Эпизод 37
Единственным постоянным членом труппы «Велатуры», зарождающегося иммерсивного театра, был внук Маурицио — Лоренцо. По возвращении с Майорки мне предстояло познакомиться с ним поближе.
Лоренцо, несмотря на его тридцатилетний возраст, из-за невыдающегося роста и мальчишеского лица можно было принять за подростка. Он будто только что вытянулся, и ещё неуклюже обращался с телом, говорил высоким голосом, порой «давая петуха», и озирался по сторонам опасливо, будто боялся столкнуться с неодобрением.
— Иммерсивный театр — новое явление. Никто не знает, как с ним управляться. Мы не знаем, как его встретят, если мы будем давать регулярные представления. Возможно, для зрителей это будет как живые статуи. Развлечение для деревенщин и детей, и то недолгое, — объяснял мне Лоренцо. — Поэтому пока мы даём спектакли только дважды в месяц.
Мы сидели с ним в просторном офисе. Это одно помещение, собственно, и считалось «Велатурой». Лоренцо арендовал его у дедушкиного экспериментального театра.
Суть иммерсивного шоу — «живого театра» — была в том, что его устраивали на любой площадке: в парке, заброшенном здании, на парковке, пляже, в метро. При этом не только постановка могла определять декорации, но и место проведения — постановку. Иммерсия — погружение — подразумевало взаимодействие со зрителем, его вовлечение в процесс, долю импровизации. Подчас, у шоу даже не было постановщика. Оно просто происходило.
Но с Лоренцо всё было по-другому. Это был странный союз — настоящий парадокс. Основав именно иммерсивный театр, он хотя и перекладывал львиную долю ответственности на актёров, не желал отпускать поводья полностью.
— Хорошая импровизация — подготовленная импровизация, — повторил он несколько раз за разговор.
Наверное, это была успешная формула. Страха неудачи у меня не было. Этот театр, как считал Маурицио, мало чем отличался от обычных занятий импровизацией в школе. Разница была лишь в том, что вместо сокурсников придётся взаимодействовать со зрителями. То, что дед считает новую форму театра — разминкой перед большой формой, театром классическим, Лоренцо, вероятно, уже знал. Он рассказал мне о нескольких постановках, упоминания которых я не смогла найти в Интернете.
— Мы ставили «Сон в летнюю ночь» в Северном парке. Это было масштабно, — Лоренцо разводил руками.
Однако сколь бы ни был парк близок к месту моего обучения, отголосков этого грандиозного по меркам Лоренцо события я не слышала.
Я спросила его о спектакле «Таро», который Мартелло обещал перенести на сцену собственного (sic!) театра — будет ли «Велатура» участвовать и там? На что Лоренцо, горько усмехнувшись, отвечал, что о новом театре не слышал, и, хотя видит в «Таро» потенциал стать иммерсивным спектаклем — куда более интересным, чем его нынешняя классическая форма, вряд ли ему с Мартелло по пути. Он называл его исключительно мошенником — «тароккаторе» — что уже давало намёк на их отношения.
— Если хочешь светить лицом, хочешь первых полос — тебе не сюда, Венера.
— Лучше так, чем те первые полосы, что достались Мартелло, — усмехнулась я, на что Лоренцо лишь кивнул.
— Ладно.
Он не провёл проб, всецело доверившись рекомендации дедушки на мой счёт. Рассказал о графике репетиций новой постановки. Это была «Анна Каренина», которую планировали сыграть на станции метро «Кадорна». Видимо, у Лоренцо с иронией всё было хорошо. Сценария на руки он не выдал: посоветовал перечитать книгу. Далее, на первой репетиции он познакомит меня с остальными членами труппы, и только тогда, при их участии, он сможет окончательно решить, найдётся для меня роль или нет. Маурицио уверял, что таковая обязательно должна найтись: говорил, что, раздувая актёрский состав, Лоренцо тешил своё самолюбие. Разумеется, вышло так, как и предрекал Маурицио.