»

— Чимин! Я все сказал! У вас две недели! Я не знаю как Его Светлость сможет меня убедить в своей благонадежности. Но еще одна его выходка как сегодняшняя ситуация с его сыном, или он посмеет обидеть тебя пренебрежением — теперь я вызову на дуэль мужчину!

— Джинн~и, ты даже шпаги никогда в руках не держал, — с улыбкой притягивает его муж.

— Я просто выцарапаю ему глаза!

*

Юнги не помнит как он дошел до каюты. Приглушенным рыком прогнал прислугу, что готовила постель ему. К детям он так и не зашел, предстать перед ними в таком виде было невозможно. Он остервенело срывал с себя одежду, бросая ее прямо на пол. Практически разорвал шелковую рубашку на себе. Лишь звук рвущейся ткани немного привел его в себя. О чем он думал? На что надеялся? Что юноша всю жизнь ждал только его, что никто и никогда не смотрел на него, не целовал его, не трогал его... На последней мысли, ткань разорвалась окончательно... Это невыносимо... ревность разрывает мужчину на части, да так, что хочется кричать в голос. Но атаке подвергся только его письменный стол, откуда полетели скомканные листы и брызги чернил. Юнги безумно зол, но не на юношу, а только на самого себя, снова на самого себя! Почему он так слаб? Почему он трусливо сбегает от своей судьбы? Ведь понимает же прекрасно, что не будет ему никакой жизни без Чимина! Не будет смысла ни в чем — только в нем! Но как? Как он примет это? Что он скажет матери? «Матушка, это мужчина, без которого я жить не могу. И мы будем жить вместе в одном доме». Смешно? Нет, страшно! Что он скажет своим сыновьям? «Дети, это ваш новый... папа?». Глупо? Нет, безумно!

Юнги ловит себя на мысли, что думает о юноше как о спутнике жизни, как о муже, с которым разделит свою жизнь. Почему он не может принять факта, что все изменилось теперь. Ведь перед глазами такой неоспоримый пример — супруги Ким! Ничто в мире не остановило их, перед зовом своего сердца! Ни одна сила в мире не смогла не то что сломить — пошатнуть хоть малость, их веру в собственную любовь! Почему он не может быть столь же решительным, как Намджун? Почему не прислушивается велению собственного сердца, что буквально кричит, требует вернуться немедленно, схватить, прижать, впиться в губы, заставить забыть обо всех других!.. Другие... Кого там перечислял господин Ким Сокджин? Где он там находиться в иерархической цепочке? Аккурат между шейхом и князем? Юнги усмехается зло, с мыслью, что абсолютно не будет удивлен, если в списке окажется принц. И где-то в глубине сознания, мужчина понимает, что если он и решится на борьбу за сердце юноши, ему вряд ли удастся его чем-то удивить. О, как горько от мысли, что ничего у них не будет! Не будет их самих в понятии «любимые», не будет объятий перед сном, поцелуев перед пробуждением, шепота в порыве страсти...

────༺༻────

На палубе так тихо. После сегодняшнего шума, криков, смеха и пальбы, такая красивая тишина стоит, что невольно умиротворенный выдох срывается с губ. Луны почти не видно. О, как она не похожа на саму себя, когда плывешь по Индийскому океану! Но все впереди! Луна никуда не торопится. Она уже вечность стоит на своем месте, еще столько же постоит! Сколько всего она видела за свою вечность! Сколько войн, событий, эпох. Сколько лжи, предательства, верности, доброты. Но больше всего она видела любовь. Ибо где, если не под луной, говорить о любви, шептать признания, целовать трепетно в первый раз и петь серенады! Вот и сейчас, она ясно видит мужчину, чьи длинные волосы развивает легкий ветерок. Видит, как он застыл в ожидании, как сцепил пальцы за спиной нервно, и молится прямо ей, чтобы пришёл... только бы пришёл!

Кёнсу сразу почувствовал его присутствие. Чарли робко стоял, не решаясь подойти ближе. Он сам устремился к нему, нежно обхватив руку, подносит к губам и шепчет тихо «Ты пришел!..». Чарли смотрит пораженно — еще никто и никогда не целовал его руки, а увидев устремленный на него взгляд — задыхается! Он нервно сглатывает, отводя взгляд, не выдерживая огня, что опаляет его черным пламенем.

— Господин Шин... я ненадолго. Прошу простить меня. Наверное, не нужно было вообще приходить...

— Не уходи... побудь со мной, мой ангел!..

Чарли снова ошеломленно посмотрел, вмиг вспыхивая от смущения.

— Ч-что?.. Я... не знаю...

— Я знаю, нежность души моей! Не смущайся, мой ангел. Ибо по-другому мое сердце не может говорить с тобой.

Чарли обхватывает свои пылающие щеки ладонями, и охает от шока. Его буквально с ног сшибает свалившаяся на него нежность и страсть. Что ему делать? Ведь он пришел сюда с твердым намерением, сказать, что надежды нет, и любовь вряд ли будет. Сказать, что он, возможно, и ангел в глазах мужчины, но падший. А теперь — как смотреть в эти черные омуты, что блестят от страсти, сияют надеждой, и буквально плещутся любовью! Как сказать, что между ними ничего не будет? Но за него отвечает сам мужчина:

— Я знаю... ты хотел сказать, что чувств нет и вряд ли будут. Что невозможно мужчине любить мужчину. Но это возможно, ангел мой! Потому, что я люблю тебя!

Чарли чуть в обморок не упал от услышанного. Он вцепился в руки мужчины, и прикрыл глаза, дрожа всем телом. Кёнсу прижимает его к себе совсем легко, без нажима обхватывая руками спину и затылок, и снова повторяет смело:

— Я люблю тебя, Чарли! С самой первой секунды, как только увидел тебя! Пусть это и было всего лишь два дня назад.

Чарли сам к нему жмется сильнее, утыкаясь обреченно в шею мужчины. «А я люблю тебя два года, Кёнсу!». Произнеси он это вслух, все случилось бы прямо здесь и сейчас, но все на что способен юноша, лишь судорожно всхлипывать дрожа всем телом. Неужели?.. Неужели возможно?.. Вот так, просто любить, и говорить это открыто!.. Неужели это его любят? Возможно ли, что судьба сжалилась над ним, и сейчас преподносит такой щедрый подарок! Только... достоин ли он его?

Чарли пытается освободиться из объятий мужчины, пряча лицо. Но его лишь сжимают сильнее, и шепчут:

— Не уходи, Чарли! Прошу, не уходи! И не бойся ничего. Не говори ничего сейчас, просто побудь со мной. Дай мне шанс! Всего один вечер... я не попрошу о большем...

Едва услышав такие слова, юноша больше не смог сдерживаться и слезы потекли прозрачными каплями по щекам.

— Не надо... прошу Вас! Я не могу... я не достоин ни Вашей любви, ни Вашей нежности. Я не смею... любить Вас!

— Не хочешь сам или не веришь мне? Кто тебе сказал, что недостоин? Ты достоин самого лучшего, что есть на земле! Ты, мой нежный ангел, достоин бесконечной любви и обожания!

— Я верю Вам! И очень хочу! Но не могу...

— Все возможно, Чарли! Только поверь мне... только доверься... Прошу, подари мне этот вечер.

Как можно отказать этим глазам, в которых нежность размером со Вселенную? Как можно противиться сладости голоса, что умоляет о внимании? И юноше, невероятно хочется, хотя бы раз в жизни ощутить каково это — когда любят тебя, когда дарят тебе тепло и ласку. Чарли отпускает все, обещая себе, что это только на один единственный вечер, убеждает себя, что оттолкнет, не посмотрит, не заговорит — но завтра! А сейчас — будь, что будет, но он хочет узнать любовь!

Юноша лишь робко кивнул, но этого было достаточно, чтобы нежная улыбка расцвела на лице мужчины, и Чарли, невольно, отвечает тем же. Его подхватывают на руки, отчего юноша снова ошеломленно охает, и несут к борту корабля. Одним прыжком, Кёнсу, с Чарли на руках, запрыгивает на борт. Юноша судорожно цепляется за плечи мужчины, обхватывает его шею:

— Что?.. Мы упадем, господин Шин! — и смотрит прямо в глаза.

— Кёнсу. Меня зовут Кёнсу, — тихая мольба в глазах, назвать его по имени.

— Кёнсу. Мы упадем, — совсем тихий шепот юноши, что не в силах оторваться от сияния черных глаз.

— Ты веришь мне? — практически у самых губ юноши.

— Да! — ни тени сомнения в этом коротком ответе.

— Закрой глаза, ангел мой...

Чарли снова улыбается, послушно закрывает глаза... и Кёнсу делает шаг за борт.

Юноша слабо вскрикивает, сильнее жмурясь, весь сжимается, готовясь ко встрече с холодной водой, но не почувствовав ее, распахивает глаза. Они стояли в шлюпке, что была привязана к брюгу, и немного спущена вниз, так что их не было видно с борта.

В который раз юноша охает, но теперь от увиденной красоты: дно ялика было устлано мягким одеялом, и множество подушек разбросанно по бокам. На носовом и кормовом подъеме стояли маленькие фонари с зажженными свечами. В плетенной корзине лежали бутылка вина и сладко пахнущие фрукты. Шлюпка слабо покачивалась, словно колыбель для двоих. В лунном свете морская гладь мерцала волшебным светом, а шум волн, бьющихся о борт, как тихая музыка, ласкала слух.

Чарли почувствовал, как его медленно ставят на ноги, но руки с талии не сняли, продолжая обнимать нежно. Кёнсу все же не удержался, наклонившись, легко поцеловал в плечо, потеревшись носом о тонкие ключицы. Медленно утягивает юношу на дно шлюпки, опуская на мягкое покрывало, и теперь целует руки. Чарли завороженно следит за полными нежности и заботы, движениями мужчины. Он не дышал, когда Кёнсу преподнес ему белую розу, что в полном раскрытии своих лепестков, дивно благоухала. Юноша, растроганный до слез, всей красотой, что была приготовлена только для него, уткнулся лицом в лепестки, смущенно улыбаясь.

— Спасибо... это прекрасно!

— Это ты прекрасен, мой голубоглазый ангел! Нет в мире ничего красивее твоих глаз, нежнее твоих губ, светлее твоей улыбки. Я люблю тебя, Чарли!

Юноша молчит, и горечь охватывает его от невозможности ответить ему тем же, хоть сердце разрывается от нежности к мужчине, а глаза дарят огонь ответного чувства. Но он молчит... Кёнсу видит по лицу любимого, что его одолевают противоречивые чувства: то опалит огнем глаз, то прячет взгляд. Мужчина решил для себя, что не будет торопить юношу, а постарается завоевать его доверие и любовь. Иначе он не сможет жить! Без любви Чарли не сможет жить!

Мужчина трепетно обхватывает кончиками пальцев, лицо юноши, заглядывая в глаза:

— Не нужно волноваться из-за того, что не можешь сразу ответить на мои чувства. Я готов ждать вечность! Просто насладись со мной красотой этого вечера. Забудь обо всем... сейчас. Сейчас только ты и я!..

Юноша словно ждал только этих слов, заметно расслабляясь в руках мужчины. Чарли прислонил голову к плечу сидящего рядом, откидываясь чуть назад. Его тут же мягко обхватывают за талию, и прижимают к груди ближе. Кёнсу утягивает юношу на подушки. Они полусидя обнимаются, и так тепло им, так легко от мысли, что они здесь, вместе, под этими звездами, в самом сердце лазурного моря.

Чарли почувствовал прохладу бокала в руках, где бордо вкусного вина мерцало в пламени фонарей. Они пили медленно, наслаждаясь каждой каплей, словно с каждым глотком пытались выпить всю сладость этого вечера. Кёнсу кормил его сочными и мягкими грушами, а Чарли, неловко смущался, но жадно принимал с рук мужчины каждый нежный кусочек. Когда его губы случайно коснулись пальцев, с которых стекал сладкий сок, такая истома накрыла обоих, что тихий стон сорвался с губ. Их лица так близко друг к другу, дыхание смешивалось, а пальцы переплелись, так же как и биение сердец, что казалось, теперь навсегда только в унисон.

Теперь они лежали прижавшись трепетно телами, прикрыв глаза, совсем легко лаская руками друг друга, как будто согревая, как будто делясь своим теплом. Впервые жизни они видели такие звёзды, что своим сиянием сплетали их имена. Впервые они ощущали плавное покачивание волн, и слышали песню моря.

Чарли почувствовал мягкость пледа, которым накрыл его мужчина. Он закутывается в плед и в мужчину — обхватывает его руками и ногами, зарывается головой в плечо, тычется носом в шею, и чувствует как его берут в кокон нежности.

— Расскажите мне о себе, Кёнсу. Я очень хочу узнать о Вас все-все. — и так по-детски трясет головой, что щекочет мужчину своими кудрями.

Кёнсу хрипло и тихо смеется, еще сильнее прижимая юношу к себе под одеялом, и рассказывает любимому о себе, как он и просил — все-все! Он рассказывал о своей жизни как исповедь, как будто просил прощения за то, что его не было в ней, за то что не встретил раньше. Чарли слушал о его жизни, как о какой-то волшебной сказке, в которой переплелись истории разных людей. Он так много узнал о Чимине, о капитане Киме и прекрасном Сокджине, даже о Тэхёне. Его тихие вздохи, говорили рассказчику, что его слушают внимательно, внимают каждому слову. И такое внимание к его простой и непримечательной, на его взгляд, жизни, теплом отдавалось в груди. Когда Кёнсу рассказывал об учебе в Гордонстауйне, о плавании в проливе, юноша не выдержал, находясь под впечатлением этой нежной ночи:

— Я видел Вас, Кёнсу... тогда, — и еще больше прячет лицо у него на груди. Мужчина приподнимается, слегка нависая над юношей, и заглядывая в его прекрасное лицо. Его недоуменный взгляд вопрошал «Как?».

— Два года назад... — юноша еще прячет лицо, смущенно розовеет, вспоминая как подсматривал за ним — У пролива... нас отвезли к причалу... Вы были там.

— И ты вспомнил меня? — ошеломленно спрашивает мужчина, сильнее нависая над юношей.

Чарли поднимает свой взгляд, что сияет голубыми звездами, и выдыхает признание:

— Я и не забывал никогда!..

Чарли готов поклясться, что слышал, как разразилось громом сердце мужчины. Он увидел, как полыхнули черным огнем глаза, как губы раскрылись в нетерпении... Он наклоняется ниже и шепчет так проникновенно:

— Ты моя судьба, Чарли! Не смей отпираться от нашей любви! Ты мой, а я только твой! Навсегда, слышишь? Забудь обо всем, что было до... до нас... до нашего поцелуя... — и неотвратимо приближается к желанным губам.

Юноша тянется, раскрывая губы... ждет... зовет... просит «Прикоснись!..» О, свидетели этого поцелуя навсегда запомнят этот трепет, это желание, эту любовь — звезды закружились в искрящемся танце, перепрыгивают друг через друга, становясь рядышком, создают новое созвездие имени двух влюбленных; море колышет на волнах корабль в плавном такте, качает их в движении, что так близко к самому желанному для них... Сквозь пелену желания, Кёнсу видит лихорадочный румянец на щеках юноши, его раскрытые, алые от долгого поцелуя, губы, капельки бриллиантовых слез в уголках дивных глаз, что текут от счастья. Мужчина сцеловывает их, шепчет «Не плачь, ангел мой! Я люблю тебя!», и слышит в ответ тихое «Прости...». Он снова припадает к губам, мнет их то нежно и мягко, то страстно и влажно, вовлекает язык юноши в безумный танец. Ему отвечают робко, словно не смеют давать надежду, не могут дать обещание, что утром все не исчезнет как сон. Мужчина напирает сильнее, более отчаянно, всем своим существом давая понять, что с ним будет хорошо, с ним будет сладко, только решись, только прими...

В момент, когда они прервали поцелуй, пытаясь восстановить сорванное дыхание, и смотрят друг на друга, Чарли осознает, в какой однозначной позе они лежат: мужчина меж его раздвинутых коленей, вжимается в его пах, а его собственные ноги оплетают его бедра; руки вытянуты над головой, пальцы переплетены. Каждый отчетливо чувствует возбуждение другого — одно только движение, скольжение плоти, трение меж ними — и разгорится безумный огонь, что сожжет обоих. Кёнсу смотрит, обжигает черным пламенем, просит разрешения, молит о счастье, но готов отступить, если есть хоть малейшее сомнение у любимого. Он чувствует как напряглись колени юноши, пытаясь сдвинуться и вытолкнуть мужчину меж них. Чарли, прикрыв сияющие от возбуждения глаза, отворачивает лицо, не смея больше смотреть. Еще несколько секунд Кёнсу дает себе, чтобы полюбоваться красотой юноши — вновь ласкает взглядом нежную кожу, алые губы, трепещущие ресницы; проводит ласково пальцами по темным, в свете луны, прядками, по скулам, по прямым бровям... Чарли ластиться к его рукам, подстраивается под его пальцы, успокаивает свое дыхание... Он смотрит на него снова, робко улыбаясь.

— Нам надо вернуться на корабль, Кёнсу. Боюсь, из-за меня Вы пренебрегли своими обязанностями. Я не могу допустить, чтобы у Вас были проблемы...

— Из-за тебя у меня только счастье на сердце и импульсы по телу, любовь моя, — широко улыбается мужчина, и все же приподнимается на локтях. Чарли обхватывает его за шею и поднимается вместе с ним. Мужчина усаживает его на свои колени, обнимая за талию, и они вновь целуются нежно, неглубоко. Сквозь поцелуй, Чарли чувствует тепло металла на запястье, а когда, оторвавшись от губ мужчины, смотрит удивленно, то видит серебряный браслет с невообразимо сияющими голубыми камнями. Браслет был восхитителен — нежные линии в виде лепестков и тонких листиков, меж которых были вставлены голубые топазы, блестел и переливался, притягивая взор. Кёнсу защелкнул его на запястье юноши, и вытягивает его руку, позволяя полюбоваться голубым сиянием в свете луны. Он жмется лицом к его щеке, и тихо шепчет:

— Я нашел его в Александрии, в одной чудесной лавке местного ювелира. Не смог пройти мимо, хотя сам не понимал для чего он мне. Теперь понимаю — я увидел в глубине света этих камней твои глаза, ангел мой!

— Он прекрасен!.. — только и смог восхищенно выдохнуть юноша, чувствуя легкий поцелуй на своей щеке — Спасибо! Я буду носить его как память об этом вечере. Он навсегда останется со мной. Никто и никогда не делал для меня такого.

— Каждый день нашей жизни будет прекрасным, мой любимый. Только позволь быть нашей любви, позволь быть нашему счастью!

Чарли прячет взгляд, отворачивая лицо, и молчит. Что он может сказать? Как он посмеет разрушить волшебство момента? Но и обещать, что они будут вместе, не может.

— Поздно уже... Нам нужно вернуться...

— Хорошо...

Кёнсу приподнимается и обхватывает выступ обшивки, и тянется к борту, подтягиваясь. Он протягивает руку вниз, к юноше, и застывает увидев как смотрит на него Чарли. Юноша замер, едва подняв глаза вверх. Как же восхитителен этот мужчина! Его крепкое, мускулистое тело, вытянутое как струна, смотрелось впечатляюще на фоне мерцающих волн. Черные волосы, развевались от легкого дуновения ветра, длинными прядями облепливая плечи и грудь. Луна отбрасывала серебристую тень на мужественное лицо с острыми скулами, прямым носом и волевым подбородком. А рука, протянутая к нему в порыве бесконечной заботы, смотрелась просто волшебно. И весь он сам как из сказки, чудесной восточной сказки...

Юноша протягивает руку, которую тут же обхватывают крепко, и тянут к себе. Они стоят на выступе, одной рукой цепляясь за борт, а другой обнимая друг друга, прижимаясь всем телом. Но Чарли резко сбрасывает руку мужчины, быстро перелезая за борт. Кёнсу поднимается следом, и как привязанный идет за ним к каютам. И вот уже последние шаги до двери, уже рука юноши тянется к ручке, но его обхватывают за спиной, прижимают крепко к груди. Отчаянный выдох с тихим стоном срывается с губ мужчины, ему вторят губы юноши. Каюта мужчины так близко. Так велик соблазн протянуть руку именно туда. Кёнсу целует его шею, блуждает руками по груди и животу:

— Позволь любить тебя, ангел мой! Будь со мной, мой желанный! Прошу... люби меня! Я боюсь, что как только ты зайдешь в эту дверь, забудешь обо мне, а утром не захочешь даже видеть! Прошу тебя, Чарли...не уходи!

Сколько нежности и страсти, сколько отчаяния и мольбы в голосе мужчины. Юноша безумно хочет стать любимым, пылко хочет сам любить, но страшно... страшно, что узнает, какой он — падший, недостойный, презренный... Из последних сил, Чарли высвобождается из страстных объятий, и стремительно скрывается за дверью, оставляя одинокого мужчину в полном удручении.

Еще несколько секунд, Кёнсу стоял с протянутыми руками, обнимая пустоту. А сердце готово было выскочить из груди, уйти вслед за дивным ангелом, лечь рядом с ним на мягкую постель, и убаюкивать в объятиях. Пусть он сейчас ушел, пусть оставил одного! Но все же... он целовал в ответ, он обнимал трепетно, он смотрел нежно... значит есть надежда! И мужчина будет ждать, будет бороться, будет любить, несмотря ни на что...

— Сладких снов, любовь моя!.. — тихий шепот в темноту, и улыбка, немного отдающая горечью, но счастливая, освещает лицо Кёнсу.

*

Чарли тихо крадется по комнате. Чимин спит, отвернувшись к стене. Он тихо вздыхает, смотря на золотистую макушку юноши. «Какой же он счастливый! Его безумно любят, и сам он может любить не скрываясь и не таясь». Мысли Чарли безрадостные, но почему же счастливая улыбка не сходит с лица? Как можно быть таким счастливым и несчастным одновременно? Его распирает от трепета перед мужчиной. Губы горят и жаром опаляет, стоит только вспомнить как переплетались их тела, их пальцы, их взгляды... Ноги подкашиваются до сих пор, ощущая плавное покачивание шлюпки... Сможет ли он сегодня уснуть? Вряд ли! Чарли медленно раздевается, усмехаясь своим мыслям, до тех пор, пока не услышал приглушенный всхлип, донесшийся с противоположной кровати.

— Чимин?..

Он подходит к постели, и медленно разворачивает юношу за плечи лицом к себе. Заплаканный, зареванный, с красными глазами и опухшим носом — все равно Чимин был трогательно прекрасен в своей печали! Он долго плакал, уткнувшись в подушку, чтобы никто не услышал его всхлипов. Но Чарли все же раскрыл его.

— Что случилось, Чимин? Неужели он не посмотрел на тебя? Не говори, что так и было, не поверю!

— Смотрел... Чарли, он так на меня смотрел... так смотрел... Я утопал в его взгляде... горел от его огня, задыхался от жара его желания! Чарли, он прекрасен! Он самый красивый мужчина, которого я когда либо видел! И я люблю его! — юноша жмурит покрасневшие глаза, из которых новым потоком пролились слезы.

— Но это же хорошо, Чимин! Ты плачешь из-за этого?

Юноша качает головой отрицательно, еще сильнее заливаясь слезами, что грозило перейти в настоящую истерику.

— Ну так, что же такое? Успокойся, Чимин... прошу расскажи, что случилось?

— Он больше не посмотрит на меня, оттолкнет, не заговорит даже... Хён не хотел, чтобы мы были... он сказал, что мне с ним будет плохо. Сказал, что я для него пустое место, и сам он каменный истукан...

— Постой... подожди! Как?.. Почему мистер Ким решает за тебя кого любить, а кого нет? Ты сам?.. Ты же сам любишь, так?

— Люблю!..

— Тогда, в чем же дело? Это твоя жизнь! Тебе решать кому дарить свои чувства!

— Ты не понимаешь! Юнги в мою сторону даже не посмотрит больше. Хён упомянул... о других — юноша запинается и смотрит в сторону — ... мужчинах, что были влюблены в меня... Я чувствовал такой холод от него... он презирает меня. Но я никого никогда не любил! Никого и никогда!

— Глупый, — улыбается слабо Чарли — это ревность, а не презрение! Милорд ревнует тебя, Чимин. Да и как не ревновать такого красивого юношу!

— Правда?.. Ты так думаешь?.. — понемногу успокаивается юноша — Но хён все-таки прав — Юнги действительно избегает меня. Я не нравлюсь ему, Чарли?

— Более чем нравишься! Я просто уверен в этом! — снова улыбается юноша.

— О, если бы только это было правдой! — и улыбка юноши отсвечивает горечью — Хён сказал, что если Его Светлость будет так же небрежен с вниманием ко мне или оскорбит игнорированием, то он отошлет меня на корабль Кимов, и не позволит видеть его впредь.

— Но почему? Почему он решает за тебя? — недоумевал художник.

— Он мой опекун, Чарли. И пока мне не исполнится двадцать один год, хён будет принимать важные решения, относительно моей судьбы. И я верю ему. Джин самый добрый человек, которого я знаю. А Техен самый лучший друг на свете. Они единственные, кто у меня есть на свете!

— Это большое счастье, Чимин — иметь родных людей! Любить кого-то!..

— А ты любил сам когда нибудь, Чарли? — взволнованно спрашивает юноша.

— Любил...

— Прошу, ложись со мной. Мы поместимся. Побудь со мной, Чарли, не уходи.

Художник смеется тихо, но ложится рядом, и Чимин тут же прислоняется головой с худому плечу юноши.

— Так странно, Чарли — я счастлив и глубоко несчастлив одновременно! Разве так бывает?

— Бывает, — с ухмылкой отвечает юноша.

— А тот человек, которого ты любил, какой он?..

— Замечательный... Он был заботлив ко мне, но по-своему.

— Самый замечательный — это Юнги! Он так заботится о своих детях, так внимателен к матери... — мечтательно воркует юноша, сильнее прижимаясь к теплому плечу художника — Чарли? Почему ты расстался с ним?

— Он полюбил другого...

— Что? А как же ты?

— И я тоже... влюбился.

Чимин резко приподнимается, и почти кричит изумленно:

— Правда? Неужели... в моего брата? Скажи... скажи, Чарли? Ведь в него же?

Губы художника неконтролируемо расплываются в улыбке, и он прячет ее за своими ладонями, и кивает головой согласно:

— Да...

— Чарли-и! — с визгом юноша кидается на шею к художнику — Вы будете счастливы! Кёнсу самый храбрый, самый лучший! Он такой смелый, решительный! Вот увидишь, он самый надежный! Ты ощутишь это обязательно!

«О, его решительность я уже ощутил на себе! — усмехается счастливо юноша. Пусть завтра все мечты разрушатся, пусть надежды и мечты развеются как дым, но сегодня он безумно счастлив!

— Я люблю его, Чимин! Он действительно, очень хороший. Он подарил мне это — и вытягивает руку, заставляя камни переливаться голубым пламенем.

Чимин пищит от восторга, забыв, что минуту назад захлебывался слезами, и обнимает юношу. Они лежали еще долго, и как маленькие птички, счастливо щебетали о своих любимых. Каждый из них хотел только одного — любить и быть любимым! И как же горько и не справедливо осознавать, что один безумно любит, но не может стать любимым; другой нежно любим, но не имеет права любить! Но надежда все же есть! И она теплится в сердцах двух юношей, заставляя одного из них, дать себе обещание, что растопит лед в сердце холодного мужчины; а другого надеяться, что все же поймут, простят и примут!

────༺༻────

На следующий день началось сумасшествие, под названием «Влюбленный Паке Чимин»! Весь корабль накрыла восхитительная волна счастья и сияния, что исходила от прекрасного юноши. От Чимина невозможно было отвести глаз — так он расцвел в своей любви. Стоило только появиться юноше на палубе, всех сшибало с ног от сияния янтарных глаз, от манящего блеска пухлых губ, от плавности и гибкости восхитительного тела. Чимин был влюблен безумно! И даже то, что объект его пылких чувств, лишь мрачнел день ото дня, не могло огорчить юношу, наоборот — лишь поджигало желание стать еще лучше, еще красивее.

С тех пор, как юношу назначили парусным смотрителем, весь корабль сходил с ума по юноше, что грациозно ходил по реям, озаряя своей улыбкой. Казалось — юноша сиял ярче солнца, так он светился счастьем! Каждое его движение, каждый шаг отдавал негой и грацией. Чимину казалось, что Юнги все время видит его, хотя поблизости мужчины не было практически никогда. И пусть юноша, внутри умирал от стыда, но, все же признавался сам себе, что откровенно пытается соблазнить любимого.

Джин сверлил взглядом, давая понять, что его способы привлечь внимание ему не нравятся. Тэхён ржал с него, откровенно показывая, что «Вот, что любовь с людьми делает!..». Кёнсу был заодно с Джином, и каждый раз одергивал юношу, пытаясь пристыдить, но все было напрасно. Намджун одобрительно улыбался, и желал юноше удачи. Кто-кто, а капитан знал, что значит любить отчаянно, и умирать от желания быть с любимым. Чарли тихо поддерживал, порой даже давал советы как преподнести себя, но лучшим советчиком для юноши было его собственное сердце. Именно оно подсказывало, что он на правильном пути, что его полюбят так же сильно, как любит он сам, что его мужчина лучший на земле!

Юнги, все еще избегал его, практически не появляясь на палубе. Но все же он не мог скрываться долго — обязанности были и у него. Мужчине хотелось ослепнуть, и не видеть это совершенство, ибо с каждым взглядом светло-карих глаз, самоконтроль летел к чертям. Но как можно отвести взгляд от этого прекрасного юноши, когда он, весь обласканный солнцем и звонко смеющийся, сидит на рее, крепко обхватив ее бедрами, и выгибается гибкой струной, потягиваясь за канатами.

Сколько раз Юнги ловил на себе смеющийся взгляд, слышал нежный голос обращенный к нему, видел ласковую улыбку. Мужчина понимал, что все это только для него, но ревность, все равно терзала его — на юношу смотрели восхищенными взглядами все! Но больше всех Юнги ревновал юношу к помощнику капитана Шин Кёнсу! Одно его появление рядом с Чимином, доводило герцога до белого каления. «Патлеволосый» — именно так прозвал мужчину Юнги, все время был рядом с Чимином, крутился вокруг, смотрел хищным взглядом. Но в один из дней, он увидел, как «патлеволосый», подхватив юношу за талию, подтягивает к парусным завязкам, а у Чимина, в это время рубашка задирается, оголяя полоску нежной кожи. Они смеются, когда мужчина ставит юношу на палубу, а Юнги комкает в руках навигационную карту.

— Не нужно ревновать его, Юнги. Это бессмысленно. Он любит только тебя! — тихий голос за спиной герцога, но мужчина даже не оборачивается.

— Я кажется ясно сказал — не подходить ко мне! — голос как металл, режет и уши и сердце бедного юноши. «Неужели никогда не было хоть капли тепла, хоть толики любви? Неужели только похоть? О, Юнги! Зачем ты так со мной! Ведь ты же чувствовал, что я испытываю к тебе больше, чем просто желание! Испытывал...»

Юнги резко оборачивается, впивается лихорадочно блестящими глазами в лицо художника, и выдыхает ошеломленно:

— Л-любит?.. Любит меня?.. — герцог не контролирует себя, хватает юношу за запястье, притягивая к себе — Кто тебе это сказал?

Чарли смотрит испуганно, а мужчина повторяет чуть громче с нажимом:

— Кто тебе это сказал?

— Он сам... сам сказал! Отпусти... мне больно!

Мужчина буквально бросает руку юноши вниз, и снова режет металлом голоса:

— Я запрещаю тебе общаться с ним близко. Не смей подходить к нему. — мужчина смотрит пронизывающе холодно — Ревнуешь?

— Это ты сходишь с ума от ревности, Юнги! Зачем ты мучаешь его? Заставляешь страдать от твоего безразличия и холода! Зачем отталкиваешь?

— Замолчи сейчас же. Думаешь, я буду обсуждать с тобой свои чувства? Мне с тобой было хорошо в постели — и только! ...

— А его, значит, любишь?..

— Тебя это не должно касаться. Больше не должно касаться!

— Я все понял. — голос юноши отдавал горечью. Прямо сейчас его бросали и выбрасывали все четыре года жизни, посвященные этому мужчине, четыре года безнадежной, безответной любви, все дни и ночи, все слова и стоны, смех и страсть — выбросили за борт! — Ты говорил, что я могу уехать на родину, после путешествия?

— Твое право. Я не смею тебя удерживать.

— Юнги, он смотрит. Не будем добавлять к его страданиям еще и ревность. Прощайте, милорд. Я обязательно позанимаюсь с Вашими детьми. Благодарю за оказанную честь.

Юнги чувствует, что юноша стоит близко, он не может его не чувствовать, и интуитивно оборачивается. Чимин взволнован. Глаза блестят подозрением, губы нервно мнутся друг о друга. Он только-что из-под парусов: капельки пота блестят на висках и скулах, жаркий румянец на щеках, рубашка расстегнута до середины груди. Он дышит глубоко, кулачки сжаты вдоль стройной фигуры, мокрые прядки прилипли ко лбу и скулам, теплый бриз их слегка подсушивает, треплет золото волос, а Юнги умирает с этой картины!

— Чарли? — в голосе настороженность.

— О, Чимин! Его Светлость предложил мне позаниматься с его детьми живописью. Я весьма польщен таким предложением.

Чимин сильнее закусывает нижнюю губу, отворачивает лицо, пряча грустный взгляд: «А мне такой чести не было оказано. Я даже Минхо не могу видеть нормально. А Чарли будет сидеть с его детьми... с его сыновьями... а я нет!». Потом, опомнившись, вскидывает такой обреченный взгляд на герцога, что у мужчины сердце разорвалось в клочья.

— Милорд... как... поживает Ваша матушка? — юноша снова отворачивается — нет сил смотреть ни на Юнги, ни на Чарли.

— Благодарю, господин Паке. Герцогиня в полном здравии. — голос безжизненный и сухой в отличии от истекающего кровью сердца.

— Передайте ей мои наилучшие пожелания. — легкий, ничего незначащий кивок и снова не смотрит в глаза.

— Непременно. Вы можете ее сами навестить. — вышло более безжизненно, еще холодней.

— Да, обязательно. Прощайте, Ваша Светлость.

— Прощайте.

Поговорили? Нет — убили друг друга пустыми, ничего незначащими словами, оставили истекать кровью, умирать от невысказанных слов, тех, что хотелось сказать на самом деле.

— Ваша Светлость? Прошу прощения, но Вы — идиот! Позвольте и мне откланяться. — голос Чарли отдавал презрением.

— Да.

«Да» — можете откланяться? «Да» — идиот?

О, Хосок! Как же ты нужен мне, мой друг! Как мне тебя не хватает! Только ты можешь сказать, что со мной происходит. Только тебе удавалось понять меня, лучше чем я сам себя! Хосок~и, что мне делать? Я действительно идиот!»

И если бы его лучший друг был рядом, он пожал бы ему крепко плечо, заглянул бы прямо в глаза, и сказал бы:«Нет! Далеко не идиот! Твой идиотизм — это тот самый здравый смысл, который противится чувствам и эмоциям. Твоя трусость — называется «контроль». Это твое положение, твой статус тебя обязывает... Просто... однажды, мой друг, ты так захочешь любви и быть счастливым до такой степени, что пошлёшь к чертям свой разум и будешь делать так, как считаешь нужным, при этом не теряя своего достоинства! Но не сейчас! Ведь ты же долго будешь идти к Чимину...» — и подарил бы ему свою самую лучезарную улыбку.

Но Хосока здесь нет. Иначе бы он ни за что не допустил того, что произошло вечером.

Совместные ужины стали личной пыткой для герцога. Юнги еще мог как-то игнорировать завтраки и обеды, чаще всего проводя их с матерью и детьми. Да и Чимин тоже их часто пропускал, с удовольствием завтракая с хёном и Субин~и, и наслаждаясь вкусным обедом с Тэхёном и Кёнсу, порой прямо на палубе. Но ужины были обязательной традицией, пропустить которое считалось проявлением неуважения к офицерскому составу экипажа и гостям.

Чимин приходил на каждый совместный ужин, как на новую битву, как на покорение новой высоты. Он сам себе поражался, не понимая, откуда в нём столько неутомимого желания понравиться, хотя взгляд мужчины становился всё холодней, а голос всё безразличнее! Он всегда садился рядом — всё равно Юнги на него не смотрел, и садиться перед ним не имело смысла. И никто не смел претендовать на его место рядом с мужчиной.

В тот вечер все началось неправильно. Чимин сел рядом с Сокджином. Юнги был растерян, ошеломлен. Это явственно отражалось на его лице. Пальцы его не слушались, приборы валились из рук. Глаза бегали по столу, не понимая на чем остановиться. Мужчина не мог вздохнуть глубоко, сердце наливалось чернотой ревности, а сознание мутнело от повторяющейся перед глазами картины, где «паклеволосый» держит высоко за талию Чимина, а надвигающееся сумасшествие дополняло картинку, рисуя, как Кёнсу целует оголенную полоску золотистой кожи Чимина, а сам юноша со стоном откидывает голову назад. «Он не сел рядом! Он выбрал другого! Я не нужен и никогда не был! Все было игрой? Меня обманули. Он не любит и никогда не любил! О, как же больно! Как больно! Черт!..»

В полной прострации Юнги поднимает взгляд на юношу. Чимин не поднимал головы, был бледен и молчалив. Как он не похож на самого себя — яркого, улыбающегося, искрящегося счастьем. Сокджин смотрит с тревогой на обоих, понимая, что будет буря. Тэхён, сначала ржавший, прикрываясь салфеткой, над растерянным лицом герцога, тоже притих. Лишь Намджун, добродушно не подозревая, что происходит, ляпнул:

— Юнги, я видел Майкла и Джорджи на палубе за рисованием. С ними был художник. Ты позволил ему с ними заниматься живописью? Это хорошая идея, Юнги! Думаю, и для Субина было бы полезно тоже такого рода занятие. Как смотришь на это, любимый? — капитан обратился к супругу.

— Да... я... нанял его... сегодня. Подумал... будет -хм... полезно для них — мужчина еле мог разговаривать, ревность и отчаяние скручивали все внутренности, не позволяя мыслить нормально.

— Вы всегда так... страстно... нанимаете своих работников, милорд? — до всех донесся высокий голос юноши, что отдавал каким-то злым холодом.

— Как Вас понимать, господин Паке? — абсолютно идентичный по тону голос в ответ.

— Вы... на глазах у всего корабля, так... настойчиво «приглашали» мистера Дейзила в гувернеры. Мне просто стало интересно, у Вас все удостаиваются такого неравнодушного приема на работу. С такими... страстными захватами рук! С таким... жадными притяжением к себе!

Они смотрят друг на друга — холодно, зло, пронзительно, убивая взглядом.

— В отличии от некоторых... я... не позволяю себе, на глазах, как Вы выразились, всего корабля, раздевать себя, оголяясь непозволительно...

Юноша вскакивает, опрокидывая бокал, что громким звоном пугает сидящих за столом.

— Объясните немедленно, что Вы, милорд, имели ввиду. — голос Чимина не сулил ничего хорошего, как и взгляд прищуренных, мечущих молнии, глаз.

Юнги встал медленно, упираясь сжатыми кулаками в стол, не сводя безумных глаз с юноши. Все затихли, казалось, никто даже не дышал. А Юнги выплевывает, практически по слогам, в лицо юноши:

— Вы... господин Паке, так... непристойно подтягивались на руках... этого... помощника Шина, что на Вас было стыдно смотреть.

— Юнги! Ты забываешься! Это оскорбление, так нельзя... — голос капитана тверд и нетерпелив — извинись перед Чимином!

— И не подумаю! Это правда! Вы, господин Паке, предстали передо мной с расстегнутой на все пуговицы, рубашкой. Вы ведете себя с помощником Шином непристойно перед всем экипажем!

— Он мой брат! Да как Вы смеете? Я проткну Вам глотку за такие слова!

Если сейчас под ногами герцога разверзлось море, обнажая самое дно, Юнги не был бы так поражен как этими словами!

— Ваш брат? Он Ваш брат? — белое лицо Юнги побледнело еще больше и он судорожно цепляется пальцами за край стола. «Брат. Не любимый, не любовник — брат! О мой бог! Я действительно идиот! -...Я... не знал. Я прошу прощения...

— Идите к черту, господин Мин Юнги! Ни слышать, ни видеть Вас больше не желаю! Вы наносите мне оскорбление второй раз! Благодарите Всевышнего, что моего брата сейчас здесь нет, иначе Вы лежали бы проткнутый шпагой!

— О! А того испанца, тоже Ваш брат проткнул? Что-то плохо он следит за Вами, юноша, раз Вас кидает от одного к другому!

— Испанца проткнул я! И повторю прием еще раз, если Вы не замолчите, и сейчас же не принесете свои извинения перед Чимином! — молнии из глаз Тэхёна были не меньше, чем из копья Зевса.

«Еще один?! Да сколько их у него?»

— Ха! Господин Ким, и Вы тоже? Да что ж такое? — злая усмешка герцога, как оскал — Сколько их у Вас, господин Паке? Вам самому не... — Юнги переводит взгляд с лица Тэхёна на юношу и замирает — из огромных янтарных глаз, полных такой боли и обиды, сорвались крупные прозрачные слезы, стекая со щек прямо на пол.

— Чимин!.. — мужчина буквально выдыхает имя и делает шаг к юноше, но упирается в стол между ними.

Чимин хватает белую вазу с красными яблоками, и бросает в мужчину. Она пролетела мимо, разбиваясь о стену на осколки, а яркие плоды рассыпаются по столу, скатываясь на пол.

— Ненавижу... — совсем тихо, слабо, со всхлипом и судорожным вздохом... а все равно прозвучало как «Люблю...»

Никто их не остановил, даже слова не проронил никто. Все понимали — это должно было случиться, и зрело уже давно! И Юнги и Чимин должны были пройти через это, чтобы оба поняли — они не будут вместе!

Сокджин за весь вечер и слова не сказал, хоть так и подмывало вцепиться в мужчину. Он дал всему этому случиться, надеясь что его «ребенок» поймет — Юнги не его человек!

Тэхён тоже молчал, до тех пор, пока герцог не стал открыто оскорблять юношу. Но, почему-то до конца надеялся, что мужчина будет сильнее своей ревности, что не пойдет на поводу слепых предрассудков! Ошибался! Юнги ещё хуже, чем он сам! Но самое плохое то, что Тэхён понял — мужчина не только болен ревностью, но и находился в плену собственных комплексов. И теперь юноша понимал, что его старший брат прав — они не созданы друг для друга. И только Намджун ничего не сказал, а взял бутылку бурбона и пошёл вслед за Юнги.

Он стоял у входа в каюту юноши — не шелохнувшись, практически не дыша, уставившись остекленевшим взглядом на дверь. Не было ничего — ни мыслей, ни сожалений, лишь пустота. Такая пустота остается, когда человек теряет то, чего у него и не было как таковое — когда человек теряет мечту! Он только, что потерял свою мечту, вот за этой дверью. Он чувствует, что Чимин стоит там, точно так же, как он стоит. Смотрит точно так же. Не дышит так же. Он протянул руку к двери, накрывая его ладонью, и готов поклясться собственной душой, что почувствовал тепло через дерево от маленькой ладошки. Юнги слышит звуки хрустальных капель, что падая, разбиваются о холодный пол.

И пусть это звучит полным абсурдом, бредом больного, но они оба понимают отчетливо, что только что, в адмирал-салоне, на глазах у всех — признавались друг другу в любви! Признавались в своем бессилии перед этим чувством! Оба признали свое поражение — они любят! И знают, что любимы в ответ! Вот только, что теперь с этим делать? Не хотелось думать ни о чем, не хотелось разбираться, почему все так случилось. А что если просто открыть эту дверь? Что если просто обняться? Просто сказать друг другу одно единственное слово? Рука дрогнула и сердце забилось снова от этой мысли. И вот пальцы почти тянутся к ручке, и сердце еще быстрее ускоряет свой ритм, глаза распахиваются от страха ожидания... когда на их плечи, одновременно ложатся чьи-то руки:

— Юнги?..

— Чимин?..

— Идем, Юнги. Думаю, надо поговорить, а это нам точно не помешает. — невесело указывает Намджун на бутылку.

— Идем, Чимин. Думаю, тебе надо прилечь и отдохнуть, это тебе точно не помешает. — мягко указывает Чарли на постель.

До утра мужчины просидели за разговором. Хотя это больше было похоже на исповедь Юнги перед Намджуном, хотя до боли в сердце хотелось сделать это сидя на коленях перед прекрасным юношей, целуя нежно руки, обнимая его ноги, заглядывая в глаза и моля о прощении.

Он признался во всем, как признается человек, что проживает свой последний день. Как человек, которому больше нечего терять. Признался в трепете сердца, в бесконечном счастье от того, что любит... впервые в жизни любит. Сознался, что умирает от ревности. Рассказал, как ломает тело от безумного желания обладать. Раскрыл все свои страхи.

Чимин молчал, хотя художник и не просил его говорить. Все и так все знают: знают о его безумии, о его бесстыдстве, о его отчаянии. А все это он сам называл любовью! У юноши пустота на сердце, не хотелось думать ни о ком, даже о Юнги! Не хотелось ничего! Он позволил темноте поглотить себя, закрывая пустые глаза, позволяя рукам безжизненно повиснуть вдоль тела.

*

Он спал беспробудно два дня, и не видел какую истерику устроил Сокджин, когда не удалось его разбудить, не слышал какой крик стоял на корабле, даже после того, как корабельный лекарь сообщил, что это просто глубокий сон — так организм юноши защищал его стресса. Ким окончательно разорвал все связи с Мином, сообщив, что ноги их будет ни на корабле, ни в поместье! Тэхён серой тенью стоял у двери, а бледному Юнги вход был закрыт. Кёнсу узнав о ссоре за ужином, действительно хотел убить герцога, но слезы Чарли его остановили. Он плакал от страшного волнения, за юношу, за любимого — если Кёнсу вызовет герцога на дуэль, его просто вздернут на веревке на рее.

Лишь Намджун был спокоен и рассудителен, успокаивая всех, убеждая, что все наладится. Да только все понимали — ничего как раньше не будет!

Чимин проснулся на третий день, с трудом разлепив глаза, и увидел перед собой человека, которого ожидал увидеть меньше всего — рядом с ним сидел Минхо. Мальчик так смотрел на него — взволнованно, жадно, с надеждой. Он держал в своей маленькой ладошке руку юноши, тихо поглаживая его. Едва Чимин посмотрел в эти черные глазки, так похожие на глаза отца, он расплакался — громко, горько, навзрыд. Мальчик кидается ему на грудь, обхватывает его лицо руками, шепчет успокаивающе:

— Не плачь! Не плачь, самый прекрасный ангел! Он больше не обидит тебя! Никто больше не обидит тебя! Никогда! — и смотрит так серьезно, словно он не семилетний мальчик, а семнадцатилетний юноша.

Чимин кивает, и все равно плачет, но уже тише. Когда в каюту вбежали Сокджин и Тэхён, юноша немного успокоился. Минхо пробыл с ним до самого вечера, пока герцогиня, пришедшая проведать юношу, не забрала его. Еще день Чимин не выходил из каюты: не хотелось видеть никого, ни хёна, ни друга, ни даже брата. О Юнги хотелось думать в последнюю очередь. Пустота внутри была такой ощутимой, что казалось, ее можно потрогать руками. Чимин успокоился, смирился, принял — не будет ничего, и ни к чему все это было. Все эти чувства — любовь, эйфория, радость, ревность — абсолютно ничего не значили! Его хён оказался мудрее и проницательней, ведь прав же был во всем! Юнги не нужны его теплые чувства, его любовь и нежность. Но, почему-то не было горечи. Она была бы, будь от герцога хоть какой-то отклик, хоть какое-то ответное чувство. Поэтому есть только пустота. Единственное о чем сожалел юноша — это о том, что ревновал к Чарли. Хотя прекрасно знал, что юноша нежно влюблен в Кёнсу. Как он мог заподозрить такого прекрасного юношу в предательстве. Чарли был первым, с кем он заговорил. Он извинился перед ним. Просил прощения за то, что безосновательно подозревал, хотя сейчас ему уже все равно. А сам Чарли, буквально дрожал от страха по ночам, думая, что будет, если Чимин узнает правду.

Минхо приходил каждый день, практически с утра до ночи был с Чимином рядом. Мальчик не слушал никого — ни бабушку, ни гувернеров, ни даже отца. Минхо был первым, кому Чимин подарил свою улыбку, впервые за много дней, и наверное — свое сердце! Мальчик так искренне тянулся к Чимину, так смотрел восхищенно, как смотрит, наверное, ребенок на свою маму, которую не видел долго. И юноша отвечал ему душевным теплом и нежной лаской. Именно Минхо уговорил Чимина, подняться на палубу, покормить чаек, что шумно летали за бортом.

Едва юноша ступил за порог каюты, сразу же столкнулся с Юнги. Он стоял в каютном проходе, нервно меря шагами коридор. Он его практически не покидал, вот уже как три дня. Все надеялся, что его пустят к нему, что сможет хоть глазком посмотреть на него, сможет попросить прощения. И вот он перед ним.

Поклон вышел каким-то нервным, скомканным. Глаза мужчины горят так, что можно костер зажечь от них. Пальцы подрагивают, а горло сжимает комом нервов.

— Чимин?!.. Как Вы... себя чувствуете? Вам лучше? Я... волновался... надеюсь Вам лучше?

— Благодарю. Мне гораздо лучше. Не стоило волноваться. — юноша и сам не подозревал, что его голос может быть таким спокойным, что он сам может быть таким спокойным!

Чимин делает шаг к выходу, крепко держа Минхо за руку. Ему преграждают путь.

— Я... я хотел извиниться... попросить прощения. Прошу простить меня. Я вел себя крайне неуважительно. Я ошибался. И я на самом деле не думаю о Вас так, как... говорил в порыве...ревности необъяснимого чувства. Простите меня! — мужчина весь дрожит внутри, голос его предательски срывается, он не может и глаз поднять на юношу — стоит с опущенными плечами, словно ждет приговора.

— Конечно, Ваша Светлость.

Юнги непонимающе вскидывает глаза — вот так просто, так легко простили? Он смотрит в глаза юноши — пустота и полное равнодушие накрывают его страшной, удушающей волной. Юнги паникует — никогда в жизни ему не было так страшно как сейчас: даже когда перед всем обществом провалился с «дамой сердца» на балу, даже когда принял и смирился со своей сущностью мужеложца.

— Я должен принести извиния в свою очередь — обвинил Вас в... каких- то странных вещах и кинул в Вас вазу. Прошу простить меня, милорд, — голос был так же спокоен, лицо непроницаемо, а рука так же мягко держало ладонь мальчика, что непонимающе переводил взгляд с отца на юношу и обратно.

— Это было правильно. Я заслужил это и не держу на Вас никакой обиды.

— Что ж, все доброго, милорд. Мы с Вашим сыном идем кормить чаек. Не приглашаем Вас, потому что знаем — Вам это неинтересно. Идем Минхо — юноша мягко обратился к мальчику и неспешно идет к выходу.

— П-почему же... я люблю... чаек... и хлеб... тоже люблю. Я вообще люблю! Очень! — мужчина сам краснеет от той глупости, что он сказал.

Чимин смотрит растерянно и удивленно, переводя взгляд на Минхо, тот кивает согласно.

— Как хотите, милорд. — снова равнодушный голос.

Они шли к носовой части, заглянув в камбуз и забрав булки хлеба с собой. Юнги не смел подходить близко, и шел отставая на несколько шагов. Неожиданно налетел Сокджин, буквально схватив за грудки герцога:

— Еще шаг к Чимину, и клянусь моим сыном — я выброшу Вас за борт, Юнги! И меня никто не остановит, слышите — никто! А кое-кто даже поможет! — за спиной Сокджина грозовой тучей маячил Кёнсу.

Чимин даже не оглянулся и не обратил внимания на развернувшуюся на палубе сцену. Они с Минхо спокойно подошли к борту, о чем-то тихо переговариваясь и смеясь, и крошили хлеб в руках. Совсем скоро Чимин громко смеялся, спасаясь от одной очень наглой чайки, а Минхо отважно спасал своего ангела.

*

С того дня все стало наоборот — Юнги практически стал тенью Чимина. Он шел за ним повсюду и везде, сопровождал до каюты, пока перед его носом не захлопывалась дверь. Он с трепетом ждал встречи с ним — готовился, подбирал тщательно одежду, заводил беседу за ужином, пытаясь заинтересовать интересной историей или забавной шуткой. Да, Мин Юнги пытался шутить! В первые в жизни он сам рассказал об охоте, где заколол кабана, вызывая неподдельный восторг у слушателей. Он сам над собой смеялся, рассказывая как принял танцовщика за девушку и пытался всучить ему цветок в руки. Удивительно, как Юнги превратил один из самых драматичных моментов в своей жизни в забавную историю. И это только ради него! Рассказывал о своем лучшем друге Чон Хосоке, обещая, что непременно познакомит с ним его всех. И так выжидающе смотрел на юношу, ища у него хоть какой-либо отклик в прекрасных глазах, но кроме равнодушия и спокойствия не видел.

Чимин не избегал его, не прятался — ни к чему это было. Он так же спокойно сидел рядом с ним за столом, и наблюдал как Юнги пытался за ним ухаживать — как заправский лакей подливал вино в бокал и подвигал ближе блюда. Лишь раз юноша невесело ухмыльнулся — наверное стоило еще раньше кинуть в герцога вазу, а может и что-то по крупнее — может тогда все было бы по-другому? А сейчас что-то перегорело, даже не тлело, пеплом лежало внутри.

Юноша с удовольствием занимался своими обязанностями смотрителя. Только все чаще он стал задерживаться на реях. Он сидел, свесив ноги на паруса, прислонившись спиной к мачте, и смотрел на морскую гладь, любовался закатами, ни о чем не думая, просто наслаждаясь ветром и шумом моря. И даже не замечал мужчину, что смотрел не отрываясь на него.

В один из дней, Чимин взял с собой на реи Минхо, крепко связав их обоих в связке. Восторгу мальчика не было предела, он улыбался ярче полуденного солнца и внимательно слушал юношу, что учил его морским узлам. Он показывал ему банты-завязки, в которые когда-то запутался Минхо. Чимин рассказывал как собирать парус в завязках, и ему, вдруг, вспомнилась эта ночь — гроза, молнии, ливень... и глаза мужчины! Его протянутая рука, его голос, их обещание друг другу «Не отпускай меня Юнги... не отпущу... никогда...».

И сердце вдруг забилось сильно, кровь хлынула к лицу и колени задрожали. Глаза юноши забегали по палубе, предательски слезясь, ищя фигуру одного единственного мужчины. Вот же он! Стоит совсем рядом, и смотрит... смотрит так серьезно и нежно одновременно!

Юнги стоит внизу, наблюдая за ними — своей единственной любовью и своим сыном. Они увлеченно говорят о чем-то, ему не слышно. Видит только, как пальчики проворно завязывают и развязывают узлы, как божественные губы расплываются в улыбке к мальчику. И вдруг юноша замирает, смотрит взволнованно, оглядываясь вокруг, и снова застывает, останавливая свой взгляд на нем. Мужчина почувствовал этот взгляд и всем сердцем откликнулся на него, сделал шаг навстречу и молился всем богам: «Только не отводи глаз, только не оставляй сейчас!.., и буквально умирал, понимая, что губы юноши прошептали только что его имя!

Что если жизнь даёт еще один шанс? Что если она, сжалившись, приводит нас к осознанию собственной глупости, к пониманию собственной жадности в чувствах? Даёт шанс на счастье, на любовь! Юнги только что её получил! Но Жизнь, сразу же, жестоко напомнила — всё имеет свою цену! Едва только сердце юноши забилось снова, возрождаясь из пепла, едва только имя мужчины лавой потекло по венам, мир начал рушиться вокруг от громогласного:

— Остров! Остров прямо по курсу!