Ромео должен умереть

— Я вел с ним переговоры два месяца, мы утвердили все документы, я готов начинать завтра стройку, а сейчас ты говоришь, что он отозвал предложение, — пристально смотрит на стоящего напротив с опущенными глазами мужчину Чонгук.

— Он сказал, появились новые обстоятельства, и он передумал продавать, — еле слышно бормочет мужчина, который топчется с ноги на ногу. Выносить взгляд босса всегда было задачей не из легких, а стоять напротив него, когда он чем-то недоволен — просто напросто невыносимо. Чон Чонгук, несмотря на достаточно молодой возраст и, как бы сказали прожженные жизнью бизнесмены, «неопытность», способен внушать трепет любому собеседнику одним только своим взглядом. Рано повзрослевший парень сегодня стоит в одном ряду с акулами бизнеса перевозок и пользуется их безграничным уважением. Чонгук не спускает ошибок, лично все контролирует, и от его цепкого взгляда невозможно ничего утаить. Он выслушивает жалкое подобие оправдания своего юриста, пару секунд молчит, наблюдает за перевернутыми песочными часами и постукивает пальцами по столу.

— И ты стоял перед ним с опущенной головой и выслушивал его отказ? — выгибает бровь Чон, не замечает, как от переживаний покрывается испариной лоб мужчины.

— Господин Чон, я не знал, как поступить, — растерянно отвечает тот и пятится назад.

— Ты мой юрист, Сяо, и я тебя не обижу, тем более, ты все сделал правильно, — улыбается Чон, и кажется, Сяо впервые с момента, как переступил порог кабинета, делает вдох.

— Будут еще какие-то распоряжения? — прокашливается юрист.

— Я сам ему позвоню, — тянется к телефону на столе Чонгук и набирает номер. — Господин У, рад вас слышать. Мой верный помощник мне все доложил. Конечно, я расстроился, но не настолько, чтобы забыть наше славное прошлое и испортить нашу замечательную дружбу, — улыбается и рассматривает запонку на манжете белоснежной рубашки. — Я понимаю, что это бизнес. Не нужно объясняться. Позвольте в знак вашей удачной сделки, а она явно удачная, раз кто-то смог переплюнуть мое предложение, пригласить вас на завтрак. Хочу заверить вас, что не в обиде, и готов к дальнейшему сотрудничеству. Буду ждать, — вешает трубку Чонгук и, поднявшись на ноги, тянется за пиджаком.

— Я еду в ресторан, — обращается к Сяо Чонгук. — Это Мины постарались, я был уверен на девяносто процентов, теперь на сто. Скажи ребятам, чтобы приступали к стройке, остальное за мной.

<b><center>***</center></b>
Чонгук приезжает в ресторан раньше гостя, занимает лучший столик у панорамных окон и просит черный кофе. Он проверяет пару сообщений, замечает на себе заинтересованный взгляд сидящей за соседним столом брюнетки, которая явно не слушает своего собеседника, и, улыбнувшись ей, подзывает к себе своего главного телохранителя Кану.

— Никаких гостей, никто, кроме У, чтобы сюда не зашел, — говорит стоящему напротив Кану Чонгук, — а все, кто уже здесь, должны покинуть ресторан, — отпивает от дымящегося напитка.

Кану кланяется и, позвав за собой администратора ресторана, скрывается на кухне. Через пару минут в помещении не остается никого, кроме Чонгука и его людей. Чон лично встречает сорокалетнего У на пороге и, похлопав его по плечу, провожает к столику. Мужчины беседуют о делах за кофе, У нелепо оправдывается, но Чонгук перебивает его и просит пройти на кухню.

— А я все жду, когда уже завтрак принесут, — хохочет У, — еще скажи, мы сами его готовить будем.

— Готовка это не мое, но понаблюдать за тем, как мне готовят — я очень люблю, — пропускает его вперед Чонгук.

— Странные у тебя интересы, — оглядываясь, идет к кухне У.

— Дорогим гостям я прошу готовить Кану, — заверяет его Чонгук, и мужчины оказываются на чистой и светлой кухне, где нет ни одного повара, но по углам стоят телохранители Чонгука. — Он из морских котиков, выглядит как далекий от кухни человек, но, поверь мне, руки у него золотые. Будешь наблюдать за ним, как завороженный, — садится за железный стол Чон и хлопает по табурету рядом, приглашая У.

Гость идею с наблюдением за готовкой не оценил, это видно по его нахмуренному лицу и поглядыванию в телефон, будто бы он ищет причину уйти. Чонгук тем временем подбадривает надевающего белый фартук Кану и предвкушает зрелище.

— Сегодня у нас утка, — торжественно объявляет понимающий босса с полуслова Кану и, достав из-под стойки очищенную от перьев утку, машет ею перед лицом гостя.

— Ты будешь сам ее разделывать? — все еще не в восторге от идеи У.

— Я сам ее поймал и сам обезглавил, — кладет тушку на доску Кану и, взяв кухонный топорик, примеряет его к руке. — Когда босс сказал, что хочет поесть, я сразу отправился на охоту, — поглаживает утку топориком мужчина. — Я подумал, утка будет самое то, потому что ваш завтрак уже перетек в ланч, — резко замахнувшись, обрубает утке ногу Кану, У подскакивает на месте, Чонгук зевает.

— Знаешь, я уважаю уток, особенно домашних, — поворачивается к Кану Чонгук и усмехается. — Они торчат в своем грязном пруду и не представляют себя свободными птицами, не метят высоко в небо, чтобы идти против орлов, — вторая нога отлетает. Кажется, Кану увлекся и собрался сделать из утки фарш с костями.

— Думаю, я не хочу есть, — поднимается на ноги У, но Кану одним движением разрубает туловище на два, и мужчина вновь опускается на табурет, боясь убрать взгляд от утки. У кажется, если он двинется с места, то Кану швырнет топорик в него. Может, это бред, но Кану разделывает птицу, а смотрит в упор на него.

— Вот плавала бы эта утка в своем пруду и не взлетала, то Кану бы ее не подстрелил, — никак не реагирует на засуетившегося У и свой же разрывающийся мобильный телефон Чонгук. — А ты знал, что орлы и уток жрут?

— Ты мне угрожаешь? — прокашливается явно нервничающий У и все-таки встает со стула.

— С чего это? — хмурится Чонгук. — Я хотел тебе завтрак приготовить, угостить, а ты мне грубишь.

— Мне нужно идти, — пятится к двери У, а потом, развернувшись, ускоряет шаг.

— Иди, тебя другие утки в пруду заждались, — прилетает ему в спину голосом, в котором нет и намека на шутку.

У замирает прямо у двери, рука так и остается протянутой к ручке, он стоит пару секунд, но, не решившись обернуться, выходит за порог. Через секунду в эту же дверь вонзается грязный топор, а Чонгук, довольный собой, тянется за телефоном.

— Что будем делать, босс? — подает Чонгуку салфетку Кану.

— Если к вечеру я не получу документы на участок, ты разделаешь еще одну утку.

<b><center>***</center></b>
Юнги сидит на полу гостиной и, подглядывая в окно, ждет, когда отец сядет в машину и уедет играть в гольф-клубе. Юнги уже надо выходить, если он хочет успеть хотя бы к десяти быть у Чонгука. Как только автомобиль отца выезжает со двора, парень бросается к себе и, схватив телефон и портмоне, летит вниз. Выбежав во двор, Юнги сразу идет к воротам, где его ждет такси, и, только сев в автомобиль, осознает, что он творит.

Он едет на завтрак с Чон Чонгуком. С тем самым Чонгуком, от которого надо бы держаться подальше. С тем самым Чонгуком, который дал ему попробовать на вкус не только собственную кровь, но и унижение. Юнги идет к нему не потому что надо или ситуация безвыходная, он идет добровольно, летит как мотылек на пламя, заранее зная, что сгорит дотла. <i>Юнги не может не мечтать об огне, пусть и смертельном, ведь всю свою жизнь он провел во льдах</i>. У него нет друзей, любимых, ни одной души, которая бы понимала, выслушивала и просто передавала бы бутылку пива. У Юнги есть Чонгук, который от врага умудрился дойти до стадии «хороший знакомый» всего за пару недель. Этот Чонгук для Юнги и друг, и враг, два в одном, и он идет к нему с отличным настроением на своих двух. Он не просто идет, он летит к нему, окрыленный предстоящей встречей, разговорами, а главное, взглядами, каждый из которых хранит в памяти и к каждому возвращается. Так, как Чонгук, на Юнги никто не смотрит, никогда не смотрел. Юнги это нравится, и пусть трезвый ум твердит, что <i>на этом поле мины через шаг зарыты</i>, пока Юнги справляется, пока не подорвался. В этом городе Юнги задыхается, в этой семье хоронит себя заживо, все что есть хорошее с момента, как он сошел с трапа самолета — это Чонгук, его странная забота и его слова, к каждому из которых Юнги прислушивается. Так почему бы и нет? Почему бы не нырнуть в эту дружбу-вражду с головой, не расслабиться, не позволить себе почувствовать себя живым, ведь, отдаляясь от Чонгука, Юнги бьется о стену непонимания, порицания и грубости. Юнги нечего терять. Максимум — отца, который, узнав о его общении с Чонами, откажется от него. Парень громко смеется своим мыслям, таксист, нахмурившись, оборачивается. <i>Будто бы сейчас у Юнги есть отец</i>. Нет, ему определенно нечего терять, а значит, можно пожить, и плевать, что этот миг может быть слишком коротким, он будет стоить каждого дня. Никакой скорлупы, масок, отказа от своих желаний, больше Юнги так делать не будет. <i>«А если будет больно?»</i> — твердит никак не угомонившийся мозг. Не будет. Не должно. С чего это будет больно от того, кто смотрит прямо в душу, кто ничего не обещает, надежду не дает, кто просто заботится, держится рядом и помогает словом? Больно — это у влюбленных. У Юнги и Чонгука дружба, и плевать, что потеря дружбы тоже делает больно. Юнги одну пережил, и вторую переживет.

Автомобиль заворачивает в нужный район, Юнги хватается пальцами за колени и не может расслабиться. Вроде бы он все решил, начинает новую, скорее, настоящую жизнь сегодня, но это не мешает его сердцу пытаться выпрыгнуть из груди. Юнги даже вдел в уши серьги, которые из-за офиса был вынужден все время снимать, и в итоге перестал надевать. Он подкрасил ресницы, в принципе, поэтому и прятался от отца, и еще потому, что на нем ненавидимые Нагилем рваные джинсы, а наследник Минов должен ходить в костюмах от Ферре. Уже не важно. Юнги не угробит лучшие годы на хотелки семьи, он будет играть роли с ними, а не с остальными. Таксист ищет место для въезда на участок, а Юнги нервничает. С одной стороны не терпится уже выйти из автомобиля, с другой стороны страшно подъезжать, потому что это Чонгук, и после каждой встречи с ним Юнги чувствует страшное опустошение, которое не отпускает до следующей. Наконец-то автомобиль съезжает с дороги и въезжает на территорию окруженного лентами участка. Чонгука нигде не видно. Юнги не торопится о нем спрашивать, ходит по участку, наблюдает за рабочими и проверяет свой телефон. Прождав двадцать минут, он все-таки подходит к мужчине в костюме, руководящему процессом, и спрашивает о том, где глава компании.

— Господин Чон не пришел, — говорит мужчина и снова переключает свое внимание на работников.

— Как не пришел... — бормочет Юнги и отходит в сторону.

«Мог бы хотя бы предупредить», начинает злиться парень и, достав телефон, набирает Чонгука. Чон не отвечает, Юнги перезванивает, но снова слушает гудки. Поняв, что Чонгук уже вряд ли придет и ему не удастся вылить на него весь гнев, Юнги едет домой. От Чонгука до самого обеда ничего не слышно. Злость сменилась разочарованием, которое плавно перетекло в смирение. Юнги решил, что на сегодня грызть себя ему достаточно, и вернулся к своим обычным делам. Он пару часов готовится к предстоящим завтра переговорам, а потом решает прогуляться до ближайшего кафе — есть дома в одиночестве не хочется. Юнги уже заканчивает свой сэндвич с сыром, когда на экране телефона высвечивается сообщение от Чонгука:

— Мне нет прощения, я о нем и не прошу. Скажи мне, где ты.

«Ну и наглец», вскипает Юнги, но адрес без лишних слов скидывает. Юнги решает, что к тому времени, когда придет Чонгук, его здесь не будет. Он отплатит ему тем же, заставит впустую потратить полчаса своего времени на ожидание. Юнги просит счет у официанта и, достав портмоне, следит за вошедшими в кафе тремя парнями, которые не совсем культурно разговаривают с хилым кассиром. Юнги оставляет деньги на столе, идет к двери, но у самого порога, услышав звук разбивающейся посуды, оборачивается и видит, как парни лупят кассира и подбежавшего охранника кафе. Юнги пытается сам себя уговорить не вмешиваться ровно секунду, а потом разворачивается и, крикнув официантке вызвать полицию, бросается на первого. Юнги неплохо дерется, но с троими справиться задача не из легких, учитывая, что кассир, забившись за стойку, ревет, а охранник с пола подняться не в состоянии. Первого Юнги легко уложил, второго уже приложил лицом к стойке, но третий бьет его стулом по спине, и стоит Юнги замешкаться, как второй уже метит ему в челюсть. Юнги больно, но все, о чем он думает — это синяк, который явно проявится на скуле и из-за которого он точно получит от отца. Взбесившийся парень, вцепившись пальцами одной руки в горло ударившего его, замахивается второй, как в кафе заходит Чонгук. «Что за непруха», думает Юнги, который понял, что отомстить Чону не удалось.

— Парни, остыньте, — заводит за себя и так прекрасно справляющегося Юнги Чонгук. — Трое на одного, как не стыдно, — качает головой.

— Ты еще что за хрен? — наступает на него самый крупный из трех, которому Юнги умудрился подпортить лицо.

— Давайте мирно разойдемся. Никакого мордобоя больше не будет, — спокойно отвечает Чонгук и бровью не ведет, хотя от его собеседника так и несет жаждой крови.

— Да я тебя урою, — рычит мужчина, но Чонгук, достав из внутреннего кармана пиджака чековую книжку, протягивает ему чек.

— Сходи на рентген лицевой кости, а потом купите с парнями пива, — вручает явно ошалевшему парню чек Чонгук. — И побыстрее, полиция себя долго ждать не заставит.

— Ты, блять, что творишь? — вылупив глаза, смотрит на Чонгука Юнги, пока парни, помогая друг другу, бегут к выходу. — Да я их закопаю, скотов, — бросается за ними Юнги, но Чонгук хватает его поперек талии и, прижав спиной к себе, ждет, пока тот перестанет махать руками и ногами.

— Я зол, — пыхтит в его руках Юнги. — Я очень сильно зол!

— Поехали, отвезу тебя домой, пока полиция не приехала. Нам обоим не стоит светиться, — так и держа его в захвате, буквально несет к своему автомобилю Чонгук.

Юнги, прекрасно понимая, что Чонгук прав насчет полиции, обреченно садится в его мерседес.

— Как ты мог? — выпаливает Юнги, стоит им покинуть улицу с кофейней. — Я думал, ты поможешь мне, и мы отпинаем этих мразей, — он никак не может поверить в то, что увидел.

— Насилие не всегда нужно отражать насилием, — выруливает на трассу Чонгук.

— Да перестань! — восклицает Юнги. — Ты же был главным драчуном в школе, и как же божественно ты дрался! Я всегда хотел научиться драться, как ты! Что с тобой случилось? — он искренне не понимает поступка Чонгука.

— Я же сказал, что я противник насилия, — усмехается Чонгук. — Я законопослушный гражданин и я убежден, что каждый должен заниматься своим делом. Пусть с ними полиция разбирается.

— Надо же, как ты изменился, — Юнги не скрывает нотки разочарования в голосе, пусть и осознает, что Чонгук прав. — Значит, ты предлагаешь мне позвонить в полицию из-за того, что ты не предупредил меня и не пришел на встречу? Я так хотел тебе вмазать, — вздыхает.

— Я прошу за это прощение, — останавливается на светофоре Чон, — у меня появилось срочное дело, и я не смог вовремя с ним разобраться, — мрачнеет, только сейчас заметив раскрасневшуюся щеку парня. Чонгук не думает, не анализирует все «за» и «против», просто тянется к нему и легонько касается щеки. Юнги, которого поступок Чонгука застал врасплох, теряется и молча смотрит на него.

— Тебе больно? — неохотно убирает руку Чонгук.

— Мне не может быть больно, потому что мне всегда больно, — не подумав, выпаливает Юнги и слишком фальшиво смеется, стараясь исправить повисшую в салоне неловкость от своих слов. — На философию что-то после ударов потянуло, — не сдается.

— Хотелось бы в это поверить, — вновь возвращает внимание к дороге Чонгук, радуясь, что парень не замечает, как сильно тот сжимает руль, на котором еще немного, и кожа лопнет.

— И что теперь с площадкой? Больше ты мне ее не покажешь? — меняет тему Юнги. — Откуда вообще такая забота о чужих детях?

— Площадка будет, — твердо отвечает Чон. — А дети — наше будущее, и это без какого-либо пафоса. После того, как родилась Принцесса, я стал чаще думать о том, что есть дети, у которых нет крыши над головой, еды, те, кого не хотят. Я не могу представить, как Принцесса может быть ребенком, который ляжет ночью спать голодным. Оказалось, представлять и не нужно. Нужно просто выйти за пределы иллюзии идеального мира, созданного толстосумами, в котором мы с тобой, кстати, и живем, и ты увидишь сотни, если не тысячи таких детей.

— Играми на площадке сыт не будешь, — бурчит Юнги, которому хочется задеть чувства Чонгука, который задел его, ведь до этого момента он никогда о таком не задумывался. Все, о чем Юнги думал всю свою жизнь — это его личный проблемы, мечты, цели. Внезапно ему начинает казаться, что он плохой человек. Он не просто плохой сын и брат, он даже как человек не удался. Во всяком случае именно так действуют на него слова Чонгука.

— Верно, поэтому площадка — это всего лишь маленькая часть моей программы помощи детям из неимущих семей и приютам. После приюта, к примеру, они могут найти у меня работу, — спокойно отвечает Чонгук.

— Ты добрый.

— Нет, Юнги, я не добрый, у меня просто есть деньги, и я могу ими делиться, — усмехается Чон.

— Жаль, я уже под твою программу не подпадаю и крышу не получу. Я слишком стар, — театрально вздыхает Юнги. — Отец меня из-за синяка точно выставит на улицу.

— Тебе не о чем беспокоиться, у меня всегда найдется место для тебя. Я куплю тебе все, что захочешь, и сделаю все, что понадобится, — серьезно говорит Чонгук.

— С чего бы это? — хлопает ресницами удивившийся его словам парень.

— Ты ведь тоже кроха, — подмигивает ему Чон.

— Не смешно, — насупившись, отворачивается к окну Юнги. — И припаркуйся, не заезжая на нашу улицу, не хочу, чтобы нас заметили.

— Как скажешь, — останавливает автомобиль Чонгук, и Юнги сразу же покидает салон.

— Ладно, спасибо, что подвез, — говорит Юнги вышедшему следом и подошедшему Чонгуку и делает шаг в сторону, чтобы обойти его.

— Я должен тебе завтрак, не откажешься, только сегодня я уезжаю из города, вернусь через пять дней, и тогда мы позавтракаем, — пропускает его Чонгук и легонько касается ладонью его спины. Юнги замирает, не оборачивается, и тратит несколько секунд на то, чтобы вспомнить такое простое, состоящее из четырех букв, слово «пока». У Юнги в голове прямо сейчас напившийся диспетчер, который все самолеты в одну точку садиться направил, и взрыв за взрывом, пусть эпицентр у него прямо между лопатками, под горячей ладонью, поглаживающей позвонки.

Чонгук не возвращается в автомобиль, пока Юнги не пропадает из поля зрения, а потом, достав мобильный, набирает Кану.

— Скину тебе адрес кафе, заберешь записи с камер, найдешь пацанов и доставишь их на мое судно. Когда все сделаешь, сообщи. Нет, сам ничего не предпринимай, я с утра тренировку пропустил, хочу пару ударов поставить.

— Напрасно вы уехали один, босс, и кто-то посмел к вам подойти, — сокрушается Кану и во всем винит себя.

— Дело не во мне, меня они не трогали, я хочу научить их хорошему поведению и тому, что куколок трогать нельзя, их красоту грязными руками портить, тем более. Жду твоего звонка.

<b><center>***</center></b>
Прятаться от отца у Юнги получается вплоть до десяти вечеров. Сокджин вновь не заявился в особняк, что к лучшему, ведь он бы обязательно поднялся проверить брата. Нагиль зовет Юнги вниз уже как минут десять, но тот продолжает топтаться в коридоре второго этажа, не решаясь показаться на глаза мужчине с уже расплывшимся по всей щеке синяком.

— Юнги! — кричит на весь дом Нагиль, и парень понимает, что выхода нет, и ему придется спуститься.

— Где тебя черти носят? — наливает себе коньяк стоящий к нему спиной Нагиль.

— У себя был, — бурчит Юнги.

— Хочу проверить, насколько хорошо ты изучил нашего будущего партнера, — поворачивается к нему мужчина и сразу же меняется в лице. — Что, черт возьми, это такое? — идет к нему, показывая на синяк, а Юнги пятится назад. — Это шутка какая-то? Ты вернулся в прошлое? Хотя, скорее, ты в нем и застрял, потому что годы прибавляются, а мозгов у тебя по-прежнему нет! — переходит на крик Нагиль.

Юнги сжимается, чувствует, как паника подкатывает к горлу, и он теряет всякую опору. Юнги легче снова полезть в драку, получить новые синяки, переломы, лишь бы не стоять напротив того, чей только голос способен довести его до трясучки. Нагиль продолжает кричать, тычет пальцами ему в лицо, машет руками, Юнги ничего не слышит, так и смотрит на побагровевшее и, кажется, в разы увеличившееся чудовище перед собой, которое вынужден звать отцом.

— Хватит, — двигает губами Юнги и отшатывается, — пожалуйста, прекрати, — громче. — Хватит, я сказал! — выкрикивает ему в лицо, и, не успевает Нагиль на это ответить, как бежит наверх.

— Думаешь, это все? Думаешь, я тебе такое с рук спущу? — орет ему в спину Нагиль, но Юнги захлопывает дверь и сразу идет к шкафу. Он натягивает на себя утренние рваные джинсы, первую попавшуюся черную футболку, и идет в спальню Сокджина. С балкона брата можно прыгнуть на арку перед подъездом и спуститься по ней вниз. Юнги не страшен случайный перелом, куда страшнее выйти через парадный вход и вновь столкнуться с отцом. Через десять минут он уже сидит в такси, направляющемся в лучший клуб города. Плевать, если Нагиль обнаружит пропажу, все равно предстоит большой скандал, а Юнги трезвым его не выдержит.

На самом деле, никакого желания напиваться нет, как и веселиться. Юнги просто хочет посидеть в темном углу под громкую музыку и расслабиться, не вздрагивать от шагов в коридоре и хлопков двери. Клуб кишит молодежью, Юнги с трудом добирается до своего столика, ради которого пришлось переплатить, и плюхается в кресло. Ему явно пора уже заводить друзей, так не пойдет. Юнги бы с удовольствием с кем-нибудь пообщался, послушал бы чьи-то разговоры, лишь бы не концентрироваться на себе, не тонуть в своих мыслях, из которых все равно не выбраться. Он кивает явно что-то празднующим парням за соседним столиком, даже думает присоединиться к ним, лишь бы перестать чувствовать свалившееся на плечи тяжелым грузом одиночество, но к ним подходят девушки, и Юнги передумывает, не хочет навязываться. Лонг-айленд давно выпит, за вторым он идти не торопится, тем более, легче ему не стало, а на убитое отцом настроение ничто не способно повлиять. Он скребет трубочкой по дну стакана, а потом, отодвинув его, поднимает глаза и с удивлением смотрит на проплывающего по центру зала Чон Тэхена. Тэхен выглядит роскошно, он истинный король вечеринок. У него теперь пепельные волосы с завитыми кончиками, хотя в инсте у него были каштановые, видимо, осветлил только недавно. Он в компании парней и девушек, их столик занимает самую большую зону. Юнги уходит в тень, лишь бы Чон его не заметил, но поздно, от глаз Тэхена ничего не скрыть. Легкая улыбка трогает губы поймавшего его взгляд Тэхена, и он, что-то сказав своим парням, идет прямиком к Юнги.

Тот мысленно подбадривает себя, не знает: ему в боевую позу встать, сразу наброситься или атаки от него дождаться?

— А ты не изменился, — беззлобно улыбается остановившийся напротив его столика Тэхен, и, поставив на него свой бокал, опускается в кресло напротив.

— И я рад тебя видеть, — расслабляет руки под столом Юнги и, кажется, выдыхает.

— Вспомним прошлое? — щурится Тэхен. — Поколотить тебя?

— Мы уже не дети, — мрачнеет Юнги, который, кажется, рано расслабился.

— Ты прав, взрослые не пускают в ход кулаки, они используют язык или делают подлости. Что ты на этот раз для меня приготовил? — усмехается Тэхен.

— Ты серьезно думаешь, что твоя персона мне все еще интересна? — кривит рот Юнги.

— Разве нет? — притворно обижается Тэхен.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я не имел отношения к той пленке... — пользуется случаем Юнги.

— Я знаю, — смотрит будто бы сквозь него мгновенно ставший серьезным Тэхен. — Чонгук тогда же все выяснил. Напрасно ты сбежал, — смеется. — Хотя я бы тоже сбежал, мы бы тебя порвали.

— Ты думаешь, твой брат мне это простил? — зло спрашивает Юнги, чувствуя, как горит след тату на его заднице. Он все выяснил уже после отлета Юнги, парень в этом не сомневается, но легче от этого не становится. Даже вспоминать те недели ада не хочется. Хотя, с другой стороны, эта пленка стала толчком к новой жизни, которая, пусть и продлилась недолго, но позволила ему свободно подышать.

— Разве нет? — хмурится Тэхен и смотрит куда-то в сторону.

Юнги прослеживает за его взглядом и видит трех девушек с бокалами в руках, мило общающихся с диджеем.

— Это она, — выдыхает Тэхен, уставившись на одну из них. Пусть Юнги и не понимает, о чем речь, и кто эта девушка, он видит, как, треснув, осыпалась под ноги маска короля вечеринок, а на его месте стоит потерянный и поникший мальчик.

— Кто она? — не выдержав паузу, спрашивает Юнги.

— Еще увидимся, — Тэхен резко встает и уходит прочь. Он не возвращается к своим друзьям, а идет к бару и садится за стойку. Девушка Хосока прекрасна, что и следовало ожидать от него. Она пьет маргариту, звонко смеется, и Тэхен чувствует, как ревность ядовитым плющем стягивается у горла. Тэхен знает, что лучше не стоит, но глаз от нее оторвать не может, изучает каждое движение, следит за каждым взглядом, завидует густо намазанным помадой губам, ведь их касались губы, о которых мечтает он, и пытает себя.

— Сделать вам лонг? — кивает на пустой стакан перед ним бармен.

— Налей лучше водки, — криво улыбается парень, и бармен все понимает.

Тэхен пьет и пьет, борется с чувствами, глаз с нее не сводит. Ему не быть ей, ему не быть никем, на кого бы Хосок смотрел с нежностью, заботился, ухаживал. Тэхен вечно за бортом его лодки, и все, что остается — пережевывать свое сердце и смотреть вслед. Надо бы смириться, надо бы принять реальность, в которой им не по пути, и в которой Хосок его не выберет, но не выходит. Легко сказать на словах «забудь, перешагни, перейди к следующему этапу», но сложно в реальности. Тэхен знает, что обязательно пройдет, что время вылечит и эту рану, и он смирится, но прямо сейчас он не готов, он все еще мечтает о свиданиях с ним, о руке в его руке, о поцелуях, об одном прикосновении. Пока Тэхен слишком слаб, чтобы отказаться от своей одержимости. Бармен подливает, Тэхен обжигается, давится, но выпивает. Он отсылает подошедших друзей, не возвращается к ним, сидит в одиночестве в полном людьми клубе и ведет войну с собственным сердцем.

Юнги не знает, что случилось, но случилось явно плохое, потому что прямо сейчас, сидящий спиной к нему и окруженный вуалью печали Тэхен, напоминает ему себя. Юнги знает, что пожалеет, но все равно подходит, останавливается рядом, подбирает слова.

— Съебись, — не поднимая глаза со стакана перед ним, шипит Тэхен.

— Как скажешь, — сразу же отходит Юнги, который на самом деле не в том положении, чтобы кого-то спасать, и сам нуждается в спасители.

Юнги, который надеется, что отец давно спит, а Сокджин остался в своем пентхаусе, покидает клуб в два ночи. Тэхен так и полулежит на стойке. Юнги идет к остановившемуся у обочины такси, когда видит, как из припаркованного рядом с ним ламборгини выходит Чон Хосок. Юнги не видел его семь лет, на приеме толком не разглядел, но даже если бы Хосок сильно изменился, не узнать его невозможно — в его глаза по прежнему смотреть страшно. Юнги всегда поражал этот контраст между двумя друзьями: у Чонгука в глазах вечный огонь, который кожу плавит, а в глазах Хосока ледяная пустыня, вьюгой обдувает. Хосок явно кого-то ждет, и Юнги прав, потому что этот кто-то — это бегущая к нему и прыгнувшая на него девушка, на которую пару часов назад смотрел Тэхен. Юнги так и стоит, держась за ручку дверцы такси, а потом просит таксиста подождать и идет к ламборгини.

— Джей, — останавливается в пяти шагах от пары парень.

Хосок отпускает девушку и поворачивается к нему.

— И ты здесь. Чего тебе? — нахмурившись, смотрит на него Чон.

— Там Тэхен, и мне кажется, у него что-то случилось, — прокашливается Юнги, которому прямо сейчас хочется стукнуть себя по лбу за то, что лезет не в свое дело.

— С каких пор тебя это заботит? — подтверждает его мысли Хосок.

— Он брат твоего друга и, думаю, ему нужна помощь, — не сдается Юнги.

— Тэхен не ребенок, сам разберется, — усаживает девушку на сидение Хосок и сам садится за руль.

— Ну и хуй с вами, — выругивается Юнги и идет к такси.

Хосок в дороге десять минут, Мора немного выпила, тараторит без остановки, он только кивает, крутит руль, смотрит вперед, но вместо дороги видит лишь Тэхена. Будь проклят Мин Юнги, которого никто не просил произносить это имя, въевшееся ему под кожу и загорающееся каждый раз, стоит его озвучить. Хосок понимает, что покоя он сегодня не найдет, съезжает на обочину, набирает охрану, следующую за ним, и просит их подъехать ближе.

— Детка, садись к моим ребятам, они тебя довезут. Мне срочно надо кое-куда, — нагнувшись, целует девушку Хосок.

Мора пробует возмутиться, но Хосок смотрит так, что лучше не спорить, тем более, если он что-то решил, его не переубедить. Стоит Море покинуть салон автомобиля, как ламборгини разворачивается и скрывается во тьме.

В клубе Тэхена нет. Большая часть гостей уже разошлась, на танцполе остались самые крепкие, и Тэхен явно не один из них. Хосок обходит молодежь и идет к стойке. Бармен узнает Тэхена по описанию и кивает в сторону туалетов. В грязной после бурной ночи уборной Тэхена снова нет. Хосок собирается обратно наружу, как слышит звук из женского туалета. Он толкает дверь и, войдя внутрь, проигнорировав двух изрядно выпивших девиц, проходит к кабинке, из которой явно слышал хихиканье Тэхена. Он даже дверь закрыть не умудрился, Хосок распахивает ее и, схватив за шкирку пытающегося натянуть на себя штаны Тэхена, волочит его к раковине. Оставшийся внутри на коленях пацан, кажется, там и отрубается.

— Какого хуя, мне такой минет делали, а ты все испортил! — отбивается с трудом стоящий на ногах Тэхен. — Ты мне отсосешь?

Хосок просто открывает кран и, резко нагнув лицом вниз, держит его голову под водой пару секунд. Он не слушает бормотания Тэхена, швыряет в него салфетки, а потом, взяв под локоть, тащит наружу.

— Меня тошнит, — заплетающимся языком бормочет Тэхен. Хосок так же молча пихает его в ламборгини и садится за руль.

— Мне так плохо, — обхватив руками живот, скулит Тэхен, с челки которого все еще капает вода.

— Меньше надо было пить, — наконец-то подает голос Хосок.

— Я праздновал первый контракт, — с трудом сдерживает рвотный позыв Тэхен, который никогда не умел пить.

— И решил дать отсосать первому уебку в женском туалете? — давит на педаль Хосок, заставляя ламбо рычать и оставлять позади себя все остальные автомобили.

— Мне было похуй... — не договаривает Тэхен, которого выворачивает прямо под ноги.

Хосок съезжает на обочину, выходит из машины и, подняв дверцу со стороны Тэхена, ждет, когда вывалившийся наружу парень, проблюется. Тэхену очень плохо, он не может подняться с колен, и пусть желудок опустошен, позывы не отпускают.

— Ты, похоже, отравился, — стоит над его головой явно озабоченный Хосок. — Я отвезу тебя в больницу, прочистят желудок.

— Не надо, у меня всегда так. Я не могу пить, — заползает обратно на сидение парень.

— И нахуя тогда ты пьешь? — садится рядом Хосок и передает ему салфетки.

— По-другому не научился справляться, — криво улыбается Тэхен, которого немного отпустило.

— В таком виде домой я тебя не отвезу, — заводит автомобиль Хосок. — Я слишком сильно уважаю Исабеллу.

— Я боюсь сдохнуть в отеле в одиночестве. Я тихо проскочу, она не заметит, — бурчит обессиленный парень и, кажется, отключается.

Хосоку приходится тащить его к себе на руках. Он бросается его на диван и идет на кухню выпить воды. Тэхен воняет блевотиной и спит на его диване, он должен вызывать жалость и отвращение, но он выглядит таким беззащитным и потеряным, что у Хосока то, чего, казалось, от роду не было за грудиной, сжимается. Хосок понимает, что отправлять его в душ опасно, он может упасть и свернуть себе шею, и, взяв воды, садится в кресло рядом.

— Я заблевал твою машину, — разлепляет веки Тэхен и мутным взглядом смотрит на мужчину. — Ты меня ненавидишь, — глупо улыбается, скрывает за этим подобием хорошего настроения и дурачества то, как у него внутри все ходуном ходит.

— Ненавижу, — твердо говорит Хосок, и улыбка на губах Тэхена покрывается трещинами.

— Мне очень больно от твоей ненависти, я с ней не справляюсь, — говорит честно, выпускает прямо в лоб, и столько усталости и отчаяния в этом голосе, что явно, что даже всего алкоголя мира не хватит, чтобы Тэхен его забыл и зажил. Он прикрывает веки, не ждет ответа, столько лет ждал, не дождался, с чего бы именно сегодня, представ перед ним в таком жалком виде, рассчитывать на что-то? А Тэхен готов — даже на жалость, подобие заботы, два добрых слова, которые на раны будет прикладывать, но он уже засыпает и из зыбучих песков снов его тот самый голос не вырывает.

Спустя полчаса Хосок идет за пледом, накрывает им парня, но не сразу отстраняется. Он нагибается к лицу, рассматривает каждый миллиметр сухой из-за любви к макияжу кожи, размазавшийся под глазами лайнер, дорожку высохших слез, потрескавшиеся губы, и шепчет:

— Это будет единственная боль, которую ты получишь от меня. Лучше ненавидь меня.

<b><center>***</center></b>
Дом встречает Юнги криками отца. Как и большинство людей в возрасте — сон и Нагиль не дружат, а Юнги это не учел. Слава богу, что он кричит на помощника и ходит по гостиной со стаканом виски и трубкой, прижатой к уху. Проскользнуть Юнги не удается, он уже доходит до лестницы, как замирает у нее под громкое отцовское:

— Еще один неудачник. Только ты мне сделку завалил, а этот меня в гроб сведет, — говорит собеседнику и вешает трубку. — И где ты шлялся, ни на что не способное подобие человека? — наступает на парня.

— Ну вот, приехали, — поворачивается к отцу Юнги, который знает, что сейчас уже сбежать не сможет, больше достанется.

— Ты настолько тупой, что додумался полезть в драку до своих первых переговоров! Ты о чем думал? Ты вообще способен думать? — разбрызгивает слюну Нагиль. — Кем ты будешь? Что за жизнь ты будешь вести? — идет на него отец, Юнги отступает. Нагиль явно решил вылить всю злость на сына. — Как, мать вашу, Чоны заполучили участок, если я его перекупил, если я этому жирдяю все объяснил? Как? Ты можешь мне ответить? — переходит на крик.

— Я не понимаю, о чем ты, — реагирует на знакомую фамилию Юнги.

— Вот именно, ты нихуя не понимаешь! Ты ничем не занимаешься, не горишь за семейное дело! Как мне тебя воспитывать? — хватает его за шкирку. — Ремнем? Хватит меня позорить и искать приключения на свою задницу, или клянусь, я вышлю тебя на край земли без куска хлеба. Будешь там с голоду сдыхать и сразу поумнеешь.

— Это лучше, чем быть с тобой здесь, — толкает его в грудь Юнги. — Я устал выслушивать про каждый кусок, что съел за твоим столом.

— Что ты сказал, гаденыш? — замахивается разъяренный Нагиль, а Юнги прикрывает лицо.

— Сходи, прогуляйся, — входит в дом Сокджин мрачнее тучи. — Отец, пройдем в кабинет, у нас заботы поважнее, — говорит он, находу снимая пиджак, и незаметно для мужчины кивает Юнги на дверь.

— Сгинь с моих глаз, пока я тебя не прибил, — смотрит вслед старшему Нагиль. — Я заставлю тебя уважать правила этой семьи, иначе тебя заставят другие. И чтобы эти рваные штаны на тебе я больше не видел.

— Наймешь мне надзирателя? — криво улыбается Юнги.

— Нет, всю дурь из тебя дубинками выбьют, как шелковый будешь ходить. Раз уж я не смог воспитать тебя словом, то воспитаю кулаками, — идет в кабинет Нагиль.

Юнги топчется пару секунд у лестниц, а потом, выругавшись, идет на выход. Когда-то у Юнги будет свой дом, квартира, дыра, в которую можно будет возвращаться без страха скандалов, упреков, унижений. Когда-то его дом и правда станет крепостью, потому что прямо сейчас это коробка с вывернутыми внутрь иглами, и на Юнги живого места нет. В Лондоне у его сверстников все страдания сводились или к неразделенной любви, или к небольшой сумме в чеке, выписанном родителями. Юнги тоже хочет такие страдания, хочет истерить, ненавидеть жизнь из-за таких причин, а не из-за того, что живет с чудовищем, боится собственной семьи и ненавидит собственный дом. У человека должна быть безопасная зона, место, где он может прятаться от забот и проблем реальности. Обычно люди прячутся дома или у друзей, у Юнги нет ничего из этого. Он пытался построить свою безопасную зону в Лондоне, но его оттуда подло вырвали. Строить ее здесь, рядом с главным злом — нереально. В такие моменты Юнги мечтает о том, чтобы стать недоступным для всех, и даже невидимым. Он вполне мог бы быть счастливым и в своем одиночестве, но сейчас масштаб перепадающих на его участь страданий и боли слишком огромен для одного. Юнги один с чужим непониманием больше не справляется.

Он и не замечает, как доходит до реки и, опустившись прямо на камни, вытягивает ноги. Прямо под ними журчит вода, выше трасса, он сидит между двумя полосами, следит за гуляющей молодежью и тонет в думах. Юнги задыхается от обиды и несправедливости, не прекращает вести и в голове, и в реальности, войну с отцом, и в то же время все равно успевает скучать по Чонгуку. Они встречаются ненадолго, говорят всего несколько минут, но Юнги хватает этих встреч, чтобы окончательно не опускать руки. Есть в словах Чонгука особая магия, заставляющая верить в себя, не думать о том, что все безнадежно, и двигаться вперед. Чонгук самый реальный и верный пример того, как можно подняться из пепла. Юнги сейчас тоже пепел, один сильный порыв судьбы, и его разнесет по всему земному шару, и одно сильное слово Чонгука, он сможет слепить нового себя из этого пепла. С отъезда Чонгука прошел всего день, но Юнги кажется, будто он не видит его месяц. Чонгук бы его успокоил, он сказал бы то, что и так лежит на поверхности, и заставил бы Юнги в это поверить. По словам Чона, он вернется только к концу недели, но ведь ему можно позвонить. Раньше Юнги бы не осмелился, но если прямо сейчас он с ним не поговорит, не услышит его голос, он утопится.

— Привет, — Чонгук отвечает с первого гудка.

— Прости, я знаю, ты занят делами, я просто... — осекается Юнги, который не знает, что именно ему сказать, как объяснить внезапную нужду услышать его голос.

— Я рад тебя слышать, — помогает Чонгук. — Ты в порядке?

— Да. Нет. Не важно, — еле сдерживается, чтобы позорно не разреветься, Юнги.

— Мне важно. Что случилось? — вновь спрашивает, Юнги представляет его взгляд.

— Ничего, — бурчит пожалевший о звонке и чувствующий себя опозоренным из-за своей слабости Юнги. — Просто скажи что-нибудь, и попрощаемся.

— Где ты?

— Не это, — облизывает сухие губы Юнги. — Скажи что-нибудь типа «ты справишься, все будет хорошо».

— Где ты?

— У реки сижу, — вздыхает Юнги, — напротив колеса.

— Я приеду и скажу тебе, что ты справишься, — улыбается в трубку Чонгук, и Юнги от одной мысли о его улыбке уже тепло.

— Ты ведь в другом городе, — улыбается в ответ Мин.

— Жди.

Юнги бросает камешки, беспокоит воду, портит отражение фонарей и луны, позади него носятся автомобили, прямо у берега гуляют горожане. Идеальный вечер для прогулок, для того, чтобы провести время с любимыми, поесть корн догов и насладиться ночным небом у реки. Жаль, что Юнги спустился к воде не наслаждаться видом, а прятать слезы, которые ему не суждено выплакать. Через минут тридцать он слышит сигнал, поворачивается и, увидев наверху мерседес Чонгука, бежит к нему, по пути стряхивая травинки с джинс.

— Так ты не уехал? — не скрывает радости Юнги и плюхается на сидение. — Что с твоим лицом? — округляются глаза парня, стоит взгляду задержаться на его лице.

Прямо по правой щеке Чонгука проходят две вздувшиеся свежие царапины.

— Я уезжал, но вернулся, — не торопится заводить автомобиль Чонгук.

— Так что с лицом? Ты подрался? — продолжает в шоке смотреть на него Юнги, который уже забыл о своих проблемах.

— Нет. Я не дрался, — смотрит в сторону Чонгук, который явно не хочет об этом говорить. — Это не важно. Что у тебя случилось?

— Не отвечу, если ты не ответишь, — не собирается отступать Юнги, в голове которого не укладывается мысль о том, кто мог нанести раны тому, кто никогда не снимает защиту.

— Это сделала моя сестра.

— Чего? — все еще находится в состоянии шока Юнги.

— Я уехал, но позвонила сестра, сказала, что муж ее избил. Снова. Я вернулся, избил его, а она, как и всегда, меня, — с горечью улыбается Чонгук.

— Не понимаю, — честно говорит Юнги, которому даже представить эту картину сложно.

— Она не уходит от него, хотя он мразь последняя, и ребенок растет в нездоровой обстановке, поэтому я постоянно забираю Принцессу к нам. А сестра не разводится, плачет и говорит, любит. Никого, кроме этого долбанного наркомана, не видит. Я готов убить его. Веришь мне? — смотрит на Юнги, и тот верит, что он точно способен. Эта решимость проскальзывает в глазах Чонгука всего лишь на миг, но Юнги успевает ее поймать. — Но я не могу.

— Конечно не можешь, это преступление, — шумно сглатывает парень.

— Нет, я не могу, потому что когда-нибудь Принцесса спросит у меня об отце, а я не смогу ей солгать. Так что у тебя? — как ни в чем не бывало, улыбается Чонгук.

— Честно говоря, моя проблема сейчас кажется мне ничтожной, — разводит руки Юнги.

— Не может быть ничтожным то, что заставило тебя покинуть среди ночи дом и искать одиночество у воды, — неожиданно накрывает ладонью покоящуюся на бедре руку парня Чонгук, при этом пальцем проводит по выглядывающей из-под рваных джинс коже. Юнги сжимается, поражаясь тому, как одно прикосновение ощущается разрядами тока по всему телу.

— С отцом поругался. Как и всегда, — Юнги приходится отвернуться к окну и пару секунд бороться с собравшимся в горле комом обиды.

— Ты так и не начал работать? — не убирает руку Чонгук, поглаживает теперь тонкие пальцы, заставляет одичавших мурашек разбегаться по спине.

— Нет, — следит за его рукой Юнги, а потом смелеет и второй рукой проводит по его, обводит линию татуировок и, как хвастающийся ребенок, заявляет: — У меня тоже есть тату.

— Покажешь? — вкрадчиво спрашивает Чонгук, переплетает их пальцы, и Юнги теряется от ударившей в позвоночник волны удовольствия, импульсами распространяющейся по всему телу.

— Это вряд ли, — нервно усмехается, — мои татуировки слишком интимны.

— Когда-нибудь покажешь, — бросает смешок Чонгук и убирает руку. — А пока, начни работать, покажи ему, что ты готов попробовать, не провоцируй его, а сам параллельно ищи то, что будет интересно тебе. Я не хочу, чтобы он обижал тебя. Я не могу защитить тебя в пределах его королевства.

— Мне не нужен защитник, я сам неплохо справляюсь, — никак не может успокоить поднявшиеся в нем эмоции Юнги. <i>Даже самому сильному нужен тот, кто скажет, что все будет хорошо. Даже самому смелому нужен тот, кто скажет, что будет рядом.
</i> Юнги знает, что помощи не примет, он даже не покажет, что она ему нужна, не даст усомниться в собственной силе, но только от того, что ее ему предлагают, в его сердце цветы распускаются. Есть в словах Чонгука непоколибимая уверенность, предрешенный исход, гарантия, что он не просто говорит, он и правда все сделает, обещания выполнит.

— Это верно, — снова берет его руку в свою Чонгук, обхватывает пальцами запястье и поднимает ее к лицу. — У тебя такие тонкие руки, и знаешь, меня всегда поражало, как ты так сильно бьешь, и ни разу себе ничего не сломал. <i>Ты фарфоровый снаружи, но залит сталью изнутри.</i> Не забывай это.

— Когда ты так говоришь, я теряюсь, — честно отвечает смутившийся Юнги.

— Найди себе дело по душе, то, что будет не просто приносить доход, но и доставлять удовольствие, а для всего остального есть я, — откидывается назад Чонгук. — Я буду поддерживать тебя и исполнять твои желания только потому, что ты есть.

— Странный ты, — опускает глаза Юнги. — Странные мы. Я не думал, что найду друга во враге, а сейчас мы сидим в машине под луной у реки, как влюбленные.

— Влюбленные редко просто так сидят, это точно не про нас, — нагибается к нему Чонгук, пробирается взглядом черных глаз в самую душу, но Юнги не отстраняется, бежать больше не хочется. Рядом с Чонгуком и правда безопасно и спокойно, и дело не только в его двусмысленных словах. И отец, и брат тоже обещали защиту, подарили ему дом, оснастили всем необходимым, но то, что он чувствует с Чонгуком, он не чувствует ни с кем. Чонгук тоже просто говорит, но его словам от чего то верится.

— Прости, что отнял твое время, но я так рад, что ты приехал. Мне стало легче, — тараторит Юнги, чтобы нарушить нависшее в салоне молчание, поднимает глаза и замирает. Чонгук внезапно совсем близко, между их губами всего пара сантиметров, и Юнги не знает, кто первым сократил это расстояние, но слышит <i>«я еще не закончил»</i> и чувствует на губах вкус его губ. Чонгук целует медленно, сперва просто касается их своими, потом снова и снова, и стоит Юнги инстинктивно раскрыть рот, как углубляет поцелуй, переплетает их языки и заставляет парня вцепиться пальцами в его запястье. «Лишь бы не заканчивалось, лишь бы не отстранился», — глохнет от своих мыслей Юнги, продолжает отвечать, пытается урвать побольше, запомнить вкус, целоваться так, чтобы потом снова и снова вспоминать. Губы Чонгука на вкус как коньяк, выкуренная недавно сигара, и в этом поцелуе их вкус смешивается со вкусом ярко-выраженного рома из выпитого Юнги в клубе коктейля и любимых мальборо. Все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться, в случае с Юнги точно, поэтому Чонгук отстраняется, а растерянный парень на автомате тянется к дверце и выпрыгивает наружу. Он бежит от того, кого поцеловал, будто бы не унесет его вкус на своих губах, а его образ выгравированным у себя в голове. Юнги, так и не дав дверце закрыться, стоит у машины и смущенно смотрит на Чонгука, с которым так странно себя повел.

— Дальше я сам, — прерывисто говорит Юнги, собираясь закрыть дверцу.

— Юнги, — пристально смотрит на него Чонгук, делает паузу, словно думает, стоит ли, — не влюбляйся в меня. Не надо.

— Я не самоубийца, — выпаливает раскрасневшийся парень, и Чонгук снова видит ту самую фальшивую улыбку.

<b><center>***</center></b>
Уже прошло три дня после того инциндента, а Намджун перестать думать о парне, в глазах которого видел звёздное небо, но не видел жизнь — не может. Причин спрашивать о личности паренька у Хандзо у Намджуна нет, хотя, если интерес станет чуть сильнее, то они ему и не будут нужны. Они с Хандзо оба работают в одной сфере и не конкурируют только последние два года, так как Хандзо отошел от клубов и переключился на казино. В этом городе два бога ночной жизни — Ким Намджун и Хандзо Накамура, и они путем проб и ошибок научились сосуществовать. Не сказать, что они дружат, но и не враждуют, периодически выпивают вместе, и в обществе многие считают их добрыми приятелями.

Намджун сидит в свое кабинете на втором этаже одного из лучших ночных клубов столицы, поедает принесенный помощником ужин прямо на рабочем месте и вслух матерится на не затыкающиеся телефоны. Намджуна от жареных пельменей отвлекает постучавшая в дверь помощница, и он, выкрикнув «заходи», отодвигает от себя тарелку.

— Босс, к вам гость, — поклонившись, докладывает девушка. — Хандзо Накамура прибыл.

«Вспомнишь черта», утирает губы Намджун и просит девушку проводить гостя к нему.

Хандзо Накамуре тридцать лет, он, в отличие от Намджуна, отдает предпочтение строгим костюмам, всегда выглядит роскошно и представляет образ идеального молодого бизнесмена. Вот только Намджун прекрасно знает, что под рубашкой Ральф Лорен вся кожа Хандзо покрыта ирэдзуми (искусство японской татуировки), и не только это доказательство его причастности к якудза. Хандзо проходит в кабинет, бросает насмешливый взгляд на заваленный бумагами и едой стол Намджуна и опускается в кресло напротив.

— Твое высокомерие меня подбешивает, — ловко отправляет в корзинку пустую банку из-под колы Намджун.

— Я обожаю тебя подбешивать, — удобнее распологается в кресле Хандзо, — но опустим любезности, ты человек занятой, я не менее. Я пришел поблагодарить тебя за то, что ты позаботился о моем брате.

— Ты о чем? — берет себе время на переваривание информации отлично знающий, о ком именно речь, Намджун. Вот значит, кем приходился тот пацан Хандзо.

— Я навел справки, хотел найти того, под чьи колеса попал мой мелкий, поблагодарить, — скалится Хандзо.

— Скорее, убить, — усмехается Намджун, — но понял, что не твоя лига, — с вызовом смотрит в его глаза.

— Так и есть, — соглашается Хандзо. — Нам с тобой конфликтовать не стоит.

— Твой брат сам полез под колеса, имей это ввиду и лучше о нем заботься, — серьезно говорит Намджун.

— Поверь мне, у него все прекрасно, он живет лучшую жизнь, а в тот день у него просто случился голодный обморок, — с непроницаемым лицом объясняет Хандзо, но Намджун прекрасно замечает, как тяжелеет воздух вокруг и как сильно сжата в кулак до этого покоящаяся на подлокотнике ладонь мужчины. — Знаешь ведь эту молодежь, вечно собой недовольны, вот и мой похудеть хочет. В любом случае, я благодарен тебе, что ты отвез его в больницу и позаботился, — поднявшись на ноги, готовится уходить гость.

— Любой бы так поступил, — поднимается следом Намджун.

— Заходи как-нибудь в казино, развлечемся, у меня по пятницам там такое шоу, что челюсть не подберешь, — подмигивает Накамура.

— Я наслышан, — хлопает его по плечу Намджун, — но лучше я на байке покатаюсь, — провожает гостя за порог и идет к бару.

<b><center>***</center></b>
Чимин вздрагивает, услышав рев мотора панамеры брата со двора. Он чувствует, как пальцы до боли впиваются в зубки расчески, зажатой в руке, но не расслабляет их. Дальше все по заученному сценарию: двадцать четыре шага Хандзо сделает до входной двери, пятнадцать шагов до любимого дивана в гостиной. Он снимет пиджак, швырнет его в кресло рядом, кивнет уже замершей с графином коньяка прислуге, опустится на диван, широко разведет ноги и дождется, пока стакан коньяка вложат в его руку. Он просидит так от пяти до десяти минут, а потом:

— Солнце мое.

<i>Семь минут.</i>

Чимин аккуратно кладет дрожащей рукой расческу на трюмо и, поднявшись с пуфика, идет к двери. Семь шагов нужно Чимину до лестницы. Семь шагов, чтобы подправить улыбку, чтобы заткнуть бьющееся в припадке глупое, никак не привыкающее сердце. Чимин уже внизу, двенадцать шагов осталось преодолеть до дивана, на котором вальяжно развалился брат, и добровольно Чимин их никогда не преодолевал.

— Солнце мое.

Чимин останавливается напротив, три шага между ними, добровольно он их никогда не сокращал.

— Как прошел день у моего любимого братика? — ставит стакан на подлокотник Хандзо и смотрит на его губы, скользит взглядом ниже, к выглядывающему из-под белой футболки горлу, дергающемуся кадыку, ключицам, ниже, мрачнеет. — У тебя, видимо, было плохое настроение, если ты позволяешь себе встречать меня в этих безвкусных тряпках, — хмурится, Чимин под его недобрым взглядом совсем тушуется, мысленно ищет дыру, куда бы нырнуть, спрятаться.

— Но ничего, старший брат тебе его исправит, ведь я для этого здесь, — протягивает руку Хандзо, и один бог знает, чего стоит Чимину каждый раз поднять свою и вложить в его.

Шагов между ними больше нет, Чимину нечего считать, не на что отвлекаться. Он сидит на его коленях, смотрит на свои пальцы, мнущие подол футболки, Хандзо целует его в висок, касается губами уха, шепчет:

— Я скучал. Ты не скучал?

— Скучал, — кусает губы Чимин, еще больше напрягается из-за широкой ладони, блуждающей по спине.

— Я был сегодня у того, кто тебя сбил.

Чимин сразу поворачивается, смотрит испуганно в его глаза, ищет ответы, но видит только ухмылку.

— Оказалось, тебя сбил мой знакомый, так что мы разошлись мирно.

Чимин выдыхает. Он сильно переживал, что тому высокому блондину достанется, ведь он, пусть и не нарочно, прикоснулся к «солнцу» Хандзо.

— Знаешь, что он мне сказал? — резко схватив пальцами его шею, притягивает к себе Хандзо, и словно через глаза копается взглядом в его голове, ищет ответы там, а не слушает то, что с губ срывается. — Он сказал, — вновь водит губами по его уху, — что ты, маленькая дрянь, под машину сам бросился. Это так?

— Нет, нет, я споткнулся, — выпаливает Чимин, испуганно смотря в его глаза.

— Ты сбежал из дома среди ночи, попал под машину. Ты хоть знаешь, как ты меня напугал? — пальцы на шее парня не расслабляются.

— Прости меня, пожалуйста, я больше так не буду, — сжимает обеими руками его запястье Чимин.

— Я не могу тебя не наказать, иначе ты решишь, что все дозволено, и продолжишь творить беспредел, — расслабляет пальцы Хандзо и, обхватив ладонями его лицо, смотрит в глаза. — Ты такой ангелочек, такой невинный и красивый, и я хочу, чтобы ты таким же и остался. Я ведь для этого тебя и забрал оттуда, вырвал из лап мразей, которых ничего, кроме твоего тела, не интересовало. Я здесь, чтобы защищать тебя и оберегать от грязи, не забывай об этом. И ты прекрасно понимаешь, что наказание будет, но я выберу для тебя самое легкое. Я сам уложу тебя спать.

— Пожалуйста, прости меня, — цепляется за пуговицы на его рубашке чуть ли не плачущий Чимин, — я больше не буду.

Знал бы Хандзо, что Чимин готов прямо сейчас спустить штаны и терпеть удары ремнем, чем провести всю ночь в одной постели с ним и трястись от страха.

— Иди наверх, — ледяным тоном заявляет Хандзо и грубо отталкивает парня. — Одень ту пижаму, которую я тебе купил последней. Я скоро поднимусь.