Ничто не вечно под луной
Юнги так и стоит у ворот, зажав в руке телефон, продолжает ждать того, кто ему не перезвонил, и не сразу реагирует на приехавшего Сон Минхека, который занимался делами отца в его дочерней компании. Юнги не удивляется тому, что в такой тяжелый момент все его мысли рядом с Чонгуком, ведь для него этот мужчина не просто влюбленность. Чонгук — тот, кто помог ему поверить в себя, поддерживал его стремление самореализоваться, а самое главное, давал ощущение безопасности. Юнги думает о нем прямо сейчас, потому что ему страшно. Если бы только Чонгук снял трубку, дал ему услышать свой голос, который способен рассеять этот страх и позволить прочувствовать почву под ногами. Но телефон молчит, а страх в Юнги разрастается.
— Тебе нужно поехать со мной, — осторожно берет его под локоть подошедший Минхек.
— Мне нужно узнать, что происходит, — рассеянно говорит Юнги, продолжая смотреть на снующих туда-сюда людей.
— Я все тебе расскажу по дороге, обещаю, — подталкивает еле двигающегося парня к автомобилю Минхек и сам садится за руль.
— Что происходит, дядя Минхек? — выпаливает Юнги, как только автомобиль двигается. — Кто все эти люди? Почему отец и Сокджин задержаны?
— Все очень плохо, — честно отвечает Минхек, выруливая на главное шоссе. — Судна отца, которые занимались перевозками товаров, подозревают в транспортировке наркотиков. На борту вашего корабля «Кинан» нашли кокаин, и сейчас под следствием все ключевые люди компании.
— Этого не может быть, — отказывается верить в услышанное Юнги. — Мой отец никогда не нарушал закон.
— Нарушал, Юнги, — тихо говорит Минхек. — Судебное разбирательство будет длиться годы, и, может, мы сможем выйти из него с минимальными потерями.
— Это все неправда, — качает головой парень, в котором данная информация не умещается. — Я сам работал в компании, пусть и неофициально, я видел, чем мы занимаемся.
— Как я понял, ваши судна использовались, как перевозчики картеля долгие годы, и проблем никогда не было, потому что в пограничной службе и в таможне сидели свои люди, но кто-то установил таймер, и бомба уже взорвалась, — рассказывает Минхек. — Твоему отцу светит более десяти лет, но Сокджина еще можно спасти, учитывая, что он не участвовал ни в одной из операций и нигде не проходит.
— Но как? — у Юнги от услышанной информации биты сердца в уши отдают. — Даже если это все правда, как мой отец мог перевозить кокаин столько лет и не попадаться, а тут резко его поймали? Это похоже на подставу, может правительство само это сделало? — не теряет надежду парень, который пусть с отцом и не ладил никогда, не может смириться с тем, что он преступник.
— Дропшифтинг — они сбрасывали кокаин в море, а ваши партнеры из картеля вылавливали мешки, — объясняет Минхек. — В этот раз сбросить ничего не успели, потому что на борту были следственные органы, которые работали под прикрытием.
— За это ведь арестовали отца Чонгука, — выдыхает Юнги, смутно вспоминая арест Джехе.
— Ты не под подозрением, вас пасут много лет, и про тебя все знают, поэтому не бойся, тебе ничего не грозит, — пытается успокоить его Минхек. — Но все ваше имущество конфисковано, и счета всех членов семьи заморожены. Боюсь, тебе придется выживать, как можешь.
— Я хочу увидеть мою семью, — твердо говорит Юнги, все еще надеясь, что это чья-то плохая шутка.
— Увидишь, туда я тебя и везу.
— А Сокджин? — спрашивает парень. — Он ведь не виноват, почему его тогда не отпускают?
— Он все равно будет проходить по этому делу, и пока он под следствием. Мы добиваемся, чтобы его выпустили под залог, — говорит Минхек. — Но с отцом это не пройдет, прокуратура уже выслала ходатайство на запрет залога для него. Там речь о тоннах кокаина, Нагиль, как перевозчик, может никогда не выйти.
— Это кошмар какой-то, — трет лицо Юнги. — Сделайте все, умоляю, найдите лучшего адвоката, вытащите хотя бы Сокджина. У нас есть деньги, мы заплатим... — осекается.
— Да, Юнги, у вас нет ни цента, и даже если залог для Сокджина установят, там будет сумма, которую вам уже не потянуть, — тихо говорит Минхек и заезжает в участок.
Юнги еле на ногах стоит, пока Минхек все решает в приемной, нервно поглядывает на телефон, но сам никому больше не звонит. Чонгук так и не перезвонил. Он объявится позже, скажет, как и всегда, что был занят, но в этот раз Юнги его не поймет. Он буквально сходит с ума эти два часа, его бросает из одной истерики в другую, ему страшно так, как никогда в жизни, а единственный человек, к кому он мог бы прижаться и от кого мог бы получить поддержку, даже не перезванивает. Минхек идет к парню в сопровождении двух мужчин в форме и просит следовать за ними.
— Поговоришь с Сокджином, потом его увезут в место заключения, а мы будем думать, что делать дальше, — говорит ему Минхек. — Отца до суда ты не увидишь.
Юнги как болванчик на все кивает, подходит к камере и, увидев брата, с трудом глотает пытающиеся вырваться слезы. Сокджину сейчас намного хуже, чем ему, поэтому он должен быть сильным ради них обоих, а не усугублять все своими слезами.
— Юнги, — поднявшись с койки, идет к решетке Сокджин. — Как ты?
— Я в порядке, Джин, правда, все нормально, — Юнги, наверное, не так силен, как думал, его голос, выдающий абсолютную ложь, срывается, и парню приходится прятать мокрые глаза. Сокджин поглаживает его сжимающие решетку пальцы, просит не позволять их врагам радоваться его слезам.
— Все будет хорошо, я тебе обещаю, — пытается прибодрить его старший. — Ты не отчаивайся, думай о себе, постарайся жить дальше, а я выйду, и снова будем вместе.
— Как так, Сокджин? Почему ты ему позволил? — утирает рукавом нос Юнги, и брат просит его не болтать лишнее.
— Я не знаю, что происходит, Юнги, — тихо говорит Джин, который все последние часы бьется головой о стену из-за своей глупости. Он ведь видел баснословный доход, задавал вопросы, на которые у отца всегда были заранее подготовленные ответы, но никогда не шел до конца. — Я же не идиот, я бы такое в жизни не допустил, тем более, учитывая, что нас хотели потопить. Жадность закрыла ему глаза, он не остановился, даже когда угроза стала реальной, и в итоге погубил нас всех.
— Что теперь будет? Что мы будем делать? — немного успокаивается Юнги.
— Ты поедешь к тете Чаен и поживешь у нее, к тому времени, может, что и изменится, — говорит Джин. — Я попрошу моих друзей и свекра, тебе помогут с деньгами на первое время, ты не бойся, мы все решим. Они ошибаются, если думают, что нас можно сломать.
— Они? — выныривает из тумана надвигающегося нерадостного будущего Юнги.
— Это они сделали, — болезненно улыбается Сокджин. — Чоны нам отомстили.
— О чем ты? — смотрит на него Юнги. — Это все полиция. Причем тут Чоны? — отказывается даже зацикливаться на этом парень.
— Нет, Юнги, это Исабелла и ее выродок, — качает головой Джин. — Сколько времени уже они нас давят, и вот теперь раздавили. Но это все уже не важно, найди способ жить, и прости, что я не могу тебе помочь.
— Я вытащу тебя, обещаю, — приближается Юнги, который из-за проклятых решеток не может обнять его. — Ты только держись, ладно? Мы оплатим залог, и ты вернешься ко мне.
— Это вряд ли, — уводит взгляд Джин. — Даже если дадут согласие на залог, там будет сумма, которой больше у нас нет. Я попрошу своих друзей, дам тебе имена, ты позвонишь, но все равно переживаю.
Больше им разговаривать не дают, и Юнги, попрощавшись с братом, уныло плетется на выход. Юнги из участка сразу отправляется к тете, и всю дорогу в автомобиле Минхека он, сжав зубы, терпит, лишь бы не начать рыдать снова. Он обязательно иссушит свои слезы и перестанет показывать их другим, пусть сегодня он с этим плохо справляется, но он постарается. Прежде, чем зайти в дом, Юнги снова набирает Чонгука, но телефон мужчины выключен. Сокджин всегда недолюбливал Чонов, и было ожидаемо, что он во всем будет винить именно их, и хотя Юнги, учитывая всю ту нежность между ними, брату не верит, он хочет услышать это от Чонгука. Только Чонгук выбирает молчание, игнорирует его попытки с ним связаться и укрепляет в Юнги сомнения, которые вселил Сокджин.
<b><center>***</center></b>
В любимом итальянском ресторане Исабеллы занят только один столик. Чоны закрыли ресторан, чтобы отпраздновать событие, которому посвятили столько лет своей жизни. За столом вокруг Исабеллы сидят Чонгук, Тэхен, и ее верный помощник Карло. Два кресла все еще пустуют, но Исабелла надеется, что Хосок и Сона тоже вскоре к ним присоединятся. Каждый их тех, кто здесь, и кого ждут — причастен к этой победе.
— Горжусь, — поднимает бокал одетая в синий брючный костюм Исабелла, — это первое, что я хочу сказать сегодня моим детям и моему другу, — кладет руку на плечо Карло. — Мы прошли длинный путь и не сломались. Мы прошли боль и не согнулись. Мы потеряли того, кого нам никто не заменит, но не дали врагам вечность праздновать их победу. Выпьем за нас, за тех, для кого семья важнее всего.
Чонгук смотрит на мать, на губах которой красная помада, любуется ее блестящими от счастья глазами, но его с ней не разделяет. Он продолжает гипнотизировать взглядом телефон с пропущенным звонком на экране и даже не пытается изображать то, что он рад победе. А ведь он должен был. Столько лет он ждал этого, сколько сил приложил ради одной этой ночи, и, добившись всего, в итоге чувствует только отвращение к себе. Да простит его папа, но кто же знал, что его победа будет горчить? Его мальчик скитается в ночи, ошарашенный новостями, боится, может, даже плачет, а Чонгук пьет столетнее вино и улыбается матери, пусть под улыбкой у него кроется ненависть к себе. О сделанном не жалеют, и Чонгук не жалеет, это был его долг, и он его выполнил, но победа разъедает его изнутри, отравляет триумф тем, что стоила самого дорогого. Его победа разбила сердце, которое Чонгук был обязан защищать. Конечно, он не из тех, кто сдается, он будет это сердце склеивать, по кусочкам соберет, и каждый к другому прикрепит, но звон в его ушах все равно стоять будет. Чонгук не нашел в себе смелости быть с ним рядом этой ночью, и разум ему подсказывает, что он сделал правильный выбор, ведь эмоции сейчас обострены, и их встреча могла бы закончиться плачевно. Но виноват во всем тоже именно его проклятый разум, он всегда работал у Чонгука, как часы, а в этот раз даже заглушил вопящее от тоски сердце. Тэхен тоже не празднует, он с трудом заставил себя прийти сюда, лишь бы не обижать маму, которая подарила ему не только жизнь, но и все, чем он сегодня обладает. У Тэхена под улыбкой трещины, и он рад, что тот, кто их оставил, не появился. Тэхен с ним за одном столом сидеть не сможет, он и так вздрагивает каждый раз на звук отрытой двери и молит всех богов, лишь бы Хосок не приехал. Хосок и не приедет, пусть он обижает Ису этим поступком, он всеобщего ликования, когда на душе траур, не потянет. Чонгук достает телефон и, не выдержав, все-таки набирает Сону. Плевать, что между ними, но маму обижать он никому не позволит. Сона не отвечает, а потом шлет сообщение, чтобы он никогда не смел ей звонить.
<b><center>***</center></b>
Юнги приезжает к тете, которая сразу встречает его объятиями, и, устроившись в гостиной, начинает обзванивать людей, названных ему Сокджином. Он надеется, что друзья помогут брату, и уже совсем скоро он будет рядом с ним. Он должен, потому что пусть пока это только сомнения, но Юнги кажется, он сейчас на этом свете один. Весь мир вокруг вымер вчера ночью, а тот, на кого он надеялся и чьего присутствия жаждал, свою руку в ответ не протянул. Юнги дозванивается только до нескольких друзей Сокджина, но даже дослушать их оправдания и объяснения, почему они не могут помочь, не может. Следующим утром Юнги узнает, что отца и брата перевели в место временного задержания, и пока к ним нельзя. Но окончательно Юнги разбивают новости, которые без остановки крутят все главные каналы. Лица отца и брата показывают в каждом выпуске, и самое ужасное, что в одном из выпусков он видит мэра. Значит, Амбер просить о помощи бесполезно. Проведя все утро в попытках дозвониться до тех, кто не ответил, Юнги завтракает горьким кофе и, выйдя на крыльцо, смотрит на проезжающие мимо автомобили. Он успевает просидеть на ступеньках только полчаса, как в поле зрения попадает знакомый ему гелендваген. Юнги весь напрягается, в нем одновременно бушует радость и злость, и ему приходится сжать кулаки, чтобы эмоции его не растаскали, и кое-как подняться на ноги. Чонгук оставляет машину на обочине и подходит к крыльцу. Выглядит, как и всегда, шикарно, смотрит прямо в глаза, Юнги на ногах еле стоит, но боль в глазах искусно заменена на пустоту. Это максимум, на что его хватило.
— Был занят вчера? — кривит рот Юнги и сам спускается вниз. — Победу отмечал?
— Юнги.
— Ты отмечал крах моей семьи? — Юнги становится вплотную, голос не повышает, но дрожь в нем выдает парня. — Ну же, признай все. Скажи, что ты праздновал. Или скажи другую правду, но только заставь меня в нее поверить, — он буквально молит о втором, говорит себе, пусть Чонгук его успокоит, и он сразу к нему на шею бросится. Простит его отсутствие, обнимет, и потом они вместе будут восстанавливать то, что было разрушено. Вдвоем ведь всегда легче? Видит Бог, Юнги сейчас поддержка нужна, как никогда, пусть Чонгук сделает шаг, и он сам до него добежит.
— Отмечал, мы заслужили, — спокойно отвечает Чонгук, руки из карманов брюк не достает. Он знал, что будет тяжело, готовился, и внешне прямо сейчас держится молодцом. Но его маска не имеет ничего общего с тем, что прямо сейчас происходит внутри. Чонгук чувствует его боль, как свою, но забрать ее не может, потому что <i>то, что подарил, обратно не возьмешь</i>.
Юнги делает шаг назад, бегает глазами по мужчине, по автомобилю позади, не может ни за что зацепиться. Реальность перед ним — это скачущие картинки, и ему приходится часто-часто моргать, чтобы склеить их все в одну. Это оказывается плохой идеей, потому что, стоит закрыть глаза, как под веками загораются воспоминания теперь уже кажущейся такой далекой жизни. Он видит его, его объятия, нежность, мечты о том самом «навсегда», которое, оказывается, было так легко превратить в «никогда». Это так странно, что обычно раздувающееся в его присутствии сердце прямо сейчас молчит. Оно словно затаилось под грудиной, не подает признаков, боится даже биться, ведь знает, что не право, знает, что ошиблось.
— Знаешь, что еще ты заслужил? Что вы все заслужили? — кривит рот Юнги, вынырнувший из болезненных воспоминаний, а потом вскидывает руку и бьет его прямо в челюсть. Чонгук и с места не двигается, только подносит ладонь к разбитой руке, но не успевает прикоснуться, потому Юнги бьет снова и в скулы.
— Остыл? — Чонгук потирает лицо и сплевывает кровь на землю. — Ты серьезно думаешь, что мы должны решать все кулаками?
— Именно так. Давай решим все, как мужчина с мужчиной, хватит думать, что я за себя постоять не могу, — засучивает рукава парень и разминает шею. Плакать нельзя, закатывать истерику тоже, но если он ему не ответит, если не втопчет его в этот утренний подсохший газон, его разорвет, и зеленое станет красным. Никто не смеет так поступать с другим, никто не может уйти после такого, как ни в чем не бывало. Юнги хочет крови — его крови, и он ее получит. Это крошечная плата за разбитую жизнь.
— Ты усадил мою семью за решетку и забрал все, у меня нет денег на адвокатов, нет рычагов влияния, чтобы бороться с тобой. Все, что у меня есть — это мои руки, — снова замахивается парень, но Чонгук ловит его и отталкивает в сторону. Юнги с трудом удерживает равновесие, снова бросается на него и, отлетев к крыльцу, бьется боком о перила.
— Я не хочу делать тебе больно.
— Но сделал! — кричит Юнги, готовясь напасть. — Сделал так больно, что твоим кулакам эту боль не затмить. Давай же, бей, — в этот раз Чонгук его не отталкивает, блокирует руки и с силой вжимает в себя.
— Юнги, я хочу поговорить, — Чонгук не договаривает, потому что парень бьет его локтем в бок и сразу же в живот.
— Блять, ты будто из железа, — потирает руку Юнги, берет передышку. У Чонгука кровь теперь не только с разбитых губ, но и из носа течет, Юнги бы его в ней утопил.
— Я ведь могу помочь, я хочу помочь, — все равно делает шаг к нему мужчина. — Это была месть, ничего личного. Я говорил тебе, что ты ни при чем. Я мстил твоему отцу, и только ему.
— За что ты мстил? За то, что вы так и остались гнить тогда, а мой отец вырвался? За то, что он смог подняться? — у Юнги руки трясутся от захлестывающей его злости. Он мечтает вцепиться в это красивое лицо и ногтями разодрать его, мечтает разорвать на куски того, кто сейчас этим же голосом, когда-то ласкавшим его уши, заливает в них расплавленный свинец.
— За то, что он перевозил контрабанду втайне от моего отца, а когда все вскрылось, свалил все на него, умыл руки и фактически убил моего папу, — кривит рот Чонгук.
— Ты лжешь, — качает головой Юнги, словно так вытряхнет из себя эту информацию. — Каждое твое слово — ложь!
— Можешь поговорить с теми, с кем он работал раньше, можешь поднять дело, — продолжает Чонгук. — Нагиль должен был сдохнуть в тюрьме, а умер ни в чем невиновный человек, у которого остались дети.
Слишком много информации, она наваливается на Юнги, как могильная плита, и он понимает, что его разум не в силах справиться с таким потоком, и сходит с ума. Ему бы сейчас забиться в какой-нибудь угол, уткнуться лицом в колени и реветь без остановки несколько часов, потому что нести в себе столько боли и разочарования он не в состоянии. Но Юнги все еще на ногах, его костяшки в крови, за каплю которой он бы не задумываясь убил, и плакать ему запрещено. Юнги бы и сам умер за него. Вот так вот в самый тяжелый жизненный момент он осознает, что ради этого мужчины был готов отказаться от всех, и от семьи, но Чонгук нет. Чонгук принес в жертву его сердце, а Юнги бы сам лег на алтарь, чтобы защитить его. Это и есть их главная разница, это то самое пресловутое «один всегда любит сильнее», и вроде Юнги большой мальчик и сам это понимал, но все равно чувствует, как его сердце через мясорубку проходит.
— Уходи, Чонгук, — падает на крыльцо Юнги, который снова теряет связь с реальностью. Это и хорошо, зачем ему такая реальность, которая швыряет его из одного лабиринта в другой. — Просто уходи, не делай из меня убийцу. И больше не приходи, иначе я брошусь на тебя с ножом и тоже сяду. Тогда твоя мать сможет праздновать полную победу, а тебя я убью.
— Я приду, — без сомнений говорит Чонгук.
— Не придешь, потому что все кончено, — прикрывает веки Юнги.
— Приду, потому что я сказал тебе еще в тот день, что ты был и останешься единственным для меня, — повторяет Чонгук, становится еще ближе. — Я буду приходить хоть всю жизнь, но ты вернешься ко мне.
— Ты не понимаешь, — зарывается пальцами в волосы Юнги и тянет их наверх, будто бы если он оторвет свой скальп, ему полегчает. Не полегчает, ведь ад у него в душе, и исполосуй он себя — эту боль не приглушить. — Я не прощу тебя. Даже если это была месть — не прощу. Даже если ты будешь ползать здесь на коленях — не прощу. А знаешь, почему? — поднимает глаза, в которых плещется боль, парень. — Потому что когда любят, забывают обо всем. Когда любят, Чонгук, забывают и о мести, потому что заранее знают, что любимому будет больно. Ты никогда меня не любил, ты этого даже и не говорил, — разбито улыбается. — Я не тряпка, и я знаю, чего стою, поэтому я не буду бороться за то, чего нет и не было. Я урок усвоил. И ты свой усвоишь со временем. Я все для этого сделаю. Я покажу тебе, какова на вкус потеря.
— Ты вернешься, Юнги, мы с тобой навсегда, — не отступаете Чонгук. — Мы не Ромео и Джульетта, и в нашей истории не будет плохого конца.
— Почему? — кривит рот Юнги. — Потому что ты так захотел? Потому что вселенная должна выполнять твои прихоти?
— Потому что ты в каждой капле дождя, Юнги, — кривит губы в горькой улыбке Чонгук. — Ты в каждом отражении, которое я вижу и буду видеть. Ты вокруг и внутри меня. Так и у тебя, сколько бы ты не отрицал. Поэтому я и буду приходить, и поэтому однажды уйду не один.
— Так и было, это правда, — прикрывает веки Юнги. — Но все это было у того Юнги. У этого тебя больше нет.
Чонгук всегда думал, что вылеплен из гранита, что его стойкость ничто не нарушит, но этот мальчишка просто говорит, а по нему трещины разбегаются. Не важна сила удара — важно, кто бьет. Чонгук может быть самым сильным человеком в мире, но перед Юнги он самый слабый. Эту слабость никто не видит и не увидит, о ней знает только сам Чонгук, ведь если бы Юнги о ней подозревал, то уже бы понимал, что мстить ему некому. Чонгук сам себя наказал тем, что сделал шаг, зная, что потеряет того, кого любит. Это такая ирония судьбы, что человек, который фактически вылепил себя сам, поднялся до высот, которые никому в его роду не снились, обладает огромной властью и деньгами на несколько поколений вперед, и в то же время так ничтожен перед другим человеком. Этот второй стоит перед ним без ничего, у него нет ни связей, ни денег даже на пачку сигарет, но каждое его слово — пулеметная очередь, каждый взгляд — очередная бездонная дыра на душе. Чонгук смотрит на него, но не чувствует злости за слова и удары, из-за которых другого бы с землей сравнял. Все, что он чувствует — это боль и огромное желание встать к нему ближе. Пусть даже Юнги не лжет и выйдет к нему с ножом, направленным в его грудь, Чонгук бы все равно к нему потянулся, все равно бы, пронзая себя, обнял. Он никогда не встретит никого такого же сильного, такого же смелого и потрясающе красивого. Это ужасно тяжело осознавать, что из-за частично все же зависящих от него обстоятельств он потерял ту самую вторую половину, того, кого не всем дано встретить за одну жизнь. Чонгук так и стоит пару минут, борясь с собой, смотрит на парня на крыльце, и, заметив любопытных соседей, поворачивается к гелендвагену. Он еще придет, раз за разом будет топтать этот неухоженный газон, но сделает все, чтобы его единственный Юнги вернулся к нему. Чонгук лучше всех осознает, что Юнги не купить и не заставить, поэтому он будет не просто смиренно ждать, но и сделает все, что от него зависит, чтобы ускорить этот момент. Прошло всего пару суток, а в нем жажда его уже изнутри съедает. Как может думать о жизни без Юнги человек, который все часы без него за жизнь не считает?
Как только автомобиль отъезжает, Юнги идет в дом, просит у тети заживляющую мазь, и, сказав, что скоро вернется, отправляется к реке. Ему срочно надо побыть одному, осмыслить последние новости и придумать план действий. Как бы сильно ему не хотелось лежать на кровати в слезах, он четко осознает, что он единственный, от кого его брат может получить помощь, поэтому страдать он будет после того, как Сокджин выберется. Юнги, у которого ужасно болят руки, спускается к реке и, упав спиной на траву, смотрит на небо. Пусть это тяжело принять, Юнги знает своего отца и понимает, что тот и правда мог бы сделать то, что сказал Чонгук. Но чего Юнги не понимает и никогда не примет — это то, как Чонгук так хладнокровно поступил с ним. Юнги не чувствует сейчас боль от любви, с которой попрощался, он чувствует обиду, вселенскую обиду, съедающую его изнутри.
— Эй, ты чего тут? — небо закрывает довольное лицо Трэвиса, нависшего сверху.
— Привет, — присаживается на траве злой из-за незваной компании Юнги, и Трэвис падает рядом.
— У меня новые браслеты, хочешь, покажу? — достает из рюкзака мешочек Трэвис.
— Прости, но денег нет, я банкрот, и даже чтобы сюда приехать, у тети взял карту, — нервно усмехается Юнги.
— Ого, мне казалось, ты мажорчик в дорогих тряпках, — не понимает Трэвис.
— Был таким до прошлой ночи.
— Так пойди, работай, — хмурится Трэвис.
— Кому я нужен? — хмыкает Юнги. — Скажу, что весь мой опыт в преступной компании отца, и меня сразу все захотят?
— Чувак, никто ничего не умеет, но деньги все хотят, — подбрасывает и ловит мешочек Трэвис. — Вот и я не сразу понял, что люблю украшениями заниматься.
— Но я правда ничего не умею, — пожимает плечами Юнги. — Могу на кухне работать, но у меня пока даже корочки никакой нет, а опыта тем более.
— Я тебя не слушаю, когда ныть закончишь, скажи, начну слушать, — смешно трясет головой Трэвис. — А где остаешься тогда? На что завтракал?
— У тети живу, она и кормила, — обижается парень на его слова.
— Короче, найдешь работу, звони, — пишет в блокноте номер Трэвис и, вырвав страничку, протягивает Юнги. — Я снимаю домик на окраине, сможешь платить половину аренды, велком, как раз ищу второго жильца, тяжко самому тянуть. Главное, кончай ныть и шевели булками. Пойду в центр, может, продам что, — парень поднимается, стряхивает травинки с джинсов и, напевая песню, идет к дороге.
Юнги убирает бумажку в карман и снова падает на траву, но ненадолго. Он приподнимается, второпях достает вибрирующий телефон в надежде, что кто-то из друзей Сокджина передумал и перезвонил, и отвечает.
— Это Фукушу, — доносится до парня голос с хрипотцой. — Чего молчишь?
— Привет, прости, я не ожидал твоего звонка и растерялся, — исправляется Юнги.
— Как ты? Я слышал новости.
— Это хорошо, мне не придется притворяться, что все в порядке, — нервно усмехается в трубку Юнги. — Все очень плохо, и, мне кажется, я сам пока до конца не осознаю, насколько. Хотя, я вообще ничего не осознаю, учитывая, что понятия не имел о том, что происходит в компании и сколько у нас врагов.
— Дети не должны платить за грехи родителей, Юнги, и ты ни в чем не виноват. Я хочу, чтобы ты помнил об этом, — серьезным голосом говорит Фукушу.
— Ты думаешь, мой отец преступник? — тихо спрашивает Юнги.
— Что бы я не думал — это не важно, да и телефон — не лучший способ обсуждать это. Лучше скажи мне, что будешь делать дальше, как планируешь справляться?
— Знаешь, у меня нет друзей, и после того, как все многочисленные друзья моего брата от него отвернулись, я понял, что я ничего и не потерял, — ерошит волосы Юнги. — А тебя я видел один раз случайно, и ты позвонил мне и спрашиваешь о моем самочувствии. Это так странно и приятно. Спасибо тебе, что выразил поддержку.
— Не уходи от вопроса, — мягко говорит Фукушу. — Что ты будешь делать? Какая помощь тебе нужна?
— Буду выживать, — твердо говорит Юнги. — Постараюсь сделать все, чтобы справиться и вытащить хотя бы моего брата.
— А это возможно?
— За него должны назначить залог, и потом он выйдет.
— У тебя есть деньги его оплатить? — допытывается Фукушу.
— Нет, — честно отвечает Юнги. — И, более того, мне их не у кого просить, потому что речь будет о большой сумме.
— Попроси у меня.
— Фукушу, ты мне никто, прости за резкость, но я не могу просить денег у того, кого не знаю, — растерянно говорит Юнги. — Да и с чего тебе помогать мне? С чего давать деньги тому, с кем разок выпил кофе?
— Потому что могу, — усмехается Фукушу. — Позвони мне, когда назначат залог, и хотя бы об этом не беспокойся. Я не подарю тебе эти деньги, я дам тебе их в долг, а ты вернешь, когда сможешь.
— Но почему? — Юнги пусть и понимает всю странность ситуации, но в то же время чувствует, как дышать ему становится немного легче.
— Потому что мне когда-то помочь не смогли, а тебе еще можно, — вешает трубку Фукушу.
<b><center>***</center></b>
Тэхен ночью почти не пил, но с утра его мутит, голова раскалывается, и даже с кровати вылезать сил нет. Тэхен взял отпуск за свой счет, мама записала его к психологу, обещала вечером побыть с ним, и парень очень старается хотя бы внешне держаться, доказать ей, что он восстанет. Он обязательно это сделает, но не сразу, не сейчас, пока в нем обугленное чужим именем сердце бьется. Тэхен взрастит в себе новое, которое может никогда никого не полюбит, но будет любить своего хозяина. Пусть и через слезы, и боль, но Тэхен все-таки пришел к тому, что сердце человеку дается в первую очередь, чтобы любить самого себя. Он заставляет себя дойти до ванны, становится под душ и чувствует, как туман в голове понемногу рассеивается. Когда Тэхен сушит волосы, ему докладывают, что приехал Чон Хосок. Ошарашенный новостью парень сразу же просит его не впускать, а сам бежит к двери, чтобы запереть ее изнутри. Пусть Тэхен трус, но лучше так, чем после очередной встречи с ним соскабливаться себя с ковра. Тэхен не успевает повернуть замок, потому что Хосок толкает дверь и заходит внутрь.
— Нам нужно поговорить, — не рискует подойти ближе к отскочившему к окну парню Хосок.
— Уйди, — еле слышно выпаливает Тэхен.
— Прошу, Тэхен, давай поговорим, — все-таки делает шаг к окну Хосок. — Мы взрослые люди, мы же можем просто пообщаться и решить этот вопрос.
— Я сказал уйди! — срывается на крик парень, зная, что дом пустой, и швыряет в него подушку с постели. — Уходи из этого дома, забудь мое имя, дай мне уже пожить! Прекрати это все, потому что я сдался.
— Не говори так, — за секунду оказывается рядом Хосок, ловит его руки, все пытается унять, — не лишай меня смысла.
— Ты же меня лишил, Хосок, и рука не дрогнула, — обмякает Тэхен, прислонившись затылком к стене. — Я хочу, чтобы ты ушел и больше не приходил, я молю тебя об этом. Клянусь, я и сам больше не приду. Обещаю, что не приду.
— Я все решу, Тэ, я сделаю это, — обхватывает ладонями его лицо мужчина и хаотично покрывает поцелуями. — Не гони меня, просто скажи, что веришь, что будешь ждать. Я не дам никому разрушить то, что между нами.
— Ты же сам все разрушил, — всхлипывает Тэхен, который снова задыхается от слез. Его слезами уже водохранилище можно было бы наполнить, но один приход Хосока, и в Тэхене новый резервуар открывается. — Ты все это сделал.
— Я исправлю, — прислоняется лбом к его лбу Хосок. — Клянусь, я все исправлю, и мы будем счастливы, — легонько касается губами его соленых губ. Хосок не может отпустить, он и не хочет. Он ведь нашел того, кто разукрасил его жизнь яркими красками, того, кто своей улыбкой утраивает его желание жить. Как отпустить его, если, сделав это, он потеряет все, и это не преувеличение.
— Я все сделаю, я пойду против всех, я буду воевать за тебя до последнего, — снова губы на его губах, и руки вокруг его талии. — Дай мне время, умоляю. Хочешь, чтобы я не приходил — я не буду, но не говори мне, что все кончено. Оставь надежду, к которой я буду идти.
— У тебя будет ребенок, Хосок, что тут решать? — с болью смотрит на него Тэхен. — Я это принял, и я тебя отпустил, потому что разрушать жизнь маленькому человечку я не буду. И ты не будешь, я это знаю. Поэтому прошу, перестань обманывать и меня, и себя.
— Ты что делаешь? — неожиданно доносится с порога грозный голос Чонгука, Тэхен сразу же отскакивает от Хосока, а тот, пряча взгляд, пытается придумать, что сказать.
— Я искал тебя с утра, чтобы понять, какого хрена ты не пришел на ужин, а ты тут целуешь моего брата? — идет на него Чонгук, у которого в глазах одна только ярость. — Ты совсем попутал? — схватив за воротник мужчину, впечатывает его в стену.
— Чонгук, — разводит руки Хосок, даже не пытается защищаться.
— Что, блять, ты с ним делаешь? — руки Чонгука трясутся от нервов, но все равно держат его в железном захвате. — Ты был мне братом, и ему ты был братом! — встряхивает его. — А ты в его спальне и целуешь его? Что, черт возьми, происходит?
— Я люблю его, — Хосок не успевает договорить, потому что Чонук с размаху бьет его кулаком в лицо, и кровь забрызгивает стену.
— Прекрати! — виснет на его руке Тэхен и зовет на помощь.
— Любишь его? — Чонгук снова бьет, но Хосок уходит от удара и толкает Тэхена на кровать, чтобы и ему не досталось. — Ты, блять, почти женат, твоя женщина беременна, а ты пудришь мозги моему брату? Сколько это продолжается? Поэтому ты девчонку послать хотел? Потому что новое увлечение нашел?
— Чонгук, я никогда не играл с ним, я люблю его, — прикрывает ладонью разбитые губы Хосок, а Тэхен вновь вцепляется в брата.
— А ты? — смотрит на младшего Чон. — Это все, чего ты достоин? Почти женатый мужчина с беременной женой? Когда ты так опустился?
— Не смей, — шипит Тэхен и разжимает руки, удерживающие Чонгука. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
— А что тут понимать? — сверкают злобой глаза Чонгука. — Твои мозги где? Или ты тешил себя надеждой, что он бросит ее и выберет тебя? — с издевкой спрашивает мужчина, лицо которого обезображено яростью.
— Не оскорбляй его, говори со мной, — Хосок становится между ними.
— Потому что ты у нас герой-любовник? — скалится Чонгук. — Каково было меня за дурака держать? Каково было клясться мне в дружбе и так низко поступать с моим братом? Сколько это длится? Скажи, что ты его доверчивостью еще со школы пользуешься! Скажи, и я выпотрошу тебя прямо здесь.
— Чонгук, хватит! — кричит Тэхен.
— Пошел вон из моего дома, — игнорирует его и обращается к Хосоку Чонгук. — Это был последний раз, когда ты переступил его порог. Из компании я тебя выгнать не могу, но у меня отныне нет такого друга, и ты больше мне не семья.
Хосок долго и пристально смотрит на него, не может и слова из себя выдавить, а потом, проглотив свою обиду, медленно идет к двери. Он вернется к этому разговору, но без Тэхена, потому что ломать перед ним лицо его брата он не собирается.
— Зачем ты так, Чонгук? — опускается на кровать опустошенный Тэхен. — Ты ничего не знаешь и только что уничтожил вашу многолетнюю дружбу.
— Я уничтожил? — рычит Чонгук, ярость в котором выхода так и не нашла. — Я так поступил с членом его семьи? Я одновременно вел за нос двоих людей или дурил тебя, делая ребенка на стороне? Я разочарован в тебе, Тэхен. Я и подумать не мог, что ты так себя не уважаешь, — он даже смотреть на него не может.
— Вот оно как, — криво улыбается Тэхен. — Будешь заливать мне о чести и семье, когда сам пацана обдурил и оставил без ничего? Кто ты такой, чтобы судить нас?
— Не переходи границу, — холодно говорит Чонгук. — Можешь пожалеть.
— И что ты сделаешь? — идет на него Тэхен. — Меня тоже из членов семьи вычеркнешь? Так вот, мне плевать, я тебя, когда ты его, не послушав, ударил, вычеркнул.
— Я думал, ты взрослый и умный парень, а ты оказывается, идиот. Вот и оставайся им, — выплевывает слова Чонгук и идет на выход.
Он садится за руль гелендвагена, смотрит на свои руки, на которых оставил кровь того, кого и правда любил, как брата. Чонгук и Хосок — это то, что считалось константой. Их дружбу никто бы никогда не разрушил. Чонгук знает, что умер бы ради него, если бы понадобилось, и от этого больнее вдвойне. Хосок поступил отвратительно, потому что довел его брата чуть ли не до болезни, потому что не нашел в себе смелости рассказать обо всем лучшему другу, потому что уничтожил все, что было между ними. Чонгук сейчас все вспоминает и складывает картинку воедино — это был Хосок, из-за кого Тэхен не мог найти себе место, вернувшись на родину. Это был Хосок, который смотрел ему в глаза, а за спиной играл с его братом. Хосок, который еще вчера собирался жениться, а потом начал говорить о том, что любви нет. Чонгук ведь искренне ему сочувствовал, сам даже хотел поговорить с его невестой, убедить ее не губить жизнь друга. Хотя сейчас Чонгук уже сомневается, что Хосок говорил правду о желании с ней порвать, может, он и ребенка придумал, чтобы одновременно иметь при себе и Мору, и доверчивого Тэхена, который оценит его попытку. На Тэхена Чонгук просто зол, и уже знает, что эта злость быстро пройдет, ведь Тэ — его младший братик, и он в его глазах всего лишь ребенок. Но Хосока он не простит, потому что он лучше всех знал, как Чонгук относится к предательству, знал и все равно не отступил. Чонгук прислоняется лбом к рулю и понимает, что не хочет никуда ехать. Он вообще ничего не хочет, кроме того, чтобы услышать голос Юнги, чтобы обнять его и снова почувствовать, что он обхватывает весь мир. Чонгук потерял его — он потерял все.
<b><center>***</center></b>
Сокджин не появляется вторые сутки, Дилан снова изводит себя, и ни одна из мыслей ему не нравится. Наверное, после того, что случилось в машине, Сокджин понял, что ему это не надо, и Дилан не стоит его возможных потерь. Или Сокджин просто обманул его, навешал лапшу ему на уши про невесту и планы, обставил его как дурачка и слинял с горизонта. Иначе почему, несмотря на то, что он обещал, что приедет на следующий день, вторые сутки от него ничего нет. Дилан решает позвонить ему и хотя бы грубо послать его, но телефон мужчины выключен. Он точно его бросил, попользовался, посмеялся над его доверчивостью и ушел. Из-за этих мыслей Дилан ужасно спал, он заливает кипятком растворимый кофе и переключает каналы на новой плазме, которую повесили прямо на кухне. Хочется этой же плазмой уебать Сокджина. Дилану кажется, у него от постоянных мыслей о нем уже сознание путается, потому что он видит на экране имя виновника его бессонных ночей и прибавляет звук. Дикторша рассказывает о бизнесе семьи Мин, показывает фото какого-то мужчины и Сокджина и говорит об аресте. Дилан роняет ложку на пол и сам падает на стул. Так значит, его арестовали.
<b><center>***</center></b>
Тетя Чаен не была близка с отцом Юнги после смерти сестры, но с племянниками говорила по телефону. Юнги заходил к ней один раз после Лондона, а потом она уезжала к своим детям в Тайвань. Чаен не против, что он живет у нее, просит оставаться, сколько понадобиться, но Юнги, который не знает, как долго все это будет продолжаться, не хочет обременять женщину, которая сама живет за счет детей. Ему даже стыдно просить у нее денег на дорогу, поэтому он всерьез думает о работе, и, вернувшись домой, точно решает начать ее искать. Самое обидное, что курсы тоже придется отменить, ему нечем за них платить, о чем он говорит открыто своему шефу Минхао следующим утром, когда едет остановить учебу. Тот к удивлению парня предлагает ему подрабатывать в его ресторане помощником повара, и Юнги не верит своему счастью. Минхао, как и большинство жителей столицы, наслышан о деле Мин, но на сегодняшний день он оказался единственным, кто не отвернулся и даже предложил помощь. На самом деле, Минхао не просто известный в стране шеф, но и расчетливый бизнесмен, который сразу разглядел в Юнги потенциал и решил, что воспользуется им для себя. Его предложение сильно трогает Юнги, ему даже не верится, что в его окружении остались те, в ком все еще живет человечность. Он возвращается к тете радостным, рассказывает ей о работе, его радость удваивается, когда Чаен говорит, что Сокджин может видеться с членами семьи. Юнги выйдет на работу через день, поэтому, воспользовавшись свободным днем, он договаривается с Минхеком, и следующим же утром едет с ним в тюрьму.
В этот раз они говорят с Сокджином через стекло по телефону, и пусть его изможденный вид и круги под глазами мучают душу парня, главное, что он жив и здоров.
— Не представляешь, как я рад тебя видеть, — слабо улыбается Сокджин. — Ты все, что у меня осталось, Юнги.
— Я всегда буду рядом, — улыбается в ответ Юнги. — И кстати, хотел поделиться с тобой, я буду работать помощником повара в Бальтазаре. Ты же вроде любил там ужинать.
— Ты молодец, — тихо говорит Сокджин, первый порыв которого был спросить, зачем ему работа. — Все никак не привыкну к новому положению дел, — усмехается мужчина. — Сейчас я даже кофе из этого ресторана позволить себе не могу.
— Я буду тебе его наливать, — подбадривает его Юнги. — Скоро ты выйдешь отсюда, и мы с тобой построим новую жизнь.
— Пока идет следствие — я не выйду. А идти оно будет несколько лет, — нервно усмехается Сокджин. — Знаешь, Юнги, мне никто не помог, — ерошит волосы мужчина, и младший слышит, как ломается его голос. — Не скажу, что я был отличным другом, но я ведь во всем участвовал, там, где касалось денег, никогда не экономил на них, их семьях, детях. А сейчас, когда помощь нужна мне, все отвернулись. Абсолютно все. Амбэр даже помолвку разорвала, так мне и слова не сказав. Я ее не осуждаю, я никого не осуждаю, только себя за глупость.
— Они все крысы, — зло говорит Юнги.
— Их можно понять, — прикусывает нижнюю губу Сокджин, — мы ведь сейчас, как прокаженные. Никто не хочет иметь что-то общее с фигурантами скандального дела.
— Но они же были твоими друзьями! — отказывается их оправдывать Юнги. — Я верю в дружбу и считаю, что если это она, то помощь само собой разумеется. Оказалось, что у тебя просто не было друзей, ведь я их знаю, они все богачи, но заплатить за тебя залог так никто и не захотел.
— Бог им судья, — опускает глаза Сокджин. — У меня к тебе просьба, Юнги. Я дам тебе адрес, поезжай туда, найди парня по имени Дилан и скажи ему, где я. Расскажи ему все, как есть. Не хочу, чтобы он думал, что я пропал, и переживал за меня.
— Я не знал, что у тебя есть друг по имени Дилан, его ты мне для обзвона не давал, — хмурится Юнги. — Может, не все потеряно, может, он и оплатит залог?
— Боюсь, это невозможно, — улыбается Сокджин. — У Дилана нет денег, но у него есть то, чего нет ни у кого больше в моем окружении. Поэтому сходи к нему, пожалуйста.
— Без проблем, — кивает Юнги. — Я все сделаю, а ты не унывай. Во всяком случае, теперь у меня будет доход, а значит, мы не пропадем.
— Даже не верится, что мой мелкий так быстро вырос, — с нежностью говорит Сокджин. — Ты настоящий мужчина. Ты не унываешь, хотя, признаюсь, я сам совсем расклеился. Как я буду бедным, Юнги? Как мы такими будем? — в голосе мужчины проскальзывает паника. — Я даже выходить отсюда боюсь. Понимаешь, нет больше моих домов, квартир, автомобилей. У меня ничего нет, — паника только усиливается.
— Я тебе не дам расклеится, так что соберись, — журит его Юнги. — Ты Мин Сокджин — с деньгами или без них. И не в деньгах счастье, ты-то уже должен был это понять, ведь нам они его не принесли.
— Так говорят те, у кого их нет, — с горечью говорит Сокджин. — Я люблю деньги, люблю чувствовать власть и баловать себя, люблю дорого одеваться и дорого питаться. Я, наверное, сейчас совсем жалок для тебя, Юнги, но боюсь, я не справлюсь, я не смогу быть нищим. Я видел их, видел тех, кто живет в трущобах, я так не смогу, клянусь.
— Ты выйдешь, мы будем работать, снимем квартиру, все у нас будет хорошо, — Юнги пусть и не разделяет его мнение, но понимает его, ведь Сокджин всегда выступал за то, что деньги решают все, а те, у кого их нет, не имеют право даже рот открывать. Ему явно будет очень сложно, но Юнги не сдастся, он будет рядом и поможет ему принять новые реалии.
Пока Юнги с Минхеком едут обратно в город, парень делает еще пару звонков знакомым отца, но, не получив ни от кого предложения о помощи, решает окончательно распрощаться с идеей просить о ней. С одной стороны, Юнги был безумно рад увидеть брата, с другой, у него тяжело на душе из-за его состояния и настроения. Сокджина можно понять, он не видит дневного света, не знает, сколько еще так просидит, и боится будущего без гроша, но Юнги и сам еле справляется, и очень хотел бы, чтобы брат не унывал, иначе они покатятся в пропасть оба. Юнги просит Минхека оставить его в районе, названном братом, и, подойдя к нужному дому, в удивлении осматривает округу. Интересно, кто такой Дилан, и что вообще может связывать человека из трущоб с его братом. Юнги стучится в потрепанную дверь, и через минуту ее открывает худощавый парень примерно его же возраста.
— Я тебя знаю, — щурится Дилан. — Ты у меня сигареты разок купил. Я тебя из-за глаз запомнил.
Юнги тоже пытается вспомнить парня, но у него это не получается.
— Так чего тебе надо? — недовольный голос вырывает его из мыслей.
— Я Юнги, — протягивает руку парень, — брат Сокджина.
Вся враждебность моментально испаряется с лица Дилана, взамен этого приходит обеспокоенность.
— Сокджин просил передать тебе, чтобы ты не беспокоился, он обязательно приедет...
— Я знаю, что он в тюрьме, — скрещивает руки на груди Дилан. — Как он? Его можно увидеть?
— Он держится, но видеть его можно только членам семьи, — тихо говорит Юнги.
— Он правда был перевозчиком картеля? — выпытывает Дилан. — По новостям разное говорят, и я склонен им верить, учитывая, как он сорил деньгами.
— Нет, он ни в чем не виноват, — твердо говорит Юнги. — Откуда, кстати, ты знаешь моего брата?
— Пусть он сам тебе расскажет, — усмехается Дилан. — Мне на работу пора, поэтому, извини, надо валить. Спасибо, что сказал.
— Ага, — кивает Юнги и идет на остановку. Что бы не связывало этих двоих, Сокджину этот парнишка дорог, и Юнги обязательно узнает, насколько именно.
Юнги приезжает к тете вымотанным, он отказывается от ужина и, заперевшись в выданной ему комнате, прямо в одежде валится на кровать. Наконец-то он один. Радость одиночества сменяется отчаянием уже через пару минут, потому что оказалось, что запертому в стенах, идущих на него, Юнги не на что отвлекаться, и его мысли тянут его на дно. Он спрыгивает с кровати, хватает куртку и, выбежав на крыльцо, думает, куда идти. Раньше бы Юнги пошел в паб, но просить у тети денег на пиво он не станет, поэтому он спускается вниз и медленно идет по улице. Город для Юнги вчера посерел. Он пахнет сыростью, хотя дождя не было три дня, и Юнги задумывается, что пахнет ей от него из-за собирающихся в нем слез, которым он запретил выход. Тротуар, по которому он идет — серый, небо серое, люди серые, даже деревья вмиг все посеревшие. Еще вчера Юнги пах надеждой и предвкушением новой жизни, вчера у всего вокруг был свой яркий цвет. Вчера у Юнги был Чонгук. Прошлого не изменить, чувствам не приказать, и рубцы, оставленные другим человеком на душе, не излечить. Юнги свою душу не видел, но он точно знает, что она исполосована, и виноват в этом он сам. Он всю свою жизнь верил в любовь, пусть с виду и казался людям холодным и не способным на чувства, только он сам знал, насколько хрупкая у него душа. И сейчас верит, потому что он все еще ее испытывает. Он правда любил и любит Чонгука, будет любить несмотря на то, что порвал с ним. Несмотря на то, что вместе они не будут. Любовь Юнги никуда не делась, не испарилась из-за вскрывшихся обстоятельств, просто поменялась. Раньше эта любовь дарила ему счастье и надежду, поднимала его с постели, обещала, что завтра будет только лучше, и выполняла. Эта любовь наполняла его светом и заставляла так отчаянно цепляться за жизнь. Сейчас она там же, сидит в нем, только щедро дарит одну боль, чувство безысходности, обиду и горечь на губах. Любовь, если она настоящая, никогда не проходит, она просто меняет свой вкус. У любви Юнги сейчас вкус разочарования.
Поняв, что на улице лучше не становится, он возвращается в комнату, снова ложится на кровать и, скрестив руки на груди, смотрит на люстру. Юнги не любит смотреть на потолки, не любит люстры, и у него в комнате их после ремонта не было. Их не было и в квартире в Англии, и этому есть причина. Все началось со стен. До отъезда в Англию его кровать стояла у стены. Каждый раз после ссоры с отцом Юнги представлял, что если удариться головой о стену изо всей силы, то можно размозжить череп, и все закончится. Он был подростком в то время, тяжело переносил оскорбления отца и его комментарии об образе его жизни и планах. Он не понимал и сейчас не понимает, почему Нагиль так душил его индивидуальность, и почему так отчаянно пытался сломать его и превратить в себя, но бороться с ним он не мог. Всей борьбой Юнги в то время были эти стены — он возвращался к себе, бился монотонно головой о них, а утром снова уходил в жизнь. Юнги не мог убить себя, но, делая это, ему казалось, что он давал себе выбор. Что он словно говорил себе: «если будет совсем невыносимо, если не потянешь, у тебя всегда есть стена, и ты ударишься посильнее». Это облегчало его состояние, дарило надежду. А люстры появились уже позже. Точнее, не люстры, а крюк на потолке. Когда делали ремонт у одноклассника, Юнги увидел, что люстры цепляют на железный крюк на потолке, и первой его мыслью, показавшей, насколько он изнутри раздроблен, была мысль о том, выдержит ли он его вес. Теория подтвердилась, когда на люстре повесилась девушка его знакомого. С тех пор Юнги старается не смотреть на люстры, ведь для кого-то это красивое муранское стекло, а для Юнги выбор, который, не сделав после того, как отец вызвал его на родину, он поклялся никогда не делать. И сейчас он лежит под люстрой, но видит этот крюк, который может закончить все. Юнги закрывает глаза и, повернувшись на бок, запрещает себе смотреть на потолок. Ему сейчас очень больно, кажется, он из этой пучины боли никогда не выберется, может, так и будет, может ему нормальная жизнь больше не светит, но Юнги сильный, он попробует прожить и ненормальную. И проживет, потому что он всегда помнит о крюке на потолке, способном выдержать его вес.
<b><center>***</center></b>
Первый день на работе проходит тяжело. Коллеги встречают Юнги хорошо, общаются с ним, объясняют правила, но парень, для которого эта работа на данный момент — единственная возможность заработать, не может перестать нервничать и делает ошибку с форелью по-провански. Ошибка глупая, он портит соус айоли, который сразу же заменяют. Юнги прекрасно знает, что для него это блюдо раз плюнуть, и пусть его никто и не ругает, настроение это портит знатно. К концу смены его зовет Минхао, и Юнги, уверенный, что тот отзовет свое предложение, идет к нему.
— Вот твоя карточка, аванс уже перечислен, — протягивает ему конверт мужчина. — Завтра будь повнимательней.
— Я так сглупил, прошу прощения, — мнется Юнги.
— Думаешь, я ошибок не делаю? Делаю, просто я уже сделал себе имя, и свои ошибки я представляю, как новый подход, — смеется Минхао. — Усердно работай, сделай себе имя, и бояться будет нечего.
Юнги благодарит его и, выйдя за дверь, сразу распечатывает конверт. Через минуту парень снова возвращается в кабинет Минхао.
— Мне кажется, тут какая-то ошибка, — робко начинает Юнги. — Вы сказали, что это аванс, но это явно не сумма, которую платят помощникам повара.
— Что ты хочешь сказать? — хмурится Минхао.
— Что там много денег, — Юнги и правда удивлен сумме аванса, пусть он сам вырос в богатой семье, но он знает зарплаты сотрудников отца, и то, что Минхао вручил ему как аванс — уже зарплата ведущего специалиста у Нагиля.
— Это мой ресторан, я сам решаю, кому сколько платить, а вообще, ты как новичок получаешь меньше всех, если сомневаешься, можешь поспрашивать коллег, — невозмутимо отвечает Минхао. — Сынок, ты работаешь не в забегаловке, а в лучшем французском ресторане города.
— Простите меня за бестактность, — мямлит Юнги и, плохо скрывая радость, покидает кабинет.
Юнги буквально летит домой. С таким окладом он сможет съехать хоть завтра, а на оставшееся еще и нормально проживет недели две. Пусть его семья все еще за решеткой, а на сердце камень, Юнги хочет гордиться собой. Он обязательно отпразднует это достижение, угостит тетю шампанским и тортиком. Юнги заходит в супермаркет, ловит себя на мысли, что впервые будет покупать алкоголь и торт здесь. Он берет бутылку недорогого шампанского, ведь как бы он ни летал в эйфории, еще не известно, укрепится он на новом месте или нет, и деньги нужно откладывать на жилье. Он выходит из маркета с маленьким тортиком и шампанским и идет к остановке. Тетя радуется за парня, искренне его поздравляет, сразу достает бокалы и тарелочки, а Юнги отвлекается на входящее сообщение от контакта, который со вчерашнего дня называется «Никто».
— Выйди на улицу.
— Сукин сын, — шипит Юнги и, выйдя на порог, чуть не спотыкается о корзину, доверху набитую сырами, фруктами и тремя бутылками его любимого вина. Рядом стоит коробка с тортом из лучшей кондитерской города. Чонгука нигде нет. Юнги смотрит на подношения, а потом, выругавшись, поднимает корзину и тащит ее к мусорным бакам у дороги. Корзина тяжелая, он буквально волочит ее к бакам, и, поняв, что поднять не сможет, оставляет у них и идет за тортом. Собрав угощения у мусорного бака, он достает телефон, фотографирует их и отсылает Чонгуку с припиской:
— Все, что ты будешь мне посылать, будет там.
— Ты будешь пить дешевое пойло, лишь бы доказать, что я тебе чужой? — прилетает в ответ.
— Ты для меня никто, Чонгук. Чужой бы был ближе.
Чонгук читает, но больше ничего не отвечает.
Юнги долго думает блокировать контакт или нет, и понимает, что сейчас он к этому не готов. Если он его заблокирует, то и игнорировать будет некого, а так, пусть Юнги и глотает свое разбитое сердце, он перечитывает его сообщения и занимается мазохизмом, который поймут только влюбленные.
— Кто это был? — зевает тетя, когда парень возвращается в дом.
— Никто.
Именно никто. Те, кто были друг к другу кожа кожей внезапно становятся чужими. Это самая горькая правда жизни, и Юнги ее усвоил. Он снова садится на диван, берет бокал горьковатого шампанского и, пригубив, перечитывает его сообщения.
<b><center>***</center></b>
Чонгук сидит в автомобиле в квартале от дома Чаен и смотрит на телефон. Как оказывается больно умереть для того, кто в тебе все еще живет. Хотя Юнги прав, тот Чонгук умер, а этот не знает, что ему делать с перевернувшейся с ног на голову жизнью. Чонгук, возможно, впервые так остро чувствует одиночество, и от этого оно кажется невыносимым. Говорят, что даже самые великие чувства со временем гаснут, но Чонгуку сейчас от этих слов смешно. Юнги в Чонгуке никогда не погаснет, он живет в нем больше десяти лет, и пусть тогда он свои чувства к нему не принимал, сейчас в них уже не сомневается. Чонгук, который мог бы не посещать школу, таскался туда чуть ли не каждый день за дозой Юнги. Сколько раз он находил причины, чтобы задержаться во дворе и увидеть его. Не говоря уже о том, с каким интересом он просматривал новости из Англии, надеясь, что пацану с губами цвета малины ничто не грозит. В ту ночь, когда Хосок накачал Юнги в том мотеле, Чонгук все и понял. Он понял, что его чувства к Юнги — это не ненависть, злость и желание его сломать. Он понял это, забрав его оттуда и сделав татуировку, а окончательно осознал, когда Юнги улетел в Лондон. Чонгуку Юнги был важен с самого детства, а сейчас он ему просто необходим. Юнги прав, он так и не сказал ему «люблю», и Чонгук знает, что и не скажет. Пусть все так и есть, все его естество тянется к Юнги и жаждет только его, говорить «люблю» надо уметь. Чонгук воспитан женщиной, которая прививала эту любовь только к членам семьи, которая вбивала в его тогда еще детскую голову, что любят только своих. Чонгуку бы начать учиться открываться, попробовать озвучивать чувства, но уже и смысла нет, ведь, как сказал Юнги: «когда любят — больно не делают». Чонгук бы с ним поспорил, потому что знает, что мать любит его, но не позволила остановиться. В любви нет черного и белого, во всяком случае, не в мире Чонгука, и это единственное, в чем им с Юнги не прийти к компромиссу. Он не хочет верить, что у Юнги все прошло, и в день, когда поверит, он закончится как человек. Хотя сейчас не важны чувства Чонгука и его страдания, важен сам Юнги. Чонгук хочет, чтобы он жил в хорошем доме на охраняемой улице, чтобы пил лучшее вино, вкусно питался, чтобы не боялся будущего, чтобы был счастлив, даже если без него. Чонгук не может обладать властью и деньгами и не уметь его поддержать. Ему это все без него и не нужно, именно поэтому он как птица, загнанная в клетку, не знает, как ему подойти к тому, кто легко может откусить ему голову. Сердце его он уже сожрал. Одно он понял точно, после сегодняшнего вечера посылать ему подарки он не будет, Юнги их все равно не примет. Чонгук заводит мотор, выезжает на трассу и направляется в ресторан Бальтазар.
— Это все готовил он, — протягивает ему прямо на входе бумажный пакет Минхао. — Немного напортачил, но быстро все исправил.
— Все, чего касаются его руки — безумно вкусно, — кладет пакет на заднее сиденье гелендвагена Чонгук и возвращается к мужчине. — Все хорошо у нас?
— Все отлично, — достает толстую сигару Минхао. — Юнги — выгодное вложение, особенно, учитывая, что я и не вкладываю, — смеется мужчина. — Да и ничто не вечно под луной, вот и я тоже, а у Юнги есть все шансы стать моим лучшим учеником и последователем.
— Ничто не вечно под луной, только моя любовь к нему, — думает Чонгук и, пожав повару руку, идет обратно к автомобилю.