По велению сердца

В тот вечер Чимин не нашёл у себя привычного подарка и записки — Чонгук сам его принёс и сам сказал волнующие слова. Тихо постучав в дверь, Чонгук замер, но когда буквально через секунду ему открыли, он просто поплыл от счастья — ему показалось, что его ждали. Чимин, увидев в проёме двери мальчишеское лицо, мягко улыбнулся. Вспомнилась их полуночная встреча, их знакомство. Тогда, в сумраке террасы, Чимину показалось, что перед ним взрослый юноша, но на деле Чонгук оказался маленьким мальчиком — немного угловатый, долговязый, с огромными глазами, как у оленёнка, и нежной кроличьей улыбкой. Слегка крупноватый носик, губы бантиком, крохотная родинка под нижней губой. Снова Чонгук страстно зашептал признания, в руках нежный бутон розового пиона. А Чимин звонко смеялся с него:

— Ну, Чонгук, хватит пылких признаний, мой друг! Какой я тебе цветочек?! Заходи, Гукк~и.

— Самый прекрасный цветок, самый нежный, самый ценный! — с придыханием шептал мальчик. А Чимин всё хохотал, нежно взяв юношу за руку, усадил рядом с собой на кровати — других мест сидения в комнате не было.

— Сколько тебе лет, Чонгук-и? Ты не слишком мал для таких речей? — всё ещё звонко смеясь, спросил Чимин. А у Чонгука от его смеха сердце заходится, ладони потеют и дыхание сбивается.

— Мне четырнадцать, — вздернув голову, дерзко отвечает он, но под взглядом Чимина слегка стушёвывается. — Будет... в следующем году... — уже с меньшей уверенностью продолжает он.

А Чимин снова смеётся звонко и счастливо. Но Чонгуку не до смеха. Он влюблён, сильно, и, как ему кажется, навсегда, хоть ему всего тринадцать. Чонгук — принц крови, племянник императора, младший сын Великого Князя Чона Синдо. Он появился на свет через девять лет после рождения старшего брата Хосока, когда уже родители отчаялись заиметь ещё одного ребёнка. Этот ребёнок был желанным и долгожданным; с рождения став баловнем судьбы, Чонгук имел всё, что захотел. Чонгук эмоционален, вспыльчив и обидчив. Только Хосок мог оказывать на него сильное влияние. Только брату удавалось усмирить маленького дракончика. А теперь, как оказалось, и Чимин. Одно его слово, один его взгляд, малейший взмах руки — и Чонгук готов на всё. Он с трепетом вспоминает, как впервые увидел его — плывущее по классу златовласое видение. В тот миг для Чонгука всё замерло, все звуки перестали существовать — только эти глаза, только этот голос — «Меня зовут Паке Чимин. Прошу вас, позаботьтесь обо мне»... С неделю Чонгук был сам не свой, ходил тенью за ним, следил из-за угла, прятался за партой, со злобой замечая, что он далеко не один такой — покорённый красотой Чимина. И вот, через несколько позорных дней подсматривания и слежки, Чонгук решил для себя — нужно покорить сердце «золотого мальчика», а для этого у него есть все возможности, в отличие от всех остальных в школе. Он — принц крови, он выше других. Пусть он мал возрастом, но это временный недостаток. Что дальше происходило, его личный слуга вспоминает с содроганием. Сколько он его гонял, требуя порой невозможного: достать то, принести это, причём сегодня, сейчас, немедленно. Как бедный слуга, словно заправский шпион, пробирался в комнату к «возлюбленному» принца, протаскивая записки; как подкупал слуг императорской оранжереи, пронося диковинные цветы в сумке для книг; как давясь слюной, покупал в лучшей кондитерской города сладости и фрукты. Всё, как только пожелает младший принц! Но всё же, несмотря на всю решительность, Чонгук боялся. Боялся отрицания и неприятия. Первый раз он был влюблён! Он никогда не испытывал таких сильных чувств! Впервые, кто-то, кроме матери и брата, стал для него важным, нужным, любимым! И он не показывался, но решил, что обязательно откроется ему чуть позже, когда будет уверен, что его записками не топят очаг, а цветы не лежат в мусорном ведре. Он предстанет перед ним как настоящий принц, каким и являлся на самом деле. И только появление соперника заставило его открыться. Слуга всё ему точно передавал — и беседу в саду с заинтересованными взглядами со стороны князя, и про дорогой подарок, и о приёме, где князь оказывал значительные знаки внимания «золотому мальчику». Отвратительное чувство угнетало Чонгука — он страшно ревновал. Соперник силён — он богат, знатен и он взрослый мужчина. Именно этого он и страшился, а знатности и богатства Чонгуку и самому не занимать. Он боялся, что Чимин увлечётся им. Принц никогда не забудет, как ждал Чимина с приёма, стоя у двери его комнаты, с перекошенным от ревности лицом, со сжатыми кулаками, и из последних сил сдерживал себя, чтобы не разреветься, как девчонка — боялся увидеть счастливое и довольное лицо Чимина. И какое облегчение он испытал, увидев усталого и немного испуганного юношу. Значит, не принял; значит, не всё потеряно. Именно это придало ему смелости твёрдо стоять на ногах перед Чимином и выпалить ему в лицо столь отчаянные слова. И теперь они сидят рядом, в одной комнате, держась за руки. Чонгук ничего не утаил, открылся перед возлюбленным полностью, раскрыл все свои чувства и смотрел так искренно, так преданно своими большими сияющими глазами на Чимина. Чимин был ему благодарен за заботу и за ласку, мягко сказав, что они теперь лучшие друзья. Чонгук не торопил и не настаивал. «Всё впереди, — думал он, — Чимин~и полюбит меня, он будет моим!» С этого вечера началась их дружба. Чонгук был в младших классах, поэтому на занятиях они почти не виделись. Но после, вечерами, друзья выходили в сад, наслаждаясь тишиной и сумраком, или на террасу, сидя близко-близко друг к другу. Чимин часто клал свою золотую макушку на плечо Чонгуку, а он тихо игрался с его маленькими пальчиками. Так они рассказывали друг другу всё — о своей жизни, о судьбе, о близких людях. Преподаватели и некоторые ученики просто умилялись с их нежной дружбы, порой ставя их в пример другим. Но находились и те, кто откровенно злословил и завидовал. Про них шушукались по углам, иногда пуская недвусмысленные шуточки. Но Чонгук ревностно оберегал «свой цветочек» от сплетен и косых взглядов. Любое дуновение в сторону Чимина мгновенно пресекалось, любого обидчика ждала не лучшая участь. Несмотря на юный возраст, Чонгук обладал значительной силой, все твёрдо помнили, что он принц крови. Он также продолжал ухаживать за Чимином, даря цветы и трогательные подарки. И Чимин был счастлив. Однажды он сказал Чонгуку:

— Если бы у меня был младший брат, я бы хотел чтобы он был, как ты, Гукк~и! Я бы хотел, чтобы ты был моим братом! И Чонгуку показалось, что слышал треск собственного сердца, но увидев нежную и искреннюю улыбку любимого, запрятал свою горечь глубоко в душе. Он промолчал в ответ.

────༺༻────

Князь был настроен решительно. Он всё продумал. На обеде, устроенном для учеников школы, Дино осмелился намекнуть о своих чувствах к мальчику, и реакции Чимина ждал с неким волнением. Родовой замок князя произвёл неизгладимое впечатление на гостей. Это был целый комплекс сооружений, состоящий из отдельно стоящих пагод, башен, домов для прислуги, конюшен и небольшого храма. Всё это утопало в зелени парка, столь искусно созданного, что глаза разбегались, не успевая выхватить что-то одно из этой потрясающей красоты. Несколько искусственных прудиков с кувшинками и водяными лилиями соединялись между собой перекинутыми бамбуковыми мостиками. В центре самого большого пруда, прямо посередине моста, находилась небольшая беседка из крашенного белого дерева. Конструкция была настолько ажурной из-за тонкой резьбы, что, казалось, просто парит над прудом. Вода в пруды попадала с искусственных водопадов разной высоты, обложенные камнями. Чимин был впечатлён всем увиденным, его глаза засияли интересом, но их сразу провели к замку. Это был один из стратегических ходов князя. Сам замок — огромное, двухэтажное деревянное строение, с террасой по всему периметру верхнего этажа и широкой каменной лестницей ведущей вверх, к огромным, резным, двухстворчатым дверям. Внутри замок оказался роскошным, но немного мрачным. Всё здесь говорило о том, что хозяин всего этого властный и сильный человек. Князь ожидал их в парадном зале, восседая на низком, широком кресле с перекрещенными ногами, сильно напоминающий трон. Он был снисходительно вежлив и добр, спокойно приветствуя гостей. Однако внутри все его органы трепетали от волнения — сердце бешено билось о грудную клетку, желудок скручивало, низ живота стал горячим, как будто там огонь горит, и всё только от того, что ЕГО МАЛЬЧИК У НЕГО ДОМА! Вот он — восторженно оглядывается по саду; вот его глаза широко распахиваются от увиденных золотых рыбок; вот он стоит, скромно опустив голову перед ним. «Боги, дайте мне силы устоять, не сорваться перед всеми, не спугнуть моё сокровище!» — мысленно возносил молитву князь. Уже более месяца изнывал мужчина от страсти, от невозможности обладать им, от того, что не имеет возможности просто коснуться его. Со дня приёма в посольстве прошло более двух недель, он не видел его лица и не слышал его голоса всё это время. Он тосковал немыслимо. Ни его супруга, ни наложницы в гареме больше не доставляли ему удовольствия. Хотя в гареме у него были переодетые в женские платья красивые юноши, но на них он даже смотреть не мог. Он хотел только Чимина. Сам Чимин, удивлённый красотой поместья, но немного огорчённый из-за того, что им не дали полюбоваться садом, скромно стоял среди учеников, что выстроились вдоль кресла князя. С ними были так же несколько учителей во главе с директором. Затем слуги принесли им широкие и упругие подушки, и князь разрешил им сесть. Проворные слуги поставили перед каждым гостем низкие столики, а на них тут же появились керамические чайники с горячей водой, пиалы с ароматными листьями чая и блюдца со сладкими сушёными фруктами. Князь благосклонно разрешил всем приступить к чаепитию. Ему самому чай наливали слуги, а гости могли сами налить себе столько, сколько захотят. Началась неспешная беседа, вернее поочерёдные восхваления от учителей и директора за гостеприимство князя, а затем, по второму кругу, превозносили красоту поместья. Блюда приносили на больших подносах и ставили на столики перед каждым. Еда была изысканной и вкусной. Князь спрашивал о делах в школе, ему тут же, кланяясь, отвечали взрослые. Детям пока слова не давали, поэтому Чимин сидел тихо, наслаждаясь едой и роскошью зала. Он смотрел на учеников, которые приехали вместе с ним, и знал, что все они из дворянских семей или из очень богатых купеческих домов. У них у всех были и дворцы, и парки, и изысканная еда. Их мало что удивляло, в то время как Чимин, разинув рот, осматривал сад, и лишь краем глаза смог увидеть, впервые, золотых рыбок в пруду. Но он не считал себя чем-то ущемлённым или хуже других. У него были родители, любящие его больше жизни; у него был Сокджин, заботившийся о нём больше матери; у него был Чонгук — его друг и опора. Вспоминая о них, Чимин улыбался, слегка прикрывая глаза, и ему становилось тепло. Дино наблюдал за ним тихо и незаметно и приходил в экстаз от процесса, как Чимин поглощал еду. Вот он подносит пиалу к губам, глотает, плавно дёргается кадык, пиала опускается, одна капелька осталась на нижней губе, а розовый язычок выскальзывает, облизывает... о, боги! Вот Чимин подносит палочки ко рту, защемив нежнейший кусочек мяса, губы плотно их обхватывают, щёки мягко двигаются, губы блестят от масла, снова плавное скольжение кадыка...ооо-о! Но вот последняя сладкая пытка чуть не остановила сердце князя — внесли десерт и холодные фруктовые напитки.

— Это рахат-лукум, — сообщил князь удивлённым гостям. — Его привезли из Персидского царства, а мне напрямую привозят императорские поставщики торгового дома Мин, — немного похвастался князь. — Это самая нежная сладость, которую вы когда-либо пробовали, — великодушно взмахнув рукой, князь приглашал их попробовать.

Перед гостями выложили блюдца с аккуратными квадратными кубиками, пересыпанные зелёными орешками, как потом узнали гости — фисташками. Квадратики были вываляны в белой пудре, сладко пахнущей. Чимин, почему-то, потянулся к десерту руками, забыв о палочках, о чём сразу же пожалел. Пудра осыпалась на одежду. Раздосадованный Чимин поднёс сладость ко рту и откусил — она оказалась тягучей, и всё тянулась и тянулась, пудра всё сыпалась и сыпалась. Чимин от страха и смущения сильно сжал зубы и всё-таки откусил, а оставшийся кусок практически бросил на блюдце. Сладкая нить лукума осталась на губах и подбородке, и он языком начал её подбирать. Князь, не отрываясь, смотрел на него. Десерт действительно был сладким, даже чересчур. Но возникла проблема — губы были в пудре, пальцы были в пудре, одежда была в пудре — что делать? Сначала он облизал губу: верхнюю, потом нижнюю; затем пальцы по одному: большой, указательный, средний. А у князя от нежности сердце заходилось — Чимин, как маленький котёнок, весь измазанный в сладкой пудре. Дино сам бы его облизал своим языком — эти пухлые губки, каждый пальчик, и этот сахарный след на мягкой щеке. С лицом Чимин как-то справился, хотя некоторая липкость осталась на губах и пальцах, но что делать с одеждой, он не знал. Вдруг, практически незаметно, сбоку от него появилось глубокое блюдо с тёплой водой и маленьким куском ткани в ней.

— Опусти свои пальцы в воду, маленький господин, — прошептал тихим голосом слуга за спиной. — Салфеткой протри губы и одежду. Чимин взглянул на него — тот был совсем молодой, немного старше его самого.

Улыбнувшись, Чимин слегка поклонился ему. Уходя, слуга подмигнул ему хитро. Конфуз был устранён — Чимин сидел чистый и опрятный, и больше пальцем не притронулся к проклятым кубикам, а вот орешки все сгрыз, и очень они ему понравились. После трапезы гостей ждал сюрприз — выступление личной театральной труппы князя. Их провели на широкий внутренний двор, усадили в удобные кресла и представление началось. Заиграла флейта, загремел гонг, загрохотали барабаны, актёры в костюмах и огромных масках показывали одну из мифических легенд о драконах и принце. Чимин приготовился жадно смотреть — он впервые видел настоящую театральную постановку. Но, вдруг, его мягко подхватили за локоть, не дав усесться в кресло. Это былДино.

— Чимин, мальчик мой. Я заметил, что сад в поместье тебя заинтересовал. Я мог бы показать его тебе, — глубоким, нежным голосом проворковал князь.

— Но, Ваша Светлость, представление... — Чимину очень хотелось посмотреть сад, пройтись по мостикам, увидеть рыбок, но и на представление тоже хотел взглянуть.

— Обещаю, ты увидишь настоящее театральное представление, а не этот балаган. Пойдём, мой хороший, я покажу тебе золотых рыбок и ещё кое-что, то, что никто никогда не видел, — вкрадчивым голосом уговаривал князь.

Они повернулись к выходу в сад, князь посмотрел на директора — тот всё понял. Никто не заметил их уход, будучи поглощёнными представлением. Не спеша, князь проводил Чимина по мостикам, рассказывал о замке, о самом саде, подвёл к водопадам. По саду разносилась птичья трель, шум воды успокаивал, аромат цветов кружил голову. Князь расспрашивал его о многом, хотя знал о нём практически всё, наняв специального человека, разузнавшего о судьбе мальчика с самого рождения. Но Дино хотел знать его вкусы, его мечты, его мысли. Хотел проникнуть к нему под кожу, впитаться в кровь, стать единым целым с ним. Чимин был в восторге. Если бы он не был скован жёсткими рамками приличия, побежал бы по вымощенным дорожкам, снял бы сандалии, пробежался по зелёной траве, протянул бы руки под струи водопада, склонился к благоухающим белым розам, вдыхая их аромат. Дино чувствовал это. Мягко взяв его за руку, протянул его ладони к потоку воды.

— Ох! Мой господин!.. — вырвалось из уст Чимина. А у князя от услышанного сознание помутилось. Перед глазами стали всплывать картинки, одна за другой: Чимин, выгибающийся под ним со сладким стоном «Мой господин!»; Чимин, сидящий на коленях между его разведённых ног, с тонкой струйкой его семени на губах, томно шепчущий «Мой господин!»; Чимин, нежащийся в его объятиях, прижимающийся к его груди в тёплой воде купальни, ласково воркующий «Мой господин!». — Чимин~и, пойдём смотреть золотых рыбок, — прохрипел князь. Он заметно побледнел, движения стали заторможенными и взгляд, словно в пустоту.

— Ваша Светлость, Вам плохо? У Вас что-то болит? — обеспокоился юноша.

— Болит, Чимин, болит, и уже давно, — сдавленно произнёс Дино.

Взволнованный юноша решив, что князь страдает давней болезнью, участливо взял его под руку, слегка прижался к нему, смотря в лицо. Князь решил — сейчас или никогда. До рыбок они сегодня не дойдут.

— Помнишь, я говорил, что покажу тебе место, которое никто не видел. Идём со мной, мой нежный цветок, — князь ожидающе посмотрел на него, и слабо повернул в сторону.

Чимин повиновался, сделав вид, что не слышал последних слов. Но он слышал. «Мой нежный цветок...», и почему-то перед глазами встал образ Чонгука. Сердце тревожно забилось, ноги стали ватными. Резко захотелось не видеть то место, куда его вели. Князь подозрительно молчал и не смотрел на него, всё ещё бледный. Он вёл его напрямик по траве, подвёл к стене, полностью увитой плющом. Движением руки, словно занавес, отодвинул зелень, приоткрыв проход. Дино вошёл первым, за руку ведя Чимина за спиной. Князь отошёл, и Чимин замер, забыв о дыхании. Они были на берегу маленького пруда, залитого закатным солнцем, полностью покрытого белыми, розовыми и лиловыми лотосами! Небольшой мостик вёл прямо к середине пруда, обрываясь там. В том месте, где они стояли, располагался широкий, крытый лежак с мягкой периной и подушками нежных расцветок; лёгкие, белые занавеси колыхались под дуновением ветерка. Это было необыкновенно прекрасно!

— Чимин! — на голос князя Чимин вздрогнул, судорожно вздохнув, осознавая, что до сих пор не дышал. — Посмотри на меня, солнце моих сумрачных дней, мой золотой мальчик, и присядь со мной, — голос Дино был каким-то болезненно нежным.

От услышанных слов Чимин вспыхнул, покраснел как то солнце, что в закатном блеске пламенеет над прудом. Дрожа от страха, с комом в горле, Чимин буквально рухнул на перину с подкошенными ногами. Дино видел, как его боится Чимин, и от этого ему стало ещё страшней. Но он взял себя в руки.

— Чимин~и, радость моя! Это место... Никто его не видел, никогда! Ты — первый, кого я привёл сюда. Я... Ты стал очень дорог мне. И больше всего на свете, я хочу заботиться о тебе, стать для тебя близким другом.

От страха, Чимин задрожал сильнее, и слёзы из глаз посыпались градом. Он не мог вымолвить и слова, безмолвно плакал, не поднимая глаз. — Не плачь, моё сердце, луна моего мрака, мой нежный цветок, не плачь! — голос князя был почти истеричным. Он — сильный, взрослый мужчина, князь — сидит перед пятнадцатилетним ребёнком, которому он в отцы годится, и умирал от страха.

— Прошу, не говорите так...— выдохнул Чимин, слабо тряся головой, а слёзы продолжали капать с подбородка. Князь протянул руку, чтобы смахнуть слёзы с лица — Чимин отпрянул, как от огня. Князь тут же сник. Голова его упала на грудь, а рука, протянутая к Чимину, как-то заломлено рухнула на перину.

— О боги! Что я наделал! — в его голосе было столько отчаяния, что Чимин невольно поднял глаза. Лицо князя исказилось болезненным сожалением, а рука, брошенная на перину, потянулась к его собственной груди, и сжав ворот ханбока, оттянула его, словно ему не хватало воздуха. — Я клянусь... Пальцем тебя не трону... Не сделаю тебе больно, моё сокровище! Но, умоляю, не отталкивай меня!

Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, а Чимин затих. Лишь сейчас он осознал, что происходит — ему объясняется в чувствах мужчина! Его глаза расширились от вновь нахлынувшего ужаса. Князь это заметил:

— Нет, мальчик мой... Не бойся меня, мой нежный! Не обижу тебя я, только не бойся! — горячо зашептал князь. Чимин заторможено кивнул. — Не говори ничего сейчас! Я буду ждать... Столько, сколько понадобится, хоть до конца дней. Только не отталкивай сейчас, не лишай надежды, не отбирай смысла жизни, ты — моё дыхание! — казалось, князь говорил из последних сил.

Чимин снова замер, осознавая, что ведёт себя крайне глупо, по крайне мере, невоспитанно. Судорожно вздохнув, Чимин кивнул в лёгком поклоне:

— Ваша Светлость... Я польщен Вашими... словами. Вы оказали мне большую... честь. Я... — снова глубокий вздох, — я подумаю... То есть, простите...я... о, боги! — Чимин больше не мог смотреть на него и, отвернувшись, затих. Но на его щеках появился смущённый румянец, чему обрадовался Дино — значит, страх отступил!

— Не смущайся, радость моя! Ты вернул меня сейчас к жизни! Прошу, забудь обо всём сейчас. Насладись красотой этого места вместе со мной, мой нежный! — князь приподнялся.

Ему отчаянно хотелось взять его за руку, но он боялся вновь напугать его. И вдруг, абсолютно неосознанно, даже не глядя, Чимин протянул руку вверх к нему, опираясь на другую, и слегка привстал. Обхватив ладонь возлюбленного обеими руками, князь сорвался — стремительно поднёс её к лицу, остервенело прижался губами, осыпая поцелуями тыльную сторону, каждый пальчик, оставил горячий поцелуй в самой середине ладони и замер, боясь поднять глаза. А когда взглянул — задохнулся. Чимин смотрел на него, не отрываясь, завороженно, своими блестящими, от пролитых слёз, глазами. Первый раз кто-то целовал ему руку — Чимин был тронут этим поступком. — Чимин, — судорожный выдох мужчины.

— Идём со мной, — не выпуская руки, потянул за собой на мост. Они прошли к концу моста молча. Князь мягко поставил Чимина перед собой, сам встал сзади. Наклонившись и опустив голову, прижался своим лбом ему между лопаток и всё ещё держал его ладонь. Закатное солнце окончательно село, но небо ещё долго оставалось в разводах жёлтого, красного и фиолетового, словно дивный небесный рисунок.

— Мой райский цветок! Радость моей жизни! — хриплый шёпот за спиной, но уже счастливым голосом.

Представление уже закончилось. Дети и преподаватели получили подарки — мешочки с тем самым треклятым рахат-лукумом. Чимин нервно засмеялся, но поблагодарил, как и все, за преподнесенный дар. Они вели себя так, как будто ничего и не было, как будто не было мучительно сладких признаний, слёз, закатного солнца и аромата лотосов. Словно не было нежного пожатия ладони до самого двора, пока они шли обратно. Как будто не было того волнующего момента перед самым входом во двор, когда князь, не совладав с эмоциями, с лихорадочно горящими глазами, наклонился для поцелуя. Чимин смущённо и испуганно повернул лицо, не давая этому случиться. Но всё же... всё это было... Повозка неспешно довезла их до школы. Никто не обсуждал ни обед, ни представление, ни красоту поместья. Все были, почему-то, уставшими. А Чимин так вообще чувствовал себя настолько опустошённым, что еле доплёлся до своей комнаты. Открыв дверь, он застыл, поражённый увиденным — на тумбе стояла огромная чаша с лотосами: розовыми, белыми, лиловыми. И на него нахлынуло чувство, будто он в западне.

────༺༻────

Как не старался директор, их отсутствие не осталось незамеченным. И если учителя тактично промолчали, то дети такой чертой воспитанности не отличались, ведь в большинстве, они были избалованными чадами дворян и богачей. Всеобщее восхищение Чимином очень скоро у некоторых переросло в зависть, а затем и в ненависть. И, через два дня после званого обеда, вся школа шушукалась о том, что Чимин и князь исчезли на время представления в замке. Вечером Чимин обнаружил у себя в комнате бледного и разъяренного Чонгука. Вокруг него, на полу, лежали растерзанные лепестки лотоса. У него на руках остались зеленые разводы и слизь со стеблей водяных цветов — так яростно он их разрывал.

— Он тебя куда-то увёл. Вы были одни. Вдвоём! — не вопрос, а утверждение.

— Гукк~и! Что с тобой? Почему... — но ему не дали досказать.

— Отвечай! — яростный крик мальчика. — Он же повёл тебя куда-то? Эти цветы — напоминание о том месте? Так ведь? Что он тебе сказал? Вы были вместе? — последний вопрос был задан со слезами на глазах.

Отчаяние затопило Чонгука, ревность душила его. Он замолк, ещё одно слово, и слёзы неконтролируемо потекли бы.

— Да, Гукк~и, князь показывал мне сад... и то место, где цвели эти лотосы, — мягко и успокаивающе ответил Чимин, только вот Чонгука это никак не успокоило.

Чимин не хотел ничего скрывать от друга, но и не знал, как ему всё это рассказать. А сейчас, слыша от единственного друга эти вопросы — плевки в свой адрес, — обида нахлынула на него. Всё выглядело так, что Чонгук обвиняет его в предательстве, а Чимин вынужден оправдываться.

— Что он сказал тебе? — по слогам ещё раз спросил Чонгук.

Чимин холодно прищурился, склонив голову к плечу, выпрямился:

— Сказал о своих чувствах, что хочет заботиться обо мне, что хочет стать близким другом для меня... — словно ледяные стрелы в сердце Чонгука, вылетел ответ из его уст. Он закрыл глаза, ожидая яростный шквал эмоций друга. Но тут же распахнул их, почувствовав, как кто-то обнимает его колени. Чонгук был у его ног, сотрясаясь от рыданий, пряча своё лицо в его коленях.

— Чимин, прошу тебя... Выбери меня, не его. Прошу, умоляю Чимин~и! Чимин от шока сам рухнул на пол. Перед ним сидел рыдающий мальчик, столь искренний в своём отчаянии, что у него самого глаза наполнились влагой. Он взял ладонями его лицо.

— Гукк~и, родной мой! Что ты говоришь? Я никогда тебя не брошу. Ты мой самый лучший и самый близкий друг! — шептал он мальчику.

— Чимин, у меня тоже есть дворец, только в десять раз больше, чем у него. Мой сад — в тысячу раз краше, чем его. У тебя будут самые красивые цветы в мире, только...будь со мной, — отчаянный шёпот Чонгука, пустил мурашки по коже Чимина. Их лица были так близко друг от друга, что дыхание смешивалось и глаза в глаза. Чимин медленно наклонился и невесомо коснулся губ Чонгука своими. Его тело не пронзила молния, а сердце не стало биться сильнее. Это был целомудренный, нежный поцелуй, будто он успокаивает плачущего ребёнка.

— Я не оставлю тебя, Гукк~и! Никто не дорог для меня так, как ты и Сокджин. Вы мои самые близкие люди! — Чимин обнял его, прижался к его щеке, мокрой от слёз, слегка успокаивающе покачивая.

Ещё долго они сидели, обнявшись, а Чонгук всё шептал и шептал слова прощения, умоляя его об этом, не размыкая объятий. Ещё долго признавался в любви и гладил по волосам.

— Я люблю тебя, Чимин~и, только будь со мной, прошу! — а Чимин мягко улыбался, и думал, какой же всё-таки ребёнок Чонгук-и.

На следующий день Чимин получил письмо от князя, и снова свёрток. Сидя в своей комнате, он смотрел на посылку и боялся шелохнуться, будто там сидела гремучая змея, готовая ужалить от любого движения. Тут же появился директор, как только узнал, что приходили слуги князя, и увидел, что Чимин сидит перед нераскрытым свёртком с непрочитанным письмом.

— Читай Чимин! Слуга ждёт ответного послания, — сказал он, указывая на дверь.

В письме князь уверял его в своих чистых намерениях, просил прощения за несдержанность, оправдывая себя тем, что во всём виновата красота Чимина:

«Мой нежный цветок! Во время посещения моего скромного жилища, я неосознанно лишил тебя удовольствия наблюдать театральное действо. Поэтому, я хочу исправить это. Сегодня вечером мы отправимся в императорский театр, где ты, в полной мере, сможешь насладиться настоящим театральным представлением. И прими мой скромный подарок. Надеюсь, я смогу лицезреть тебя в нём сегодня на представлении. Навсегда твой, князь Дино.»

— Что там Чимин? Что хочет князь? — строго спрашивает директор.

— Князь приглашает меня в императорский театр, на представление, — краснея, ответил Чимин. Увидев удивлённое, вытянувшееся лицо директора, Чимин поспешно продолжил: — Я могу отказаться? Можно мне сослаться на дополнительные занятия? На подготовку к экзамену? На что угодно, пожалуйста, — умолял его Чимин, с надеждой смотря на доброго мужчину.

Но директор, хоть и любил своих учеников, а к этому невинному мальчику прикипел душой, против князя пойти не мог:

— Нельзя Чимин, ты не можешь отказать ему. Ты должен поехать! Прости меня, мой хороший мальчик, но если ты даже откажешься, я вынужден буду послать тебя на встречу князю. Я всё понимаю Чимин, и всё вижу. Всё это — приём, обед, представление — он делает только ради тебя. А сегодня князь не пригласил меня с тобой, значит его намерения серьёзные. Ты думаешь, приём в английском посольстве был просто так?! Нет. Он всему обществу города показал, что ты его протеже, что ты занят. Знаешь, сколько пригласительных писем я получаю в день для тебя, — продолжал своё откровение директор, — от разных состоятельных семей, жаждущих увидеть тебя — «золотого мальчика»?! Приглашения на обеды, музыкальные вечера, салоны — и всё они отправлялись в корзину для бумаги, потому что имею чёткие указания от Его Светлости — никаких контактов с другими мужчинами, вообще с другими людьми. Боюсь, что даже письма к твоему покровителю перехватывают и читают их содержимое.

Чимин, как громом поражённый, застыл с письмом в руке. Удушающее, отвратительное чувство расползалось внутри него. «Занят...как вещь...принадлежишь ему». И оно всё сильнее накатывало, становясь невыносимым. Страх сковал его тело, отнял язык, помутнил сознание. Он был как в капкане, и когда она захлопнется — лишь вопрос времени.

— Чимин, — взволнованный голос директора заставил прийти в себя, — мальчик мой! Единственное, что я могу сказать — князь очень внимательный и терпеливый с тобой, я это вижу. И чувствую, что он тепло относится к тебе. Думаю, он не обидит тебя. Здесь не просто желание обладать, здесь что-то другое. Скажи что-нибудь, Чимин!

— Он поклялся, что не тронет меня, не обидит, — сдавленный хриплый шёпот юноши был ответом.

— Вот видишь, Чимин. Князь благородный человек. Какой бы порочной страстью он не страдал, он сдержит слово. И к тому же, знаешь, мой мальчик, я думаю, что, возможно, это и к лучшему. Князь могущественный и состоятельный человек. Если ты примешь его... — директор осёкся, но продолжил, — если примешь, у тебя будет всё, что ты пожелаешь. Ты будешь жить в роскошном замке, у тебя будут слуги, лучшие наряды и украшения...

— Вы это говорите, будто я девушка на выданье, — с горькой ухмылкой вставляет Чимин.

— Ну, девушка, не девушка, но, по-моему, у тебя появился принц. Так ведь, Чимин? — с усмешкой сказал директор. — Чонгук хороший мальчик. Я рад, что он твой друг! А теперь Чимин, тебе надо собираться. И помни, что я скажу тебе. Думаю, что ты обладаешь не меньшей властью над князем, чем он сам над остальными! Всё будет зависеть от тебя!

С этими словами, директор покинул его, и сам передал ожидающему слуге согласие на приглашение. У Чимина было время подумать над всем этим и определить свои чувства к князю, и он очень быстро понял — их просто нет. Ни влюбленности, ни влечения, ни даже интереса. Чимин понял, что вспоминал о князе только тогда, когда сам князь давал о себе знать. Да, его трогали некоторые поступки мужчины, но только лишь потому, что это было впервые в его жизни. И даже в момент признания чувств, на берегу пруда с лотосами, ничего, кроме страха и неловкости, он не испытывал: ни трепета, ни влюблённого смущения. Возможно, было ещё чувство некой благодарности — ведь это был первый человек в его жизни, оказывающий такие чувственные знаки внимания. И как вести себя дальше с князем, он не знал. Одно он понял точно — принять князя как возлюбленного он не сможет. Писать Сокджину об ухаживаниях мужчины Чимин не мог, он бы скорее сквозь землю провалился от стыда, чем озвучил бы такое. Да и не имело смысла — директор точно дал понять, что письма под контролем у князя. Только он сам может разрешить эту ситуацию, и Чимин мысленно настраивался сказать решительное «нет», надеясь на благородство князя. Вечером, Чимин одетый для выхода в театр, вышел во двор пансионата, что был на заднем дворе школы. В свертке оказалось шёлковое японское кимоно, жемчужного цвета, с невообразимо красивым рисунком в виде огромного, лилово-розового цветка на спине. Рукава и подол кимоно украшал тончайший узор из лиловых лепестков. Нижнее платье было нежно-розового цвета, и пояс в тон ему. Чимин зачесал волосы наверх, не оставив ни волосинки на лице, в тугой конский хвост на макушке, что словно драгоценный, золотой шарф, был перекинут через плечо на грудь. Гребень — подарок князя — решил не использовать, посчитав его неподходящим. Сказать, что Чимин был красив — значит ничего не сказать. Он был невообразимо прекрасен. Собранные волосы подчеркнули высокие скулы, прямые, густые, тёмно-коричневого оттенка брови, утончённую линию подбородка и тонкую шею. Но по-детски округлые, мягкие щёчки и пухлые, нежнейшего персикового цвета губы придавали лицу искушающую невинность. Чонгук проводил его до конца террасы, где Чимина поджидал директор, заявивший, что проводит его до здания театра и передаст лично в руки князю. Разговор с Чонгуком был тяжёлым, но как только Чимин заявил, что едет лишь для того, чтобы сказать своё «нет» князю, он, скрепя сердцем, согласился его отпустить. Если бы не это, Чонгук не выпустил бы его ни за что: заколотил бы дверь, связал бы Чимина, но не выпустил бы. И никто не смог бы ему помешать в этом. Уже сидя в повозке, Чимин улыбался, вспоминая своего друга, и мысленно благодарил небеса за то, что он у него есть...

────༺༻────

Здание театра располагалось среди остальных комплексов императорского дворца, и путь туда был не близким. Именно поэтому Дино не смог поехать за своим сокровищем лично, он ждал его на террасе, перед дворцом. Все знатные и родовитые дворяне должны были сначала поприветствовать императора, преклонить перед ним колено, и только потом, находясь в свите владыки, проследовать за ним в театр. Дино волновался, сильно. Он решился представить Чимина императору, как своего протеже. Он понимал, что это дойдёт до его семьи, но у него с супругой и так были прохладные отношения, и каждый жил своей личной жизнью, но в рамках приличий. Единственное, это могли использовать против него некоторые родственники, жадные до состояния князя. Но любовь к Чимину стала сильнее голоса разума. Он хотел во всеуслышание объявить, что Чимин его мальчик. После официального объявления князя покровителем Паке Чимина, никто и близко не посмеет подойти к нему. И вот, сияющий, подобно лунному свету, в переливающимся жемчужном шёлке, что колыхался при каждом его движении, Чимин предстал перед ним. Князь понял, что даже все небесные силы не смогут ему помочь не сойти с ума от этой неземной красоты. Сердце заходилось в бешеном ритме, в горле пересохло, а низ живота трепетал в чувственном предвкушении. Чимин, в сопровождении директора, поднимался по ступеням террасы, вызывая удивлённо-восторженные взгляды окружающих. Сразу же после приветствий директор удалился с поклоном, взглянув напоследок внимательно на князя и тепло на Чимина. Едва он отошёл, князь не выдержал — схватил юношу за руку, притянул к себе, развернул спиной к стене и прижал своим телом, укрывая от чужих, любопытных взглядов.

— Чимин~и, солнце моей жизни, мой сладкий нектар, ты прекрасен! — восхищённым шёпотом пропел князь.

— Ваша Светлость, прошу Вас, — слабо попытался сопротивляться Чимин, выпутываясь из его рук, — это всё одеяние. Благодарю Вас за щедрый подарок. Оно прекрасно! Так же, как и все предыдущие, — скромно потупив взор, прошептал он. — Но, прошу Вас, не делайте мне больше таких дорогих подарков. Меня это крайне смущает.

Чимин хорошо помнил реакцию князя, когда он попытался отказаться от драгоценного подарка — золотого гребня с изумрудами и чёрными бриллиантами, — и поэтому, наверное, вновь ожидал подобного, затаив дыхание. Но услышав лёгкий, счастливый смешок мужчины, удивлённо поднял глаза.

— Я буду дарить тебе столько подарков, сколько посчитаю нужным, — серьёзным голосом сказал Дино. От резкой перемены настроения князя Чимин пришёл в замешательство. Но тут же снова услышал лёгкий смех и увидел искрящиеся глаза напротив. — Чимин, — вновь серьёзно, но уже немного взволнованно, обратился к нему князь. — Я знаю, сегодня твой шестнадцатый день рождения, — улыбнулся Дино, — и я хочу подарить тебе кое-что. Прошу, прими его от меня, — с этими словами, князь достаёт из рукава верхней турумаги гладкий деревянный футляр, продолговатой формы. Откинул крышку, и там оказался ттольчам — «трепещущая заколка» — острая шпилька, головка которой была из нефритовой пластины в виде цветка лотоса, со вставленными драгоценными камнями хризолита и цитрина. К ней были прикреплены проволоки-пружинки с огромными каплевидными жемчужинами. Князь достал шпильку, и коробочка с грохотом упала на пол. Чимин испуганно отступил на шаг, отшатываясь от мужчины. Увидев нахмуренный взгляд князя, он застыл. Князь вновь заключил его в кольцо рук, и «трепещущая шпилька» проткнула основание волосяного узла. Чимин никому не говорил о своём дне рождении, даже Чонгуку. В его памяти этот день был исключительно семейным, день, который они проводили втроём — отец, мама и сам Чимин. Именно поэтому, после их смерти, Чимин не праздновал его ни с кем, храня в душе тёплые воспоминания о самых близких людях. Но то, что князь знал о его дне рождении, Чимина, почему-то, не удивило — он чувствовал, что этот мужчина знал о нем всё и держал его, пусть и в нежных, но цепких руках.

— Благодарю Вас, Ваша Светлость, за столь изысканный подарок. Я польщён, — немного холодно ответил Чимин.

— Тебе не нравится? Только скажи, мы выберем любой, какой захочешь, мой лунный цветок, мой небесный ангел, только скажи... — взволнованно и горячо прошептал князь. Он выглядел таким растерянным, беспомощным, что Чимину стало его немного жаль.

— Нравится, Ваша Светлость. Я Вам очень благодарен, — более мягко сказал Чимин, слегка улыбнувшись. И вдруг, князь снова припечатал его к стене, расставив руки по бокам от лица юноши, и сказал почти в губы:

— Если действительно хочешь быть благодарным мне, молю...скажи моё имя, Чимин...

— Ваша Светлость! Не могу, не имею права... — выдохнул юноша, смотря на мужчину испуганными, широко распахнутыми глазами. Лицо князя было так близко, что чувствовалось его обжигающее дыхание, а горящие глаза смотрели с мольбой.

— Умоляю...один раз, позови меня по имени... Чимин зажмурился, и просто выдохнул:

— Дино...ох, господин Дино... Ещё несколько секунд он чувствовал горячее дыхание и жар упругого мужского тела и, — о боги! — внушительное уплотнение, прижатое к его бедру.

Губы юноши слегка подрагивали от тревожного волнения, глаза плотно закрыты, пальцы вцепились в стену за спиной. Но, затем, он почувствовал, что пространство вокруг него стало пустым, и он несмело открыл глаза. Князь прожигал его потемневшим, жадным взглядом, всё ещё держа его в плену вытянутых рук. Чимин сжался ещё сильнее. Он чувствовал исходящее от мужчины сильное желание, его волнение. Руки князя слегка подрагивали, шея взбугрилась от выступивших вен, дыхание его затрудненное, глубокое. Чимин больше не выдерживал витающего между ними чувственного напряжения.

— Ваша Светлость...представление, — напомнил он, — мы должны идти. Несколько секунд, и взгляд князя стал более осмысленным. Он заторможено кивнул головой, рука его потянулась к лицу юноши, но он опустил его, так и не дотронувшись.

— Д-да, Чимини, моя драгоценная жемчужина... — князь слегка мотнул головой, словно стряхивая наваждение, и твёрдо сказал:

— Я представлю тебя императору как своего подопечного! Ошарашенный Чимин чуть воздухом не подавился: — Что?! Как?! Я не могу, не готов... Я не хочу, — растерянно, но позже более твердо заявил Чимин. — К тому же у меня есть покровитель, мой опекун — господин Ким Сокджин!

— Нет! — зло прошипел князь, схватив юношу за запястье.— Я твой покровитель! Ты не будешь принадлежать никому! Только мне, только мне! Никто не распорядится твоей судьбой лучше, чем я! Только я смогу дать тебе всё, что пожелаешь! Весь город будет у твоих ног! Ни у кого из господ не будет такой красоты, как ты, мой дивный лотос, только у меня! — князь практически выкрикивал последние слова, обращая внимание редких окружающих людей.

Чимин отшатнулся от мужчины, выкрутив своё запястье из его рук, так, что жемчужины в волосах позвякивали, ударяясь друг о друга. Нежные глаза наполнились слезами, кровь сошла с прекрасного лица, чувственные губы задрожали. Он прижал покрасневшее запястье к груди, и повернулся боком к мужчине, спрятав лицо от него. — Чимин! Чимин~и, мой нежный лотос, мой луноликий! Прости меня! Прошу прости, прости, прости, — в отчаянии бросился к нему князь, протягивая руки. Чимин отшатнулся ещё дальше, не подпуская его. — Ангел мой, моё дыхание, мой нежный цветок... прости, — князь опустился на колени перед ним, глядя на него умоляющими глазами, наполненные влагой. — Молю тебя! Я сам вырву себе язык за эти слова! Прости! — О, Всевышний!.. — кинулся к мужчине Чимин. — Встаньте, Вас увидят! — уже второй раз в его жизни мужчина сидел у его ног на коленях. Эта мысль молнией пронеслась в его сознании, подмечая, что столь трогательных жест нравится ему всё меньше и меньше, не подозревая, сколько их ещё будет — влюблённых в него мужчин на коленях перед ним. — Только если получу твоё прощение, — тут же вцепился в его руки князь. — Прощаю, только встаньте, — и сам потянул его наверх, кряхтя и заливаясь краской. — Чимин~и, я лучше проткну себя своим вакидзаси, чем ещё раз скажу подобное, — тихо прошептал Дино. — Я сделаю для тебя всё, что захочешь. Но Чимину больше ничего не надо было — он так устал от этого мужчины. Так хотел домой, к Сокджину, в его тёплые и родные объятия, хотел к Чонгуку, отпраздновать с ним свой день рождения. А он стоял здесь наряженной куклой, с чужим человеком, в чужом городе, вынужденный принимать чуждые и ненужные ему чувства. Чимин оглянулся, вокруг них никого уже не было, все покинули террасу и были уже во дворце. — Ваша Светлость, ничего не надо. Прошу Вас... Вы... Вы мучаете меня. Тогда, у пруда, я сказал, что подумаю. И я подумал... — Чимин хотел сказать всё это уверенно, но вышло как-то устало и слабо. — Я не могу быть с Вами... Не смогу ответить на Ваши чувства... — Нет! Заклинаю, не говори такого, умоляю! Я не хочу этого слышать! Чимин~и, жизнь моя, не отказывай мне в чувствах. Подумай ещё раз! — князь был в отчаянии, но держался из последних сил, стоял прямо и горящими глазами смотрел на юношу, не отрываясь. — Я устал, я не хочу... — Я отвезу тебя на остров, в моё загородное поместье. Оно словно рай на земле. Ты отдохнёшь... — Ваша Светлость, нет! — обречённо воскликнул Чимин. — Нет! Как Вы себе это представляете? — развёл руками юноша. — Вы мне в отцы годитесь, и я не девушка. Что может быть между нами? — Любовь, Чимин, любовь! Я люблю тебя! Больше жизни! Пусть неправильно, но люблю! Только ты в моём сердце! И день, и ночь стоишь перед глазами. Люблю тебя всем существом...мой златовласый ангел! Чимин обречённо вздохнул — значит, ещё одного разговора не избежать. Он надеялся покончить с этим сегодня, но вместо этого, он проявил должное уважение к мужчине, который открыто заявил о своём чувстве. Чимину хватило воспитанности и такта, чтобы оценить его поступок. К тому же, ему впервые объяснялись в любви, пусть мужчина, пусть в два раза старше него, но благородный дворянин. У Чимина не было причин сомневаться в искренности чувств князя, наоборот — князь открыто показывал и наглядно доказывал свою заинтересованность. — Я хочу вернуться в пансионат, Ваша Светлость. Разрешите мне уехать. Я не хочу на это представление. Позвольте... — Чимин, останься со мной. Я больше ни о чём тебя не попрошу. Проведи со мной этот вечер. Обещаю, сегодня я больше ни слова не скажу о своих чувствах. Просто, побудь со мной, ангел мой! Прошу... И Чимин снова уступил. Они прошли во дворец. Чимин остался стоять практически у самого входа, в толпе богатых горожан: торговцев и купцов, одетых столь ярко и пёстро, с пышными причёсками, увешанными таким количеством шпилек и заколок, что Чимин недоумевал, как у них головы до сих пор не отвалились. На их фоне он, в своём жемчужном, практически белом кимоно, с перевязанными в хвост волосами, с одной единственной драгоценной шпилькой, смотрелся хоть изысканно, но просто. И вновь все взоры окружающих были на нём. Он слышал шёпот вокруг, обрывки фраз, разговоров: «просто куколка», «ангел», «дивный мальчик». Но Чимин также слышал и другие слова: «тот самый золотой мальчик», «князь Чхве, на приёме в английском посольстве», «о, вы тоже слышали?». И все шепчутся, шепчутся вокруг, что змеи шипят, и глазами сверлят. Чимину стало тошно и противно — от самого себя, от своей внешности, от своих волос. Хотя до всего этого, он любил свою внешность, ведь она досталась ему от любимых родителей — златовласого отца и златоглазой матери. О! Как бы он хотел оказаться сейчас у себя, в старом доме в Пусане, на берегу моря, а не в этом роскошном дворце! Он бы всё отдал за объятия мамы и улыбку отца, за скрипучий смех Сокджина, и чтоб не видеть эти пустые лица вокруг. Горечь, от невозможности избавиться от всего этого: от этих взглядов, от этих разговоров, — затопила юношу, и невольно слёзы полились из нежных глаз. Чимин не мог их остановить. Находясь в огромной толпе, он чувствовал себя безумно одиноким и опустошённым. Тут же рядом оказался телохранитель князя — высокий, широкоплечий мужчина, лица которого Чимин даже не заметил. Он положил ему в руку мягкий платок, встав между ним и толпой, и закрыв его своей широкой спиной. Чимин мысленно поблагодарил его, и этот жест неизвестного мужчины немного успокоил его. Долгая церемония коленопреклонения перед императором завершилась. Свита во главе с императорской четой начала торжественное шествие к зданию театра. Согласно иерархической традиции за императором следовали ближайшие родственники, далее — дворяне первой степени, среди которых был и сам князь Чхве, знатные дворяне, затем высшие военные чины и представители духовенства, учёные, и только потом богатейшие люди города. Чимин не относился ни к одному из сословий, находящихся здесь. Он шёл в сопровождении телохранителя князя в числе последних, и если бы он согласился на официальное представление перед императором, то должен был бы идти непосредственно с князем в свите правителя. Телохранитель провёл его в ложе князя и с поклоном удалился. Если бы Чимин не был столь удручён, если бы ему не был столь тягостен мужчина, сидящий рядом, то он по достоинству оценил бы блеск императорского двора, грандиозность самого театра, красочность и масштабность представления. Но он ничего не видел, уставившись пустыми глазами на сцену. Не видел восхищённых глаз зрителей, что в большей степени были устремлены на него, а не на сценическое действо. Не видел побледневшего от злобы лицо князя, пытающегося закрыть его ото всех, что взглядом побитой собаки смотрел на него самого.

────༺༻────

Чонгук не унимался. Он не мог успокоиться, срываясь на Чимине. Увидев драгоценную шпильку — вспылил. Да, он был всего лишь тринадцатилетним мальчиком, но ревновал он как взрослый мужчина: с криками, размахиванием рук, погромом вещей. Но самое страшное — он во всём обвинял Чимина. — Откуда он знает о твоём дне рождении? — кричал он. — Ты ему рассказал сам? Хотел дорогого подарка? Думаешь, я не смог бы подарить его? Ты всё решил уже после посещения его замка, — продолжал выплёвывать обидные слова Чонгук, — так ведь? Если это не так, почему не отказал ему? Почему принимаешь его ухаживания? Он не давал Чимину и слова вставить, сыпал и сыпал обвинениями. Попрекнул каждым подарком князя. Растерянный Чимин, опустошённый и измотанный чужими чувствами, собственным одиночеством и беспомощностью, лишь ронял слёзы, слабо мотая головой. С грохотом захлопнув дверь, Чонгук ушёл. Сняв тяжелый шёлк, вынув острую шпильку и распустив волосы, Чимин лёг сразу в нижней рубашке. Сил не было ни на что. Глаза, опухшие от слёз, болезненно слипались, пальцы подрагивали от пережитого потрясения. Он уснул сразу, проваливаясь в целительный сон. Проснулся посреди ночи, от того, что не мог пошевелить ногами, придавленными чем-то тяжёлым. Приподнявшись в локте, увидел, лежащего поперёк кровати, спящего Чонгука. Он обнимал его ноги, уткнувшись лицом в его колено. Когда Чимин попытался высвободить ноги из чонгуковских объятий, он проснулся сразу. — Чимин~и, любимый мой, — он потянулся к нему, заключая несопротивляющегося Чимина в нежное кольцо рук, подтягиваясь сам к нему. — Мне нет прощения, — шептал он, положив свою голову ему на плечо, — но прости меня. Я люблю тебя так отчаянно! Я такой, Чимин. Я не смогу и не хочу делить тебя ни с кем. Ты такой красивый Чимин~и! Я умираю от ревности, когда кто-то просто смотрит на тебя! Чимин прикоснулся к его щеке и заглянул прямо в глаза. Стало понятно, что Чонгук тоже плакал — глаза покрасневшие, слегка опухшие, лицо бледное. Но не это главное — его взгляд был пронизывающим, твёрдым, властным. И он вдруг понял, что видел точно такой же взгляд, у другого мужчины...постарше. — Скажи, Гукк~и, если бы я выглядел по-другому, если бы у меня не было таких волос, цвет глаз, был бы другой... Скажи, ты любил бы меня другого? — Зачем ты так спрашиваешь? Ты не будешь другим. Ты самое красивое, что я когда либо видел в своей жизни, Чимин~и! Мой золотой цветок, — шептал Чонгук, обнимая крепче, подтягиваясь к нему всем телом. Вдруг Чимин рассмеялся как-то надломлено, хрипло, откинув голову. — Ты так похож на него, Чонгук, — увидев вопрошающий взгляд, продолжил, внимательно смотря на него: — На князя. Ты точно такой же. Ты будешь, как он, когда вырастешь. Нет! Ты уже, как он! Чимин освободился из его объятий и сел на кровать. Чонгук молчал. И такая горечь нахлынула на бедного златовласого юношу — он только что потерял своего единственного друга! Сердце болезненно сжалось, в голове словно гонг, мысль: «Неужели только из-за того, что красивый? Просто от того, что отличаюсь от других внешностью?». Противный, мерзкий ком встал поперёк горла — не продохнуть. — Чимин, я сказал. Я такой! Такой, какой есть! И всё, что я хочу, рано или поздно, будет принадлежать мне! Но я тебя люблю, ты даже не представляешь, насколько сильно люблю, — более мягко закончил Чонгук. — Гукки, я хочу спать. Уходи. Чонгук молча поднялся и ушёл, не оглянувшись. Такой гордый Чонгук, принц Чонгук, влюблённый и с разбитым сердцем. Чимин снова дал волю слезам. Ему не впервой плакать: сначала от потери родителей, одного за другим, потом от одиночества, уехав от Сокджина. Но впервые он плакал от горького разочарования.

────༺༻────

Все последующие дни Чимин, бледный и разбитый, провёл как тумане. С Чонгуком они больше не разговаривали. Чимин вообще ни с кем не разговаривал. На занятиях он еле мог концентрироваться, за что порой получал замечания от учителей, к большому удовольствию многих учеников. Он больше не сидел в саду вечерами, да и холодно уже. От Сокджина не было писем уже несколько дней, что тоже не улучшало настроение юноши. В один из дней, после занятий, проходя мимо группы мальчиков, смеющихся и активно что-то обсуждающих, он уловил чёткое «княжеская подстилка». Побледневший Чимин, судорожно убежал в комнату, как громом поражённый услышанным. Он снова плакал. Практически вся школа, узнав о том, что «золотой мальчик» больше не находится под защитой принца, ополчилась на него, срывая на нём всю зависть. Чимин находил на парте записки с пошлыми словами, самое безобидное из которых было «господская шлюха». Под дверь подбрасывали листочки с недвусмысленными рисунками совокупления двух тел. А однажды, нашёл в своей комнате короткий, бумажный веер — отличительный знак кисэн — девушек занимающихся увеселением господ. Ночами Чимин плакал, не сдерживаясь, выхлестывая всю горечь и обиду. Но днём, на виду у всех, держался твёрдо, не обращая внимания на издёвки и пошлые шуточки, ходил с высоко поднятой головой. Он снова погрузился в учёбу, радуя своими познаниями учителей. Так прошло две недели, долгие две недели без Чонгука, без его улыбки и объятий, без его разговоров по душам. Как бы не обижался на него Чимин, он очень тосковал по их дружбе, по Чонгуку. А сам принц не подходил и не показывался. Только один раз он видел его, стоящего на другом конце террасы — одинокую фигуру юноши с прожигающим взглядом. Чимин удивился — как же он вырос за эти короткие дни?! Ему показалось, что он стал и выше, и шире в плечах, и взгляд у него совсем другой — серьёзный, внимательный. Тогда они не подошли друг к другу, и сейчас, сидя перед горящим камином, один в своей комнате, Чимин тосковал по нему. Ему постучали в дверь и передали письмо от Сокджина. Дрожащими руками, сломав печать, увидел целых пять листов. Оказалось, что всё это время Сокджин был в море «кое с кем»! Прочитав это слово, Чимин так счастливо рассмеялся, так хорошо ему стало, что слёзы выступили на глазах. Он представил, как Сокджин держит в объятиях чудесную девушку, стоя на палубе корабля. Как солёный ветер треплет их волосы, как блестят их глаза, устремлённые друг на друга. Всевышний! Как же он тосковал по дому, по дорогому другу! Сокджин расписал в письме каждый его день, что не отправлял писем, подробно рассказывал обо всём, и в конце написал: «Мой дорогой Чимини, мой родной ребёночек, не передать словами, как я тоскую по тебе. Я заберу тебя через месяц, когда закончатся занятия, на зимнее время. Люблю тебя! Твой друг, Ким Сокджин» Чимин снова заплакал, уткнувшись лицом в письмо, горько и навзрыд. И не слышал, как тихонько открылась дверь за его спиной, как медленно подошли к нему, опуская руки на его плечи. — Чимин~и... — Гукк~и!!! Чонгуки~и! — с криком юноша бросается в объятия к нему, не переставая шептать его имя. — Чимин~и, любимый мой! Прости меня за всё! И вернись ко мне, прошу! — тихий, взволнованный шёпот коснулся ушей Чимина. Он продолжал рыдать навзрыд, всхлипывая и сотрясаясь телом, судорожно прижимаясь к нему, выплескивая всю тоску по единственному другу. — Гукк~и, мне так плохо, без тебя, без Сокджина! Я совсем один! — Успокойся, маленький, я здесь. Вот видишь, ты сам всё осознал. Я теперь буду с тобой, и у тебя всё будет хорошо, — гладил его по волосам Чонгук, мягко обнимая. — Не плачь, мой золотой... Рыдающий Чимин, до конца не осознающий слова, произнесённые Чонгуком, трогательно всхлипывая, продолжил: — Они называют меня шлюхой, Гукк~и! Меня обзывают господской подстилкой, преследуют повсюду... Эти записки, эти картинки! Я не могу больше, Гукк~и! — утыкаясь лицом ему в грудь, судорожно шептал Чимин. — Я знаю, мой хороший. Ты ведь совсем не такой! — голос Чонгука был серьёзным, успокаивающим. — Ты ведь понимаешь — нам нельзя друг без друга! Только со мной ты будешь в безопасности! Ещё несколько секунд, и до возбуждённого сознания Чимина дошло-таки вся подоплека их разговора. Рыдание прекратилось, но ещё некоторое время всхлипы и судорожное икание продолжалось. — Ч-Что? В безопасности? Ч-Чонгук? Как мне тебя понимать? — он взглянул ему в лицо, отодвинувшись ближе к пылающему камину. — Одно твоё слово, Чимин~и, и всё это прекратится. Никто не посмеет и слова тебе сказать, даже взглянуть не посмеют! Только выбери меня, будь только со мной! Никакого князя! Никого вообще! Только я! — голос Чонгука звучал всё громче и тревожнее, практически переходя на угрожающий крик. Он смотрел на Чимина, не отрываясь, пронзительно, серьёзно. А Чимин глядел и не понимал, кто перед ним. Он не знал этого человека. Где его Чонгук — нежный и милый мальчик? Где трепетный и восторженный юноша? Где его Гукк~и, его друг? Перед ним был чужой и холодный незнакомец, властный и подчиняющий себе принц. — Я говорил, что ты похож на него. Но нет! Ты в сто раз хуже него! Ты чудовище! Ты натравил на меня всю школу, чтобы... — снова ком в горле, как стекло резало глотку, и слёзы текли прозрачные, как бриллианты, — заставить понять, что я ничто без тебя, что мне не выжить, что я просто ничтожество, — Чимин скрюченной фигурой склонился к полу, упираясь кулаками перед собой в немой истерике... Несколько долгих секунд... — Ваше Высочество... — Чимин поднялся и поклонился ему. Слёзы капали с подбородка прямо на пол. — Благодарю Вас за заботу обо мне. Но, позвольте сказать, что я в ней не нуждаюсь, — и он снова склонился в поклоне и замер. — Вот как?! Значит, это ты решил? Значит, не я? Это... очень неправильное решение Чимин. Прощай... — Прощайте, Ваше Высочество... — так же застыв в поклоне, прошептал Чимин. Но Чонгук всё не шелохнулся, стоял, сжав руки за спиной. И вдруг, делает крохотный шаг к нему, глаза подозрительно заблестели, руки задрожали... — Чимин~и, любимый мой! Посмотри на меня! — и слёзы прозрачными каплями текли по щекам. — Я люблю тебя, скажи, что нет никого, что не будет никого другого! Я хочу как раньше... с тобой! — Прощай, Чонгук... Утром Чонгука переселили в другую комнату, поскольку у него не осталось ничего целого и сохранного ни из мебели, ни из вещей, а его соседи всю ночь «наслаждались» звуками погрома. Этим же утром Чимин, вместо занятий, отправился сразу к директору. Он сообщил, что доучиться до конца года не сможет, что уезжает нынче же вечером, и попросил наличных денег на повозку, оставив вексель банковского дома Кимов взамен. Он больше не плакал, но и держаться у него больше не было сил. Директор сокрушался, но ничего против этого не сказал. Он обещал ему свою личную повозку и двух охранников, и конечно, одолжил денег на дорогу. — Чимин, не сообщай никому об отъезде, не прощайся ни с кем. Я проведу тебя через служебный вход... Боюсь... Не хочу пугать тебя, мальчик мой, но боюсь, что за школой следят. Всё должно выглядеть, как будто я уезжаю. И не сообщай опекуну в письме, что едешь обратно. Обрадуешь внезапным приездом, — невесело рассмеялся директор. — Мне не с кем попрощаться, господин директор, только с Вами, — обречённо склонился Чимин. — Мне жаль, Чимин... А теперь, иди на занятия. Не будем вызывать подозрений. Твои вещи тебе соберёт мой слуга. — в это время Чимин задержался, не решаясь сказать... — Что, Чимин? — Прошу Вас, господин директор, подарки... от князя... верните их ему, после моего отъезда, и поблагодарите за заботу... Занятия прошли как обычно, но все вели себя очень тихо. Никто зло не шутил, не издевался, никаких записок, но и никто не общался с ним, все были подозрительно тихими. Просто Чимин не знал о погроме устроенном Чонгуком, пока вся школа пребывала в страхе.

────༺༻────

От князя не было вестей, чему откровенно был рад Чимин. Он не хотел его ни видеть, не слышать, и лишь надеялся, что это не затишье перед бурей. Как бы удивился Чимин, поняв, что он был недалёк от истины. Князь заливал своё разбитое сердце вином. Мужчина умирал от любви, он был разбит в клочья, вдребезги. Первые дни он просто слонялся по замку, ничего не говоря, ни с кем не общаясь, лишь редкие слуги, что приносили ему еду и готовили купальню, могли его видеть. Потом он стал ходить к пруду с лотосами и лежал на берегу до самой ночи — не ел, не спал. Ночами, лёжа в своей огромной кровати и уставившись в потолок пустым взглядом, он думал, не переставая — что он сделал не так? Почему его прекрасный мальчик не принял его любовь, не оценил его заботу о нём? Он бы осыпал его золотом и драгоценными камнями, наряжал бы его как куклу, сам бы расчёсывал его длинные золотые волосы. Он любил бы его здесь, в этой мягкой постели, так сильно и страстно, что его мальчик забыл бы обо всём на свете. Потом князь потребовал вина, много. Он больше не ходил к пруду, не бродил по саду, взглядом лаская каждое место, где ходил его мальчик. Он хотел не думать о нём, не видеть его образ, не слышать в голове его нежный голос, забыться в дурмане алкоголя. Но стало только хуже. Разгорячённое крепким вином сознание подбрасывало столь откровенные картинки, что князь откровенно сходил с ума: вот его мальчик, обнажённый и горячий, звонко и призывно смеётся, откидывая голову, открывая свою тонкую шею для поцелуев; вот переворачивается на живот, открывая его взору изящный прогиб спины и мягкие округлости ягодиц; затем медленно подтягивает колени к животу, слегка раздвигая их, приподнимается на локтях, выгибая спину и призывно оттопыривая попку; вот медленно поворачивает голову, а волосы роскошным золотым водопадом, перекинутые на один бок, свисают, переливаясь в пламени свечей, и взгляд — томный, нежный, зовущий. Эти эротические галлюцинации были столь яркими, что князь, находясь в полной прострации, протягивал руки, обшаривая пустое пространство. И так практически всё время, пока князь не падал в изнеможении. Порой слуги находили его скрюченным на полу, запутавшегося в полах собственного ханбока, бредящего именем своего мальчика. Князю стало казаться, что он зовёт его — везде и всюду слышал столь любимый голос. Даже проваливаясь в глубокий сон, Дино не находил желанного забвения. В его снах Чимин был с ним, и он брал его — сильно, властно, страстно — раз за разом. Эти ночные видения порой были столь явственными и яркими, что князь просыпался с характерной ломотой тела, как будто действительно всю ночь занимался любовью. После десяти дней пьяного безумства, в одно утро, лежа на напольной циновке, среди разбросанных пустых кувшинов, с абсолютно пустым взглядом, в грязной одежде и запутанными волосами, не имея желания даже пальцем пошевелить, он понял. Князь понял, почему Чимин не захотел полюбить его: он был слишком нежным с ним, слишком добрым и внимательным, был слабым с ним! А слабых никто не любит! Решение пришло молниеносно. Тут же посыпались приказы слугам: вина больше не давать, всё убрать, приготовить купальню и чистую одежду, позвать личную охрану и... замуровать проход к пруду с лотосами. Суетливо забегали слуги, выполняя указы. Самого князя, пошатывающегося и слабого от столь длительного алкогольного опьянения, под руку отвели в купальни — отмокать весь день. Вечером князь получил записку от личного слуги директора школы, давно подкупленного им, о том, что господин Паке уезжает этим же вечером в экипаже директора, по-видимому, навсегда, поскольку сам лично собирал его вещи. «Вот как, — подумал князь, — сбегает от меня, неблагодарный мальчик, презрев мою любовь, растоптав мои чувства! Теперь ты узнаешь, что значит сильный мужчина, а не влюблённый слабак! Я заставлю тебя чувствовать мою любовь каждую ночь, со всей силой, и каждый день, когда я только захочу!» Буквально через несколько часов, перед ним поставили дрожащего, заплаканного и запуганного Чимина, смотрящего на него огромными, полными слёз глазами. Лишь только увидев рядом с собой дрожащего нежного мальчика, обхватившего себя руками и не сводящего с него тревожно горящих глаз, лишь только услышав тихое: «Ваша Светлость...», он понял, что никогда не сможет применить к нему силу, никогда не сможет сделать ему больно — он действительно был слаб перед ним... Уже три дня Чимин находился в замке у князя. Едва только князь взглянул на него, его сразу же отвели в роскошные комнаты, состоящие из спальни, террасы к комнате и купальни. Двери и решётчатые ставни крепко запирались. Ему прислуживал один единственный слуга, но заботился о нём за десятерых. У Чимина было всё, хотя ничего из всего этого он не хотел. В первое же утро, слуга занёс ему такое количество шёлка, сатина, хлопка, таких восхитительных расцветок, что Чимин даже прекратил плакать, уставившись на всё это. Таких прекрасных жакетов, мягких брюк, лент, нежнейшего цвета ханбоки, струящиеся чогори и турумаги, вышитые драгоценными камнями и золотыми нитями рубашки, он никогда не видел. Чимин требовал вернуть ему его вещи, но когда слуга уверил, что это невозможно, ему пришлось выбрать самую «скромную» рубашку и брюки. Он отказался от всех украшений, что лежали перед ним сразу в трёх сундучках, отказался от косметики и ароматных масел. Чимин понимал, что он был в западне, что никто не поможет ему. Директор наверняка думал, что он уже доехал, а Сокджин даже не знал, что он выехал домой. Его никто не хватится. Он в полной власти князя. Все эти три дня он плакал, не прекращая, и лишь слабо протестовал, чтобы его отпустили. К нему никто не приходил, с ним никто не разговаривал, даже слуга был крайне немногословен. Он приносил еду и питьё, к которым практически не прикасался Чимин; купал его собственноручно, расчесывал волосы, как будто Чимин немощный; одевал его в прекрасные одежды, увешивал драгоценностями, и слабые попытки Чимина протестовать, мягко, но уверенно отклонял. На следующий день слуга привёл с собой лекаря, который тут же разложил перед ним скляночки с маслами, тонкое шило, шёлковую нить, мешочек дробленого риса и зажёг свечку. Чимина, что непонимающим взглядом смотрел на всё это, усадили на табурет, и слуга раскрыл перед ним футляр, обитый шёлком. Там лежали восхитительной красоты серьги — на тонкое золотое кольцо были нанизаны три свисающие цепи из звеньев прозрачных кристаллов, а конец средней, чуть более удлинённой цепи заканчивался огромным каплевидным изумрудом. Чимин просто ахнул, увидев столь изысканную красоту. Он был поражён тонкой работой мастера, но поняв, что ему будут прокалывать уши, взбрыкнул. Слуга, как оказалось, обладал недюжинной силой, крепко обхватив Чимина поперёк груди, и сказал, что если он будет сопротивляться, то станет гораздо больнее. Лекарь долго массировал мочку уха дробленым рисом, пока она не потеряла чувствительность, затем быстро проткнул раскалённым шилом с нитью, а вместе с ниткой продел серёжку. Чимин заливаясь слезами, окончательно перестал сопротивляться, понимая, что его клеймят, как какое-то животное, чтобы обозначить, какому хозяину он принадлежит. Следующим подарком, наверное, станет ошейник, да побогаче. На четвёртый день, полностью обессиленный и истощённый переживаниями, Чимин упал в обморок и находился в бессознательном состоянии почти сутки. Он пребывал в целительном для него забвении, и не видел ворвавшегося в покои мужчину, нежно прижавшего его к себе, перенося тело на кровать. Не видел, как он сидел на коленях перед ложем, с искажённым от душевной боли лицом; как дрожал всем телом от волнения за него. Только после того, как лекарь трижды осмотрел Чимина под его грозным взглядом, князь немного успокоился. Он так же стоял на коленях перед ним, хоть ноги затекли и нещадно болели. Покрывал невесомыми поцелуями лицо и руки, прижимал его ладони к своему лицу, шептал слова любви, гладил по волосам, и один раз, не устояв, прижался губами к его расслабленным во сне губам, отчаянно сминая их, целуя от одного уголка к другому, и пил величайшую сладость с этих дивных половинок. Дино залез на кровать, карабкаясь, как будто дорвался до самой заветной цели, прижался всем телом, и судорожный всхлип вырвался у него из груди — он безумно любил! Долго так продолжаться не могло. Через неделю Чимин потребовал у слуги позвать к себе князя. После обморока он перестал плакать, стал угрюмее, злился на единственного человека рядом с ним — слугу. Стал гонять его по любой своей прихоти, прекрасно осознавая, что слуга обязан выполнить все его пожелания. Заставлял по три раза наполнить купальню, по пять раз перебрать всю одежду, срывался на нём, кричал на весь дом, прекрасно понимая в душе, что ведёт себя, как капризная тварь. Дино пришёл вечером. Чимин ожидал его, сидя на напольной циновке, в изумрудном ханбоке, с вышитыми золотыми и розовыми райскими птицами. В ушах — изумрудные серёжки, что искрились при каждом его движении. На голове — пышная копна неубранных золотых волос, а взгляд метал молнии. Князь присел перед ним — сильно похудевший, с осунувшимся лицом, но с такой же величавой осанкой. Никаких поклонов и приветствий. Чимин сразу накинулся на него: — Что Вы хотите от меня, князь? Зачем я здесь? Вы не навестили меня ни разу. И я не понимаю, что мне от Вас ждать! — Ты мой гость, Чимин. А я — радушный хозяин... — просто ответил Дино, а внутри всё взрывалось и бушевало. Этот Чимин, которого он видел сейчас перед собой — дерзкий, яркий, с этим горящим взглядом, в этих изумрудах, сводил с ума! Он был прекрасен, как бог! — Гость?! Которого похитили с дороги?! Это теперь так называется? — практически кричал Чимин. — Что ж, я сыт по горло Вашим гостеприимством, князь, и хочу домой! Немедленно отправьте меня домой! — по слогам прошипел Чимин. Он сам себя не узнавал, не узнавал свой голос. Но ему всё это осточертело — все эти подарки, все эти мужчины, этот князь, Чонгук — чёрт бы их побрал! Вся их влюблённость! Чимин практически ненавидит уже любовь! — Так скоро, солнце моё? Тебе не нравится у меня? Да, правда, ты пока не можешь покинуть эти покои, но... одно твое слово, любовь моя, и всё это изменится... Если бы перед Чимином сейчас разверзлась молния, он не был бы так поражён, как услышав эти слова. В мозгу вспыхнули эти же слова, но другим голосом......«одно твоё слово и всё это закончится, только выбери меня...». Он замер, остекленевшим взглядом уставившись на мужчину. Но на этот раз не отчаяние, а злость захлестнула его. Он вскочил, как дикая кошка кинулся на сидящего князя, разметая полы своего ханбока, опрокинув его, угрожающе навис над ним, сверкая потемневшим от гнева взглядом: — Вы отпустите меня, — оскалился Чимин, — меня будут искать. Мой опекун... — Твой опекун регулярно получает поддельные письма от тебя. А директор, которому очень дороги его собственные дети, будет молчать, как рыба, — лежа под ним, восхищённо шептал князь. — Чимин, смирись... Стань моим, луна моего мрака, мой нежный цветок. Тебе будет хорошо со мной, — незаметно обвив его руками, резко перевернул его на спину, и сам навис над ним. — Одна ночь со мной, любовь моя, всего одна ночь. А после ты решишь, останешься со мной или нет. Я даю тебе слово, я приму любое твоё решение, — так опрометчиво говорил князь, прекрасно осознавая, что лжёт — и Чимину, и самому себе — он никогда не отпустит его! — Нет! Никогда! — с силой отпихнув мужчину, Чимин присел, судорожно поправляя сползший ворот ханбока. — И не требуйте от меня ничего такого, я не смогу возлечь с Вами! Никогда! Чимин сник, а его бравада понемногу улеглась. Если Сокджин действительно получал письма якобы от него, то ещё практически месяц Чимин будет в плену у князя, до тех пор, пока его опекун не приедет за ним в школу. А директора Чимин не имел права осуждать — он был зависимым человеком, а князь, судя по всему, ему открыто угрожал. Месяц! Целый месяц! Чимин лихорадочно продумывал, что делать дальше, как усыпить бдительность князя, как найти способ сбежать. Ему нужно время! — Я... Я подумаю, Ваша Светлость. Только, дайте мне время, — Чимин опустил голову, показывая, что смирился со своим положением, притянул колени к себе и руками поправил волосы. — Тебе понравился подарок? — спросил князь, указывая на серьги. — Ты одел их. Тебе очень идут изумруды. — Это единственные серьги, которые здесь есть, — выкрикнул Чимин. — А мне проткнули уши, и мне приходится их носить, — по-детски злился он. Князь рассмеялся, таким счастливым смехом, расслабленным и тихим, и сердце его, впервые за долгое время, сжалось от счастья, а не от боли. — Я приду завтра вечером, любовь моя, разделить с тобой ужин. Ты ведь позволишь мне провести с тобой вечер? — вкрадчиво и нежно сказал князь, а сам гибким чёрным котом стал подползать к нему. Увидев его действия, Чимин, широко распахнутыми глазами уставившись на мужчину, стал отползать спиной, пока не оказался в опасной близости к очагу. Князь резко навис над ним, склонил голову и уткнулся носом к обнажённым ключицам, поднимаясь вверх по шее к мочке уха, обжигая горячим дыханием. Потом приподнялся на колени, возвышаясь.Ворот его чёрного шёлкового ханбока сполз с плеча, оголяя крепкую мужскую грудь и тёмно-коричневый сосок. Его тёмные волосы, не удерживаемые более лентой из-за их перекатывания, рассыпались по спине и плечам. Чимин зажмурился и замер. Князь смотрел на него, не отрываясь. В свете огня юноша переливался золотом: волосы, кожа, губы, — казалось, он весь отлит из золота! — Чимин! Нежность души моей! — князь взял его руку за запястье. — Ты мой Рай, Чимин! Прошу, почувствуй меня...Он протянул свои пальцы к его ладони и поднёс к своей груди, прижимая. Чимин почувствовал, как бешено билось сердце мужчины под ладонью, но не открыл глаз.— Чимин! Чи-мин! — судорожно выдохнул мужчина, беря его вторую ладонь, потянул на себя и прижал к паху. Чимин тут же распахнул глаза, смотря ему прямо в лицо. Огромное и твёрдое как камень достоинство прощупывалось чётко, сквозь чёрный шёлк! Чимин захлёбывался и смотрел, не отрываясь, на искажённое страстью лицо мужчины, слышал, как сорвался глухой стон с его губ. Князь запрокинул голову, прижал ладони сильнее — и к сердцу, и к своему достоинству. Снова опустил голову, посмотрел прямо в глаза, прожигая, притягивал, манил. — Почувствуй меня! Почувствуй мою любовь, мою страсть! Ты везде — в моей крови, в моих слезах, в каждом ударе моего сердца, в каждом моём вздохе — только ты, любовь моя! Чимин не дышал, но смотрел, не отрываясь, слушал, не пропуская ни слова. И вдруг, сам не осознавая, что делал, сжал пальцы — и у сердца, и вокруг стоящего колом члена. Глаза Дино распахнулись, полыхая огнём, и светились, будто тот звезду проглотил. И смотрел счастливо, не веря до конца, что это было правдой. Тонкий шёлк ханбока лишь усиливал ощущение, ладонь скользила гладко и быстро. Чимин и под пытками не сможет объяснить, что на него нашло. Но он смотрел в глаза мужчины не отрываясь; видел, как исказилось его лицо от подступающей эйфории, как капельки пота стекали с его висков; чувствовал, как дрожало его тело; слышал, как протяжно в стоне прокричали его имя; увидел, как потемнел шёлк от влажности рядом с его ладонью. Чимин пришёл в себя, когда обессиленный князь, чуть не рухнул на него, опираясь на свои дрожащие руки, и хрипел, пытаясь восстановить дыхание. Осознав, что только что произошло, Чимин в ужасе оттолкнул князя и стремительно убежал в купальню, закрыв за собой дверь, и сам прислонился к ней спиной. Буквально через минуту, он услышал голос князя: — Чимин~и, прости меня! Это я виноват! Сладкий мой! Нектар моего сердца! Мне было так хорошо с тобой! Ни с кем и никогда я не был так счастлив. Ты моё счастье, Чимин! Я люблю тебя! Прошу, не думай ни о чём плохом. То, что было сейчас между нами... О боги! Между нами, Чимин! Ты слышишь это? Между нами, любовь моя! Это было прекрасно! Это то, чего не надо стесняться и бояться. Ты прекрасен, мой райский цветок! — князь хрипло смеялся и ласково шептал, пытаясь успокоить взволнованного мальчика за дверью. А Чимин, сгорая от стыда и зажимая рот руками, нет, не плакал, а удерживал себя от истеричного смеха. Через час, раскрасневшийся и запыхавшийся слуга, поставил перед Чимином пять коробочек, и в каждой лежали серьги невообразимой красоты... Следующим вечером, Чимин ожидал князя на ужин, хотя весь день думал о Чонгуке. Он скучал по нему. Как бы они не ссорились, как бы не обижались друг друга, Чимин не хотел его терять. Он был и остаётся для него родным человеком, лучшим и близким другом, которого он так глупо потерял. Он не знал, сможет ли когда-нибудь увидеть его снова, но хотел написать ему, когда будет дома. А он выберется отсюда, обязательно. Он сделает для этого всё! Ещё вчера ночью он обдумал всю ситуацию, что была у их с князем. Чимин всё прекрасно осознал — он не возбудился, он не хотел и не любил его. Но это острое ощущение власти над мужчиной, ощущение покорности этого сильного князя перед ним — совсем ещё мальчишки — очень ему понравилось. Он мог лишить его воли одним прикосновением, мог проткнуть его кинжалом во время чувственной ласки, и князь пальцем бы не пошевелил, чтобы защититься. А сейчас, готовясь к ужину, рука Чимина сама потянулась к восхитительной тунике из чёрного шёлка с крупным золотым орнаментом и мягким чёрным шароварам, что обхватывала его щиколотки, как вторая кожа. Ворот туники затягивался тонким шёлковым ремешком, который Чимин так и не затянул. После купальни он слегка умаслил волосы душистым персиковым маслом — его любимым, и сейчас его локоны гладкими и тяжёлыми волнами, словно тягучий янтарный мёд, струились по плечам. Преданный слуга, находящийся в наипрекраснейшем расположении духа, щебетал вокруг него, прикладывая к его лицу одно украшение за другим. Но Чимин выбрал тончайшую золотую цепь, с прозрачной капелькой камня посередине, почти плотно обхватывающую его шею и серьги с крупными прозрачными кристаллами, свисающие с тонкой золотой проволоки. Слуга объяснил, что это индийские алмазы, очень редкие и дорогие. Чимин, в силу своего возраста, да и, наверное, незаинтересованности, не понимал ценности всех украшений и тканей, что подарил ему князь, но подозревал, что это всё — недешёвое удовольствие. Хотя, если бы ему кто-нибудь рассказал, что за один такой кристалл, можно было купить целый корабль с командой, он был бы весьма впечатлён. Они неспешно ели, говорили о разной ерунде, в основном о саде, о цветах. Чимин не стыдился, смотрел прямо в лицо, не заигрывал, но и не вёл себя отчуждённо. Ему почему-то было легко, и нечего его не напрягало. Они полулежали на больших шёлковых подушках, рядом с пылающим очагом, а слуга ещё и свечки вокруг зажёг. — Я думал, что изумрудный тебе невозможно подходит, но в чёрном ты такой... таинственный, притягательный, такой желанный. Ты сияешь. Ты как огонь. Я бы хотел видеть тебя на чёрном шёлке... обнажённым, — прошептал князь. Чимина эти слова почему-то разозлили. Снова стало накатывать раздражение. Как бы он не старался сдержанно вести себя, быть помягче с князем, чтобы он позволил выходить в сад, а там уже продумать план побега, не получалось. Ему захотелось вцепиться в лицо мужчине, и слова безудержно сорвались с его уст: — Так что же мешает, Ваша Светлость! Я здесь, как собака на золотой привязи! Я Ваш пленник! Что хотите, то и делаете! Не могу больше видеть Вас! Чимин сам опешил от своих слов и немного пришёл в себя. — Ничего, — спокойно ответил князь, — ничего не мешает, — и голос его подозрительно стал отливаться сталью. Он стремительно вскочил, схватил ошарашенного юношу за руки и потащил к дверям. Ногой распахнул их и стал волочить Чимина через весь огромный проходной зал. — Кёнсу! — прогремел голос мужчины. — Чтобы к моему приходу, на моей постели лежал чёрный шёлк! Слуга стрелой промчался мимо них, устремляясь в покои князя. Чимин брыкался и царапался, впивался в лицо, отбивался кулаками, кричал, что есть силы: — Я ненавижу Вас, ненавижу! Не трогайте меня! Я не возлягу с Вами, ни за что! Я лучше убью себя, чем дам этому случиться... Нет, нет! Слуги попрятались по углам, не смея глаз поднять, а те, что встречались на пути, падали ниц, не поднимая головы. Князь тащил и тащил юношу, крепко держа под локти, делая ему больно, не реагируя на его крики и ругательства и даже не смотря на него. Когда они достигли уже раскрытых для них дверей в покои князя, слуга подворачивал огромный кусок чёрного шёлка под матрас трясущимися руками, а увидев их, упал на колени, прижав голову к полу. — Вон! — ледяной голос князя был как приговор. Слуга на карачках пополз к выходу и закрыл дверь. Чимин затих, восстанавливая дыхание. Руки тряслись и ноги подкашивались от суматошной борьбы с князем, и теперь Чимин, тяжело дыша, смотрел на мужчину. Дино не дал ему время прийти в себя — снова стремительно схватил за предплечья и стал рвать на нём одежду. Слабо завязанный шёлковый ремешок, что весь вечер сводил с ума мужчину, маня куском оголённой кожи юноши, мгновенно разошёлся. Князь рывком потянул тунику вниз, разрывая её с характерным треском. Чимин, шатающийся от тряски, охнул, в голове почему-то пронеслось: «Моя прекрасная туника...». Он взглядом проследил за полётом в сторону, этого некогда чудесного шёлка. Затем почувствовал, как пальцы князя разорвали тонкий кожаный ремень на шароварах, и они просто упали вниз, повиснув на щиколотках. В ту же секунду, Чимин падает на чёрный шёлк, а шаровары стремительно слетают с ног. Он был полностью обнажённым! В комнате горел только камин — слуга успел зажечь только несколько свечей, — поэтому ночной полумрак спас Чимина от обжигающего стыда. Он тут же сжал в кулаке шёлк и потянул на себя, прикрывая низ живота и медленно отползая от края кровати. Князь не сводил глаз с него. — Ты так ненавидишь меня? Я по глазам вижу. Ты был бы счастлив, если бы я замертво упал здесь, у твоих ног? Я больше не могу, Чимин... — голос мужчины бесцветный, ровный, спокойный, но в глазах было такое отчаяние, такая обречённость, что Чимин застыл, едва дыша, лишь сильнее натянул шёлк на себя. — Чимин, — и мужчина мгновенно потянулся к кинжалу на столике у кровати, отбросил ножны, несколько секунд посмотрел на клинок, а затем медленно протянул рукоятью к юноше. — Убей меня Чимин! Проткни этим кинжалом! Закончи с этим... Чимин во все глаза смотрел на князя, не веря, потом посмотрел на протянутый кинжал и тут же выхватил его. Вот оно! Вот шанс! Он направил клинок в грудь мужчины, но близко не подошёл. Дино оголил грудь, раскрывая ворот ханбока, упёрся коленями в матрас и сам направил клинок к сердцу. В мозгу юноши взорвались мысли: как он может его убить, как потом сбежать, ведь слуги схватят, что ему делать? — Не думай ни о чём, любимый мой. Ты сможешь уйти беспрепятственно, никто тебя не тронет. Ты можешь стать свободным от меня, — голос князя становился всё тише и тише, и он коленями продвинулся ближе, грудью упираясь прямо в острие кинжала. А Чимина трясти начало, его ладони запотели, а тело покрылось мурашками от страха, но он всё ещё крепко держал кинжал. Он смотрел на грудь мужчины, а перед глазами мелькали картинки: как он ещё вчера прижимал ладонь к его сердцу, как царапал пальчиками, как чувствовал его бешеную пульсацию, как ласкал его. Внезапно стало жарко, вчерашнее сумасшествие вновь накатило на него, в голове стало пусто. Он вновь посмотрел на кинжал, на острие которого выступила капля крови, что стекало по коже мужчины; затем в глаза, что словно чёрные омуты, в которых плескалась безграничная и отчаянная любовь! Он как будто впервые его видел! Рука с клинком начала тянуться вниз, медленно, слегка дрожа, а глаза прямо в глаза. Дошёл до пояса ханбока, зацепил его и разрезал легко, как масло, и глаз не отводил. Кинжал с грохотом упал на деревянный пол. Грудь мужчины вздымалась от тяжёлого дыхания. Чимин медленно и расслабленно откинулся на шёлк и снова посмотрел на мужчину. Дино смотрел на разрезанный пояс, дрожащими руками спустил ханбок с плеч, оголяясь полностью. Он был на грани, сходил с ума, а сердце в груди превратилось в пепел от безумного жара, кожа плавилась, и было только одно спасение — прикосновение! Но он застыл в нерешительности, горло пересохло, пальцы онемели. — Чи-мин... — еле проговорил мужчина, сглотнув, и судорожно выдохнул. И вдруг, его мальчик, сделал такое, от чего князь просто взвыл — Чимин медленно, но решительно убрал натянутый шёлк с себя, как бы приглашая, раскинул руки, вытянул шею. Алмазы, потонувшие в волосах, засверкали, как звёзды, а бриллиантовая капля в ямочке между ключиц засияла. Но ярче алмазов горели глаза Чимина. Дино лёг на него полностью, и оба простонали одновременно: Чимин — от неожиданно горячего тела, а Дино — от безумного ощущения наслаждения. Он полностью распластался на нём, стараясь максимально близко, кожа к коже, почувствовать его. — Чимин, сердце моё! — страстный шёпот в губы. Юноша прикрыл глаза и чуть отвернул голову. Князь видел, как мягкие щёчки затапливал нежный румянец. — Дино... — такой же нежный шепот в ответ. — Я... я не готов ещё к этому... — ещё сильнее залился краской юноша. — Прошу тебя... Дино, ты обещал дать мне время, — и снова посмотрел в глаза. — Мне страшно... Дай мне привыкнуть к тебе... Нежность, как цунами, затопило мужчину с головой, сердце вновь возродилось из пепла страсти, стучало бешено навстречу любви, трепетало в предвкушении счастья. — Да, да, мой сладкий нектар, мой райский цветок... Я не трону тебя. Я буду ждать, пока ты раскроешься сам для меня. Не бойся меня, любовь моя! Я так счастлив, Чимин!.. — сипнул князь, утыкаясь Чимину в шею. — Дино?.. — позвал его юноша. — Что, любовь моя? — Ты раздавишь меня, — улыбнулся Чимин. Князь обхватил его за плечи и перевернулся, заливаясь счастливым смехом, притянул к себе, крепко обнимая. Рука его потянулась к затылку юноши, укладывая его золотистую макушку себе на грудь, а второй — обнял за поясницу, и счастье распирало его, разрывало на части, да так, что слёзы выступили в уголках глаз. Он прятал их, не давал Чимину увидеть. Обнимал крепче и целовал волосы. Чимин растёкся на его груди, водил ладонями по предплечью, оглаживал бока, успокаиваясь всё больше с каждой минутой. Огонь в камине горел жарко, треск костра убаюкивал так же, как и руки мужчины, и Чимин стал проваливаться в сладкий сон. Заметив, что юноша уснул, князь осторожно перевернул его на бок, но прикосновение к прохладному шёлку слегка вывело его из дремоты. Глазки сонно несколько раз хлопнули, губы раскрылись в лёгкой улыбке, расслабленные во сне пальчики, вновь сжали предплечья мужчины, и едва послышался шёпот: «Дино...» и Чимин снова заснул. Мужчина уже не скрывал слёз — он беззвучно плакал несколько часов. Невесомо гладил лицо, пальцем проводя по контуру. Раскладывал на чёрном шёлке его золотые волосы, прядку за прядкой. Вновь целовал его бессознательного, совсем легко касаясь губ, шептал нежно «Мой Рай...» и признавался сам себе, что готов умереть теперь. О, князь, как бы это желание не исполнилось совсем скоро!