Элиас

Я всегда ненавидел понедельники, поскольку они превращали меня — обычного студента Сорбонны в полного неудачника. Например, по понедельникам наш ректор устраивал принудительные лекции в конференц-зале, именно на понедельник выпадали контрольные по всем модулям, и даже кафе закрывалось позже, где-то в одиннадцатом часу. Понедельник означал начало нового этапа жизни, с него начиналась неделя.

И сегодня он превзошёл себя.

Я ещё не успел как следует принять смену, как администратор — он же вечно нервный месье Азнавур, сорокалетний неудачник с дипломом культуролога и хронической мигренью, сообщил, что нашу «лавочку» прикрыли. Не навсегда, но на неопределённый срок. Оказывается, пока я развлекал англичанина у мадам Валуа, к нам нагрянул санитарный надзор (по жалобе одного из частых клиентов). Инспектор буквально рыскал по всем углам, и в результате обвинил нас, готовьтесь, список ожидается быть длинным: во первых, в нарушении нормы по хранению открытых продуктов (подразумевались открытые пироги, которые хранились на витрине без крышки и на секундочку, если бы он прошёлся по соседним кафе, уверен увидел бы тоже самое), во вторых, ему не понравилось, что наши столы стояли ближе, чем 70 см друг от друга, как он выразился корректнее — это вопиющее превышение допустимой плотности посадки гостей, в третьих, на большинстве части посуды и средств уборки отсутствовала маркировка, а дальше проще: на складе рядом с книгами нашли просроченный дезинфектор (!), вдобавок не соответствовала стандарту вентиляция, а потому в зале застаивался воздух, плюс ещё пара мелочей: трещина на кафеле, открытый мусорный бак и отсутствие термометра в холодильнике.

В итоге он обвинил нас по протоколу в 11 нарушений, и выписал штраф на 2 200 евро.

Владелец схлопотал головную боль, и большинство сотрудников были уволены без объяснений. Зарплаты за текущий месяц, конечно, никто не обещал. На прощание месье Азнавур бросил что-то вроде: «Держись, Элиас, ты ведь умный парень, найдёшь что-нибудь лучше.» А я стоял с бумажным стаканом в руке, как последний идиот, и думал только о том, что аренда квартиры в Латинском квартале ещё не оплачена. И откуда мне теперь взять деньги?

На кухню ворвался Люсьен, всё ещё в фартуке, с рукавами закатанными по локоть и лицом ярко-красным от злости.

— Putain de merde! (1) — заорал он, швырнув полотенце в стену. — Это просто абсурд! Санитарный надзор! В книжном кафе! Книги, кофе и два пирога на витрине, так что здесь, мать их, опасного?!

Я был согласен с ним по всем пунктам, но решил учтиво промолчать. Люсьену всегда становилось легче, после того, как он высказывался.

— Я двадцать часов в неделю стою у этой чёртовой кофемашины, чтобы платить за общежитие с клопами, и что в итоге? Был уволен без предупреждения, только потому что какому-то меркантильному ублюдку не понравилась трещина на кафеле.

— На счет открытых пирогов он был прав, — заметил я.

— Элиас, ты видел, какие кафе на Рив Гош?(2) Там полы жиром покрыты, да что полы, там в туалете тараканы молятся, и их никто не трогает.

В этом Люсьен тоже был прав.

— Просто у них отличные инвесторы и связи, — пожал я плечами. — Ни для кого не секрет, что за спиной нас называют книжными червями.

Мечтаете переехать в Париж? Знакомьтесь с жизнью простых людей: живёшь своей жизнью, вкалывая на работе больше шести часов, пока вдруг не слышишь: «Вы уволены, месье, bonne chance!»(3).

На удивление я воспринял эту новость слишком спокойно. Конечно, мне было обидно, и я немного расстроился, а ещё чуточку переживал, что не смогу найти такую же подходящую работу поблизости. Вдобавок, я мог прогореть с арендой. Но все эти проблемы были куда незначительнее, чем то, что мне пришлось выслушивать от Оскара Эшфорда де Виллеруа вчера вечером.

Я никогда не был так основательно унижен.

Он назвал мой роман — душевным бредом, а меня психом (ладно, тут я преувеличиваю). Ни для кого, не секрет, что каждый писатель ценит свой роман так же, как любая мать своего ребёнка. Я вложил туда все свои силы, жертвовал сном и изредка учёбой не для того, чтобы слушать поток критики от како-то буржуя. Вдобавок ко всему, он решил добить меня своим слишком странно, чтобы быть выгодным предложением. Мне не десять, и я давно не ребёнок, чтобы понять, чего он от меня хотел на самом деле. Люсьен был прав: я наткнулся на извращенца, любящего мальчиков по моложе.

— Как прошла встреча с меценатом? — вдруг спросил мой друг, и я немного растерялся.

В глубине души я всегда подозревал, что Люсьен умеет угадывать чужие мысли. А может быть мы просто хорошо друг друга знаем?

— Ему не понравился мой роман, — вздохнул я, вцепившись в лямку рюкзака. — Но, по его словам, он якобы видит во мне «потенциал» и предложил финансовую помощь. Правда, взамен я должен был уволиться с работы.

Люсьен насторожился.

— А ты?

— Отказался конечно! Я что по твоему идиот? — фыркнул я, и на его лице появилось облегчение. — Он был слишком добр, и как мне подсказывает опыт, с такими лучше держать ухо востро.

— Вряд ли ведьма обрадовалась твоему отказу.

— Сомневаюсь, что мадам Валуа вообще в курсе, — пожал я плечами. — Она была слишком занята приёмом, поэтому я решил не тревожить её и ушёл одним из первых.

По какой-то причине мадам Валуа была уверена, что я сумел договориться с Эшфордом, и уже этим утром покинула Францию, отправившись в тур по Европе. В это время года начинались выставки, так что я догадывался, чем была вызвана её спешка.

— И ты не поговорил с Дюшалем?

Я замер. Действительно... я не поговорил с Дюшалем. Как я мог так проколоться?!

— За то я видел его краем глаза. В жизни он такой же, как в газетах.

Люсьен посмотрел на меня, как на идиота.

— Только ты мог так облажаться, — упрекнул он меня. — Пойти туда и упустить такой шанс?! Ты...шизик, Элиас.

Я не виноват, что меня удерживал какой-то самодовольный англичанин!

— Будь добр, не сыпь соль на рану! — рявкнул я и практически швырнул ему в руки злосчастный костюм. — Забирай обратно!

— Эй осторожнее, — проворчал Люсьен. — Он обошёлся мне в 160 евро! Я покупал его Cifonelli(4).

Я уронил на пол челюсть. Этот костюм стоит три моих зарплаты, и Люсьен позволил мне заколоть его булавками?! Откуда вообще у него такие деньги?

— Прости, — виновато прошептал я. — Просто на мне он выглядит, как костюм из секонд-хэнда...

15 сентября 2014 года.

Через пятнадцать дней мне нужно было платить за аренду. С тех пор, как меня уволили, прошло больше трёх дней, а я до сих пор не мог найти работу. Удача будто бы отвернулась от меня, и я уже начал подозревать, что Бог за что-то меня наказывает. Меньше всего мне хотелось оказаться на улице... или, что ещё хуже, вернуться в Лимож, где меня никто не ждал (кроме моих любимых племянников, разумеется).

Клара наверняка была по уши занята детьми — в разгар школьного сезона каждая копейка уходит на тетради, ручки, карандаши и форму. К тому же в последний раз мы сильно поссорились, и с тех пор ни разу не говорили ни по телефонному звонку, ни через почту.

Итак, вывод: на моей студенческой карточке оставалось всего двадцать евро. До оплаты аренды — пятнадцать дней. Если я хотел найти работу, нужно было срочно задействовать все связи, какие только у меня имелись... а их было обидно мало.

К счастью, Люсьена приняли в один из театров, где он исполнял небольшие эпизодические роли. Платили там меньше, чем в нашем кафе, но это всяко лучше, чем если бы он страдал от безработицы, как сейчас страдаю я.

Моё надменное спокойствие при увольнении с каждым днём медленно отступало на задний план, и постепенно превращалось в настоящую истерику. Я обзвонил десяток контор, обошёл бесчисленные собеседования: секретарём на полставки, сиделкой для пожилого старика из соседнего дома, уборщиком в другом книжном, даже пытался устроиться дворником. Но каждый раз терпел полный провал: сначала меня воодушевляли словами о том, что «я им подхожу», а затем, когда я прибегал на радостях, сообщали, что «должно быть произошла какая-то ошибка: я слишком юн для такой работы, или я слишком неопытен и они не могут мне доверять, или что им нужен человек, который будет работать по двенадцатичасовому графику».

А сегодня, тридцатипятилетняя блондиночка заявила мне, что они берут исключительно «коренных парижанин», и поскольку я «деревенщина из Лиможа», они абсолютно уверены в моём топогрофическом кретинизме. Я проводил её взглядом туда, куда словами посылать было неприлично, и молча вышел из здания с ладонями, липкими от злости и нервов. Нахрен всё. Никогда бы не подумал, что французы способны не признать своего же, только потому что он родился не в Париже.

Итак, блуждая вокруг башни, я вдруг задумался над тем, что мог бы найти работу в интернете. Например, каким-нибудь копирайтером или что-то в таком духе. Я мог бы писать на заказ детские рассказы — так, например, зарабатывала одна моя однокурсница — или, в крайнем случае, попытаться продать авторские права на свои черновики, если они кому-то приглянутся. Только бы иметь стабильную связь. У меня модема не было, зато он имелся у Люсьена, который любил часами зависать за компьютерными играми.

Так я и поступил.

Я зарегистрировался сразу на трёх сайтах, составил подробный список услуг, написал нескольким потенциальным заказчикам лично и договорился выполнить их проекты до конца месяца. Люсьен, скептически хмыкнув, предупредил, что из этого может выйти полная лажа, и посоветовал поискать что-то более надёжное, но я так вдохновился этой идеей, что пропустил его слова мимо ушей (в который раз!). Я уложился в одну неделю и смог заработать около пятидесяти евро, не считая того, что меня кинули на семьдесят, и чтобы закрыть арендную плату мне не хватало ещё двухсот.

И вот, когда я окончательно достиг стадии полного провала и почти камюанской абсурдности, во вторник мне пришлось выложить на сайт все свои черновики и эссе, включая работы с комментариями по «Душам» Набокова — без малейшей надежды, что кто-то их купит. В среду утром мне позвонила женщина и предложила более ста пятидесяти евро за одно из эссе. Мы договорились встретиться в четверг в одном из кафе Рив Гоша. По её просьбе я явился туда (скорее даже прилетел) со стопкой черновиков, а перед тем как представиться, натянул учтивую, почти светскую улыбку.

— Элиас, — я вытянул руку, как подобает джентльмену (за этот жест спасибо мадам Валуа). — Очень рад знакомству.

— Жанна, — она без промедления пожала руку в ответ. — Взаимно. Как давно вы пишете, Элиас?

— С тринадцати.

— Вы принесли все черновики?

— Только за прошлый год, все мои старые работы остались в Лиможе.

— Очень жаль, — она принялась изучать мои блокноты, и я почувствовал себя неловко. Понадобилось несколько минут для того, чтобы она пробежалась взглядом по последнему черновику. Наконец закончив полноценный анализ, она решила удостоить меня вниманием. — Скажу прямо, я здесь от лица своего работодателя, Оскара Эшфорда де Виллеруа. Вам должно быть знакомо это имя, — наконец с осторожностью начала она.

Меня будто бы ошпарили кипятком. Я заметно растерялся.

— Он заинтересован в вашем эссе по работам Набокова и готов заплатить не больше ста пятидесяти евро, — сказала она ровным голосом. — Что до черновиков: по последним наброскам я бы дала не больше десяти евро за каждый блокнот. Они хороши, но недостаточно, чтобы платить больше.

— Я не совсем понимаю, зачем они ему сдались.

Я заметно нахмурился и так напрягся, что она напряглась вместе со мной.

— Он хочет помочь вам, — ответила Жанна, — и, как меценат, довольно огорчён тем, что ваша встреча с ним не увенчалась успехом.

Мне было трудно поверить, что тот наглый тип способен огорчиться из-за такой ерунды.

— Я готов продать ему своё эссе, — нервно выдал я, собирая блокноты. — Но не черновики.

— Вы не дослушали, — спокойно заметила она.

— Нам больше не о чем говорить.

— Эшфорд прекрасно осведомлён о ваших финансовых трудностях, — продолжила Жанна, делая вид, что не замечает моего недовольства. — И поэтому предлагает работу. Это не займёт много времени и не помешает вашей учёбе. Вам всего лишь нужно перевести пять томов коллекционного издания с древнегреческого на английский. Насколько нам известно, вы уже работали над переводом «Жизнеописаний» Плутарха в 2013 году.

Откуда они вообще об этом знают? Неужели тот ублюдок навёл на меня справки? И если да, то как много он обо мне выяснил? Я постарался взять себя в руки, чтобы не выдать ни волнения, ни — что ещё хуже — раздражения.

— Под руководством профессора Жан-Жака Лефевра в Сорбонне. Если бы переводил только я, боюсь ничего хорошего из этого не вышло.

— Он и мадам Валуа придерживаются иного мнения, — мягко возразила Жанна.

Я был застигнут врасплох: она оказалась вдвое настойчивее англичанина и раз в десять наглее любого таксиста, решившего содрать с клиента триста евро. К тому же я только что лишился работы и остро нуждался в новой, чтобы заплатить за аренду.

Всё это время Жанна не сводила с меня пристального взгляда, и мне пришлось ускориться с ответом:

— Я подумаю.

— Вряд ли такой ответ устроит моего работодателя, — сухо заметила она, разочаровавшись в моей нерешительности. — Вы либо соглашаетесь, либо отказываетесь.

То есть он решил загнать меня в угол!

— Сколько он мне за это заплатит?

— Всё зависит от того, насколько ваш перевод будет близок к оригиналу. Чем выше качество, тем больше сумма. Предполагаю от десяти до пятидесяти тысяч долларов. В евро эта сумма намного больше.

— Сроки?

— Он понимает, что вы учитесь, и готов ждать сколько потребуется.

— То есть от меня требуется только перевод пяти томов и больше ничего? — уточнил я, чтобы уж наверняка знать, если вдруг окажусь в рабстве.

— Всё верно.

Я потер лицо. Всё это начинало меня выматывать. К тому же здравый смысл и интуиция подсказывали, что дело пахнет жареным. Иначе зачем вдруг такому состоятельному человеку, как Эшфорд, волноваться о благополучии заурядного студента Сорбонны вроде меня? За те же деньги он мог бы нанять кого-то с опытом и получить перевод куда точнее моего.

«Сейчас не время привередничать, Элиас!» — пронеслось у меня в голове.

— Хорошо, — наконец согласился я, ничуть не обрадованный подвернувшейся перспективе.

Жанна заметно оживилась и тут же достала из сумки аккуратно подшитый документ в пластиковом файле. Она положила его на мои блокноты.

— Здесь контракт. Месье Эшфорд де Виллеруа будет ждать вас у себя в шато де Монтевре, это в седьмом... — тут она запнулась. — Нет за городом, в долине Луары. Проезд вам оплатят. Каждую субботу утром вас будет встречать на вокзале Жюльен, личный водитель месье, и отвозить в шато. Воскресным вечером он же отвезёт вас обратно в Париж. Адрес я пришлю в мессенджер. Будьте добры, никаких опоздании, иначе рискуете потерять работу. И оденьтесь подобающе, — она оглядела меня с головы до ног, — можете прийти даже в этом, но ни в коем случае в том мешковатом костюме из Cifonelli в два раза больше вас. Это выглядело...ужасно...

В который раз за разговор я почувствовал себя основательно униженным?

— Все коллекционные издания находятся в библиотеке на первом этаже. Пароль от замка будет указан в вашей пропускной карте. Выносить их категорически запрещено. Перед входом вы должны оставить все личные вещи, включая, сотового в ящике для хранения.

— Но как же я тогда буду работать? Мне нужен хотя бы ноутбук, — запротестовал я.

— В библиотеке есть рабочий компьютер. Вам не о чем волноваться.

— Я думал это обычная работа в обычных условиях. Вы сказали, что мне не придётся отвлекаться от учёбы. Но он запрещает мне брать все книги с собой, чтобы я занялся их переводом у себя в квартире.

— Напомню, это не обычные книги, к которым вы привыкли, — отрезала она. — Это редкие издания восемнадцатого века. Они должны храниться в специально оборудованном помещении при стабильной температуре двадцати градусов и в рассеянном свете. Переносить их куда-либо попросту запрещено.

Сказать, что я был огорчён, ничего не сказать. Мне придётся ходить в дом этого ублюдка каждые выходные, пока я не закончу с переводом всех пяти томов, и Бог знает, сколько это может отнять у меня времени.

— У вас больше нет вопросов? — решила уточнить Жанна и я покачал головой.

Больше мы не виделись.

20 сентября 2014 года

Весь остаток недели я ничем не отличался от зомби, и буквально в четверг я поругался с Люсьеном из-за новой работы. Он сказал, что милосердие Эшфорда вызывает вполне логичные подозрения, и посоветовал мне чесать от него. Но я не послушался (опять!), обвинив его в инфантилизме и выгнал из своей квартиры. С тех пор он не спешил мне звонить, а я извиняться. Вчера мне пришло короткое письмо от секретаря герцога, где был указан адрес (к моему огорчению, далеко за пределами Парижа), время прибытия, номер поезда (вы не ослышались поезда, чёртов богач жил за городом) и лаконичная приписка «Вас встретят».

День ещё толком не начался, а уже успел стать провальным: сперва я обнаружил, что кто-то украл мои трусы из сушилки, потом с не меньшей грацией, чем пьяный лебедь, наступил в ледяную лужу по щиколотку, спеша к станции Париж-Монпарнас и через полтора часа оказался в Туре, где пересел на региональный поезд до Амбуаза. Вагоны здесь не блестели свежестью, и скорее напоминали старые, но ухоженные автобусы с мягкими сиденьями. Повисшую тишину, нарушал только глухой стук колёс. За окнами мелькали ровные поля с виноградниками, изредка попадались и фермы. Остаток пути я провёл, мысленно проклиная всё человечество и особенно того анонимного воришку белья, пока поезд не довёз меня до окраины, где начиналась дорога к шато де Монтевер(5).

На маленьком вокзале Амбуаза меня уже ожидал цвета мокрого асфальта пежо 508, из которого вышел мужчина в тёмном пальто. Он представился шофёром шато и без лишних слов забрал мой чемодан наполненный книгами с переводами в багажник.

Мы ехали в полной тишине около получаса, минуя сонные деревушки с каменными домами, а потом свернули в старый парк, и наконец добрались до старинного замка. Клянусь, я видел такое только по телевизору, поскольку величественный особняк передо мной ничем не уступал аббатству Даунтон. Над гравийной аллеей уходящей вглубь парка, поднимались высокие каменные ворота с позолоченными гербами. Они медленно раскрылись, впуская нас внутрь, и как только мы заехали, я почувствовал влажный воздух, пропитанный хвоей и липами. Вдалеке за утренним туманом, вырастал серый силуэт особняка с острыми крышами и узкими стрельчатыми окнами.

У массивных дверей меня встретил мужчина. Как выяснилось позже, его звали Альбер Этьен Жиро, и он работал дворецким на семью Эшфорда больше половины своей жизни. Он был выше меня, сухоплечий, с безупречно приглаженными седыми от возраста волосами, но несвойственным этому же возрасту идеальной осанкой. Я неловко улыбнулся, и заметил, как он скользнул по мне оценивающим взглядом: от неидеально застёгнутого пальто до обуви, на которую я успел собрать половину столичного тротуара.

— Месье де Морен, — сухо приветствовал он. — Я Альбер Этьен Жиро, дворецкий его светлости. Герцог сегодня в отъезде, но хочет, чтобы ты начал работу, как и планировалось. Прошу следовать за мной.

Он сделал шаг в сторону, пропуская меня внутрь, и на секунду меня охватил жар. Всё здесь было таким чужим, и пугающим. Даже мрамор под ногами казался настолько вылизанным, что шагать по нему было почти неприлично. Я следовал за дворецким, пока он не остановился у узкого стола с деревянным ящиком и металлическим замком.

— Сюда, — кивнул он. — Мобильный телефон, часы, записные книжки, ручки, флешки... всё, что может фиксировать или выносить информацию, оставляешь здесь. Герцог категорически запрещает проносить что-либо в библиотеку и выносить оттуда даже клочок бумаги.

Я подчинился, чувствуя себя не то гостем, не то арестантом, и вновь зашагал за дворецким по длинным, чуть прохладным залам. Мы зашли внутрь, и первое, что бросилось мне в глаза, так это отсутствие привычного библиотечного уюта. Никакого тёплого лампового света, пыльных ковров и кресел, как в доме мадам Валуа. Вместо этого в потолке горел холодноватый, рассеянный свет без прямых лучей. Отличался даже воздух, он не был спертым, наверное благодаря беспрерывной работе климатической системы, поддерживающую здесь ровную температуру шестнадцати градусов и нужную влажность.

Клара как-то рассказывала мне, что старые книги капризнее, чем любые новорожденные дети. При излишней сухости пергамент трескается, и чернила осыпаются, а при сырости страницы коробятся, и в них заводится плесень. Здесь влажность наверняка держат в районе сорока процентов (достаточно для того, чтобы материал «дышал», но не гнил).

Почти забыв о всех рамках приличия, я очарованно прошёлся вглубь, между рядами герметично закрытых шкафов. Все они были застеклены оптическим стеклом, и не пропускали ни одного ультрафиолетного луча, внутри находились микросенсоры температуры и влажности, из полок на меня смотрели переплёты из старинных телячьих и козьих сафьян (6) украшенные золотым тиснением (уже потемневшим, сами понимаете, эти книги были намного старше, чем вся моя родословная). Моей радости не было предела. На секунду мне даже показалось, что я в раю. Как говорила Жанна, здесь хранились не простые книги, а редкие издания, рукописи и фолианты (7), которых прежде мне доводилось видеть только на страницах каталогов музеев. Я увидел «Параллельные жизни» Плутарха (8) полное собрание, отпечатанное в Венеции в 1519 году Альдом Мануцием Младшим (9). Или вот «История» Геродота (10) в парижском издании 1543 года, украшенном гравюрами Жана Кузена Старшего (11). Я даже наткнулся на «О возвышенном» Псевдо-Лонгина (12), Лион, 1554, их всего то три экземпляра в мире.

В дальнем ряду я заметил высокий стенд с пятью тонкими коробами, каждый размером чуть больше развёрнутого альбома. Жиро, поймав мой взгляд, едва заметно улыбнулся:

— «Аргонавтика» Аполлония Родосского (13), — сказал он, буднично. — Это то, над чем вы будете работать. Полное собрание в пяти томах, переписанное вручную на тончайшем пергаменте в конце XIV века для византийского деспота Мануила II (14). Герцог приобрёл его на закрытом аукционе в Женеве, заплатив сумму, которую я не назову даже под пытками. Каждый лист хранится в бескислотных капсулах из оптического стекла, в помещении поддерживается постоянная температура шестнадцати градусов и влажности сорока процентов.

Я подошёл ближе. Даже в коробах было видно, насколько тонки оказались его листы, на котором тянулся ровный каллиграфический почерк. У меня задрожали руки, когда я поймал себя на мысли, что они видели четыре века чужой истории и почти никого не подпускали ближе.

Альбер вставил ключ в замок массивной дубовой двери, и едва та подалась, как в нос ударил запах старой бумаги.

— Добро пожаловать, Элиас, — тихо сказал Жиро. — Постарайся оправдать доверие его светлости.

1 октября 2014 года

Поскольку мои занятия в университете шли с восьми утра до пяти вечера, а иногда затягивались и до семи, мы договорились, что я буду приезжать в Шато де Монтевер по пятницам вечером. Для меня выделили отдельную комнату на втором этаже восточного крыла — маленькую, но с высоким окном, из которого открывался вид на липовую аллею. С утра в субботу я запирался в библиотеке и почти без перерывов работал до самой полуночи. Всё походило на замкнутый круг: перевод, сверка, проверка ссылок, снова перевод.

В воскресенье вечером Жюльен, шофёр герцога, отвозил меня на вокзал Амбуаза, и я возвращался в Париж. Вопреки моим опасениям, с Эшфордом мы так ни разу и не столкнулись. К счастью, он всё время был в разъездах или занят делами (пока я не знаю, какими именно, но в скором времени намерен это выяснить).

Остаток недели я проводил в Париже, полностью предоставленный самому себе. За это время мне удалось подтянуть успеваемость, и все свободные часы я отдавал чтению или письму. Но в пятницу вечером мне снова приходилось собирать сумку и ехать в Амбуазу, чтобы провести выходные в обществе старинных книг. Не то чтобы работа мне разонравилась, она по-прежнему меня завораживала. Проблема была в другом: я увяз на одной строчке перевода и не мог сдвинуться с места вот уже две недели.

Как назло, Эшфорд категорически запретил проносить в библиотеку мобильник, а с Google всё было бы куда проще. Что касается рабочего компьютера, то на нём была установлена защита, и из интернета мне оставили только внутреннюю библиотечную базу. Всё, что я мог — это бессмысленно стучать в Word, перебирая варианты перевода, и в отчаянии стирать их один за другим.

Я быстро понял, что моих университетских знаний недостаточно для того, чтобы уверенно работать с текстом XIV-вековой копии. В древнегреческом орфография могла отличаться от привычной. Но проблема была не только в языке, ещё и в почерке переписчика. Буквы то слипались, то растягивались, превращаясь в почти абстрактные завитки. Обычная сигма могла выглядеть как бета, а тета как альфа с замашками омеги(13). Поверх текста шли надстрочные и подстрочные значки, указывающие на сокращения, но сами сокращения были настолько нестандартны, что приходилось сверяться с палеографическими словарями, которых под рукой, конечно же, не было.

Пунктуация отсутствовала. Иногда предложение тянулось через целый абзац, и понять, где заканчивается одна мысль и начинается другая, можно было только на ощупь. Ещё хуже дела обстояли с архаизмами: переписчик жил в Византии, а это значило, что он мог использовать формы, которые в классическом греческом встречаются разве что у Гомера.

С горем пополам я перевёл лишь тот эпизод, где аргонавты останавливаются на Лемносе — острове женщин, похожих на амазонок. В Мраморном море они делают три стоянки. На первой теряют Геракла, где его друг Гилас пошёл за водой и был утащен в глубину нимфами. Дальше аргонавты обращаются за помощью к Афродите, и та велит Эроту влюбить дочь местного царя, Медею, в Ясона.

Я никогда не любил читать «эту античную муть» вроде Гомера: бесконечные родословные, споры богов, корабли, стоящие месяцами у чужого берега. Уж не знаю, почему Амели увлекалась этим (наверное потому что у неё мазохистские наклонности?), и в сотый раз задумался над тем, что они с Эшфордом наверняка бы нашли общий язык.

Время незаметно подползло к обеду, и в животе у меня предательски заурчало. Я уже собирался проигнорировать это и продолжить возиться с абзацем, который упорно не поддавался, как дверь тихо отворилась, и в проёме появился Жиро.

— Элиас, — окликнул он меня, — полагаю, ты не откажешься прерваться и пообедать.

Я поднялся, решив, что спорить с человеком, который, вероятно, устанавливает порядок в этом доме, было бы глупо. Жиро проводил меня через анфиладу комнат в небольшую столовую. В центре стоял длинный стол с накрытой в конце белоснежной скатертью, на которой были аккуратно расставлены приборы.

Жиро поставил передо мной глубокую тарелку с густым крем-супом, от которого поднимался тонкий аромат сельдерея и мускатного ореха, и тут же добавил свежую булочку на маленькое блюдце.

— О чём бы ты не думал, его светлость не торопит тебя с переводом, — между делом сказал он. — Не забывай питаться как следует, иначе рискуешь ослабить свой иммунитет, сезон гриппа, как никак...

— Спасибо, — лишь выдавил я, поскольку не знал, что ещё можно сказать.

Дворецкий учтиво улыбнулся, прежде чем оставил меня одного.

С тех пор, как я начал работать на Эшфорда прошло больше месяца. За это время я успел перевести только две странницы, что само по себе уже титанический труд (не забывайте, что я работаю только по выходным), и он заплатил мне около пятисот евро(эта сумма включала в себя расходы на проезд). Мне было странно получать зарплату, не зная, понравится ли мой перевод моему работодателю или нет. К тому же для такого новичка, как я, вдобавок ещё и студента он платил слишком много, я бы сказал, что даже неприлично много, и намеревался обсудить с ним, не собирается ли он в случае чего, заставить меня отрабатывать их до копейки.

С другой стороны меня всё устраивало, и мне не хотелось видеться с ним ещё раз, поскольку в нашу первую встречу он вёл себя слишком заносчиво. А теперь выражаясь древнегреческим языком я стал его «Doulos»(15).

Наверное, Люсьен был прав и мне не стоило сюда приезжать...

10 ноября 2014 года

Я был готов сжечь Аргонавтику! Чёрт бы побрал этого Аполлония и всю античную дрянь, которую он когда-то настрочил.

Я потратил на перевод несколько дней и остановился на том моменте, где путешественники прибывают в Колхиду, и дочь местного царя Медея благодаря вмешательству богов влюбляется в Ясона. Ясон выполняет невыполнимые испытания от царя Ээта, с помощью Медеи похищает охраняемое драконом руно, грузит его (и Медею заодно) на корабль и отплывает.

Но проблема заключалась не в скучном тексте, а в Эшфорде. Он приехал, когда меня не было, прочитал черновики (без моего спроса!) и сказал, что ему не понравился мой перевод (что было ожидаемо!), поэтому сейчас я стоял как последний идиот и слушал, как дворецкий Альбер сочувствующе приказал мне начать всё сначала.

«Он мог бы и лучше!», — вот, что сказал Эшфорд, наверняка тем же надменным тоном, каким говорил в нашу первую встречу, и в конце как гром среди ясного неба добавил: — «Никакого Лиможа в зимние каникулы, пусть живёт здесь и работает над переводом!».

Мягко сказать, я был ошарашен. И, честно говоря, взбешён. В прошлом году я уже пропустил поездку к Кларе — тогда из-за подработки в Les Échos, но пообещал наверстать этой зимой. Теперь все мои планы летели к чёрту. И всё благодаря Эшфорду, который два месяца колесил по миру (по словам слуг) и ни разу не вспомнил о моём существовании, а теперь, вернувшись, решил устроить ревизию.

Ворча и крыхтя, я долго сидел в своей комнате, и пропустив ужин, вышел только к восьми часам вечера. В конце концов, он платил мне, и я должен был оправдать свою зарплату. Перед входом в библиотеку, разумеется, в первую очередь я заземлился (тут Элиас имеет ввиду, что оставил все приборы в ящике для хранения: сотовый, плеер и т.п.). Как только я вошёл, свет внутри включился, и мне не составило труда увидеть блокнот с заметками, оставленный Эшфордом. Размашистым почерком на английском, он сделал мне несколько замечании, назвав мой стиль чересчур современным, если на то пошло, даже «вульгарно упрощающим», а античность не то, что можно упростить. В некоторых местах я переводил не дословно, а «по смыслу», что для него было недопустимо, вдобавок ко всему, у меня проскакивали англицизмы и выражения, которые ломали ритм оригинала, и, возможно, самое худшее: я допустил пару мелких смысловых ошибок в именах и мифологических деталях, на которые он, похоже, был особенно чувствителен.

Всё это конечно можно было исправить... но, зная Эшфорда, он хот...

Подождите. Я снова перечитал его заметки и замер: он, чёрт побери, знал древнегреческий?! Прекрасно знал. Так в чём смысл моей работы? Зачем вообще он меня нанял? Чтобы наблюдать, как я медленно схожу с ума над его книгами или поиграть в «измучь студента и доведи его до истерики»?

Я схватил этот блокнот и выбежал вместе с ним к дворецкому. К тому моменту Жиро о чём-то разговаривал с садовником.

— Жиро, — выпалил я, даже не поздоровавшись, — Месье Эшфорд знает древнегреческий?

Дворецкий поднял брови, слегка недовольный моим неуважительным обращением, поскольку я не произнёс не полную фамилию Оскара Эшфорда де Виллеруа.

— В совершенстве. Его учили с детства, как и латыни, в одном очень строгом пансионе под Женевой. Позже он изучал античную литературу в Оксфорде... но, боюсь, у него сейчас нет времени заниматься переводами лично.

— Зато есть время ковыряться в моих? — не удержался я.

Жиро вежливо улыбнулся.

— Он ценит точность.

— Мне придётся отменить встречу с Кларой и моими племянниками! Она меня больше за порог не впустит...

Я снова раскис. Мне удалось дозвониться до неё в прошлом месяце, она деликатно поинтересовалась моими делами, и через час бессмысленных вопросов и ответов, предложила мне погостить на каникулах в их новой квартире.

— Ты мог бы попытаться поговорить с герцогом, — предложил Альбер. — Он должен приехать к следующим выходным, если его не вызовут обратно.

Вряд ли он пойдёт на уступку. Но дворецкий прав и я должен попробовать.

14 ноября 2014 года

Мне позвонил Люсьен. У него возникли какие-то проблемы с жильём, и он попросился пожить у меня. Отказать конечно я не смог (в прошлом году он не раз выручал меня в кафе, когда я болел или опаздывал), и теперь мне приходилось спать на холодном полу (на одной узкой кровати мы бы не поместились, а сам Люсьен, разумеется, не мог лечь на пол, поскольку у него обострился хронический приступ хитрости).

О работе я предпочитал не говорить, чтобы избежать ссор. А он, кажется, поняв, не стал ничего спрашивать. Чего нельзя сказать о мадам Валуа. После того злосчастного дня она уехала в Швейцарию, и, вернувшись, первым делом заглянула в Les Échos. Каково же было её разочарование, когда она узнала, что меня уволили два месяца назад и вовсе не по моему желанию. Всё это время мадам пребывала в счастливом неведении, считая, что я провернул блестящую сделку с каким-то американским бизнесменом Джеком Уитмором. Когда же я сообщил, что речь идёт вовсе не о Джеке, а об англичанине Эшфорде, мадам Валуа была разочарована ещё хуже. По её словам, у него был «выраженный типаж человека, который слишком хорошо знает, что он красив», а такие, по мнению мадам Валуа, непременно приносят несчастье.

— Элиас, держись от этого англичанина подальше, — посоветовала она по телефону. — Если понадобится, я помогу тебе с твоими... финансовыми затруднениями. Но прошу тебя, не позволяй ему втянуть тебя в свои игры.

— Благодарю за заботу, мадам, — я попытался её успокоить. — Но у меня всё в порядке. Я работаю на него с сентября месяца, исключительно по выходным. Перевожу Аргонавтику. Герцог ежемесячно платит мне пятьсот евро, и за всё это время мы с ним даже ни разу не встретились.

— Это ненадолго, — отрезала она. — Такие люди, как он, не упускают тех, кто им приглянулся. Сначала они кажутся обходительными, редко почти безразличными, но это лишь до тех пор, пока им не вздумается приблизиться. И тогда ты уже не сможешь от него уйти, не заплатив за это цену. Мой бывший муж был таким же, — добавила она после короткой паузы. — Поверь мне, Элиас, я слишком хорошо знаю, чем всё может закончится.

Я промолчал. Спорить с мадам Валуа, всё равно что пытаться переубедить осла. Она была такой же упёртой...

17 ноября 2014 года

Мне нравилось проводить время в Шато де Монтевер. Сам по себе дом выглядел таким внушительным, в просторных комнатах пахло цветами из сада, а старые окна впускали столько света, что утренний кофе приходилось пить в почти ослепительной тишине.

В саду, где аллеи тянулись между фигурно подстриженными кустами, всегда можно было найти, где скрыться от суеты слуг. Иногда я просто сидел на кованой скамье, слушал, как шуршит ветер в листве, и чувствовал, что мир, пусть и ненадолго, перестаёт требовать от меня решений. Париж оказался слишком громким, я бы даже сказал громоздким и холодным, и мне всегда становилось в нём слишком одиноко. Не знаю, может так себя чувствовали все туристы, когда приезжали в другую страну?

Мне нравился Шато де Монтевер, но единственное, что я ненавидел — это дорога. Добраться до особняка, было равносильно тому, что участвовать в марафоне: три пересадки, бесконечные километры шоссе, и каждый раз я клялся, что в следующий раз останусь дома. Но мой каждый следующий раз заканчивался возвращением.

Сегодня тоже не стал исключением.

Я приехал без чемодана, поскольку вся моя сменная одежда, включая зубную пасту, полотенце и пижамы давно покоились в шкафу в выделенной для меня спальни. Вместо привычного пежо, у вокзала стоял роскошный ягуар XJ черного цвета. Внутри, за рулём, сидел Жюльен. Он даже не пытался скрыть довольную улыбку и выглядел в точности, как ребёнок, который наконец-то получил игрушку, о которой так долго мечтал.

— А куда делась старая машина? — спросил я, устраиваясь в мягком кресле.

— Старушку пежо отправили в другое поместье, — ответил он с важным видом.

Я улыбнулся.

— Герцог уже приехал?

— Пока нет, но сдаётся мне, прибудет завтра.

— Месье Жеро, наверное, сейчас занят подготовкой... — неловко заметил я.

— Осенью у Альбера всегда завал. Каждый год одно и тоже: слуги готовят приёмные комнаты, чистят каминные трубы, и убираются в саду. Раньше ему помогала Лора, но в прошлом году герцог уволил всех слуг, и теперь Альберу приходится делать всё самому, он, кстати сейчас проверяет, чтобы всё было готово для зимних запасов. Так, что ходит мрачнее тучи и срывается на первом попавшемся.

Не думал, что у дворецких много дел. Мне, казалось, они всегда только раздают приказы и почти никогда не выполняют их сами. Оказалось, что нет...

— Сколько ему лет?

— Шестьдесят восемь.

Если бы не седина, я дал бы ему максимум сорок.

— И давно он служит герцогу?

Жюльен посигналил знакомому, но тот не заметил его.

— Насколько я знаю, его нанял покойный герцог Роттенберг, приходящийся его светлости дедушкой. Так что не меньше лет тридцати, это уж точно.

— Кажется, он меня недолюбливает, — признался я, и это было чистой правдой. Альбер невзлюбил меня с первого взгляда. Он делал мне замечания с завидным постоянством, и так же часто ругал за то, что я не причесан или хожу без галстука (ну и кому, скажите на милость, сдался этот галстук?). Каждый раз мне приходилось возвращаться в свою комнату, чтобы «навести марафет» и только потом, я мог приняться за работу.

— Он недолюбливает всех, — к счастью поправил меня Жюльен, когда мы уже въехали на территорию шато де Монтевера.

И действительно все ходили на нервах. К моему приезду Альбер был занят в столовой, помогал слугам чистить серебро, и по коридору то и дело доносился звон и грохот. Я решил не тревожить его и поднялся в свою спальню. Быстро переоделся, оставив телефон выключенным (какая от него польза, если я почти всё время проводил в библиотеке?), спустился вниз. Мне стало дурно от мысли, что завтра Эшфорд вернётся домой и мы наконец встретимся с глазу на глаз. Он ещё не приехал, а местные здесь уже были взвинчивыми, что уж говорить обо мне.

Кое-как настроившись на работу, я зашёл в библиотеку, хотя работать мне не хотелось. Настроение упало ниже плинтуса, вдобавок погода на улице испортилась и вместо солнца на небе скопились тучи, предвещая грозу.

Итак, я включил рабочий компьютер, дождался, когда он загрузится и приступил к переводу.

18 ноября 2014 года

Интуиция никогда меня не подводила. А в случае с Эшфордом, она подсказывала мне держаться от него подальше.

Завтракал я сегодня вместе с Жюльеном и мадам Дюран, женщиной лет сорока пяти, с мягкими чертами лица и ясными, чуть усталыми глазами. В далеком прошлом она работала парамедиком, но теперь занималась делами в шато де Монтевер и всегда была под рукой, если кому-то становилось плохо. Она носила аккуратные шляпы и предпочитала практичные, но изысканные платья из льна. И, похоже, питала к Жюльену тёплые чувства, на которые он отвечал разве что сдержанной вежливостью. Я понял это ещё на прошлой неделе, когда она принесла ему свежие булочки, а за неделю до этого — пирог с малиной. Клара всегда говорила, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, в то время как мадам Валуа ограничивалась сдержанными улыбками и редкими комплиментами.

Поскольку шато де Монтевер был старинным замком с длинной историей и множеством прихотливых инженерных решений, он требовал постоянного ухода. Но у Эшфорда, как выяснилось, хватало забот и за его пределами. Он владел большой фермой, где выращивали овощи, фрукты и виноград, держали овец и редкую породу кур с белыми гребнями. Все продукты, подаваемые к столу, были органическими — мёд, масло, свежий хлеб, сыры. Рыб тоже привозили живыми прямо из прибрежных хозяйств(вот такие замашки у богачей, знайте!)

— Его светлость унаследовал это поместье от своей матери, покойной герцогини Жанны де Виллеруа, — сказал Жюльен, когда я поинтересовался, сколько лет дому. Он говорил негромко. — В прошлом году его светлость распустил старых слуг, кроме Альбера, и набрал новых. Так что мы можем только гадать.

— И вы всё ещё не знаете, чем он занимается? — спросил я, не скрывая любопытства.

Мадам Дюран подняла к губам фарфоровую чашку с крепким кофе, задержав на мне взгляд.

— Мы знаем лишь, что его работа тесно связана с государственными делами. Иногда приезжают депутаты, а вот в прошлую среду нас навещал премьер-министр. После того визита Альберу крепко досталось от герцога... вот он и ходит злой.

Так вот в чём было дело. Я даже не знал как реагировать. Если раньше Эшфорд казался мне просто богатым, то сейчас я бы сказал, что он «неприлично» богат.

— Впрочем, — начала мадам Дюран, — слухи ходят разные. Говорят, он...

— Элиас, — раздался за спиной выверенный голос Альбера. — Мне помнится, ты хотел лично встретиться с его светлостью, — он скользнул взглядом по моему свитеру и джинсам, — переоденься в приличную одежду. Я уже отнёс её в твою спальню.

Мне пришлось кивнуть, чтобы избежать его недовольства. Я итак с самого первого дня находился вне его милости. Жюльен заметив мою реакцию, тихо кашлянул, пытаясь спрятать неловкую улыбку, а мадам Дюран уткнулась в кружку. Вот уж называется позавтракали...

Волоча своё тело на верхний этаж, я отправился в свою комнату и как только мне удалось скрыться из поля зрения дворецкого, температура в комнате резко снизились на два градуса ниже. И пока я рассматривал, идеально сшитый по моим размерам костюм, Альбер, кажется, сделал им выговор.

***

Герцог явился только ближе к вечеру и как мне удалось выяснить, находился просто в паршивом настроении. Сквозь витражное окно библиотеки, мне удалось увидеть, как к парадному входу бесшумно подкатывал его чёрный Mercedes-Maybach S-Class. Я видел такие только на фотографиях международных саммитов, когда в ней привозили разжиревших министров, но никогда вблизи или вживую. Он вышел из дорогой машины в идеально сидящем тёмно-сером костюме, даже не дождавшись, когда ему откроют дверь, и тем самым застал бедного водителя врасплох. Вслед за ним шло ещё трое мужчин: самым расслабленным в отличий от остальных выглядел широкоплечий мужчина в чёрном костюме, с золотистым зажимом на галстуке и зачесанными назад волосами. Понятия не имел, кем он мог оказаться, но выглядел этот мужчина очень круто. Рядом с ним шёл статный брюнет в очках с тонкой золотой оправой и цветном галстуке. Он держал в руках планшет и папку, шагая чуть быстрее других, и время от времени что-то помечал пальцем. Я был уверен, что это личный секретарь Эшфорда и наверняка, он помнил каждую встречу, каждое письмо и каждый чужой промах(чуйка мне подсказывала держаться от него подальше). Чуть позади от них шёл, высокий мужчина в небесно-голубой рубашке и идеально выглаженных серых брюках. На вид он больше подходил университетской аудитории, чем свите герцога... И в отличии от остальных, кажется, совсем не беспокоился плохим настроением своего босса(я завидую таким спокойным людям).

Пока Эшфорд коротко переговаривался с Альбером, трое его спутников обменялись быстрыми взглядами, и когда человек в чёрном костюме дал им знак, кивнув головой, остальные разошлись по сторонам.

Мне резко перехотелось встречаться с герцогом. В конце концов, это всего лишь каникулы, я могу поехать в Лимож летом. Максимум, что мне придётся перетерпеть — это пол дня осуждении и упреков о моей неблагодарности, в худшем случае, Клара могла прогнать меня из дома, но ближе к вечеру вся её злость бы испарилась и на следующий день я смог бы встретиться со своими племянниками.

Маршрут перестроен.

Я лучше останусь в обществе книг, чем попаду под его горячую руку, а завтра втихушку улизну вместе с Жюльеном в вокзал. Никогда не думал, что буду работать на вспыльчивого невротика...

Испугавшись от внезапного появления Альбера, я случайно нажал не на ту клавишу и рабочий компьютер издал жалобный писк, выдав меня с потрохами.

— Элиас, — обратился он ко мне. — Его светлость желает, чтобы ты составил ему компанию за ужином.

Я поднял на него растерянный взгляд. В таком напряжении мне и крошка в горло не полезет. Они должно быть издеваются!

— Мне, кажется, он немного не в духе, — я встал с места.

— Он такой с тех пор как вернулся из Брюсселя, поэтому если ты хочешь добиться его разрешения, тебе стоит вести себя осторожнее. Следи за тем, что говоришь и как говоришь. Не заставляй его повторяться, он этого не любит и ни в коем случае не перечь ему, даже если он был не прав.

Он посмотрел на меня, а когда увидел, как я сгорбился и начал нервно теребить воротник рубашки, шагнул вперёд и мягко поправил мой галстук. Я вздохнул, стараясь успокоиться, и кивнул.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — ответил Альбер. — А теперь... прошу.

Мы прошли по длинному коридору, где на стенах висели портреты предков герцогского рода. Мне тут же захотелось собрать чемодан и отправиться домой первым рейсом. В конце концов наша первая встреча закончилась неудачей, и я почти ничего не ожидал от второй. Альбер в отличии от меня думал о совершенно другом, и когда я почти хотел было развернуться, он открыл передо мной дверь и пригласил внутрь.

В полумраке зала, освещённого лишь приглушённым светом свечей, у окна сидел сам Эшфорд. В отличии от прошлого раза он выглядел напряжённее: губы были плотно сжаты, а взгляд то и дело истощал холод. Но при виде меня... вот чудо...он тут же улыбнулся, и, не поднимаясь с места, пригласил жестом:

— Прошу, садись, Элиас.

Он говорил удивительно мягко, что мне почти удалось поверить в его радость моему появлению. Я медленно подошёл к столу и сел напротив него. Альбер, между тем, незаметно исчез в проеме дверей.

— Как тебе шато де Монтевер?

— Он далёк от Парижской суеты, мне очень понравился ваш дом и гостеприимство местных людей, ваша светлость, — постарался вежливо ответить я, для полной картины оставалось только вылизать ему зад.

Он улыбнулся, довольный моей полной капитуляцией.

— Отбросим фамильярности, тебе не обязательно обращаться ко мне по титулу.

— При всём уважении, мне так будет спокойнее, — лишь выдавил я, почти забыв о предупреждениях Альбера.

— И всё же я настаиваю, — надавил он, и я был готов покляться, что ещё одно слово и меня вышвырнут на улицу. — Альбер сказал, что ты хотел поговорить со мной.

«До того, как узнал, что ты не не в духе, мудак», — пронеслось в моей голове. Но слава богам, я сдержал все свои мысли при себе.

— Это касается моих зимних каникул, я хотел бы поехать в Лимож, чтобы навестить близких. Мы не виделись с ними, с тех пор, как я поступил в Сорбонну, — с осторожностью начал я. — Разумеется с вашего позволения...

К счастью, разговор прервали вошедшие слуги.

— Мадам Валуа сказала, что ты сирота, — вывел меня из равновесия герцог.

— Так и есть, с тех пор, как скончалась моя мать, я жил под опекой тёти.

На секунду мне показалось, что он хотел спросить у меня ещё что-то, и пока черты его лица выглядели спокойными, а сам он расслабленным, я поспешил надавить на его жалость, если она у него была.

— У неё прекрасные дети трех и шести лет, они должно быть сильно расстроятся, если узнают, что мы не увидимся и в этом го...

— Одной недели тебе хватит? — перебил меня Эшфорд. — Сообщи мне, когда вернёшься, я пошлю за тобой машину.

То есть он дал добро? Вот так просто?

— Вполне, спасибо, — слегка растеряно ответил я.

Было даже немного странно, что он так легко поддался. Может быть я слишком сильно погорячился и зря назвал его ублюдком? В просторной кухне повисла тишина, и мне пришлось ковырнуть вилкой еду, дабы не вступить с ним в разговор (всё чего я хотел, уже добился).

— Мне понравилось твоё эссе, — вдруг сказал он, и я чуть вздрогнул.

— К «Дару» Набокова? — переспросил я.

— Да, — кивнул он, откладывая вилку. — Ты удивительно чётко уловил то, что большинство упускает.

На самом деле мне скомандовала прочитать его мадам Валуа (она большая поклонница русской литературы), и когда у меня возникали сомнения, она советовала записывать их в мой блокнот. Так это эссе и появилось. Я написал, что настоящий «дар» в романе, не талант, а способность видеть. И что именно оно оказывается проклятием: чем яснее ты видишь, тем сильнее понимаешь, сколько в тебе самого ещё незавершённого, сколько упущенного. Набоков прекрасно описал Фёдора Годунова-Чердынцева.

Я пожал плечами:

— Мне были знакомы чувства главного героя, он вроде бы всё время живёт в будущем, в мечтах о великой книге, и от этого упускает жизнь вокруг. Мадам Валуа сказала, что я недальновидный, и посоветовала перечитать эту книгу ещё раз, когда я стану более осознанным...

— В повторном чтении нет необходимости. Ты неловко уловил главную мысль Набокова о том, что дар — это своего рода бремя. Честность ценнее любых литературных трюков, этим ты мне и понравился. К тому же, если останешься в Сорбонне, тебя научат преподносить правду в более лучшем свете.

Надо же, он может быть обходительным, когда захочет... Я не знал, что сказать, поскольку чувствовал себя слишком смущённым и в тоже время благодарным.

— Так ты родом из Лиможа? — спросил он, протягивая мне бокал вина.

— Да.

— Для юго-запада у тебя слишком хороший парижский говор(16).

— Годы в Сорбонне стирают любой акцент, — я улыбнулся.

— У тебя есть братья или сестра?

— Нет, я единственный ребенок.

— Что ты планируешь делать после выпуска?

— Если не получится издать роман, над которым я сейчас работаю, мне придётся вернуться в родные края. Месье Дорсен, мой учитель французского готов уступить мне своё место.

Он так неожиданно начал засыпать меня вопросами, что я почувствовал себя на собеседовании.

— Будет жаль, если ты оставишь писательство в прошлом, — искренне сказал он.

— Я не склонен жалеть о своём выборе.

— То есть тебя это нисколько не расстроит?

Конечно расстроит. Я буду зол, но какой в этом прок? В конце концов — это не Клара прогнала меня в Париж, и не месье Дорсен заставил учиться в Сорбонне. Я сам выбрал свой жизненный путь.

— К сожалению, не всем дано постичь успеха, — лишь смог ответить я, и в тот же миг уловил на себе его взгляд.

Эшфорд смотрел на меня с нескрываемым любопытством, словно гадал, чем может обернуться его очередной «эксперимент» в виде девятнадцатилетнего студента.

— Моё предложение всё ещё в силе, — ответил он, как само собой разумеющееся. — Повторюсь, в прошлый раз я не имел цели унизить тебя, и, как человек, который любит творчество, хотел бы помочь тебе с финансовыми трудностями. Если ты хочешь добиться своей цели и осуществить мечту в реальность, тебе стоит забыть про гордость, Элиас.

— Что вы имеете ввиду? — невинно спросил я, включив режим дурака. Мне не понравилось в какое русло ушёл наш разговор.

— Ты прекрасно всё понимаешь, — скомкав салфетку, ответил он, откинувшись на спинку стула. — В одиночку в литературе пробиваются либо гении, либо безумцы... и даже они платят за это цену. У тебя нет обеспеченной семьи или влиятельных друзей, готовых вложиться в твоё будущее. И, будь честен с собой, нет громкой фамилии, которая могла бы заставить издателей обратить внимание к твоим рукописям. Ты можешь быть талантлив, но здесь талант — это лишь четверть успеха. Остальное — связи, покровители и умение быть нужным в нужное время.

С каждой его фразой я всё сильнее ощущал, как меня прижимают к стене. Вот оно — его истинное лицо во всей своей красе. Ублюдок привыкший покупать всё, что ему приглянулось, и меня в том числе... Будь проклят тот день, когда я встретил его и моё имя будет стоять на обложке книги не потому, что меня спонсирует покровитель с длинными руками и толстым кошельком, а только потому, что я написал что-то действительно стоящее.

Но в то же время... я представил, как быстро всё могло бы измениться, если принять его помощь. Париж, издательства, знакомство с теми, кого я до сих пор видел только на обложках журналов. Всё это стало вдруг пугающе реальным...

Но достичь этого таким способом для меня было равносильно, как если бы кто-то (в данном случае я сам) очернил мой роман.

— Я, может, и не гений, но мне не нужно, чтобы меня подвозили к успеху, как шлюху в дорогом платье к приёму, — само вырвалось у меня из губ. — Оставьте свои деньги и связи при себе.

В комнате повисла тишина, он чуть приподнял бровь, видимо, совсем не ожидая, что я позволю себе подобную наглость.

— Ты слишком остро реагируешь.

— Здравомыслящие люди называют — это «отказом».

— Назови мне причину.

— Их слишком много.

— Например?

Клянусь, у него талант сводить людей с ума. Допускаю мысль, что он может оказаться энергетическим вампиром, иначе как мне объяснить, что взбешенной он теперь был спокойнее удава, в то время, как меня било из крайности в крайность.

— Вы годитесь мне в отцы, и я не гей. Думаю, этих двух причин достаточно.

Он улыбнулся, и я взбесился ещё сильнее. В мои планы точно не входило становиться шутом в его глазах.

— Ты не можешь быть уверен, пока не попробуешь.

— Почему бы вам не найти кого-то другого? — попытался я сбить его напор.

— Потому что я заинтересован только в тебе.

— Почему?

— У нас много общих тем. Для своего возраста ты умен, воспитан и хорош собой. К тому же, я ещё никогда не видел таких красивых глаз. Уверен, тебе часто об этом говорят.

— То есть вам нравится экзотика, — буркнул я, пытаясь поставить точку в разговоре.

— Повторюсь: мне нравишься ты. А если быть точнее, твоя начитанность. Парни из эскорта редко попадаются образованными и слишком часто жадными до мелочей.

Моё терпение было на исходе.

— Вы поэтому наняли меня переводчиком? — наконец спросил я то, о чём подозревал всё это время.

— Скажем так, я знал о тебе задолго до того, как мы встретились у мадам Валуа. В прошлом году я приезжал в твою школу как приглашённый гость.

Я нахмурился, пытаясь вспомнить последний год учёбы. Он выдался адским: приходилось подрабатывать, бегая в мясной ларёк для сварливой хозяйки, которая в итоге уволила меня, заплатив лишь половину обещанного.

— Мы говорили с тобой о редких коллекционных изданиях, в том числе о Набокове. Не помнишь?

Я пожал плечами, застигнутый врасплох.

— К нам часто приглашают всяких важных людей.

— Тут ты меня разочаровал. Я был тем, кто подарил тебе первое издание «Цветов зла» 1857 года(17).

Я моргнул, не сразу поняв, что он только что сказал и только потом смог вспомнить, как продавец из книжного, куда я часто заявлялся, той весной протянул мне книгу завёрнутую в плотную серую бумагу и сказал, что это «от постоянного клиента». Через два месяца он передал мне ещё несколько редких коллекционных издании, и мне пришлось прекратить свои походы в тот книжный. То есть он преследовал меня задолго до того, как я поступил в Сорбонну?

Теперь это выглядело куда хуже, чем я мог себе представить.

— Вы...что следили за мной? — спросил я неожиданно громко. Да он псих! От него стоит держаться подальше!

— Я знал, что ты так среагируешь и не хотел тебя пугать, но все эти игры в «кошки-мышки» мне порядком надоели, Элиас, и должен сказать, что ты рискуешь испытать на себе мой гнев. Я не привык к отказам, и пока не достигну желаемого, могу быть слишком напористым, — он посмотрел мне в глаза. — И поверь мне, разозлив меня, ты окажешься в заведомо проигрышной позиции. Прежде чем действовать на горячую руку — подумай, готов ли ты к последствиям. Я дам тебе время привыкнуть ко мне и к моей жизни. Приезжай по выходным, как раньше. По воскресеньям мы будем проводить несколько часов за разговорами. Я познакомлю тебя с Гаспаром — он поможет тебе отточить манеру письма и довести твой роман до ума. В зимние каникулы ты отправишься в Лимож, а после того, как вернёшься, надеюсь, к тому времени мы сможем найти общий язык, я возьму тебя на выставку в Лондоне.

Предъявляя мне список того, что я должен, он выглядел вполне серьёзно, а самое ужасное, ничуть не сомневался в том, что я не смогу ему отказать. Не удивлюсь, если он уже распланировал всю мою жизнь.

— Извините, месье... — начал было я, но он снова перебил меня:

— Для тебя я Оскар, привыкай.

Как об стенку горох. Да что я сделал не так в прошлой жизни, чтобы заслужить такого помешанного на мне нарцисса в этой?

— Как я уже сказал, я не интересуюсь мужчинами. И не всё в этой жизни измеряется деньгами. Я не буду с вами спать, ни при каких обстоятельствах.

Он усмехнулся, и я так и не понял, что именно его развеселило.

— Упрямства тебе не занимать.

— Это не упрямство, это вопрос принципа.

— Прекрасно. Тогда проверим, насколько прочны твои принципы, — он чуть подался вперёд, опершись локтями о стол. — Ты слишком долго воспринимал мою благосклонность как должное. Каждый год Сорбонна получает значительные пожертвования от частных спонсоров. Ты смог поступить в этот университет только благодаря моим вложения, Элиас, и мне не составит труда лишить тебя места.

— Вы сейчас мне угрожаете?

Мне пришлось спрятать руки под столом, чтобы он не увидел, как они дрожали. Сердце в груди заколотилось с бешенной скоростью и в ушах послышался гул. Говоря, что он может вышвырнуть меня из университета, он ничуть не лукавил, и я не мог ему не поверить. К горлу подступил ком, сотканный из несправедливости и все слова вдруг столпились тяжёлыми гирями в груди.

— Я помогаю тебе понять своё место, — между тем победно заявил он на меня свои права. — А теперь будь добр, убери с лица это выражение и возвращайся к себе в комнату. Буду ждать тебя завтра утром у себя в кабинете со всеми переводами.

Я ничего не смог ему сказать. Только механический встал с места и ватными ногами кое-как добрался до своей коморки.

Примечание

(1) Putain de merde! — Черт возьми!

(2) Риве Гош — это место, гденаходится квартал Инвалидов и Эйфелева башня, Монпарнас, улица Жермен Де Пре, Люксембургский квартал, Латинский квартал и квартал Жарден Де Плант. Это также место, известное как горячая постель для художников, философов и интеллектуалов, которые собирались, чтобы укрепить свои области в прошлые века.

(3) bonne chance! — удачи.

(4) Cifonelli — мастерская, которая делает костюмы уже более 130 лет. Для создания одного костюма требуется не менее трёх фитингов и 80 часов ручной работы.

(5) Шато де Монтевер — замок, расположенный в коммуне Сен-Андре-ан-Виваре в департаменте Ардеш.

(6) Сафьян — тонкая и мягкая козья или овечья кожа, специально выделанная и окрашенная в яркий цвет.

(7) Фолиант — старинная книга большого формата. Из-за отсутствия единых стандартов в печатной промышленности того времени размеры таких изданий могли сильно различаться. Наиболее распространённый формат фолианта: высота 40–45 см, вес 5–7 кг, толстый переплёт. Со временем были вытеснены книгами меньших форматов и, за редким исключением, исчезли из современной полиграфической практики. Некоторые известные фолианты: «Библия Гуттенберга» (1450), «Гипнэротомахия Полифила» (1495), «Молитвенник императора Максимиллиана» (1515).

(8) «Параллельные жизни» — серия биографий известных людей, написанная древнегреческим философом, историком и моралистом Плутархом из Херонеи (ок. 46 — ок. 127). Суть произведения — сравнение жизней греков и римлян, в каждой паре которых есть сходство в судьбе и характере. После каждой биографии даётся небольшое «Сопоставление» — своеобразный вывод.

(9) Альд Мануций — итальянский гуманист, издатель и книгопечатник, работавший в Венеции. Основатель издательского дома Альда, просуществовавшего около ста лет.

(10) «История» — первый сохранившийся исторический и прозаический труд древнегреческого историка Геродота Галикарнасского.

(11) Жан Кузен Старший — французский живописец, скульптор, гравёр и резчик по дереву.

(12) «О возвышенном» — анонимный греческий литературно-критический трактат I века. Чаще всего приписывался грамматику и философу-неоплатонику III века Кассию Лонгину, вследствие чего предположительный автор традиционно именуется Псевдо-Лонгином.

(13) «Аргонавтика» — поэма Аполлония Родосского, написанная в первой половине III века до н. э. Это единственное сохранившееся эпическое произведение эллинистической эпохи. Поэма рассказывает о плавании аргонавтов за золотым руном. Под предводительством Ясона, потомка титана Прометея, герои отправляются в Колхиду, чтобы вернуть руно и царство. Путь аргонавтов лежит через три моря, на пути встречается множество преград. В финале герои сталкиваются с невыполнимым испытанием от царя Ээта, справиться с которым помогают лишь чары волшебницы Медеи, дочери царя.

(14) Мануил II Палеолог византийский император с 1391 по 1425 год. С 1391 по 1402 годы — вассал турецкого султана Баязида.

(15) В старинных греческих изданиях начертание букв заметно отличалось от современного. Обычная сигма (σ) в некоторых шрифтах могла напоминать бету (β), а тета (θ) — альфу (α) с замкнутым верхом и «хвостиком», похожим на очертания омеги (ω). Подобные визуальные совпадения нередко приводили к ошибкам в транскрипции и требовали от переводчика особого внимания к контексту.

(16) «Doulos» в переводе с др.гр. — раб.

(17) У местных в Лиможе есть мягкий юго-западный акцент: интонация чуть певучая, гласные более открытые, чем в стандартном парижском французском, а некоторые звуки тянут дольше. Местные могут слегка смягчать «r» и иногда использовать слова из окситанского. Парижане обычно считают этот акцент «провинциальным, но приятным». Сам Оскар родом из Вильнев-ле-Руа — это пригород Парижа (Иль-де-Франс). Акцент там ближе к парижскому стандарту, но у старожилов может быть типичный парижский говор: более быстрый темп речи, резче произносятся согласные, «r» гортанное и чёткое, меньше певучести. Такой акцент часто воспринимается как «столичный» и чуть надменный..

(18) «Цветы зла» (фр. Les Fleurs du mal) — сборник стихотворений французского поэта-символиста Шарля Бодлера, выходивший с 1857 по 1868 годы в трёх редакциях с различным объёмом. 2Первое издание вышло 25 июня 1857 года тиражом 1100 экземпляров. Уже 7 июля начался суд по поводу богохульства и нарушения Бодлером норм общественной морали. 20 августа суд приговорил Бодлера к выплате штрафа в 300 франков, денежный штраф также должен был выплатить издатель, Огюст Пуле-Маласси. Шесть самых «непристойных» стихотворений — «Лесбос», «Проклятые женщины», «Лета», «Слишком весёлой», «Украшения», «Метаморфозы вампира» — были удалены из сборника. Просительным письмом императрице Евгении от 1858 года Бодлеру удалось сократить размер штрафа до 50 франков. Запрет на публикацию был отменён только в 1949 году. Сборник повлиял на творчество Артюра Рембо, Поля Верлена и Стефана Малларме и считается истоком современной европейской лирики.