Возмездие

Морской сквозняк ползет по полу, обжигает ноги холодом. В этом доме всегда царит полутьма, будто впиталась в стены. Я заняла маленькую комнату со скосом под крышей. Маркус, конечно, усмехнулся, когда увидел, что здесь только матрас, в другой комнате есть кровать. Двуспальная.
Я готова спать хоть под открытым небом, главное, не с ним.
Дом Рубикса, где мы остановились, начинает мне нравится. Брошенный, холодный, одинокий. Он принял меня такую же.

Я извиваюсь, мучаясь с молнией блузки на спине, замечаю его тень, растянувшуюся через всю комнату. И через мгновение чувствую руки на своей шее, он застегивает молнию одним резким движением. Замок впивается в кожу.

— На свиданье собираешься?

Не твое дело, Маркус.
Если бы я могла огрызаться на каждое его слово, жизнь была бы чуточку радостнее.
Я сглатываю едкость и строю мирное лицо, чтобы не было проблем.
— Хочу поговорить с Дженни.
— А она захочет с тобой говорить? — с притворной заботой произносит он.

Я разворачиваюсь. Маркус загораживает собой весь проход. Стоит, облокотившись о косяк в растянутой футболке с пластиковой банкой йогурта и ложкой во рту.
Его взгляд скользит по моей белой блузке и джинсам, он с цоканьем вынимает ложку изо рта.

— Давай, только быстрее. Сегодня вечером Рубикс отправит к нам кандидата.
— Ты думаешь, здесь прослушка? — я забираю у него ложку, окунаю в густой йогурт и пробую. Черничный. — Можем между собой называть всех реальными именами.
Он разворачивает ложку к себе и с вызовом слизывает остатки.
— Между собой и где угодно, никаких имен.

Боже. Я закатываю глаза. Шпион-неудачник, ты плохо знаешь моих друзей. Уверена, Ади уже понял, с кем мы связались. Он умеет думать.
Я проскальзываю под его рукой, наконец, чувствуя каплю свободы.

Я стою на пороге дома сестры. Снова.
Воспоминания о той ночи, когда я последний раз виделась с ней, сгущаются мраком в душе. После этого она приготовила с Дженни печенье, как и хотела, и пошла прямиком в башню, потому что ей позвонила Джулия. Маркус отследил звонки, а Рубикс рассказал мне о преданности Элисон Белфорду, и как она заставила свою дочь позвонить Сандре. Есть ли в мире еще хоть одна женщина, готовая расплачиваться жизнями своих детей ради хозяина?

Я подношу палец к звонку, чувствуя, что уже врастаю в этот порог. Из дома раздается звонкий смех. Я застываю на месте.
Дверь рывком открывается, и я едва уворачиваюсь от столкновения с Тайлером. Его волосы растрепанны, а на лице растянулись нарисованные кошачьи усы.
От носа и до самых висков. Мы смотрим друг на друга в упор.

— У меня плохие новости! — из дома доносится голос Дженни. — этот фломастер, не могу отмыть, не смывается.

Глаза Тайлера расширяются. На лице отражается весь спектр немого ужаса.
Я прыскаю от смеха, не в силах удержаться. Из-за его плеча выглядывает Дженни с черным фломастером в руках.

— По-моему, тебе идет, — я черчу невидимые полосы на своем лице. — мяу.
Его брови взлетают наверх, Тайлер сдергивает куртку с вешалки в коридоре. Его лицо приобретает красный оттенок.

— Вам поговорить надо, я пойду, — бурчит он, быстро, целуя Дженни в щеку.

Тайлер обходит меня боком и быстрым шагом устремляется на улицу.

— Он уходит, — констатирую я, глядя ему в спину. — так и пойдет. По городу, с усами.
— Вижу.

И когда Тайлер скрывается за углом, наше внимание фокусируется друг на друге. Глаза Дженни — два огромных каштановых озера. Ураган не прожитых нами эмоций, утраченных чувств. Губы прокусаны в нескольких местах. Она грызет их, когда нервничает, как и в детстве. Молния блестит на её спортивном костюме из-за солнца.
— Зайдешь?
Такой простой вопрос. Но я в ступоре. Дженни не смотрит на меня.
Она оставляет дверь открытой и проходит вглубь кухни.

— Ты пьешь кофе или чай? А то я не знаю, — в её голосе пропасть девяти лет.
Да мне все равно.
— Чай, — неуверенно произношу я, следя за её руками.
Дженни — продолжение Сандры. Почти точная ее копия. Шелковистые волны темно-коричневых волос и кожа с оливковым оттенком. Родинка на шее.

— Ты выросла очень красивой, — говорю я, смотря в напряженную спину Дженни.
Она с грохотом бросает чайник на подставку и небрежно ставит на стол чашку чая. Капли разлетаются.

— Я тебя искала. Мама писала в дневнике «она жива», — Дженни садится напротив, скрещивая руки на груди, возводя между нами невидимый барьер. — это было о тебе. Она видела тебя в свой последний день.
— Да.
— Здесь, вообще-то, и я была, — ее глаза горят огнем.
— Я знаю, — бормочу я под нос.

Я не стану говорить, что заходила в комнату, что позволила себе увидеть её, но вот у нее это право забрала.

Дженни строго оглядывает меня, отрывает ногтями кожицу от губы. Что она видит, когда смотрит на меня?
Тишина становится третьим лицом в нашем разговоре. Она гудит. Я пытаюсь улыбнуться, понимая, что это больше напоминает гримасу отчаяния.
Но взгляд Дженни смягчается. Уступает место чему-то хрупкому.

— Я рада, что мама узнала, что ты жива. Она в тот день, — ее голос скатывается вниз. — она была счастлива в тот день.
Это меньшее, что я сделала для нее. Я должна была остановить ее или остаться, сражаться с Белфордами общими усилиями.
Она была совершенно одна.

— Ты все такая же солнечная, — выдыхает Дженни, и ее слова теплом разливаются по сердцу, будто принятие.
— Прости, Дженни, — я подскакиваю к ней и обнимаю так крепко, что она охает. — прости, что меня не было рядом.

Нам столько всего нужно обсудить. Моя маленькая, Дженни. Я девять лет мечтала об этом дне. Мы сидим на кухне сестры, где пахнет чаем с мятой и выпечкой. И Дженни посвящает меня во все подробности её жизни. Говорит об отце, о бывшем придурке, с счастливыми глазами рассказывает о Тайлере и о мечтах стать профессиональным журналистом.
В
А я слушаю и слушаю. Впитываю каждую её эмоцию, каждый жест, что упустила за эти годы.
Только не хочу говорить о себе. Мои годы пустые.
Я не окончила даже школу. Я не построила счастливых отношений — ошиблась, не завела друзей — пряталась, и не нашла своего места — только бежала.
Будто все эти долгие девять лет были изнурительной подготовкой к этому дню, когда я снова стану собой.

Как только я переступая порог дома Рубикса, я закрываю глаза и выставляю ладони вперед — как щит.
— Не ругайся, прошу. Мы с Дженни заговорились и, — я приоткрываю один глаз, меня слишком заинтриговывает аромат свежесваренного кофе и табака.

За дубовым столом сидят двое. Маркус невозмутимо откидывается на спинку своего кресла, проходится по мне взглядом, предвещая не самый приятный разговор. Рядом с ним на таком же кресле из дуба расположился мужчина средних лет, темноволосый, с орлиным носом и цепким серьезном взглядом темных глаз. И что-то в его профиле кажется мне знакомым.

— Дверь закрой, — приказывает Маркус.
Я прикрываю за собой красную  дверь, которая скрывает шум волн, и дом погружается в тишину.

На столике среди разбросанных бумаг стоят ноутбук Маркуса, кружки с недопитым кофе.
— Знакомься, Сабрина, — гордо говорит Маркус, вознося руки к мужчине. — будущее Олдберга — мистер Дрейкан Торментис.

Мужчина смущенно улыбается.
— Ладно уж, не стоит.

Торментис.
Его имя молотком бьет мне в голову. Не может быть!
Я с визгом подлетаю к нему, он испугано встает и я обнимаю его.
— Дрей! — утыкаюсь выступающими слезами в его грудь.
В обычной бежевой рубашке и чёрных брюках я его не узнала. Да и сколько времени прошло. Ему должно быть больше тридцати.
— Вот черт, она помнит меня, — он смеется, хлопая меня по спине.
— Ты до сих пор в полиции? — я восторженно оглядываю его лицо, уже покрытое густым слоем щетины.
Я помню его совсем юным, а теперь это настоящий мужчина, напоминающий итальянца.
Он молчаливо кивает.

— Так, наш кандидат, Дрей? — меня переполняют эмоции.
— А ты кого ожидала увидеть? — Маркус, хоть и уставший от моих эмоций, улыбается.

Непонятно только, почему Рубикс и Маркус скрывали это от меня. Но он отличный вариант, я бы сказала — лучший. Еще будучи стажером папы, он защищал честь и достоинство людей, не боялся Белфордов, однажды, даже попал вместе с отцом в перестрелку в Шафалде. Папа ему доверял. Говорил, что этот парень самый честный из всех, кого он знает.
И он согласился быть моим спасением в ту ночь, хотя это могло стоить ему жизни. Он не задумывался. Отец знал, кому доверить мою безопасность и не переживать, что он развернется на полпути.
А это значит, у Олдберга еще есть шанс на покаяние.