Ромео должен умереть

— Это ни в какие рамки не лезет, — думает Юнги и убирает записку и документ в шкаф в своей комнате. Вино он ставит в бар в гостиной. У Юнги нет даже номера телефона Чонгука, и не для того чтобы поблагодарить, а вообще понять, зачем он сделал такой дорогой подарок. Он так и сидит на изножье постели, продолжая думать о поступке Чонгука, и позволяет мыслям грызть его изнутри. Сколько бы лет не прошло, Юнги помнит все, и не верит, что Чонгук забыл. Такую ненависть временем не вылечить, а Юнги попробовал ее на вкус на собственной шкуре. Чонгук явно что-то замышляет, и даже если Юнги накручивает себя, и Чону по-настоящему удалось закрыть дверь в прошлое, его подарки ему не нужны. Если отец или Сокджин узнают, что к ним доставили подарки от Чонов, у Юнги даже не будет времени объясниться, его сразу по стене размажут. Отец даже имя их произносить запрещает, и Юнги страшно подумать, что будет, если он узнает, от кого именно бутылки в его баре, и что на имя его сына где-то во Франции есть целый виноградник. Он должен поскорее решить этот вопрос и объяснить Чонгуку, что даже если он обо всем позабыл, Мины все помнят и их ненависть никуда не делась. Юнги поднимается с места и, подойдя к шкафчику, на дне которого спрятал обжигающие руки бумаги, запихав их в кейс макбука, отправляется в офис отца. Он полтора часа сидит в кабинете Нагиля, усиленно стараясь запоминать все, что ему рассказывает про бизнес помощник отца, а потом еще час присутствует на совещании, проводимом Сокджином, где реагирует только на слово «Чон». После совещания Юнги просит у Сокджина телефон, соврав, что забыл свой дома, и, зайдя в контакты, долго думает, как у него может быть записан Чонгук. Его номер у брата точно есть, Юнги не сомневается. В итоге он второпях копирует себе номер под именем «Мусор» и возвращает телефон брату. В обеденный перерыв Юнги не вызывает шофера и, взяв такси, едет в город погулять. Он заказывает кофе в тихой кофейне на берегу реки и, набрав скопированный номер, задерживает дыхание.

— Да.

Юнги выдыхает. Это голос Чонгука, значит ложь брату удалась.

— Это Мин Юнги, я звоню по поводу...

— Как ты? — перебивает его Чонгук, в голосе которого сразу чувствуется неподдельный интерес.

— Я звоню по поводу подарка, я хочу...

— Прости, я очень занят сейчас, давай увидимся в восемь у Дали. Знаешь это место? — снова не дает ему договорить Чонгук.

— Узнаю, — растерянно отвечает Юнги.

— Приходи вечером, там и поговорим.

— Да, но о чем нам говорить? — слушая гудки, шепчет Юнги.

Больше всего Юнги в людях пугает непредсказуемость. Он привык, что после определённого времени, проведенного рядом с человеком, он уже приблизительно понимает, что можно от него ожидать, но с Чон Чонгуком это никогда не работало, и именно это пугало его в нем больше всего. В школе, когда за определенный поступок Юнги ждал кулак в челюсть, он получал испепеляющий взгляд, а когда вообще не рассчитывал на какую-либо реакцию, приходил в себя с разбитым лицом на кафельном полу. Чонгука невозможно разобрать и разложить по полочкам в своей голове, и именно это истощило нервную систему парня, а не страх быть побитым или униженным. Теперь он делает это снова. Он вновь удивляет Юнги и вновь заставляет внутренне подбираться в ожидании следующего шага врага, а то, что они все еще враги, он ни секунды не сомневается. Чонгук явно затеял какую-то игру, только и этот Юнги не тот зеленый пацан, который покинул страну семь лет назад. Этот Юнги знает себе цену и может за себя постоять, именно поэтому он пойдет вечером на встречу и расставит все точки над «i».

Юнги не удается допить свой кофе, потому что позвонившая секретарша отца говорит, что босс требует его срочно в офис. Как бы Юнги ни пытался изображать интерес к деятельности семьи, ему это особо не удается. Перевозки — основной доход семьи, и именно благодаря этому бизнесу Юнги смог получить образование зарубежом и живет, не заботясь о том, откуда достать деньги на пропитание, но это явно не то, чем бы он хотел заниматься. Юнги учился на архитектора, потому что ему и правда были интересны причудивые здания, которые создавали люди, но уже в процессе учебы понял, что даже к этому у него душа не лежит. Юнги уверен, что он еще найдет дело своей жизни, почувствует тот самый огонь, который разгорается в момент, когда ты осознаешь, что это именно то, в чем ты хочешь оставить частичку себя, но отец и брат ему этого никогда не позволят. Его заставят пойти по их стопам, Юнги в этом не сомневается, и пока он недостаточно силен, чтобы бороться, он молча со всем соглашается. Юнги сейчас не готов объявлять открытую войну своей семье, и пусть где-то в глубине души он считает себя трусом, он сразу же сам себя оправдывает тем, что просто время еще не пришло. Пока он смиренно терпит все переговоры и совещания и, как только стрелки на часах показывают шесть вечера, идет к лифту.

Оказавшись дома, Юнги первым делом бежит к шкафу с одеждой и, вывалив все наружу, выбирает себе наряд. Перемерив несколько образов, он все бросает в кучу и, опустившись на кровать, смеётся над собой. Такое ощущение, что он собрался на самое важное свидание, когда как в реальности он идет к тому, кто еще вчера опускал его лицом в унитаз. На встречу с врагом наряжаться точно не нужно, но в то же время Юнги понимает, что внутренне очень хочет хорошо выглядеть. <i>«Это просто потому, что я хочу доказать ему, что у меня все заебись, а не потому, что мне нужно его внимание»,</i> решает парень и, вздохнув, вновь ныряет в груду одежды на полу. Поняв, что чрезмерное усердие может надоумить Чонгука, будто бы Юнги нарядился для него, он в итоге останавливает выбор на рваных джинсах и тонком бирюзовом свитере. Юнги отказывается от шофера, не хочет, чтобы ненароком доложили отцу, с кем он ужинает, и, прихватив документы на виноградник, вызывает такси.

Юнги не было в этом городе семь лет, и с момента прилета он еще толком нигде не был, поэтому, когда такси останавливается перед рестораном премиум класса, он уже не рад своим рваным джинсам. Надо было все-таки проверить место в интернете, и, возможно тогда Юнги бы оделся поприличнее. В конце концов, Юнги из одной из самых уважаемых семей города, и как бы он не воевал с отцом, он не маленький мальчик и прекрасно понимает, что, обладая таким статусом, он должен выглядеть всегда безупречно и, главное, уместно. Юнги смотрит на часы и, поняв, что не успеет вернуться домой и переодеться, оплачивает такси и идет к входу в ресторан. «Небось еще не прибыл», думает Юнги, называет свое имя, и его сразу провожают к столику у окна. Юнги удивлен, что Чонгук уже на месте, и, собрав всю волю в кулак, твердыми шагами идет к столику. Как только парень появляется в поле зрения, Чонгук поднимается с места и, протянув ему руку, просит садиться. Лучше бы Чонгук не вставал. Юнги и так чувствовал себя не в своей тарелке, а увидев, как потрясающе выглядит Чон, то и вовсе мечтает провалиться сквозь землю. Юнги из богатой семьи, он привык одеваться дорого и обедать в местах, где счет может кормить семью из трех человек неделю, но рядом с таким Чонгуком ему кажется, что он даже забыл, как пользоваться приборами. Чон выглядит роскошно в черных брюках и сером пиджаке, из него так и прет самоуверенность, которая давит на Юнги, заставляя его все больше внутренне сжиматься.

— Позволь поблагодарить тебя за то, что согласился со мной поужинать, — смотрит прямо в глаза Чонгук. Юнги так не умеет. Чонгук еще в школе был таким самоуверенным, будто бы весь мир принадлежит ему, и Юнги еще тогда не понимал, откуда у того, кто стоял тогда чуть ли ни у самого подножья социальной лестницы, такая харизма. — Я часто ем прямо за бумагами или в одиночестве, сам знаешь, работы много, и очень рад, что могу поужинать с тобой.

— Я пришел по делу, — хмурится Юнги, которому очень сильно хочется вернуться домой. То, что они сидят за одним столом, уже неправильно, а то, что со стороны они явно похожи на обедающую вместе парочку, еще больше усугубляет ситуацию, в которую его вогнал Чонгук.

— Мы и до дела дойдем обязательно, но сперва я тебя покормлю, — улыбается Чонгук, не сводя глаз с его лица. — Ты всегда был мелким, а в Лондоне тебя, судя по всему, совсем не кормили.

— Ты знал, что я в Лондоне? — удивленно смотрит на него Юнги, которому неловко от его изучающего взгляда. Чонгук смотрит <i>странно</i>. Если бы не реальность, в которой он хорошо знаком с Чонгуком, Юнги бы подумал, что он смотрит на него так, как обычно смотрят на него те, с кем обычно ужин перетекает в завтрак в постели.

— Начнем с гаспаччо, у тебя, надеюсь, нет ни на что аллергии? — игнорирует его вопрос Чонгук и подзывает официанта. — Позволь, я тебя покормлю на свой вкус. Если тебе не понравится, обещаю, мы поедем туда, куда ты предложишь.

— Чонгук, я правда хочу побыстрее все закончить. У меня дела, — лжет Юнги, которому все еще некомфортно поддерживать беседу с тем, с кем враждует его семья.

— Ты меня обижаешь, — кладет меню на стол Чонгук и пристально смотрит на парня. — Я не буду отрицать, что обижал тебя, сделал много глупостей, но, Юнги, прошлое должно оставаться в прошлом. Мы ведь были как семья когда-то, и, возможно, ты забыл про те годы, но я их помню и очень хочу, чтобы мы не держали друг на друга зла.

Юнги и не забывал никогда, даже поднимаясь после очередной потасовки с Тэхеном, он все равно мысленно возвращался в годы, когда дружил с ним, когда играл с Чонгуком и с нетерпением ждал их приезда.

— Поужинай со мной, а если потом захочешь меня игнорировать, я пойму, — продолжает Чонгук. — Этот повар лучший в стране, обещаю, тебе понравится, а если нет, я его пристрелю, — щурится. — Шучу, — снова улыбается, но в улыбке и ни намека на шутку.

Юнги наконец-то разжимает вцепившиеся под столом в друг друга руки и понемногу расслабляется, следя за тем, как Чонгук говорит заказ официанту. В конце концов, не пристало отпрыску Минов так открыто перед кем-то трусить, пусть даже это сам Чон Чонгук, место последнего удара которого до сих пор чешется.

— Расскажи, как ты? Как отучился? Понравилось в Лондоне? Нашел любимое дело? — спрашивает Чонгук, стоит официанту отойти.

Юнги теряется, он пару секунд смотрит на него, не моргая, и не знает, с чего начать. Никого из семьи никогда не интересовало, чем он живет и чего хочет, а тот, кто официально его враг, спрашивает про его жизнь в Лондоне.

— Лучше ты расскажи. Ты вроде успешный бизнесмен, — все-таки не решается ответить на вопрос Юнги, который не видит смысла откровенничать с тем, с кем видиться в первый и последний раз.

— У меня скучная жизнь, — усмехается Чонгук, но в его голосе проскальзывает усталость. — Я много работаю, и не хочу грузить тебя тем, чем ты и сам скоро будешь заниматься.

— Так ты знаешь, что я буду работать с отцом?

— А у тебя есть выбор? — выгибает бровь Чон. — Я не знаю, но думаю, все так и будет, потому что так принято в наших семьях.

— Я далек от всего этого, — понуро отвечает Юнги и тянется за вином, глотнув которое, блаженно прикрывает веки. По улыбке Чонгука Юнги понимает, что он нарочно заказал ему его любимое. — Я не хочу вариться во всем этом, но да, у меня нет выбора.

— Мне кажется, напрасно ты так настроен. Это дело твоей семьи, да и ты еще толком в это не влился. Когда вольешься, тебя может даже захватить. Поверь, не попробовав, решать не стоит.

— Не хватало, чтобы еще и ты меня в этом убеждал, — недовольно отвечает парень.

— Ни в коем случае. Напротив, я хочу, чтобы у тебя был выбор, но в то же время не хочу, чтобы ты судил сгоряча. Попробуй это, очень вкусно, — сам накладывает в тарелку парня брускетты Чонгук.

— Зачем ты это делаешь? — следит за его действиями Юнги.

— Делаю что? — отпивает вина Чонгук.

— Зачем уделяешь мне время, интересуешься. Ты же ненавидел меня, а в последнюю нашу встречу я думал, что ты был даже готов меня убить, — никак не может разгадать его действий Юнги.

— Я же сказал, мы были детьми. Я сожалею о своих поступках. У меня терки с твоим отцом и братом, но тебя это не касается.

— А как же твой отец? — выпаливает Юнги.

Чонгук умолкает, вертит в руке ножик, которым до этого самолично намазывал для Юнги фокаччу сыром, и поворачивается к окну. Юнги отчаянно пытается прочитать хоть какую-либо реакцию на его лице, но тщетно.

— Ты еще попробуешь десерты обязательно, — резко переключается Чонгук и снова подливает ему вина.

— На десерт не останусь, — достает из кейса бумаги Юнги и кладет на стол. — Я благодарен тебе за вино, я его выпью, но вот это, — хлопает по документу, — оставь себе. Мне не нужны такие подарки.

— Я просто хотел сделать тебе приятно, — задумчиво смотрит на бокал Чонгук. — Прошу, не надумывай ничего лишнего. Завтра я хочу показать тебе одно место, я купил его совсем недавно, буду строить там спортивную площадку для детей из неимущих семей.

— Это очень благородно, но почему ты хочешь показать это мне? — снова хмурится Юнги.

— Как другу. Юнги, правда, я отношусь к тебе, как к старому другу. Мне жаль, что с моим братом у вас все так получилось, но что плохого в том, что у нас будут дружеские отношения? Меня тошнит от этой вражды.

— Меня тоже, но вряд ли у нас получится быть друзьями, — поднимается на ноги Юнги. — А теперь, прошу меня извинить, я уже вызвал такси, у меня есть другая встреча.

— Такси? — хмурится Чонгук. — А где твоя машина?

— Я же только приехал, пока не купил, а шофера не взял.

— Я сам тебя отвезу, — поднимается следом Чонгук.

— Неужели ты не понимаешь? — вскипает Юнги и повышенным голосом привлекает внимание соседних столиков. Чонгук и бровью не ведет. — Тебе нельзя меня отвозить. Нам нельзя видеться.

— Я отвезу, — все равно идет следом Чонгук.

— Я сказал нет, — резко поворачивается к нему Юнги. — И прошу, держись от меня подальше. Мне не нужны проблемы.

— Из-за них? Из-за того, что они так хотят? А чего хочешь ты? — скользит взглядом по явно недовольному лицу Чонгук, за которым сразу останавливаются два амбала.

— Не важно, чего хочу я, — бурчит Юнги, которому внезапно стыдно от слов Чона. — Зачем тебе столько телохранителей? — растерянно смотрит еще на двоих мужчин, покорно стоящих у мерседеса Чонгука.

— Это очень важно, и желаю тебе поскорее это понять, — улыбается Чонгук, игнорируя вопрос про охрану. — Ты всегда должен в первую очередь думать о своих желаниях.

Юнги ничего не отвечает, идет к поджидающему его такси, а Чонгук провожает его взглядом. Только такси отъезжает, как перед рестораном паркуется черный ламборгини, из которого выходит Чон Хосок.

— Приехал поесть и меня не позвал, — останавливается напротив друга Хосок. — С кем ужинал?

— С тем, кто, встав у окна, убил бы луну соседством, — толкается языком за щеку Чонгук, продолжая гипнотизировать взглядом поворот, за которым скрылось такси. — И создал Бог человека, которому дал все то, что привлекает именно тебя, наделил его характером, который распаляет в тебе огонь, и внешностью, как идеальный алмаз, что сколько бы ты не искал в ней изъянов — не найдешь, но наградил его фамилией, которая как клеймо светится на его лбу и лезет тебе в глаза.

— Быть может, твой единственный алмаз, простым стеклом окажется на глаз, — хлопает его по плечу Хосок, и мужчины возвращаются в ресторан.

<b><center>***</center></b>

— И что ты будешь делать? Сидеть дома или шататься с дружками? — причесывает сидящую на коленях Принцессу Исабелла и разговаривает с лежащим на диване Тэхеном.

— Ну, мам, я только приехал, дай передохнуть, — ноет парень и притягивает к себе подушечку.

— Отдохнешь, конечно, но, молодой человек, долго я вам бить баклуши не позволю, поэтому поставь себе время для отдыха, и, как только оно истечет, начни чем-нибудь заниматься, — строго говорит женщина.

— Да я уже ходил на интервью в пару мест, но я не хочу работать по их правилам. Я — творческая личность, меня нельзя загонять в какие-то рамки, я не смогу так, — присаживается на диване парень. — Схожу еще в пару домов, если не подойдет, я точно буду думать о собственном бутике и займусь одеждой. Моей первой и любимой моделью будешь ты, а моим спонсором будет мой любимый братик.

— Льстец, — хмыкает Исабелла. — Твоя лесть тебе не поможет, будешь бездельничать, отпущу прислугу и будешь за домом смотреть. Я не воспитывала бездельников, — ставит на пол ребенка Иса и, подойдя к сыну, целует его в лоб. — Только не торопись, ты недавно вернулся, отдохни.

— Да я отдыхаю. Вечером поедем за город, на виллу Каса. Помнишь парня, с которым я был на свадьбе Соны? — спрашивает Тэхен.

— Помню, что вы не совсем хорошо расстались, — хмурится Исабелла. — Будь аккуратен, и без глупостей.

<b><center>***</center></b>
— Отличная работа, — довольно скалится своему помощнику сидящий в кресле в своем кабинете Сокджин. — Этот пацан очень сильно пожалеет, что связался со мной.

— Я передал запись с камер, поговорил с нашим уважаемым капитаном, его там продержат минимум суток десять, — учтиво кланяется помощник.

— Обязательно посещу его после работы, посмотрю в наглую рожу этого нищеброда, который посмел посягнуть на мой Бентли, — усмехается Сокджин. — В этом мире наступит баланс и процветание, только когда все будут знать свое место.

У Сокджина весь день замечательное настроение, потому что нет чувства слаще, чем удавшаяся месть. Даже срыв отца из-за, задержавшегося запуск нового проекта, не портит настроение мужчины, которое скоро доскочит до небес, потому что Сокджин сворачивает к полицейскому участку.

Дилана забрали прямо со второй работы, запихали в полицейский автомобиль, и вот уже идет шестой час, как он сидит в одиночной камере прямо в полицейском участке и думает о том, что снова проебался. Дилан прекрасно знает, за что его посадили сюда, и злится на себя, что в очередной раз поддался эмоциям и в итоге залетел туда, откуда только недавно выбрался.

— У пацана уже не первый привод, — чешет жирный подбородок коп, провожающий Сокджина к камере. — Еще подростком на учет встал. Мелкое воровство, хулиганство.

Дилану на прошлой неделе исполнилось двадцать два года. Он первый ребенок в семье из пятерых, у него еще четыре сестры, самой младшей из которых шесть лет. Сбегать из дома Дилан начал еще в тринадцать, но всегда возвращался. Причина побега была в отце, который непросыхая пил, бил мать и в итоге продал все, что было дома, чтобы покупать себе алкоголь. Отец умер два года назад от цирроза, но жизнь легче не стала. Еще при живом отце семью содержал подрабатывающий то тут, то там Дилан, а когда подработки не хватало, он даже не гнушался воровства, лишь бы сестренки не ложились спать голодными. С матерью у Дилана отношения натянутые, он так и не понял и не простил ее за тот ад, в котором им пришлось прожить. Женщина категорически отказалась развестись и обрекла не только себя, но и детей на такую ужасную долю. И вот Дилан, который последний год держится подальше от воровства, вновь за решеткой, залог ему платить нечем, но он попросил бы дружков одолжить, только под залог его не выпускают. Дилану нельзя торчать за решеткой, он единственный кормилец, старшая сестренка студентка, за образование которой тоже платит он, а остальные ходят в школу. Если он не принесет домой денег на хлеб, семья начнет голодать. Мать нигде не работает, все еще держит траур по мужу-садисту и искренне убеждена, что он бы изменился. Дилану смешно, потому что первое правило, которое он выучил еще в пять лет, когда поклявшийся утром больше никогда не пить отец, тем же вечером в пьяном угаре разнес квартиру, — это то, что люди не меняются. Нужно срочно выбираться отсюда, он не может оставить семью без кормильца из-за долбанной тачки мажорика.

— Нравится здесь? Вижу ты в своей среде обитания.

Дилан вздрагивает от неожиданности и, подняв голову, смотрит через решетку на самое ненавистное лицо этой вселенной.

— Ты, мразь, — подлетает к решетке парень и смыкает на ней пальцы. Сокджин не двигается, буравит его недобрым взглядом, а сам думает, что никогда не встречал никого, кому бы так сильно шли собранные в хвостик волосы. Сокджину внезапно хочется за него потянуть, насладиться гримасой боли на детском лице паренька.

— А ты думал, что преступления должны оставаться безнаказанными? — отмахивается от соблазнительной мысли мужчина.

— Я и не отрицаю порчу имущества, но мне полагается выйти под залог, — тараторит Дилан. — Я только нашел хорошую работу, обслуживаю приемы богачей. Если они узнают, что я попал за решетку, меня не будут приглашать на такие мероприятия. Я оплачу залог, скажи, чтобы меня выпустили.

— Ты не выйдешь отсюда, потому что ты не тому дорогу перешел, — ухмыляется Сокджин и видит, как от ярости вытягивается лицо парня.

— Вытащи меня отсюда, я оплачу штраф и отремонтирую твою колымагу, не нужно доказывать мне, что ты тварь, я это уже понял, — шипит Дилан.

— Оплатишь? Чем же? Ты, судя по твоему делу, только и знаешь, что обворовывать достойных граждан этой страны. Моя бы воля, таких, как ты бы в яму сбрасывали, хотя ты и так в ней живешь, — резко просунув руку, хватает его за ворот Сокджин и впечатывает в решетку.

— Вытащи меня отсюда или клянусь... — с трудом освобождается Дилан.

— Решетки перегрызешь?

— Послушай, — смягчает голос парень, понимая, что криками и угрозами ничего не добьется. — Прости меня за машину, я правда оплачу, урок я понял, но мне нужно кормить семью, у них никого, кроме меня, нет, а сидя здесь, я этого делать не смогу.

— Какие же вы все одинаковые, — кривит рот в отвращении Сокджин, и Дилан чувствует такую обиду, что впервые за много лет хочется не с кулаками наброситься, а сесть и разреветься. Дилан не умеет просить, давить на жалость тем более, он бы не пошел на такое, даже если бы умирал с голоду, но речь ведь совсем не о нем. Дилан не смеет думать о себе, пока он ответственен за своих сестренок.

— Теперь ты будешь давить на жалость, но только мне это чувство не знакомо. Так что, посиди здесь, обдумай свои поступки, — добивает Сокджин и поворачивается, чтобы уйти.

— Постой, — кричит в след уходящему мужчине парень. — Да, блять, постой же, вытащи меня! Вытащи или клянусь, машина покажется тебе цветочками.

— Не советую говорить такое в полицейском участке, — кидает через плечо Сокджин и скрывается за дверью, успев услышать чужое:

— Я уничтожу тебя! Я тебя уничтожу!

<b><center>***</center></b>
Вечером за Тэхеном приезжает его давний знакомый Джаред и вместе с Исабеллой сидит в гостиной, пока парень собирается. Тэхен долго выбирает наряды, перемеривает несколько, потому что сегодня первый официальный вечер, когда он появится в обществе бывших знакомых и друзей, и ему очень хочется показать всем, что он по-прежнему король этого города, пусть и без короны.

— Вау, сынок, — с восторгом поглядывает на спустившегося вниз парня Исабелла. — Все девушки, прости, парни с ума сойдут от твоей красоты.

На Тэхене черная рубашка и брюки, на плечи накинут темно-розовый пиджак с черным воротником, вышитым черными бусами. Он сделал легкий макияж, красиво подвел глаза, и выглядит настолько роскошно, что Исабелла не может перестать им любоваться.

— Не смущай, мам, — морщит нос Тэхен и ищет глазами Принцессу. — А где моя племяшка?

— Ее дядя забрал погулять, — отвечает женщина и провожает сына до двора. — Кстати, я сказала Чонгуку, что ты думаешь о собственном бутике, и он ответил, что обязательно тебя поддержит.

— Никак не могу его застать дома, так что, спасибо, мам, — улыбается ей Тэхен.

— Ты мог бы поехать к нему в офис, — усмехается Исабелла, — если бы, конечно, хотел.

— Я стеснялся, — бурчит Тэхен. — Я знаю, что он не откажет, но стесняюсь, потому что он столько работает и многого добился, а тут еще я со своими просьбами.

— Не говори глупостей, — журит его мать. — Он очень тебя любит и баловал бы, если бы я ему позволяла, но мне нравится, что ты думаешь так.

<b><center>***</center></b>

— Сколько нам еще ехать? — потягивается Тэхен на переднем сидении порше друга. Они в пути уже минут тридцать, и парню не терпится выйти из тесного салона автомобиля.

— Еще минут сорок, нам же загород, — крутит руль Джаред. — Зато приедем, и там такой кайф, озеро, девчонки, бухло. До утра отрываться будем.

— Когда мы приедем, меня с этого сидения отдирать придется, — вздыхает Тэхен и отвлекается на мат друга.

— Только не это, — бьет по рулю Джаред, и автомобиль присоединяется к хвосту остальных замерших в пробке. — Вот и приехали.

— Это же трасса, с чего это пробка на трассе? — удивленно смотрит через стекло Тэхен.

— Дорогу перекрыли, видимо, большая шишка проезжает, — кривит рот парень, следя за пронесшимся мимо внедорожником с включенными мигалками. — Это дорога в аэропорт, ее перекрывают, когда кто-то важный прилетает, но это хорошо, быстро откроют значит. Это лучше, чем когда авария, и полчаса тут торчишь.

— Да я отлить хочу, — ноет Тэхен, прилипнув к сидению, и тоже провожает взглядом пронесшийся мимо внедорожник. Сразу за ним едет хорошо знакомый парню Ламборгини, и замыкает процессию еще один внедорожник. Как только автомобили проезжают, пробка начинает рассасываться.

— Какого, блять, хуя! — восклицает Тэхен. — Это же Чон Хосок!

— И? — наконец-то двигается Джаред.

— Разворачивайся, езжай за ними.

— Чего? — ошарашенно смотрит на него друг.

— За ними, блять, вечеринка подождет, — Тэхен непреклонен. Как бы не возмущался Джаред, Тэхен заставляет его заехать за автомобилями на территорию аэропорта и паркуется через две линии.

Сидя в машине, Тэхен следит за тем, как из Ламборгини выходит Хосок, достает огромный букет алых роз и вручает его подбежавшей девушке, чемоданы которой забирает охрана мужчины.

— Ого, нехило так свою девчонку встречает, — присвистывает Джаред, закуривая сигарету. — Хотел бы я быть ей.

— Заткнись, и поехали отсюда, — трясущимся от ярости голосом заявляет Тэхен и отворачивается.

У Хосока есть девушка, и он не просто персонально приехал ее встречать, он еще и дорогу перекрыл, потому что она, видимо, прилетела раньше и ждала его. Тэхен не знает, чего в нем сейчас больше, злости, что тот кто остался в нем не заживающей раной, влюблен в другого человека, или обиды, что спустя семь лет Хосок не нашел время и даже по-дружески не приехал встретить его в аэропорт. В любом случае, оба этих чувства в ядовитости друг другу не уступают и травят они именно что носителя.

Тэхен не замечает, как они доехали, как он оказался внутри загородного дома своего бывшего парня и уже вливает в себя второй сет шотов текилы. Он даже толком не отвечает никому, не принимает участие в веселье, сидит в углу и только подливает себе текилы, видя на дне стакана <i>его</i> лицо. Тэхен может быть самым красивым, успешным, умным человеком вселенной, но Хосок его не захочет, а парень это принять не в состоянии. Он старался, он глушил эту влюбленность другими парнями, отношениями, которым позавидовали бы режиссеры голливудских мелодрам, но Хосок не проходит, в конце дня Тэхен все равно засыпает, думая о взгляде, оставляющем на нем раны.

Тэхену так плохо, что он даже забывает поздравить именинника, он только пьет и пьет, а под утро вместо подарка дарит себя тому, с кем давно сам же и порвал. Утром Тэхен еле находит машину Джерада и, послав нахуй того, с кем провел ночь, едет домой. Он даже душ не принял, голова раскалывается от выпитого, задница болит от скучного секса, который он даже не запомнил, макияж размазан, а в волосах будто бы вили гнезда птицы. Он мечтает встать под воду, смыть с себя все эти запахи и, проглотив, таблетку аспирина, провалиться в сон, хотя бы в котором он не будет видеть обнимающего ту красивую девушку Хосока. Не тут-то было. Оказавшись во дворе, он сразу замечает Ламборгини и, выругавшись, идет к заднему входу через кухню. Видеть сейчас Хосока никаких сил не хватит.

Конечно, судьба никогда не была благосклонна к Тэхену, иначе бы он не влюбился в того, кому на него положить, и иначе бы этот кто-то не сидел бы сейчас на кухне с Исабеллой за чашкой кофе.

— Это мой дом или твой? — не поздоровавшись с матерью, цедит сквозь зубы Тэхен. Бежать уже поздно, он вошел в дверь, и его заметили.

— Тэ, любимый, тебе нужен душ, — с грустью смотрит на сына женщина.

— Не помешал бы, — кривит рот Хосок, смерив его презрительным взглядом. На дворе восемь часов утра, а Хосок выглядит так, будто бы всю ночь готовился выйти на подиум, и этим еще больше бесит Тэхена.

— Сразу видно, твои одинокие ночи некому скрашивать, и завтрак никто не подаст, раз уж ты у нас прописан, — фыркает Тэ и провожает взглядом вышедшую на зов Принцессы маму.

— Я люблю кофе твоей мамы, и это ее дом, к тебе я все равно не приду, не переживай, — поднимается на ноги готовящийся уходить Хосок и натягивает на себя пиджак. Он подходит к нему вплотную, морщится от запаха, не скрывает, насколько ему противен вид парня, и еще больше выбешивает Тэхена.

— Высокомерный индюк, — шипит ему в лицо Тэхен, которого в дороге укачало, и он еле держится, чтобы его не стошнило прямо на Хосока.

— От тебя несет перегаром, и выглядишь, как дешевая шлюха, — скользит взглядом по помятому пиджаку Чон.

— Зато мне ночью было жарко, а ты мечтать о таком не можешь, — толкает его в грудь Тэхен. — Что такое хороший секс, ты и так никогда не узнаешь, потому что я тебе не дам.

— Точно не дашь? — приближается к его лицу Хосок, рассматривает его губы, трепещущие ресницы, и отчего-то резко напуганный взгляд. — Это твое окончательно решение? — проводит двумя пальцами по его горлу, обводит кадык, спускается к ключицам.

Тэхена от одних прикосновений словно током бьет. Чон Хосок — его личное наказание, сколько у него было парней, не важно, никто одним прикосновением не заставлял его чувствовать себя как сука в течку. Тэхен мог бы, сам бы себе звонкую пощечину отвесил, в чувства бы себя привел, потому что прямо сейчас у него дикое желание повиснуть на этой руке и умолять Хосока не останавливаться, продолжать его касаться.

— Ты готов дать мне прямо на этом столе, — скалится Хосок и убирает руку, едва не вызвав скулеж разочарования у парня. — Только тут такое дело, я с дешевками не сплю.

Дальше все происходит в мгновенье ока. Тэхен, вложив все свои силы в удар, бьет его кулаком в челюсть, а через секунду, зажав окровавленные губы, отлетает к шкафу, из которого вываливается и разбивается вся посуда. Тэхен ударил его кулаком, Хосок и с места не сдвинулся. Хосок отвесил ему пощечину, Тэхен отлетел на два шага назад и не чувствует половину лица.

— Сука! — орет взбесившийся Тэхен, выплюнув на пол кровь.

— Не кричи, ребенка напугаешь, — открывает дверцу холодильника Хосок и, достав из морозилки пакет замороженных овощей, прикладывает к своей щеке. — В следующий раз подумаешь, прежде чем замахнуться, — идет к нему. — Мне плевать, что ты блядствуешь, это твоя жизнь, но мать свою уважай и в таком виде больше домой не заваливайся, — швыряет в него пакет Хосок и идет к двери.

— Я сам разберусь, тебя это не касается, — прижимает пакет к щеке Тэхен.

— Хорошо бы, иначе придется учить тебя манерам.

Хосок уходит, а Тэхен так и сидит на полу, мешая прислуге убрать разбитую посуду.

<b><center>***</center></b>
Зеленый. Красный. Зелёный. Красный. <i>«Красный — стой, зеленый — иди»</i> — повторяет себе невысокий брюнет, остановившийся на тротуаре, кутается в серый кардиган, делает шаг на дорогу, снова возвращается на бордюр. Один шаг, и все закончится. Один шаг, и можно будет больше не бояться. Можно будет стать свободным. Красный — стой, зеленый — иди. Красный — стой, зеленый — иди, красный — иди, и он делает шаг, потом еще один, еще несколько, визг шин, кто-то уворачивается, а кто-то то хоть и тормозит, но задевает. «Отлично, меня убила старая покоцанная колымага» — улыбается Чимин лежа на асфальте и, убрав взгляд с бампера старого автомобиля, задерживает внимание на мигающем зеленом. «Наверное, это и есть свет в конце тоннеля, но мне все еще больно и все еще страшно», он прикрывает веки, а потом резко чувствует невесомость.

— Попал под машину, это срочно, — кричит будто бы ему в ухо мужчина, несущий его куда-то, и Чимин думает, он небось силач, он и трубку держит, и его. Чимин только удобнее располагается и, положив голову на его плечо, засыпает в надежде, что больше никогда не проснется.

— Отделался испугом, переломов нет, сотрясения нет, только синяки, притом большинство из них не свежие. Вы помните, что случилось? — нагибается к пришедшему в себя парню медсестра, с которой до этого говорил доктор, и Чимин понимает, что он в больнице. Значит, боль вернется в двойном объеме.

— Да, я упал, — слышит себя словно издалека парень.

— Сейчас к вам подойдет глава отдела психиатрии, поговорит с вами, — обращается к нему врач.

— Я просто упал, — бледнеет Чимин. — Я не самоубийца.

— Он просто поговорит с вами, вы вышли на дорогу на красный для пешеходов, мы не можем вас отпустить, — твердо говорит доктор и, сдвинув шторы, скрывается за ними.

— Я задумался, не посмотрел на светофор, дайте мне уйти, — чуть ли не плачет Чимин и пытается присесть на койку.

— Здесь человек, под чью машину вы попали, он хочет убедиться, что вы в порядке, — игнорирует его просьбу медсестра. — Также мы позвонили на номер, указанный в вашем телефоне, там был только один контакт.

— Нет, только не его, — откидывается на подушку Чимин, поняв, что спорить бесполезно, и думает, что лучше бы он умер.

Штора вновь отодвигается, и в приемную проходит высокий блондин со сбритыми висками в кожаной косухе, пирсингом в брови и татуировками, которых, кажется, нет только на его лице.

— Как ты себя чувствуешь? — подходит к койке блондин с хриплым голосом, а медсестра выходит. — Ты попал под мою машину.

— Вы меня сюда привезли? — смотрит на него Чимин.

— Да. Сперва я не хотел тебя трогать, боялся переломов, но ты сам присел. Ты не помнишь?

— Нет.

— Я останусь, пока за тобой не придут, — сам не знает, почему предлагает мужчина. — Меня Намджун зовут. А ты Чимин?

— Я здорово помял вашу машину? — кивает парень.

— Да она на честном слове держалась, но череп у тебя крепкий, — улыбается блондин, и Чимин засматривается на ямочки на его лице.

— Вам не нужно оставаться, оставьте контакты, и ущерб вам покроют, — опустив глаза, бормочет парень.

— Я хочу остаться, — и не думает уходить Намджун. Он уже пропустил встречу, на которую собирался, и даже если бы ему предстояло еще несколько таких важных встреч, он бы не ушел. Пареньку на вид лет двадцать, он очень красивый, но не его возраст и красота заставляют Намджуна бросить все и побыть с ним, а чистый первобытный страх, который то наполняет его зрачки, то отступает. Этот паренек точно вышел на дорогу с желанием оказаться под колесами, Намджун не сомневается, а еще он слышал слова врача про старые синяки на его теле. Парню нужна помощь, и раз уж Намджуну удалось увернуться и не навредить ему, то он должен убедиться, что ни он сам, ни кто либо другой ему тоже не навредят.

— Не надо. Пожалуйста. Уходите. Вы ни в чем не виноваты, — снова этот страх наполняет его глаза, а пальцы нервно сжимают простыни.

— У меня все равно еще разговор с полицией, — поправляет его одеяло мужчина, Чимин дергается, и тот, нахмурившись, делает шаг назад.

— Я не пытался убить себя, — смотрит на него как загнанный зверь Чимин. — Я просто хотел освободиться, — бормочет. — Пожалуйста, уйдите, не подходите ко мне, я это прошу ради вас же. Хотя бы не стойте здесь, будьте снаружи, иначе он и вас накажет.

— Кто он? — чем больше Намджун узнает об этом парне, тем больше ему не хочется никуда уходить. Чимин не отвечает, вместо этого прикрывает ладони лицом и всхлипывает.
— Хорошо, я понял, — выходит из приемный мужчина, лишь бы парень так не страдал.

Намджун перекидывается парой слов с офицером и, выйдя во двор больницы, только достает сигарету, как к клинике подлетают четыре бронированных внедорожника, из которых выбегают мужчины в костюме. Один из них открывает пассажирскую дверь второго внедорожника, а Намджун, увидев вышедшего наружу высоко мужчину, заходит под арку.
<i>«Хандзо, ты что здесь потерял»?</i> — думает Намджун и, провожая взглядом скрывшихся в больнице мужчин, закуривает сигарету. Через пару минут Чимин идет к внедорожнику, поддерживаемый хорошо знакомым Намджуну мужчиной. Процессия покидает двор, а Намджун докуривает, бросает сигарету в мусорку и идет к своей старушке, ожидающей его на парковке. Он поправляет скосившийся номерной знак и видит, как его автомобиль берут в круг три черных джипа. Из одного из джипов выбегает низкий мужчина и, подбежав к Намджуну, запыхавшись, выпаливает:

— Господин Ким, приехали как узнали.

— Приехали бы после того, как меня прибили бы, — усмехается Намджун.

— На вас было покушение? — выпучив глаза, смотрит на него мужчина, пока остальные осматривают территорию.

— Покусились только на мою тачку. Один очень красивый мальчик хотел пробить ее своей головой, — цокает языком Намджун и, сняв с себя кожанку, идет к гелендевагену и садится за руль. Его автомобиль отгоняет телохранитель.

<b><center>***</center></b>

Юнги доедает второй тост с маслом, страдает, что снова надо ехать в офис, который он ненавидит, и заниматься бумагами, в которых он ни черта не мыслит, потому что Сокджин будет его гонять по семейным делам.

— Господин Мин, там мужчина хочет вас видеть, — проходит в дом охранник.

— Да ради всего святого, хоть поесть я могу спокойно? — встает Юнги. — Отец и Джин давно уехали? — плетется наружу, не представляя, кому от него что понадобилось.

— Часа два назад.

Юнги выходит во двор, где его ждет незнакомый мужчина средних лет, и просит пройти за ним.

— Я не рискнул заехать во двор, решил, вы сами загоните, — выйдя за ворота, говорит мужчина.

— Кто вы такой и о чем вы говорите? — делает шаг за ворота Юнги и, раскрыв рот, смотрит на новый мерседес GLE с огромным красным бантом на крыше и белым конвертом на лобовом стекле.

— Это шутка? — моментально бледнеет парень, уже подозревая чьих это рук дело.

— Ключи в зажигании, — кланяется мужчина и бежит к поджидающему его на обочине автомобилю.

— Постойте, — кричит ему вслед Юнги и смотрит на отъезжающий автомобиль. — Да, блять, сколько можно, — обреченно выдыхает парень и, подойдя к мерседесу, берет письмо.

<i>«Я помню, в школе ты катался только на немецких автомобилях, надеюсь, я не прогадал, и тебе понравится мой подарок. Прошу, не надумывай ничего лишнего и не злись. Позволь мне позаботиться о тебе». JK.</i>

— Да он издевается, — выдыхает Юнги и набирает номер, который уже сохранил.

— Ты, судя по всему, меня не понял, — выпаливает сразу же Юнги, стоит собседнику поднять трубку.

— Кто кого не понял — большой вопрос, — тяжело дышит Чонгук, будто бы он после пробежки, но явно усмехается.

— Где ты?

— В спортзале отеля Divine.

Юнги вешает трубку, срывает с крыши автомобиля бант и, пихнув его на заднее сидение, садится за руль. К отелю Юнги подъезжает через двадцать минут. Бросив автомобиль на парковке, он сразу идет на ресепшн и, узнав у девушки, где зал, двигается к нему. Чонгука среди активно занимающихся спортом нет.

«Неужели он ушел», злится Юнги и, достав телефон, идет к раздевалке. Звонить не приходится, потому что Чонгук сидит на скамье в раздевалке, утирает грязной футболкой потное лицо и разматывает бинты на руках. Чонгук в одних шортах, на подкаченном теле блестят капли пота, его мокрые черные волосы лезут ему в глаза, и он не сразу замечает стоящего у двери Юнги.

— Видеть тебя второй день подряд — удовольствие в чистом виде, — поднимается он на ноги, и Юнги приходится прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы заставить себя перестать так откровенно пялится на красивое тело. Чонгук еще в школе постоянно тягал железо, выглядел куда мощнее своих сверстников, но сейчас он сплошная гора мускулов, и черт, Юнги в реале никогда не видел кубики пресса, у чертова Чон Чонгука и они есть. Но не только его роскошное тело причина, по которой Юнги так тяжело отвести от него взгляд, но и татуировки, которыми набиты его плечи.

— Твоя тачка, — прокашливается Юнги, сражаясь с самим собой, чтобы выровнять голос. — Она у входа.

— Тебе не понравилось, — цокает языком Чонгук. — Надо было брать спорткар, — и становится ближе, еще больше смущая и так ищущего дырку, в которую можно забиться, парня.

— Это наш последний разговор, — сжимает ладони в кулаки Юнги и все-таки смотрит ему в глаза. — Я не знаю, чего ты хочешь от меня, но ты ничего не получишь. А свои подарочки раздаривай своим поклонницам, меня этим не сломаешь.

— Ты меня расстраиваешь, — хмурится Чонгук, пристально разглядывая лицо парня. — Ты серьезно решил, что авто, виноградник — это все, чтобы купить твое внимание? Я же не идиот, Юнги, я прекрасно знаю, что ты сам можешь это все позволить, и на тебя подарки не подействуют. Я просто хотел сделать приятное с виноградником, а автомобиль подарил, потому что, как и написал в письме, хотел позаботиться о тебе, я не преследовал ни одну из целей, которую ты сам себе выдумал.

— Возможно, все так и есть, — делает шаг к нему Юнги. — Но нам с тобой лучше не видеться и не общаться, — он берет его руку и, раскрыв ладонь, вкладывает в нее ключи. — Последний раз прошу, оставь меня в покое, вернись в прошлое, где ты прекрасно меня не замечал и даже не считал за человека.

— Когда такое было? — сжимает его пальцы в ладони Чонгук, не отпускает. — Я бы вернулся в то прошлое, о котором ты говоришь, но его никогда не было, — становится вплотную, заставляя Юнги вжаться в дверь, которую он так и не успел открыть. — Тебя невозможно не замечать, прости, — низким голосом добавляет, заставляет парня вытянуться в струнку. — Хочу, чтобы ты знал, что я буду уважать твои желания, когда ты сам начнешь их уважать, — отступает.

— Что это значит? — хлопает ресницами Юнги.

— Выбери место, откуда завтра тебя заберет мой шофер, чтобы твой садист-отец не узнал, скинь мне, и мы поедем смотреть площадку.

— Ты меня даже не слушаешь.

— Хорошо, я пришлю машину не с моими номерами, я скажу шоферу, чтобы взял такси, я сделаю что угодно, но позавтракаю завтра с тобой, и ты посмотришь площадку, — Чонгук вновь становится вплотную, заставляет Юнги вжаться в дверь, лишь бы оставить между ними хотя бы пару миллиметров.

— Я не приду, — с трудом справляется с пересохшим горлом Юнги.

— Не придешь, если будешь продолжать жить так, как хотят они, — разминает шею Чон. — Если передумаешь, я буду ждать адрес, а теперь прости, мне нужно в душ и на работу.

Чонгук скрывается в глубине раздевалки, а Юнги так и стоит у двери, сжимая ладони в кулаки и пытаясь переварить все, что здесь произошло. Через полчаса Юнги, расплатившись с таксистом, выходит у офиса отца и до самого обеда бегает по его поручениям. После он сидит на деловом обеде с братом и вновь возвращается к изучению профилей партнеров. Домой Юнги добирается к восьми и без сил. Каждое утро он решает, что вечером пойдет гулять, посидит где-нибудь с новыми знакомыми с работы, но каждый вечер его хватает только для того, чтобы доползти до кровати. После душа он забирается на кровать, решив вновь проиграть в голове всю встречу с Чонгуком, но прислуга докладывает, что отец ждет внизу.

— Я не голоден, — подходит к столу Юнги, за которым сидят брат и отец.

— Садись, — не поднимая головы, рявкает Нагиль, и Юнги, выдвинув стул, опускается на него. — Завтра выходной, но в понедельник я хочу, чтобы ты присутствовал на встрече с французами, мы ожидаем подписание крупной сделки, и если все получится, это очень сильно поднимет наши рейтинги. Ты на этой встрече будешь не просто молчаливым наблюдателем, а тем, кто тоже будет вести переговоры, поэтому выброси всю дурь из головы и изучи как будущий контракт, так и компанию, с которой мы хотим работать.

— Но, отец, я не готов вести переговоры, — с мольбой смотрит на мужчину Юнги.

— Не распускай нюни! — рычит Нагиль. — Твои сверстники возглавляют огромные компании и не ноют.

— Потому что их к этому готовили! — не отступает Юнги. — Я даже месяц здесь не провел, ничего толком еще не изучил, как ты можешь рисковать своим именем, посылая меня на такое дело?

— Я ничем не рискую, основное за Сокджином, но я не дам тебе дурью маяться, пока мы так стараемся ради будущего нашей семьи. Все, что нужно для подготовки, есть в офисе, а что не поймешь, спросишь у брата. Этот контракт позволит нам резко вырваться вперед, пора уже показать Чонам, кого выбирают уважающие себя компании.

— Это вряд ли подорвет их рейтинги, — бурчит Юнги, — они все равно намного впереди.

— Может поэтому и стоит стать более ответственным? — пристально смотрит на него Сокджин. — Чоны зарабатывают огромные деньги, но деньги не значат уважение. Сколько бы нулей не было на их счетах, уважающие себя компании с ними работать не будут, потому что Чоны замешаны в нелегальном бизнесе. Никто не захочет бросить тень на свою репутацию. Как только полиция нападет на их след, Чонам придет конец, а пока нам нужно сделать все, чтобы остаться на плаву, и ты должен гореть за это не меньше, чем мы.

— Нелегальный бизнес? — растерянно смотрит на брата Юнги. — Ведь их отца за это посадили, неужели это не стало для них уроком?

— Как видишь, нет, — отпивает воды Нагиль. — Они как бараны, один за другим прыгают с обрыва. Я и не жалуюсь, сами себя уничтожат, облегчат нашу задачу. Нам главное держаться от них подальше, чтобы и нас не задело.

— Не замарало точнее, — усмехается Сокджин. — Не люблю пачкаться о грязь. Кстати, их мать недавно ужинала с Шинами, мне доложили, так что, отец, на гольф достопочтенного главу семьи Шин не приглашай.

— Вот же мразь, — багровеет Нагиль. — Мои двери теперь навеки закрыты для него. У меня на носу свадьба года, не хватало мне с дружками Чонов якшаться.

— Я вроде и понимаю, откуда в вас такая ненависть к Чонам, но и не понимаю, — смотрит на мужчин Юнги.

— Тут нечего понимать, — убирает салфетку Нагиль. — Они — низшее сословие, а мы высшее, и каждый в этом городе выбирает сторону. Если кто-то хочет общаться и дружить с преступниками, пожалуйста, но двери этого дома для этого человека будут закрыты.

— Прошу меня извинить, — поднимается на ноги Юнги, — но раз уж я буду на переговорах, не хочу терять время и пойду подготовиться.

Закрыв за собой дверь, Юнги сразу же валится на постель. Ни к чему он готовиться не будет, не сегодня. Ему просто нужен был предлог поскорее покинуть ужин и не слушать ядовитые речи брата и отца, которые убеждены, что весь мир крутится вокруг них. Если первые дни после прилета у Юнги еще получалось удерживать на лице маску терпимости и не реагировать, то сейчас ему все сложнее и сложнее. Пока отец внизу разглогольствовал о своих будущих успехах и ничтожности остальных, Юнги представлял, как залезает на стол и, что есть мочи, вопит, требуя их заткнуться. Юнги не хочет работать у отца, жить в этом доме и, более того, он не хочет видеть никого из своей семьи. Чонгук ведь был прав, говоря, что он сам не уважает свои желания. Если бы Юнги их уважал, он бы настоял на своем и не приехал бы, а приехав, не согласился бы быть пешкой отца. Юнги трус, который ради избежания скандала даже не может одеваться так, как он хотел бы. Он прижимает подушку к груди и, зарыв в нее лицо, рычит от собственной ничтожности. Юнги не хочет жить как Сокджин, ему не должно нравиться то, что нравится брату, и плевать, сколько раз отец будет повторять, что это его долг — он никому ничего не должен. Он прекрасно осознает, что может продолжать не просто играть роль пай-мальчика, а быть таким, пока торчит в этом городе или может подлатать свою маску и надевать ее только по случаю. Пока, во всяком случае, это единственный способ не нарваться на конфликт, а дальше он будет думать, что делать. Больше отказывать себе из-за долбанных принципов своей семьи он не будет, а им об этом знать вовсе необязательно. Юнги хочет видеть Чонгука, он хочет с ним общаться, он может даже совсем чуть-чуть думает о нем. Ему хочется посмотреть на площадку, о которой говорил Чонгук, хочется узнать о нем побольше, выяснить, в конце концов, правда ли это дружеский интерес или с ним играют. Утром, когда Юнги вложил в его руку ключи, ему показалось кое-что, что сейчас он называет бредом воспалившегося сознания или же желаемым, что он выдает за действительное. Юнги показалось, что Чонгук его поцелует, и как бы сейчас не было стыдно, он даже ждал этого. В любом случае, сейчас Юнги хочет жить, а не существовать, а так как в этом городе он пока ни с кем толком не общается, он будет общаться с Чонгуком и вернет того Юнги, которого оставил в Лондоне. Он встает с кровати и, подойдя к зеркалу, снимает с себя футболку. Прямо под ребром у Юнги выбито <i>«Будет больно, но я рожден самоубийцей, полезу дальше»</i>, а он даже своему тату не соответствует. Эту татуировку Юнги набил сразу же по прилету в Лондон, решив, что каждый раз, когда страх перед борьбой за свою свободу будет брать его в плен, он будет смотреть на тату. С тех пор прошло семь лет, и он до этого момента, стоя перед зеркалом, только уводил взгляд, стыдясь смотреть на надпись, которой не следует и только отступает. Отныне он трусить не будет, он достаточно отказывал себе и своим интересам в угоду другим. Отец и брат ничего не узнают, а если и узнают, то быть выставленным из этого особняка не кажется чем-то страшным. Помимо этой татуировки у него по-прежнему есть надпись на ягодице, пусть имя в той надписи и заменено на его собственное. Юнги берет телефон с тумбочки и, открыв контакт, который сохранил под именем JK, набирает:

Во сколько?

09:30.

Не нужно никого присылать, я сам приеду, скинешь локацию.

Хорошо. Добрых снов, Юнни.

Юнги пару раз перечитывает сообщение и, ничего не ответив, убирает телефон. Чонгук звал его Юнни, когда они были маленькими. Впервые это случилось в саду в старом доме, когда Юнги пытаясь догнать пса, споткнулся о шланг и расцарапал колени. Чонгук был единственным, кто остался во дворе, и именно поэтому он подбежал первым и, пытаясь успокоить ревущего мальчика, сказал, что:

«Юнни сильный, шланг слабак. Я изобью этот тупой шланг, чтобы он никогда больше не ронял Юнни».

После этого Чонгук звал его только так, и перестал в ту ночь, когда его отца арестовали.