Феникс

Ворон вел. Не явно, но неумолимо. Его исчезновение в багровой дымке на востоке оставило не пустоту, а вектор. Запах пепла стал нашим проводником, горьким и неумолимым, как сама война. Мы шли молча. Я утопала в лабиринте своих мыслей – откровения Семаргла, жертва матери, давящая неизвестность. Разногласие о конце и начале висело между мной и Тэхеном невысказанным, но тяжелым, как влажный плащ. «Предатель ли Ворон? – пронеслось у меня в голове. — Неважно. Он ведет к Чонгуку. Этого достаточно».

Тропа вилась вниз, в ущелье. Камни под ногами были теплыми, будто накаленными незримым огнем, а воздух густел, пропитываясь запахом гари и... человеческого пота. И костра. Неприметного, но верного признака присутствия. Мы замерли на краю скального выступа. Внизу, в естественной каменной чаше, укрытой от ветров, горел костер. Вокруг него сидели не путники. Воины. Пятеро. Броня не парадная, а походная, потрепанная, но с четким знаком – стилизованной короной Астры. Солдаты Чон Чонгука. От них веяло усталостью, пылью дорог и жестокостью, въевшейся в кожу. Мразь. Тэхен прижал палец к губам. Его Метка под рубахой слабо дрогнула. Мы пригнулись, сливаясь с тенями скал. Я вжалась в холодный камень, стараясь замедлить стук сердца, казавшийся слишком громким.

Голоса долетали обрывками, смешанные с потрескиванием дров и звоном кружек.

—...а вон тот черный гад с золотой бляшкой на груди? Ворон, што ли? Видали его утром над лагерем полковника? – хриплый голос, принадлежавший коренастому бойцу с обожженным ухом.

Тэхен и я переглянулись. Ворон.

Его сосед, длинный и тощий, как жердь, хмыкнул, отпивая из фляги:

— Видали. И не только утром. Слыхал, он у короля на побегушках был. Вещунья птица, говорили. А теперь? Шныряет где попало, глаз пугает. Словно... не его сторона больше. Предатель, поди.

Слова «предатель» повисли в воздухе, тяжелые и зловещие.
«Ворон, служивший Чонгуку, а теперь ведущий нас? — Мысли путались.  —Предатель? Или наш единственный шанс?».

Третий воин, с лицом, изборожденным шрамами, бросил в костер ветку. Искры взметнулись в темнеющее небо.

— А пофиг, чья птица. Главное, что скоро смена, а потом... – он осклабился, обнажив кривые желтые зубы, – ...а потом в городок заглянем. Слышал, там рыженькая одна, трактир держит. Огонек! — Он цинично чмокнул губами. —Ух, и оторвемся! После этих проклятых постов в горах надо ж расслабиться. Найду ее, эту огонь-девку, и...

Он не договорил. Воздух рядом со мной словно сжался и вспыхнул жаром. Я услышала, как мое дыхание стало резким, коротким. Слово «рыженькая» – мой цвет волос, мое прозвище от Тэхена – «огонечек» – все слилось в одну порочную, оскверняющую картину в устах подонка. В моих глазах вспыхнула чистая, первобытная ярость. Искры закружились вокруг моих сжатых кулаков.

— Джен, нет! – Тэхен прошептал отчаянно, пытаясь схватить Дженни за руку.

Но было поздно. Камень, на который я опиралась, под пальцем, наэлектризованным гневом, лопнул с громким хрустом. Звук был негромким в горах, но в чаше у костра – как выстрел.

Все пять голов резко повернулись в нашу сторону. Шрам-зубастый воин вскочил, хватаясь за меч.

—Кто там?! Шпионы?!

Тэхен выругался сквозь зубы. Его Метка вспыхнула ярче, золотистый свет пробился сквозь ткань. Он вскочил во весь рост, отбрасывая тень на скалу.

— Уходим! – бросил он Дженни, но в её глазах уже бушевала буря.

Я не слышала. Я видела только тех, кто смел осквернить мой образ своими грязными фантазиями.

Я шагнула вперед, на край выступа. Моя рука поднялась, ладонь обращена к костру внизу.

—Вы... сдохнете за свои слова,– её голос был низким, вибрирующим, словно разогретый металл.

— Красная ведьма! – заорал кто-то из солдат снизу.

Зазвенели клинки, выхваченные из ножен.

Тэхен прыгнул вниз, не как в пропасть, а как в бой, используя выступы скал. Его световая вспышка ударила первая – не в убийство, а в ослепление и подавление. Яркий сноп света окутал двух передних воинов, выбив оружие и заставив их завыть от боли и дезориентации.

Но мне не нужно было подавление. Мне нужно было уничтожение. Багрово-оранжевый вихрь пламени вырвался из моей ладони, не снопом, а клубком адского огня. Он пронесся по чаше, как живая гадюка, обвивая ноги Шрама-зубастого. Тот взвыл нечеловечески, когда огонь лизал его кожу, прожигал кольчугу. Запах горелой плоти ударил в нос, едкий и тошнотворный. Другой воин, пытавшийся прицелиться из арбалета, получил огненный шар в грудь. Он отлетел к скале с хрустом ломающихся ребер, его одежда вспыхнула факелом. Я отвернулась, сжав зубы, но картина горевшего человека врезалась в мозг.

—Дженни! Хватит! – закричал Тэхен, оглушая последнего солдата ударом рукояти меча в висок.

Он стоял посреди хаоса: один воин корчился в световой ловушке, двое горели, один был без сознания, один умирал с прожженной грудью. А я стояла на скале, мои руки еще дымились. Мое лицо было каменным, лишь глаза пылали неутоленной яростью. Запах паленого мяса и горящей шерсти смешивался с гарью костра, создавая невыносимую вонь.

— Хватит?! – она повернулась к нему, и её голос был лезвием. — Хватит слушать, как они планируют насиловать под видом расслабления?! Хватит видеть, что они творят?! Ты видел Астраронтанду в видении! Ты видел, что они сделали с ней! И с нашими матерями! — Дженни тряхнула головой, а её красно-багровые волосы поцеловались с ветром. — Твой свет, твоя гармония – это сказки для детей, Тэхен! Мир не исцелить лаской! Его можно только очистить огнем! Сжечь эту гниль дотла! Такова моя точка выбора!

— Это не очищение, это безумие! – Тэхен шагнул к подножию скалы, его лицо было искажено болью и отвращением к увиденной жестокости, её жестокости. Метка на его груди пылала, но свет ее был тревожным. — Ты становишься таким же монстром, как Чонгук! Ты сжигаешь не зло, ты сжигаешь людей! И с каждым разом огонь внутри тебя становится чернее!

— Лучше быть монстром, который уничтожает тиранов, чем святым, который позволяет им убивать! – парировала она . Горечь и ярость душили меня. Дженни видела не его боль, а его слабость, его непонимание. — Сиди тут со своей гармонией и светом Рэана! Выковывай им пряжки или что там ты делаешь! Я пойду туда, где решают!

Я резко развернулась, отвернувшись от него и от чаши кошмара, который сама создала. Мои шаги были резкими, яростными. Я шла не по тропе, а напрямик, через хаос камней и выжженной земли на другой стороне ущелья, туда, куда вел запах войны, туда, где был Чонгук. Я не видела трещину.

Земля под моей ногой внезапно провалилась с тихим, зловещим хрустом. Не крик, не вскрик – просто неожиданная пустота. Падение. Удар. Боль пронзила все тело. Я упала во тьму.

— Джен! – крик Тэхена был полным животного ужаса.

Все – спор, отвращение – забылось в одно мгновение.

Трещина была неширокой, но глубокой. Темной. Оттуда несло затхлым холодом и... чем-то еще. Сладковато-приторным, знакомым по полям былых сражений. Запахом тлена, разложения, костей. Меня чуть не вырвало от этой сладковатой гнили.

—Дженни! Огонечек! Отзовись! – Тэхен кричал сверху, его голос дрожал.

Я не могла ответить. Дыхание перехватило. Боль пылала в лице, руке, коленях. Что-то липкое и теплое текло по щеке и губам. Кровь. Я попыталась пошевелиться – острый край кости впился в спину. Вокруг – тихий, жуткий скрежет. Множественный скрежет, будто кто-то ворочал сухие ветки. Много веток.

Тэхен спускался. Его Метка вспыхнула, освещая путь тусклым, но верным светом Рэана. Глубже. Холодный, мертвенный воздух обжигал легкие. Запах становился невыносимым, плотным, как физическая преграда. Я цеплялась за сознание сквозь боль.

Его нога нащупала дно. Хруст под его сапогом. Он посветил вниз.

Свет Метки выхватил из мрака белое. Бесконечное, хаотичное море белого. Черепа. Кости. Ребра. Кости рук, ног, тазовые кости. Груды, наваленные друг на друга, заполнявшие всю низину. Братская могила. Или свалка. Кости были разнокалиберными – взрослые, детские. Некоторые – почерневшие от огня, с трещинами от ударов. Местами белели крошечные, хрупкие ребра младенцев. Валялся обугленный деревянный конек, детская игрушка. Воздух гудел от немого крика, застывшего в этом костяном месиве. Скрежет стал громче – это были его шаги, каждый из которых вызывал сухой, леденящий душу хруст ломающейся мертвой древесины. И мои, когда я упала.

И среди этого моря смерти, на небольшом островке относительно ровной земли, сидела я. Я выглядела ужасно. Мои красные волосы были в пыли и мелких осколках кости. Правая рука неестественно вывернута – дикая боль при малейшей попытке пошевелить. Левая щека рассечена, из раны сочилась алая струйка, смешиваясь с грязью и слезами. Нос распух и кровоточил. Нижняя губа была разбита в кровь, отчего лицо казалось искривленным гримасой боли и ужаса. Мои штаны на коленях были порваны в клочья, обнажая ссадины и глубокие царапины, из которых сочилась кровь, пропитывая темную ткань еще более темными пятнами. Я была скрючена, как побитое животное, обхватив руками колени, но каждое движение, казалось, причиняло новую боль. Я не плакала вслух. Мое тело содрогалось от беззвучных рыданий, от ужаса, который был сильнее ярости. Мои пальцы впились в волосы. Я не реагировала на свет.

—Джен... – Тэхен подошел осторожно, стараясь не наступать на кости, но это было невозможно. Каждый его шаг вызывал жуткий сухой хруст. Он опустился перед ней на колени, не касаясь. — Дженни. Это я.

Я подняла голову. Кровь с разбитой губы растеклась по подбородку. Слезы оставили чистые дорожки на грязном, избитом лице. Мои глаза были огромными, пустыми, отражающими белизну костяного ада вокруг. В них не было огня. Был лед. Была пропасть. Я смотрела сквозь него, в самую бездну.

— Они... все здесь...– её голос был шепотом, прерывистым, как последний вздох, искаженным разбитой губой. — Я слышу... их крики... «Мы все сдохнем здесь...» — Дженни снова сжалась, её тело затряслось сильнее, посылая новые волны боли от ран. — Мама... она тоже здесь? Среди... этого? Ее кости... среди этих? Это... и есть мое очищение? Море... костей? – прошептала она.

В этом шепоте был крах всего, во что я только что яростно верила. Бессмыслица.

Тэхен не стал говорить пустых слов. Он не стал говорить о свете или гармонии. Он просто протянул руку.

— Нет. Ее здесь нет. Она... на площади. Помнишь? Но мы здесь. И мы уйдем отсюда. Сейчас.

Он помог мне встать. Мои ноги подкосились. Я пошатнулась, вскрикнув от резкой боли в разбитых коленях, и ухватилась за его руку мертвой хваткой. Я опиралась на него, не глядя по сторонам, стараясь не видеть ужаса под ногами, но кости хрустели под моими шагами. Каждое движение отзывалось огнем в вывернутой руке, жжением в разбитом лице и коленях. Он вел меня к стене, к узкому проходу, который, судя по всему, вел куда-то еще – возможно, к выходу. Я шла, как бездумная игрушка, сломленная увиденным. Ярость угасла, оставив после себя леденящую пустоту и осознание невообразимых масштабов зла.

Мы выбрались из костяной бездны не там, где я упала. Проход вывел нас к краю ущелья, ближе к тому месту, где еще недавно горел костер и лежали тела. Теперь там: два тела еще дымились, распространяя тошнотворный запах, третий корчился в немой агонии. Двое солдат, которых Тэхен лишь оглушил, лежали неподвижно в тени скалы. Их плащи и кольчуги были относительно целы. Столб дыма от костра и горящих тел тянулся в багровеющее небо, как черный указатель.

Тэхен посмотрел на меня. Я стояла, прислонившись к камню, все еще бледная. Лицо в грязи, крови и слезах. Нос распух. Губа разбита. Колени под порванными штанами все еще сочились сквозь прилипшую пыль. Рука прижата к груди. Но в моих глазах, устремленных в сторону, откуда веяло запахом большого города и власти, зажегся новый огонь. Не ярости. Решимости. Холодной и беспощадной. Я больше не горела – я замерзала в ледяной ярости. Дворец Чонгука. Эпицентр.

— Их плащи, – сказала Дженни тихо, её голос был хриплым, но твердым, как скал. Губа болела при каждом слове. —Их кольчуги. Мы возьмем их.

Тэхен кивнул. Спорить не было сил. Да и выборов не оставалось. Ворон вел к войне. Костяная яма показала ее истинное лицо. Дворец Чон Чонгука был эпицентром этого ада. И мы шли туда. Не как беглецы. Не как жертвы. Как оружие. Как точка выбора и пламя возмездия.

Работа была мерзкой. Плащи пахли чужим потом, страхом и кровью. Кольчуги были холодными, тяжелыми, чужими. Тэхен снимал их с тел. Я стояла в стороне. Мое лицо было непроницаемой маской, но разбитая губа и кровоподтек под глазом делали это выражение одновременно жутким и жалким. Я сама надела плащ поверх своей истерзанной, пропитанной моей кровью и пылью одежды. Мои движения были резкими, но точными, несмотря на боль. Когда я натянула капюшон, скрыв темные волосы, синяки и большую часть избитого лица, я чувствовала, как ледяная решимость в моих глазах отражала далекий огонь дворца.

Тэхен вздохнул. Он не смотрел на меня, его голос был тихим, прерывистым, пробивающимся сквозь мерзкий запах.

— Джен...

Я не ответила, не повернулась.

—Я... тоже сжигал их. И в туннелях и тут. Чтобы ослепить... чтобы спасти тебя. —Он наконец поднял на нее взгляд, и в его глазах была мука. — Ты права. Нет... нет правды здесь. Нет чистоты. Только выбор: либо ты, либо тебя. Мы... мы стали грешны. Смерти лежат на наших плечах.

Он сделал шаг ко мне, его рука нерешительно потянулась, но не коснулась.

— Но если у нас нет выбора... если этот мир требует крови... то пусть хотя бы наша вина... пусть она не будет напрасной. Пойдем туда... и попробуем. Попробуем сделать его... не лучше, может быть... но другим. Хотя бы попытаемся. Вместе. Пока мы еще... люди. Пусть и запятнанные.

Я медленно повернула голову. Мой ледяной взгляд скользнул по его лицу, по его руке, по чужому плащу на его плечах. Ни тени прежней ярости, только бесконечная усталость и та же горечь признания. Я не сказала ни слова. Не кивнула. Но мои плечи, сведенные от боли и холода, чуть расслабились. Вина. Путь. Его надежда. Я взяла меч одного из солдат, лежавший на камне, и судорожно сжала рукоять. Этот жест был ответом. Принятием вины. Принятием пути. Принятием его отчаянной надежды.

Тэхен вздохнул, словно сбросив часть груза. Его взгляд скользнул по ущелью, по дымящимся телам, по следам боя.

— Нельзя оставлять так, – его голос стал резче, практичным. — Следы. Они приведут других слишком быстро. Он указал на еще тлеющий костер и дымящиеся тела. — Огонь, Джен. Но... тихо. Без вспышек. Пусть сгорит все дотла. Камни и пепел расскажут меньше, чем тела со следами силы. — Он посмотрел на оглушенных солдат. — Нам нужно убрать... их.

Выбор... снова. Я подошла к краю чаши. Мое лицо оставалось каменным, но внутри не бушевал адский вихрь, а горел холодный, расчетливый жар печи. Я подняла руку. Из моей ладони не вырвался вихрь, а потекли плотные, багровые струи жидкого огня. Они обволокли тела, костер, пятна крови на камнях. Пламя не бушевало – оно пожирало с мрачной, беззвучной эффективностью. Запах гари усилился, смешавшись со сладковатой вонью паленого мяса, но теперь это был запах уничтожения улик. Дым поднимался густой и черной колонной. Тэхен поднял руку. Свет его Метки, уже не золотой, а тускло-белый, растекся над местом горения, как матовое стекло, рассеивая и поглощая большую часть дыма, не давая ему стать слишком заметным маяком.

Тэхен быстро перерезал горла оглушенным солдатам своим кинжалом, его лицо было пепельно-серым. Он стащил их тела в уже пылающий очищающий костер. Потом, используя плащи и ветки, он постарался смахнуть следы нашей засады на выступе и сгладить наиболее явные отпечатки на спуске. Земля была сухой и каменистой – это помогало. Когда я опустила руку, на месте костра и тел осталась лишь черная, дымящаяся впадина да груда серого пепла, развеиваемого поднимающимся ветром. Камни вокруг оплавились и почернели. Ничего не говорило о том, кто здесь был и как именно они погибли.

—Пусть думают, что это был отряд партизан или удар стихии, – пробормотал Тэхен, смахивая пепел с рукава чужого плаща. Его голос сорвался. — Или просто ищут пепел.

Я молча кивнула, мой взгляд был прикован к черному пятну на камнях. Моя собственная вина теперь была буквально вплавлена в этот ландшафт смерти. Но в моих сжатых кулаках не дрожали искры – только холодная сталь решимости. Я кое-как замотала разбитую губу грязным лоскутом от чужого плаща. Кровь под носом запеклась. Маскировка.

Переодетые в шкуры волков, мы шагнули в ночь, оставив за спиной ущелье с костями и черным пятном крематория, где дотла сгорели тела и мои иллюзии. Дорога на восток вела прямо в пасть зверя. И мы решили ее пройти. До конца. Ветер шевелил края чужих плащей, неся запах пепла, еще более едкий теперь, крови и неизбежности. Мы шли молча. Каждый нес в себе бездну, только что открывшуюся под ногами, и тяжесть нового, страшного согласия, и знание, что мы не только убили, но и стерли следы, став соучастниками молчания смерти.