Феникс

Хаос на площади Истры обрушился на нас не только грохотом, но и физически ощутимой волной звука. Он бился о позолоченные стены дворца, дробился эхом под высокими сводами балкона, смешивался с пронзительным свистом новых фейерверков Маркизы, распускающихся в небе ослепительными хризантемами свободы. Камни, комья грязи, гнилые овощи – все это летело снизу, как град ярости, стуча по мрамору парапета, шлепаясь кровавыми пятнами рядом с нашими ногами. Стражники, державшие нас с каменной хваткой, инстинктивно дрогнули, их железные пальцы на миг ослабели под напором неожиданного, живого урагана восстания.

В этот миг, сквозь боль, туман голода и звенящую в ушах какофонию, я поймала взгляд Чимина. Его янтарные глаза, обычно такие теплые и мудрые, были затянуты пленкой лихорадки и нечеловеческого страдания, но где-то в самой глубине, словно последняя искра в угасающем очаге, вспыхнула решимость. Не надежда – решимость умереть по-своему. Он кивнул – едва заметное движение подбородка, но для нас, связанных незримой нитью отчаяния, это был яснее любого крика сигнал. Конец ожидания. Начало конца.

– СЕЙЧАС! – прохрипел Тэхен, и его голос, сорванный, хриплый, был похож на рычание загнанного зверя.

Он не просто дернулся – он свернулся в комок измученной плоти и костей, а затем рванулся вперед, всем весом своего истощенного, но все еще мощного тела, как живой таран, в стражника слева. Удар был лишен былой сокрушительной мощи, он был неуклюжим, отчаянным. Тэхен врезался в гвардейца плечом, сбивая его с ног с глухим лязгом доспехов. Они рухнули на мрамор, сплетясь в клубок из блестящего черного металла, воплей и яростного скрежета Тэхена, пытавшегося грызть латы зубами.

Я, следуя этому порыву безумия, согнула колени, превратив свое тело в пружину, и рванулась вниз, выкручивая руку из внезапно ослабевшей хватки правого стражника. Боль в запястьях, где теньковые кандалы впивались в плоть, выжигая нервы при малейшем сопротивлении, пронзила мозг белым, ослепляющим огнем. Я проигнорировала ее, как игнорируешь укус комара перед прыжком в пропасть. Мой локоть, собрав в точку все остатки силы, что еще тлели в мышцах, со всей яростью врезался стражнику чуть ниже ребер, в солнечное сплетение. Он издал звук, похожий на лопнувший мех – «Уфф!» – и выпустил меня, схватившись за живот, лицо исказилось гримасой боли и удушья.

Чонгук обернулся от бушующего моря народа, его лицо, искаженное бешенством от срывающегося триумфа, превратилось в маску чистой, первобытной ненависти. Он не ожидал этого. Не от нас. Не сейчас, когда его королевство рушилось у него на глазах. В его руке, как клык демона, сверкал артефакт – тот самый кристаллический коготь, пульсирующий изнутри зловещим, холодным синим светом, от которого рябило в глазах.

– НИ ШАГА, СОБАКИ! – взревел он, и его голос, усиленный магией или просто безумием, пробил даже гул площади. Он поднял артефакт, нацеливая его на меня. Воздух вокруг когтя сгустился, заискрился статикой, запахло озоном и грозой. Энергия, похожая на сгусток полярного сияния, но несущая смертельный холод, рванулась из острия.

Я бросилась в сторону, чувствуя, как ледяное дыхание небытия пронеслось в сантиметре от моего плеча, опалив кожу морозным ожогом. Синий сгусток ударил в каменного грифона, украшавшего парапет. Статуя не раскололась – она испарилась в облаке пыли и острых, шипящих осколков.

Но Чимин уже двигался. Не к Чонгуку, не к артефакту. К Тэхену, который с диким, захлебывающимся воплем бился под тяжестью стражника, пытаясь вырваться. Чимин повалился рядом на холодный мрамор, его сломанная рука безжизненно волочилась, как тряпичная кукла. Его свободная, дрожащая рука нащупала запястье Тэхена, поверх адских теньковых кандалов. Глаза Чимина закатились, обнажив белки, прорезанные кровавыми прожилками. Его губы, потрескавшиеся и бледные, шептали не заклинание, а молитву агонии, обращенную к самой боли. Он сосредоточил всю свою волю, весь жалкий остаток своей целительной силы, не на исцелении, а на... ПЕРЕКЛЮЧЕНИИ. Он направил ее не в тело, а в кандалы, пытаясь на миг исказить, перегрузить их подавляющее поле, сфокусировав весь удар на себе.

– АААААРГХ! – Тэхен взвыл так, что, казалось, порвет горло. Его тело выгнулось неестественной дугой, мускулы вздулись под кожей, как канаты. Кандалы на его запястьях вспыхнули багровым, адским светом, выжигая плоть до кости, запах паленого мяса смешался с озоном. Но в тот же миг, с ужасающим, влажным ХРУСТОМ, который был слышен даже сквозь грохот мятежа, кости в сломанной руке Чимина... ВСТАЛИ НА МЕСТО. Не исцелились – просто встали, как детали механизма, вбитые молотом. Цена была невыносима. Чимин замер, белый, как мрамор пола, его глаза остекленели от шока и запредельной боли, рот открылся в беззвучном крике. Его рука была цела, но каждый нерв, каждая клетка в ней выла от невыразимой агонии. Он купил один миг физической целостности для Тэхена ценой собственного ада.

– ТЭХЕН! АРТЕФАКТ! – выдохнула Дженни, уже разворачиваясь к Чонгуку, игнорируя боль в опаленном плече, пустоту в желудке и звенящую слабость.

Король Астры опомнился. Его артефакт, чуть дрогнувший от неожиданности, снова был направлен на меня. Я видела, как его палец сжимает спусковой кристалл. И тогда внутри что-то РВАНУЛОСЬ. Не поток силы феникса – его все еще душили, высасывали проклятые кандалы. Это было глубже. Темнее. Чистое, дикое, неконтролируемое ПЛАМЯ ЯРОСТИ. Оно вырвалось сквозь кожу не магией, а физиологией отчаяния, сжигая последние резервы. Мои кулаки, мои предплечья ВСПЫХНУЛИ. Не ярким, очищающим пламенем феникса, а тусклым, дымящимся, коптящим огнем, как у головешки, облитой грязным маслом. Огонь голода, унижения, боли за Чимина, лежащего в немой агонии, за Тэхена, корчащегося от ожогов. Я прыгнула. Не в сторону. Вперед. Навстречу смерти.

Чонгук, отбиваясь ногой от Тэхена, который, истекая кровью, вцепился ему в лодыжку как бульдог, едва успел повернуться. Мой горящий кулак, окутанный черным дымом, врезался ему в челюсть. Не с треском кости, а с глухим, МЯСНЫМ ударом, как обух топора о мокрое бревно. Огонь шипел, прожигая кожу, выжигая волосы на виске, запах паленой плоти ударил в нос. Чонгук отшатнулся, пошатнулся, алая струйка крови брызнула из его разбитой губы. Артефакт – источник его силы, его безумной мечты – выскользнул из ослабевшей руки, покатился по залитому кровью и пылью мрамору с легким, звенящим звуком.

– ТВАРЬ! – зашипел он, не король, а раненый зверь.

Его глаза, обычно пустые щели, расширились, отражая боль, неверие и внезапный, животный страх. Он был ранен. Ранен ими – жалкими, сломанными, которых считал уже трупами.

Я не дала ему опомниться. Я набросилась, как фурия, ослепленная гневом и предсмертной агонией. Мои удары были дикими, неистовыми, лишенными всякой техники, только ярость и инстинкт. Горящие кулаки, локти, колени. Каждый удар отзывался жгучей болью в моих собственных костях, выжигал последние капли жизненных сил, но я не останавливалась. Я била в живот – чувствовала, как кулак тонет в жесткой ткани камзола и упругой плоти. В грудь – слышала хруст ребра (его? Моего? Уже не важно). В лицо – снова и снова, пока мои костяшки не превратились в кровавое месиво. Чонгук отбивался, его удары были еще страшны, каждый как удар кузнечного молота, отбрасывающий меня назад, заливая мир черными пятнами. Он попал мне в бок – я услышала ТРЕСК собственного ребра, боль пронзила легкое, дыхание стало хриплым, кровавым. Он ударил по лицу – мир поплыл в кровавой мути, звон в ушах стал оглушительным. Но я держалась. Держалась на чистом адреналине, ненависти и чувстве, что позади – только стена. Я поймала его руку, вцепилась зубами в запястье, выше доспеха. Плоть горела под моими губами, соленая, медная кровь хлынула мне в рот. Он заревел – нечеловеческий, полный боли и ярости звук.

Мы свалились на пол балкона, в клубах пыли, дыма и запаха крови, гари, страха. Я сверху, он снизу. Его глаза, так близко, были полны уже не королевского величия, а животного ужаса. Ужаса перед обезумевшим зверем, которого он сам разбудил. Я подняла горящую, дымящуюся руку, собрав в нее последние искры силы, всю боль, всю ненависть, всю безысходность. Чтобы вогнать ему в горло. Чтобы сжечь дотла. Чтобы ЗАКОНЧИТЬ. Сжечь его и себя в этом аду.

– ДЖЕННИ! АРТЕФАКТ! – Это был голос Чимина, хриплый, сорванный, но пронзивший грохот боя как шило. Он подполз по мрамору, оставляя кровавый след от своей только что "починенной" руки, его пальцы впились в плечо Тэхена, указывая на кристаллический коготь, лежащий в метре от нас, у самого края балкона над бушующей бездной площади.

Время ЗАМЕДЛИЛОСЬ. Я увидела артефакт. Увидела Тэхена, истекающего кровью из обугленных запястий, но уже ползущего к нему, как утопающий к соломинке. Увидела немой вопрос, боль и мольбу в глазах Чимина. И увидела животный страх в глазах Чонгука. И выбор встал передо мной с ледяной ясностью. Убить его сейчас – удовлетворить ярость, но обречь всех. Или... вырвать корень. Отдать последние силы не мести, а спасению. Разрубить узел ненависти или перерезать нить, связывающую его с властью.

С рычанием, больше похожим на предсмертный стон, я разжала горящую руку, оставив на лице Чонгука еще один тлеющий ожог, и рванулась не к его горлу, а к артефакту. Мои пальцы, все еще курящиеся, обожженные, схватили холодный, пульсирующий недобрым синим светом кристалл. Холод его обжег ладонь больнее пламени.

И в тот же миг, в сантиметре от меня, пространство... ЗАКИСЛО. Воздух сгустился, заколебался, как поверхность воды под порывом ветра. Он стал вязким, сопротивляющимся. И из этой дрожащей, искаженной завесы материи, с невозмутимой, леденящей душу грацией и кривой, ядовитой улыбкой на губах, шагнул он. Намджун. Его черные, струящиеся одежды сливались с тенями балкона, делая его похожим на воплощенный провал в реальности. Глаза, как две узкие щели во льду, смотрели прямо на меня, в упор. Ни удивления, ни злобы – только холодное, отстраненное любопытство хищника, рассматривающего попавшую в капкан диковинку. Он появился так внезапно, так бесшумно, что казалось, будто он стоял здесь всегда, просто мы его не замечали.

– Привет, куколка, – его голос был бархатистым, сладковатым, как испорченный мед, проникающим прямо в мозг. Он не скользнул взглядом на Чонгука, который, пользуясь моментом, отполз к парапету, хватаясь за обожженное, окровавленное лицо. Весь фокус Мастера Иллюзий, вся его леденящая аура, были направлены на меня. На артефакт в моей окровавленной, обожженной руке. – Поиграем? – Он сделал легкий, почти небрежный жест длинными, изящными пальцами.

Я замерла. Не от страха, хотя он сжал сердце ледяной рукой. От полного, абсолютного истощения. Ребра горели огнем, в легком хлюпало с каждым хриплым вдохом, голова кружилась, ноги подкашивались, руки дрожали от нечеловеческого напряжения и жгучей боли кандалов, которые все еще висели на запястьях, как раскаленные браслеты. Огонь на кулаках погас, оставив только дымящуюся, обугленную кожу и невыносимое жжение. Я была пустой, разбитой скорлупой, держащейся только на воле.

– Отдай, – мягко, почти ласково сказал Намджун, протягивая руку. Его пальцы казались безобидными, но от них веяло смертью. – Это не твоя игрушка, милая. Ты уже сломала достаточно прекрасных вещей сегодня.

Я стиснула артефакт так, что острые грани впились в ладонь. Холод кристалла смешивался с болью, но он был ключом. К свободе? К мести? К остановке этого безумия? К гибели? Я собрала последние крохи воли, остатки пламени в душе.

– Иди... к черту, – прошипела она, и каждое слово было похоже на выплевывание осколка стекла.

Его улыбка стала шире. Холоднее. Исчезла всякая тень игры. В глазах остался только лед.

– Как грубо, – вздохнул он, и вздох этот был полон разочарования.

Он не стал делать резких движений. Он просто... взглянул. И мир вокруг меня рухнул. Твердый мрамор пола под ногами стал зыбким, липким, как болотная трясина, засасывая сапоги. Стены задрожали, закачались, как декорации на ветру, и поплыли, распадаясь на абстрактные, угрожающие геометрические фигуры. Фигуры Тэхена и Чимина исказились, вытянулись в чудовищные, бесформенные тени с клыкастыми пастями и когтистыми лапами, тянущимися ко мне из липкого мрака. Воздух наполнился шепотом. Тысяч голосов. Голоса погибших в войне солдат, зовущих меня убийцей. Голос отца Чонгука, обвиняющий в предательстве. Плач матери. И голос Маркизы, холодный и разочарованный: «Ты подвела нас, Дженни. Ты обрекла их всех из-за своей ярости». Иллюзии атаковали не тело – они рвали разум, вливаясь в трещины боли, усталости, голода и сомнений, показывая самое страшное: Тэхена мертвого, с пустыми глазами; Чимина, снова прикованного к черной плите, с трубками в висках; Маркизу, падающую в пламени дворца, ее последний взгляд – укор мне.

– Нет... – простонала красноволосая, закрывая глаза, но кошмары проникали и сквозь веки, ярче реальности. Голоса становились громче. – Это не... реально... – её собственный голос казался чужим, слабым.

– А что реально, куколка? – его бархатный голос зазвучал прямо у моего уха, теплым дыханием на щеке, хотя он стоял в метре. – Боль? Она реальна. Чувствуешь, как горит бок? Как ноют кости? Отчаяние? Оно твое. Смерть твоих друзей? Она неизбежна. Просто прими это. Отдай артефакт. И боль... прекратится. Уйдет. – Его слова обволакивали, как яд, предлагая ложное успокоение.

Я чувствовала, как разум тонет в этом хаосе видений и шепотов. Ноги подкосились окончательно. Я рухнула на колени в липкую, иллюзорную трясину. Артефакт выскользнул из ослабевших, обожженных пальцев, упал на зыбкий, несуществующий пол с глухим стуком, который отозвался в моей душе звоном поражения.

– Умница, – прошептал Намджун, делая шаг ко мне, его тень накрыла меня, холодная и тяжелая.

И в этот миг реальность вернулась с ледяным, физическим уколом. Не иллюзия. Настоящая сталь. Короткий, ядовито-зеленый клинок, похожий на шип скорпиона, пронзил мой бок чуть ниже ребер, войдя с ужасающей легкостью. Холодная, разрывающая, абсолютно реальная боль пронзила все тело, вытеснив на миг все наваждения. Я вскрикнула, не от страха, а от шока, глядя вниз на изящную, черную рукоять кинжала, торчащую из моего живота. Намджун стоял надо мной, его лицо было бесстрастным, как маска ритуального идола.

– Просто страховка, милая, – сказал он спокойно, как будто комментируя погоду. Его рука дернулась – и клинок вышел так же легко, как вошел. – На случай, если мои картинки окажутся недостаточно... убедительными для такой строптивой куклы.

Кровь хлынула теплым, липким потоком, пропитывая ткань платья, стекая по бедру на холодный мрамор. Боль была оглушительной, центрирующей. Но вместе с ней пришло что-то еще. Не ярость. Не страх. Абсолютная, ледяная пустота. Пустота, в которой остался только один, древний как мир инстинкт. Выжить. Сжечь угрозу. Очистить.

Мое тело содрогнулось не от боли. От внутреннего взрыва, глубже магии, глубже разума. Кандалы на запястьях, подавлявшие силу феникса, ВЗВЫЛИ на пронзительной, невыносимой ноте, раскалившись докрасна, затем добела. Плоть под ними зашипела. А потом... они ТРЕСНУЛИ. Не от внешнего удара. От того, что находилось внутри, что прорвало все преграды. Не сила феникса – его ядро, его первозданная, разрушительная суть, вырвавшаяся наружу в акте чистой воли к уничтожению угрозы.

Из раны на боку, изо рта, из пор моей кожи – повалил ДЫМ. Густой, черный, тяжелый, пахнущий гарью, кровью и древним пеплом. И в следующее мгновение этот дым ВСПЫХНУЛ. Не просто пламенем. ЖИДКИМ, СЛЕПЯЩЕ-БЕЛЫМ ОГНЕМ, ярче солнца над площадью. Он обволок меня мгновенно, как погребальный саван, но не погребальный – очищающий. Касание пламени было невыносимой, выжигающей душу болью и...освобождением. Оно пожирало остатки платья, кровь на коже, боль в ребрах, слабость в ногах. Оно пожирало саму смерть, пытавшуюся войти в рану. Оно было пожирающим.

Намджун отпрянул, его бесстрастная маска впервые дрогнула, отразив искреннее удивление, почти испуг. Его совершенные иллюзии дрогнули, поплыли, как мираж в знойный полдень, потеряли четкость. Белый огонь был антитезой его теням, его искажениям.

Я подняла голову. Глаза, должно быть, горели тем же ослепительно-белым пламенем. Я смотрела сквозь завесу священного (или проклятого?) огня на Намджуна. Голос, который вышел из моего горла, был низким, гулким, как натянутая до предела струна, и лишенным всего человеческого, только первобытная сила и обещание уничтожения:

– Ты... следующий.

Пламя рванулось от меня волной – не направленной, а стихийной, как взрыв сверхновой, заполняя пространство балкона. Намджун исчез, растворившись в воздухе с едва заметным искажением, словно его стерли ластиком, за миг до того, как белая стена огня поглотила то место, где он стоял. Его иллюзии рухнули беззвучно, как разбитое стекло. Я увидела реальный балкон, залитый кровью, усеянный осколками. Тэхен, окровавленный, с обугленными до костей запястьями, но живой, сжимал в своей здоровой руке сияющий артефакт! Чимин, бледный как призрак, весь в крови, но державшийся, впивался пальцами в плечо Тэхена, его глаза, полные ужаса и надежды, смотрели куда-то позади меня. Его вытянутая рука указывала...

Я обернулась, движение далось с трудом, пламя вокруг меня колыхалось, как живое. Чонгук. Он стоял, опираясь о резной парапет, его великолепные доспехи были почерневшими, оплавленными в местах ударов, из-под шлема виднелись жуткие ожоги и кровоподтеки на лице. Одна рука безжизненно висела. Но в его глазах... в его глазах не было ни страха, ни боли. Горело безумие. Всепоглощающее, абсолютное безумие власти, мести и веры в свою избранность. Он смотрел на меня, на живое белое пламя, пожиравшее мою плоть и боль, на артефакт в руке Тэхена. Его взгляд был полон не ненависти, а...презрения. Презрения к самой смерти.

– Вы... – его голос был хриплым, булькающим, пробивающимся сквозь сломанные зубы и кровь, но полным ледяной, нечеловеческой убежденности, – вы, искорки... вы еще не знаете... – он с трудом поднял здоровую руку, в которой зажал маленький, невзрачный черный камень, похожий на осколок ночи. – ...на что я способен... во имя Астры... во имя Нового Порядка...

Он швырнул камень на мраморный пол перед собой. Он разбился с тихим, стеклянным звуком. И из осколков, как чернильная клякса, упавшая в чистую воду, поплыли ТЕНИ. Не иллюзии Намджуна. Густые, маслянистые, живые пятна тьмы. Они не просто растекались – они пульсировали, разрастались с пугающей, неестественной скоростью, тянулись к нашим ногам змеиными щупальцами, взбирались по стенам, как черная плесень, начинали поглощать сам свет балкона. Они шипели, как раскаленное железо, опущенное в ледяную воду, и от них веяло запахом могильного холода, тлена и древнего, непостижимого зла. Это была не магия – это было прикосновение к чему-то иному, запретному.

Над площадью, где бушевал мятеж под знаменами Маркизы, внезапно, за мгновение, сгустились неестественно черные, тяжелые тучи, закрывшие солнце. Гром грянул не с неба, а из-под земли, заставив содрогнуться сам дворец. И первый, ледяной, пронизывающий до костей ливень обрушился на Истру, заливая огни фейерверков Маркизы, гася факелы восставших, превращая площадь в черное, бурлящее месиво. Последний бой, битва не за жизнь, а за саму душу этого мира, только начиналась. И цена его была невыносима.