Элиас

30 августа, 2014 года

Многие склонны романтизировать жизнь в Париже: кофе с круассаном на балконе с видом на Эйфелеву башню, узкие улочки Монмартра, французская речь, схожая с мурчанием.

Как почти местный парижанин, проживший в столице больше года, я с уверенностью могу заверить вас, что Париж далёк от понятия красоты.

Существует даже термин, который звучит, как «парижский синдром». Оно было придумано японцами, но под него попадают многие иностранцы. А означает оно, откровенно говоря, полное разочарование, когда ожидание разбивается о суровую реальность, где Эйфелева башня вживую кажется меньше, чем на фото, а для того, чтобы увидеть Мону Лизу за стеклом, окружённую сотней телефонов, нужно простоять в очереди больше часа.

Париж дорогой. Даже очень. Аренда квартиры здесь, как отдельный квест: крошечная студия с видом на затхлую стену обходится в такую сумму, что за пределами Парижа на эти деньги можно было бы снять целый дом с садом, а тут — максимум двадцать квадратов с кухней в шкафу.

Здесь холодно зимой, и в большинстве домов нет центрального отопления. Осенью по улицам бегают крысы, как голуби. И при этом — да, это Париж, в нём есть своя магия, но она прячется глубоко под слоем пыли и безразличия людей. Это город, который не обязан кому-то нравиться и если вы хотите в нём остаться, придётся принять его таким, какой он есть.

Чтобы выжить в этом беспощадном городе, я натирал до блеска столы после ушедших клиентов. В это же время, удобно устроившись возле окна, две привлекательные женщины лет сорока, ухоженные и уверенные в себе, неспешно листали томики Мопассана, попивая свой эспрессо маленькими глотками. Судя по их виду, они явно не собирались уходить без боя. Наконец, одна из них, в чёрном элегантном платье с жемчужными бусами снова подозвала меня (уже в третий раз за час!), и взмахнув ресничками, улыбнулась:

— Пардон, месье, а у вас есть миндальное молоко? — спросила она, не отрываясь от моего лица.

— У нас только обычное, — ответил я, вежливо, но с тем тоном, который, надеялся, пройдёт как вежливое «отвалите от меня».

— Вы студент? — снова попытала женщина удачу.

Я не успел ничего ответить, как дверь в кафе открылась и вошла она. Мадам Жермен де Валуа. Сегодня без своего пса — Лакана. Как и обычно выглядела она сногсшибательно. На ней было изысканное пальто цвета бургунди, на груди которого красовалась брошка в виде золотого павлина. Мадам Валуа, как мы все её называли, этой зимой исполнилось семьдесят пять и для своего возраста она выглядела вполне сносно. В отличие от многих женщин у неё был изысканный вкус не только в одежде, но и в книгах. Она заглядывала в Les Échos каждую среду и пятницу и за все это время ни разу не произнесла моего имени, называя меня то ли «мальчиком, то ли «юношей», а если день выдался веселым — «несостоявшимся Сен-Жон Персом»(1). Из всего ассортимента она предпочитала черный кофе без сахара и книгу под руку, чаще всего что-то абсолютно ядовитое: Набокова, де Сада, или Генри Джеймса. Я не знал, кем она работала и что из себя представляла, но догадывался, что у неё есть большой опыт в редактуре, поскольку иногда (в основном, когда она была в хорошем настроении) мадам Валуа поправляла запятые в моих записях и добавляла ироничные ремарки вроде:

> «Слишком банально, но поклонникам садо-мазо может понравиться»

> «Скучно»

> «Хорошая мысль, но нужно её развить»

Мы не были с ней близки, к тому же, она редко говорила со мной на личные темы, да и никто и никогда не замечал её в компании друзей или родственников. Мадам Валуа всегда приходила одна, если не считать постаревшего добермана Лакана. В пасмурные дни она садилась у окна, а в солнечные где-то в углу, прямо, как сегодня.

— Юноша, мне обычный чёрный, без вашего декаданса, — скомандовала она, вальяжно опустившись на стул.

Я принес ей кофе, и в этот момент дама в чёрном обратилась к ней:

— Вы тоже часто сюда заглядываете из-за прелестного официанта?

Мадам Валуа с тяжелым вздохом подняла глаза. Она не любила заводить с незнакомцами разговоры.

— Дорогая, он не официант, а консультант, — деликатно поправила она эту женщину, и я был готов упасть перед ней на колени. — Но вам, конечно в угоду своих фантазии, проще притвориться, что вы не знали об этом.

— Прошу прощения? — оскорблённо спросила вторая, блондинка с загаром.

— О, прошу вас, не нужно. Оставьте мальчика в покое, у него и так в жизни одни неурядицы.

— Вы его мать?

Мадам Валуа отпила кофе.

— К счастью, нет. При моём воспитании он бы не церемонился, и вы сейчас пытались стереть помаду с щёк, а не подбирать остатки своей гордости по кусочкам.

Обе дамы поднялись почти синхронно. Они ушли разгорячёнными и смущёнными. Мадам Валуа сделала ещё один глоток.

— Спасибо, — сказал я, испустив вздох облегчения.

— Не стоит, мальчик. Если когда-нибудь ты начнёшь спать с кем попало, то делай это хотя бы с интересными людьми. Скучные женщины оставляют после себя жирные следы.

Я едва не улыбнулся, не зная, как скрыть своё смущение. Мне вдруг вспомнился случай, когда она однажды, оставила в моём блокноте записку: «Слишком хороший для наших времен. Осторожно, такими торгуют.» Мадам Валуа явно преувеличивала. К своим девятнадцати годам я ничем не отличался от сверстников, скорее даже походил на сутулого студента с вечным недосыпом. Всё, что меня выделяло или могло выделить на всеобщем фоне — мои гетерохромные глаза и бледная, как у моли кожа. С детства меня часто называли альбиносом — хотя волосы были тёмные, зрение отличное, и от настоящих альбиносов меня отделяла только прихоть генетики. Один мой глаз был карий, а другой голубой. Вот и всё.

Помимо мадам Валуа, единственным человеком, кто не обращал внимания на мою гетерохронию был школьный учитель французского (одинокий старик) в Лиможе(2), где я родился. Да и то, в силу своего возраста, я подозреваю, что он вообще мог их не заметить. Я не питал к Лиможу любви, поскольку жил в бедном районе, а если быть точнее: в выданном для матери государством общежитии. Дома там все выглядели одинаковыми, почти под копирку. По вечерам толпились пьяницы и устраивали дебоши, а к утру улицы заполнялись гулом проезжих машин. Наш город был заселен небольшим количеством людей, и славился производством лимузенского скота(3). Мне удалось переехать в Париж только к семнадцати, когда я смог поступить в Сорбонну по направлению: литературы и сравнительного искусства, за что я очень благодарен своему учителю французского. Месье Эмиль Дорсен стал первым, кто прочитал мой рассказ и предвещал мне хорошее будущее, но я счёл это старческим маразмом, поскольку на уроках он часто забывал о чём говорил, и мог мусолить одну и ту же тему раза три, а то и четыре. В общем, я долго противился с выбором факультета, но он так часто убеждал меня в моём таланте, что в конце концов мне пришлось сдаться.

«Если ты не станешь писателем, Элиас, это будет несправедливо», — любил повторять он при каждой нашей встрече. Поскольку у меня не было родителей, я жил под опекой кузины. Благодаря мне она получала хорошее пособие, но большую часть сумму забирала себе на личные нужды. Именно поэтому месье Эмиль Дорсену из жалости пришлось снять для меня крошечную комнату на чердачном этаже старого дома в Латинском квартале старинный район Парижа, расположенный в центре города на левом берегу Сены вокруг известнейшего университета Сорбонна. Квартал получил своё название из-за того, что в Сорбонне преподавали латинский язык, и в окрестностях жило много студентов, умеющих разговаривать на нём.. Вид из окна был просто ужасающий. Из всех щелей торчали трубы, а на крышу слетались воркующие голуби. Но если выйти наружу, можно было увидеть свет над Нотр-Дамом.

Итак, месье Эмиль Дорсен заплатил ту немногую сумму за аренду на три месяца вперёд и отправил меня, сельского парня, в свободное плавание. Я долго искал подработку, которая не смогла бы помешать моей учёбе, и сменил около пяти мест, пока не устроился официантом в Les Échos. Позже меня повысили до должности консультанта, и если всё пройдёт гладко после фестиваля, я смогу стать администратором.

Les Échos был чем-то вроде книжного кафе, и, что важнее всего, находился рядом с университетом. Клиенты к нам приходили самые разные: от улыбчивой женщины, с Бодлером в сумке и высокомерных аристократов вроде мадам Валуа, до самых простых студентов и пенсионеров. В основном большинство из них забегали к нам из-за нашего ароматного кофе, что готовил бариста, а по совместительству, мой лучший друг — Люсьен Лакруа. Но о нём немного позже.

И так, задержавшись на работе по ряду причин, я опоздал на последний автобус, и мне пришлось идти пешком. В кармане моего пальто лежал чек на 3.80€, с моим именем и суммой, которую я должен был покрыть за чей-то resto-basketразговорное выражение, означающее, что кто-то убегает из ресторана без оплаты счёта.. Такова политика нашего заведения — не уследил, плати сам.

Я был жутко голодный, поскольку мне пришлось заменить проспавшего смену Луи, и стать официантом, одновременно выполняя свои должностные обязанности консультанта. К счастью, мадам Валуа пожалела меня, и в этот раз не стала просить книгу жалоб, чтобы описать тот бардак, что у нас творился ближе к закрытию. Вместо этого, пока я возился с клиентами, она снова прошлась по моему черновику, сделала несколько правок, намного меньше, чем обычно, и в конце подозвала меня:

— Как долго ты собираешься торчать здесь? — надменно спросила она, и от её тона я весь съёжился.

— Пока не закончу университет, мадам, — ответил я, хмурясь.

Она осмотрела меня с ног до головы и громко захлопнула мой блокнот.

— Элиас, у тебя хороший потенциал, и чем больше ты будешь уделять времени, тем быстрее сможешь издать свою книгу, — пояснила она, как маленькому ребенку. И я не мог не заметить, что мадам Валуа впервые обратилась ко мне по имени.

— Я пишу по ночам, каждый день, — попытался защититься я, но только заслужил тот недовольный взгляд, которым обычно смотрят преподаватели на прогульщиков.

— Этого недостаточно, если ты хочешь подняться до уровня Гюго.

— Прошу прощения, мадам Валуа, но у меня и в мыслях не было подниматься до его уровня.

Гюго и я? Это как небо и земля. Такому простофиле, как мне должно быть стыдно даже при одной мысли поравняться с ним. Мадам Валуа нахмурилась.

— А должно быть, — упрекнула она меня. — Ты молод, талантлив и непозволительно растрачиваешь себя на людей, не способных отличить Бодлера от булочной. Эта твоя работа... это место тянет тебя вниз. Мой тебе совет мальчик, увольняйся.

Я вежливо улыбнулся, то, что Les Échos отнимает у меня большое количество времени и сил я и так знал.

— Мадам Валуа, мне нужно платить за аренду, моей стипендии едва ли хватает на еду, не говоря уже о коммунальных услуг.

— О деньгах можешь не волноваться, — окончательно и бесповоротно заявила она. — Завтра в моём доме пройдёт вечер памяти, посвящённый Гюставу де Лерожу(4), он приходится мне дедушкой по материнской линии, — пояснила она, заметив моё легкое замешательство. — Будут присутствовать старые друзья, пара редакторов, философ Спонвиль(5) и, возможно, Дюшарм из Gallimard(6). Он будет не в духе, как и обычно, но уверена, тебе не составит труда произвести впечатление.

Я не мог поверить своим ушам. За одну минуту мне удалось узнать о мадам Валуа то, чего я не знал на протяжении года. Она внучка Гюстава, и знакома с Спонвилем? Вдобавок ко всему, она хочет познакомить меня с Дюшармом? С тем самым Дюшармом написавшим несколько песен для Роберта Шарлебуа(7) и Полины Жюльен(8)? Я не мог подобрать челюсть с пола.

Мадам Валуа, не теряя времени, наконец встала, и я едва ли успел помочь ей одеть пальто.

— Адрес ты знаешь, — сказала она, поправляя воротник. — Приведи себя в порядок, и приходи ко мне ближе к восьми. Об остальном я позабочусь сама.

Моему восхищению не было предела, и в который раз за день я был готов пасть к её ногам.

— Спасибо, — только и смог сказать я на прощание.

— Отблагодаришь, когда станешь настоящим писателем. За эту услугу ты должен будешь посвятить мне хотя бы одну из своих книг.

Я мог поклясться, что привычно строгие черты её лица на секунду смягчились и она улыбнулась...

Весь остаток дня я провёл с приятной мыслью, что мне наконец повезло и всё начало налаживаться, но тогда я не знал, что через два дня в мою жизнь войдёт человек, который захочет доказать обратное.

Я не знал, что имя Оскар Эшфорд станет точкой отсчёта.

Примечания

(1) Сан Жон Перс — литературный псевдоним французского поэта и дипломата Алексиса Леже, лауреата Нобелевской премии по литературе»

(2) Лимож — город на юго-западе Франции, стоит на обоих берегах реки Вьенна, находится примерно в 400 км к югу от Парижа.

(3) Лимузинская порода крупного рогатого скота (лимузин) — порода мясного направления продуктивности. Выведена в 18–19 вв. во Франции (провинция Лимузен) путём целенаправленной интенсивной селекции местной популяции.

(4) Лирож — французский писатель, поэт и журналист.

(5) Андре Конт-Спонвиль — французский философ-эссеист, который размышлял над проблемами морали и жизненной мудрости.

(6) Дюшарм — канадский писатель, драматург, сценарист, автор текстов и скульптор.

(7) Роберт Шарлебуа — канадский певец и актёр.

(8) Полина Жюльен — певица, автор песен, актриса, активистка-феминистка и сторонница суверенитета Квебека