Ромео должен умереть

Мора не прекращает звонить и писать, но все ее сообщения и звонки — это очередная мольба или угрозы. Хосок больше ей не отвечает, потому что ничего нового не слышит и только злится. Хосок не понимает, почему она отказывается принять то, что он к ней ничего не чувствует, и почему настолько сильно себя не уважает. Когда они познакомились, ему сразу понравилась эта приятная и красивая девушка, которая пусть и по договоренности, но могла бы быть его супругой. Они замечательно проводили время вместе, но это все так и не переросло в нечто большее, с его стороны точно. Он сомневается, что переросло со стороны Моры, ведь ее одержимость им нельзя объяснить только любовью, в которой, по ее словам, она сгорает. Тут нечто другое, но Хосок никак не может понять, что именно. Мора ведет себя так, будто бы весь мир клином на Хосоке сошелся, и даже если это все делается из-за незапланированной беременности, неужели ей комфортно от мысли, что она рисковала прожить всю жизнь с тем, кто не видит в ней любимую? Хосок никак не забудет брошенное ею в ходе недавней ссоры «я убью себя, если ты уйдешь», и корит себя за то, что не пошел против этого брака тогда же, ведь это была открытая манипуляция. Он и так разрушил то, что казалось нерушимым и базировалось на чести и долге, надо было сделать это сразу. С другой стороны, Хосок думает, что тогда бы не смог, нужно было, чтобы жизнь окунула его лицом в ожидающее его кошмарное будущее, показала наглядно, что он теряет не просто Тэхена и возможность любить и быть любимым, а теряет себя. Фактически, Хосок позволяет другому человеку определять то, какой будет его дальнейшая жизнь. Он все это время думал, что справится, сможет сдержать слово, а после рождения ребенка подаст на развод. По его мнению, это спасло бы Мору от сплетен, и в то же время показало бы, что он заботится об их малыше. Хосок тогда и мысли не допускал, что продолжать любить своего ребенка можно и без того, чтобы заковывать себя в кандалы ненавистного ему брака. Хосока будет мучать совесть за то, что он нарушил слово, уже мучает, но он сможет жить с этим. Лучше пусть его разъедает совесть, чем собственная беспомощность, с которой он смирился, и, как и говорил Чонгук, «приносил себя в жертву». Каждый человек должен держать в руках руль своей судьбы, а не быть покорным пассажиром. Это единственный способ стать счастливым и ни о чем не жалеть.

Хосок эти два дня даже на работу не выходит, предупреждает своих, что якобы уехал в другой город, и безвылазно сидит у себя. Картина в квартире мужчины одинаковая, он сидит на диване перед низким столиком, на котором бутылка и стакан, там же спит, и, проснувшись, по новой пьет. Он пьет, чтобы ни о чем не думать, облегчает свое положение, отдаваясь во власть алкоголя, но даже напившись, понимает, что рано или поздно он очнется, и тогда справляться придется самому. Эта квартира — его единственное убежище, и ему нужно хотя бы на время спрятаться здесь ото всех. В этой квартире он ему и признался. Он обнимал его у раковины на кухне, он открыл ему душу и тут же он взял то, о чем даже мечтать себе запрещал. Столько лет Хосок бежал от этих чувств, и оказалось, не зря. Он сажал себя на цепь в школе, глушил свои порывы, сидя в их доме за столом, он разбил свои костяшки в кровь в день его отлета, но ни разу не переставал его любить. Все эти года он медленно убивал себя, приносил в жертву чувства, грубил ему, отталкивал, сгорая от желания обнять, и думал, что делает это все, чтобы уберечь его. Он ведь был в этом убежден, и ему почти это удалось, но не зря ведь говорят, что чувства и кашель не скрыть. Хосок столько усилий потратил на маскировку, а ведь мог сразу все ему рассказать, мог открыться и не ждать, когда ситуация дойдет до пика и дорога назад сотрется. Он проложил ее заново, залил асфальтом и снова встал на нее, но теперь в нем проснулся другой страх, ведь Тэхен может к нему на этом пути уже не присоединиться. «Мне больно, Хосок», — резонирует в ушах его голосом. Больно ему сделал Хосок. Он протащил и себя, и того, кому отдал свое сердце еще будучи подростком, через все муки ада, он заставил их обоих выхаркивать эту любовь изменами, недоговоренностями, браком, а потом еще и ребенком. Прощают ли такое? Заслуживает ли он вообще прощения? Хосок хочет верить хотя бы в маленький шанс, надеяться, что его не оттолкнут, а позволят попробовать, и в этот раз он с пути не сойдет. Он или сдохнет на дороге к Тэхену, или встанет на нее вместе с ним. Пока он должен суметь перебороть свой страх. Нельзя пойти к Тэхену в таком нестабильном состоянии, и пусть алкоголь здесь явно не помощник, он, по мнению Хосока, хотя бы помогает ему временно отключаться. Человек, который последние месяцы в режиме нон-стоп вынужден принимать решения, устает от этого. Хосоку нужны эти пару дней абсолютного покоя, в котором ни думать, ни решать ничего не надо.

Вечером в квартиру заявляется отец Моры. До мордобоя, к которому Хосок готов и, более того, даже советует мужчине бить посильнее, не доходит. Тот смотрит на него с жалостью, а потом, сплюнув на ламинат в коридоре, говорит, что ни один уважающий себя человек ему свою дочь отныне не отдаст. Хосок криво усмехается и, закрыв за ним дверь, приваливается к ней. Хосоку никого отдавать и не надо, он сам готов ползать на коленях перед тем, кто может забрать его, если только захочет. Утром пятницы звонит Чонгук. Хосок, который и рад его звонку, но совсем не в состоянии с ним разговаривать, все же просыпается и рыщет в поисках одежды. Чонгук сухо интересуется тем, как у него дела, и просит приехать в офис для встречи с высокопоставленным гостем. Хосок предупреждает, что опоздает, и полчаса в ванной пытается привести себя в порядок. Выглядит он все равно паршиво, учитывая, как беспробудно пил последние дни. Никто из сотрудников и коллег комментариев не делает, но Хосок знает, что Чонгук все видит, он постоянно косится на друга, но словно останавливает себя от желания спросить, что с ним происходит. После работы Хосок решает заехать в больницу к доктору Моры, поговорить с ней о беременности девушки, узнать время ее посещений и приезжать в эти дни, чтобы не дать ей чувствовать себя одинокой на этом пути. Он не солгал Море, он будет рядом со своим ребенком и сделает все, что от него требуется, чтобы малыш был в порядке. Доктор Мэй, которая удивлена видеть отца без матери ребенка, принимает его у себя, лишних вопросов не задает и обещает ему, что будет держать его в курсе всего. Хосок уже идет к выходу, когда доктор просит сильно не переживать, мол ребенок отлично развивается, более того, Мора уже перешла опасный срок, и ребенок родится как и положено, в нужное время. Хосок закрывает дверь и возвращается в кабинет. Он знает, что они ждут малыша в марте, но сейчас, по словам доктора, малыш должен родиться в январе. Хосок или идиот, который не умеет считать, или тут что-то не чисто. Он снова разговаривает с доктором и, убедившись в своих подозрениях, звонит Море. Девушка, обрадовавшаяся, что он наконец-то решился с ней поговорить, ждет его в своем любимом кафе.

— Я знала, что ты погорячился, и что у нас не все потеряно, — улыбается ему Мора, которая выглядит очаровательно в платье, которое только подчеркивает ее беременность. Сделать свадьбу до того, как будет виден живот, к счастью Хосока, они не смогли из-за самой Моры, которая настояла на тщательной подготовке, чтобы «завидовали все». Странно, что даже это не насторожило Хосока, учитывая, что изначально инициатором ранней даты для свадьбы была именно она. Видимо, получив его согласие, она настолько расслабилась, что решила оставить свадьбу до своего любимого сезона года. Еще одно доказательство слепой веры Хосока или же его глупости.

— Мы поговорим, — опускается на стул напротив Хосок и внимательно смотрит на девушку. — И сперва поговорим о том, чей это ребенок.

— О чем ты? — бледнеет Мора, которая явно ожидала услышать не это.

— Я был у твоего врача, поехал с чистыми намерениями, но чувствую себя так, будто меня облили грязью, поэтому прошу, объясни мне все, — барабанит пальцами по столу нервничающий Хосок.

— Это твой ребенок! Как ты смеешь оскорблять меня так? — тянется за телефоном напуганная Мора, но Хосок его забирает.

— Звонить матери и звать подмогу не надо, — даже тон его голоса пугает девушку. Мора достаточно пробыла с Хосоком, чтобы уяснить одну истину — в гневе он страшен. Правда, она сама никогда не была объектом его злости, и то, что это впервые, пугает ее чуть ли не до коликов в животе.

— Ты же умная девушка, только меня считаешь идиотом, и ты права, я идиот, потому что каждое твое слово принимал за правду, — продолжает Хосок. — Как ты могла забеременеть в период, когда у нас не было секса? Я был в отъездах и постоянно загружен тогда, но я точно помню, когда у нас был секс, и если ты беременна от меня, то у тебя не был бы такой большой живот, — говорит и сам поражается своей слепоте. — Я даже представить не мог, что ты способна на такую подлость, иначе бы прислушивался к себе и не позволил бы мной манипулировать.

— Ты не понимаешь, — еле слышно произносит девушка.

— Я все понимаю, — откидывается назад мужчина. — Ты беременна не от меня. По пути сюда я думал, как бы ты скрыла этот факт, учитывая, что ребенок бы родился намного раньше срока.

— Хосок, пожалуйста, — с трудом отлепляет язык от неба Мора.

— Объясни мне, — старается не повышать голос Хосок, хотя его от ярости штормит. — Ты бы сказала, что он недоношенный? Навешала бы мне очередную лапшу, а я, как истинный идиот, этого бы и не понял. Что в твоей больной голове? Если он мой, ты же не будешь против теста на отцовства? А я не буду против встать на колени и публично попросить у тебя прощения за то, что наговорил, но мы оба знаем, что ребенок не мой, а я идиот.

— Я очень тебя люблю, — переходит к своему главному оружию — слезам — девушка. — Я все тебе расскажу, ты поймешь, что я не виновата, что у меня и правда не было выбора, и мне очень нужна твоя помощь.

— Ты ужасный человек, — выслушав ее короткий рассказ, говорит Хосок. — Ты любишь только себя, а я бонус, который бы и тебя из неприятного положения вытащил, и папочке покой подарил, — поднимается на ноги, даже смотреть на утопающую в фальшивых слезах девушку не может.

— Ты не можешь так уйти, ты должен мне помочь, — размазывает тушь под глазами Мора и пытается схватить его за руку. — Пожалуйста, Хосок, не бросай меня, мы можем все решить, ведь все равно это и наш ребенок.

— И я хочу, чтобы он был моим, — убирает руку Хосок. — Я привык к мысли, что я отец, я тоже жду его, но ты лгунья, Мора.

Он доходит до двери, а потом, развернувшись, вновь идет к ней. Мора подлый человек, и то, как она поступила, нельзя оправдать, но Хосок до ее уровня опускаться не хочет. В память о ребенке, которого он столько времени считал своим.

— Я поговорю с твоим отцом, объясню все, попробую его убедить, — остановившись у стола, говорит мужчина. — Если он не поймет, тогда у тебя все равно останется выбор. Уходи от тех, кто не принимает твою любовь, начни жизнь с тем, кого любишь и от кого носишь ребенка. Или останься с ними и жди, когда жизнь припрет к стенке настолько, что ты будешь приравнивать ее к смерти.

Хосок идет к выходу, ни разу не оборачивается на продолжающую плакать девушку. Он садится за руль и, откинувшись назад, прикрывает ладонями лицо. Как же легко оказывается одурачить того, кто был всегда убежден в том, что он слишком умен для такого. Хосок смеется над собой, а потом подряд бьет несколько раз по рулю и притихает, положив на него голову. Мора испортила ему жизнь, заставила страдать Тэхена, а еще лишила его малыша, которого Хосок и правда ждал. Он уже привык к мысли о ребенке, планировал, как будет проводить с ним время, чему научит, и даже мечтал стать отцом, которого у него самого никогда не было. Мора рассказала, что это папин шофер, что брак с Хосоком помог бы ей оправиться от этой ситуации, ведь отец, который правду не знает, на брак с ее любимым бы не согласился. По словам девушки, у них интрижка уже два года, и по-настоящему она всегда любила только его, но разное социальное положение не позволит им быть вместе, поэтому свадьба с Хосоком помогла бы ей оставить и малыша, и любимого при себе. Сколько же судеб сломала одна ложь? Хосок забывает о своей боли, он на ней не зацикливается, он видит только Тэхена в момент, когда разбивал его надежду чужими словами, а потом хоронил под тонной обещаний. Он видит чистую, неприкрытую, оглушающую боль, расползающуюся по его лицу трещинами, и чувствует неподъемную вину. Это он виноват: он поверил, он сломал, он уничтожил и заставил их так страдать.

Хосок передумывает выезжать, но выходит из машины и идет в паб через дорогу. Бармен сразу наливает ему виски, но Хосок требует оставить бутылку и просит у него бумагу и ручку. Он пишет на бумаге пару предложений и убирает ее в карман. Когда-то он будет готов передать эту записку тому, кого любит, но не сейчас, когда весь его мир буквально развалился на его глазах. Он пьет стакан за стаканом, ничего не чувствует, потому что даже виски боль внутри не глушит. Хосок настолько опустошен и обессилен, будто бы из него разговор с Морой все кости вынул, сделал его бесхребетной массой, расползающейся на этом стуле. Личность его она точно уничтожила, ведь как Хосоку отныне уважать себя, если он так глупо попался, если позволил сделать из себя клоуна. Когда он выходит из паба, льет как из ведра. Хосок, который с трудом на ногах стоит, кое-как добирается до оставшегося в одиночестве автомобиля на парковке и, плюхнувшись на сиденье, достает сигарету. Отвратительно курить после алкоголя, ему кажется, что весь рот покрыт язвочками, но он травит легкие дымом и выдыхает. Ничто ему не помогает справиться с этой пропитавшей всю душу обидой, ничто не затмевает боль от потерь. Хосоку хочется выйти под дождь, спрятать под ним слезы, попробовать и этот вариант, лишь бы избавиться от собирающегося в нем ядерного гриба, который, взорвавшись, похоронит не только его. Но мужчины ведь не плачут? Хосок и не плакал никогда. Один раз, еще в школе, ему сильно досталось от преподавателя, и он, не зная, как выразить обиду на его слова, разревелся, как только пересек порог дома. Это был первый и последний раз, когда Хосок плакал, потому что в ту ночь он услышал от отца слова, из-за которых научился утрамбовывать свою боль. Поэтому и сидит сейчас в машине, раздирает свои пальцы, лупит ни в чем не повинный руль, но даже от части булькающей в горле злости на себя избавиться не может. Остатки разума подсказывают, что нужно вызвать шофера, он явно не в состоянии водить, но Хосок его голос не слышит. Он опускает все стекла, выезжает на трассу и, высунув руку из окна, ловит разбивающиеся о ладонь капли. Он сильнее давит на педаль, купает любимый автомобиль в лужах и почти ничего перед собой не видит. Когда он пролетает мимо поста, он видит включившиеся сирены, но вместе того, чтобы притормозить, еще больше разгоняется. Хосок потерял сегодня ребенка, узнал, что последние месяцы жил во лжи, и позволил этой лжи разбить сердце Тэхена. Этот дождь должен смыть с него часть горечи, должен облегчить его состояние, и останавливаться он не будет. Сирены позади исчезают, Хосок немного сбрасывает скорость, снова тянется за сигаретами, и, прикурив, вместо того, чтобы смотреть на дорогу, смотрит на причудливые узоры, оставляемый дождем на лобовом. Он вздрагивает, услышав сигнал от автомобиля напротив, в последний момент уходит от столкновения с ним, бьется об ограждение, за которым идут дорожные работы, и смотрит на летящий в разбитое стекло дорожный конус.

<b><center>***</center></b>

— Чонгук — вечно хмурый и вечно голодный, — показывает Чимину и правда явно недовольного вниманием серого кота Намджун. Уже в который раз Намджун знакомит парня с кошками, но Чимин все равно всех, кроме Китти, путает. — Этот, с пятном на морде — Хосок, его я у паба подобрал и сразу понял, что он — Джей — с него шерсть клочками свисала, видно, с собаками дрался, — Чимин, нагнувшись гладит довольного котика. — Этот пузатый рыжий обжора — Уджи, тут и объяснять не надо, как его увидел на мосту, сразу понял, что он. А этот беленький — Китти, его я не подобрал, а купил.

— Они чудесные, — теперь чешет пузо Чонгуку и Уджи Чимин.

— Ладно, не балуй этих сорванцев, а то на ужин опоздаем, — торопит его Намджун, и Чимин, вспомнив, что еще даже не переоделся, бежит в дом.

Через час они сидят в импале Намджуна перед домом Уджи, куда только приехали. Уджи с супругой Джеен позвали их на ужин, и хотя Чимин уже познакомился со всей семьей мужчины в больнице, это будет первый раз, когда они посидят все вместе. Чимин немного нервничает, и Намджун это сразу замечает, даже предлагает ему отменить визит, мол, главное его душевное состояние. Но Чимин объясняет мужчине, что это нормально — нервничать для того, кто до этого времени никуда не ходил и друзей в этой стране не имел. Они взяли с собой любимые Алисой кокосовые пирожные, а Намджун прихватил пару бутылок из своего погреба.

— Ты даже за руку меня брать боишься, — внезапно бурчит не торопящийся выходить из машины Чимин.

— Я не могу без разрешения, иначе взял бы не только за руку, — усмехается Намджун.

— Я разрешаю, — сам тянется за его рукой Чимин и улыбается из-за выражения лица Намджуна. — Мне важно к тебе прикасаться и чувствовать тебя.

— Крошечная ладошка и крошечные пальчики, я не справлюсь, — шепчет Намджун, глаз не сводит с ладони в его широкой руке. — Нельзя быть таким цыплятским.

— Перестань, нормальная у меня рука, — ворчит Чимин и сам начинает смеяться, потому что размеры у них и правда сильно разные.

Вот уже три недели как Чимин ходит к психологу по настоянию Намджуна. Сперва парень скептически отнесся к этой идее, но теперь понимает, что Намджун был прав, и терапия ему помогает. Про Хандзо они не говорят, но Чимин один раз спросил про него, и Намджун сказал, что тот больше его не увидит. Парню этого достаточно. Чимину очень комфортно у Намджуна, более того, ему кажется, словно это когда-то был и его дом. Намджун первые дни на работу не ездил, проводил все время с ним, и пока он восстанавливался после ранения, они большей частью сидели дома. Потом Намджун лично водил его по магазинам и гулять, но сейчас он уже вышел на работу, и до вечера Чимин, у которого в распоряжении весь дом, может делать, что хочет. Вечером Намджун приезжает, обязательно ведет его куда-то ужинать, притом, что Чимину нравится в нем больше всего, этому мужчине не нужно пускать пыль в глаза своими возможностями и водить его только в самые дорогие рестораны. Вчера они ели у трейлеров с тако, позавчера ездили в дом Намджуна у озера, и он жарил им рыбу, которую сам же поймал. После ужина они обычно часами гуляют, общаются, и с каждым разом Чимин все больше понимает, что его сердце сделало правильный выбор. Пока Чимин приходит в себя, но в будущем он думает тоже чем-нибудь заняться, не сидеть на шее у Медведя, который и так носит его на руках.

Ужин проходит замечательно, Чимину кажется, он никогда столько не смеялся сперва с того, как двумя мужчинами управляет Алиса, а потом с шуточного спора двух друзей, кто больше всех съест мяса. Джеен очень приятная и красивая женщина, с ней интересно общаться, потому что она преподает литературу в местном университете, и Чимин, разинув рот, слушал то, как она зачитывала им сонеты Шекспира за кофе. Чимин, который никогда не имел семьи, захотел такое же тепло и для себя, и по пути домой он немного грустит, что, конечно же, замечает Намджун.

— Улыбнись, ослепи луну своей красотой, — пытается приободрить его Намджун, который счастлив тому, что его Цыпа с ним.

— Где ты был всю мою жизнь? — внезапно серьезно спрашивает его Чимин, словно злится на все годы, которые потратил на жизнь без этого ни с чем не сравнимого чувства счастья внутри.

— Готовился к встрече с тобой, — приблизившись, осторожно берет его руку.

— Я думал, что ничего хорошего со мной не случится, что я никогда не встречу человека, который с первой улыбки станет мне дороже всех, — кусает нижнюю губу Чимин. — Я не думал, что меня можно любить, точнее, знал, что нельзя. Таких, как я, не любят ведь, но ты пришел и ты полюбил. Я бы хотел знать это еще тогда, в Японии, знать, что встречу тебя, и цепляться за эту мысль, выживать из-за надежды.

— Так вся прелесть жизни именно в том, что мы не знаем, — подносит к губам его руку мужчина. — И потом, ты и так выстоял, ты справился. Твоя сила привела тебя ко мне. Она же и помогла тебе не сломаться, чтобы увидеть то самое будущее, которого, казалось, у нас не будет.

Намджун не сможет ответить на вопрос, почему он влюбился именно в этого мальчишку, более того, он убежден, что если чувства подлежат объяснению, значит, их нет, ведь разуму любовь не подчиняется. Но Намджун твердо знает, что это любовь. Он понял это еще в ту ночь, когда упавший с неба ангел приземлился прямо перед его автомобилем. Намджуну очень жаль, что Чимин не может посмотреть на него его глазами, не может увидеть в себе всю ту красоту и силу, которые видит Медведь, но обещает себе, что поможет ему с этим. Намджун хочет быть счастливым, и оказалось, счастливым его делает одна улыбка, расцветающая на этих полных губах-бантиках.

— Ты всегда знаешь, что и как сказать, чтобы я поверил тебе безоговорочно, — прислоняется к его плечу Чимин.

Они приезжают домой к полуночи, как и всегда, желают друг другу спокойной ночи, Чимин уходит к себе, а Намджун в душ. После душа Намджун идет в гостиную, достает телефон, чтобы проверить, как у него дела на объектах, и видит идущего к нему в пижаме Чимина.

— Не спится? — откладывает телефон в сторону мужчина, который выглядит безумно сексуальным в этом синем махровом халате и ниспадающими на лицо влажными прядями.

— Потому что мне есть, что сказать, — останавливается напротив него Чимин, и, судя по паузе, набирается смелости. — Мне нравится, как ты поешь «Лестницу на небеса», стоит немного выпить, как ты улыбаешься всегда от души, как ешь за троих и любишь своих кошек. Мне нравится, как вы спорите с Уджи обо всем, и обычно он выигрывает, нравятся твои машины, и то, как ты одеваешься, нравятся все твои пирсинги, особенно тот, что на брови, но больше всего мне нравится чувствовать тебя рядом, — запинается Чимин. — Ты можешь поспать сегодня со мной?

— А можно? — выпаливает снова пораженный в самое сердце Намджун. — Я тяжелый, как лягу, кровать прогнется, и ты на меня скатишься.

— Ничего страшного, — держит его за руку Чимин, — я даже буду рад.

Они лежат посередине кровати, Намджун обнимает его со спины, Чимин поглаживает его руки и слушает, как бьются их сердца. В самые тяжелые ночи Чимин мечтал вот так уткнуться в чье-то плечо, почувствовать вокруг себя руки, которые бы ограждали его от внешнего злого мира и боли. В последний год он с этой надеждой распрощался, принял, что ему такого в этой жизни не получить, и начал гаснуть. Намджун прав, жизнь удивительна, ведь у нее свои планы, которыми она до последнего не делится, и цель человека — продержаться до их реализации. День не длится вечно, значит, и у ночи есть конец. Свет в конце тоннеля не зажигается сам, это человек минует весь тоннель и своими руками зажигает его. Чимин зажег его, протянув руку к тому, кто сейчас шумно сопит за его спиной, и за кого он готов на все.

<b><center>***</center></b>

— Но это же скучно, — возмущается старшая сестра Дилана Джиу, пока Сокджин думает, какую бы деталь добавить к ее образу.

— Это называется стиль олд мани, — в третий раз объясняет девушке Сокджин. — Я не просто так столько ходил с тобой по магазинам. Хотя, знаешь, — задумывается мужчина, — если тебе не нравится, то ты можешь надеть все, что хочешь сама. Главное, твой комфорт.

— Мне нравится, просто непривычно, — честно говорит Джиу, которая даже на выпускной пошла в джинсах.

— Прививай себе любовь к хорошим вещам, и они у тебя будут, — опускается на диван Сокджин. — Ты привыкла, что ваша выходная и каждодневная одежда — это одно и то же, и что лучше купить три футболки за сумму, на которую в хорошем магазине можно купить одну. Но качество очень важно, ведь твои три футболки растянуться и обесцветятся после первой же стирки, а хорошая вещь прослужит дольше и будет выглядеть дороже, — объясняет Сокджин. — Я знаю, что раньше вы и не могли по-другому, но сейчас у нас больше возможностей, и мы можем покупать тебя много разной и хорошей одежды.

— Тебе легко говорить, ты всегда красиво выглядишь, — бурчит Джиу.

— Эх, видела бы ты мою гардеробную, — грустно улыбается Сокджин, мысленно возвращаясь к дням, которые уже не вернуть. — Я даже по снятию мерок у моего портного соскучился. Но не будем об этом. Сейчас я не могу позволить себе одеваться так, как одевался тогда, но даже в том, что имею, я могу выбирать. И ты тоже.

— Все готовы? — влетает на кухню Дилан и восхищенно смотрит на сестру. У Джиу сегодня большой день, она идет на вручение диплома с ее курса по графическому дизайну, и вся семья пойдет с ней. Дилан, зная, сколько Сокджин работает, пытался его отговорить, но тот уже предупредил Юнги, что берет пару часов, и поставил парня перед фактом.

«Магнолия» приносит отличный доход, и Сокджин делает все, чтобы он только увеличивался. Он даже обдумывает возможность открыть второй ресторан в другом районе и превратить «Магнолию» в сеть. Благо, оборот им это позволяет. Юнги просит брата не вмешивать его в организационные вопросы, и если тот убежден, что можно думать о следующем этапе, то пусть сам и действует. Сокджин отвечает за все, кроме кухни — святого пристанища Юнги. Процветающий бизнес и работающая стратегия Сокджина доказывают, что к концу года они и правда могут расширяться. Они с Диланом полностью сделали косметический ремонт в доме, и сейчас ждут доставку новых шкафов для девочек.

Вчера в ресторан заявился теперь уже бывший друг Сокджина и партнер по теннису — Куан. Сокджин заметил его за столиком, когда вышел из кабинета, и сам подошел. Куан, который тоже наслышан о феерическом открытии ресторана и об ажиотаже, который тот навел в кулинарной среде, поднялся на ноги, чтобы поприветствовать мужчину, но Сокджин руку не протянул.

— Поздравляю, я не сомневался, что ты поднимешься, — скривил рот Куан.

— Как там говорилось, павший сегодня, завтра восстанет? — усмехнулся Сокджин. — Ты сомневался, мой дорогой. Более того, так сильно, что отказался протянуть мне руку помощи, когда мой брат позвонил тебе, но я не держу зла. Все падают, но не все поднимаются. Время покажет, к которым относишься ты.

На прошлой недели Сокджин и Юнги были на вынесение приговора отцу. Нагиля приговорили к пятнадцати годам лишения свободы. Сокджин смог перекинуться парой слов с мужчиной, но Юнги и не попытался. «Я не прощу его только потому, что он моя кровь», — сказал брату Юнги по пути домой, и тот не стал его переубеждать.

Юнги не солгал Сокджину — он Нагиля прощать не собирается, и не важно, если кто-то скажет, что он принципиальный, обозленный, неблагодарный. Юнги не понимает, почему он должен простить того, кто столько лет топтал его личность, довел другого человека до смерти, а в довершении ко всему еще и потопил их с братом будущее. Юнги не жалеет отца и уж точно по нему не скучает. Да, ему грустно, что мужчина, скорее всего, свободу уже не увидит, но ведь такова жизнь — люди несут ответственность за свои поступки. Должны их нести. Юнги сам ее несет, платит за свою ошибку слезами и болью, которая навеки устроилась в нем. Юнги мог бы среагировать на трагедию в семье по-другому — он мог сломаться, потерять себя, найти утешение в алкоголе и самобичевании. Он мог бы и сейчас жить у тети, есть за ее счет и продолжать причитать о том, чего не вернешь. И это тоже нормальная реакция на произошедшее, ведь каждый сам выбирает подходящий ему путь. Пусть для кого-то сегодняшние достижения Юнги — это нечто само собой разумеющееся, только сам парень знает, как тяжело ему все это дается. Вчера утром он не мог встать с постели. Юнги лежал, уставившись в потолок, и все уговаривал себя подняться, сам себе рассказывал о том, сколько добился, пытался себя прибодрить, но ничто не помогало. Каждую ночь засыпая, Юнги думает о том, что не расстроится, если не проснется. Морально Юнги опустошен, но со стороны кажется, что у него все прекрасно, ведь то, как чувствует себя человек в этом обществе, меряют деньгами. Юнги популярен, он хорошо зарабатывает, а значит, у него априори не может быть все плохо, но правда такова, что ему очень плохо. Юнги чувствует радость, но она быстро отпускает и не оставляет послевкусия. Все совсем наоборот с тоской, с пустотой внутри него, которые только разрастаются, все сильнее давят на диафрагму и рано или поздно засосут его всего. Юнги устал, ведь не успели они оправится от новостей об аресте, как пришлось думать, как выживать. Потом предательство Чонгука и разбитое сердце, прощание с привычным образом жизни, тонна работы и учебы, которыми он себя завалил, и все это пустоту внутри него только расширяет. Юнги разрывается между двумя местами работы, параллельно учится, но не жалуется. Он никому о том, как он себя чувствует, не рассказывает и не видит в этом смысла. Он ведь сам под это полез, сам решил открыть ресторан и из-за чувства долга пашет на кухне Минхао до последнего. Никто не заставлял Юнги взваливать на себя столько, и нытье его никто слушать и не должен. Он даже Принцессу теперь не видит, в последний раз она приезжала в его ресторан с Тэхеном, и тогда они смогли провести вместе часик. Юнги знает, что девочка скучает, она сама ему пишет это, но он рад, что Принцесса не по годам умная и понимает то, насколько он устает. Он отрубается сразу же, как голова касается подушки, и это лучшее, что ему дает то, что он перерабатывает, ведь думать о том, о ком нельзя, ему не приходится. Они с Трэвисом постоянно в рекомендованных, стоит им что-то выложить, и комменты переваливают за несколько тысяч. Кто-то ругает способности Юнги и снимает ролики о том, как отвратительно кормят в «Магнолии», кто-то пишет байки про парня, ему даже приписывают связь с дочерью министра налогов, ведь после той скандальной статьи появилось очень много людей, которые не верят, что он смог так быстро подняться без поддержки. Но обязательно есть и те, кто его защищают, поддерживают и помогают своими словами не падать духом. Юнги на негатив в соцсетях не реагирует, никому ничего не объясняет, не доказывает, не спорит. Он четко знает, кто он и на что способен. Он знает, как много работает, как любит доводить до идеала свои блюда, и как ему важно развиваться. Гости в ресторане не убывают, приглашения по рекламе только увеличиваются. Юнги пашет так много, чтобы не думать о Чонгуке, и том, как теперь весь город ищет его папочку.

Сегодня Юнги ужинает с Фукушу в собственном ресторане и лично готовит все блюда — это меньшее, что он может сделать для того, кто протянул ему руку в самый трудный момент.

— Все безумно вкусно, — наевшись, откладывает приборы Фукушу. — Не передать, какую гордость я испытываю, смотря на тебя.

— Это все стало возможным благодаря и тебе, — смущенно улыбается Юнги.

— Нет, это все результат твоего труда и упорства, — твердо говорит Фукушу. — Не забывай об этом. Как у тебя дела с бывшим? Отступил?

— Нет пока, но отступит, он слишком гордый, чтобы долго страдать, — уводит взгляд Юнги, который избегает его имени, ведь оно и так без остановки эхом отдается у него внутри. — Он прислал цветы на открытие и потопил мой имидж. Все думают, что это он меня содержит.

— Все, что люди видят в тебе — это не твое, это их, — пожимает плечами Фукушу. — Они вольны думать, что угодно, Юнги. Ты никогда не будешь идеальным, более того, быть идеальным — пресно. Будь собой, как и был до этого дня. Общество любит принижать заслуги женщин, ты мужчина, но ты почувствовал это на своей шкуре, увидел, каково это — усердно стараться, но при этом люди все равно будут искать или твоего папочку, или твоих богатых родителей, словно ты сам ни на что не способен, — кривит рот мужчина. — Но в то же время сколько женщин не сломалось, сколько из них сегодня занимают и должности, и возглавляют свои компании, и вдохновляют других? Они не перестали делать то, что хотят, и добивались, потому что им наплевать на мнение общества об их пути. Они знают, как они сюда добрались, и это самое главное. Бери пример с лучших и не позволяй отравлять твой мозг.

— Слушать тебя — всегда удовольствие, — выдыхает Юнги. — Но моя проблема в том, что я все подпускаю близко к сердцу.

— И делаешь плохо только себе, — усмехается Фукушу. — Легче хоть стало?

— Да, стало, потому что есть любимое дело, и я получаю не только деньги, но и удовольствие. Забыл ли я его — нет, — слабо улыбается Юнги. — Могу ли представить себя с кем-то еще — нет. Рассчитываю ли на счастливую личную жизнь — нет. Большую часть дня я здесь или в Бальтазаре, и мне хорошо, я в работе, но когда я остаюсь одни, он просыпается во мне, и, боюсь, это мне на всю жизнь.

— Ты доказал себе, ему и всем недоброжелателям, что ты сильный, что тебя не сломать, — накрывает его руку ладонью Фукушу. — И с этим ты справишься.

— Доказал, но иногда мне хочется просто исчезнуть, бросить все и пропасть, — смотрит на него с грустью Юнги. — Я словно потерял вкус жизни, и, возможно, это из-за усталости, но ты даже не представляешь, как сильно я хочу не быть. Сменить имя, место жительства, никого не знать, начать все с нуля, но мы ведь всюду тащим и себя. Как думаешь, чувства никогда не проходят?

— Не у того ты спрашиваешь, — вздыхает Фукушу. — Наши чувства были мертворожденными, но все равно горят ярче всех живых, и у нас, как в принципе у тебя с твоим, никогда не было одной только любви. Это безумный коктейль из обиды, злости, с щепоткой ненависти, которые он растворял в любви. Я тебе сочувствую, но помочь не могу. Никто не может. Только ты сам способен.

— Так месть, о которой ты мне тогда говорил, она, получается, сделала тебя несчастным? Точнее, она ничего не исправила? — спрашивает его Юнги.

— Она была всем, что у меня осталось, — говорит Фукушу, смотря сквозь него. — Мой единственный способ доказать, что я есть, и я могу постоять за себя. Ты не поймешь, пока сам не окажешься на грани. Месть нас уравняла. Это удивительно, что, отомстив ему, насладившись его падением, я смог принять простую истину, что без него я не могу. Поэтому я и говорил тебе о мести. Я не понимаю людей, которые прощают, оправдывая это любовью, кровными узами, долгом. Прощать за боль нельзя, ее нужно возвращать. И только вернув ее, ты осознаешь, была ли это любовь, ведь испытание болью показывает, есть ли вам, за что бороться.

— Ты это осознал? — широко раскрыв глаза, смотрит на него Юнги.

— Я осознал, что в целом мире он единственный, кто достоин как моей любви, так и ненависти, — разбито улыбается Фукушу, заглядывая в телефон, который оповещает о сообщении. — Он пишет, «моя камелия, твои два дня затянулись на четыре». Он никогда не напишет «скучаю» или «люблю», мы кормим нашей ненавистью чертей в аду, мы своих чувств не признаем, но воздухом, которым не дышит второй, дышать не будем. Мы умрем с ним в один день, Юнги. Так бывает, что тебе в этом мире выдается только один человек, и разбей голову о стены, этого не изменить, — качает головой. — Я не могу его потерять, мне нельзя, иначе, я потеряю и себя. Попробовав однажды бороться с чудовищем, я сам превратился в такого. Но сейчас я свободен, во мне не осталось обиды и злости, потому что я отомстил. Потому что я сделал ему так больно, что он, человек, имя которого пугает всю страну, смотрел мне в глаза и плакал. Я протащил его через ад, будучи уверенным, что меня не простят, что от чувств ничего не останется, но он продолжал и продолжает подбрасывать дрова в их огонь. Так какие еще доказательства мне нужны?

— Тогда почему вы не говорите друг другу, что любите? — выдыхает заслушавшийся Юнги.

— Мы говорим друг другу, что ненавидим, — улыбается Фукушу. — То, что любим, мы доказали тем, что подарили друг другу прощение. Поверь, нет доказательства более высшего. Я простил его за то, что он сделал с моей жизнью, отомстив. Он простил меня, потому что любил. Интересно, простил бы тебя твой? Любит ли?

— Я не собираюсь ему мстить, мне и нечем, — нервно усмехается Юнги.

— Тогда ваши чувства были бессмысленными, — скрещивает руки на груди Фукушу. — Если все так и закончится холодной войной, где вы по разные стороны баррикад, ты не найдешь покоя. Человеческая натура жаждет последней точки, иначе всю жизнь можно прожить в муках. Тебе нужен этот «конец» в вашей книге. Тебе нужно оплатить той же монетой, потому что ты не сосуд для боли, которую он вливает в тебя. Отдай ему ровно половину, не больше, не меньше. Пусть он в ней захлебнется, и если после того, как выплывет, он будет искать тебя, чтобы задышать, уткнувшись в твое плечо — он достоин и прощения, и твоей любви. Если же он постарается снова вернуть эту боль тебе, ставь точку и прими уже, что вы не умрете в один день, он, как минимум, без тебя точно проживет.

— Это уже какие-то нездоровые чувства, даже одержимость, — опускает глаза Юнги.

— Возможно, это потому что других чувств и не существует. Нет ничего здорового в самом понятии чувств, на то они и чувства, то, что не поддается контролю, — говорит Фукушу. — Я не приемлю тех, кто прощает, а потом до конца жизни бьет этим прощением по голове партнера, мол, такое одолжение сделал, да и партнер не исправляется, ведь его разок простили, могут еще раз. Такие чувства обречены. Также я не приемлю чувства, которые можно легко заменить, ведь мы с тобой знаем, Юнги, что когда встречаешь равного себе по силе и духу, всех остальных будешь сравнивать только с ним. Любовь — это поле битвы, где главное оружие — боль, так вооружайся до зубов. Отдавай ровно столько же, сколько получаешь. И вы покинете это поле или держась за руки, или нет.

— Болью я накормлен до отвала, — мнет свои пальцы под столом Юнги, который не понимает, почему из-за простого диалога у него глаза на мокром месте. — Я не могу его простить, и, что делает мне еще больнее, это то, что я не смогу его забыть. Я понимаю, что нам вместе не быть, но я продолжаю любить его, Фукушу. Я люблю его отчаянно, безумно сильно. Самое тяжелое, это то, что я ушел, любя. Ведь это очень больно — самому вырвать свое сердце и закопать его под суетой, заботами, а оно все там же, бьется, светится одним именем. И пусть ты сто раз прав насчет мести, но я трус. Я бы не хотел проверять и знать его истинные чувства. Я не хочу принимать то, что он меня не любит. Не любил. Ведь если это правда так, то у меня не останется даже прошлого, за которое я так отчаянно держусь.

— Прилетай в Киото, познакомлю тебя с моим мужем и сыном, покажу тебе красоту страны, которую я полюбил, потому что ее любит мой малыш, — подбадривает его Фукушу. — Мне больно видеть тебя таким, потому что в тебе я вижу себя прошлого и хорошо понимаю, как ты себя чувствуешь. У меня никого не было, у тебя есть я, и если понадобится, мой Дракон щелкнет пальцами, и все твои обидчики просто исчезнут.

— Ты угрожаешь Чонгуку? — смеется Юнги.

— Я угрожаю, но Рю угрожать не умеет, он действует, поэтому, надеюсь, твой образумится, и ты будешь в порядке, — подмигивает ему Фукушу.

Юнги очень любит с ним общаться, поэтому, когда приходит время прощаться, он долго обнимает Фукушу, обещает навестить его в Японии. Помимо всего, Юнги полностью закрыл свой долг японцу и наконец-то почувствовал облегчение. Фукушу о деньгах никогда не спрашивал, но на Юнги этот долг давил, и теперь он может быть абсолютно свободным.

<b><center>***</center></b>

Трэвис открыл онлайн магазин украшений и назвал его «fckdalux». Он наконец-то смог бросить все свои подработки и теперь полностью концентрируется на украшениях. Свою самую нашумевшую коллекцию с маками, на которую его вдохновил друг, он назвал «amapola». В будущем Трэвис мечтает начать работать уже с драгоценными металлами, но до этого пока далеко. Юнги комфортно с ним, и несмотря на возможность отделиться, оба решили продолжать жить вместе. Два трудоголика, по уши влюбленные в свою работу, не могут напрягать друг друга. Минхао по-прежнему холоден с Юнги, и последнего уже нервирует такое поведение мужчины. Ему очень хочется, чтобы Минхао сорвался и уже высказал ему все, что так усердно держит за зажатыми зубами, но тот пока выбирает холод и игнорирование. Сегодня Юнги заканчивает смену раньше, так как вечером он в числе приглашенных на прием известного столичного ресторатора. Юнги бы не пошел, провел бы время в «Магнолии», но Сокджин, который сейчас полностью ушел в пиар ресторана, настаивает, что это хорошая возможность продолжать делать себе рекламу и налаживать связи. Юнги слушается, потому что советы Сокджина в бизнесе, как показывает практика, всегда рабочие. Одно радует, что Элиот, который покидать страну не торопится, тоже будет там, а значит, Юнги не будет скучно. Они даже договариваются встретиться и поехать вместе. Юнги убирает форму в шкафчик, поправляет волосы и видит вошедшего в комнатку Минхао.

— Опять уходишь? — скрестив руки на груди, спрашивает мужчина.

— Я говорил вам, что на ужин пойду, надо подготовиться, — отвечает Юнги. — Если есть важный гость, я останусь и поеду уже отсюда.

К Минхао часто приезжают люди из правительства, и еду им он поручает обычно только Юнги.

— Можешь идти, — собирается покинуть комнату явно недовольный шеф.

— Почему вы так холодны со мной? — не сдерживается Юнги. — Вы словно меня не видите.

— Тебе так кажется, — отвечает мужчина и исчезает в коридоре.

Расстроенный после диалога с ним Юнги берет такси до отеля Элиота, а оттуда они уже вместе едут на ужин. Сегодня в ресторане отеля собрались сливки общества. Тут можно увидеть политиков, звезд шоу-бизнеса, меценатов и инфлюэнсеров. Юнги прекрасно выглядит в синей рубашке и черных брюках. Он больше не трогает длину волос, и, воспользовавшись тем, что они уже достигают плеч, свободно их уложил. Юнги успевает выпить бокал шампанского, пообщаться с известным кондитером, у которого он делает закупки, так как сам еще кондитера не нашел, и замечает Чонгука. Чонгук проходит в зал в компании роскошной брюнетки, и Юнги точно ее уже где-то видел, но сейчас вспомнить не может. Сейчас в нем бурлит самое ядовитое из всех чувств. Чонгук его не видит, здоровается с другим депутатом, девушка все ближе к нему, что-то шепчет. Юнги не моргает, он пытается через движения прочитать, что между этими двумя. Чонгук слушает девушку, потом его рука легонько касается ее плеча, Юнги отворачивается. Колит прямо в груди, симптомы как у невралгии, одно резкое движение, и можно услышать хруст грудной клетки. Юнги не врач, диагнозы ставить не умеет, но он тот, кто любил и любит, и прекрасно знает, что эти спицы, пронзающие его ребра — ревность. Каждый вдох — это попытка отстроить себя заново, каждый взгляд на него и девушку — лавина, сносящая его подготовку. Его глаза наполняют слезы, хочется взвыть от боли, источника которой нет, не должно быть. Между ними месяцы предательства и боли, проклятия и обиды, между ними один только мрак, и должно было уже переболеть, должно было отпустить, но и с места не двинулось. Так и сидит в нем, переворачивает спицы, смотря прямо в глаза, глубже вонзает. «Кроме мести у меня ничего не осталось», — вспоминает слова Фукушу парень. У Юнги и ее нет.

— Слишком много разговоров ни о чем, — подходит к нему Элиот, своим голосом вырывает его из пучины бурлящих чувств. — Думаю, можем уйти пораньше и в нормальном месте поесть.

— Да, согласен, — машинально отвечает Юнги, продолжая сверлить взглядом затянутую в черную ткань спину. Теперь Чонгук что-то шепчет ей в ухо, отсюда не видно, но он точно касается ее губами, пропитанного ревностью Юнги не переубедить.

— Красотка, правда? — замечает его взгляд Элиот. — Но она не только красива, еще и очень умна. Имел возможность познакомиться с ней в Ницце, с тех пор, когда сюда приезжаю, мы ужинаем вместе. Очень интересный собеседник.

— А кто это? Тоже из нашей сферы? — перестает рассматривать пару Юнги.

— Твой знакомый ее не представил тебе? — приподнимает брови Элиот.

— Я с Чонгуком особо не общаюсь, — бурчит Юнги.

— Камилла — дочь вашего уважаемого министра юстиции и глава бьюти компании, — берет с подноса стакан воды Элиот. — Они то ли помолвлены, то ли собираются. Я особо не в курсе, надо у Камиллы уточнить.

Юнги прислоняется к стойке и ставит на нее бокал, который чуть не выскользнул из его пальцев. Элиот что-то говорит, Юнги ловит отдельные слова, сложить в предложение не может, он просто смотрит на Чонгука, и перед глазами горит «помолвлены». Шум в ушах нарастает, кажется, у него лопнут перепонки, хотя вполне возможно, что это давление. На работе недавно было почти то же самое, ему резко поплохело, а потом оказалось, что давление подскочило. Это все стресс и нагрузки, но сейчас это не то, и не другое. Сейчас это Чонгук, который помолвлен. Юнги подташнивает, он бурчит извинения Элиоту, собираясь срочно покинуть это место, пока его не вывернуло прямо перед гостями, и ловит взгляд Чонгука. Мужчина явно удивлен его увидеть, Юнги успевает прочитать это в его взгляде, но тот сразу же меняется, потому что Чонгук видит и Элиота, и, оставив девушку, идет к ним. Юнги точно вырвет, и прямо на него. Чтобы позорно не пуститься в бег, он снова прислоняется к стойке, старается глубже дышать и смотрит на подошедшего мужчину.

— Рад тебя видеть, — обращается к парню Чонгук, Элиота словно и не существует.

— Не могу сказать то же самое, — Юнги чудом удается выдать это.

— Ты в порядке? — хмурится Чон, заметив его бледность и бегающий взгляд.

— Мне кажется, я отравился, — «ревностью».

— Ты здесь и не ел ничего, — говорит Элиот.

— Я отвезу тебя в больницу, — берет парня под локоть Чонгук.

— Нет, не хочу, не надо, — двигается в сторону Элиота Юнги. — Это просто отравление, поеду домой.

— Я настаиваю, — сверлит Элиота недобрым взглядом Чон. — Я его со школы знаю, думаю, мы с ним ближе, так что позвольте, — подталкивает Юнги к выходу, и тот с виной смотрит на Элиота. Юнги не может закатить скандал на приеме, лишь бы не привлекать еще больше внимания тех, кто охотится на его несуществующего благодетеля, но как только эта чертова дверь за ними закроется, он заставит Чонгука пожалеть о своем предложении.

— Руку отпустил, или вернешься к своей красотке с фингалом, — рычит Юнги, когда они оказываются на улице.

— Тяжело считать кого-то красивой после того, как я увидел тебя, — Чонгук убирает руку и ждет, пока подгонят автомобиль.

— Перестань, не скромничай, ты, небось, уже со всем городом погулять успел, — в Юнги эта ревность уже пенится, туманит разум и срывает фильтры на слова, которые он не должен произносить, и чувства, которые не должен чувствовать.

— Я не приемлю измен с твоей стороны, с чего ты взял, что они позволительны мне? — хмурится Чонгук.

— Опять ты об этом, — закатывает глаза Юнги. — Нас с тобой нет, и ты волен спать, с кем хочешь. Лапшу мне на уши не вешай.

— Я не хочу, — осторожно убирает прядку с его лба Чонгук. — Я не могу. Меня интересуешь только ты, для всех остальных я слеп. Я могу простить тебе измену, Юнги, но себе я ее не прощу, поэтому, пожалуйста, не оскорбляй меня даже мыслями о том, что я могу касаться кого-то, кроме тебя. Вместе мы или нет, но ты мой, а я всегда буду только твоим.

Юнги ему не верит. Его воспаленное сознание отравлено картинами, которые он видел в зале, и он даже слушать его не хочет. Более того, Юнги убежден, что обманувший одни раз, сделает это снова. Совсем недавно Чонгук так же пристально смотрел ему в глаза и также уверенно лгал. С Юнги достаточно.

— Я хочу домой, — устало говорит Юнги и ищет глазами такси.

— Ты болеешь, и я не дам тебе уйти одному, — подняв руку, привлекает внимание въехавшего на парковку шофера Чонгук. — Я сейчас не могу видеть тебя, потому что загружен, но это не значит, что я тебя забыл. Я получу все, чего хочу от этой страны, и потом даже она между нами не встанет.

— Держи в курсе, — делает шаг от него Юнги, но Чонгук ловит его за локоть и сажает в автомобиль. — Ты не сядешь или, клянусь, я закачу скандал, — сжимает зубы парень, и Чонгук, поручив шоферу довезти его до дома, провожает автомобиль взглядом. Чертов мальчишка упертый как никто. Завтра с утра Чонгук поедет к нему и проверит, чтобы тот был в порядке.

Юнги доползает до спальни и, упав на кровать, тянет к себе подушку. Его тошнит, Трэвис заваривает ему чай с лимоном, хлопочет, но парень ничего внятного ему не рассказывает. Юнги не хочет злить Трэвиса и говорить ему, почему он так сильно расстроился. Озноб и тошнота понемногу отступают, он заверяет Трэвиса, что все в порядке, и он попытается уснуть, и, выпроводив его за дверь, выключает свет. Сна ни в одном глазу, он снова и снова думает о девушке, сгорает от любопытства, хочет узнать, кто она Чонгуку, и делает то, что не доводило до добра ни одного влюбленного — ищет ее в интернете. Камилла и правда личность очень известная, на ее блог подписано около трехсот тысяч человек, и, как оказалось, ее магазины косметики Юнги видел в городе. Ни в чем не виновная девушка настолько сильно раздражает его, что он не может смотреть на ее фотографии, и, что хуже, не может найти в ней изъянов. Поняв, что он делает себе только хуже, он открывает контакт Тэхена и пишет единственному, кто, возможно, его понимает.

— Как ты справился?

— Я не справился.

Юнги убирает телефон под подушку и, уставившись в окно, пытается заснуть.

<b><center>***</center></b>

Чонгук знал, что его ждет стремительный рост в политической карьере, учитывая, сколько он в себя вложил, но не подозревал, что все пойдет так быстро. После выборов в Национальное собрание он не пропускает ни одно мероприятие государственной важности. Его присутствия требует сама же правящая верхушка, которая хочет иметь в своих рядах молодого и перспективного члена. Благодаря бизнес связям Чонгука он уже привлекает в страну иностранный бизнес, и по слухам, которые до него доходят, он, возможно, и правда в ближайшие два года сможет заменить действующего министра транспорта. Все это замечательно, но в то же время это еще больше отдаляет его от его любимого, потому что Чонгук, который очень сильно устает, не может срываться к нему, чтобы в результате усталости не дойти до конфликта. А конфликт точно будет, потому что Юнги все еще отказывается его слушать. Ни Юнги, ни мама не знают, что Чонгук так сильно рвется в политику не только из-за желания достичь новых высот. Чонгук изначально видел себя в верхах, но тогда ему хотелось всего этого, чтобы облегчить ведение своего бизнеса и заставить эту махину работать на себя, без излишней бюрократии и откатов, которые ему приходится проходить. Сейчас ему нужно не просто в парламент, ему нужно подняться выше, стать тем, чей голос оглушит голоса остальных. И этого он хочет из-за Юнги. Чонгук, несмотря на их расставание и нынешнее положение дел, ни на минуту не прощается с надеждами на то, что они будут вместе. Быть вместе с другим мужчиной в этой стране, если ты известен в бизнес кругах и, тем более, относишься к политике — невозможно. Чонгук не хочет пачкать Юнги и делать то, что делает парочка министров, члены парламента и люди из президентского аппарата — держать любимого мальчика на стороне. Даже если убрать тот момент, что Юнги сам на такое не пойдет, Чонгук бы и не предложил, они всегда должны быть на равных. Он хочет быть с ним и видит себя только рядом с ним. Поэтому Чонгук получит все, что хочет от этой страны, а потом уже посадит Юнги рядом с собой, и всем остальным в его окружении придется это принять. Всегда есть тот, чье слово перечеркивает слова остальных — Чонгуку нужно стать именно им. Сейчас у него нет возможностей для этого, но со временем они появятся. Почти все в этом мире можно решить деньгами и властью, и это Чонгук осознал еще когда его ни в чем не виновного отца заковали в наручники.

Сегодня Чонгук приехал к маме, чтобы впервые за пять дней увидеть свою девочку. На дворе поздняя ночь, и пусть он знает, что Принцесса уже давно спит, он поднимается к ней в комнату и кладет на подушку девочки плюшевого динозавра, которого купил еще вчера. Принцесса открыла в себе новую любовь, она теперь собирает игрушки с динозаврами, и даже рассказывала дяде на днях, что Юнги читал ей книгу про них и учил их различать. Чонгук оставляет поцелуй на лбу Принцессы и спускается вниз в гостиную. Исабелла, которая уже готова ко сну, ждет, чтобы снять с лица тканевую маску, а Тэхен, подобрав ноги под себя, сидит в кресле и рисует на планшете новое платье. Чонгук ставит ногу на последнюю ступеньку и тянется за зазвеневшим мобильным в кармане. Он удивляется, увидев номер Хосока, и, подумав пару секунд, отвечает. Исабелла замечает, как бледнеет сын, а услышав «ты в порядке?» от него, и вовсе хватается за сердце.

— Что случилось? — подходит к нему обеспокоенная женщина, а Тэхен поднимает голову от планшета.

— Хосок попал в аварию, — выпаливает Чонгук и, убрав телефон, быстрыми шагами идет к двери. Чонгук до нее не доходит, оборачивается на шум упавшего на пол планшета и смотрит на брата.

— Он жив? Он в больнице? — с трудом стоит на сгибающихся ногах Тэхен.

— Он жив, на трассе пятьдесят, сам мне звонил, оттуда вас наберу, — Чонгук не в состоянии думать и выбирать слова, ему срочно нужно поехать туда, увидеть друга. Хосок сказал, что разбил автомобиль, но Чонгук, зная Хосока, который любит не договаривать, сомневается, что пострадал только ламборгини.

— Я за ним, — срывается за курткой Тэхен, по пути сшибает напольную фазу, замирает рядом с ней, не может сфокусироваться и вспомнить, чего он хотел.

— Держи, — протягивает ему куртку напуганная его резко поменявшимся состоянием Исабелла. — Сынок, он жив, он сам позвонил Чонгуку. И мы сейчас поедем за ним, только шофера позовем.

<b><center>***</center></b>

Чонгук еще издалека видит помятое ограждение и разбитый ламборгини, и, только подъехав вплотную, кажется, впервые после звонка делает вдох. Хосок стоит, прислонившись к мокрой после прошедшего ливня машине, и жмурится из-за света фар, падающего прямо в глаза. Чонгук выключает мотор и, выскочив из гелендвагена, бросается к другу.

— Как ты? Где еще раны? — осматривает его залитое кровью лицо Чонгук, проверяет ноги и руки.

— Чонгук, — еле шевелит губами Хосок, которому тяжело опираться на левую ногу.

— Ты вызвал скорую? — достает телефон Чонгук, только сейчас заметив неестественную позу мужчины, и набирает службу спасения.

— Чонгук.

— Все будет хорошо, Джей, все будет замечательно, — называет место аварии в телефон Чонгук, а потом тянет на себя мужчину и крепко обнимает. — Ты чертовски сильно напугал меня.

— Чонгук, мне очень плохо, — зарывается лицом в его плечо Хосок, и Чонгук, почувствовав, как его колошматит, крепче сжимает объятия.

— Где у тебя болит? — Чонгук, которого пугает его тон голоса, пытается согреть насквозь промокшего друга. Чонгуку страшно, потому что таким сломленным Хосока он никогда не видел, и дело вовсе не в аварии и в возможных травмах, дело в чем-то другом.

— Я больше не могу, Чонгук, — не поднимая голову, прерывисто говорит Хосок, которому словно не хватает воздуха, и Чонгук понимает по дрожи в его голосе, что он плачет. Впервые за все время, что они знакомы, потому что даже будучи ребенком Чон Хосок своих слез никому не показывал. Он цепляется пальцами за пиджак друга, зарывается лицом в плечо, держится так, будто отпусти он Чонгука, и земля из-под ног уйдет. Чонгук не знает, как ему быть, что сделать, как помочь тому, кто словно бы пропитан этим отчаянием насквозь, и только крепче обнимает, надеясь, что его объятия говорят то, на что он слов не нашел. Они так и стоят на пахнущей машинным маслом и дождем улице, вцепившись в друг друга намертво, как и много лет назад, во дворе школы после очередной драки. Одни против всего мира, два подростка, которым пришлось слишком рано повзрослеть. Две родственные души, которых кроме друг друга никто в этой вселенной не поймет.

— Прости меня, Джей, — продолжает гладить его по спине Чонгук, проглатывает собирающийся в горле комок. — Прости меня, что не смог стать тебе братом, который бы такого не допустил. Я видел, как тебе плохо, но злость и гордыня не дали мне с тобой поговорить, — обхватывает ладонями его лицо. — А если бы ты погиб? Как бы я жил, зная, что увидев тебя в последний раз, был так холоден к тебе, что не рассказал, как я не могу без тебя рядом, что ты правда мой брат.

— Я все потерял, Чонгук, — отстраняется Хосок и, поморщившись от боли в ноге, прислоняется к машине. — Я потерял тебя, Тэхена, ребенка, и... — делает паузу, не в силах контролировать парализующие горло спазмы. У него дрожит челюсть, в глазах черная дыра, и вокруг него расширяется эта пугающая отстраненность. Чонгуку кажется, что Хосок в этой аварии и правда разбился, пусть видимых глазу физических повреждений нет, тот, кто сейчас стоит перед ним — не его пример, защита, эпитома силы. Этот Хосок сломлен, и так поздно настигнувшее Чонгука осознание теперь ломает и его самого.

— Ты не терял меня. Ты никогда меня не потеряешь, — с трудом формирует предложения Чонгук, которому очень страшно за друга.

— Я сам во всем виноват, я знаю, но знание не облегчает мое состояние, — трет лицо Хосок и срывает свежую корку с раны на брови. Кровь снова начинает течь вниз по лицу, Чонгук достает из машины салфетки и передает ему. Он становится рядом, ищет глазами мигалки, которых все еще нет, и не понимает, почему скорая так долго добирается.

— Я испугался, — прикусывает губу Чонгук, который сам пережил потрясение. — Сукин ты сын, Джей, — собирается толкнуть его в плечо, но быстро понимает, что тот и так пострадал.

— Ты плачешь? — усмехается Хосок, смотря на друга.

— Я тебе лицо сломаю после того, как это заживет, — достает из кармана сигареты Чонгук.

— Я ведь идиот, Чонгук, ты имеешь право бить, сам подставлю, — берет у него сигарету Хосок и, прикурив, медленно рассказывает все, что произошло за эти дни.

Они никак не доедут, Тэхен уже изгрыз все пальцы, продолжает барабанить по сиденью впереди, чтобы торопить шофера, который и так несется на максимальной скорости. Он понимает, что если бы Хосок был не в состоянии, он бы не позвонил брату, но с другой стороны, он думает, что Чонгук лжет, что звонил не Хосок, а полиция. Тэхен не верит, что все хорошо, учитывая, как испугался Чонгук. Они скрывают правду от него, они пытаясь его защитить, делают ему только хуже, и Тэхен им этого не простит. Все страдания, обиды, боль — все, что Тэхен чувствовал, когда слышал его имя, испаряются. Ему кажется, что он до этого момента ничего о боли и не знал. После их разрыва он думал, что ему выдана самая большая доза, и он никогда окончательно не оправится, но, оказалось, что он ошибался. Эта боль другая, она началась с обледеневших вмиг ног, поднялась наверх, сковала во льды его сердце, и если там впереди его ждет новость, которую никто из живых о своих любимых слышать не хочет, он осыпется на землю раздробленными льдинками. Она доводит его до немой истерики, Тэхен прижимает ладонь к губам, лишь бы не завыть, потому что за окном одна тьма, которая, возможно, все, что отныне будет видеть Хосок. Тэхену не нужно «вместе навеки», все, что ему нужно — это чтобы тьма рассеялась, а тишину оглушил его голос. Тэхен не чувствует, как его обнимает мама, не слышит, что она нашептывает, он ныряет с головой в свое отчаяние, в котором еще чуть-чуть, и задохнется, и цепляется за свет мигалок, уже виднеющихся вдалеке. Проехать дальше из-за полицейских автомобилей им не удается. Чоны выскакивают из автомобиля, но преградившие им путь полицейские просят оставаться за линией. Тэхена так сильно трясет, что Исабелле приходится сжимать его в своих объятиях, лишь бы парня не растащило на куски. Людям порой не нужно видеть, чтобы понять, что они потеряли. Первым это им нашептывает чутье, которое редко подводит и которое прямо сейчас убивает ее сына. Скорая, судя по всему, приехала только что, место аварии полностью оцеплено, и как бы Тэхен ни старался, он ничего не видит в этой тьме.

— Вам туда нельзя, — повторяет полицейский, но Исабелла хватает его за шкирку и, притянув к себе, рычит:

— Там мои сыновья.

— Вы применяете силу к полицейскому...

Договорить мужчина не может, потому что подходит второй и, подняв ленту, пропускает Исабеллу.

— Он пойдет со мной, — протягивает руку Тэхену женщина и, крепко сжав ее, ведет его за собой. Возможно, то, что Тэхен увидит, убьет его, но Иса не может оставить его здесь сходить с ума. Неведение порой ломает куда сильнее. Исе самой нелегко, ее пугает одна только мысль, что Хосока больше нет.

Первым Тэхен видит ламборгини, точнее, то, что осталось от явно уменьшившейся в размерах машины, въехавшей в ограждение. Он надежду не теряет, вспоминает все те ролики, где из полностью обезображенных машин выходили невредимые люди, и успокаивает себя. Надежда — все, что у него есть. Сегодня он надеется не на счастливую жизнь с ним, он готов обменять всю свою на него. Он надеется, что Хосок выживет, что продолжит жить с ним в этом городе, заниматься своими делами, и Тэхен клянется всем силам, обещает им, что если они вернут Хосока, он больше никогда не позволит себе и мысли быть с ним, он не будет плакать, страдать, мечтать о нем. Он окончательно все примет и отойдет, пусть только Хосок будет в порядке. Нельзя так сильно любить человека и пережить его. Это самое страшное наказание для любящего сердца. У Тэхена в голове не укладывается, как вообще такое возможно, как люди переживают. Его мама ведь не пережила, но она есть, она вырастила детей от своей любви, сделала целью их месть — не важно, она нашла, зачем ей жить, но Тэхен не найдет. Вся его жизнь строилась только вокруг одного имени, даже расставшись, начав учиться жить без него, он посвящал все ему и засыпал с мыслями о том, что он делает. Тэхен не сможет жить, зная, что Хосок под землей, он такое не потянет. Он цепляется за маму, как единственную связь с реальностью, маленькими шажками подходит ближе и знает, что скоро все закончится. Он увидит Хосока, и то, что он увидит — решит, что останется от Тэхена, останется ли? И Тэхен видит — Хосок сидит на обочине, ему уже наложили повязку на лоб и просят сесть в автомобиль скорой. Чонгук стоит рядом, над чем-то смеется. Тэхена так резко отпускает напряжение, что он пошатывается, Исабелла не успевает поймать парня, как он, не устояв на ногах, оседает на асфальт.

— Все хорошо, сынок, видишь, он в порядке? — нагнувшись, гладит его спине напуганная женщина, и Тэхен, цепляясь за нее, вновь поднимается. Он делает глубокий вдох, а потом, собрав все остатки силы, еле двигая ногами, идет к нему. Он не видит бегающих туда-сюда людей, не слышит крики полицейских. Тэхен, как и всю свою жизнь, видит только его и дорогу к нему. Хосок, заметив его, с помощью Чонгука поднимается на ноги и, попросив врачей дать ему минуту, хромая, идет на встречу.

— Тэхен, я не хотел, чтобы ты...

Хосок не договаривает, потому что Тэхен сокращает последний шаг между ними и, привалившись к нему, позволяет обнять себя. Он утыкается лицом в его грудь, слушает сердце, которое отвечает и за его жизнь, и всхлипывает.

— Прости меня, что снова заставляю тебя плакать, — шепчет Хосок, который уже даже боли не чувствует. Он обнимает того, кто снимает ее одним своим появлением. — Прости, что делаю тебе больно одним своим существованием, — целует в висок, не хочет отпускать.

Чонгук так и стоит рядом, не нарушает их объятия, оправдывается перед матерью, что не позвонил снова, пока они в дороге, и сам не брал трубку.

— Ему надо в больницу, мы должны его проверить, — останавливается рядом врач, и Тэхен нехотя отпускает мужчину.

— Я тебе все-все расскажу Тэ, только больше не плачь, и пока возьми это, — Хосок достает из кармана помятый клочок бумаги и вкладывает в его ладонь.

Хосока сажают в машину скорой помощи, Чонгук с братом и мамой садятся в гелендваген, чтобы тоже поехать за ним, и Тэхен смотрит на то, как ламборгини начинают поднимать на эвакуатор.

— Спасибо, что сберег его, — одними губами говорит превратившемуся в груду железа автомобилю.

— Видимость плохая была, потерял управление, алкоголь, — обрывками доносится до парня диалог брата и матери.

— Он никогда не садился за руль выпившим, как он мог такое сделать? — недоумевает женщина.

Тэхен, в котором на смену напряжения пришло резкое опустошение, прислоняется к дверце и с трудом держит веки открытыми. Ему нельзя отключаться, у него дело чрезвычайной важности. Как только Хосока осмотрят, он зайдет к нему и скажет, что с болью от его потери не справится. Хосок должен знать, что Тэхен слаб перед их чувствами, что там, где дело касается его, он абсолютно беспомощный. Может, тогда этот вечно угрюмый мужчина будет себя беречь. Может, хотя бы ради Тэхена больше на такой риск не пойдет. Тэхен вспоминает о бумажке, которую убрал в карман, достает ее и открывает:

«Буду любить тебя до последнего вздоха. Прости, что не поел с тобой мороженое. Джей».

— До последнего вздоха, — шепчет Тэхен и прикрывает веки. У них по другому и быть не могло.