Исцеленная

Гул толпы гремел под бетонными сводами, отражаясь от стен, как от колоколов. Грубые голоса, азартные ставки, запах пота, металла и дешёвого спирта сливались в плотный туман, из которого выныривал один-единственный смысл — бой.

Доменико стоял в центре ринга. Грудь тяжело вздымалась, тело блестело от пота. Голый торс покрывали свежие ссадины, багровые следы ударов, костяшки рук были разбиты в кровь. Он вырубил троих: первого — с одного удара, второго размазал по полу, третий сопротивлялся, но ненадолго. Толпа ревела, и чем громче становился этот рев, тем глуше отзывалась пустота внутри него.

Он не чувствовал ничего — лишь хруст чужих рёбер и глухой пульс в висках.

Доменико не должен был здесь находиться. Прекрасно знал, что Силена не одобрила бы подобного, но, несмотря на примирение, злость не отпускала. Терзала мысль, что после всего пережитого она всё ещё не доверяет. Возможно, у неё есть причины, но ему, мужчине, который готов разорвать весь мир ради неё, — больно это осознавать.

Постоянно терзаясь вопросом: в чём ошибка? Неужели всего, что он делает, недостаточно? Ради Силены готов был пойти против собственного отца, стать стеной, оружием, щитом... Но всё чаще казалось, что она лишь пользуется этой преданностью.

Ему нужен был выход. Или он взорвётся. Скажет что-то, о чём пожалеет и сделает ей больно.

— Ну, давай, — прошипел, вытирая пот с подбородка тыльной стороной ладони, в ожидании четвёртого противника.

Но никто не выходил.

Организатор нервно переглядывался с охраной. Все понимали: Доменико зашёл слишком далеко. Даже по меркам этих подвалов.

И именно тогда он увидел Витторию.

Она стояла у края толпы — в тёмной куртке, сжатыми губами и осуждающим взглядом. Подошла к рингу уверенно, быстро, так же, как в тот день, когда однажды предала его. Её голос прозвучал неожиданно мягко — слишком тепло, будто ей действительно было не всё равно.

— Хватит. Ты перебрал. Это уже не бой — это бойня.

— Мне плевать, — отрезал он, не сводя с неё взгляда.

— А ты подумал о чувствах своей жены?

— Виттория, — сплюнул в сторону, — тебе ли говорить мне о чувствах?

Полотенце легло в ладонь. Влажной тканью он стёр с лица и рук кровь, пот — словно хотел смыть не только следы боя, но и ярость, скапливавшуюся внутри всё это время.

— Хорошо, поступай как знаешь. Но учти — Силена скоро будет здесь. Лучше бы тебе привести себя в порядок.

Ответа не последовало. Доменико спрыгнул с ринга под разочарованный гул толпы и облегчённые взгляды организаторов. Направился к лестнице. Виттория двинулась следом.

Шаги за спиной, взгляд, прожигающий затылок — молчаливый, внимательный, но знакомый.

— Ты всё ещё ненавидишь меня? — спросила негромко, почти без интонации.

Он вошёл в кабинет, остановился у стола, не оборачиваясь.

— Ненавижу тот день, когда встретил тебя. И знаешь, что не даёт покоя? Мысль о возвращении. Зачем ты здесь на самом деле?

Повернулся, чтобы услышать ответ.

— Это не то, что тебе стоит знать, — огрызнулась она. — Искала работу. Наткнулась на твою жену. Всё остальное — не твоё дело.

В лицо полетела рубашка.

— Надень. Будь добр.

Доменико молча накинул рубашку, но не стал застегивать. Шагнул вперёд, подошёл вплотную и в одно движение сжал её горло.

— Ты предала меня, Виттория. Я считал тебя мёртвой. А теперь стоишь передо мной как ни в чём не бывало. Пять лет. И объяснение — "искала работу"?

Пальцы сжались крепче. Она закашлялась, вцепилась в его запястье, но не сопротивлялась и не закричала.

— Ни слова. Ни объяснений? — прошипел он. — Как мне на это реагировать, скажи? Что, по-твоему, я должен делать?

— Какого хрена здесь происходит?!

Голос разрезал воздух. Звонкий, как пощёчина.

На пороге стояла Силена. Бледная, глаза полыхали яростью и ужасом.

— Доменико... мать твою... Карделло, отпусти её. Немедленно. И объясни, что, чёрт побери, здесь происходит.

Он застыл на месте, потом медленно разжал пальцы, отпуская Витторию. Та осела на пол, с хриплым кашлем, пытаясь восстановить дыхание.

Силена шагнула вперёд, подхватила её под руку, помогая встать. Голос прозвучал твёрдо, спокойно, но не терпящим возражений:

— Виттория, оставь нас. Мне нужно поговорить с мужем.

Девушка взглянула сначала на Силену, затем на Доменико. Несколько секунд стояла в нерешительности, словно собиралась что-то сказать — но передумала. Кивнула и, не оборачиваясь, вышла. 

В кабинете повисла напряжённая тишина. Взгляды встретились.

— Вы знакомы? — спросила Силена.

— Да.

— Насколько?

— Достаточно, — коротко бросил он, без выражения. Холодно.

Она сдержанно выдохнула, хотя голос оставался ровным:

— И когда собирался рассказать?

Доменико отвёл взгляд, вернулся за стол. Снял крышку с бутылки и плеснул виски в бокал.

— Не собирался. Надеялся, что исчезнет сама, если надавлю.

Силена опустилась в кресло напротив, скрестив руки.

— Интересно. Злишься на меня за секреты, но сам скрываешь их не меньше.

Он осушил бокал залпом. Признание резануло не хуже пощёчины — потому что была права. Как всегда.

— Я просто хотел защитить тебя. И ребёнка. Всё, что я делаю... — он замолчал.

— Надоело слышать эту мантру, — перебила она. — Думаешь, раз я беременна то стала слабой?

Слова ударили в самое сердце.  Грудь сжалась.

— Нет, чёрт возьми! Ты всё переворачиваешь!

Силена обошла стол и села на край. Плотно прижала каблук к его бедру, ниже пояса — медленно, с точностью и намерением.

— Больно было, когда я скрыла от тебя правду? — прошептала, глядя прямо в глаза.

Доменико сглотнул. Горло перехватило.

— Нет, — солгал.

Надавив сильнее, она произнесла мягко, но жестко:

— Снова врёшь, милый.

Посмотрев на неё, в его глазах вспыхнул огонь, в котором плескалась и ярость, и влечение.

— Хочешь поиграть, куколка? — рука скользнула вверх по её обнажённой ноге.

Но Силена — чёртова Силена — только усмехнулась. Ни страха, ни сомнения. Схватила его за рубашку и резко притянула к себе. Поцеловала. Сначала — осторожно, почти нежно, напоминая, как это бывает между ними. А потом — дерзко, с тем знакомым вкусом, от которого у него перехватывало дыхание.

Он не сдержался. Вцепился в её бёдра, усадил на себя, прижимая крепко, словно так мог удержать и не дать исчезнуть. Губы метались по шее, пальцы впивались в тело. Сердце билось бешено.

И вдруг — всё оборвалось.

Силена отстранилась. Резко. Почти грубо. В её взгляде мелькнуло что-то холодное.

— Запомни этот вкус, милый. Пока меня не будет.

Попыталась встать, но он не отпустил. Руки сжались на талии.

— Что значит «пока тебя не будет»?

Она дёрнулась снова — тщетно. Он держал крепко.

— Пусти меня, Карделло.

— Всё по-твоему, да? Всегда. Всегда так, куколка. Неважно, кто рядом, неважно, что чувствуют другие. Главное — твоё решение. Твоя воля.

Доменико наконец ослабил хватку, позволил выскользнуть из объятий. В голосе не осталось тепла.

— Уезжай, если решила. Но Леон поедет с тобой. Это не просьба. Это условие. Обсуждению не подлежит.

Силена молчала, а потом медленно кивнула. Уголки губ дрогнули — не то в усмешке, не то в слабом, почти неуловимом признании.

— Хорошо. На одно твоё условие... я могу согласиться.

И просто ушла. Дверь закрылась за ней тихо, почти беззвучно — но кабинет сразу опустел, а вместе с ней исчез воздух. Доменико остался наедине с тишиной, запахом виски и собственными мыслями.

Он поднял бутылку, сделал глоток прямо из горлышка, поморщился. Горечь обожгла горло, оставив после себя не облегчение — злость. Вытащив из ящика сигареты, закурил. Откинулся в кресле, закинул ноги на стол, выдохнул дым в потолок. На губах появилась усталая, криво-мягкая улыбка.

— Такая упрямая, дерзкая, дикая... — пробормотал он. — Чёрт, и эта женщина — моя жена.

Любовь — опасное чувство. Почему сердце откликается именно на неё? Почему не на тех, кто лип к нему, вздыхал в три голоса, повиновался каждому слову и пытался угодить? Нет. Оно выбрало Силену. Ту, что плевала на правила. Ту, что могла ударить словом, плюнуть в лицо — а потом поцеловать так, что земля уходила из-под ног. Женщину, которая держала его за горло не меньше, чем он её.

И всё было бы проще... но Доменико Карделло никогда не выбирал простого. Он привык бороться. Привык выигрывать. А с ней — проигрывать было почти сладко. Ему нравились её вспышки, упрямство, желание идти до конца. С самого начала она была сильной, независимой, той, кто знал себе цену и умел постоять за себя.

Но многое изменилось.

Смерть Карла. Потеря ребёнка. Тогда он подвёл её. Ослаб. Открылся — и враг ударил. А Силена... страдала. Долго. Мучительно. И каждое воспоминание о том, как она вздрагивала от прикосновения, как её взгляд терялся в темноте, как она пыталась смыть с себя кошмары — разрывали его изнутри.

Свою боль он прятал. Вину — утапливал глубже. Делал вид, что дышит нормально, хотя внутри — всё ломалось, словно рёбра вдавили внутрь. Ему нужно было держаться. Ради неё. Ради надежды, что она снова сможет дышать полной грудью. Без страха. Без паники. Без того бессильного ужаса в глазах.

Теперь — всё по-другому. Она снова беременна. Второй шанс. Второй, чёртов шанс на нормальную жизнь. И он хотел его. Всем сердцем. Ради них. Ради будущего. Ради покоя.

Но Силена...

Она не может остановиться. Ей мало быть просто женой Капо. Она хочет быть рядом. На линии огня. Принимать решения. Держать власть в руках. Даже с ребёнком внутри — идёт вперёд, без страха. Без сомнений. На равных.

И он это понимал. Просто не знал, сможет ли жить с этим страхом. Страхом потерять её снова.

⸻

На следующий день Доменико лично помог Силене собрать вещи. Он отвёз её в пентхаус — тот самый, что пустовал с момента их свадьбы. Слишком дорогой, слишком пустой, слишком пропитанный тем, кем она была до него. Единственными, кто там оставался, была охрана. И в этом хотя бы было удобство — не пришлось нанимать новых людей.

Конечно, он планировал оставить и Армандо, но знал, что Силена не согласится. Одним из тех, кого она готова была рядом терпеть, оказался Леон.

Но мальчишка был неопытен. Поэтому, когда Рейна и Силена вошли в дом, Доменико отозвал его в сторону.

— Слушай внимательно, — голос был ровным, но в глазах мелькало напряжение. — Это твоё первое настоящее задание. Ты будешь её тенью. Следи за ней, охраняй. Но если что-то случится — никаких геройств. Сразу звони мне. Не лезь на рожон.

— Понял, — кивнул Леон.

— И ещё кое-что. Каждый день, между семью и восьмью утра, к двери будут приносить  букет роз и пакеты с продуктами. Забирай сразу. К девяти придёт новая кухарка — впускай только её. Следи за питанием Силены. Каждый вечер будешь докладывать: ела ли, что именно, и... что сделала с цветами.

— С цветами? — удивлённо переспросил Леон.

Доменико усмехнулся. Почти устало. Почти с нежностью.

— Поймёшь, когда сам полюбишь.

Он отвернулся, будто разговор окончен, но потом снова повернулся.

— И за Рейной приглядывай. В ней есть что-то... опасное. Меня это тревожит.

Леон закатил глаза:

— Что-нибудь ещё, мой господин?

За это тут же получил лёгкий щелчок по затылку.

— Не зли меня, мелкий.

Леон усмехнулся, но всерьёз кивнул. Он всё понял. Каждое слово.

А Доменико... остался стоять на пороге. Не вошёл. Просто отпустил. Впервые — так надолго. Оставил свою куколку, в доме, где каждый шаг напоминал о том, какой она была до него.

И это пугало сильнее, чем пистолет у виска.

Первые два дня прошли спокойно. Настолько, насколько могло быть спокойно, когда внутри всё выжжено. Виски и груша в зале — его единственные утешители. Бил, пока не ломались суставы. Пока кожа не трескалась, а кости не отзывались тупой болью. Было легче, чем думать.

Но на третий день пришло известие из Лас-Вегаса. Враги подобрались близко. Расположились на территории Коза Ностры — дерзко, уверенно, будто чувствовали себя в своём праве. Это не устраивало Доменико. Ни капли. И в то же время он понял: это шанс. Повод выйти из себя законно. Повод забыться — хотя бы на несколько часов.

Так и началась резня.

Он не щадил. Ни одного. Резал медленно, с холодной сосредоточенностью. Будто каждая рана на теле врага должна была излечить что-то в нём самом. И Романо заметил это. Конечно же, заметил — тот всегда всё замечал. Но, похоже, брат забыл простую истину: Коза Ностра не терпит слабости. Здесь слабость пахнет кровью. Здесь с ней не спорят — её вырезают.

Страннее всего было молчание самого Романо. Ни звонка, ни намёка, ни попытки вмешаться. То ли по уши увяз в собственных проблемах, то ли слишком хорошо знал брата — понимал: лезть сейчас значит получить пулю в ответ. Не в сердце — в доверие.

Всё это время рядом оставался Армандо. Старший. Верный. Почти брат. Таскал его домой после ночей, пропитанных алкоголем и кровью. Поддерживал, когда тот шёл на рожон. Прикрывал спину — как и раньше, когда были детьми.

Тогда, в десять лет, Доменико спас его от стаи бешеных собак. После того дня они не расставались. Армандо — сын солдата, убитого при одном из мафиозных разборов. Мальчишка без семьи, без дома, без страны. Ставший тенью. Воином. Тем, кто был готов умереть за Доменико Карделло, ставшим ему настоящим братом.

Теперь Армандо втаскивал его домой, ругаясь на весь дом:

— Чёрт побери, Дом! Если тебя не убьют враги, тебя прикончит алкоголь!

— Ты всегда был занудой, — усмехался тот, спотыкаясь о ступени, с виски на губах и хриплым смехом в горле.

И каждый вечер повторялся. Виски. Кровь. Пустота. Всё перемешалось. Он уже не знал, какой сегодня день. Не помнил, когда в последний раз заходил в офис. Телефон звонил — Виттория. Каждый день. Но ответа не было. Он ждал другого звонка. От той, кого называл куколкой. От той, кто ушла.

Но Силена молчала. И Леон молчал. Либо что-то скрывал, либо она нашла способ заткнуть ему рот. Умела. Если хочет — умеет всё. 

Доменико лежал, уставившись в потолок, как в пустое небо, и единственное, что не давало утонуть — образ Силены. Её голос. Её смех. Её глаза, в которых порой вспыхивало пламя, способное сжечь весь мир.

И тогда сознание, как часто бывало в такие ночи, вывернуло его из настоящего — туда, где было легче. Где она была рядом.

Он вспомнил их медовый месяц. Рождество.

Они сбежали от всего — от людей, от мира, от власти, от фамилий, от ответственности. И позволили себе быть просто — мужем и женой. Доменико до сих пор помнил, как снег скрипел под ботинками, как Силена ругалась на слишком тонкие перчатки, как пряталась за высоким воротом пальто и хохотала, когда он бросал в неё снежками.

— Это не по правилам, Карделло! — кричала она, смеясь и убегая по склону.

А он догонял. Ловил. Валил в снег и целовал, пока щеки не краснели от мороза и жара.

В ту ночь они сидели у камина. У неё в руках — глинтвейн, у него — бокал красного. Она укрылась пледом до подбородка, и только нос и глаза торчали наружу. Взгляд — спокойный, довольный. Почти домашний.

— Знаешь, — сказала тогда, — я думала, что никогда не доверю мужчине ни себя, ни свою жизнь. А теперь боюсь, что отдам тебе больше, чем могу себе позволить.

Он не ответил. Только притянул её ближе, поцеловал в висок. Эта ночь запомнилась не снегом, не подарками, не дорогими часами, что она вручила с надписью «время для нас».

А этим странным, почти забытым ощущением лёгкости рядом с ней. Словно впервые за долгие годы можно было просто дышать. Не контролировать каждый взгляд, не сдерживать каждую эмоцию, не играть роль. Просто быть. С ней. В моменте. И этого было достаточно. Ни страха, ни напряжения — только тёплое, тихое чувство, что вот она — та самая любовь, ради которой стоит всё.



От Автора:

Прошу прощения за долгое молчание — у меня творческий застой, и, признаюсь честно, справиться с ним было непросто. Надеюсь, вы не сердитесь. Я действительно стараюсь, понемногу возвращаюсь в ритм. Давайте вместе насладимся новой главой... пусть она и получилась немного грустной, но зато — живой и настоящей.