Элиас

Мадам Валуа, как ни странно, оказалась права.

Если я действительно хочу когда-нибудь издать хотя бы одну из своих книг, мне стоит уделять писательству куда больше времени. Мои ночные посиделки за письменным столом ни на что не повлияли. Текст получался сухим, отрывистым, а иногда несвязанным. Про синтаксис и пунктуацию, я лучше вообще промолчу. Иногда хочется быть Достоевским, чтобы иметь наглость ответить: «пишу, как чувствую, и отстаньте все». Но я не Федор, и поэтому пока что просто страдаю молча и ставлю запятые на удачу.

После нудных занятий в университете мне пришлось встретиться с Люсьеном. Он обещал одолжить мне костюм для званого ужина. Все его наряды оказались настолько потрёпанными, что могли бы порадовать разве что местных «clochards philosophes»(1). С таким видом я и сам был в шаге от того, чтобы попасть в ряды «bohème intellectuelle»(2).

— И ты хочешь сказать, бабка знакома с Дюшармом? — скептический переспросил Люсьен, пока я пытался подогнать края брюк под свой рост.

— Она внучка Гюстава де Лерожа, — ответил я и уколовшись булавкой, злобно прошипел.

Люсьену, казалось, это имя ничего не говорило.

— Кого? — спросил он, нахмурившись.

— Гюстава де Лерожа, — мне пришлось разогнуться и промыть палец под холодной водой, чтобы не испачкать костюм кровью. — Он был известным писателем, поэтом и журналистом.

— Я то думал, что это какой-то актер. Всего-то... — потеряв интерес, проворчал Люсьен.

Я с трудом сдержался от того, чтобы дать ему хороший подзатыльник. Никто не смеет пренебрегать великими поэтами. Но Люсьен был моим лучшим другом, и я прекрасно знал, что всё, что его интересует так или иначе связано с кинематографом. Он учился в факультете актерского мастерства, и по выходным подрабатывал в небольшом театре, исполняя незначительные роли, требующие запоминания небольших отрывков текста. Внешне Люсьен выглядел намного лучше, чем я, у него были темные немного волнистые волосы, голубые, как небо глаза, которые так сильно обожали все девушки, и острые черты лица. Будь я режиссёром, обязательно предложил ему главную роль в каком-нибудь подростковом сериале. Но поскольку у Люсьена были небольшие проблемы с выражением эмоции, ему отказало несколько агентств, и сейчас он самостоятельно проходил каст к съемкам какого-то короткометражного фильма про геев. Я искренне молился, чтобы он получил хотя бы второстепенную роль, которая сможет прославить его среди подростков.

— Как ты думаешь, у меня получится заручиться поддержкой какого-нибудь мецената(3)? — спросил я, снова принимаясь за булавки.

На самом деле надежды почти не было.

— Спонсорство теперь так называют? — съязвил Люсьен, не поднимая глаз от сценария. Сегодня он был темнее тучи...

— Мадам Валуа сказала, что есть несколько заинтересованных людей. Они читали мои черновики, и возможно, если я хорошо покажу себя на приеме, кто-то из них возьмется за моё финансирование. Я даже смогу издать книгу!

Люсьен наконец отложил сценарии и удостоил меня вниманием. К тому моменту, я подогнал брюки под свой рост и пытался заглянуть в зеркало, чтобы посмотреть не укоротил ли я одну ногу сильнее, второй.

— С левой переусердствовал, — будто прочитав мои мысли, ответил Люсьен.

Он лениво поднялся с кровати и опустился возле меня на пол, а затем его руки начали ловко подворачивать края штанины.

— Элиас, сейчас у всего есть своя цена, — констатировал он мне факты. — Никто из богачей не станет финансировать тебя просто потому что ему понравились твои черновики.

Я понял к чему он клонит, и всё же сделал вид, что не уловил намеков:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что твоя бабка сутенерша, и хочет подсунуть тебя под одного из своих знакомых.

— Мадам Валуа никогда бы не стала так делать, — защитил её репутацию я. — Она из благородных кровей, с чего бы ей заниматься такими делами!

— Таким как мы никогда не понять таких, как они. Ты и не заметишь, как один напыщенный мужик с ролексами раздвинет твои ноги взамен на финансовую помощь!

Мне не понравился его тон. Я посмотрел на него сверху вниз, не скрывая злости. И по моему лицу он, кажется, понял, что взболтнул лишнего. Он всегда умел хорошо считывать эмоции на чужих лицах.

— Мадам Валуа не сутенерша, — сухо вылетело из моих уст. — А я не шлюха и никогда не стану раздвигать перед кем-то ноги. Особенно для мужчин. Я не гей.

Люсьен нахмурился ещё больше.

— Я просто хотел сказать, чтобы ты был осторожнее, — упрекнул он меня.

— И между делом обозвал меня шлюхой!

Я начал собирать свои вещи. Злобно накинул на себя пальто и даже не застегнувшись, схватил рюкзак. Люсьен попытался остановить меня, схватив за руку.

— Элиас я не хотел тебя обидеть, — признался он. — Прости, если я показался слишком грубым.

Я высвободился из его хватки.

— Поговорим позже.

Вот и всё на что меня хватило. Я не хотел добираться до дома на метро. Закрыв за собой дверь Люсьена, я спустился по узкой лестнице, вышел на улицу, и не оглядываясь, шёл вниз по rue de Belleville. По пути попадались дешёвые булочные, витрины с неоновыми вывесками, мясные лавки. У входа в кафе с видом на проезжую часть курили мужчины в кепках. Я прошёл мимо них, дошёл до площади Бастилии и шёл дальше, пока не достиг Латинского квартала с привычным видом университетских зданий, книжных и дешёвых баров. К счастью, сейчас на улицах Парижа царствовала глубокая осень, поэтому все туристы разъехались по домам и шум немного поубавился (как и ценники в кафе).

Моя обида на Люсьена наконец уступила боли в ногах от долгой прогулки, и опустившись на кровать, я понял, что погорячился. В каком-то смысле он был прав. Ко мне мог подойти любой из пришедших гостей, чтобы предложить свою помощь взамен на определенные услуги, но мадам Валуа, ни за что бы не дала меня в обиду. Она хорошо ко мне относилась, и не раз выручала с домашним заданием. Прошлым летом она даже предложила мне подработку на летний период в качестве догситтера и выплачивала достойную зарплату.

Мадам Валуа и Люсьен невзлюбили друг друга с первой встречи. Уж не знаю, что послужило причиной, но каждый раз, когда она к нам приходила, Люсьен принимался ехидничать, и мне приходилось держать его в стороне.

Итак, сегодня в восемь вечера я должен был явиться в сером костюме моего друга и произвести неизгладимое впечатление на месье Дюшарма. Проблема в том, что впечатление я действительно произвожу. Вопрос — какое?

Серьёзно, вы бы только взглянули на меня. Пиджак на моих плечах болтался, и где-то в середине из-под воротника выглядывала моя голова, чем-то напоминая испуганную голову черепахи. Рукава закрывали ладони. Брюки угрожающе сползали вниз, и лишь ремень, затянутый до последней дырки, спасал меня от публичного унижения.

В общем, если миссия заключалась в том, чтобы вызвать жалость, то успех стопроцентный. Люсьен, твои тревоги были напрасны. Я давно превзошёл сам себя в искусстве выглядеть жалко. И никто, ни один уважающий себя буржуа не смог бы подумать обо мне в таком ключе.

Я вышел из дома ближе к шести, поскольку мадам Валуа проживала в 16 округе(4), и чтобы добраться до неё, сначала мне нужно было дойти пешком до станции Cluny — La Sorbonne. Сначала я сел на линию 10, в душном вагоне между студентом с гитарой и женщиной, читающей «Le Figaro»(5). На станции La Motte-Picquet — Grenelle я пересел на линию 6, которая, к моему ужасу, частично идёт над землёй. И пока я разглядывал серые фасады и рекламные щиты, Париж медленно превращался из студенческого муравейника в котором я живу в буржуазную симфонию.

Я вышел на станции Passy, когда стрелки часов коснулись половины восьмого и уткнувшись носом в серый асфальт, принялся искать причины, по которым шёл в этот вечер. Да, я мечтал стать писателем, но только потому, что это единственное в чём я был хорош. Сама по себе эта профессия никогда не гарантировала успех и стабильную заработную плату, поэтому я рисковал остаться голышом и всю жизнь работать консультантом в затрепанной кофейне или хуже того, в бистро по типу Макдональдса. Я мог бы подрабатывать редактором в какой-нибудь новостной газете, но с таким видом мне не светило ни яркого будущего в виде повышения в должности, ни славы, какую мог бы подарить мне мой роман.

Погрузившись в свои мысли, я даже не заметил, как дошёл до внушительного особняка. Дом мадам Валуа, конечно, не был просто «домом». Это был особняк hôtel particulier(6), спрятанный за высокими чугунными воротами с вензелями, которые, казалось, могли прищемить тебя намертво, если ты не из того круга. Я хотел провалиться сквозь землю. Мне жутко не хватало уверенности в себе, как у Люсьена. Даже дураку было понятно, что такому нищему студенту из трущоб здесь не место. Ещё не поздно свернуть.

Я могу просто уйти, сообщив мадам Валуа, что меня неожиданно вызвали на работу или мне вдруг стало плохо. Но в таком случае, рисковал потерять её благосклонность. К тому же, мне нечего было терять. Подумаешь, потерпеть несколько часов снобов, но за то, эти несколько часов открыли бы для меня другой мир.

Пошло всё оно.

Перед воротами стоял домофон с кнопкой, на которой скромно значилось: Mme de Valois. Я почувствовал себя глупо, нажав на неё, и создалось такое впечатление, как будто сейчас из трубки должен был заорать привратник времён Людовика XIV.

К счастью, вместо него раздался усталый, женский голос:

— Oui?

— Это Элиас, мадам Валуа пригласила меня на званный ужин.

— Entrezвходите.

Ворота открылись с характерным щелчком, и при входе перед моим взором предстал вид на аккуратную лужайку с живой изгородью и фонарями. У двери меня встретила горничная, если память меня не обманывала, то слуги её прозвали mademoiselle Non-non(7) из-за того что она вечно всем отказывала. Она молча одарила меня взглядом, который буквально кричал: «шёл бы ты отсюда полудорок», но, видимо, побоялась гнева мадам Валуа и наконец впустила внутрь.

Как только я миновал просторный холл, ко мне подбежал Лакан. Он встал на задние лапы, уткнувшись передними в мою грудь и начал облизывать мне лицо. Мademoiselle Non-non чуть было не закричала на него, но сдержалась. Ему повезло, что дом был забит гостями. Мне пришлось схватиться за ближайшую тумбу, чтобы не упасть под напором его веса.

— Мадам Валуа не обрадуется твоему поведению, — сказал я улыбнувшись, но доберман только сильнее начал облизывать мне лицо и пришлось сдаться. — Я тоже по тебе скучал, Лакан.

Наконец он отпрыгнул и несколько раз пролаял, направляясь к двери. Я сразу же понял, чего он от меня хочет.

— Ты хочешь, чтобы я тебя выгулял?

Он радостно махнул хвостом.

— Сегодня я здесь в качестве гостя, поэтому прости меня, друг, — ответил я, снимая пальто. — Но если мадам Валуа мне позволит, я прогуляюсь с тобой после ужина.

Вот и нашёлся повод увильнуть от этого места на часок другой. Всё складывалось как нельзя лучше.

Мademoiselle Non-non, между тем, забрала моё пальто, и не желая, наблюдать за нашим с Лаканом драматичным воссоединением, упорно провела меня внутрь. Лакана она заманила куском мяса и увела во внешний двор, догадываюсь, весь остаток вечера он должен будет провести в пристройке, чтобы ненароком помешать одному из пришедших гостей.

И вот, оказавшись в огромной гостиной, среди мужчин в дорогих итальянских костюмах, и женщин в изысканных платьях от Диор и Шанель, я не знал, куда мне идти. Одни из них рассредоточились между большим салоном и каминной. Кто-то уже распивал шампанское, кто-то с деланным интересом разглядывал старинные гравюры. За роялем сидела девушка и перебирала ноты, не то для разогрева, не то из кокетства.

И среди них я невольно почувствовал себя не то лакеем, не то мальчиком по вызову. Серый костюм сидел на мне как на вешалке, галстук пережимал горло, а один носок как назло уполз в ботинок. Наконец, краем глаза я уловил мадам Валуа: она стояла возле женщины, старше меня как минимум на десять лет, и заметив меня, улыбнулась. Выглядела она просто потрясающе, на ней было чуть облегающее кремовое платье, а в руках вместо привычной кружки черного, красовался бокал. Я тут же подошёл к ней.

— Здравствуйте, — поздоровался я, обращаясь заодно и к её собеседнице.

Мадам Валуа поцеловала меня в щечку. Кажется, она была под градусом?

— Я тебе про него рассказывала, это тот самый юный Дидро(8), — сказала она, как я смог предположить то ли родственнице, то ли подруге, а затем снова обратилась ко мне. — Не стой столбом, иди в мою библиотеку, ты знаешь, где она. Там тебя ждёт кое-кто, кому нравится читать. Что само по себе — чудо.

Я не успел ничего сказать, поскольку она тут же отвлеклась на нового гостя и хлопнув меня по спине, растворилась среди толпы. Ни тебе имени, ни намёка на то, кем бы мог оказаться человек, на которого я должен был произвести хорошее первое впечатление.

Не стоило мне сюда приходить. Прошло всего десять минут, и за это время я успел пожалеть трижды. Но толку от моего драматизма — ноль, поэтому я подтянул ремень, который держал на мне эти брюки исключительно из жалости, и направился в библиотеку с выражением обречённого энтузиаста. Отлично. Придётся выслуживаться перед каким-то старым хрычом. В голове у меня уже складывался образ: седовласый старик с пенсне(9), в костюме тройке, с запахом ментоловых конфет и неизбежной лекцией о «золотом веке Франции». Он наверняка не одобряет молодёжь, музыку, мою причёску и выбор костюма. А я, как назло, именно в таком виде туда и заявлюсь.

Я шёл медленно, как приговорённый. Уже представляя, как он поднимет на меня высокомерный взгляд, отложит томик Руссо и пробормочет что-то вроде: «Так это вы...тот самый... юноша?»

Может, сбежать? Вернуться к доберману? Лакан, кстати, понимал меня лучше большинства людей. Но я только тяжело выдохнул, досчитал до пяти, коснулся дверной ручки, и открыл её.

Ну что я могу сказать? На старого хрыча я был морально готов. На всё остальное — не очень.

Меня встретил англичанин лет тридцати с небольшим, слишком молодой, чтобы быть профессором, слишком богатый для философа и слишком хорошо одетый для кого угодно в этом доме, кроме, разве что, самой мадам Валуа.

Он был высок, с той породистой, холёной внешностью, по которой, уверен, сохли все парижанки. У него была светлая кожа, но темные, даже темнее, чем у Люсьена волосы. Как заворожённый, я скользнул по его лицу: резкие скулы, прямой нос, тонкие губы. На подбородке красовалась мягкая ямочка, а в уголках глаз проступали первые морщины. Одет он тоже был безукоризненно: в сером костюме, строго вышитым по его размерам. Под лацканом — крошечная булавка в виде орлиного пера.

Незнакомец сидел, перекинув ногу на ногу, с моим блокнотом в одной руке и хрустальным бокалом в другой. На мизинце блестело кольцо с каким-то старинным гербом.

— Вы, очевидно, и есть тот самый юный Дидро, — сказал он, даже не взглянув на меня.

Я тут же кивнул, а когда понял, что он не смотрит, ответил:

— Да. То есть... я.

В следующую секунду он поднял на меня глаза, и я почему-то почувствовал себя полным идиотом. Мой друг был прав, не стоило мне сюда приходить. Проклятье, а что если, эта английская жопа на кресле мадам Валуа принадлежит извращенцу, и он сейчас думал над тем, как вежливо предложить мне роль любовника?

— Очарован, — произнёс он, подтверждая мои догадки. — Я ожидал кого-то... старше. И с галстуком.

Я не знал, что ответить. У меня был галстук. В кармане. Весь смятый.

— Я забыл его, — солгал я, чувствуя себя особенно жалко в пиджаке Люсьена.

Он чуть усмехнулся уголком губ и закрыл блокнот. Я заметил, как из-под краев его манжет выглядывали старинные часы с кожаным ремешком, наверняка в разы дороже любых ролексов. Мне пришлось стоять около двери, поскольку я не осмелился сесть без позволения, чтобы не выказать своё неуважение (да я и не знал, кем был этот англичанин и какой титул унаследовал, но раз мадам Валуа позволила зайти ему в библиотеку, где хранила редкие коллекции, значит он либо граф, либо герцог).

— Мадам Валуа сказала, что вы заинтересованы в моих черновиках, — перешёл я к делу, мне хотелось поскорее избавиться от его общества. — И что вы о них думаете?

— Я думаю, мадам Валуа слишком сентиментальна. И, вероятно, очень тебя жалеет, — ответил он, улыбаясь, и его тон мне не понравился. — Твои черновики, как бы сказать помягче... жалкая попытка выдать невротичную исповедь за литературу.

Так меня не оскорблял даже ректор, преподающий античную философию.

— Ты слишком молод, может быть дело в этом, — между тем продолжал англичанин, и я как истинный французский гражданин вдруг захотел, чтобы он вернулся в свои родные края.

— Я хотел бы, чтобы вы уточнили, что именно вам не понравилось, сэр, — оскорблённо попросил я, чувствуя обиду и он, кажется, понял, что задел меня.

— Я не в коем случае не хотел тебя обидеть, — оправдался он, не слишком уж правдоподобно. — Критика — не всегда означает, что всё плохо, Элиас. У тебя определенно есть потенциал, и если ты наконец начнёшь уделять больше времени на свой роман, уверен, через года три тебе предложат издаваться в Пирсоне(10).

— Вы так и не сказали, что вас не устроило.

Он усмехнулся и отложил бокал с вином на журнальный столик.

— У тебя нет стиля и ритма.

— Я начинающий писатель.

— Ты переоценил эффект от запятых и недооцениваешь здравый смысл, — пояснил он мне ещё раз, как круглому двоишнику.

— Пунктуационные ошибки и синтаксис — не проблема. Достоевский тоже допускал много ошибок, но это не помешала его работам обрести колоссального успеха.

— Достоевский не писал, чтобы вывалить свои неврозы на бедного читателя, — он аккуратно положил блокнот на стол. — Он писал, чтобы раскрыть все уязвимости совести. Он разрушал человека до основания, чтобы понять из чего тот сделан. Ты же в своих черновиках просто страдаешь.

Я почувствовал, как вспыхнули уши. Хотелось схватить этот блокнот, швырнуть его обратно в его лицо, пусть знает, каково это, когда в тебе сомневаются. Но вместо этого я стоял, сжав кулаки в карманах пиджака, пытаясь удержать в себе расползающееся унижение.

— Простите, но не вам судить, какие чувства допустимы в литературе. Есть такое понятие как слог!

— И он определённо у тебя хромает. Ты читал Достоевского в оригинале или в переводе? — он отвлёкся на часы. — Полагаю, ни то, ни другое. Максимум несколько цитат из интернета, возможно пару сцен из сериала по «Преступлению и наказанию», и вуаля, ты считаешь, что хорошо знаком с его творчеством.

— Это неправда! — вспылил я. — Я читал и «Бесов», и «Идиота», и «Записки из подполья». Да, в переводе, но...

— Этого недостаточно. Твоя проблема не в том, что ты плохо пишешь. А в том, что ты пишешь, не понимая, зачем.

Спорить с таким высокомерным ублюдком, как он было бесполезно. Я забрал свой блокнот на столе и направился к двери.

— Мне жаль, что вы потратили время, — тихо ответил я, всё ещё надеясь сохранить остатки достоинства, но не успела моя рука коснуться ручки, как позади раздался голос.

— Я не разрешал тебе уходить, Элиас, — сказал он таким тоном, что вряд ли можно было его ослушаться. — Дослушай меня. А уж потом решишь, стоит ли тебе на меня злиться, — он лениво поднялся с места. — Как я уже и говорил, я не пытался тебя обидеть. У тебя в голове творческий беспорядок, возможно в силу твоего юношеского бунта или тяжелого финансового положения. К тому же, ты слишком остро реагируешь на критику.

Он подошёл ближе и мне пришлось отступить на полшага, хотя я и старался этого не показать.

— Вы назвали мои черновики «дерьмом», а меня выставили «сумасшедшим»!

— И объяснил почему я так считаю.

Я заставил себя посмотреть ему в глаза серого цвета. Они определённо могли проникнуть в самую душу.

— Прощу прощения, сэр. Но мне нужно домой, — попытался я обойти его. — Вспомнил, что мне должны доставить посылку.

— Никогда не слышал, чтобы посылки доставляли круглосуточно, — раздраженный откровенным обманом, упрекнул он меня. — Тебе стоит поработать над своим воспитанием. В следующий раз, я на вряд ли стерплю подобную выходку. Сядь, Элиас! — рявкнул он, когда я снова ринулся к двери.

Он схватил меня за плечо и силой усадил в соседнее кресло. Мы оба снова посмотрели друг на друга тем взглядом, которым обычно смотрят соперники или враги.

— Что вы от меня хотите? — я пытался унять в плече ноющую боль, что расползалась по всему телу от ярости.

— Я хочу поговорить с тобой в спокойной обстановке, но ты воспринимаешь все мои слова в штыки, — он сел напротив меня. — Я тебе не враг, Элиас. И я хотел бы помочь, — неожиданно для меня сказал он. — Не из жалости, а как меценат, если тебе будет угодно.

— Критикой? — усмехнулся я. — Спасибо, вы уже помогли мне.

— Я устрою встречу с редактором и оплачу занятия с преподавателем, он поможет тебе избавиться от дефектов. В своё время он преподавал в École normale(11).

Он смотрел на меня не отрывая взгляда, и мне пришлось опустить взгляд вниз, чтобы не чувствовать себя редким экспонатом в музее.

— Кроме того, у меня есть доступ к частным коллекциям. Ты сможешь читать то, до чего ни один студент не дотянется даже после защиты докторской.

Всё, что он сказал походило на сказку. Это же мечта любого студента Сорбонны, никто в здравом уме не отказался бы от такой возможности. Я снова посмотрел на него, но в этот раз не так уверенно, как в прошлый.

— И... что вы хотите взамен?

— Ты должен уволиться с работы. Мадам Валлуа рассказала мне, что тебе приходится работать там до полуночи. Это время ты мог бы потратить на усовершенствование.

— До одиннадцати.

— Один час не играет роли, Элиас.

Я даже не знал, что ответить. Зачем бы мне соглашаться на очень странную и мутную сделку, после того, как он несколько раз унизил меня и так вежливо завернул все оскорбления в красивую обёртку, что я не смог дать достойного ответа. В его глазах буквально читалось: «такому, как ты ничтожеству, никогда не стать писателем, только мальчиком по вызову». К тому же, все условия были слишком выгодными, чтобы поверить в то, что он действовал с чистыми намерениями.

— Извините, сэр, — сглотнув, ответил я, и прежде чем успел отказать ему, он снова (в который раз?!) перебил меня:

— Оскар Эшфорд де Валеруа. Но для тебя, просто Оскар.

Так он наполовину француз? Как по мне больше похож на немца...

— Месье Эшфорд, боюсь, что такой безграмотный парень как я вряд ли достоин вашего щедрого предложения. У меня много сокурсников и среди них полно отличных студентов с куда большим потенциалом. Могу познакомить вас с Адели, она изучает философию и хорошо разбирается в истории греков и римлян. Есть ещё Лука, он правда не так хорош в философии, но его романы пользуются спросом среди наших учителей. К тому же, вся моя зарплата уходит на аренду жилья и пропитание. Мои романы меня не прокормят.

Он нахмурился, и я не смог сдержать на лице победную улыбку. Буржуй не ожидал, что ему откажут.

— У меня есть фонд, который помогает как раз таким же малоимущим студентам как ты. На твоём месте, я бы трижды подумал, прежде чем отказаться. Разве мадам Валуа не рассказывала обо мне?

— Нет, месье Эшфорд, — отчеканил я. Хотелось поскорее закончить весь этот цирк и разойтись по домам. Прости, Лакан, но прогулка отменяется. — Извините, я только сейчас вспомнил, что мне нужно вернуться в общежитие до комендантского часа. В этот раз я не лгу. Не рискую остаться без жилья. Был рад с вами познакомиться.

Я вышел, даже не дождавшись его ответа. Впервые в жизни, чувствуя гордость.

Вот только мадам Валуа, наверняка меня как-нибудь накажет...

Примечание:

(1) clochards philosophes»общепринятое разговорное и жаргонное слово, которым французы называют бездомных.

(2) «bohème intellectuelle» интеллектуальная богема — чаще всего так называли нищих поэтов, художников и философов.

(3) меценат — покровители наук и искусств, люди, которые безвозмездно тратят средства на благотворительность, поддержку учебных заведений, музеев, театров, художников, писателей, артистов и других деятелей культуры.

(4) 16 округ - находится на правом берегу Сены на юго-западе города. Самый зелёный округ Парижа и славится Триумфальная аркой (на пересечении с 8-м и 17-м округами) и площадью Трокадеро, где находится Дворец Шайо.

(5) «Le Figaro» — старейшая ежедневная французская газета, основанная в 1826 году.

(6) Hôtel particulier — французский термин, обозначающий грандиозный городской особняк, сравнимый с британским таунхаусом.

(7) mademoiselle Non-non — мадмуазель нет-нет

(8) Юный Дидро — Мадам Валлуа сравнивает Элиаса с философом Дени Дидро, фр. просветителем 18 века, известным своим умом, язвительном языком и участием в создании Энциклопедии.

(9) Пенсне — очки без заушных дужек, держащиеся на носу посредством зажимающей переносицу пружины.

(10) Пирсон — один из крупнейших в мире издателей образовательной литературы и программ.

(11)Эколь Нормаль Сюпериор (École Normale Supérieure, ENS) — одно из самых престижных и уважаемых учебных заведений во Франции, ещё его называют «кузницей элиты», потому что выпускники этого учебного заведения, как правило, занимают довольно высокие должности.