Феникс

Ледяное дыхание врат обжигало лицо. Металл под моей ладонью был не просто холодным – он был пустотой, высасывающей тепло, надежду, саму жизнь. Сигнал метки Раэна на груди Тэхена вибрировал с невыносимой частотой, сливаясь с моим собственным бешеным сердцебиением. Чимин был там. За этой черной бездной. И он умирал.

Тэхен, его лицо искажено болью и решимостью, уперся плечом в массивную створку. Мускулы напряглись под жалким камзолом. Я присоединилась, впиваясь пальцами в леденящий металл. Камень скрипнул под нашими ногами. Дверь, вопреки ожиданиям, поддалась с удивляющей легкостью, беззвучно поплыв внутрь. Не ловушка открытия – ловушка внутри.

Запах ударил как кулак. Спирт, йод, лекарственная горечь – и под ними, густой, сладковато-противный шлейф гниющей плоти и... озона? Воздух гудел низким, едва уловимым гудением, словно гигантский механизм работал глубоко под землей.

Мы очутились в обширном, слабо освещенном зале. Высокие своды терялись в полумраке. Стены были не каменными, а гладкими, темными панелями, испещренными мерцающими рунами и схемами, напоминавшими анатомические атласы, скрещенные с чертежами пыточных орудий. Посреди зала возвышались странные конструкции из темного металла и стекла – то ли операционные столы, то ли алтари. Трубы, провода, капельницы – все сходилось к центру.

К нему.

Чимин.

Он был прикован к вертикальной плите из того же черного металла, что и врата. Не просто цепями. Щупальцевидные трубки из прозрачного, мерцающего синим светом материала впивались в его руки, шею, виски. На голове – шлем с мигающими огоньками, от которого тянулись жгуты проводов к ближайшей машине. Он был бледен как смерть, осунувшийся, почти невесомый в своих лохмотьях. Глаза были закрыты.

– Чимин! – вырвалось у Тэхена, и он рванулся вперед.

И в тот же миг глаза Чимина открылись. Янтарные, но лишенные всякого огня, мудрости, жизни. В них был только первобытный, леденящий душу ужас. Он увидел нас. Его губы, потрескавшиеся и окровавленные, дрогнули. Он собрал все силы, все остатки воли, вытолкнув из себя не крик, а хриплый, раздирающий шепот, полный такой отчаянной мольбы, что кровь стыла в жилах:

– Бе... бегите... ПРОЧЬ!

Предупреждение прозвучало как похоронный звон. И тут же из щелей в темных панелях стен, из-под потолка, вырвались тонкие, почти невидимые тени. Не люди. Механизмы. Маленькие, стремительные, с металлическим жалом на конце. Они жужжали, как разъяренные осы.

Шшш-шшш-шшш!

Боль. Острая, колющая. Сначала в шею. Потом в бедро. Небольшие дротики с перьями на конце. Знакомые. Проклятое снотворное. То самое, что поймало меня в переулке. Я успела увидеть, как Тэхен, сделавший еще шаг к Чимину, дернулся, срывая с себя два дротика, но третий уже вонзился ему в плечо. Его глаза, полные ярости и понимания, встретились с моими. Он рухнул на колени. Я почувствовала, как пол уходит из-под ног, как ледяная волна накрывает с головой. Последнее, что я увидела перед тем, как тьма поглотила сознание – это взгляд Чимина. Взгляд бесконечного горя и вины.

Просыпалась я от ломоты во всем теле и знакомого запаха сырости, крови и отчаяния. Голова гудела, как улей. Тело ныло от долгого лежания на камне, а сухость во рту и пустота в желудке, сведенные в тугой болезненный узел, говорили о том, что прошло не меньше суток, а то и больше с момента тех проклятых дротиков. Единственным «угощением» за это время, судя по горькому привкусу на языке, была, видимо, лишь насильно влитая в бессознательное состояние мутная жижа – лекарство или просто вода с отрубями. Я лежала на холодном каменном полу. Открыла глаза. Темница. Знакомая до тошноты. Каменный мешок. Решетка. Только больше. И не одна.

– А вот и наша соня, – хриплый, измученный, но узнаваемо насмешливый голос донесся слева.

Я повернула голову, превозмогая тошноту. Чимин. Он сидел, прислонившись к стене, лицо – сплошной синяк под левым глазом, губа распухла, одна рука неестественно вывернута, видимо, вывихнута или сломана при переноске. Но в глазах, хоть и потухших от боли и истощения, теплилась искра. Его знакомый, темно-синий плащ был порван и замазан грязью и чем-то темным – кровью? Его собственной? Рядом, скрестив руки и уткнувшись лбом в колени, сидел Тэхен. Он поднял голову, увидев меня. Его аметистовые глаза были мутными от снотворного, но в них читалось мрачное удовлетворение, что я жива. И гнев. Глухой, тлеющий.

– Опять эти чертовы дротики, – проскрежетала Дженни, с трудом приподнимаясь на локтях. Голос звучал сипло, как напильником по ржавчине. – Кощунство. Их излюбленный метод. Подкрасться и ткнуть чем-то острым в шею. Как последним ворам. – Она плюнула на грязный пол, пытаясь избавиться от привкуса лекарственной горечи и собственного бессилия.

Опять. Снова пойманы. Как крысы.

Тэхен хмыкнул, коротко и без юмора.

– Зато втроем. Веселее будет гнить. – Он кивнул в сторону Чимина. – Наш болтун-лекарь еле ноги волочит, но язык, видимо, им сломать не удалось.

Чимин слабо улыбнулся, что вызвало гримасу боли на его избитом лице.

– Старались, – прохрипел он. – Но, видимо, считают, что болтливость – неотъемлемая часть моего очарования. Или просто не хватило времени довести дело до конца перед вашим героическим, но запоздалым появлением. – Он попытался пошевелить сломанной рукой и сдавленно застонал.

– Какая задница, – констатировал Тэхен, оглядывая нашу новую, более просторную каменную коробку. – Просторнее прошлой тюрьмы для Дженни. Видимо, по статусу полагается. Для особо опасных фениксов и их болтливых друзей.

– Особенно учитывая, как ловко мы сюда попали, – добавила она, садясь спиной к холодной стене.

Стыд и ярость горели внутри. Они как слепые котята полезли в пасть к собаке. – Прямо по зову. Как на удочку.

– Он знал, – тихо сказал Чимин, его голос потерял всю иронию. – Чонгук... Он знал о связи. О метке. Он использовал мою боль как приманку. Как маяк для вас. – Он закрыл глаза, его лицо исказилось от мучительного воспоминания. – То, что они делали... это не просто пытали. Это... выкачивали. Силу. Знания. Все, что связано с фениксами, с Вами. Они ищут способ... присвоить ее. Контролировать.

Дверь темницы с грохотом отворилась, прервав его. В проеме, залитый тусклым светом факелов из коридора, стоял он. Чон Чонгук, Король Астры. Не в боевых доспехах, а в строгом, темном камзоле, расшитом золотом. Его черные, как смоль, волосы были гладко зачесаны, подчеркивая аскетичную бледность лица. Черные глаза, лишенные глубины и света, смотрели как две щели во льду – пустые, безжалостные. На тонких губах застыла едва заметная ухмылка – холодная, презрительная, как у хищника, созерцающего попавшую в капкан добычу. Лицо его было бледным, аскетичным, а глаза... глаза были лишены всякой человечности, кроме холодной, безмерной уверенности.

– Вот они и собрались, – его голос был тихим, но резал слух, как скрип ножа по стеклу. Он шагнул в камеру, его взгляд скользнул по нам, как по образцам в лаборатории. – Три искры. Две ошибки богов и сын бывшего подчиненного...

– Ваша сила – в подлости и дротиках со снотворным, – выпалила Дженни, не в силах сдержаться.

Ярость перехлестывала через страх.

Чонгук даже не повернул головы в мою сторону. Его взгляд задержался на Чимине.

– Он рассказал много интересного. О вашей связи. О вашей силе. О вашей... уязвимости. – Его тон был ровным, бесстрастным. – Но главное – он подтвердил мою теорию. Сила феникса не должна пропадать втуне. Не должна служить хаосу и выродкам. Она будет служить Астре. Будет служить мне. Я отомщу за отца. За раскол. За все унижения, что принесла эта война. И начну с того, что отберу у вас то, что вам никогда не принадлежало по праву. Вашу силу. Вашу суть. – Он повернулся к выходу. – Наслаждайтесь последними часами в своем жалком человеческом обличье. Скоро вы станете лишь топливом для новой эры. Эры Астры. Моей эры.

Дверь захлопнулась с глухим, окончательным стуком. Его шаги затихли в коридоре. В камере повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Чимина и тиканьем невидимых часов в наших головах. «Последние часы». Эти слова повисли в сыром воздухе тяжелее цепей. Были ли это просто слова запугивания, или он знал что-то определенное? Два дня? Три? Полдня? Тело слабо протестовало пустотой в желудке – последняя жалкая краюха была съедена... когда? Вчера? Позавчера? Невыносимость ожидания усугублялась полной неизвестностью и постоянным, изматывающим чувством голода.

– Ну что, огонечек, – хрипло проговорил Тэхен, ломая тишину. – Похоже, твой «отопительный сезон» в его морозильнике отменяется. Он сам собирается нас... переработать.

– В топливо, – мрачно добавил Чимин, пытаясь найти удобное положение для сломанной руки. – Поэтично. И чертовски мерзко.

– Главное, что вместе, – съязвила Дженни, чувствуя, как безнадежность сжимает горло. – Как он и сказал. Три искры. Готовые погаснуть. – Кросноволосая закрыла глаза, прислонившись головой к камню.

Холод проникал сквозь ткань платья. Сколько дней мы уже здесь? Двое? Трое? В темнице без окон время теряло смысл, превращаясь в тягучее, монотонное ожидание конца. Единственными отметками были редкие, скупые подачки: грязная кружка с мутной, отдающей ржавчиной водой и черствые, как камень, краюхи хлеба, просунутые в дверь щель дважды, а может, трижды за все время. Этой жалкой доли хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду сразу, но не утолить ни жажду, ни настоящий голод. Животы сводило от пустоты, а сил не прибавлялось. Сон не приносил отдыха, лишь кошмары о синих трубках, впивающихся в кожу, и холодных глазах Чонгука. Мы дремали урывками, просыпаясь от холода, боли или криков Чимина во сне. Каждое пробуждение было похоже на предыдущее – та же тьма, тот же камень, те же стоны, усиливающиеся по мере того, как его нелеченые раны воспалялись. Слабость от голода делала боль острее, а холод – невыносимее. Дезориентация была полной. Прошлое – деревня, лес, Маркиза – казалось сном. Реальностью были только холодные стены и тикающие в голове часы до казни.

Невыносимость ожидания усугублялась полной неизвестностью и постоянным, изматывающим чувством голода.

– Надо что-то делать, – хрипло прорычал Тэхен, впервые за долгие часы (дни?) нарушив тяжелое молчание. Он попытался сжать кулак, но его пальцы лишь слабо дрогнули. – Сидеть и ждать, пока этот ублюдок превратит нас в масло для своих ламп... Нет уж.

– Что предлагаешь, силач? – съязвила девушка, но без прежней злости. Голос звучал устало. – Взломать дверь взглядом? Или может, договориться со стражей? Посмотри на нас, Тэхен. – Она показала на свои запястья. Там, под грязью и синяками, тускло мерцали сложные черные узоры – теньковые кандалы. Те самые, что сковывали её в прошлый раз, только теперь они выглядели... совершеннее. Гладче, без видимых заклепок, будто вторая кожа. – Они не просто блокируют силу. Они высасывают ее. И чем больше пытаешься сопротивляться, тем сильнее бьет током и слабее становишься. Плюс... – Красноволосая кивнула в сторону двери, откуда час назад просунули очередную порцию "еды" – две заплесневелые корки и плошку жижи, больше похожей на помои. – Нас кормят на убой. Ровно столько, чтобы не сдохнуть раньше времени, но и не набраться сил. Ты еле держишься на ногах. Чимин и вовсе на грани.

Чимин слабо кивнул, прислонившись головой к стене.

– Она права, – прошептал он. – Эти кандалы... это не просто железо. Это артефакты. Высшего порядка. Они не только подавляют магию феникса, но и гасят любую физическую вспышку силы, направленную на побег. Удар по двери, попытка сломать решетку... все вызовет обратный импульс, парализующий или усугубляющий истощение. А стражу меняют каждые несколько часов, и это не болваны – это хладнокровные профессионалы. Шанс подкупить, обмануть или устранить их в нашем состоянии... равен нулю.

Тэхен ударил кулаком по камню рядом с собой. Слабо, беззвучно.

– Значит, просто сдохнем? Как скот на бойне?

– Нет, – неожиданно твердо сказал Чимин, открыв глаза. В них, сквозь боль и усталость, вспыхнул знакомый огонек аналитика, оценивающего шансы. Пусть мизерные. – Мы не сможем сбежать до того, как он начнет свой ритуал. Это факт. Но... – Он перевел взгляд на Дженни, потом на Тэхена. – Ритуал... это момент его максимальной уязвимости. Он будет сосредоточен на артефакте, на нашей силе. Он будет отвлечен. Его защита, его стража – все будет нацелено на внешнюю угрозу, на подавление мятежа, если он случится. Но не на нас. На нас он будет смотреть как на ресурс, на объект. Не как на угрозу.

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Я поняла, куда он клонит.

– Ты предлагаешь... напасть на него? – Тэхен усмехнулся, но в его глазах зажегся тот самый тлеющий уголь ярости. – В самый разгар его триумфа? Когда он будет высасывать из нас душу?

– Именно, – Чимин попытался выпрямиться, скривившись от боли в руке. – Он считает нас сломленными, обессиленными, связанными по рукам и ногам. Он недооценивает... ярости. И отчаяния. Да, эти кандалы гасят всплески силы. Но они не могут полностью подавить инстинкт, адреналин... чисто физический рывок. Если мы атакуем ВМЕСТЕ, в самый критический момент, когда его внимание будет приковано к артефакту и толпе... Если мы бросимся на него не магией, а просто телами, как дикие звери... Может, нам хватит сил только толкнуть его, сбить с ног, выбить артефакт... Сорвать ритуал. Хотя бы на мгновение. Хаос на площади... Если Маркиза действительно близко... Это может быть их шанс. И... – он горько усмехнулся, – наш последний жест. Умереть не как жертвы на алтаре, а как воины, вцепившиеся в глотку палачу.

В камере воцарилась тишина. Безумие? Самоубийство? Да. Но это было действие. Это был вызов. Это было лучше, чем ждать, пока твою сущность высосут, как сок.

Я встретилась взглядом с Тэхеном. В его медовых глазах не осталось и следа мутности от снотворного. Только решимость. Хищная, безрассудная.

– Хотя бы попытаемся укусить, – проскрежетал блондин. – Договорились.

Я кивнула. Слов не было нужно. Этот немой договор повис в сыром воздухе темницы тяжелее любых цепей. Мы знали, что это конец. Но мы выбирали, КАК встретить его.

Время в каменном мешке текло густой, черной смолой. Мы потеряли счет часам, а может, и дням. Скудная еда и вода лишь отсрочивали неизбежное: тела слабели от голода, холода, неподвижности и нелеченых ран; души – от безысходности. Я проснулась от резкого света. Не тусклого факельного, а слепящего, солнечного. И... шума. Гул толпы... Голова закружилась от резкой смены обстановки и слабости.

Я открыла глаза, мгновенно ослепнув. Я лежала... нет, меня держали. Двое гвардейцев в черных латах крепко сжимали мои руки, заломленные за спину. Я была не в темнице. Я стояла... на балконе. Высоко. Очень высоко. Под ногами расстилалась огромная площадь Истры, запруженная людьми. Как муравейник. Солнце слепило, отражаясь от золоченых шпилей дворца.

Рядом, в таком же положении, держали Тэхена и Чимина. Чимин едва стоял на ногах, его лицо было мертвенно-бледным, но глаза горели лихорадочным блеском. Тэхен, стиснув зубы, пытался вырваться, но железная хватка стражников была неумолима. На его лице – чистая, неконтролируемая ярость.

И перед нами, у резного парапета балкона, возвышался Чонгук. Он был облачен в парадные доспехи, сверкающие на солнце. Его голос, усиленный магией или просто нечеловеческой силой убеждения, громыхал над площадью, подавляя гул толпы:

– ...и вот они! – его рука с презрением указала на нас. – Порождение хаоса! Виновники наших бед! Фениксы, чья эгоистичная сила сеяла раздор и страдания, пока Астра и Ронтанда истекали кровью! Они украли силу богов, предназначенную для нас, для народа! Они – причина голода, мора, войн! – Его голос нарастал, становясь металлическим, пронзительным. – Но сегодня настал час расплаты! Час возмездия за моего отца! За всех павших! За униженную Астру! Я, ваш король, сделаю то, что должно было быть сделано давно! Я отберу у них украденную силу! Я верну ее народу! И с этой силой мы восстановим былое величие! Мы сотрем Ронтанду с лица земли! Мы станем единым, сильным, непобедимым королевством! ИСТРА! АСТРА! СМОТРИТЕ НА НАЧАЛО НОВОЙ ЭРЫ!

Он повернулся к нам, его глаза – ледяные щели – полые, лишенные всего, кроме фанатичной веры в свою миссию. Он поднял руку, в которой что-то засверкало – сложный артефакт, похожий на кристаллический коготь.

И в этот самый момент, когда его рука была поднята для финального, театрального жеста, когда толпа замерла в ожидании, они появились.

Над площадью, высоко в безоблачном небе, один за другим, расцвели огненные цветы. Не просто фейерверки. Это были знаки. Знакомые, сложные узоры, сплетенные из чистого пламени – стилизованная сова (знак Маркизы), переплетенные кольца (знак старого сопротивления), горящий мост. Они горели ослепительно ярко, разноцветно, заполняя небо над ошеломленной толпой. И с первым же грохотом «выстрела» фейерверка, с площади, из боковых улиц, с крыш, поднялся РЕВ. Не восхищения. Гнева. Ярости. Боевой клич.

– ЗНАК! ЭТО ЗНАК! МАРКИЗА! – закричал кто-то внизу.

– ДОЛОЙ УБИЙЦУ! ДОЛОЙ ЧОНГУКА!

– СВОБОДУ ФЕНИКСАМ! СВОБОДУ АСТРЕ!

Площадь взорвалась. Как муравейник, в который ткнули палкой. Люди ринулись к дворцовым воротам, к стенам. Появились импровизированные знамена. Из толпы полетели камни, гнилые овощи – прямо в сторону балкона, в сторону оцепеневшего от ярости и непонимания Чонгука. Началось не восстание. Начался МЯТЕЖ. И его сигналом стали огненные письмена Маркизы в небе.

Чонгук замер на мгновение, его лицо исказила бешеная ярость. Исчезла вся королевская надменность, черные глаза сузились до щелочек, полных бессильной злобы. На смену холодной уверенности пришла оскаленная, звериная ухмылка хрыча, загнанного в угол, но все еще опасного. Он взглянул на небо, на бушующую площадь, потом на нас – пленников, на лицах которых, несмотря на страх и боль, появилось первое за долгие дни подобие надежды. Его пальцы сжали артефакт так, что костяшки побелели.

– Казнить! – прошипел он, обращаясь к капитану стражников. – Немедленно! Пока...

Но его слова потонули в нарастающем гуле толпы и новом залпе фейерверков, осыпавших площадь дождем искр. Начался хаос. И в этом хаосе была наша единственная, призрачная возможность.