Феникс

Храм не звал нас — он выманил. Словно чувствовал, как мы приближаемся, и вытянул свои корни из камня, впился в землю под нашими ногами. Путь становился всё более извилистым, воздух — плотным, как будто с каждым шагом мы приближались не к месту... к существу.

Он жил. Храм был не просто зданием — он был телом.

Когда мы подошли к вратам, камень под нашими ладонями обжёг кожу. Врата не раскрылись — они разошлись, как живые губы, впуская нас внутрь. Тишина сменилась звоном жара.

Мир вздрогнул. И распался.

Мы оказались в пространстве, не имеющем формы. Мир состоял из света и жара. Чернота и золото, кровь и раскалённое стекло. Земля под ногами звенела от напряжения, воздух дышал огнём. Мы стояли, будто на поверхности самого солнца.

И тогда он появился. Не из тьмы, а из воздуха, из самого камня. Семаргл. Сущность пламени и времени. Его крылья – не перья, а сплетенные языки вечного горения; лицо – словно высечено в скале вулканом, а потом оживлено. Он не посмотрел – он охватил нас взглядом, в котором мерцали галактики пепла.

— Вы пришли узнать истоки, — голос его был похож на потрескивание углей под тяжестью веков, на шелест высохших листьев в пламени. — Но прежде чем узреть рождение вашего огня... узрите мир, который был. Мир, который мы, Первопламя, взрастили из Пустоты. Мир до богов. Мир... Астраронтанды.

Он не поднял руку. Пространство взорвалось светом и чувством.

—Представьте...— его голос зазвучал внутри сознания, вибрируя в костях. — Землю, где дыхание ветра было песней, а не стоном. Где реки текли не просто водой – они несли хрустальные нити жизни, от горных венцов Вечного Дозора, чьи снега сияли чище звезд, до теплого лона Моря Шепчущих Раковин, чьи волны целовали берег лазурью. Долины тогда были не полями битв, а серебряными реками ковыля, колышущимися под солнцем-королем. Воздух... о, воздух был эликсиром! Горьковатая сладость миндальных садов, пьянящий дух виноградных лоз, тяжелый аромат персиков, что лопались от спелости, и тонкая нить жасмина, плетущаяся в ночи – всё сплеталось в гимн жизни.

Люди... они были частью ткани, а не порвавшими ее нитями. Их селения – не укрытия страха, а гнёзда из дуба и ясеня, теплые, крепкие, украшенные резьбой солнца, колосьев и... Её. Птицы Возрождения. Дымы их очагов пахли не гарью войны, а яблоневым деревом и хлебом, только что снятым с камня. Они знали меру. Знать служила, а не владела. Советовалась под сенью древних Дубов Вечевых, чьи корни пили мудрость земли. Споры решались словом и честью, а не клинком, отравленным злобой.

А города... Астрарон! Белокаменная жемчужина на холмах, где сливались Аргент и Аурели. Мосты – не груды камня, а кружево, сплетенное из света и воли мастеров. По ним ступали не спеша. Купец нес товар, но нес и весть. Ученый спорил о путях звезд у фонтанов, чьи воды пели, переливаясь радугой. Дети! Их смех был чище ключевой воды, звенел на Площади Гармонии, чья мозаика хранила карту целого королевства и тайны небес. Там собирались не по приказу тирана, а по зову сердца. На ярмарку жизни – ткани тоньше паутины, клинки – гимны огню и металлу, диковинные плоды юга. На праздник – лютни и флейты будили душу, танцоры кружились. А вечером... барды. Их голоса, сильные и чистые, взлетали к звездам с сагами о доблести, не знавшей подлости, о любви, не знавшей предательства. Они слагали гимны земле, солнцу... и Вечному Крылу, чья тень хранила баланс.

Он сделал паузу. В видении мелькнул Лес. Но не дремучий, как ныне.
Роща. Великая, дышащая. Легкие земли. Там дубы-исполины шептались с небом, ясени светились серебром коры, сосны касались облаков. Солнечные лучи, как золотые стрелы, пробивались сквозь листву, освещая поляны, усыпанные цветами – живыми самоцветами. Олени ходили, как лесные короли. Косули – тени грации. И Птица... Она не была мифом для охотников. Она была душой. Являлась в сокровенных чащах, где воздух дрожал от древней силы. Существо чистого света, перья – отблески заката и рассвета. Ее появление... это было благословение. Знак здоровья земли и чистоты духа тех, кто звался Астраронтами. Северяне – сильные, с озерной синевой в очах. Южане – пламенные, с руками, творящими чудеса. Люди равнин – коренастые, мудрые, как сама почва. Все – единая кровь, единый язык, единая песня. Они знали: сила – в корнях, сплетенных воедино. Богатство – в руках, творящих, а не разрушающих. Власть – в служении жизни, а не алчности.

Видение померкло. Остался только Семаргл, его фигура, пылающая в полумраке скального храма. В его глазах – не ностальгия, а бездонная печаль по утраченному равновесию, которое он когда-то помогал хранить.

— Это была Астраронтанда,— проскрежетал его голос, и в нем зазвенел пепел. — Не владение. Не королевство в вашем жалком, нынешнем понимании. Это была... Жизнь. Полная. Цельная. Гармоничная. Пламя, горящее ровно и ярко, согревающее всех под своим крылом. Ткань мира, которую мы, Первопламя, выткали из Ничто. И которую...— он замолчал, и пламя его крыльев взметнулось выше, осветив мрачные стены, — ..разорвали в клочья жадность, страх и пришедшие после боги, возжелавшие не созидать, а владеть. Вы пришли узнать о своем огне, Дженни, Тэхен? Он родился здесь. В этом свете. И он помнит.

Тишина после его слов была гулкой, как пустота после взрыва. Контраст между увиденным чудом и мраком храма, между пением ветра в ковыле и скрежетом камней под ногами был невыносимым.

— Говори, — хрипло выдохнул Тэхен, его голос сорвался, все еще полный образов утраченного рая. — О нашем огне. О....

— Нет, — усмехнулся Семаргл, и звук был похож на падение горящих углей. — Вы все еще слепы, как мотыльки у свечи. Вы не готовы. Но... вы не можете больше не знать. Так начнем с начала. С самого Начала. До богов...

— Фениксы, — сказал Семаргл. — Они были первыми. Не огнём. Существенным. Сотворяющими.

Из огня рождалась земля. Вода. Солнце. Движение. Все стихии шли из них — не через магию, а через волю.

— Они не правили. Они творили. И когда мир стал сбалансированным, фениксы отошли. Растворились в структуре реальности. Как кости в скале.

Образы сменились. Появились первые боги. Яркие. Громкие. Ранние, но молодые, даже если маскировались под вечных.

— Боги пришли позже. Увидели уже созданный мир. И пожелали не созидать — владеть.

Семаргл сделал паузу. Мы молчали.

— Большинство фениксов ушли. Но не все. Я остался. Я... хотел удержать баланс.
Но потом я... захотел влиять.

В его голосе не было раскаяния. Только пепел.

— Тогда я создал сына. Рэана. Он был не из пламени — он был самим порядком, воплощённым в форме. Не просто сильнее богов — он был неподвластен им. Он лечил землю. Гасил войны. Не словами — присутствием.

Мы увидели его.

Рэан. Высокий, сияющий. С крыльями, как полог ночи, усыпанный искрами. Его шаги расцветали цветами. Его взгляд заставлял стихать шторма.

— Но боги испугались. Слишком быстро. Слишком низко. Они знали: если он скажет слово — им больше не будет нужды.

Семаргл опустил голову.

— Тогда я... допустил ошибку. Я поделился частью себя с одним человеком. Простым. Жадным. Я хотел показать: даже он может стать великим, если я подниму его.

— Отец Чонгука? — выдохнула Дженни.

— Да. Он был пуст. И я влил в него искру. И он не стал богом. Он стал чудовищем.

Пламя сменилось сценой: мужчина, с глазами, как два угля, кричащий в пустоту:
«Дайте мне их. Я заставлю их склониться. Фениксы будут моими!»

— Он хотел власти. Всех фениксов. Подчинить. В его голове я стал голосом. Героем. Богом. Царём. Он перестал быть человеком.

И тогда — последняя вспышка света. Последний феникс. Рэан. Он стоял на холме. Перед ним — две женщины.

Эллина и Сэри. Наши матери.

— Это случилось в момент, когда война только начиналась. Когда отряды Астры, обезумевшие от крови, насилия и страха, захватили деревню. Изнасилованные. Изломанные. Ваши матери лежали в грязи, когда Рэан нашёл их.

Он не мог исцелить. Но он мог подарить искру.

— Он отдал им часть себя. Чтобы они смогли выносить. Вы — не случайность. Не проклятие. Вы — результат последней воли фениксов.

Образ Рэана вспыхнул — и исчез.

— Он не возродился. Потому что дал всё. Потому что стал началом вас.

Я не дышала. Слёзы сами стекали. Тэхен дрожал, как натянутая струна.

— А наши матери? — спросила Дженни.

Семаргл не ответил сразу.
Он показал.

Площадь. Толпа. Верёвки. Белые платья. Две женщины. Лица скрыты.

— Боги позволили вам родиться. Потому что древнее предание гласило: только дети от чистой жертвы смогут спасти мир, если тот начнёт гнить.
Но они не могли позволить, чтобы я остался. Меня... запечатали.
А ваших матерей... казнили. Чтобы стереть всё. Чтобы Чонгук не добрался.

Семаргл шагнул ближе. Его рука легла на грудь Тэхена.
Метка вспыхнула — круг из крыльев, огня и жизни. Знак древней воли.

Тэхен упал на колено, тяжело дыша.

— Теперь ты — связанный. Пламя Рэана течёт в тебе. Сила — не цель. Сила — путь.

Он повернулся ко мне.

— А ты, Дженни, — точка выбора. Положишь конец. Или начнёшь всё заново.

Они ударили не в уши, а прямо в душу, тяжелым, раскаленным слитком. Точка выбора. Конец или начало. Слова звучали как приговор и как ключ одновременно, оставляя за собой ледяную пустоту непонимания. Что конкретно он хотел сказать? Конец чему? Начало чего? Груз этой неопределенности, смешанный с только что обрушившейся лавиной откровений о материнской жертве, первородном пламени и предательстве богов, сдавил мою грудь так, что едва могла дышать. Я чувствовала себя не героиней саги, а пешкой на гигантской шахматной доске, где фигурами были боги, фениксы и целые королевства, а ставкой – само существование мира, каким она его едва успела узнать.

Мой взгляд метнулся к Тэхену. Он все еще стоял на одном колене, но теперь не от почтения, а от невыносимой волны энергии, хлынувшей в него через прикосновение Семаргла. Его рука судорожно сжимала грудь прямо над местом, где теперь горела Метка. Сквозь разорванную ткань рубахи я видела ее – не просто шрам или татуировку, а живой, пульсирующий узор. Крылья, пламя, жизнь – все сплеталось в сложную, древнюю мандалу, светившуюся изнутри мягким, но неукротимым золотисто-багряным светом. Он дышал в такт его сердцу, который я чувствовала даже на расстоянии – тяжелый, учащенный, как барабанный бой перед битвой.

— Тэхен... — ее голос сорвался на шепот, полный тревоги.

Я сделала шаг к нему, но Семаргл едва заметным движением словно воздвиг невидимую стену тепла.

— Сила — не цель. Сила — путь,— повторил Древний, его глаза, как две угольные звезды, были прикованы к лицу Тэхена. — Пламя Рэана — в тебе. Оно будет гореть. Оно будет требовать. Учись слышь его шепот раньше, чем он станет ревом, сжигающим все вокруг. Баланс... всегда баланс.

Тэхен застонал. Не от боли, а от переполнения. Он чувствовал, как по его жилам, вместо крови, течет солнечный свет, смешанный с дикой, первозданной мощью вулкана. Это было нечеловечески прекрасно и ужасающе. Он видел за закрытыми веками не тьму, а вихри золотого огня, танцующие в ритме вселенной. Слышал не тишину, а глубинный гул земли, пение звезд и... тихий, печальный зов, похожий на эхо. Рэан. Отзвук той самой жертвенной искры. Его пальцы впились в каменный пол, оставляя царапины. Он боролся не за контроль – он боролся за то, чтобы не раствориться в этом море света, не потерять себя, Тэхена, в величии силы, которая теперь была его частью.

Семаргл наблюдал. Без осуждения. Без помощи. Как мастер, видящий, как металл впервые встречается с огнем горна. Это был необходимый этап. Первое касание истины.

Постепенно, мучительно, волна начала отступать. Свет Метки под рубахой приглушился до ровного, глубокого свечения, как тлеющий уголь. Тэхен поднял голову. Его лицо было бледным, покрытым испариной, но в глазах, обычно таких насмешливых или яростных, горел новый огонь. Не пламя разрушения, а свет осознания. Глубины. Неизмеримой ответственности. Он встретился взглядом с моим. В его взгляде не было страха. Была тихая ярость– не на меня, не на Семаргла, а на богов, на Чонгука, на весь несправедливый мир, который привел их сюда. И... была решимость. Хрупкая, но несгибаемая.

— Я... слышу, — хрипло произнес он, и голос его звучал чуть глубже, чуть звучнее, чем прежде.

Он медленно поднялся на ноги, пошатываясь, как после долгого морского плавания. Я инстинктивно протянула руку, и он ухватился за нее, не как за опору, а как за якорь реальности, за единственную знакомую точку в этом новом, огненном мире. Его пальцы были горячими, почти обжигающими, но я не отдернула руку. Его тепло было теперь частью моего собственного хаоса.

Семаргл кивнул, один раз, коротко. Его миссия здесь была завершена. Откровение дано. Искра передана. Предупреждение высказано.

— Путь ваш открыт. И он ведет в сердце бури,— произнес он, и его фигура начала терять четкость, расплываясь, как мираж в жаркий день. Камни под его ногами зашипели, превращаясь в черный, мелкий пепел. — Помните исток. Помните жертву. И помните... огонь был до них.

Последние слова растворились в шипении гаснущего пламени его сущности. Семаргл исчез. Не ушел – растворился в самом воздухе храма, оставив после себя лишь запах озона, горячего камня и бездонной, древней печали. Давление в храме сразу спало, но ощущение присутствия чего-то невероятно древнего и могущественного еще витало в воздухе, давя на виски.

Тишина, наступившая после его ухода, была оглушительной. Не просто отсутствием звука, а вакуумом, высасывающим последние силы. Мы стояли, держась за руки, среди черных камней и призрачных отголосков видения цветущей Астраронтанды и ужасающей правды о своих матерях. Вес знаний, силы и судьбы давил на плечи невыносимой тяжестью.

— «Положишь конец. Или начнешь всё заново», — прошептала Дженни, глядя в темноту, где только что стоял Древний.

Слова эхом отдавались в черепе. Конец Чонгуку? Концу войне? Концу эпохи богов? Начало... чего? Мира по-старому, как при фениксах? Или чего-то совершенно нового? И главное – как? Как точка может решать судьбы миров? Отчаяние, холодное и липкое, поползло по позвоночнику. Я чувствовала себя крошечной, потерянной. Избранная? Нет. Я – орудие. Орудие чьей-то древней воли, орудие мести за матерей, орудие для очищения мира, в котором даже не успела толком пожить. Мысль была горькой.

Тэхен сжал мою руку сильнее. Его дыхание выровнялось, но в глазах все еще бушевали отголоски внутреннего шторма.

— Что бы это ни значило, — его голос был низким, хриплым, но твердым, как скала, на которой они стояли, — мы делаем это вместе. Как всегда. Точка или не точка. — Он коснулся свободной рукой груди, где под тканью пульсировала Метка. — Этот... дар. Эта связь. Я чувствую ее. Чувствую его, Рэана. Как тихий зов. Это не просто сила, Джен. Это... долг. Перед ним. Перед ними. — Он кивнул в пустоту, представляя двух женщин на площади, их немую жертву. — Возродить то, что было. Вернуть свет. Это возможно. Я это чувствую в пламени Рэана – не разрушение, а восстановление.

В его голосе звучала странная уверенность, почти религиозный пыл, подпитанный новым огнем в его крови. Он видел пророчество Семаргла как мандат на исцеление.

Я вдохнула полной грудью, отгоняя панику.

«Возродить?» – подумала Дженни с горечью. – «Как? Вернуть мертвых? Стереть память о насилии? Это не возрождение, Тэхен. Это – конец. Конец этой порочной системе. Конец Чонгуку. Конец богам, которые допустили это. Только пепел дает шанс новому ростку. Только полное сожжение».

Наши взгляды встретились. Мы не сказали этого вслух, но пропасть между нашим пониманием «конца» и «начала» зияла в тишине храма. Его путь света, мой путь огня – уже расходились.

— Тогда пошли. Из этого... святилища, — сказала она, оглядывая мрачные стены, которые теперь казались не храмом, а гробницей для надежд и невинности.

Едва я сделала шаг, голову пронзила острая, режущая боль. Видения Семаргла вспыхнули снова – не прекрасные пейзажи, а лица матерей в последний миг, их немой ужас, холод веревки на шее, ненависть толпы.

«Нет!» – мысленно закричала она, схватившись за виски.

Картина дрогнула и исчезла, оставив после себя тошнотворную слабость в коленях и физическое ощущение холода, сковавшего руки, будто она сама стояла на той эшафотной площади. Последствия видений были не только эмоциональными, но и физически калечащими.

Камни храма, еще недавно дышавшие тайной, теперь просто давили. Мы медленно, как сомнамбулы, побрели к узкой щели – выходу из чрева камня. Каждый шаг отдавался эхом в пустой голове. Тень от высоких, грубо высеченных колонн ложилась на нас, как тяжелые покрывала. Запах древности и пепла стал еще сильнее, смешиваясь с едким привкусом тоски и страха, поднявшимся в горле после видения казни.

Когда мы выбрались из черного чрева скалы, нас встретил не просто ветер, встретил взгляд.

На выступе скалы, в нескольких шагах от выхода, сидел Ворон. Не просто большая черная птица. Он был абсолютом ночи, воплощенной в перьях, настолько темными, что они, казалось, впитывали весь окружающий свет. И лишь одно перо, на его груди, горело ненатуральным, холодным золотом. Оно светилось изнутри, как крошечная звезда, пришитая к бархату тьмы. Птица не шевелилась. Не каркала. Она просто смотрела. Ее черные, блестящие бусины глаз были устремлены прямо на нас. В этом взгляде не было животной тупости. Было знание. Глубокое, древнее, бездонное. И ожидание. Он наблюдал. Он ждал. И его присутствие было не предзнаменованием, а угрозой. Тихим, но неумолимым напоминанием, что за пределами храма их поджидает не просто война, а нечто большее, древнее и, возможно, враждебное. Золотое перо мерцало, словно насмехаясь.

Тэхен замер, инстинктивно прикрывая рукой Метку. А я почувствовала, как по спине пробежал холодок, не связанный с ветром. Это не был страх. Это было узнавание. Такое же глубинное, как отзвук силы в Тэхене. И это узнавание было отравлено предчувствием беды. Ворон был не просто следом – он был наблюдателем из лагеря врага, стражем порога, за которым их ждала настоящая битва.

— Он... не с ними, — тихо сказал Тэхен, не отрывая взгляда от птицы. Его голос звучал не как вопрос, а как констатация факта, почерпнутого из нового источника знания внутри него. — Он не охотник.

— Нет, — согласилась Дженни, ее собственный внутренний огонь, тревожный и необузданный, на мгновение успокоился, почуяв... родственное? Или просто иное? — Он... след. Отзвук. — Она вспомнила Рэана, его свет, его жертву.

Золотое перо... слишком похоже. «Или приманка?»– мелькнула мысль.

Ворон склонил голову набок, словно слышал их мысли. Его золотое перо вспыхнуло чуть ярче. Затем, беззвучно взмахнув крыльями, черными, как провал в реальности, он оттолкнулся от скалы и взмыл в воздух. Не прочь, не в атаку. Он сделал широкий круг над их головами, золотое перо оставляло в сумеречном воздухе призрачный светящийся шлейф, и затем направился на восток, быстро превращаясь в черную точку на фоне багровеющего неба.

Мы смотрели ему вслед, пока точка не растворилась. Тишина после его ухода была иной. Не гнетущей, а... насыщенной. Наполненной обещанием и угрозой одновременно. Наблюдатель ушел, но оставил после себя ледяное ощущение слежки, неуютное чувство, что их шаги уже предсказаны, а путь – лишь часть чужого плана.

И тогда с востока, оттуда, куда улетел Ворон, донесся ветер. Но не свежий, не несущий запах моря или леса. Он нес запах. Узнаваемый. Горький. Зловещий.

Запах глобального пожарища. Запах конца чего-то огромного. Запах Астраронтанды, которую мы только что видели в видении Семаргла, превращаемой в прах. Запах войны, идущей прямо сейчас. Запах Чонгука и его безумной жажды.

Тэхен резко обернулся ко мне. Его глаза, все еще светящиеся внутренним огнем Метки, встретились с ее янтарными (или теперь аметистовыми? В этом полумраке было не разобрать), полными тревоги, но и зарождающейся ярости.

— Он зовет, — прошептал Тэхен, кивнув в сторону, куда улетел Ворон и откуда дул ветер с пеплом.

Я вдохнула этот горький воздух полной грудью. Запах разрушения. Запах врага. Запах того, чему они, по словам Семаргла, должны были положить конец... или сжечь дотла, чтобы начать заново. Груз выбора все еще давил, но его теснило нечто иное. Гнев. Чистый. Яростный. Оправданный. Гнев за матерей. За тетю Джиен. За сожженные города и отравленные души. За украденный свет Астраронтанды.

Я выпрямила спину, отпустила руку Тэхена, но не связь с ним. Чувствовала его силу, его решимость, как свое продолжение.

— Тогда не будем его ждать, — сказала она, и ее голос, обычно такой живой, а теперь низкий и звонкий, как удар стали о камень, разрезал тягучий воздух. — Пора тушить этот пожар.

Она сделала первый шаг на восток, навстречу ветру, несущему пепел. Навстречу Ворону. Навстречу войне. Навстречу своему выбору. Тэхен был рядом, его шаг тверд, Метка под рубахой пульсировала в такт его яростному сердцу. Запах пепла становился сильнее, смешиваясь с запахом их пота, страха и непоколебимой решимости.

Огонь, что был до богов, теперь вёл нас в самое пекло. Но кто мы теперь – искра возрождения или факел уничтожения? И можно ли очистить мир огнем, не став таким же чудовищем, как те, кого ненавидим? Вопросы висели в воздухе тяжелее запаха гари, не находя ответа. Горький финал главы был не в поражении, а в осознании цены, которую придется заплатить за любой выбор – конца или начала. Мир за спиной был пеплом, мир впереди – огнем. А мы по лезвию между нами.

Тэхен первым нарушил гулкую тишину, потирая грудь над Меткой, которая теперь лишь слабо теплилась под тканью, как напоминание о вулкане внутри.

— Ну что, огонечек, — его голос был хриплым, но в нем пробивалась знакомая дерзость, — кажется, мы получили ответы. Только вот... — он развел руками, — теперь вопросов стало еще больше, чем алых роз у тетушки Джиен во дворе. Кто подкинул нас в огонь к деревне? Как именно старейшина связан со всем этим бардаком? И, самое главное... — он прищурился, глядя на восток, — где теперь тот чертов охотник со стрелами? Опоздал на представление?

Я фыркнула, несмотря на тяжесть в груди. Его способность шутить в кромешной тьме одновременно бесила и спасала.

— Ах, да, — подхватила Дженни, сарказмом отгоняя тени видений казни, все еще цеплявшиеся за края сознания. — Главные вопросы все те же: кто мы? Откуда? И почему нас, таких особенных, воспитывали в глуши, как обычных деревенских дурачков, вместо того чтобы... не знаю, отдать в академию магических искусств или хотя бы научить приличным манерам? — девушка толкнула его плечом. — Особенно тебя. До сих пор не знаешь, куда девать руки при разговоре с дамой.

Он схватил мою руку, которую только что использовала для толчка, и прижал к своей груди, прямо над Меткой. Жар от нее прожег ткань рубахи.

— Зато теперь знаю, куда их девать с тобой, — ухмыльнулся он, а в его глазах, все еще хранящих отблески внутреннего пламени, заплясали чертики. — А насчет академии... Думаешь, там научили бы драться и целоваться лучше меня? Сомневаюсь.

Я вырвала руку, чувствуя, как жар со щек перекидывается куда-то ниже.

— Ладно, философ, — я снова толкнула его, на этот раз легонько, чтобы скрыть дрожь в руке от прикосновения к Метке и от собственных мыслей. — Твои глубокомысленные вопросы о поцелуях и академиях подождут. Сейчас... — она повернулась лицом к востоку, откуда дул ветер, несущий пепел Чонгуковых амбиций и смерть. — Сейчас надо идти. Пока этот ворон, — Дженни кивнула в пустоту, куда скрылась черная птица, — не навел на нас всю королевскую свору. Или не решил, что мы слишком медлительны для его великих планов.

Тэхен выпрямился, его лицо стало серьезным, яростным. Метка под рубахой вспыхнула чуть ярче, откликаясь на его решимость.

— Идем, — сказал он просто. — Не «кончать» или «начинать». Просто идти. Вместе.

Мы шагнули вперед, оставив за спиной черный зев храма-существа и миллион нераскрытых тайн о нашем прошлом. Под ногами хрустел камень, ветер хлестал по лицам, неся не только запах гибели, но и горьковатый привкус неизбежности.

Восток манил багровой полосой зари, смешанной с дымом реальных пожаров. Там был Чонгук. Там была война. Там был конец... или начало. Слова Семаргла висели между нами неразрешенным аккордом.