Ромео должен умереть

Мои глаза в тебя не влюблены
Твои пороки они видят ясно
Но сердце ни одной твоей вины
Не видит. И с глазами не согласно.
Шекспир.

Странная штука жизнь, ведь еще вчера Юнги был готов сдаться, смириться со своим положением. Ему казалось, что пора бы научиться менять мышление, подстраиваться под правила, лишь бы хоть как-то облегчить свое время пребывания на этой земле, а сегодня он по ней не ходит, а летает. Люди виноваты в том, что другие люди недовольны собой, видят изъяны, которые сами бы без чужой указки таковыми и не считали, стремятся к тому, что им не нужно. Из-за людей, их действий и слов, становишься убежденным в том, что каждый следующий рассвет — это необходимость доказывать и себе, и другим, что ты лучше, что жизнь — это борьба, в которой обретаешь все, только потеряв свою душу. Душу, которую старательно держишь в определенной форме и гордишься, мол, она такая же как у всех, потому что, постоянно разбиваясь о стены непонимания, приходишь к тому, что выбираешь подстраиваться. Люди виноваты в том, что рассвет становится дико желанным, что, проснувшись, бежишь к окну, распахиваешь вечно натянутые шторы, пританцовываешь, пока чистишь зубы, переворачиваешь гардероб, потому что хочется выглядеть по-особенному. Люди виноваты, что то, что вчера казалось непроходимым препятствием — сегодня кочка, через которую легко перепрыгиваешь. <i>Люди дают смысл жить и люди его забирают.</i> Юнги повезло, с ним наконец-то произошло первое. Юнги кажется, он улыбался даже во сне. Пару раз просыпаясь за те несчастные два часа сна, он щупал грудь, на которой лежал, смотрел, убеждался, что это правда, что он с Чонгуком, и снова засыпал. Юнги влюблялся и раньше, но не помнит, чтобы так, чтобы до распирающей эйфории, дрожащих колен и сердца, готовящегося выпрыгнуть из груди при каждой встречи. Чон Чонгука не с кем сравнивать, он дает ощущение свободы, веры в собственные силы и, главное, тепла, которого так сильно не хватает тому, кто в собственной семье чужой.

Юнги почти не спал, приехал домой только полчаса назад, впереди долгий день, но ему плевать, он намазывает на тост толстый слой хумуса, и пока кофемашина готовит ему кофе, пританцовывает на кухне. Никто его настроение сегодня не испортит, и даже отец, которого он с ночи не видел, не сломает его волю к счастливой жизни. Юнги не хочет смиряться, не хочет просто жить, он хочет быть счастливым, и уже нашел того, кто дает ему это ощущение абсолютного счастья. Закончив с завтраком, он отправляется в офис и первым делом проходится по новым кулинарным школам. Отец ошибается, если думает, что у Юнги так легко отобрать мечту. Было бы легко, если бы мечта не была единственным, что у него есть. Он все время смотрит на телефон, ждет сообщение от Чонгука, надеется, что он тоже думает о нем, прокручивает эту ночь в голове. Юнги обычный влюбленный, не может ни на чем сконцентрироваться, с опозданием реагирует на голоса из внешнего мира и тонет в своих мыслях. Он снова поднимает телефон, злится на отсутствие оповещений, еле держится, чтобы не написать первым. Юнги прекрасно понимает, что Чонгук управляет огромным холдингом и у него уйма забот, но не может перестать ждать «доброе утро», которое отправило бы его в нокаут от счастья. Он просматривает очередное соглашение, любезно подсунутое ему помощницей отца, и чуть не падает с кресла, увидев на экране телефона сообщение от горячо любимого «JK».

— Как поживает моя куколка?

Юнги безуспешно борется со светящимся от счастья лицом и набирает в ответ:

— Хорошо, как ты?

— Мне пришлось срочно улететь, вернусь послезавтра.

— Так срочно, что не мог предупредить, — набирает и стирает Юнги, ведь с чего ему обижаться, они переспали, но они все равно не пара, и Чонгук не должен отчитываться. <i>Наверное</i>.

— Понятно.

Сообщение в ответ не приходит, зато Чонгук перезванивает.

— Я чувствую, что ты недоволен, — говорит Чон, и Юнги, который безумно рад его слышать, с трудом выравнивает свое дыхание.

— Тебе показалось, — поглядывая на снующих мимо работников отца, отвечает Юнги.

— Ты чем-то расстроен?

— Может быть тем, что ты не предупредил, что не будешь в стране, — все-таки не выдерживает Юнги.

— Признаю, виноват, — делает паузу Чонгук. — Я прилечу в среду днем, в девять пришлю за тобой машину, поужинаем вместе.

— Я вроде не соглашался на свидание в среду, — недовольно бурчит Юнги, который параллельно думает, что сделать с блеклыми волосами до среды.

— Я очень сильно хочу тебя видеть, — обезоруживает его Чонгук. Вот так вот, одно предложение, и у бабочек внутри Юнги крылья светятся.

— Хорошо.

Юнги заканчивает разговор и идет за кофе. Его задело, что Чонгук ничего не сказал про командировку, но стоило услышать его голос, и обида прошла. Юнги пугают собственные чувства, точнее, их глубина. Он понимает, что одержим чужим голосом, не говоря уже о прикосновениях, потому что он все еще чувствует, как горят его губы и ноет задница, но ему одной ночи мало. Юнги хочет его до безумия сильно, его бы воля, он бы не покинул его квартиру, так и остался бы лежать в постели, пропитанной запахом Чонгука, и дожидался бы его. Остатки разума, которые пока не подчинило себе это всепоглощающее чувство, подсказывают парню, что это ненормально, что нельзя так сильно влюбляться в человека, ведь боли в жизни Юнги хватает, чтобы добавить и ту, после которой он вряд ли поднимется. Может, ему и правда стоит быть чуть холоднее с Чонгуком, но как это сделать, если одно его имя заставляет сознание путаться? Любовь надо разделять с другими интересами, целями. Люди, у которых в жизни нет ничего, кроме этой любви, обычно потерянные. Юнги не хочет быть одним из них, но уже понимает, что опоздал. Чонгук легко вошел в его сердце и занял все пространство, потому что разделять его ему было не с кем и не с чем.

Напившись приторного имбирного латте, Юнги возвращается в офис, игнорирует прошедшего мимо отца и в пять сбегает с работы, чтобы записаться на новые курсы. В этот раз Юнги выбирает курсы, которые находятся в пригороде, но дорога в час десять минут не пугает парня, лишь бы отец его не трогал. Курсы сейчас ему нужны не только для будущего и желания заниматься тем, что он любит. Они нужны, чтобы отвлекаться от Чонгука, чтобы держаться за них, как за соломинку, и не тонуть в человеке. Профессия останется с ним навеки, а люди уходят. Юнги должен выучить это правило и повторять его про себя. После курсов Юнги записывается в салон красоты, освежает черный цвет и едет домой, чтобы решить, что он наденет послезавтра на ужин с Чонгуком. Фактически, у них будет первое свидание, потому что посиделки в парке с ребенком не считаются, и Юнги очень хочет хорошо выглядеть. Чонгук всегда выглядит роскошно, и Юнги уверен, он будет смотреться шикарно даже в костюме Санты, и уступать ему не хочется. Юнги настолько был загружен заботами после переезда и разборками с отцом, что перестал уделять внимание внешности, и сейчас вспоминает недавнее прошлое в Лондоне, где он не выходил на улицу, не получив удовольствие от своего образа. На ужин Юнги решает надеть черный атласный костюм, который недавно приобрел, и темно-красную рубашку. Он выбирает кольца и серьги и, оставшись довольным, спускается поесть.

Следующим утром Юнги приезжает на работу с опозданием, потому что до последнего тянул и все пытался придумать причину пропустить день в душном офисе, который ненавидит всей душой. Он пробивает свою карту, идет в лифт и из-за полусонного состояния пока не замечает снующих туда-сюда, явно обеспокоенных чем-то людей. Сойдя на нужном этаже, он по привычке кивает секретарше отца, проходит мимо кабинета, чтобы занять свое место, и только сейчас замечает груды бумаг на всех столах и даже на полу; раскрасневшегося и машущего руками в попытке что-то объяснить своему помощнику финансового директора, и слышит, как в кабинете отца что-то с глухим стуком бьется о дверь.

— Что здесь творится? — в шоке смотрит на секретаршу Юнги, но та, что-то пискнув, прикрывается ноутбуком. Юнги знает, что пожалеет об этом, но все-таки идет к двери отца и, осторожно ее открыв, заглядывает внутрь.

Отец одновременно говорит по нескольким телефонам, Сокджин стоит у шредера и по одному опускает в него документы, а помощник отца, расположившийся в кресле, усиленно что-то набирает на ноутбуке.

— Пап, что происходит? — прокашливается Юнги и закрывает за собой дверь.

— Что происходит? — отвечает ему вместо даже, кажется, не расслышавшего его отца, Сокджин. — Нас проверяют, сейчас они на объекте в пятом районе, значит, и сюда доберутся.

— Нам что-то грозит? — не понимает Юнги.

— Грозит! — опускает трубку Нагиль и, стащив с себя галстук, швыряет его на пол. — Если мы их не остановим, нам грозит очень многое, — лихорадочно шарит по столу в поисках какого-то документа.

— Мы же не делаем ничего нелегального...

— Юнги, пожалуйста, езжай домой, сходи, погуляй, — раздраженно говорит Сокджин. — У нас нет времени с тобой нянчиться.

— Не нужно со мной нянчиться! — злится Юнги, который привык видеть отца злым, но таким напуганным видит впервые, и сам удивляется, что чувствует за него беспокойство. — Объясните и мне, что происходит. Я тоже член этой семьи, и я хочу знать.

— Мы попали на глаза не тем людям, и когда я говорю не тем, я имею ввиду тех, кого мы не можем сделать своими, — пытается отвечать спокойно Сокджин. — Если мы быстро не среагируем, у нас будут проблемы.

— Это все Чоны! — рычит Нагиль. — Эта дрянь Исабелла, точнее, ее ублюдок, они натравили на нас налоговую, а теперь, видите ли, нас может проверять отдел по борьбе с экономическими преступлениями! Какие преступления? Этот чертов наркоторговец думает, что все деньги зарабатываются только незаконным путем! — идет к Юнги мужчина, и парень отшатывается.

— Откуда я знаю? — прячет глаза Юнги. — А почему ты думаешь, что это обязательно они вставляют тебе палки в колеса?

— Сынок, — вздыхает Нагиль, — думаешь, я просто так против любых контактов с ними? Они отвратительные люди. Они вбили себе в голову, что их отец ангел, и умер мучеником, но, видит Бог, сколько раз я говорил с Джехе, сколько раз я просил его не нарушать закон, пусть мы зарабатывали мало, но зато зарабатывали честно, но он не послушался, проворачивал свои темные дела и понес наказание. Так нет же, эта кобра думает, что и я должен был сесть и сгнить в тюрьме, спустила на меня своего пса, вот он и творит бесчинства. Мы честные люди, мы не нарушаем закон, но нас хотят выставить преступниками.

— Тогда нам ведь нечего бояться, — смотрит на продолжающего уничтожать документы брата Юнги. — Почему вы так расстроены?

— Потому что мы живем в мире, в котором при желании ты можешь подставить даже святого, — возвращается к столу Нагиль. — Юнги, сынок, иди домой, офис не будет работать сегодня, и тебе здесь нечего делать. Нам нужно перепроверить книги, чтобы зацепиться было не за что, иначе мы рискуем потерять все, и, возможно, даже нашу свободу, учитывая, с кем мы имеем дело.

Юнги знает, что отец выкрутится, у него связи везде, но противное чувство беспокойства все равно скребется внутри. Он понимает, что пользы от него мало и он, скорее, мешает, поэтому, кивнув, идет к двери. Впервые с момента прилета из Лондона Юнги чувствует укол совести за то, что не может помочь семье. Отец хотя и скрывает свое беспокойство за агрессией, Юнги чувствует его страх. Что, если отец прав, и здесь замешан Чонгук? Что, если, лаская Юнги и балуя подарками, он параллельно продумывал план уничтожить его семью. Может ли влюбленный человек причинить боль объекту своей любви? Юнги даже думать об этом не хочет. Он выходит на улицу и, опустившись на первую скамейку, достает телефон и набирает Чонгука.

— Неожиданно, но приятно. Я рад, когда ты звонишь, — отвечает после третьего гудка Чонгук.

— Чонгук, нашу компанию проверяют, у отца, кажется, серьезные проблемы, — поникшим голосом говорит Юнги.

— Это постоянно происходит, и для крупных компаний нормальное явление, — после небольшой паузы говорит Чон.

— Я переживаю, — кусает губы Юнги.

— Я думал, ты позвонил, потому что скучаешь, — недовольно говорит Чонгук.

— Чонгук, я переживаю, потому что... — осекается Юнги. — Это ведь не ты сделал?

— Послал проверку? Не смеши, — цедит сквозь зубы Чонгук.

— Прости, я просто не знаю, что думать и...

— И решил обвинить меня? — перебивает его Чонгук. — Я передумал, прилечу сегодня же, ведь если задержусь еще на день, ты решишь, что я виновен в том, что динозавры вымерли, — вроде шутит, но в его голосе нет и намека на шутку.

— Из-за меня прилетать не надо, — бурчит Юнги. — Мы все равно не сможем увидеться, и на ужин я тоже не приду.

— Это еще почему?

Юнги и через трубку чувствует недовольство Чонгука.

— Нам лучше какое-то время не видится, я хочу побыть с семьей и поддержать их в такой трудный период, — твердо говорит парень.

— У тебя нет семьи, — с издевкой тянет Чонгук, — или она появляется, когда ей выгодно.

— Я не в настроении ругаться, и сейчас уже точно убежден, что нам лучше пока не видеться, — зло говорит Юнги и сразу же сбрасывает звонок.

Юнги отключает телефон, злится на себя, что повел себя как ребенок и выставил перед Чонгуком истеричкой, но в то же время не имеет никакого желания с ним разговаривать. Юнги сейчас вообще ни с кем не хочет разговаривать. Сразу из офиса он приезжает домой, все ждет отца или брата, переживает и так и отключается на диване в гостиной. Он просыпается к одиннадцати ночи из-за голоса отца и, присев на диване, смотрит на вошедшего в дом мужчину и его помощника. Юнги по привычке тянется за телефоном, но, поняв, что он выключен, передумывает его включать и идет на кухню попить воды. Когда он возвращается, отец и его помощник сидят за кофейным столиком, снова обсуждают дела.

— Ну как там, пап, есть изменения? — робко спрашивает топчущийся у столика парень и готовится к агрессии.

— Я все уладил, правда, пришлось попотеть, — к удивлению Юнги спокойно отвечает Нагиль. — Теперь мы будем готовы и подстрахуем себя, ты не переживай.

Юнги даже кажется, что в голосе отца проскальзывает забота. Он бы удивился таким внезапным переменам в поведении Нагиля, но решает, что это все из-за того, что испугавшийся все потерять отец, пережил сильный стресс и наконец-то начал ценить семейные узы.

— Сегодня был тяжелый день, и я надеюсь, он никогда не повторится, — массирует лоб мужчина. — Сходи куда-нибудь, раз уж ты выспался, погуляй, не сиди дома с двумя стариками, — улыбается Нагиль. — Даже твой брат отмечать поехал.

— Так и сделаю, — соглашается Юнги, который решает не заказывать доставку, а прогуляться до любимой пиццерии, а потом, может, и коктейлей попить. Сидеть у себя в спальне, раз за разом прокручивая в голове все сцены и разговоры с Чонгуком, он успеет всегда, сейчас хочется вкусно поесть и расслабиться. Телефон он так и не включает, Юнги пока не готов разговаривать с Чонгуком, да и последний разговор сомнения насчет его вмешательства в их семейные дела не рассеял. Он просит охранника вызвать такси, нарочно не берет машину, решив, что все-таки немного выпьет. Юнги натягивает на себя кожанку, садится в подъехавшее к воротам такси и, удобно устроившись на сидении, предвкушает тихую спокойную ночь в собственной компании. Такси двигается в сторону главной дороги, поворачивает направо, чтобы наконец-то покинуть квартал, как резко тормозит, и мужчина за рулем, не сдержавшись, выругивается.

Поперек узкой дороги, которая выходит на трассу, стоит черный внедорожник, который явно не собирается пропускать такси. Юнги не успевает поразиться хамству водителя, как замечает на обочине хорошо ему знакомый тюнингованный гелендеваген и тянется за портмоне.

— Вы сейчас проедете, не беспокойтесь, — протягивает пару купюр таксисту парень и выходит из автомобиля.

Юнги идет к гелендевагену, боковым зрением замечает отъехавший внедорожник и пронесшееся мимо такси. Он садится в салон и недовольно смотрит на сидящего за рулем Чонгука. Чон в кожанке, в черных джинсах, весь салон пропитан умопомрачительным запахом его парфюма и любимых сигар, но Юнги на провокацию поддаваться не будет.

— Я ведь сказал, что не хочу пока видеться, — выдает Юнги, с трудом сдерживаясь от желания взобраться на обтянутые плотной тканью бедра. Его кожа, наверное, пахнет его любимым гелем для душа, тем самым, который и Юнги у него пробовал.

— Я очень скучал, — нагибается для поцелуя Чонгук, но Юнги отодвигается к дверце.

— Так сильно, что дорогу перекрыл? И сколько ты здесь стоишь? Что, если бы я был с братом? — без остановки спрашивает Юнги.

— Отвечу по порядку, — не показывает, как сильно раздражен его поведением, Чонгук. — Очень сильно. Стою минут десять всего, потому что, возможно, поставил на тебя жучок и знаю все о твоих передвижениях. Если бы ты был с братом, я бы отправил его дальше одного, а тебя бы пересадил к себе.

— Чонгук, я серьезно, больше так не делай, мы не можем открыто встречаться и вести себя, как нормальная пара, учитывая...

— Учитывая, что твой параноик отец решил, что я под него копаю? — цокает языком Чонгук.

— Учитывая, что наши семьи враждуют, — сводит брови на переносице Юнги.

— Два дня назад тебе это не мешало стонать подо мной, что же вдруг поменялось? — выгибает бровь Чонгук, и Юнги с трудом выдерживает этот пронизывающий взгляд.

— Не груби мне, — зло смотрит на него парень, отвечает агрессией на издевку.

— Ты меня злишь, и я грублю, — откидывается на сидение Чонгук, заставляет Юнги чувствовать вину. — Я просто не понимаю, что поменялось за два дня.

— Думаю, какое-то время нам все же лучше не общаться, — облизывает сухие губы Юнги. — Точнее, общаться, но тайно, и не только от моей семьи, а и от всех остальных, — исправляется, на мгновение представив, что сам лишает себя присутствия Чонгука в его жизни.

— Как ты себе это представляешь? — усмехается Чонгук.

— Я больше не сажусь в твой автомобиль, не появляюсь в твоей квартире, и в обществе мы даже не здороваемся, я уже не говорю о том, что мы вместе где-то появляемся, — выпаливает Юнги.

— Мы и так прятались по углам, теперь перейдем на новый уровень, — тянется за пачкой сигарет Чонгук. — Это напоминает мне мою бывшую, но у нее была уважительная причина, она была замужем, хочешь такие же грязные отношения? Или все же уже будешь мужиком и перестанешь трусить?

— Это не трусость! — взрывается Юнги, в котором ревность к загадочной бывшей умножается на оскорбительное «трус» из уст Чонгука. — Это осторожность! Хотя, знаешь, перерыв точно пойдет нам на пользу, — тянется к дверце парень. — Проблемы моей семьи и твоя злость на меня ни к чему хорошему не приведут.

— Не смей, — буравит взглядом его пальцы на дверце Чонгук. — Я тебя не отпускал.

— Думаю, обойдусь без твоего разрешения, — тянет на себя ручку Юнги и спрыгивает вниз. — Береги себя, — захлопывает дверцу автомобиля и, двигаясь вниз по улице, включает телефон.

Юнги передумывает вызывать такси и ехать в пиццерию, лучше закрыться у себя и предаться страданиям из-за того, что пусть он и заявил Чонгуку, что им лучше не видеться, разлука, даже самая короткая, его убьет. Улицу позади него освещает свет включенных фар гелендевагена, Юнги радуется, что Чонгук подъедет и они продолжат разговор, но, услышав рев, поворачивается и видит, как гелендеваген, развернувшись, вылетает на шоссе.

<b><center>***</center></b>

— Я сейчас лопну от счастья, наконец-то куплю мелкой ту куклу, плюс этих денег на две недели пропитания хватит, — пинает пластиковую бутылку на тротуаре Дилан, за которым еле успевает его друг и бывший одноклассник Марио.

— Круто, что они тебя позвали, — хлопает его по плечу Марио, — ты говорил, тот мажор твою репутацию перед службой подпортил и тебе работу больше не дают.

— Да ему, видать, уже похуй, небось, испугался, — смеется Дилан, — я ведь посмел его геем выставить, а мы, понимаешь ли, бракованные.

— Рад, что так. Ладно, бывай, — кивает ему Марио и бежит на остановку к остановившемуся автобусу.

Дилану вчера позвонили из агенства по найму, которое помогало ему с работой обслуживающего персонала. В этот раз ему предложили работу грузчика на складе, и Дилан, который пару раз подрабатывал грузчиком, но из-за больной спины в последний год отказывался, услышав про оплату, сразу же согласился. Денег катастрофически не хватает даже на предметы первой необходимости, и пусть от болей в спине придется мучаться еще несколько дней после работы, он это сделает. Нужно купить старшим верхнюю одежду, впереди холода, да и нормальный горячий обед он уже несколько дней как сварить не может. Он приезжает по скинутому ему адресу в одиннадцать часов и, пройдя внутрь мебельного склада, понимает, что работы тут на троих на часов пять. Дилан спрашивает у открывшего ему хозяина, где переодеться и, нацепив потрепанный комбинезон, возвращается на склад.

— Мне в одиннадцать сказали, уже почти половина двенадцатого, остальные парни когда подойдут? — спрашивает невысокого мужчину, чешущего заросший подбородок, Дилан.

— Остальные? Ты тут один, парень, — удивленно смотрит на него хозяин склада.

— Не понял, — растерянно отвечает Дилан, — я столько коробок один не разгружу...

— Ну тогда мы наймем другого, — ухмыляется мужчина и, повернувшись, идет на выход.

— Не надо, — догоняет его Дилан, — я возьму рохлю и стремянку и начну освобождать.

<i>«Вот, почему денег столько предложили»,</i> решает Дилан и идет за рохлей. Коробками заставлены три стены помещения, и если он не будет отвлекаться на перекус и сигареты, то может закончить к полуночи. Дилан, засучив рукава, сразу же приступает. Сперва работа идет легко, он даже думает, что справится раньше, чем планировал. К четырем часам дня он уже чувствует, что силы его покидают, с трудом волочит себя наружу и вновь возвращается за коробками. Уже в десять часов вечера Дилан лежит на спине на пыльном полу не в силах пошевелить конечностями и смотрит на оставшуюся нетронутой заставленную коробками стену, к которой еще не приступал. Он только пил и на ходу съел безвкусный бутерброд с заправки рядом, и при всем при этом так и не успел закончить. Хозяин склада оставил ключи, и Дилан мог бы хоть до утра таскать коробки, но он понимает, что не в состоянии двигать конечностями и вряд ли будет в состоянии завтра, судя по стреляющей боли в пояснице. Дверь склада со скрипом открывается, Дилан не реагирует, решив, что хозяин вернулся, и вздрагивает, услышав сказанное ненавистным голосом:

— Ты так быстро сломался.

Сокджин опускается на корточки рядом, смотрит наглым взглядом прямо в глаза, выглядит как принц из сказки, но Дилан знает, что он — главное зло.

— Какого хуя ты здесь делаешь? — с трудом приподнимается на локтях парень, взгляд которого мечет молнии.

— Такого хуя, что это мой склад, — поднимается на ноги Сокджин и с руками в карманах идеально отглаженных брюк, прогуливается по складу. — Это я тебя нанял.

— Мог бы и догадаться, что это именно ты, конченный жмот, нанявший одного для работы на троих, — фыркает Дилан и, пытаясь повернуться на бок, морщится от боли.

— Я думал, ты силен, ты ведь так любишь мне вызов бросать, — цокает языком Сокджин.

— Заплати мне за то, что я сделал, остальное отдашь тому, кто продолжит, я больше не потяну, — с трудом принимает сидячее положение Дилан.

— Заплатить? За что? Работа не закончена, — с усмешкой смотрит на него сверху вниз остановившийся рядом Сокджин.

— Я могу закончить ее через неделю, раньше я не справлюсь, — массирует свою спину Дилан.

— Склад должен быть готов к утру, или не получишь денег.

Дилан четко видит в его взгляде, что он не шутит, что это не просто угроза, и он правда не собирается ему платить.

— Да ты охренел! — срывается с места Дилан и, охнув, оседает на пол.

— Что? Уже не такой борзый? — издевается Сокджин.

— Ты самый мерзкий тип из тех, кого я встречал, а встречал я многих, — шипит от боли Дилан. — Отдай мои деньги, я их заработал!

— Так забери их у меня, — вынимает чек из нагрудного кармана пиджака Сокджин и машет перед его лицом. — Ты думал, тебе сойдет с рук та хуйня, что ты выкинул у моего друга? — присаживается на корточки мужчина, рассматривает изнуренного тяжелым физическим трудом парня.

— Отдай мои деньги! — пытается выхватить чек Дилан, но руки его не слушаются, и Сокджин оказывается ловчее.

— Это моральная компенсация за то, что твои помойные губы коснулись меня, — убирает в карман чек Сокджин, но не успевает подняться, потому что Дилан, собрав все свои силы, бросается на него и валит на пол.

— Вот же ловкий сученыш, — легко скидывает с себя обессиленного парня Сокджин, но Дилан не оставляет попыток подняться и получает пинком в бок. Боль, умноженная на два, только раззадоривает, Дилан цепляется обеими руками за его ногу и валит на землю. Сокджин быстро реагирует, хватает его за горло, отрывает от себя и, перевернувшись, вжав в пол, бьет кулаком в челюсть. Не сильно, не размахиваясь, скорее, чтобы усмирить, потому что эти пятьдесят килограммов в его руке из-за его кулака могут запросто испустить дух. Он так и вжимает хрипящего, но уже сдавшегося парня в землю, смотрит в его глаза, в которых пронизывающая ненависть, из-за которой каждый сантиметр тела словно поглаживают оголенными проводами. Он опускает глаза на его полураскрытые губы, из которых без остановки вылетают ругательства, и чувствует дикое желание заткнуть его поцелуем, просунуть в него свой язык, заставить задыхаться, извиваться, и наконец-то подчинить.

— Тварь, — шипит Дилан, испугавшись его темного взгляда, в котором агрессия на мгновенье сменилась желанием, и он его сразу прочувствовал. — Пусти меня, ублюдок! — пытается вырваться, и Сокджин, резко ослабив хватку, поднимается на ноги.

— Подавись, — швыряет в него чек Сокджин и, ни разу не оглянувшись, поспешно удаляется. Он быстрыми шагами идет к Х6, садится за руль и вылетает с территории склада. По пути он сдирает пуговицы с рубашки, спускает окна, тянется к бардачку за сигаретой. Чертову пацану должно было быть очень больно, у него был шанс вбить его наглую рожу в глину, а в итоге Сокджин и не бил толком, зато сейчас руль колотит.

— Сука, — шипит Сокджин, — ебанная сука, которую я хочу трахать, а не избивать, — он тянется за телефоном, набирает помощника, чтобы организовал ему встречу в мотеле, и сразу же сбрасывает.

Будто бы поможет.

Не помогло с момента их первого поцелуя, и сейчас не поможет.

<b>
<center>***</center></b>

Дилан обналичивает чек только через день, потому что первые двадцать четыре часа он не в состоянии подняться с дивана, на который упал после того, как Марио дотащил его до дома. Еще пять дней Дилан не выходит из дома, приходит в себя, жалеет, что из этих денег пришлось потратиться и на лекарства и болеутоляющие, и ненавидит себя, что не может помочь девочкам по дому и с едой, потому что матери, как и всегда, на все плевать.

В четверг утром Дилану уже намного лучше, и он, проснувшись, первым делом собирается поехать к рабочим в порту и попробовать найти там нанимающего. Спина все еще ноет, но боли уже отпустили, поэтому он сам готовит завтрак, кормит девочек, убирает столик матери и уже идет к двери, когда в нее стучат. Дилан открывает дверь и с непониманием смотрит на хорошо одетого седовласого мужчину на пороге, за которым стоит мерседес с шофером.

— Дилан Ван? — спрашивает мужчина.

— Чем обязан? — хмурится парень.

— Не могли бы мы поговорить с вами в автомобиле?

— С хуя мне садится к двум людям в черном? — кривит рот Дилан, поглядывая на курящего у автомобиля шофера.

— Не думаю, что вам есть, что терять, — с неприязнью разглядывает захудалый домик за спиной парня мужчина. — Будем говорить о работе. Я работаю на очень влиятельного человека, и он хочет предложить вам работу.

— О, так мы говорим о моем хорошем приятеле, — нарочито громко смеется Дилан. — Интересно, что на этот раз он хочет мне предложить. Грузчиком я уже поработал. Сантехником?

— Думаю, будет лучше, если мы поговорим в автомобиле, — настаивает мужчина.

— И не подумаю, твой босс психопат, — твердо говорит Дилан. — Или ты валишь с моего газона, которого нет, или я зову копов.

— Работа, которую мы хотим вам предложить, требует конфиденциальности, но я вам гарантирую, условия вас поразят, — не реагирует на угрозу полицией мужчина.

— Уже поразили, я спину только разогнул.

— Все же, я бы не вел себя, как мальчишка, и не отказывал бы сразу, — понижает голос мужчина. — Сынок, ты живешь в отвратных условиях, позволь рассказать, в чем заключается работа и, главное, что она тебе принесет.

— Зачем ему это делать? — прислоняется к двери парень.

— Он хочет загладить вину.

— Так у него же нет совести! — восклицает Дилан. — Ладно, все равно мне некуда торопиться, выкладывай, — идет к кривой скамейке во дворе парень и хлопает по ней, приглашая мужчину присесть.

— Мой клиент будет рад, если вы согласитесь, — заканчивает свой монолог, десять минут рассказывающий Дилану про новую работу, мужчина.

— И твой босс решил, что я настолько отчаялся? — Дилан аж подпрыгивает от возмущения. — Пошел нахуй с моей лужайки или я иду за ружьем!

Когда Дилан возвращается из дома с оставшейся после отца неисправной винтовкой, мерседеса и след простыл. Он достает сигарету, дрожащими от нервов пальцами закуривает и набирает Марио, попросив его узнать через свою подругу, обслуживающую светские приемы, где именно работает Мин Сокджин.

Дилан, сменив два автобуса, прибывает к зданию Мин холдинга к двум часам дня. Он топчется на лестнице пару минут, для смелости или, скорее, чтобы оттянуть момент, снова закуривает сигарету и смотрит на вылетевшего наружу красивого парня, который, подойдя к нему, просит сигарету.

— Себе еле добыл, обойдешься, — нарушает свое же правило, что в сигарете отказывать — грех, Дилан, продолжает залипать на красивые черты лица незнакомца и интересный разрез глаз. В такого влюбиться — раз плюнуть.

— Я заплачу, — тянется за портмоне парень и протягивает Диану купюру, — мне лень за ними идти.

— Нихуя себе, — забирает купюру Дилан и отдает парню три оставшиеся у него сигаретки. Дилан и не помнит, когда он в последний раз покупал целую пачку. Парень его благодарит и двигается к дороге.

— Пацаны, я к Мин Сокджину, он меня ждет, — врет Дилан охране на первом этаже, будучи уверенным, что его не пропустят, но его пропускают. <i>«Видимо, и правда ждет, ну или у этого урода здесь проходной двор»,</i> — решает Дилан и двигается к лифту. Красивая девушка провожает его до массивных дверей и, коротко постучав, пропускает вперед. Дилан проходит в просторный кабинет, благодарит девушку, сразу же закрывшую за ним дверь, и буравит недобрым взглядом сидящего за столом Сокджина.

— Чем обязан? — откидывается на спинку кресла мужчина, внешности которого надо отдать должное. Не будь у него гнилое нутро — Дилан бы залип. Он в белоснежной рубашке, обтягивающей широкие плечи и накаченный руки, сканирует его пронзительным взглядом, и вообще похож на какого-то очень крутого мафиози, и Дилану уже хочется сбежать.

— Я это... — прокашливается парень и несмело делает шаг вперед, — я насчет твоей очередной выходки. Ты думаешь, я тупой? — снова шаг, и замирает, потому что Сокджин поднимается на ноги, и Дилану внезапно кажется, что он очень большой. И как он его не убил на складе с такими мощными мускулами, которые ткань рвут?

— Выходка? — обойдя стол, прислоняется к нему Сокджин и, скрестив руки на груди, смотрит на парня.

— Я знаю, что ты мразотный тип, я это принял, но даже для тебя это слишком, — снова прокашливается Дилан и высоко задирает подбородок, доблестно выдерживая насмешливый взгляд. Они стоят друг напротив друга, он чувствует запах его парфюма, между ними шагов шесть, и Дилану некомфортно из-за этой близости, но отступить — это струсить. — Я разгадал твой план.

— Так, — цокает языком Сокджин, — удиви меня.

— Ты играешь подло, — начинает Дилан. — Ты подослал ко мне эту недоделанную сваху, чтобы он помахал передо мной пачкой купюр, а я, конечно же, покупаюсь, потому что я нищий, и ты реализуешь свой план.

— Какой план? — выгибает бровь Сокджин, открыто рассматривая лицо, горло, выглядывающие из-под ворота толстовки ключицы, и затрудняет Дилану выбор правильных слов.

— К чему этот фарс? — вскипает Дилан. — Твоя сваха предложила мне трахаться со старперами за деньги. Мол, подпиши бумаги о конфиденциальности, ведь наши клиенты очень важные люди. Верно, на заработок с одной ночи я могу не работать месяца три, но, бля, даже если опустить момент, что я на такое не пойду, ты реально думаешь, что я идиот? Я же знаю, что ты, мудак, это нарочно придумал. Ты рассчитывал, что я соглашусь, а ты потом записываешь всю эту хуйню на пленку. Дальше что? Моим сестренкам покажешь, как их брата имеют? В их школу пошлешь? Билборд с моей задницей на центральном шоссе повесишь? — у парня челюсть от нервов сводит. — Тебе не кажется, твоя месть за автомобиль зашла слишком далеко и пора бы остановиться? Я знаю, что полиция нихуя не сделает, ты ведь мажорик, но я сам тоже не слабак. Не делай меня уголовником.

— Закончил? — кривит рот Сокджин, и Дилан кивает. — Все-таки, ты глупый, — отталкивается от стола мужчина и с руками в карманах брюк подходит к нему вплотную. — Ты ничего не понял.

— Еще как понял, подпиши бумаги о неразглашении, и тогда мы якобы представим тебе вип клиентов, которые будут тебя трахать и щедро платить...

— Почти, только ты ошибся, — еле сдерживает желание коснуться подушечками пальцев его острых скул Сокджин. — Никаких видеозаписей и твоей задницы на билбордах. Я жуткий собстсвенник, чтобы позволить кому-то еще ее видеть.

— Чего? Зачем тогда все это? — хлопает ресницами пока еще переваривающий информацию Дилан.

— Затем, что клиент у тебя будет только один, — скалится Сокджин.

<b><center>***</center></b>
Юнги скучает по Чонгуку, постоянно ждет весточки, но сам не пишет. Вот уже восемь дней, как он умирает без него. Он почти не ест, ничем не интересуется, тенью слоняется по офису и дому, даже на занятия, которые начались три дня назад, не поехал. Чонгук тоже молчит, и Юнги, как это и принято у большинства влюбленных, начинает искать вину в себе. Он по несколько раз прокручивает в голове их последний разговор, с каждым новым разом забывает о грубости и резкости Чона, и все больше корит себя за высказанные той ночью в автомобиле слова. Даже Сокджин делает ему замечание, попросив нормально питаться, потому что Юнги умудрился потерять четыре килограмма за неделю. Юнги отмахивается, мол, аппетита нет, и посасывает через трубочку холодный кофе, продолжая гипнотизировать молчащий телефон. Он устал от самокопания, от постоянных дум, но больше всего устал от этой проклятой разлуки, которая высасывает из него все жизненные силы. Днем он еще держится, ездит на работу, стал даже ходить на встречи с отцом, часто сидит в кофейне рядом с домом, но как только сгущаются сумерки, образ Чонгука, который он стирал заботами и повседневными делами, принимает четкие черты. Каждую ночь Юнги засыпает, обнимая подушку, обязательно перелистывает его старые сообщения, вспоминает поцелуи и чувствует, как сходит с ума. Юнги кажется, что весь его мир сконцентрировался в Чонгуке, и если вдруг он так и не вернется, а он не найдет в себе смелости сделать первый шаг — его мир взорвется. На десятый день боль от разлуки достигает своего апогея. Юнги набирает и сбрасывает его номер семь раз, а потом, отправляясь на встречу по поручению отца, замечает на трассе пронесшийся мимо гелендеваген с зазубренными номерами и, спрятавшись за сиденьем, пытается успокоиться и не разреветься. Юнги на встречу не доезжает, просит оставить его у первого попавшегося паба и, пройдя внутрь, заказывает себе виски. Отец будет ругаться, что Юнги не выполнил поручение, но ему настолько плохо, что уже плевать. Юнги опустошает первый стакан, достает телефон, набирает <i>«я, блять, сдыхаю без тебя»</i> и снова удаляет. Наверное, чтобы отправить это сообщение, ему нужно будет опустошить бутылку, и именно ее себе Юнги и заказывает.

— Надо же, кто заблудился и гламурные кафешки на паб поменял? — останавливается напротив его столика Тэхен, и страдающий от разлуки парень даже в его чертах ищет хоть что-то от любимого. У Юнги точно помутнение рассудка, и пусть диагноз он уже себе поставил, лечение к нему идти отказывается.

— А ты чего тут забыл? — наливает себе снова виски Юнги, а Тэхен, попросив второй стакан, опускается напротив. — Я тебя не приглашал, — выгнув бровь, смотрит на него Мин.

— Похуй, я люблю халяву, — тянется к бутылке Тэхен. — Чего страдаешь? Любовник бросил?

— Откуда ты знаешь? — выпаливает раньше, чем успевает подумать Юнги.

— Значит, я угадал, — хохочет Тэхен.

— Никто меня не бросил, — бурчит Юнги и сам доливает ему виски. — Просто мы поссорились, а я не хочу звонить первым.

— И правильно, пусть он звонит, с хуя ли, — фыркает Тэхен.

— На словах все легко.

— И то верно, — вздыхает Тэхен, чокаясь с ним. — Даже когда со стороны я выгляжу как собачка, бегающая за хозяином, иногда я так скучаю, что и на гордость бывает похуй, — нервно усмехается. — Именно этот уровень одержимости поймет только другой одержимый, здоровый человек скажет: «где твоя гордость»?

— Бывают моменты, когда я хочу завалиться к нему и встать на колени, хотя знаю, что и он виноват, и не хочу быть тряпкой, но, блять, я просто увидел его автомобиль и как долбоеб разревелся, — утирает чешущийся нос Юнги и просит принести им начос.

— А я вижу его каждый день и реву каждый день, — смеется Тэхен, только глаза его все также покрыты дымкой печали. — Бля, кому скажешь, не поверит, что такой крутой я реву из-за какого-то мужика.

— Хорошо вот так вот поговорить без имен, узнать, что мы в одной жопе, и разойтись врагами, — с улыбкой говорит Юнги.

— Моя жопа покруче твоей костлявой, — поднимается на ноги Тэхен. — Я серьезно, ты бы жрал что-нибудь, ты похож на смерть. Ладно, полюбезничали и хватит, гори в аду, и спасибо за вискарь, — идет на выход парень.

Юнги больше не хочется писать смс, а хочется завалиться спать. Он поднимается на ноги, понимает, что попусту купил бутылку виски, которая никак на него не подействовала, и выходит наружу поймать такси.

<b><center>***</center></b>

В пятницу Нагиль заявляет, что завтра вся семья пойдет на прием в честь только открывшейся выставки супруги министра транспорта, и Юнги к его удивлению сразу выражает согласие. Он радуется этому пока еще хрупкому негласному союзу, установившемуся между ним и отцом, и очень не хочет его рушить, тем более, что, учитывая его нынешнее состояние, прием пойдет только на пользу. Юнги отвлечется, может, все-таки уже заведет друзей, и в следующий раз не придется изливать душу врагу в дешевом пабе. Он решил, что постарается вернуться в колею, ведь они с Чонгуком расстались не навсегда, а любой перерыв заканчивается, и он его дождется. Если бы не надежда, что их разлука временна, он бы точно не справился.

— Куда намылился в таком виде? — преграждает путь парню только вступивший на порог Сокджин. Старший явно злой и уставший, и Юнги жалеет, что не успел ускользнуть пораньше.

— Я на прием, вообще-то, иду с вами, — на автомате выдает Юнги.

— Да, да, я и забыл, но и ты выглядишь так, будто в клуб собрался, — морщина на лбу Сокджина разглаживается.

Юнги хотел надеть костюм, который готовил на так и не случившееся свидание с Чонгуком, но, примерив его, понял, что он с него свисает. Парень, который заранее не готовился к приему, рассчитывая на костюм, в итоге надел бордовую рубашку и черные узкие штаны, которые покупал в Лондоне, но не носил из-за того, что они оказались слишком тесными. Он сам уложил себе волосы и, воспользовавшись временным перемирием с отцом, осмелился даже на серьги.

— Тебе давно пора начать вливаться в жизнь, из которой ты не выберешься, — фальшиво смеется брату Сокджин и, стянув пиджак, идет к бару.

— Сокджин, — мешкает на пороге Юнги, — все в порядке?

— Да, все отлично, — отмахивается мужчина. — Отдохну немного и присоединюсь к вам.

— Как скажешь, — толкает дверь Юнги и идет к поджидающему шоферу, в автомобиле которого уже сидит отец.

Юнги переживал, что, находясь в тесном салоне автомобиля, они будут грызться, но отец настолько ушел в свои мысли, что парню показалось, он даже не заметил, что не один в салоне. Когда они подходят к каменной лестнице выставочного центра, то видят журналистов, готовящихся снимать и брать комментарии от гостей. Отец задерживается у входа, общаясь со знакомыми, а Юнги проскальзывает внутрь и, оказавшись в зале, радуется, что потратил лишний час на сборы. Разодетая богема города ходит мимо картин, общается, и Юнги тянется за бокалом шампанского, решив начать вечер с игристого, но рука замирает в воздухе. В зал проходит Чонгук, за руку которого держится шикарно выглядящая Исабелла. Внимание большинства присутствующих сразу обращается к ним, а Юнги моментально отворачивается и, зайдя за колонну, прислоняется к ней, потому что стоять без опоры у него не получается. Юнги скучал, каждый час нового дня мечтал о том, чтобы увидеть его, но силы не рассчитал. Его высохшее, лишенное питания любовью сердце, внезапно заходится, Юнги кажется, еще немного, и прямо в груди разорвется. Один только взгляд на Чонгука спустя почти десять дней ломки, и его накрывает лавиной самых разнообразных чувств, из-за которых он не в состоянии собраться. Юнги хочется и плакать, и смеяться одновременно, но больше всего ему хочется повиснуть на его шее и попросить больше никогда не оставлять, не отказываться, нести, в конце концов, ответственность за того, кого приручил.

Ему бы подойти поближе, еще немного насытиться, побывать в его объятиях, насладиться, ведь если в конце их ждет боль, то Юнги в нее с мыслями о пусть и коротком счастье нырнет. Он с трудом берет себя в руки, понимает, что долго за колонной прятаться не получится, выходит в зал, нарочно по сторонам не смотрит. Он проходит мимо знакомого отца, на автомате ему кивает и, прекрасно чувствуя сверлящий затылок взгляд, оборачивается. Юнги ныряет в темноту его глаз с головой, не читает предупреждения, не думает о страховке, возвращается будто бы домой. Для него все в комнате замирает, потому что Чонгук смотрит прямо в него, стоит в окружении двух красивых девушек, незнакомого мужчины, и даже не притворяется, что они ему интересны. Хищник высмотрел жертву, но, какая ирония, жертва сама на лбу знак прицела вывела. Они смотрят друг на друга, и в Юнги будто бы сразу все по местам раскладывается, печаль отпускает, он расслабляется и всем нутром к нему тянется. Всего лишь пара шагов, и он уткнулся бы в ключицы, вдохнул бы его запах, почувствовал широкие ладони на своих лопатках и крепче бы вжался. Но Юнги шаг не делает, Чонгук не собирается — он это в его наглом оценивающем взгляде открыто читает. Юнги первым этот губящий и залечивающий контакт прерывает, замечает, как отец к нему идет, и отворачивается. Когда Юнги вновь возвращает внимание в угол, где стоит Чонгук, то тот улыбается явно пытающейся пошутить девушке, и в парне внезапно к ни в чем неповинной незнакомке лютая злость просыпается. Настроение лопается, как мыльный пузырь, плечи моментально опускаются, он прислоняется к колоне, решая вызвать шофера — ему нечего делать на вечеринке, где находится и его отец, и его парень/любовник/враг, каждый взгляд на которого заставляет Юнги стучать зубами от ярости. Он только разблокировывает экран, как к нему подходит сын одного из папиных партнеров, и Юнги бы интерес к нему не проявлял, если бы мельком не заметил, как моментально помрачнел Чонгук. Юнги убирает телефон в карман, тепло улыбается парню и изображает интерес к его рассказам об учебе в Лондоне. Разговаривая с ним, он берет с подноса мимо проходящего официанта еще один бокал шампанского и останавливается напротив окна, где к нему присоединяются еще двое парней, которые тоже, оказывается, учились в Лондоне. Юнги их почти не слушает, каждым сантиметром тела чувствует один-единственный взгляд, который способен поднять в нем бурю, и отвечает. Между ними постоянно ходят люди, к ним подходят все новые и новые, но эту невидимую глазам связь ничего не рушит. У Юнги в горле от его гипнотизирующего взгляда сохнет, он шумно сглатывает, подносит к губам пустой бокал и отворачивается к окну. Все собравшиеся смотрят на нарисованные картины, или друг друга затмить пытаются, Юнги видит на стекле перед собой, как Чонгук его трахает. И похуй, что взгляд у Чонгука сейчас, скорее, «прибью», Юнги это дико заводит. Услышав копошение у входа, он отрывается от своих мыслей, которые грозятся стояком в штанах, и смотрит на вошедшего в зал брата. Сокджин выглядит роскошно, моментально привлекает внимание всех собравшихся дам, но он с высокомерным взглядом и походкой короля сразу подходит к Амбер и целует ее в щеку. Юнги вновь отворачивается к стеклу, в отражении которого видит подошедшую к Чонгуку девушку, и сгорает от ревности. Он двигается к картинам, лишь бы лучше было видно, следит, как нарочито громко смеется девушка, постоянно поправляет идеальную укладку, сверкает ожерельем и винирами на зубах. Чонгук ее внимания не лишает — в Юнги Везувий просыпается. Чонгук ошибается, если думает, что только он так умеет. Юнги принимает условия игры, нарочно флиртует со своими собеседниками, провоцирует того, кто свое недовольство совсем не скрывает. Они стоят с другими, любезничают с ними же, а трахают глазами друг друга. Юнги эта игра со зверем, который еще немного, и слетит с катушек — возбуждает. Парень рядом с Юнги, чье имя он даже не запомнил, смахивает с его плеча пылинку, делает комплимент его серьгам, Чонгук демонстративно шею разминает. Юнги облизывается, не прерывает зрительный контакт, извиняется перед собеседниками и, мазнув взглядом по Чонгуку, медленно идет в коридор. Он напевает себе под нос заевшую в голове песню про жестокий мир <footnote>Lana Del Rey — Cruel world</footnote>, скользя пальцами по стене, двигается прямо к туалету. Юнги подходит к раковине, кивает вышедшему из кабинки и долго моющему руки очередному гостю и смотрит на свое отражение. Он открывает холодную воду и прикладывает смоченные ладони к раскрасневшимся из-за пары бокалов шампанского щекам. Юнги закрывает воду и, услышав щелчок, поднимает глаза и видит вошедшего в туалет Чонгука. Чонгук закрывает за собой дверь, медленно подходит ближе, а Юнги так и стоит спиной к нему, смотрит на него через зеркало и не прерывает тишину, которая длится минуту. Они одни в туалете, и Юнги одолевают самые разные желания одновременно, но он уступает самому безумному из них. Весь вечер он глаз с Чонгука не сводил, восхищался тем, как роскошно на нем сидит черный костюм, убивал в себе желание расстегнуть его рубашку, провести ладонями по груди, под которой той ночью задыхался от удовольствия. Он представлял, как вцепится в эти обтянутые черной тканью мощные бедра, которые мечтает оседлать, как вновь почувствует его в себе, а его руки на своей заднице. Юнги сдается, он прикусывает нижнюю губу, поднимает руки, не отрывая взгляда от глаз в зеркале, расстегивает свой ремень и дергает вниз за язычок молнии. Потом также медленно обхватывает пальцами края раковины и призывно смотрит на отражение Чонгука в зеркале. Чонгук делает последний шаг, кладет руки на его бедра и медленно тянет его штаны вместе с бельем вниз. Ладони Чонгука скользят по обнаженным участкам кожи, и там, где они касаются, она моментально вспыхивает. Чонгук грубо давит на поясницу, заставляет сильнее выгнуться и, не получив подчинения, звонким шлепком оставляет отпечаток своей ладони на молочных ягодицах. Юнги и слова не говорит, шипит как кот, а потом подчиняется, выгибается в пояснице. Чонгук разводит половинки, плюет прямо на дырочку, слышит недовольное бормотание, нарочно грубо проталкивает в него пальцы. Юнги держится, виляет задницей, которую почти на сухую насаживают на пальцы, чуть ли не визжит, когда Чонгук проводит губами по его шее, прямо по линии роста волос, и обижается, когда тот его не целует. Чонгук будто бы его наказывает, Юнги готов каждый день не подчиняться, лишь бы в наказание он касался его, пытал бы его пусть и грубыми, но прикосновениями. Наконец-то Юнги слышит, как вжикает молния на брюках Чонгука. Чонгук пристраивается, головка члена давит на изнывающую по нему дырочку, и он толкается. Юнги нагибается вперед, опирается на руки, лишь бы открыть Чонгуку лучший доступ и себе страдания облегчить. Чонгук его не жалеет, медленно входит до самого основания, а потом выходит и переходит на грубые и глубокие толчки. Он натягивает его на себя как тряпичную куклу, не ласкает, не позволяет и ему касаться себя. Юнги рвано дышит, кусает свой язык, лишь бы не стонать, и нервно поглядывает на дверь. Он понятия не имеет, как они объяснят вошедшему то, что здесь происходит. Как он объяснит отцу, до которого все точно дойдет, что он не просто позволяет их врагу трахать его в туалете, но сам его спровоцировал, открыто себя предложил. Юнги похуй. Его ничего, кроме толстого члена, растягивающего его задницу, ладоней, считающих его ребра, и взгляда, заставляющего хотеть встать на колени, не интересует. Чонгук его не ласкает, он отрыто им пользуется, и Юнги нравится это ощущение, он готов быть для него, кем угодно, и знает, что так влияет на него только один человек этой долбанной вселенной, которого он из-за страха чуть не потерял. Они трахаются без единого слова, Чонгук вжимает его задницу в себя, давит ладонью на плоский живот, отрывает его ноги от пола, до упора сажает на свой член. Он придерживает его за горло второй рукой, Юнги с трудом на массивных часах на его запястье фокусируется, из последних сил держится, чтобы разума от пронзающего его удовольствия не лишиться, и проигрывает. Он наконец-то его чувствует, спустя столько дней и ночей до дозы дорвался и хнычет, не дает отстраниться, вбирает его в себя всего без остатка. Юнги ломает ногти о раковину, глотает свои стоны, потому что член бьет прямо по простате, и дуреет от картины в зеркале, где абсолютно одетый Чонгук с утробным рыком, толкнувшись до упора, кончает прямо в него без резинки и не выходит. Юнги его в себе сжимает, ловит отголоски оргазма и продолжает медленно двигаться. Он откидывается назад, трется о него, лишь бы больше прикосновений собрать, его горячее тело почувствовать. Как только Чонгук из него выходит, Юнги чувствует теплую сперму, стекающую вниз по внутренней стороне бедра, но за салфетками не торопится. Он так и стоит, опираясь руками о раковину, и помутневшим от оргазма взглядом следит за застегивающим свои брюки Чонгуком. Юнги не собирается вытираться, он хочет чувствовать его в себе еще немного, поэтому вытирает с живота следы только своего оргазма, натягивает обратно белье и, заправив заляпанную рубашку, второпях застегивается. Дрожащие после все еще накатывающей волны оргазма пальцы не слушаются, Юнги рвет на части от удовольствия и желания разрыдаться. Он чувствует, как сводит челюсть, как пришедшие следом за сексом сожаление, угроза новой разлуки, берут его сердце в тиски и не дают продохнуть. Юнги снова страшно, и не только потому, что Чонгук сейчас развернется и уйдет, ему страшно, что он уже не вылечится, что окончательно подсел, и готов чуть ли не на коленях у него любовь вымаливать. Чонгук останавливается рядом, берет в руку ладонь парня и вкладывает в нее пластиковую карточку и ключи с эмблемой Порше.

— Отель Marriott, это ключи от моего номера. А это автомобиль, который зарегистрирован на левого человека и будет в твоем пользовании. В мою машину ты не садишься, ко мне не хочешь, значит, будет так, потому что отказываться от такого удовольствия я не собираюсь, — поправляет в зеркале воротник своей рубашки Чонгук, пока боящийся потерять его Юнги усиленно накладывает новые швы поверх старых. — Это грязно, но ты ведь любишь грязно, — наглым взглядом скользит от лица парня вниз Чонгук, задерживается на заднице, уже затянутой в черную ткань, и идет к двери.