Эпизод 41
— Сносно.
Лоренцо поморщился после первого глотка, но отставлять не стал. Мы сидели друг напротив друга в офисе — двух квадратных метрах залы театра, где помещался стол Лоренцо. Царил полумрак: он не стал включать освещение, но и не допускал унылое солнце внутрь. Редкий фильтрованный свет, прошедший сквозь неплотные шторы, делал атмосферу душной. Лоренцо внимательно на меня посмотрел и нахмурился:
— Ты сегодня без макияжа.
И сегодня, и много дней до этого. После ухода Андреа быть женщиной для меня стало пыткой.
— Это нехорошо, — продолжал Лоренцо уже с улыбкой.
— Милый, так выглядит депрессия.
— Нет, дослушай. Я всё же хочу сказать. Это нехорошо, потому что, если с макияжем ты ещё оставляла остальным женщинам шанс на то, что...
— Слишком длинный комплимент, Капоне. Поэтому тебя все считают занудой.
Лоренцо скривился:
— Ладно. Твоя естественная красота сегодня затмевает свет.
Я покосилась на задёрнутые шторы.
— Если открыть окна, — быстро добавлял Лоренцо.
Он сокрушённо уронил голову. Я улыбнулась.
— Зачем вообще тебе нужны эти комплименты?
— Разве они не поднимают настроение?
— Нет.
— Но ты улыбнулась!
— Из вежливости.
Некоторое время мы продолжали пить кофе молча, оглядывая пустой зал. Нескоро Лоренцо вспоминал зачем вообще приехал в «Велатуру». Отыскал какие-то бумажки, я спросила зачем они.
— Это черновая версия «Таро».
Он сказал вполголоса — из ложной скромности. Мне же для полутонов не хватало выдержки.
— Тех самых? — спросила я для пущей убеждённости.
— Мартелло, — подтвердил он. — Прислал под грифом «Конфиденциально» с пометкой, что изменять её мы не имеем права. Черновую версию, Венера. Не имеем права изменять. Вот ты можешь мне сказать, что творится у него в голове?
Я призналась Лоренцо, что последнее время мало следила за его успехами. Так вот, значит, как всё устроилось — Лоренцо стал постановщиком спектакля для Бениссио Мартелло.
— И что теперь театр? — спросила я.
Мы ещё раз молча оглядели пустое помещение. Лоренцо усмехнулся:
— «Велатуры» больше нет и не будет.
— А что будет?
— Театр на деньги Мартелло. И под его названием, — он улыбнулся и посмотрел долгим взглядом в окно. — Ты совсем не следила за новостями? «Джермини». Название колоды карт. Мартелло одержим таро.
— «Джермини», — произнесла я по слогам. — Могло быть и хуже.
Лоренцо в ответ глухо рассмеялся, и не начал говорить, пока не сделал очередную затяжку:
— Не зарекайся. Они, именно эти карты, гораздо чаще называются по-другому.
— Не тяни, Капоне.
Лоренцо наклонился ко мне и почти физически вложил это слово в тепло своего дыхания, разящего сигаретной горечью:
— Минкиате.
«Минкиате» — попросту говоря, «хрень» — в этом, казалось, было заложено всё отношение Мартелло к предприятию.
— Я не пойму, он намекает на что-то?
— А я спросил, — усмехнулся Лоренцо.
— И?
— Колода флорентийская, и он флорентиец. А к иммерсии и авангарду он относится с большим-пребольшим уважением.
— Капоне, пообещай мне, что я никогда не встречусь с этим человеком.
— Не стану. Всё-таки он худрук «Минкиате»... Надо же, запоминается проще, чем «Джермини», и звучит органичнее... Ладно, помимо того, что мы станем зваться «ерундой», в остальном — всё будет как всегда... Венера, ты меня слышишь?
Сперва я просто промычала в ответ. Мысль сформулировалась только когда прошла обида. Я думала, что в своём падении зацеплюсь хотя бы за работу. Однако выходило, что и эта надежда раскрошилась. Имя Мартелло неприятно резануло слух. Он со своими таро был разбросан по нашей с Андреа истории. Я не могла не вспоминать его.
— Не будет, Капоне. Мне там места нет. Мартелло — очень близкий друг Андреа. Он на свои деньги вполне может купить новых актёров, с незапятнанной репутацией.
Лоренцо был со мной не согласен. Да и я сама, подумай хоть на долю секунды больше, принялась бы себе противоречить. Разве я опорочила чем-то свою репутацию? Мы расстались с Андреа без скандалов, без массовых разрушений — а было ли нам, что рушить? — без боли. Я не увидела на его лице даже сожаления.
— Да. Но подумай: и у нас будут деньги. Своя крыша. А для Мартелло — это шанс выйти за рамки «театра одного актёра», как говорит дед. Он уступил место сценариста, место режиссёра-постановщика, место оператора по свету... Я уверен, если встанет такой вопрос, он уступит и на твой счёт. В конце концов, чем больше рук, тем быстрее разберём завалы предыдущей катастрофы и построим что-нибудь цельное.
— «Что-нибудь»? — спросила я недоверчиво.
Лоренцо пожал плечами:
— Пока так. Неопределённо. У нас есть кость, — он похлопал рукой по сценарию. — Нужно, чтобы она обросла плотью.
— А мне казалось, что «Таро» как раз про бесплотное.
По вскинутой брови я поняла, что шестерёнки в голове Лоренцо зашевелились от одного случайного эпитета. Он жестом попросил меня продолжать.
— Потому что это эзотерика, — стала размышлять я, не зная точно, к чему в итоге приду. — Что-то выше нашего, материального мира. Но если я не права, и у Мартелло не было этого «высшего» смысла, тогда всё ещё хуже.
— Почему? — нахмурился Лоренцо.
Я задумалась, хотя ответ всегда был где-то внутри, в подкорке сознания:
— Потому что у его «карт» не было настоящего голоса. Потому что это пантомимы, картонки. Пустые картинки и пустые проповеди.
Лоренцо воззрился в пустоту. Он глубоко дышал и иногда его губы кривились. «Муки творчества», — так описывала Сильви подобные моменты. Я, как и задумывала, привела её в «Велатуру». Впрочем, на этого начальника Сильви произвела куда меньшее впечатление и, кажется, ей самой это было не по душе. Я размышляла о подобных отстранённых вещах, чтобы не мешать Лоренцо думать, однако ему потребовалось не так много времени, чтобы прийти к заключению.
— Я хочу услышать твой голос, — твёрдо заявил он.
И стукнул кулаком по сценарию. Мне редко приходилось наблюдать Лоренцо в состоянии такого творческого исступления. Обыкновенно в театр он приходил с готовой идеей, и сколь-нибудь незначительные перестройки для экспериментального театра были делом привычным. Однако, творческая жила, которую Лоренцо надрывал сейчас, залегала глубоко. Я погладила его руку:
— Пожалуйста. Я всегда к твоим услугам. Что тебе сказать, милый? Твоя естественная говорливость сегодня заглушает городской шум.
Лоренцо вымученно улыбнулся и взял меня за руку:
— Венера, — протянул он.
— Если открыть окно, разумеется, — добавила я, и мы рассмеялись вместе.
После Лоренцо смерил меня долгим взглядом и ухмыльнулся:
— Я хочу услышать твой голос там. В «Таро». Видит Бог, этому куску картона, — он потряс сценарием. — Нужен настоящий голос.