Смерть идёт за предателем

Катя медленно поднялась по лестнице. Ноги дрожали, но шаги оставались ровными. Дверь её квартиры оказалась приоткрытой. Замок был целым, цепочка тоже. Просто дверь ждала.

Она толкнула её. Внутри пахло сыростью и железом, будто вся квартира превратилась в подвал. Свет включился с первого щелчка, но лампочка горела тускло, едва освещая пол.

Катя сделала шаг внутрь.
Под ногой хрустнуло. Она наклонилась — на полу лежал её же собственный блокнот, открытый на пустой странице. Но в центре страницы было написано чужой рукой:

Ты дома?

Катя сглотнула и подняла голову. На кухне что-то зазвенело — словно ложка скользнула по пустой тарелке.

Она вошла. Стол был накрыт. Две тарелки. В одной — пусто. В другой — сырая земля, скомканная в ком. Из земли торчала тонкая лоза, извиваясь, будто живая.

Катя не дотронулась.

— Зачем ты зовёшь меня сюда? — спросила она.

Из-за её спины раздалось дыхание. Ровное, холодное. Она обернулась — и увидела Смерть.

Та стояла в дверях, заслоняя выход. Серпы блестели, но взгляд был важнее: он жёг насквозь.

— Чтобы убедиться, — сказала Смерть, — что ты не врёшь себе.

Катя попыталась держать голос твёрдым:
— Я не убегаю.

Смерть шагнула ближе. Стены квартиры начали меняться: обои покрылись тёмными пятнами, как сырость, но пятна двигались. Дышали. Каждое вздутие напоминало сердце, качающее кровь.

— Ты думаешь, это твой дом, — произнесла Смерть. — Нет. Теперь это — моё место. И если захочу, оно будет жить. Дышать. Смотреть. И жрать тебя изнутри.

Катя почувствовала, как по полу под её ногами пошла вибрация. Паркет вздулся, разошёлся трещинами. Из щелей показались тонкие лозы, мокрые, склизкие. Они тянулись к её ботинкам, к щиколоткам.

Катя рванулась к столу, схватила пустую тарелку и бросила её на пол. Раздался звон, и лозы отшатнулись. Смерть засмеялась тихо — смехом, в котором было тысяча голосов.

— Ты будешь бороться, — сказала она. — Я хотела этого. Но помни: каждый раз, когда ты спасёшь себя, я заберу у тебя что-то другое.

Катя тяжело дышала, чувствуя, как сердце бьётся так, будто вот-вот порвёт грудь.

— Забирай, — выдохнула она. — Только не заставишь меня ползать.

Смерть наклонила голову.
— Я уже начала.

И исчезла.

В квартире стало тише. Только тени на стенах всё ещё шевелились, словно пытались не забыть ритм дыхания.
Катя стояла на кухне, тяжело дыша. Лампа над столом дрожала, будто свет исходил не от электричества, а от чего-то живого.

Она сделала шаг к комнате — и замерла. На полу вдоль стены расползлась лоза. Тонкая, как вена, влажная, блестящая. Катя наклонилась — и увидела, что она пульсирует. Внутри переливалась тёмная жидкость.

Сердце стукнуло быстрее. Она отпрянула, но лоза дёрнулась сама, словно почувствовала её страх, и протянулась дальше, к её ботинку.

— Нет, — сказала Катя хрипло. — Нет.

Она шагнула назад, но стена за её спиной тоже изменилась. Обои вздулись пузырями, и под ними что-то билось. В один миг пузырь лопнул, и на пол капнула густая жидкость — тёмно-красная, пахнущая железом.

Кровь.

Катя судорожно втянула воздух, но запах ударил сильнее. В этот момент из коридора донёсся тихий смех. Не громкий, не зловещий, а детский. Тоненький.

Катя схватила фонарик и шагнула туда. Луч света дрожал.

В коридоре стояла девочка. Бледная, в ночной рубашке, волосы прилипли к щекам. Лицо скрывалось в тени, но глаза светились белым, без зрачков. В руках у неё был маленький детский мяч.

Она посмотрела на Катю и сказала:

— Мы тоже здесь живём.

Мяч упал на пол и покатился к ногам Кати. Он был липким. На его поверхности темнели следы, похожие на ладони. Слишком большие, чтобы принадлежать ребёнку.

Катя оттолкнула мяч ногой, сделала шаг назад. Девочка расплылась, как дым, исчезла, но на полу остались мокрые следы босых ступней. Они вели прямо в спальню.

Катя знала: там придётся идти.

Она вошла. Кровать стояла на месте, но одеяло было смято, как будто кто-то только что вставал. На подушке — отпечаток головы.

И тогда стены начали сжиматься. Она слышала их скрип, треск, дыхание. Комната сужалась.

Катя прижалась к двери, сердце билось в горле. Вдруг за спиной раздался знакомый шёпот — ровный, холодный:

— Ты не одна. Никогда не будешь одна.

Она обернулась — Смерть стояла вплотную, так близко, что кончики серпов скользнули вдоль стены по обе стороны её лица.

— Ты думаешь, что держишься, — прошептала Смерть. — Но скоро твои стены станут теснее. Они будут давить, пока ты не начнёшь звать меня сама.

Катя закричала, рванулась в коридор. Фонарик выпал из рук, покатился, оставляя в темноте дрожащие пятна света. Но в тусклом мерцании она увидела: на всех стенах теперь были нарисованы лозы, и каждая из них извивалась, будто шевелилась в такт её дыханию.

Весь дом жил. Жил и смотрел на неё.

Катя вырвалась в коридор, босые следы тянулись за ней, но исчезали прямо на глазах, оставляя на полу липкие тёмные пятна. Она захлопнула дверь — замок щёлкнул сам, без её руки.

Дышать было трудно, сердце билось, будто пыталось вырваться наружу. Она облокотилась на стену подъезда, но стена оказалась влажной. Под пальцами — те же узоры лозы, что ползли по обоям в её квартире.

— Нет, — прошептала Катя.

С площадки сверху донёсся шаг. Один. Второй. И снова тишина.

Она подняла голову. Лампочка под потолком мигнула. В этом коротком всполохе света Катя увидела на стене над собой не трещины и не проводку, а слова. Выцарапанные прямо в бетоне, свежие, с обсыпавшейся пылью:

Ты уже не выйдешь.

Свет снова мигнул и погас.

Под лестницей, внизу, что-то зашевелилось. Скрип, будто по бетону провели ногтями. Катя напряглась, фонарик в руке едва освещал ступени, но этого хватило: там мелькнул силуэт. Высокий, в плаще. Серпы сверкнули в темноте, но потом фигура растворилась — оставив лишь пустоту.

Катя прижала руку к груди. Внутри будто убавилось воздуха. Она сделала шаг к двери подъезда, и тут же услышала за спиной детский смех. Такой же, как в её кухне.

Она обернулась — площадка была пустой. Только на её двери теперь проступили слова, как нарисованные паром:

Я рядом.

Катя коснулась их пальцами — и они исчезли.

Она вышла на улицу. Холодный воздух ударил в лицо, но вместо облегчения Катя поняла: тени двора тоже изменились. Они вытянулись слишком длинно, и в их изгибах ей почудились те же лозы.

Мир уже начал дышать вместе с её проклятием.