Возмездие

1,5 года назад.

Золотые лучи солнца только успевают коснуться горных вершин, я возвращаюсь с пленэра. Долина еще окутана несошедшей ночной прохладой, облюбовавшей каменную мостовую и Гималайские кедры.

Я складываю ножки мольберта и закидываю в рюкзак плотно закрученные тюбики краски. Натягиваю широкополую панаму — единственное спасение от палящего солнца.

Дорога с холма ведет по старой лестнице, где я, как всегда, встречаю его. Ведь он поднимается в маленький храм на вершину каждое утро.
Худой и высокий парень в хлопковых штанах и рубашке. Темные волосы и теплый взгляд. Мы обмениваемся кивком головы и сложенными ладонями на уровне сердца: Намасте. Традиционно приветствуем друг друга и проходим мимо.
Каждый день.

Но сегодня он останавливается на ступеньке передо мной и не спешит обойти меня. сегодня он задержался возле меня.
— Может, нам стоит встретиться где-нибудь еще?
Я впервые слышу его голос. Приятный.
Мое лицо не скрывает удивления.
Я никогда не думала, что мы говорим на одном языке. Слишком уж он смахивает на местного жителя.

Аромат печеного батата медленно заполняет кухню. Я в спешке шинкую листья салата, бросаю быстрый взгляд на часы на стене. Тетя должна придти с минуты на минуту. Отвлечение внимания стоит мне острого пореза ножом. Я шиплю. Алая капля падает на зеленые листья салата и растекается кровавым узором.

Я вглядываюсь в порез на пальце и замираю.

Окружающая реальность замедляется. Тиканье часов исчезло в гробовой тишине. И в кастрюле не бурлит вода. Я сжимаю нож в руке, отчего кровь из раны бежит еще быстрее. Перед глазами несется карусель воспоминаний, образов и вспышек. Это было наяву? Будто не со мной.

Кровь на ладони. Свист в голове. Мое сердце адски колотится, дыхание сбито. Сжимаю осколок в ладони с такой силой, что алая струя стекает по пальцам, резким взмахом режу его лицо. Кровь летит во все стороны. Я чувствую капли на собственном лице.
Его лицо, светлые глаза. Кто это был?

Хлопок двери. Я вздрагиваю. Нож с лязгом падает на пол, и я растерянно оборачиваюсь ко входу.

Тетя Нэнси застывает в дверях, её глаза мигом фокусируются на моих руках. Пакеты с продуктами и ее сумка летят на пол.
— Милая, ты вся в крови!
Я глубоко дышу, пока тетя Нэнси туго перетягивает мою ладонь вафельным полотенцем. Она убирает с лица седую прядь, оставляя на ней кровавый след.

— Ты так сильно порезалась! Я слишком наточила ножи, — протяженные морщинки скапливаются на её лбу.
— Все хорошо, — наконец, лепечу я, еле стоя на слабых ногах. — все хорошо, это просто порез.

Тетя поднимает голову, всматриваясь в моё лицо. Её красное платье-халат контрастирует с седыми волосами, собранными под заколку.
— Дело ведь не в порезе, — с серебристым отблеском меня изучают ее глаза, выискивая тени прожитых воспоминаний. — в последнее время что-то не так.

Тетя Нэнси. Она все чувствует.

Спрятавшись однажды в горах Непала от Олдбергского зла, она никогда больше не возвращалась на родину. Мы приезжали к ней, когда я была совсем маленькой, тогда волосы тети еще имели каштановый оттенок. А её дом пах так необычно, специями и ладаном. На вопрос, почему именно Непал, она отвечала: «Гибсоны рождаются в горах, в горах и умирают».
Эта присказка переходит от поколения к поколению в нашей семье. Так, тетя перекроила свою жизнь, но осталась среди скалистых вершин.

А когда я оказалась на её пороге в шестнадцать лет, зареванная, в панике и непонимании, она приняла меня без малейших вопросов.
Конечно, папа предупредил её, что приедет племянница. Но не сказал, что навсегда.
Я не чувствовала себя лишней, ненужной или мешающей, такой безусловной любовью, заботой и постоянными разговорами окружила меня Нэнси. Я стала перенимать её привычки и фразы. С мамой давно уже невозможно было нормально поговорить, Сандра постоянно готовилась к чему-то страшному, поэтому бесконечно стращала меня.
Но страшное всё равно произошло. Вот только с того дня я об этом не говорила, ни с отцом, ни с тетей. Спустя время эти воспоминания стали какими-то ненастоящими, неживыми, будто пытаешься вспомнить сон после пробуждения.

Моя прежняя жизнь в Олдберге была похожа на детский акварельный рисунок. Яркий, незамысловатый, он должен радовать. Он не призван вгонять вас в глубокие размышления.

Тот год стал дебютом готической живописи. Темная и неестественная атмосфера, угловатые элементы, грехи и страшный суд.
Меня окунули в сливную яму, жестоко удерживая под слоем дерьма. И когда меня выдернули и выбросили в Непал, я снова вздохнула. Что-то из эпохи Возрождения, линейные перспективы, понятный сюжет.

Жизнь вновь замедлилась. На самом деле, она замерла в тревожном ожидании чудовища, ведь я его видела своими глазами.
Видела. Но память рваными кусками подбрасывает мне ту ночь, которую сама же спрятала поглубже.

— Твои картины распроданы до последней, — подмигивает тетя, насыпая рис в тарелку. — туристам особенно нравится вид на Лобуче.

Конечно. Этот снежный хребет между двумя пиками. Я делаю пометку в голове, что давно не ездила в Кхумбу. Хотя весной там ажиотаж. Тропа к базовому лагерю Эвереста будет усеяна караванами яков и группами с шерпами.

— Сегодня я даю урок в культурном центре, — я опускаю ложку в рис, куркумная подливка расползается под прибором. — очень волнуюсь.
— Почему?
— Придет один парень, — почти неслышно произношу и зажмуриваюсь.

Тетя издает восторженный визг, амулет Гау на её груди подскакивает.

— Наконец-то, мальчики, — её глаза сияют, как у девочки перед вечеринкой. — Наденешь то платье, голубое, пожалуйста, пожалуйста! Оно создано для твоих глаз.

Ее заразительный смех убивает моё смущение. И я сдаюсь.
— Конечно, надену.

Культурный центр наполнен гомоном и детскими голосами. Местные детки с огромными темными глазами и чада туристов в цветных кепках рассаживаются за небольшие мольберты, которых... не хватило. Только не это. Я уже представляю расстроенные личики малышей. Бегу на второй этаж с надеждой найти еще хоть один.
Я не думала, что придет так много людей.

Я бегу по лестнице со скоростью опозрившейся школьницы и не замечаю препятствие впереди. Так стремительно вывернувшее из-из поворота. Столкновение необратимо.

Балетка соскальзывает по ступеньке, подол моего голубого платья подлетает вверх. И сердце замирает, как на аттракционах перед падением.
Но он хватает меня за запястье и резко притягивает. Меня обдает теплом и ароматом шишек, хвои и древесины, так знакомо. Будто я дома.

— Простите, — я инстинктивно кланяюсь, пытаясь сложить ладони перед собой.

Но незнакомец крепко держит меня за руку. Почти навязчиво. Я начинаю испытывать тревогу, давление в запястье вдруг отдаёт в голову и сердце начинает биться чаще.
Поднимаю глаза.

Высокий парень с четкой линией скул короткой стрижкой серыми пронзительными глазами и уверенным выражением лица. На нем футболка, рукава до локтя, обнажающая крепкие предплечья. Не здешний.

— Извините, — повторяю я, на этот раз с усилием выдергиваю руку из его хватки.
— Вы очень красивая.

Что?
Его голос низкий и глубокий доносится до меня и заставляет щеки вспыхнуть. Никто еще не был настолько прямолинейным, без сомнения и дешевого флирта.
Я опускаю глаза, но поднимаю вновь на него. Симпатичный. Ростом не меньше ста девяносто.

— Я напугал вас, — он улыбается. Отлично, у него еще и улыбка красивая. — слышал талантливая художница проводит здесь урок по горным пейзажам. Не мог пропустить.

В тот день все решилось. Я спустилась вниз. Мольбертов все же не хватило, а после занятия у центра меня ждал парень с холма, ради которого было надето голубое платье. Но «красивая улыбка» не сводил с меня глаз весь урок, а после позвал на кофе.
И я согласилась.
Это была моя ошибка? Или судьба?

Я восемь лет не общалась с парнями в романтическом плане, не строила отношений. А тут в один день меня позвали на свидание сразу двое.
И я выбрала его.
Меня потянуло к нему.
Его зовут Маркус.

И жизнь снова снялась с ручника и полетела. Дни рядом с Маркусом похожи на поп-арт. Яркие, простые, заставляющие отвлечься. Словно побег в видеоигру. От реальности, которая ждет.

В какой-то момент я даже поверила, что забыла его.
От меня не осталось Олдберга.
И речь не о городе.

1 год назад.

Он целует меня с особой отдачей. Сегодня Маркус ведет себя по-особенному празднично. Тетя уже свыклась, что я провожу больше времени с парнем, чем дома. Его сильные руки обхватывают мою талию и подсаживают на комод. Я касаюсь пальцами ног деревянных ручек ящика.
Дом Маркуса один из многих низких вытянутых домиков, которые снимают туристы, с потрескавшимся линолеумом и вентилятором под потолком. Окна выходят на снующий базар.

— Сегодня хочу попробовать что-то новенькое, Роузи, — он загадочно улыбается, скользит стальными глазами по моему телу.

Подходит ближе и дерзким толчком раздвигает мои колени в стороны. Я резко всасываю воздух.
Маркус наклоняется и достает что-то из ящика. Потом берет меня в охапку и бросает на кровать.

Мы, опьяненные дешевым вином и влюбленностью, поэтому я лишь протяжно стону, не собираясь его останавливать. Он первый, с кем я начала изучать себя, пробовать секс на вкус, и не могу сказать, что Маркус в чем-то плох.

Наверно, у него было много девушек. Я не спрашивала. Мы никогда не говорили о прошлом. Это наш уговор. Ведь я ничего и никому не хочу о себе рассказывать.
Роузи Паркер — это девушка, что предстала перед Маркусом в тот день в культурном центре. Она всю жизнь жила в Непале, а о существовании такого места, как Олдберг она не знает. Такую личность я себе придумала. Придумала и почти поверила.
Так и жила бы, если бы не одно «но».

— Закрой глаза, — шепчет Маркус, нависая надо мной.
Мои веки послушно скрывают от меня картинку его пресса, пролегающего под тонкой рубашкой.

Маркус копошится у изголовья кровати, поднимает мои руки наверх. И я вдруг чувствую нечто инородное холодное на своих запястьях.
Щелчок.

Я тут же открываю глаза.
— Что? — я испуганно дергаю руками, вращаю кистями, их что-то неумолимо сжимает. — Что ты делаешь?

Я поднимаю голову, мои руки прикованы наручниками к прутьям кровати.
От кончиков пальцев и до самой макушки меня покрывают мурашки, волна горячей паники проносится по телу.

— Подождешь меня минутку, — с улыбкой говорит Маркус и встает. Я плохо слышу его из-за гула в голове.

— Нет, Маркус! Маркус!

Я кричу ему в спину, но он уже скрывается в коридоре. Дыхание сбивается, сердце стучит в висках, набирая нечеловеческий ритм.

Это всего лишь игра. Я пытаюсь вызвать к своей рациональной части. Разум не слушается. Меня колотит, я пытаюсь встать на ноги, выгибаясь. И безысходно падаю на спину.

— Маркус! Отпусти меня! Пожалуйста, прошу!

Голос болезненно срывается на крик. Пожалуйста. Животных страх пробуждает во мне очень до ужаса знакомые ощущения, которые спали все это время.

Отпусти меня! Пожалуйста!

Мой дикий крик отзывается глубоко в памяти. Как бесполезно он разбивался о покрытые плесенью стены подвала. Руки сдавливало от ржавых цепей. Я расцарапала их до крови, пытаясь высвободиться, и капли безостановочно стекали от кистей по всему телу.
А я кричала. Кричала так, что моё горло охрипло. Что мой крик превратился в беззвучный шепот.

Что это? Приступ? Страшный сон?
Будто сам мрак моей души поднялся из глубин сознания и обкалывает все тело. Мерзко и тихо прямо в ухо зовёт меня по имени.
Чтобы я не смела забывать.

Мое дыхание приходит в норму. Пелена паники перед глазами рассеивается. Я не в лесном поместье, я в душной комнате Маркуса. Он стоит в дверном проеме, раздвинув руками москитную сетку и разглядывает меня.
И я замечаю на долю секунды в его взгляде нечто чужое, хладнокровное, оценивающее. Наблюдение за подопытным кроликом.

Мгновение. И его лицо озаряется обычной улыбкой.
— Ты чего так кричишь, малыш? Не любишь наручники? — он садится на кровать и отстегивает меня.
Я тру запястья, окруженные красными полосами.

Показалось. Мне показалось.
Передо мной самый добрый парень, который обнимает меня. И извиняется за мои же собственные травмы. Он просто не знал. Не мог знать.

Но моё сердце, загнанный зверь, продолжает работать в режиме опасности.

Я как привидение иду в ванную и машинально закрываю пробкой раковину. Выкручиваю кран в сторону до упора. И когда вода доходит до самого края, выключаю. Задерживаю воздух и с размаху погружаю лицо в ледяную воду.

И держу себя под ней так долго, как мне нужно. Откуда это чувство? Вода, словно впитывает в себя мой ужас и страх, унося несчастья быстрым течением.
Здесь нет течения, напоминаю я себе и поднимаю голову.
Волосы мокрыми прядями липнут к щекам, с силой откидываю их назад. Капли воды стекают по шее и груди, оставляя после себя прохладу.

Вот теперь. Хорошо.
Я встречаю собственный взгляд в зеркале. Бледная кожа, впалые щеки, глаза, пережившие первобытный страх. Пытаюсь выжать фирменную милую улыбку. Улыбку Роузи.

Но мышцы лица не слушаются. Уголки губ медленно опускаются.
Я боюсь собственного отражения.
Из запотевшего зеркала на меня смотрит Сабрина.

Мое прошлое — мое проклятие. Я думала, что похоронила его. Но оно пробуждается, вырывается наружу.
И его предвестником стал Маркус.