Хрупкое Перемирие с Собой
Глава 10:
**POV Элис**
Библиотека стала убежищем. Не из-за книг. Из-за тишины, нарушаемой лишь шелестом страниц и мерным гулом вентиляции. Здесь не было жалостливых взглядов, не было шепота за спиной. Здесь была только пыль знаний и ее собственная, невыносимая пустота. Она сидела в своем углу, открытый учебник по генетике лежал перед ней, но взгляд блуждал по стеллажам, уходящим в сумрак. *"...ошибки репликации ДНК могут приводить к мутациям, иногда летальным..."* Слова профессора эхом отдавались в голове. **Летальная мутация.** Так и чувствовалось. Любовь к нему была здоровой клеткой. Теперь – переродилась во что-то чужеродное, ядовитое, убивающее ее изнутри.
Она закрыла глаза. Внутри – не тишина. Какофония образов: его смех, его ложь, его лицо в момент разоблачения, осколки стекла на полу... И странно – запах моря. С того самого пляжа на фото. Соленый, свежий, свободный. **Свобода.** Это слово зацепилось. Она была в ловушке боли, стыда, публичного позора. Но физически? Она была свободна. От его обещаний, от его недоговорок, от постоянного ожидания звонка, от страха потерять.
Она резко встала. Не могла больше сидеть. Нужно было движение. Воздух. Не городской, пропитанный выхлопами и чужими взглядами. Настоящий. Она наскоро собрала вещи, вышла из библиотеки, не глядя ни на кого. Села в автобус, идущий за город, к берегу озера Вашингтон. Туда, где они однажды гуляли, и он сказал, что это место напоминает ему Техас до славы. Теперь это место будет ее.
Дорога заняла почти час. Она вышла на пустой от дождя берег. Серое небо сливалось с серой водой. Холодный ветер рвал волосы, хлестал по лицу. Она вдохнула полной грудью – влажный, чистый воздух с примесью гниющих водорослей. Не рай. Но и не тюрьма ее квартиры или университета. Она пошла вдоль берега, не разбирая дороги. Ноги вязли в мокром песке, ветер пронизывал куртку. **Физический дискомфорт был реальным.** Осязаемым. Он вытеснял душевную боль, хотя бы на время. Она шла, сосредоточившись на том, как ветер режет щеки, как песок хрустит под подошвами, как давит мокрая ткань джинсов на коленях.
Она нашла большой, плоский камень, выступающий в воду. Села. Смотрела на волны, бьющиеся о берег. Ритмично. Монотонно. Вечно. Мир был огромным, безразличным и... прекрасным в своем постоянстве. Ее боль была микроскопической частичкой в этом величии. Это не умаляло ее страданий, но давало странное утешение: жизнь продолжится. С ней или без нее. И у нее был выбор – утонуть или плыть.
Она достала телефон. Не читая сообщений, она открыла камеру. Не селфи. Она сняла серое небо, серую воду, мокрые камни. Безлюдный, суровый пейзаж. Сохранила. Потом открыла заметки. Пальцы повисли над клавиатурой. Что писать? Дневник боли? Манифест выжившей? Она начала, просто выводя слова, которые приходили:
> **Заметка. Озеро.** Холодно. Ветер режет. Песок мокрый и липкий. Я здесь. Одна. Мир огромен и безразличен. Мое сердце разбито. Но легкие дышат. Глаза видят волны. Уши слышат ветер. Я не умерла. Сегодня. Это все, что я знаю. Это все, что нужно знать. Пока.
Она сохранила заметку. Закрыла телефон. Положила его на камень рядом. Не боялась, что его украдут. Было все равно. Она подняла лицо к небу, закрыла глаза, позволив ветру и брызгам волн бить по коже. **Это не было счастьем.** Это было перемирие. Хрупкое перемирие с самой собой и с миром, который продолжал существовать, несмотря на ее личный апокалипсис. На мгновение боль отступила, уступив место простому, животному ощущению: *я здесь. Я жива.*
**POV Джейден**
Тишина после ухода Куинси была гулкой. Слова "ты умрешь тут" висели в воздухе, как приговор. Джейден лежал на полу, глядя в потолок, ощущая каждый стук своего сердца – тяжелый, медленный, как удары молота по наковальне его вины. Визитка Брайана лежала рядом с белыми таблетками. Два пути в никуда.
Он поднялся. Не от надежды. От бессильной злости на собственную апатию. Он подошел к окну. Сиэтл тонул в дожде. Серый, мрачный, как его мысли. Где-то там была Элис. Переживала свой первый день свободы... от него. Мысль была как нож. Он отвернулся.
Его взгляд упал на футляр, прислоненный к стене в углу. Гитарный футляр. Его старая, проверенная акустика. Он не открывал его с начала тура. На сцене – только электрогитара, инструмент шоу. Акустика... это было для другого. Для тишины. Для души. Для *нее*. Он писал на ней песни, которые потом пел ей по видеосвязи, когда тоска по ней становилась невыносимой. Те самые песни, что теперь звучали издевкой.
Он подошел к футляру. Присел на корточки. Расстегнул застежки. Запах дерева и старого фетра. Он вынул гитару. Ясень. Теплый под пальцами, несмотря на холод в комнате. Он прижал ее к себе, как ребенка, чувствуя знакомые изгибы деки. **Память тела.** Пальцы сами нашли позицию. Он не думал. Он просто... тронул струны.
Звук был фальшивым, дребезжащим. Струны ослабли от долгого неупотребления. Он вздрогнул. Даже гитара отвернулась от него. Но он не отбросил ее. С каким-то упрямством, которого сам в себе не знал, он начал медленно, тщательно настраивать. Колки скрипели. Каждый чистый звук правильной ноты был маленькой победой в войне с хаосом.
Он настроил. Сидя на полу, спиной к кровати, гитара на коленях. Он не играл своих песен. Не играл чужих. Он просто водил пальцами по грифу, извлекая случайные аккорды, переборы. Звуки были робкими, неуверенными. Как первые шаги ребенка. Но они были *реальными*. Не криком ярости, не воплем боли, не фальшивой нотой на сцене. Просто звуком. Вибрацией дерева и струн. Вибрацией, которая отзывалась где-то глубоко в его оцепеневшей груди.
Он нашел последовательность. Простую, меланхоличную. Не песню. Набросок. Мотив тоски. Но в нем не было ненависти к себе. Не было мысли об Элис. Было только движение пальцев, сопротивление струн, рождающийся звук. Он закрыл глаза. **Впервые за долгие дни его мозг был занят не самоистязанием, а чем-то другим.** Концентрацией на движении, на слухе, на тактильных ощущениях. Это было похоже на медитацию. На бегство в единственное место, где он еще мог что-то контролировать – в мир звуков, создаваемых его руками.
Он играл. Минуту. Пять. Десять. Пальцы вспоминали силу и ловкость. Музыка лилась тихо, заполняя пустоту номера не криком, а тихим стоном, который постепенно обретал форму. Он не пел. Голос был сломан. Но гитара пела за него. О боли. О потере. О бесконечном падении. Но и о чем-то еще... О сопротивлении. О том, что руки все еще могут создавать красоту, даже если душа в руинах.
Он не заметил, как стих дождь за окном. Не заметил, как прошло время. Он играл, пока пальцы не заболели, а предплечье не свело судорогой. Он остановился. Последний аккорд прозвучал и растворился в тишине.
Он сидел, держа гитару, тяжело дыша. Внутри не было просветления. Не было надежды. Но была **усталость другого рода.** Не парализующая апатия, а усталость от концентрации, от работы. От того, что он *сделал* что-то. Пусть маленькое. Пусть никому не нужное.
Его взгляд упал на визитку Брайана и таблетки. Клиника. Дно. Выбор все еще висел в воздухе. Но сейчас он казался... менее немедленным. Менее окончательным. Он осторожно поставил гитару на подставку (ее там не было, он прислонил к стене). Подошел к визитке. Поднял ее. Не звонил. Просто смотрел на номер. Потом положил визитку в карман джинсов.
Он подошел к мини-бару. Не за алкоголем. За бутылкой воды. Он открутил крышку, сделал долгий глоток. Потом пошел в ванную. Умылся. Холодной водой. Посмотрел в зеркало. Все тот же изможденный человек с безумными глазами. Но что-то... изменилось. Глубина отчаяния осталась, но на поверхности появилась трещина. **Трещина, сквозь которую пробивалось что-то упрямое. Желание не умирать сегодня.** Не более того.
Он вышел из ванной. Подошел к гитаре. Не стал брать. Просто дотронулся до гладкой древесины деки. "Завтра," – прошептал он, не зная, что будет завтра. Не зная, сможет ли он позвонить Брайану. Не зная, выдержит ли еще один день. Но гитара стояла. Как якорь. Как свидетель того, что в нем еще есть что-то, что не сдалось окончательно. Что-то, что могло создать звук из тишины и боли.
Он лег на кровать. Не на пол. На простыни. Закрыл глаза. Внутри все еще бушевала буря. Но где-то на краю сознания, под вой ветра вины и стыда, тихо звучал тот самый набросок мелодии. Простой, грустный, но **его.** И в этом звуке, едва слышном, было его первое, хрупкое перемирие с самим собой. Не прощение. Не забвение. Просто пауза в свободном падении. Возможность перевести дух перед следующим витком ада или... перед первым шагом из пропасти. Он не знал. И впервые за много дней это незнание не пугало его до смерти. Оно просто было.