Феникс

Тёплая ночь обволакивала деревню, но покоя не приносила. Воздух висел тяжело, пропитанный тишиной, которую нарушал лишь шелест листьев да собственное гулкое сердцебиение под ребрами. На голой ветке старого дуба у самого края поселения замер черный силуэт. Ворон. Беззвучный, как сама ночь, лишь одно золотое перо у крыла тускло отсвечивало в темноте. Его немигающий взгляд был прикован к окну нашей хижины. Внутри, прижавшись друг к другу, спали мы с Тэхеном – измученные, но впервые за долгое время позволившие себе забыться. Мирный сон перед неизбежной бурей. Ворон моргнул, и в глубине его черного глаза вспыхнула крошечная, зловещая искорка красного – магический знак, незримая нить, тянущаяся к самому Чон Чонгуку. Хозяин видел то, что видела птица.

«Они уходят,»– прошелестел чей-то голос сквозь пространство, долетев из роскошных покоев далекого дворца. «Фениксы дышат. Старый порядок пошатнулся».

Ворон расправил крылья без единого звука и растворился в чернильной тьме. Он знал путь. К человеку, чья клятва защищать деревню теперь была лишь горькой насмешкой. Предатель уже скрылся во мраке, пока деревня ликовала над возрожденным полем. Его сердце не дрогнуло. Только губы беззвучно шевелились в такт холодной мысли: «Порядок важнее жизни».

Мы уходили на рассвете. Без слов, без обещаний. Люди молча наблюдали из-за ставней, их лица были неразличимы в сером предутреннем свете. Спасители? Мираж? Странники, принесшие чудо и тут же навлекшие беду? Мы оставались для них загадкой. Я оглянулась в последний раз. Ветер, теплый и влажный, играл с золотыми колосьями пшеницы. Чудо свершилось, оплаченное кровью и болью, но оно не могло защитить от ледяного дыхания предательства, уже просочившегося в мир. Он ушел этой ночью – старик с глазами счетовода и руками, всегда пахнущими монетным металлом и чужими секретами. Мы «почувствовали»?его уход, кожей ощутив предвестие удара, который еще не обрушился.

Тэхен сжал мою руку. Его пальцы были твердыми, уверенными. Взгляд, встретившийся с моим, был ясен и решителен. Никаких сомнений.

— Нам пора, — сказал он, и в этих словах звучал приговор прошлому и шаг в неизвестность.

Мы шли молча, спина Тэхена – неприступная крепость передо мной. В ушах еще звенели не произнесенные прощания, а в ноздри впивался сладковатый запах спелой пшеницы – горькая насмешка. Я вспомнила лицо мальчишки, что сунул мне вчера плетеный колосок, его доверчивые глаза. «Что с ним теперь?» Камень вины упал в желудок. Предатель не просто ушел – он отравил наше чудо своим ядом.

Дорога вилась, как змея, уводя нас от последних следов человеческого жилья, пока не уперлась в стену мрака. Черный лес. Не просто деревья, а место, где сама магия казалась приглушенной, задыхающейся. Говорили, свет сюда не проникает, и даже звери замирают в немом ужасе. Но я... я слышала. Тихие шорохи под ногами, похожие на вздохи спящего гиганта. Тревожную вибрацию, исходившую от самых корней древних исполинов. Лес не был мертв. Он дремал тяжелым, беспокойным сном, и наша тревога лишь шевелила его темные сны.

Воздух в Черном лесу был не просто тихим – он был глухим. Давление в ушах, как на большой глубине. Мой амулет, обычно теплый от собственной силы, висел на руке мертвым, холодным грузом. Даже шепот Тэхена, когда он указал на разлом в скале, доносился искаженным, будто пробивался сквозь толщу воды. Каждый шаг отдавался странным эхом внутри черепа, а не снаружи.

Пристанище нашлось словно по воле самого леса. Природный разлом в скале, затянутый седым, сухим мхом, напоминавшим бороду древнего стража. Внутри витал запах вечности – сырости вековых камней, железистой влаги и чего-то еще, неуловимого и металлического. Но нам было все равно. Мы были здесь: измученные дорогой, нервы натянуты как струны, но живые, горевшие изнутри тревогой и чем-то другим, невысказанным, что клокотало между нами с каждым шагом.

Я сбросила тяжелый, пропитанный ночной влагой плащ. Он с глухим шлепком упал на каменный пол. Тэхен развел небольшой костер, языки пламени отбрасывали пляшущие тени на стены, создавая крошечный островок тепла и света в подземной тьме. Его взгляд нашел меня – не мимолетный, а долгий, всевидящий, обжигающий своей прямотой. Вопросов не было. Было знание. Все, что мы оттягивали, прятали за шутками и осторожностью, боялись признать даже самим себе... настигло нас здесь, под сводами древних камней, в этом тесном, дышащем прохладой пространстве.

Узость пещеры, шершавый холод камня за спиной – все это лишь подчеркивало внутренний жар, разливавшийся под кожей. Он стоял рядом, плечом почти касаясь моего. Его запах – кожа, пропитанная дорожной пылью, соленый пот, едва уловимый дымок костра – заполнил пространство, ворвался в сознание, вытесняя все остальное. Я знала этот взгляд. Знакомый до дрожи в коленях, до сжатия в груди.

Я наклонилась к нему, зубы невольно впились в нижнюю губу. Шепот сорвался сам, чуть хрипловатый от напряжения:

— Думаешь, справишься?

Он развернул меня к себе одним резким, властным движением, прижав спиной к неровной, холодной стене. Камень впился в кожу сквозь тонкую ткань рубахи.

— Сначала ты, — его голос был низким, хриплым, как скрежет камня, но в нем не было жестокости. Была непоколебимая уверенность. — Потом решим, кто кого.

Он поднял меня за бедра легко, с той грубой уверенностью, что не оставляет места сомнениям. Мир сузился до размеров пещеры, до мерцающего круга света от костра, до нас двоих. Его рот был везде – жадные, требовательные губы на моих, затем на шее, на ключицах, на обнажившемся плече. Воздуха катастрофически не хватало, или я просто не хотела дышать ничем, кроме него, этим смешанным ароматом опасности и желанной близости.

Одежда сползала, рвалась в спешке, путалась под пальцами, превращаясь в ненужную преграду. Его рубаха исчезла в мгновение. Кожа к коже. Резкость его прикосновений, обжигающая теплота его тела, прохлада камня за спиной – все смешалось в вихре ощущений. Его ладонь скользнула вниз, решительно, между моих ног, и я выгнулась, стукнувшись затылком о камень от внезапной, сокрушительной волны, захлестнувшей все существо.

— Скажи, — его шепот обжег ухо, горячий и влажный. — Чего ты хочешь. Сейчас.

— Я хочу... чтобы ты взял меня, — слова вырывались прерывисто. — Так, будто завтра не наступит. Будто этот миг... последний.

— Вот и ты заговорила по-настоящему, — усмешка скользнула по его губам, но в глазах читалось одобрение, азарт.

Он вошел резко, одним глубоким движением, заполняя все пространство, вытесняя мысли. Вскрик застрял у меня в горле, ногти впились в напряженные мышцы его плеч. Он двигался с интуитивной точностью, будто читал каждое содрогание моего тела, каждый скрытый импульс. Его руки держали, направляли, прижимали, стирая границы между нами. Грубость граничила с бережностью, сила – с пониманием.

— Медленно не умеешь? — выдохнула Дженни, теряя дыхание, захлебываясь в ритме.

— Хочешь медленно? Заработай, — его ответ был вызовом, игрой, в которой ставки были предельно высоки.

Он перевернул меня с неожиданной ловкостью, прижал, не дав опомниться, не дав отдышаться. Его ладонь скользнула по позвоночнику, от шеи к пояснице – и я сдалась. Голос сорвался сам – хриплый, незнакомый, лишенный стыда, полный чистой, животной потребности. Я требовала. Он шептал на ухо – слова нежности и грязи, откровения и насмешки, вырывающие наружу все потаенное, все запретное, что годами копилось внутри и ждало выхода. Я отвечала телом, ритмом, тем, как растворялась под его властью, как впивалась зубами в собственное запястье, пытаясь сдержать крик, который мог обрушить эти древние своды.

Когда буря утихла, оставив после себя лишь тяжелое дыхание и дрожь в мышцах, он просто притянул меня к себе. Крепко. Грудь к спине. Его ладонь, широкая и теплая, легла на мой живот. Мы лежали, дыша в унисон, слушая, как трещат угольки в костре и как наше сердцебиение постепенно замедляется, сливаясь с тишиной пещеры.

— Привыкай, — его шепот коснулся ее плеча, губы – кожи. — Я не собираюсь останавливаться.

— И не смей, — выдохнула Дженни, прижимаясь сильнее, чувствуя его тепло всей спиной.

— Не после... этого.

Свет нового дня, неожиданно яркий, проник в пещеру, разгоняя тени. Я лежала, обнаженная, на его груди, слушая ровный ритм его дыхания, ощущая под щекой тепло кожи. Что-то было не так. Свет... он был теплее, золотистее, чем должен был быть на пороге Черного леса.

Я осторожно поднялась и подошла к выходу. И замерла.

Черный лес... исчез. Вернее, преобразился до неузнаваемости. Вместо мрачного царства смерти – буйство жизни. Лианы, еще вчера сухие и ломкие, как кости, теперь обвивали стволы сочной, изумрудной листвой. Деревья стояли, укрытые молодой, почти прозрачной зеленью. Из-под темных, казалось бы, безжизненных камней пробивались яркие, хрупкие цветы – синие, желтые, алые. Воздух, который раньше был тяжелым и безрадостным, теперь был чистым, свежим, напоенным запахом влажной земли, молодой листвы и цветочной пыльцы. Дыхание жизни. Невероятно.

Я протянула руку, коснувшись нежного, только что распустившегося листа на низкой ветке. Он был бархатистым и влажным.

— Мы... это сделали? — её голос прозвучал неуверенно, полным неверия.

Тэхен, подойдя сзади, усмехнулся. Его рука легла на мое бедро, нежно, но твердо.

— Если от нас с тобой оживают мертвые леса... — он приподнял бровь, и в его глазах, помимо привычной дерзости, светилось настоящее изумление, — ...то Астре суждено возродиться. Похоже, нам придется «осчастливить» своим присутствием каждую пядь этой земли.

Я рассмеялась. Легко, почти беззаботно. Звук смеха, такой забытый, звенел в новом, зеленом мире.

— Я не против, — сказала девушка, поворачиваясь к нему. — Для меня это... чистейшая услада.

На миг мир перестал быть враждебным. Он был полон надежды, хрупкой и прекрасной, как эти первые цветы.

Радость оказалась мимолетной, как утренний туман. К полудню дорога вывела нас на равнину, и мир снова перевернулся. Перед нами расстилалась безбрежная, выжженная пустошь. Ничего. Абсолютная пустота. Ни травинки, ни камня, выделяющегося на плоской, серой, как пепел, земле. Ни признаков жизни, ни намека на смерть – только однообразная плоскость под ногами и неподвижное, выцветшее небо над головой. Тишина стояла гнетущая, давящая, звонящая в ушах собственным отсутствием звука. Даже тени здесь казались чужими, не отбрасываемыми солнцем, а живущими своей, непостижимой жизнью. Воздух был сухим, вытягивающим влагу изо рта и глаз.

Звук наших шагов по серой пыли глох, не успев родиться. Даже собственное дыхание казалось чужим, слишком громким в этой немой пустоте. Солнце висело блеклым диском в выцветшем небе, не давая тепла, только слепя. А потом... потом края зрения поплыли. Воздух заколебался, как над раскаленными камнями. «Не это», – мелькнуло панически. — «Только не сейчас».

И они пришли. Сначала Джиен. Она стояла в нескольких шагах, живая, как тогда, в своем простом синем платье, с той самой теплой, лучистой улыбкой, от которой всегда сжималось сердце. Но от нее не пахло полевыми цветами и солнцем, как раньше. Пахло пылью и пустотой.

— Вернись домой, Дженни, — ее голос звучал так знакомо, так родно, и от этого было еще страшнее. — Ты не должна быть здесь. Это не твоя дорога. Твоя судьба – там, с нами. В тишине и покое.

Потом появился Чимин. Его образ был искажен болью и укором. Глаза полны невысказанной обиды.

— Ты предала меня, — слова пронзили сознание, как ледяные иглы его голоса. Земля под ногами заходила ходунами, готовая поглотить. — Я страдал! До сих пор слышу твои стоны в тот день – они звучали для меня ненавистным уколом неизбежности! А ведь я... я испытывал к тебе симпатию с самого начала! Ты выбрала другого. Ты забыла, кто мы были. Что связывало нас. А он... Тэхен! Он бесил меня! Его самоуверенность, его правота! И чем все кончилось? Я умер за вас! Отдал жизнь! А вы... вы даже не похоронили меня! Оставили гнить! Твоя душа очерствела. Совсем.

Я зажмуривалась, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь отогнать видения. Кричала, чтобы они замолчали. Спотыкалась о невидимые неровности, падала на колени в серую пыль. Но призраки не исчезали. Они преследовали, шептали, терзали изнутри, выворачивая душу наизнанку.

Рядом бился в своей агонии Тэхен. Его лицо искажалось гримасами ужаса и невыносимой боли. Он метался, словно отбиваясь от невидимых врагов, его движения были резкими, неуклюжими.

— Они... они все мертвы... — бормотал он, голос срывался на крик. — Они зовут меня! Я слышу их голоса! Они требуют ответа! За что я выжил?! Зачем?!

Он был не здесь. Он был в своем личном аду, куда я не могла за ним последовать.

Высоко в выцветшем, мертвом небе кружил черный силуэт. Ворон Чонгука. Не просто птица. Его взгляд, усиленный и искаженный магией хозяина, видел каждый наш шаг по безжизненной равнине, каждую гримасу страдания, каждую слезу отчаяния.

А сам Чонгук стоял у высокого окна своей цитадели. Через глаза ворона он наблюдал за нашей агонией. Удовлетворенная, холодная улыбка тронула его губы.

— Они падают, — констатировал он без тени сожаления. Голос звучал отстраненно, как будто он комментировал погоду.— Идеально. Еще чуть-чуть... и их воля сломается окончательно. Они станут легкой добычей.

Но ворон дрогнул. Он не просто видел страдание – он видел, как Тэхен, весь дрожа от внутренней бури, судорожно, с безумной силой сжимает мою руку, не отпуская даже в пучине собственного кошмара. Видел, как я, вся в слезах, грязи и безмерном отчаянии, сжимаю в другой руке старый амулет, поднятый с пустынного пола (или просто гладкий камень, ставший символом веры?) и, захлебываясь рыданиями, шепчу что-то. Шепчу ему, себе, безжалостному небу:

— Ты со мной... Мы вместе... Это – иллюзия... Держись... Держись, слышишь?..

И ворон... сделал выбор. Он резко сложил крылья и пикировал вниз, нарушая мертвую тишину пустоши пронзительным, не птичьим, а почти звериным криком. Он пронесся так низко над нами, что почувствовался свист рассекаемого воздуха, удар крыльев по щекам, сбивающий наваждение. Мир вокруг задрожал, как поверхность воды от брошенного камня, заколебался и рассыпался, как разбитое зеркало. Лица Джиен и Чимина исказились и расплылись. Земля перестала дрожать. Пустошь отступила, показав реальный, пусть и суровый, каменистый пейзаж предгорий. А ворон... исчез. Словно растворился в самом воздухе. Незримая магическая нить, связывавшая его с Чонгуком, оборвалась навсегда. В воздухе повисло ощущение... свободы. Хрупкой и неожиданной.

В цитадели Чонгук вздрогнул, будто получив удар кинжалом в спину. Холодная улыбка застыла, а затем сползла с его лица, сменяясь гримасой невероятного, кипящего гнева. Его пальцы впились в каменный подоконник так, что побелели костяшки. В глазах, еще секунду назад холодных и расчетливых, бушевала буря ярости и... шока.

— Н-не... — прошипел он сквозь стиснутые зубы. Голос сорвался, потеряв всю прежнюю отстраненность. — Предатель! Ничтожная тварь! Как посмел?!— Его кулак со всего размаху обрушился на подоконник. Раздался сухой треск – мрамор дал глубокую трещину. — Столько лет верной службы... и вот так?! Ради каких-то жалких червей?!

Он резко отвернулся от окна, его фигура напряглась, как тетива лука. Дыхание стало прерывистым, тяжелым. Ярость требовала выхода, разрушения. Но через мгновение его плечи расправились. Ярость не утихла, но сжалась в плотный, холодный шар решимости. В глазах загорелся новый, еще более опасный свет.

—  Намджун! — Его голос, все еще дрожащий от гнева, прозвучал как удар хлыста. В тени колонны материализовалась фигура верного слуги. — Видел? Этот мусор... этот Чимин. Его боль, его обида на них... Она глубже пропасти. Он идеален. ИДЕАЛЕН!— Чонгук замер, его взгляд стал пронзительным, как лезвие. —Используй его. Пусть его ярость станет нашей ловушкой. Пусть его жажда мести заставит их довериться... и приведет их прямиком в пасть. Они не уйдут. Никогда.

Он подошел к огромной карте, лежащей на столе, и провел рукой над символом сияющей башни, некогда величественной, а теперь нарисованной с трещинами и сколами.

— Двадцать пять лет...— прошептал он, и в его голосе впервые прозвучала не только ярость, но и горечь, древняя, как сама война. — Двадцать пять лет эта бойня пожирала все. Она погубила Отца. Она сломала Астру – опору мира! И за это Ротанда... Ротанда заплатит! — Его рука резко ударила по символу страны-соперника. — Они будут гореть. Дотла. Каждый камень, каждая душа! Пепел Ротанды станет удобрением для новой эры!

Чонгук поднял голову. Его глаза, горящие холодным пламенем, устремились ввысь, сквозь своды цитадели, будто взирая на невидимых судей.

— Боги, допустившие эту бойню... Боги, отвернувшиеся... Они тоже ответят.— В его голосе зазвучала металлическая твердость. — Их время прошло. Мир прогнил под их взглядом. Пора сжечь старое дотла. И построить новое. Сильное. Чистое. Где больше не будет предателей... где не будет бессильных стонов... где не будет войн, губящих отцов!

Он развернулся к Намджуну, его фигура казалась внезапно огромной, заполняющей зал своей волей.

— Справедливость будет восстановлена. Месть свершится.— Чонгук выпрямился во весь рост. В его глазах горел огонь абсолютной, безжалостной решимости. — И я... Я стану тем, кто возведет новый порядок из пепла старого. Я стану главой этого мира. Единственным. Непоколебимым. И никто – НИКТО! – не встанет у меня на пути. Ни предавший ворон... ни жалкие останки прошлого... ни сами боги. Начинай, Намджун. Пусть паутина ловушки смыкается. Чимин – наш кинжал в сердце их надежды.

Тэхен, еще весь дрожа, но уже видящий реальность сквозь пелену отступающего кошмара, тяжело опустился рядом. Он с трудом дышал.

Иллюзии рассыпались, как пепел. Пустошь отступила, обнажив суровые склоны и острые камни. Мы стояли, держась друг за друга, как после шторма. Только тяжелое дыхание и бешеный стук сердца нарушали новую, настоящую тишину. Ни Джиен, ни Чимина. Только серые скалы, небо, ставшее вдруг глубже, и... невероятная, оглушающая пустота в месте, где только что бушевала боль. Я уткнулась лицом в плечо Тэхена, чувствуя, как он дрожит – не от страха теперь, а от адреналина и опустошения.

—Прошло? – хрипло выдохнул он.

—Прошло,– прошептала Дженни, не веря сама.

Наша связь выдержала. Выдержала
«это».

Одной рукой он все еще сжимал мою, другой полез за пазуху, под разорванную рубаху. Он достал сложенную, истрепанную карту. Чернильные линии на пергаменте вдруг задрожали, потекли... и прямо между контурами зловещего «белого пятна» – той самой Пустоши – проступили новые, четкие слова. Будто невидимое перо выжгло их магическим огнем:

«Он следит.
Бежать быстрее на восток.
Там тайну вековую найдёшь —
и раскроешь».

Я встретилась с Тэхеном взглядом. В его глазах, налитых кровью от напряжения, читалось то же, что и в моих: глубокая усталость, отголоски боли, но и непоколебимая решимость, закаленная в горниле только что пережитого. Он поднял руку, указывая дрожащим пальцем туда, где солнце поднималось выше над каменистыми грядами.

— Восток, — произнес он твердо. Голос был хриплым, но не дрогнул.

— Тайна фениксов, — добавила Дженни, чувствуя, как в груди, поверх усталости и страха, разгорается новый огонек – крошечный, но упорный. Огонек цели. Огонек разгадки.

И высоко над нами, в вышине, где только что кружил предавший хозяина ворон, медленно, как черная снежинка, падало одно-единственное перо. Темное, но с тонкой золотой каймой по краю. Знак разрыва. Знак выбора. Знак нового, опасного пути. Мы подняли его. Оно было легким и неожиданно теплым в ладони. Наш трофей. Наш компас. Наше напоминание, что даже в тени предательства могут рождаться неожиданные союзы.

Ветер, настоящий, живой ветер, подхватил край карты в руке Тэхена, зашелестел пергаментом. Он дул с востока. Пахло пылью, камнем и... чем-то древним, дремавшим в горах.