Феникс

Мягкий свет Метки Тэхена заливал пещеру ровным сиянием, отсекая тени. Я лежала на его плаще, аккуратно подложенном под спину, а над моей грудью — его ладони. Не навязчиво, не с силой, а будто ветер гладил поверхность воды. Он исцелял меня — его Метка горела приглушённо, будто не желая обжечь, лишь согреть.

— Не шевелись, огонёк, — прошептал он. — Перелома нет. Только трещина. Руку придётся закрепить... Потерпи немного.

Я только кивнула. Он снял со своей рубахи край ткани, порвал его на полосы. Его пальцы касались меня осторожно, словно я могла рассыпаться от одного грубого жеста. Он не спрашивал — просто делал. Каждый его шаг был не только врачеванием тела, но и попыткой удержать мою душу, треснувшую в той яме из костей.

Когда он закончил перевязку и легонько уложил мою руку поверх груди, чтобы она не свисала, он вдруг сел рядом, притих. Несколько мгновений он просто смотрел на огонь своей Метки, а потом — начал петь. Почти шёпотом.

«В долине цветёт златоцвет,
Где нет ни боли, ни бед.
Там птица поёт, что всегда
Возносит к свету сердца...»

Его голос был не идеален — немного хриплый от пыли, не выспавшийся, уставший. Но я узнала эту мелодию сразу. Детская песенка, которую напевали в нашей деревне по вечерам, чтобы усыпить малышей. Я помнила, как слышала её через приоткрытое окно. Тогда — уютная. Сейчас — как шелест забытого дома, который уже сгорел, но всё ещё снится.

Я не сдержала слёз.

— Ты же ненавидел эту песню... — прошептала Дженни.

Он улыбнулся. Усталой, уязвимой улыбкой.

— Да. Но только потому, что ты пела её фальшиво и вечно сбивалась. А я притворялся, что не слушаю. Хотя слушал. Всегда.

Он вновь положил ладонь на моё плечо — и в этот раз я не чувствовала боли. Только тепло. Такое, какое больше не найти нигде, кроме как рядом с ним.

— Всё. Готово, — прошептал он. — Ты снова целая. Почти.

Я посмотрела на него и выдохнула:

— Спасибо, Тэхен.

Он не ответил. Только тихо накрыл мою ладонь своей — и мы остались так. В тишине, в багровом послесвече костей и памяти. Но уже не одни.

Дорога вилась узкой змеей между отвесных скальных стен, уходя все глубже в сердце гор. Камни, выщербленные ветром и временем, нависали угрюмыми громадами, отбрасывая длинные, холодные тени. Мы шли молча. Гулкое эхо наших шагов по каменистой тропе – единственный звук, нарушавший гнетущую тишину ущелья. Воздух был разреженным, холодным, пахнул пылью и чем-то древним, каменным. После той ямы, заполненной хрустящими под ногами останками, после того, что вырвалось из меня неконтролируемым вихрем, слова казались лишними, грубыми, способными разрушить хрупкое равновесие между нами. Каждое воспоминание о треске костей, о запахе гари и тлена заставляло меня внутренне сжаться.

Тэхен шел рядом, его обычно уверенная поступь теперь казалась тяжелее. Плечи его были напряжены, сгорблены под невидимым грузом – грузом того, что мы совершили, что видели, и того, о чем молчаливо договорились не говорить вслух, но что висело в воздухе между нами плотной пеленой. Мы убили. Я уничтожила живых существ в приступе неконтролируемой ярости и силы. Он скрывал от меня свою слабость, свою уязвимость после ритуала в храме. Мы оба переступили какую-то незримую черту у подножия этих гор, когда только начинали бежать.

— Думаешь, мы еще... люди? — голос Дженни прозвучал хрипло, сорвался, разорвав тишину; он был чужим, пропитанным усталостью и горечью.

Он не ответил сразу. Прошло несколько шагов, его сапоги скрежетнули по щебню. Эхо отозвалось от скал глухим, повторяющимся шепотом.

— Пока мы задаем себе этот вопрос... — он выдохнул, и в его голосе слышалась та же усталость, что и в моем, — ...пока в нас есть хоть тень сомнения... наверное, да.

Солнце, огромное и кроваво-красное, почти коснулось зубчатого гребня гор на западе, когда мы вышли к обрыву. Внизу, в глубокой расщелине между валунами, размером с дома, мы заметили движение. Сначала – лишь мелькание, рябь в воздухе от костров. Мы замерли, прижавшись к холодному камню уступа, и затаили дыхание. Тэхен осторожно продвинулся вперед, заглянув вниз, и резко отпрянул, махнув мне рукой. Я подползла к краю.

Под нами лежал лагерь. Не временное пристанище, а нечто устроенное надолго и с жестокой системностью. Ряды клеток – частью грубо сколоченных из толстых бревен, частью сплетенных из ржавых железных прутьев – теснились друг к другу. Они были маленькими, грязными, набитыми до отказа. Внутри копошились фигуры – сгорбленные, изможденные, в лохмотьях. Даже с высоты было видно бледность лиц, слипшуюся от грязи и пота одежду, пустые, потерянные или полные немого ужаса взгляды. Многие носили на груди или рукавах потрепанные, но узнаваемые эмблемы Ронтанды. Пленные.

— Их держат... — прошептал Тэхен, его голос был сдавленным от гнева и отвращения. — Морят голодом. И... смотри. Вон там. — Он указал пальцем на клетку в самом углу лагеря, чуть в стороне от других. В ней лежал человек. Его лицо было неестественно опухшим, покрытым темными пятнами и струпьями. От рук и груди тянулись какие-то трубки к грязным сосудам за решеткой. Кожа в местах присоединения трубок была воспаленной, покрытой язвами и свежими ссадинами. — Опыты. Над людьми.

По спине пробежал ледяной холод. Все внутри сжалось, желудок подкатил к горлу. На мгновение перед глазами снова встали кости под ногами в той проклятой яме, запах тлена ударил в ноздри. Я резко встряхнула головой, впиваясь ногтями в шершавую поверхность скалы под рукой. «Нет. Не сейчас. Не здесь.»

— Мы не можем... оставить их здесь, — выдохнула девушка, голос дрожал, но в нем звучала непоколебимая решимость.

— Нет, не можем, — Тэхен согласился мгновенно. Его глаза сузились, он пристально вглядывался вниз. — Но смотри... смена караула. Видишь? — Он показал на группу стражников у дальнего края лагеря. Они строились, явно готовясь уйти. — Уходят группами. Значит, на постах, у входов в сектора, остаются всего один-два человека. Узлы охраны истончаются.

— Значит, нападем, когда основные уйдут на смену, — быстро сообразила красноволосая. — Без убийств. Только оглушение. Сильный удар, чтобы вырубить. И... — она кивнула в сторону ближайших пустующих клеток, — ...загоним туда тех, кто останется. Пусть прочувствуют на себе, что значит сидеть за решеткой.

Мы спустились по почти отвесному склону, цепляясь за выступы и корни, двигаясь быстро, но с осторожностью тени. Я подавила бурлящую внутри силу, направив лишь крошечные, сконцентрированные вспышки тепла – не для разрушения, а чтобы ослепить, дезориентировать стражу яркими вспышками у самых глаз. Тэхен действовал с пугающей точностью и хладнокровием: стремительный бросок из-за валуна или тени клетки, короткий удар рукоятью кинжала или сжатым кулаком в висок или основание черепа. Один за другим охранники оседали на землю беззвучно или с тихим стоном. Мы быстро подхватывали их и, открыв ближайшие пустые клетки, втаскивали внутрь, запирая на те же тяжелые замки.

Пленные сначала замерли в немом шоке, не веря своим глазам. Они прижимались к дальним стенкам клеток, испуганно следя за нашими действиями. Но когда увидели, как падает второй, третий стражник, как железные засовы со скрежетом отходят от их собственных дверей, в них что-то прорвалось. Сначала робко, потом все смелее, они начали вылезать на свободу, пошатываясь от слабости. Один мужчина, с седой щетиной на впалых щеках и глубокими морщинами вокруг глаз, пошатнулся и упал передо мной на колени. Его рука, костлявая и дрожащая, схватила край моей походной куртки.

— Вы... из Ронтанды? — прошептал он, и в его голосе была смесь надежды и недоверия. — Почему... зачем вы это сделали? Почему вы... не боитесь их? — Он кивнул в сторону клеток с оглушенными стражами.

Я сжала губы, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Его вопрос, его изможденное лицо были громче любых упреков совести.

— Потому что больше некому, — ответила Дженни просто, глядя ему прямо в глаза. — Уходите. Прячьтесь. И живите. Пока можете.

Когда последний замок щелкнул, освобождая группу из самой дальней клетки, к нам подошел, опираясь на палку, пожилой мужчина. Его плащ, когда-то, видимо, добротный, теперь был пропитан грязью и темными, засохшими пятнами – кровью или просто гнилью этого места. Его глаза, глубоко посаженные, смотрели на нас с усталой мудростью и горечью.

— Вы... не такие, как те, кто нас сюда загнал, — начал он, его голос был тихим, но четким. — Но знайте, дети: гниль не только в Астре. Ронтанда... она тоже давно прогнила изнутри. Нас, простолюдинов с пограничных деревень, продали. Наша же знать... — он с силой плюнул на землю, — ...они отдали нас, как скот на убой. Как подопытных тварей. Им нужны были спорные земли, богатые лесом. А мы... мы были лишь разменной монетой в их грязной игре. Мы не стоили для них и горсти их проклятого золота.

Я слушала, и гнев во мне, такой яростный еще недавно, начал медленно оседать, оставляя после себя пустоту, холодную и тяжелую. Предательство шло не только от врага, но и от тех, кого считали своими.

— Если путь ваш лежит дальше, — старик пристально посмотрел на Дженни, потом на Тэхена, — не верьте слепо коронам. Не верьте громким титулам и родословным. Верьте только... вот этому. — Он слабо ткнул пальцем себе в грудь. — И тому тихому голосу внутри. Который знает, где правда.

— Мы... уже почти разучились верить, — ответил за них Тэхен, его голос звучал устало, но твердо.

Он смотрел куда-то вдаль, за границы лагеря. — Но идти все равно надо.

И в этот момент, среди последней группы освобождаемых пленных, я заметила знакомую фигуру. Сгорбленную, едва державшуюся на ногах, но с неизменной прямотой в спине, даже сейчас. Я не поверила глазам. Отвернулась, подумав, что это галлюцинация от усталости. Но она подняла голову, и наш взгляд встретился.

— Дженни... — ее голос был слабым, хриплым, но в нем пробивалась знакомая теплая нотка. Уголки ее губ дрогнули в попытке улыбнуться.

— Маркиза?! — красноволосая бросилась вперед, упав перед ней на колени, осторожно поддерживая ее под локоть, помогая подняться. Ее рука в моей была легкой, как прутик, и горячей от лихорадки. — Ты... ты же должна была быть в Истре! В своей таверне! Как ты...?

— Схватили... неделю назад, — она с трудом выговорила, переводя дыхание. — Искали вас. Допрашивали... Долго. Я... не сказала. Ничего. Ждала... — Она сжала мою руку с удивительной для ее состояния силой. Ее глаза, запавшие, но все такие же проницательные, смотрели на меня с непоколебимой уверенностью. — ...знала, что ты придешь. Феникс... он всегда возвращается. И ведет за собой других. Из тьмы.

Они ушли. Все, кто мог идти, растворились в сгущающихся сумерках, уходя в сторону глухого леса. Те, кто был слаб, помогали друг другу, опираясь на плечи соседей, уходя медленнее, но так же решительно. Вскоре лагерь опустел. Остались только тлеющие костры, брошенная амуниция, открытые настежь клетки и те, другие клетки, где теперь лежали оглушенные стражи. Запах дыма, пыли и человеческих страданий все еще висел в воздухе, но его уже разбавлял чистый, холодный ветер с гор. Я стояла посреди этого внезапно опустевшего места ада, одной рукой поддерживая ослабевшую Маркизу (вторую ее руку держал Тэхен), и смотрела на восток.

Там, за черной линией леса, на фоне темнеющего неба, висела широкая полоса зарева. Не от заката. От множества костров, от пожарищ. И я почувствовала. Не рядом. Но где-то там, в этом направлении. Ворон. Его присутствие, холодное и враждебное, будто черная дыра на краю восприятия. Он снова был на нашем пути.

Мы устроили привал на небольшом плато выше бывшего лагеря, за гребнем, скрывавшим нас от долины. Ночь опустилась быстро, принеся с собой пронизывающий холод и яркие, незнакомые звезды в чистом горном небе. Запах свободы, горьковатый дым нашего маленького костра и слабый, но упорный запах тления снизу смешивались в странный, тревожный букет. Я сидела у огня, подтянув колени к подбородку, стараясь вобрать в себя его скудное тепло. Тэхен сидел чуть поодаль, чистя клинок куском ткани. Маркиза лежала рядом, укрытая нашими плащами, ее дыхание было ровным, но поверхностным. Тэхен, как обычно, не сидел на месте. Шарил в сумке, обломках, камнях.

— Что ты там делаешь? — спросила Дженни, повернув голову.

Он молчал, потом обернулся с какой-то блестящей проволокой в руках. Скрутил её, выгибая, морща лоб. Я прищурилась:

— Это... кольцо?

— Вроде, — пробормотал блондин. — Не золото, конечно. Зато не обязывает к наследству и войне.

Он подошёл, опустился на колено (что, будь я в ином настроении, показалось бы пафосом), и подал кольцо мне.

— Когда весь этот ужас закончится... — юноша замолчал, — ...ты будешь моей.

Я замерла. Смотрела на тонкий металл в его пальцах, потом — на него самого.

— Так просто? — голос дрогнул. — А «признайся в любви», а «докажи», а «выбери меня, а не судьбу»? Всё мимо?

Он поднял бровь.

— Ну так признайся сначала, что любишь, и я, может, подумаю, — усмехнулась Дженни, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Он помолчал. Очень долго. Настолько, что я уже пожалела о своих словах.

— Всё равно надену, — сказал он вдруг, и медленно протянул руку, надевая кольцо на мой палец.

Я открыла рот, но он перебил, бросив:

— А «люблю» я тебя с тех пор, как ты запустила мне жабу в штаны. Но если скажу это прямо — ты же сразу сожжешь меня за пафос.

Я рассмеялась сквозь слезы. Настоящий, горький, тёплый смех.

— Придурок, — выдохнула девушка.— Но мой.

Он кивнул.

— Твой. Пока ты не передумаешь. Или не подожжёшь.

Я посмотрела на кольцо. Оно было грубым, чуть погнутым, но... моим.

— Обещай, что если мы выживем, ты сделаешь мне настоящее кольцо.

— С золотом?

— С чем угодно. Хоть с костями врагов. Лишь бы ты его сделал.

Он кивнул и, обняв меня, прошептал в волосы:

— Сделаю. Хоть из солнца.

Я обернулась, изучая его лицо. Чужая кольчуга, запылённые волосы, ссадина у виска — и всё равно мой Тэхен. Такой, каким я его знала... и не знала.

— Почему ты молчал об этом раньше? — спросила Дженни тише.

— Потому что думал, что мы будем жить. А теперь не уверен. В таких мирах, Джен, не ждут «подходящего момента».

Я усмехнулась горько:

— Да уж. Подходящие моменты заканчиваются ямами из костей и запекшейся кровью.

— Ты... все еще хочешь спалить этот мир дотла? — спросил он вдруг, не поднимая глаз от костра.

Его голос был тихим, беззвучным на фоне потрескивания дров.

Я долго молчала. Смотрела на язычки пламени, лижущие сухие ветки. Они не были багровыми, неистовыми, как раньше. Они были... просто теплом. Светом в темноте. Скромным, но жизненно необходимым.

— Нет, — наконец ответила красноволосая, поворачиваясь к нему. — Я хочу... дать ему то, чего он, кажется, совсем забыл.

— Чего? — Блондин наконец поднял взгляд.

В его глазах отражались блики костра и вопрос.

Я посмотрела на пламя, потом на темные очертания спящей Маркизы, на звезды над головой.

— Шанс. Возможность... не только выживать, но и надеяться. Хоть на что-то.

Тишина снова сомкнулась вокруг, нарушаемая лишь потрескиванием костра и далеким завыванием ветра в скалах. Где-то высоко в черном бархате неба, едва различимая в звездном свете, скользнула огромная тень. Широкие, мощные крылья рассекали холодный воздух, неуклонно следуя на восток.

Ворон вел. А мы, усталые, израненные, но не сломленные, шли следом. В неизвестность. К следующему испытанию.