Пустота

Пустота была уродливой, липкой кляксой на белой стене. Она сидела на ней, как жук, шевелила усиками, но никто из людей, находящихся в аудитории, её не видел. Лишь я один смотрел ей в глаза, погружался в мутный, безбрежный, непреодолимый океан пустоты, захлёбывался в нём. Казалось, я скоро усну. Глаза смыкались, веки тяжелели, голова плыла в тумане, рука не хотела писать. Где я был? Нет, не в космосе, не под водой, не под одеялом. Я просто сидел на паре Дашкова. Ночью я совсем не спал - меня снова настигла мокрая, волнующая бессонница. Лёг в два часа ночи и так и не заснул, всё думал об Алисе, о Даше, о фигуристке, которая давно не появлялась, о пистолете, что дал мне таксист. Неужели он правда считал, что я смогу кого-то убить? Кто он такой? Просто городской сумасшедший или творец? Может быть, он - моё будущее? Нет, бред. Он дал студенту пистолет, посоветовал убить человека... А может, он хочет, чтобы я застрелился? Кто его знает? Застрелиться было бы неплохо. Это быстро. Достал пистолет - нажал на курок, и всё закончилось. Пускаешь в голову пустоту, и сам становишься пустотой. Как всё просто... Жаль, смелости не хватит.

Медленно, никуда не торопясь, мы проходили советскую печать эпохи НЭПа.

«В двадцатые годы двадцатого века советская печать пыталась реализовать программу Ленина...»

Дашков всё говорил, говорил, говорил... Рассказывал о фельетонах Зощенко, Булгакова, Ильфа и Петрова. Всех этих писак я, разумеется читал. «Перед восходом солнца», «Записки юного врача», «Светлая личность»... Буквы. Если я выстрелю себе в висок, они, словно птички из гнезда, вылетят из моей головы, вырвутся на свободу и полетят в небеса, к самому солнцу мёртвых. Я стану пустотой. Человеком-невидимкой. Хотя разве я уже - не человек-невидимка? И зачем мне эти буквы? Лучше бы занялся чем-нибудь полезным, не жил бы смешной жизнью... Ведь если ты связываешься с буквами, если начинаешь чувствовать их запах, выдавливать из них кислый, отравляющий сок и пить его - это сводит тебя с ума.

«В тридцатых годах фельетоны Ильфа и Петрова печатается как в газете «Правда», так в сатирических журналах «Крокодил», «Красный перец», «Смехач»...»

Главное, не засыпать. Если я засну, Дашков заметит и выгонит меня. Это будет очередной мой позор. На меня будут кричать. Я снова буду чувствовать себя виноватым. А я устал чувствовать себя виноватым. Я постоянно чувствую себя виноватым. Зачем?

«Булгаков сотрудничал с пролетарской газетой «Гудок» и с газетой «Накануне», которая была печатным органом сменовеховцев. Стоит сказать, что «Накануне» - единственная эмигрантская газета, разрешённая к ввозу в Советский союз. Она продолжила линию сборника «Смена вех»...».

Зачем вы рассказываете об сменовеховцах, об этих наивных людях, которые ошибочно полагали, что советская власть смогла переродиться? Они же просто дети, наивные дети, как я... Это подтвердила сама история. Идеолога «сменовеховства» Устрялова, вернувшегося в СССР в 1935-ом, убили в 37-ом году. Кроме Устрялова, расстреляли и Бобрищева-Пушкина, и Ключникова, и других. Но Дашков восхищался ими. Я хотел с ним поспорить, но не стал. Я должен молчать. Не вступать ни в какие дебаты, не открывать рта, не высказывать своего никому не нужного мнения. Просто молчать. И всё будет хорошо.

Я справлялся. Я молчал. Сидел и списывал всё с презентации. Надо же будет как-нибудь сдать экзамен. Надо будет не облажаться. Не проиграть.

Дашкова мало кто слушал. Харунг смотрела аниме по телефону, Маша читала какой-то журнал. Я же пытался на отвлекаться. Не думать ни о чём. У Ромы, вон, получалось. Он сидел и тихо писал, не отвлекаясь. Мне бы так.

Лекция заканчивалась. Дашков предложил нам задать вопросы. Мы, как обычно, молчали. Затем парочку отличниц спросили что-то о писателях, и он долго, пространно отвечал на каждый вопрос. Они, улыбаясь, смотрели на него и кивали. Какие молодцы! Всем пять!

После ответа девочкам Дашков посмотрел на часы и, увидев, что времени на лишние разговоры больше нет, задал домашнее задание:

- На следующую практику вы будете должны прочитать «Одноэтажную Америку» Ильфа и Петрова, а на лекцию подготовить фельетон, в котором вы должны высмеять какое-либо из явлений нашей действительности. Любое! Делайте, что хотите. Я предоставляю вам широкий простор для фантазии. Задание понятно?

- Да! - чётко и торжественно, как пионерка, воскликнула Маша, а за ней послышались голоса других студентов.

- Ну тогда можете быть свободными!

Мы поднялись со своих мест и начали собираться. Я обрадовался тому, что задания на практику у меня фактически нет. Я уже читал «Одноэтажную Америку», когда знакомился с Ильфом и Петровым в школе. Тогда мне даже захотелось написать свою книжку под названием «Пятиэтажная Россия», но я загуглил это название и понял, что меня опередили. Кто-то уже такое написал. Да и сама идея книги мне потом стала казаться дурацкой. Обычная повестушка о плохой жизни в провинции. Нытьё на нытье.

Вместе со всеми я потянулся к выходу. Однако у самых дверей Дашков окликнул меня.

- Фёдор, задержитесь, пожалуйста. У меня к вам есть пара вопросов.

- Хорошо, - остановился я, развернулся и подошёл к нему. - Говорите.

- Во-первых, Фёдор, что у вас с лицом? - глядя на меня, как на придурка, промолвил он.

- Вы про кривой нос, прыщи или про что? - шутил я. - Просто рожей я не вышел, извините.

- Перестаньте, - произнёс он. - Я говорю про ваши синяки. В последнее время вы постоянно приходите в университет, как после драки. Это совсем не хорошо. Если у вас какие-то проблемы - скажите. Просто университет - место, где нужно выглядеть нормально, интеллигентно, а не как... гопник.

- Да, простите, - осклабился я. - Это просто нелепость. Я меня дома есть один дурацкий косяк, об который я постоянно бьюсь головой, когда ночью иду в туалет. Надо бы что-то с ним делать.

- Вы врёте, Фёдор, - упрекал он меня. - У вас синяки в разных местах, иногда по несколько сразу. Это косяк вас так мутузит?

- Я ещё и падаю часто, - усмехнулся я. - Знаете, я неловкий человек. Постоянно спотыкаюсь и падаю.

- А мне кажется, ты ввязался в какую-то кампанию, - чуть повысив голос, серьёзно пробасил Дашков. - С кем ты дерёшься?

- Ни с кем, - завертел я головой. - Вы же меня знаете. Я не уличный хулиган.

- Я и не называл тебя хулиганом, - улыбнулся Дашков, дабы немного разрядить обстановку. - Просто мне кажется, что ты занимаешься чем-то не тем.

- На самом деле я просто записался на бои без правил, - сочинил я. - Хожу и расслабляюсь так после пар. Просто я ещё достаточно плох в этом спорте, так что часто получаю...

- Хватит придумывать, Фёдор! - воскликнул он. - Ты увиливаешь от ответа, что-то скрываешь зачем-то! Ладно, хочешь ходить весь в синяках - ходи... Но ты ещё и пишешь мне какую-то порнографию!

Он достал из портфеля мой «Апокалипсис всегда» и кинул кипу бумаг прямо на стол.

- Вот, - указал он на бумажки. - Что это? Фёдор, вы думаете, это куда-то годится? Вы описали групповой секс с женщиной и подсунули это мне как сочинение! Я вижу, вы решили выделиться среди всех, написать рассказ, литературное произведение, скажем. За саму попытку я вас хвалю, но... Знаете, сколько графоманов я видел за всю свою жизнь... Они писали годами, тратили уйму времени впустую, надеясь на то, что их бред хоть кто-то опубликует. Я хочу уберечь вас от этих ошибок. Не пытайтесь литераторствовать. У вас это получается плохо. К тому же, у вас совершенно нет задатков. То, что вы написали, - это всего лишь пошлятина, переполненная подростковым максимализмом. Вряд ли она способна вызвать что-то, кроме смеха. Поэтому... Лучше займитесь журналистикой. Вы же журналист, в конце концов. Это ваша профессия. А в литературе и так хватает пошлятины... Уж простите, что я говорю так прямо, но это потому, что я не хочу, чтобы вы напрасно тратили время. Я думаю, о таких вещах стоит говорить прямо. В следующий раз лучше напишите журналистскую работу.

- Но я пытался показать... - замешкался я.

- Понимаю, - широко улыбнулся он. - Но получилось у вас не очень хорошо. Вернее, совсем не хорошо. Извините, что говорю в лоб, просто я не люблю юлить. Лучше сказать прямо и честно.

- Я вас понял, - ответил я.

- Да, повторюсь, в следующий раз лучше выполняйте задание правильно и пишите не литературу, а журналистский текст. Не пытайтесь оригинальничать. От вашей «оригинальности» у меня возникло чувство тошноты.

- Хорошо, - сдавленным голосом сказал я и вышел из аудитории.

Я чувствовал себя разбитым. Словно по мне проехал трамвай. Словно он сжал меня, перерезал мне глотку, выдавил меня, а потом отпустил, бросил на мороз, голого, побитого. Мне снова захотелось громко, яростно закричать, захотелось выбежать к людям и подраться с кем-нибудь просто так, чтобы выплеснуть сидящую внутри ярость.

Надо было сходить в туалет, чтобы умыться, чтобы смыть с лица всю грязь, всю пыль, все синяки, к которым придрался Дашков. Жаль, с синяками не выйдет.

Надо подняться на четвёртый этаж. Повесив голову вниз, устремив взгляд к аду, я прохожу мимо гардероба, мимо киоска с едой, мимо толп людей, которые мне не интересны. Я волочу ноги, передвигаю их по лестнице. Прохожу второй этаж, третий этаж, цепляясь за перилы. И вдруг, на четвёртом этаже, я снова вижу Алису... В чёрной, красивой кофте, в синей джинсовой юбке. Вот она, идёт, гордо подняв свою лебединую шейку. Она такая далёкая, холодная, таинственная. Она больше не смотрит в мою сторону. Даже когда в коридоре нет больше никого, кроме меня, она не смотрит, сука. Делает вид, что меня не существует. Что вместо меня - только глубокая, необъятная пустота.

А я цепляюсь за её взгляд, за её замечательные йогуртовые глазки, пытаюсь схватить хоть что-то, но снова хватаю пустоту... Пустота, пустота, пустота... Как же её много, чёрт возьми!

Алиса идёт по коридору, я обгоняю её, делая вид, что мне на неё всё равно. Я чувствую её запах. Как и прежде, от неё пахнет вишней и виноградом. Так сладко. Я вдыхаю запах, но не насыщаюсь им, внутрь проваливается вкусная пустота.

Алиса идёт гордо, величаво, не шелохнувшись. Точно королева. И как у неё это получается? Почему она словно неживая со мной? Почему она такая красивая? Почему я не могу просто её уничтожить? Просто присоединить её ко всей этой смерти, существующей вокруг меня? Неужели это так сложно? Неужели так сложно её разрушить, похоронить, забросать камнями? Она для меня - никто, она растоптала меня, не подумав ни секунды, а я хожу, как дурак, и ищу случайной встречи с ней, надеюсь заметить её в толпе просто затем, чтобы на секунду насладиться её красотой. Разве это не унизительно? Ведь я знаю, что это убийственно, я знаю, что мысли о ней лишь заставляют меня ещё больше себя ненавидеть, я знаю, что сойду с ума, знаю, что снова приду домой и не смогу заснуть из-за того, что буду думать о ней! Остановись! Ты должен заставить себя её ненавидеть. Ведь она просто дурочка. Просто гламурная дурочка. Ведь тебе сперва так и показалось, верно? Ты вёл себя с ней, как с идиоткой. Да она и есть идиотка. Чёрт, я понимаю, но не могу себя заставить её разлюбить. Но ведь без этого никак, Фёдор. Я попытаюсь, заставляю себя ненавидеть! Не смотреть на неё! Не думать о ней... Но как? Мой странный, злой взгляд всё равно касается её шёлкового лица. Вот бы мой взгляд был гвоздём... Можно было бы так легко всё испортить. Нет, я бы не смог. Это было бы преступлением против человечества. Как можно сломать совершенство, как можно покуситься на идеал, на восторг, на вечность... Она - живой золотой храм самой настоящей, самой искренней веры, которая только может существовать. Да, я верю в неё... Моя вера огромна, но мне так жаль, что золотой храм всё-таки придётся поджечь, спалить до тла, чтобы сказать это сокровенное: «Ещё поживём». Пока же я не могу жить! Она не даёт мне! Я тону в ней! Я не могу её видеть, потому что её красота переполняет меня! Помню, как соприкасались её губы... Точно волна и песок... Так же плавно. Эта черная водолазка, которую она носит - словно занавеска, закрывающая взор на широкие просторы, на равнины и неровности... Гладкие, замечательные неровности, кратеры, ухабы, творожные изгибы... Её шея - струна скрипки, водопад, поток, несущий самую чистую воду на свете.

Холодный снег, лежащий за окном, похож на её белую, тонкую кожу. Выражение её лица, в котором столько скромности, тонкости, не выходящей за рамки надменности, смешенной с грустью и усталостью от всего мира, поражает меня, заставляет дрожать, кусать язык до боли... Она словно возвышается над всем этим адом... Она словно презирает его! И меня вместе с ним! Чёрт! Она смотрит на меня, как на мусор, она знает о своей красоте, о своей мистичности. Как она двигает своими точёными бёдрами, как она дышит, как смеётся... Я помню, я всё помню.

Она - это городская ночь, полная загадок, жёлтых окон, фонарей, ночных клубов и приведений... Я бреду в этой ночи без цели и направления, зная, что ночь убьёт меня, что её романтика возьмёт мою душу и разорвёт её в клочья. Но я влюблён в ночь, она так привлекает меня, что я не хочу отступать, идти домой, запираться в дурацкой комнате, уходить от этих чарующе-бесконечных огней. Может быть, я вполне готов умереть, стать её подопытным, почувствовать на себе её величественный, кисло-сладкий взгляд...

Но никакого взгляда нет. Я - пустота. Нечего смотреть на пустоту. Алиса этого не заслужила.

Я захожу в туалет и пытаюсь умыться, привести себя в чувство, сделать себя снова нормальным. С каждым разом это всё труднее. Но пока я справляюсь. Ведь всё не так плохо, да?

Я выключил воду и посмотрел на себя. Какая же ты бактерия, Фёдор. Ты - жуткий, мерзкий тип. У тебя почти зажили синяки. Может, ты хочешь поставить себе ещё парочку? Нет, не сегодня. Сегодня мне не требуется бить себя. Зачем? Чтобы отомстить самому себе за собственную убогость? Что ты хотел? Идеал? Тебе ведь тоже было бы с ней некомфортно. Ты - такой падший, а она - такая возвышенная. Ты бы потерялся. Ты бы не знал, как себя вести. Ты бы опозорился.

На место Алисы скоро придёт пустота. Эта девочка станет ничем. Скоро... Очень скоро. Я раздавлю её, как стеклянную игрушку. Осколки вонзятся в мою ладонь, будет течь кровь, а я буду плакать. Плакать весь день. Весь год. Всю жизнь.

Вдруг я услышал её голос за дверью. Она говорила с Клыком. Точнее, ругалась с ним. Он кричал на неё, она оправдывалась. Голос её, кажется, погрубел, стал жестче, реальнее. Он словно обрёл земные черты, он очеловечился... На секунду я подумал, что это не её голос, но нет... Её... Только он перестал быть невинным, ангельским, святым.

- К чему эти претензии, Арт? - спрашивала Алиса.

«Арт». Она называла его Арт? Что за безвкусица?

- Претензии? - кричал Клык. - Разве это претензии, Алис? Мне надоели твои ушлёпки на стороне! То этот задрот Фёдор, то этот Игорь... Почему он тебе написывает? Говорит, что приедет в конце февраля? Я почитал переписку, он прилетал из Петербурга на каникулах, вы несколько раз встречались, но мне ты об этом не сказала. Что за тайны?

- С Фёдором я порвала все отношения, Арт! - крикнула Алиса так громко, словно знала, что я стою и подслушиваю. - Его больше не существует.

- Да к чёрту его! - рявкнул Артур. - Давай поговорим об Игоре. Сейчас он мне больше интересен! Кто он такой?

- Я уже тысячу раз сказала тебе, что он мой друг! - оправдывалась Алиса. - Что в этом такого - встретиться с другом? Почему ты ревнуешь меня к каждому мальчику?! Я так с ума сойду, честное слово!

- Тогда почему ты не сказала мне о нём?

- Я боялась, что ты будешь против, - объяснила Алиса. - Ты же был против Фёдора.

- Не говори мне об этом уроде Кумарине! - прошипел Клык. - Он тут вообще не причём! Ты сама хотела перестать с ним общаться! Сама же говорила, что он мерзкий, неприятный и некомфортный человек.

- Да, - согласилась Алиса, - просто меня бесит твоя ревность. Сколько можно читать мои переписки, смотреть с кем я общаюсь?

- У этого Игоря есть фотки с тобой, я видел, - сказал Артур. - Он их выкладывал два года назад. И в каждой подписи он пишет какие-то романтические цитаты. На одной он тебя даже целует.

- Ты что, копался в его профиле? - удивилась Алиса. - Долго листал до тех фотографий?

- Какая тебе разница? - спросил Клык. - Мне нужно знать, что это за Игорь. Ты с ним раньше встречалась?

- Хорошо, я скажу, - сдалась она. - Да, мы встречались, когда учились в школе. Мы оба из одного города, учились в одной школе, потом влюбились друг в друга. У нас были отношения до конца одиннадцатого класса. Потом он уехал учиться в Питер, а я - сюда. Мы решили, что лучше будет расстаться. Тем более, в ту пору мы уже не испытывали друг к другу той симпатии, которая была прежде. Но мы остались хорошими друзьями. Мы до сих пор переписываемся, встречаемся на каникулах. Как друзья, не более. У меня есть парень здесь, у него - девушка в Питере. Кстати, тоже из этого города. Вроде бы они познакомились ещё здесь, на каком-то концерте. Я даже виделась с той девочкой, она хорошая. Не понимаю твоих претензий, Арт... Что тут такого? Да, в последний раз я гуляла с Игорем на зимних каникулах, когда начала встречаться с тобой. Ещё раз мы планируем увидеться в середине марта. У его отца будет юбилей, 45 лет, и одно ответственное мероприятие, на котором Игорь тоже должен присутствовать. Он приедет в город на неделю. Я вас познакомлю. Поверь, он хороший человек.

- Не буду я с ним знакомиться! - рявкнул Артур. - И ты не будешь с ним встречаться!

- Почему? Что за капризы? Это бред, Артур! Серьёзно!

- Что «серьёзно»?! - завизжал Артур. - Я не хочу, чтобы моя девушка встречалась со своим бывшим парнем! Может, у вас есть чувства друг к другу? Вы же расстались просто потому что разъехались, правда? Так может, ты мне врёшь? Может, ты спишь с ним? Может, ты обслуживаешь этого придурка вместе с его подружкой?! Может, у вас там секс втроём, а?

- Что ты городишь, олень? - обиделась Алиса так по-детски смешно, мило. - У тебя вообще нет доверия ко мне... Ты придурок, вот ты кто! Я буду встречаться, с кем захочу и когда захочу!

Я услышал в её голосе надрыв. Словно она плакала. Словно из тучек её глаз закапали маленькие капли дождя. Этот дождь - как кровь... Я не мог его видеть. Я чувствовал огромную боль, точно внутри меня сломались все кости. Точно мой храм, мой дом разрушили, кинув туда гранату...

«Я не отдам цветочек в волосатые лапы боли! - хотел я закричать. - Я буду драться, буду грызть глотку боли, буду защищать счастье самой красивой девочки на свете!».

- Ты шлюха сраная! - крикнул Артур, и я услышал шлепок.

В голове пронеслись случайные молнии мыслей. Он ударил её! Точно ударил её по щеке!

«Что мне делать? Ударить его? Выбежать? Как это жалко. Как смешно. Но разве я могу сидеть здесь и просто ждать? Нет, не могу».

Я вышел из туалета и сделал вид, что удивлён и не понимаю, почему он её ударил.

Она стояла в той же чёрной кофте и джинсовой юбке и плакала. Её белая, как лепесток ромашки, щека стала красной от удара. Артур стоял рядом и молча смотрел на неё. В его глазах был испуг и сожаление о том, что он сделал. Но мне было насрать. Он ранил цветочек. Он принёс боль красоте, он сделал с ней непоправимое, он заставил её страдать. Он решил, что её красота ничего не значит, что можно просто её сломать, как ребёнок ломает веточку дерева.

- Ты что, бь-бьёшь её? - нелепо, по-идиотски крикнул я. Словно находился в дешёвом, третьесортном сериале.

- Иди отсюда, Кумарин, - сдавленным голосом произнёс Клык. - Иди, пока не огрёб.

- Ты не смеешь её бить! - заорал я, как сумасшедший. - Не смеешь, сука!

- Иди отсюда, Федя! - сказала Алиса. - Это не твоё дело.

- Моё, - настоял я. - Если он тебя бьёт, то это моё дело.

- Я её не бью! - воскликнул Клык. - Я не бью женщин, и никогда этого не делал.

- А это сейчас что было? - спросил я. - Не удар?

- Нет... - пытался оправдаться он. - Это на эмоциях получилось... Я слабо...

- Попроси у неё прощения! - крикнул я. - Ты, сука, ударил её. Ты не имел права её бить.

- Отвали, - огрызнулся этот говнюк. - Ты ей никто. Это наши отношения.

- Иди в жопу, придурок! - психовал я. - Я не отвалю, потому что ты меня бесишь. Что, нашёл себе спарринг-партнёра, чтобы показывать свою силу, да? Давай, лучше вымещай свою агрессию на мне! Я тебе отвечу, в отличие от неё. Но вы со своим дружком Витей - два ссыкуна. Тот тоже только тявкать и может. Ты, я вижу, такой же чепушила, как он.

Тут Артур не стерпел. Его гордость была задета. Он сделал шаг навстречу ко мне и, размахнувшись, заехал мне по лицу. Честно сказать, удар у него был так себе. Даже мои удары были лучше. Так что я решил показать их ему. Без промедлений, как учили на занятиях по карате в детстве, я заехал ему в район солнечного сплетения сначала с одной руки, потом с другой. Клык был плохим бойцом. От боли он нагнулся, и я вдарил по его красивой, смазливой роже.

Клык отлетел к стене. Кажется, это был мой лучший удар. Так сильно я ещё никогда не бил. А то... В этом ударе была вся моя ненависть к нему, всё моё презрение, моя боль за тот вечер, когда Алиса поехала с ним, моя зависть к нему, моё желание стать им...

Из носа Артура потекла кровь. Он растерялся, поняв, что опозорился на глазах своей девушки, и чуть не плакал.

- Что ты сделал? - заверещала Алиса. - Ты сломал ему нос? Ты - животное! Урод! Быдло, гопник!

- Алиса... - бормотал я. - Я пытался тебя защитить... Прости. Я просто пытался тебя защитить.

- Это не твоя проблема! - втыкала она стрелы слов в мою голову. - Не твоё дело! Зачем ты полез?!

- Прости, - пытался я говорить. - Я не хочу, чтобы кто-то прикасался к тебе, чтобы кто-то делал тебе больно.

- Главное, чтобы ты не прикасался ко мне и к людям, с которыми я общаюсь, - процедила она сквозь зубы. - Ты мне противен. Уйди. Я прошу, уйди. Исчезни из моей жизни, пожалуйста. Не вмешивайся в неё.

- Как скажешь, - виновато пролепетал я и пошёл прочь.

Мне было стыдно. Я ещё раз всё разрушил... Сколько можно, Фёдор? Почему ты постоянно проигрываешь? Почему ошибаешься? Теперь она видит в тебе не только неудачника, не только нелепого задрота, но и врага. Молодец. Кто просил тебя вмешиваться?

Но я же победил его! Нет. Он врезал по лицу мне, я - ему. У нас ничья. Ни о какой победе и речи быть не может. С Алисой остался он, а не я. Даже если я выиграл битву, то всё равно проиграл войну. Простите за банальность.

Надо было идти на пару. У меня было ещё две пары подряд в одном кабинете. И я снова шагал на них с синяком на лице. Хотя разве люди не привыкли, что я в последнее время хожу побитый? Наверное, они, как и Алиса, уже думают, что я - быдло, которое участвует в битвах район на район. Было бы прикольно. Наверное, это отличная психологическая разгрузка.

А может, они видят во мне футбольного хулигана. А что, логично... Раньше я смотрел футбол, болел за питерский «Зенит», а потом возненавидел его из-за противных рож олигархов, которые руководят этой командой. Ну ещё из-за того, что мне перестала нравиться игра, в которой все игроки - сплошь разбалованные, тупые уроды. Это, правда, не мешает мне иногда посматривать матчи... Впрочем, ладно. Почему бы мне не драться за «Зенит», не получить за него по лицу? Романтика.

А может кто-нибудь, как Дашин брат, видит во мне супергероя, что ходит по ночам и дерётся с бандитами, страдает за справедливость? Нет, это уже перебор.

Но с синяками надо завязывать. В последнее время я слишком часто ввязывался в драки. Надо прекращать, держать язык за зубами. А то уже Дашков спрашивает, что у меня с лицом. Стыдно.

Пара была в 237-ом кабинете. Я уже приближался к нему. К кабинету в самом конце тёмного коридора на втором этаже. Пара уже началась, поэтому в коридоре было пусто. Только какая-то маленькая тень мелькала вдали. Кто это, интересно?

Я подошёл ближе и увидел, от кого идёт тень. Это был мальчик в штанах с подтяжками, в серых валенках и синей кофте со знаком «Супермена». Тот самый мальчик, который приходил мне во сне. Тот самый, который в прошлый раз рисовал на двери надпись... И в этот раз он тоже писал на двери. Только не 217-ого, а 237-ого кабинета. Я присмотрелся, что именно... Красным фломастером он щепетильно выводил словно «Murder». «Убийство». Может, он не знал, что означает это слово? Зачем он его писал? Какова его цель?

- Ты убьёшь меня? - спросил мальчик, заметив меня.

Голос его напоминал Дашиного брата. Он был таким же полным грусти и надежды. Обиды и стеснения.

- Убьёшь, чтобы не проиграть? - продолжал спрашивал меня мальчик. - Убьёшь, чтобы не сдаться, да? Ты ведь не сможешь жить дальше, если ты не убьёшь меня?

Мальчик развернулся и побежал в пустоту коридора.

- Эй, стой! - крикнул я ему вслед. - Я тебя знаю. Ты рисуешь на дверях... Ты - тот мальчик, про которого говорила старуха! Стой!

Мальчик ускорился. Он побежал быстро, так что мне пришлось рвануть за ним.

- Эй! - бросал я звуки на воздух. - Остановись!

- Ты должен бежать не за мной, а от меня! - восклицал мальчик. - Все бегут от детей, почему же ты делаешь всё наоборот?! Ты будешь несчастлив! Ты всегда будешь несчастлив. Тебе это надо?

- Остановись! - просил я его. - Тебя ищет бабушка.

- Бабушка давно умерла! - говорил мне мальчик. - Родители умерли! Маленький ребёнок остался один в тёмном коридоре, в котором некуда идти! Его засасывает коридор, будущая, взрослая жизнь, в которой он чувствует себя потерянным. Он живёт в фантазии, и ему не спастись. Ему никуда не сбежать, никуда не деться.

Парень забежал за угол, рванул к лестнице. Я потерял его из виду. Сейчас... Я поймаю тебя, ты не убежишь... Ты же всего лишь ребёнок. Я тоже забежал за этот дурацкий угол, который скрыл от меня мальчика. Я понёсся вниз по лестнице, перепрыгивая по несколько ступенек сразу. Но мальчика не было видно. Куда он делся? Чёрт, неужели я его упустил?

Я спустился до первого этажа и посмотрел по сторонам. Нет, никого... Может, он побежал наверх? Стоило догадаться. Чёрт. Я поднялся до пятого этажа, мельком осмотрел его, третий, четвёртый этаж. Но никого не было. Мальчик исчез. Конечно, он не мог провалиться сквозь землю. Он должен был быть где-то здесь. Но искать его не имело смысла. Я что, буду заходить в каждый туалет, просматривать каждый угол? Тогда я пропущу пару... Я уже опоздал на полчаса. Чёрт.

Сдавшись, я вернулся к 237-ому кабинету. На его двери всё так же красовалась надпись «Murder». И всё-таки мальчик был каким-то помешанным. Неудивительно. С такой-то бабкой.

Я открыл дверь кабинета, вошёл, извинился за опоздание. Увидев новый синяк на моём паршивом лице, несколько человек хихикнуло. Да, это уже стало шуткой. Надо мной уже смеются. Чёрт. Идите в жопу.

Я уселся за последнюю парту и попытался слушать лекцию по журналистской этике. Это было особенно скучно. Бессонная ночь дала о себе знать. Мне снова безумно захотелось спать. Даже больше, чем раньше. После драки я расслабился, и меня начало клонить в сон. Глаза сами закрывались, голова стала пустой. Надо было чем-то заняться. Я взял в руки телефон и попытался найти страницу этого Ильи, что заставил Клыка ударить девочку, которой я восхищался. Попробовал зайти на аккаунт Алисы, чтобы посмотреть её друзей, но не смог, потому что был в чёрном списке. Мне было запрещено смотреть её друзей. Справедливо. Ничего страшного, у меня был второй аккаунт, который мы когда-то в школе создали с Юрой Денисовым, Димой и Саней, чтобы подшучивать над девочками из параллели. Имя придуманного нами человека звали Максим Боровичев. Мы нашли в интернете какого-то накаченного фитнес-тренера, набрали в интернете его фоток и разместили на странице. Получился типичный качок Максим. Отлично. Он нравился девочкам, и они так любезно отвечали ему... Совсем не так, как нам.

Я всё ещё помнил пароль от фальшивого профиля и иногда на него заходил. Сейчас аккаунт как раз мне понадобился. Максима Боровичева не было в чёрном списке Алисы, к нему она никак не относилась. А меня ненавидела.

Я набрал пароль и зашёл на этот пустой, никому, кроме меня, не нужный аккаунт.

Её страница не изменилась. Те же фотографии, те же записи на стене. Всё то же самое. Только под каждым постом - лайк от Артура Клыка. Да, лайкает - значит любит.

Я открыл её друзей. Там было два Игоря. Один - её одногруппник, которого я часто видел в вузе, а второй как раз тот самый Игорь - из Петербурга. Я открыл его профиль и пролистал фотографии. Лицо показалось мне очень знакомым. Высокий, худой и красивый мальчик с большим лбом, приплюснутым носом, чистой кожей и угольно чёрными, хорошо уложенными, волнистыми волосами. У него был уверенный, непоколебимый, холодный взгляд, заключённый в больших голубых глазах. Его сухие, бледно-розовые губы бантиком были сомкнуты. Казалось, что из-под них может вырваться только железный, сильный, угрюмый бас, которым обычно восхищаются девушки.

Да, он выглядел мужественно, гордо. В нём было что-то аристократичное. Под его чёрным шарфом и чёрном пальто словно скрывался какой-то бес, какое-то уродство, какая-то тайна, как у Дориана Грея. Казалось, в нём сочетается добряк и злодей, эстет и разрушитель, безжалостный монстр и обаятельный романтик.

Он был хорош, это точно. Не типичный красавчик аля Клык, каких сотни, нет. Это была мрачная, пугающая и зловещая красота, которая всегда больше всего привлекала людей. Неудивительно, что Алиса так хотела встречи с ним. Её наверняка к нему тянуло. Наверняка ревность Артура не была безосновательной.

Надо было найти совместные фотографии Клыка и Алисы. Я начал листать. Одна фотка, вторая, третья. Вот он - у Смольного дворца, вот у Медного всадника, вот у Зимнего... У всего того, что я только мечтал увидеть... Долбаный петербуржец.

Я пролистал дальше и увидел то, что заставило меня бросить телефон на парту. Пальцы задрожали. Я побледнел. На лбу выступил такой привычный, липкий пот. Глаза забегали по кабинету. Я хотел вскрикнуть, но сдержался. Всё-таки вокруг были люди. Они могли подумать, что я сумасшедший.

Преподавательница Оксана Викторовна Водиева отвлеклась от темы лекции и ушла в свои рассуждения. Она часто так делала. Любила поговорить о чём-нибудь важном и поспрашивать студентов, что они думают о том или другом вопросе современности. Сейчас она говорила о всей современной культуре.

«Никакой культуры в привычном смысле этого слова сейчас уже не существует, - твердила она. - Её стало так много, что культура превратилась в свалку, потеряла какую-либо ценность. Мы лишь выискиваем на свалке предметы, которые помогут нам не сходить с ума, остановиться...»

Наверное, вам интересно, что я увидел в телефоне? Что заставило меня отбросить его? Хорошо, я расскажу. Это была фотография петербуржца с Полиной. Да, той самой розововолосой Полиной, которую я когда-то любил. Вот её голубые глаза-купели, вот её родинка на лбу - Вифлеемская звезда, вот её маленький, носик-крестик, вот её губы - два облака, которые не дают ангельскому пению пробраться в наш мир. Этими губами она целует его в щёку. Он улыбается. Угадайте, какие у него зубы? Конечно же, идеально ровные, белые, чистые. Только у меня они жёлтые, обоссанные дьяволом. Какая глупость. Я пролистал ещё фотографии, увидел ещё фотки с Полиной. Я зашёл в его инстаграм, там тоже были лишь фотографии с Полиной. На одной из них Полина и Игорь лежали в одной постели. Понятно. Какой бред... Как такое может быть? Это же только в романических сериалах возможно... Или нет? Мы же живём в маленьком городе. Игорь вполне мог познакомиться здесь и с Полиной, и с Алисой. Он мог уехать в Питер, узнать, что его знакомая тоже туда уехала, и встретиться с ней! Ведь такое возможно! Это бред, да... Но бред вероятный. Это дешёвая любовная мелодрама, но ведь я сам превратил свою жизнь в дешевую мелодраму, да? Любые отношения с девушкой - это такая вот мелодрама, да?

Я участвую в каком-то любовном треугольнике, чёрт... Только я здесь - больной, влюблённый неудачник, который трётся рядом и смотрит на их отношения. Как это жалко.

Я пролистал ещё и, наконец, увидел их с Алисой общие фотографии. Тогда у неё ещё не было чудесных бело-розовых волос. Но она и так казалась безумно красивой, как и на том снимке у моря. И этот человек лапал её... Он её касался, и она была с ним. Да, у Игоря имелось всё. Он был ещё больше, ещё лучше Клыка. Вот он - настоящий супергерой. Может быть, Алиса всё ещё была влюблена в него? А что, если это так? Что, если прямо сейчас в него влюблены и Алиса, и Полина? Нет, перестань! Ты не должен об этом думать. Зачем? Ты тут лишний. Это всего лишь дурацкий сюжет для бредовой мелодрамы. Зачем воспринимать его всерьёз? Это абсурд. Нагромождение одного на другое. Ты должен остановиться.

Но я пролистал ещё несколько фотографий. Одна из них была с выпускного. На ней Игорь в красивом чёрном костюме стоял вместе с родителями - красивой мамой-блондинкой и отцом, который кого-то мне напоминал. Он тоже был красивым, высоким мужчиной с прямым, самодовольным взглядом и гладким лицом... Теперь понятно, в кого пошёл сынок. Я попытался вспомнить, где видел этого мужчину. Неужели? Нет, этого просто не может быть! Это уже какой-то абсурд! Это издевательство! Сон!

Человеком на фотографии был Дровосецким. Я специально нашёл в интернете фотографию Дровосецкого и сравнил. Игорь что, его сын? Что за бред? А какая у него фамилия? Ты обратил на это внимание? Ты посмотрел? Я свернул фотографии и глянул на фамилию.

«Игорь Дровосецкий». Я слышал где-то это сочетание! Но нет! Такого не может быть! Я схожу с ума! Это бред, сон! Что, блин? Как такое возможно? Слишком много совпадений в одном человеке. Это слишком плохой сюжет, слишком плохой, слишком плохой. Перебор с совпадениями. Нет, мне надо успокоиться. Я отложил телефон в сторону, достал из портфеля успокоительного и проглотил несколько таблеток. Я решил больше не залезать в телефон... Мало ли, ещё Даша окажется сестрой Игоря, Рома - дядей, мой старый друг Юра - его крёстным, а все остальные будут его друзьями. Нет уж. Стоп.

Из-за успокоительного я ещё больше захотел спать. Я уже не мог удерживать глаза - они закрывались, погружали меня в сон, и вскоре, под утомительное бормотание Оксаны Викторовны, я провалился в мрачную бездну собственной головы.

Я был на какой-то шумной вечеринке. Звучала электронная музыка. Были слышны какие-то крики, какие-то вздохи за какой-то стеной. Чёрт, как я здесь оказался? Почему музыка играет так громко?! Чёрт, почему я не дома?

Я посмотрел на часы. Они показывали 13 часов ночи. Разве всё это существует в реальности? Наплевать. Надо подниматься. Я встал, посмотрел вокруг. Я увидел чёрно-белые шторы, которые колыхал лёгкий ветер. Здесь был пустующий, открытый балкон. Обои были выкрашены в бело-розовый цвет, вокруг стояли свечи, шкаф, зеркало, в которое смотрела девочка-карлик с малиновыми волосами. Она плакала, у неё растеклась тушь, но она не стирала её... Она красила губы. Красила так сильно, как это было возможно. Она уже вылезла за пределы губ, водила помадой по носу, по щекам, по подбородку...

- Знаешь, зачем я делаю всё это? - спросила она меня. - Потому что все мы лишь страдающие клоуны. Мы наигранно смеёмся, но нам ведь не смешно. Ведь не смешно?

- Нет, не смешно, - согласился с ней я. - Наверное, нет.

- Именно поэтому мы вливаем в себя кислоту, да? - спросила девочка-карлик.

- Какую кислоту?

- Вот эту, - достала она из шкафа бутылку с кислотой и выпила жидкость.

Кислота насквозь прожгла её тело и вышла через маленькие дырочки в её животе.

- Это приятное чувство, - поведала девочка-карлик. - Обычно кислота остаётся внутри. Не вытекает. Просто сжигает всё, и ты чувствуешь себя так хорошо, так пусто... Но когда капельки кислоты протекают по телу, кажется, будто внутри тебя ползает несколько кротов. Они словно прогрызают путь наружу.

- И что ты теперь будешь делать со всеми этими дырочками? - поинтересовался я. - Как ты будешь жить?

- А зачем мне жить? - спросила девочка. - Я всего лишь снежинка, которая летит мимо рта одинокого мальчика, которого все называют богом. Снежинка должна падать. Неважно, что я перестану жить. Всё это - только сон в бесконечной череде других снов. Даже смерть - только сон. Так зачем отличать сны друг от друга?

- Что ты собираешься делать? - спросил я.

- Говорю же, прыгнуть! - воскликнула девочка. - Снежинка должна лететь.

Девочка подошла к балкону и прыгнула вниз. Она превратилась в помаду. Теперь не надо было красить губы. Не надо было стараться, прилагать усилия. Довольно.

От девочки-карлика, которую забрал балкон, осталась только занавеска. Она медленно стекала, точно тающее мороженое, на ковёр, что казался мне одной большой вафлей.

Я поднялся с кровати и пошел вон из комнаты. В коридоре стояли люди, которые беспрестанно мотали головами под модный биток... Да, они делали это так быстро, что, казалось, их головы вот-вот оторвутся от тела, пробьют стену и улетят вдаль, в космос... Я шёл по коридору, и мне казалось, что я был здесь всегда, что эта музыка играла всегда, что люди вели себя так всегда, что эти кислотные оттенки, которыми был наполнен коридор, были всегда и повсюду, что всё это развлечение никогда не заканчивалось. Ведь что есть мир, если не всего-навсего безуспешная попытка развлечься?

Я чувствовал тяжесть и тошноту. В коридоре воняло потом. Здесь было много людей. С каждой секундой их становилось больше. Потных, пьяных тел, отравленных алкоголем.

- То, что ты видишь, - бормотали они, - это и есть жизнь, молодость. Праздник, который ты проспал. Гирлянда, которая потухла.

Я попытался зажать уши, зажмуриться, уйти, чтобы не слышать их слов. Но я не мог... Слова, словно роботы-пчёлки из «Чёрного зеркала», проникали в любую щель, в любое маленькое отверстие.

- Ты всего лишь мышь! - кричали пьяные люди, чтобы в мой мозг вошли иголочки их острых слов. - Ты всего лишь сгусток пустоты. Ты уже чувствуешь, как у тебя внутри появляется рвота. Ты ощущаешь запах! Это отравление. Отравление собой. Ты уже не можешь, тебе плохо. Ты чувствуешь мокрый стул под собой, к тебе прилипает тело, а ты хочешь его оторвать! Оно же такое тесное. Волосатое, вонючее, потеющее. Нет! Волосы растут, они - словно змеи, обволакивают тебя, душат. Пальцы двигаются, словно гусеницы...Губы искусаны, ты сдираешь прыщи, и из них льётся кровь, растекается по всему рыхлому, уродливому, крючковатому лицу. Чистое лицо бы испортила капля крови, но твою помойку она лишь украшает. Кривой, как старая русская изба, нос, жёлтые зубы... Они - точно губки, впитавшие мочу... Как это мерзко. И это постоянные ощущение, шёпот, звучащий из слюнявой пасти стен. Ты чувствуешь вонь от самого себя, но ты привыкаешь... Тошнота становится постоянной. И так хочется проблеваться, очиститься. Так давай же, исповедайся полу, сбрось с себя все грехи!

Они говорили это хором. Человек двадцать в тесном коридоре, слово в слово. Наверное, это даже было красиво. Я старался отвлечься, не смотреть... Однако мне пришлось открыть глаза, когда всё замолчало.

Я открыл глаза, а они открыли рты и начали блевать на пол, друг на друга. Пьяницы опрыскивали друг друга рвотой, но им было всё равно. Они продолжали блевать. В нос ударил отвратительный, кислый запах. Совсем рядом с собой я увидел дверь. Стоило сделать только пару шагов, повернуть ручку - и всё закончилось. Я сбежал. Попал в пустую, чёрную комнату. Но комната казалась мне пустой только потому, что здесь совсем не было света. На самом деле, она не была пустой. Свет включился, и я увидел, что комната была полна оторванных рук, с которых медленно капала кровь. Оторванные руки висели на маленьких, тонких ниточках. Настолько тонких, что казалось, будто руки летают по комнате. Но самое странное было в том, что руки двигались. Они жили вне людей. Они шевелили пальцами, с которых слезали ногти, они пытались раскачиваться на верёвках, пытались вырваться, уползти куда-нибудь, хоть в коридор, к рыгающим людям, но у них совсем ничего не получалось.

От рук на стену шли длинные, страшные тени. Руки пытались показать мне что-то. Они играли в театре теней... Да, это спектакль. Я вижу на стене корову. Она идет, пробирается меж маленьких деревенских домиков. У коровы - длинные, корявые рога. Она царапает ими небо, ранит его. С неба стекает кровь. Прямо на мою голову. Но разве корова виновата? Она всего лишь живёт, существует, но причиняет вред. Корова чувствует стыд, она не желает причинять никому боли и останавливается, чтобы не делать зла... Надо умереть здесь. Но нет корове покоя... Откуда-то выбегают люди, хватают её и начинают доить. Корова не сопротивляется - она знает, что так надо. Над ней начинают кружить стаи мух. Они садятся на неё, танцуют, поют.

Никому не была нужна корова, которая режет рогами небо. Старики, мальчишки, пьяницы только и делали, что доили её. Хулиганы подбегали к корове и хлестали её кнутом, чтобы она сдвинулась с места. Но корова была непреклонна. Самые жестокие, бессердечные дети тыкали в неё ножичками, проделывая дырки в коровьей коже, но корова всё равно не двигалась.

Вдруг явился Спаситель. Мальчик с большим сердцем, которое мешало ему жить ровно так же, как корове мешали рога. Мальчик подошёл и, рыдая, отпилил корове рога, которые причиняли боль небу. Рога упали на землю, в грязь, в лужу. Грех был сброшен в Ад.

Но корова не двинулась с места. Тогда мальчик попросил корову отпилить ему краешки сердца, чтобы оно стало меньше и не мешало ему жить. Корова согласилась. Она знала, к чему это всё приведёт. Корова взяла пилу в зубы и принялась за своё дело. Она стала отпиливать мальчику краюшки сердца.

Я чувствовал стоны. Словно что-то жило у меня внутри. Что-то слабое, до невозможности безобразное. Какое-то существо, которое умерло ещё при рождении, но почему-то осталось жить. Оно переваливалось с боку на бок. Оно, холодное и полупустое, шипело и двигалось, пока я смотрел, как корова пилит сердце ребёнка. Мальчик дрожал, как помешанный. Он не кричал, а именно трясся. Словно хотел причинить себе как можно больше боли.

Сначала от его сердца отпал первый обрубок. Он плюхнулся в ту же лужу, в которую упали рога. Кусок сердца горел. Но в луже его пламя быстро потухло.

И как отрубленные руки, что висели на тоненьких ниточках, могли так талантливо исполнять игру теней? Гениально... Они показали, как часть сердца потухла и утонула. Они показали кровь, которая капала в лужу. Словно кто-то забыл до конца закрыть кран, и из него выпадали крупинки воды... Кап-кап, кап-кап...

Мальчик развернулся и дал корове отпилить и другую часть своего сердца. Корова не спорила. Ей, кажется, было всё равно. В её теле уже поселились черви пустоты, которые съедали всё ее внутренности. Вы ведь знаете этих червей, да? Белые такие, скользкие и холодные.

Вскоре отпала и вторая лишняя частичка сердца. Но она не упала в лужу, как первая. Брызнула кровь, и кусочек развеялся пеплом по ветру. Вот они - два обряда смерти. Какой выбрать? Какая разница?

Мальчик, у которого теперь было обычное сердце, как у всех нормальных людей, взял у коровы пилу и начал отпиливать ей голову. Мальчик улыбался и не чувствовал ни страха, ни жалости. Жить стало лучше, жить стало веселей!

Мальчик отпилил корове голову, и она умерла. Корова хотела умереть, так что мальчик всё сделал правильно. Любой из нас бы сделал так же.

Неизвестно откуда мальчик взял топорик, но этот топорик помог ему разрубить тело коровы на несколько частей. Он выкинул только копыта, а всё остальное положил в мешок и понёс к громадному замку, в котором жил одинокий старик.

Не знаю, как, но оторванные руки смогли объяснить мне, что старик был глух и нем. Он уже сотни лет жил в пустоте, и все думали, что он давно умер. Но это была не смерть, нет. Одна пустота.

Когда мальчик зашёл в замок, он увидел лишь пустые, пыльные комнаты, в которых когда-то давно был пожар, что спалил всё до тла. Коридоры были чёрными, обугленными, мрачными. Мальчик, держа в руках мешок с частями тела коровы, стал подниматься наверх. Повсюду были выжженные коридоры, шкафы со сгоревшими книгами, в комнатах стояли чёрные манекены, которые когда-то были людьми. Чем выше мальчик поднимался, тем меньше было окон, тем темнее становилось вокруг. Вернее, окна в замке имелись, просто кто-то заделал их досками, кто-то захотел замуровать себя в этом замке, создать для себя сырую темницу.

На верхних этажах совсем не было окон. Мальчик шёл по лестнице на ощупь, еле передвигал ноги, с трудом волок мешок с коровой по ступенькам, а не нёс его на спине. Его руки стёрлись, и на ладонях кровь смешивалась с потом. Скоро мальчик отчаялся шагать по это нескончаемой лестнице, переступать ступеньку за ступенькой, идти в огромное, непобедимое никуда, в вечную пустоту, которой никогда не будет конца. Он захотел сдаться, повернуть назад, спуститься вниз, но вдруг впереди, в этой могильной, чёрной темноте зажёгся свет. Мальчик увидел, что оставалось всего лишь десять ступеней до неба, до последнего этажа, на котором была всего лишь одна комната, где горел маленький огонёк.

Вытерев запачканные в крови руки об одежду и поместив на своё лицо безмятежную, полную счастья улыбку, мальчик поднялся по оставшимся ступеням, протащил по ним свой большой мешок и вошёл в комнату.

Это была тесная комнатушка без какого-либо окна, с холодильником, в котором стояла засохшая рыба и молоко, с одной кроватью, заросшим паутиной шкафом, заполненным дурацкими, пышными костюмами, которые давно никто не надевал, со столом, заваленным книгами и старыми исписанными бумагами, покрытыми пылью. На стенах висело несколько телевизоров, которые, правда, были выключены. У замурованного окна, на подоконнике, стоял телескоп и лежали бинокли.

Также в комнате находились: маленькая раковина, покрытая ржавчиной, грязный, жёлтый потрескавшийся туалет, тумбочка, на которой стоял советский железный чайник белого цвета с чёрной ручкой, давно переполненное мусорное ведро, рядом с которыми бегали крысы. В комнате ужасно воняло. Казалось, что человек, живущий здесь, давно уже не чувствует запахов, что он не ощущает той мерзости, что происходит вокруг, или же просто свыкся с ней.

Жутко воняло здесь не только от мусорного ведра, но и от стоящей на однокомфорочной плитке протухшей яичницы, и от валяющейся на полу грязной одежды, и от самого старика, который, кстати, сидел, обняв собственные ноги, в стоящей посреди комнаты клетке, которую он сам для себя и смастерил. Старик любил садиться в клетку по вечерам, перед сном... Любил вонзать в себя ржавые спицы и сидеть так по несколько часов. Зачем? Чтобы почувствовать себя человеком. Он настолько хотел быть человеком, что поэтому поселился в этом замке, замуровал окна, устроил такой беспорядок с вонью, пауками и крысами. В последнее время старик и вовсе существовал в темноте, и лишь изредка зажигал свечку, стоящую на столе, чтобы не забыть, кто он такой, чтобы не сойти с ума и окончательно не стать человеком. Ведь это проклятье - быть человеком. Хорошо хоть, что у людей есть избавление - смерть. У старика же смерти не было. Нет, ему нельзя было окончательно становиться человеком. Нельзя было погружаться в это постоянное безумие.

Мальчик не дал старику насладиться, не дал раствориться в боли. Он вошёл в комнату и бросил перед ним мешок. Старик вынул из своего тела спицы, раздвинул решётки клетки, собрал её, словно раскладушку, и засунул под кровать.

- Я слеп и нем, - поведал старик, - я не могу ничем тебе помочь. Пусть ты и проделал такой путь ко мне, пусть ты и убил корову, я всё равно не могу тебе помочь.

Интересно, откуда шёл голос старика? Кто его передавал? Ведь театр показывали мне оторванные руки, которые никому не принадлежали? Голос шёл сверху. Может, там сидят другие актёры? Я посмотрел наверх. Там, на верёвочке, голова, похожая на дискошар. Глазами-прожекторами голова светила на стену, а ртом передавала слова. Прикольно.

Я перекинул взгляд на несуществующую сцену, чтобы продолжить смотреть постановку.

- Ты врёшь, - ухмыльнулся мальчик. - Ты сейчас произнёс слова, значит ты никакой не немой. И ты не глухой - просто вставил себе затычки в уши. Ты всё врёшь, старик. А может быть, ты обманываешь самого себя, чтобы не чувствовать вины перед людьми? Если ты немой и глухой, значит ты не можешь ни слушать людей, ни говорить с ними. Ты же просто устал. Но тебе стыдно. Тебя жрёт совесть. Прям как человека.

- Нет, я не человек, - досадливо сказал старик. - Я верховный наблюдатель.

- Конечно, нет, - усмехнулся мальчик, - не человек. Но разве настоящий верховный наблюдатель смог бы заказать целый мешок говядины?

- А кто ты такой? - скорчился старик, словно психически больной человек.

- Я всего лишь курьер, - сказал мальчик. - Сегодня утром вы позвонили в нашу компанию «Мясникофф» и заказали по телефону мешок свежей говядины. Вам всё привезли. Вы должны расписаться во тут и заплатить деньги.

Мальчик подал старику бумажку и ручку, но верховный наблюдатель не стал расписываться.

- Подождите, - сказал он, - можно я посмотрю заказ? Мало ли, может, вы привезли мне что-то не то. У меня маленькая пенсия, и тратиться на ерунду я не хочу.

- Конечно, посмотрите, - согласился мальчик. - Вы имеете право оценить мясо.

Верховный наблюдатель, взяв костылёк в руку, доковылял до мешка и открыл его. В мешке было так много свежего мяса, облитого кровью, что старик усмехнулся. Однако стоило ему присмотреться, и он увидел в мешке больших белых червей.

- Что это? Мясо - червивое? - спросил Верховный наблюдатель.

- Думаю, это черви пустоты, - ответил мальчик-курьер. - Они есть повсюду. Стоит только поместить мёртвую плоть, угасшую жизнь, в тёмный мешок, как черви тут же появляются. Мы ничего не можем с этим поделать. В мясе любой мясной компании будут эти черви. Но не беспокойтесь, они безвредны, и их абсолютно точно можно употреблять в пищу. Правда, после этого у вас в животе будет не очень приятное чувство, словно кто-то живёт внутри, толкается. Но это быстро проходит. Человек, который это смотрит, знает, ведь так?

Верховный наблюдатель и мальчик посмотрели на меня и засмеялись. Из их мешка начали выползать белые черви... Театр теней мигом прекратился... Руки, которые показывали мне постановку, стали червями, искупавшимися в коровьей крови. Черви ползли на меня. Они смотрели на меня своими маленькими глазками, они двигали своими клешнями, они пытались мне что-то сказать, но я не хотел слушать... Я метнулся к двери. Теперь она была гораздо дальше, чем прежде. Надо было бежать. Только не сдаваться червям! Не стать их добыче!

Внезапно свет погас. Я снова оказался в тёмной комнате. Только на тот раз во мраке прятался противник. Я перестал бежать и медленно, осторожно, пытаясь не издавать ни единого звука, направился в сторону выхода. Черви не должны были меня заметить... Если идти тихо, они не услышат меня. А может, надо побежать? Если бы я продолжил забег к двери, когда свет выключился, то был бы уже рядом с ней. Чёрт, зачем я остановился? Почему я постоянно останавливаюсь?

Не знаю... Ладно, я уже остановился. Надо прокрасться к выходу. Это единственный шанс. Возможно, я ошибаюсь, но не всё ли равно? В коридоре ведь тоже не всё в порядке. Интересно, люди уже перестали блевать? Какая разница? Не всё ли равно?

Вдруг я почувствовал боль. Кто-то укусил меня в ногу. Интересно, кто? Ведь в комнате никого не было, кроме червей. Да, меня укусил червь. Я попытался стряхнуть его с себя, но не смог. Гадина зацепилась за мои волоски. Червяку было мало одного укуса. Он укусил меня ещё и ещё. Я пнул его, и моя нога провалилась в мягкую, полупустую, почти не существующую плоть. Прозвучал звук, словно что-то лопнуло, и я услышал, что черви совсем рядом. Я услышал, как они шипят, как они общаются между собой. Теперь точно надо было бежать.

Я сорвался с места и побежал. Я бежал в темноте, слыша лишь свои шаги, собственное дыхание и шепот червей. Мне казалось, что дверь должна быть совсем рядом, что я должен вот-вот упереться в неё. Чёрт, да где эта дверь? Подумай, чувак, разве у пустоты может быть дверь? Разве из пустоты есть выход?

Вместо того, чтобы врезаться в стену, а ещё лучше в дверь, я воткнулся в какого-то человека. У него совсем не было рук... Кажется, их отрезали. Как я это узнал? Нет, я не видел этого человека. Я почувствовал его. Словно он был частью меня. Словно я его создал, придумал в бреду, в помешательстве, словно он был фрагментом моего помешательства, которое летело далеко-далеко, за линию горизонта.

Мы остановились. Я и он. Мы оба тяжело дышали. Оба чувствовали себя в ловушке, в тюрьме, из которой можно выбраться лишь накинув на шею петлю.

- Вы знаете, что в моём теле живут черви?! - проскрипел он. - Я Антон, моё имя Антон, и в моём теле живут черви! Холодные, мокрые черви. Я чувствую, как они жрут меня. Помогите, пожалуйста, помогите, люди... Пожалуйста. Прошу. Я скоро убью себя, чтобы не чувствовать червей. Помогите. Я ничего не могу сделать. Старик отрезал мне руки, чтобы ты смог увидеть театр теней! Ты виноват! Ты во всём виноват! Ты испортил мне жизнь! Так искупи свою вину! Помоги мне!

Но я не помог. Я пробежал мимо, оставив Антона червям.

Звуки менялись. Их становилось всё больше. Темнота впитывала их, играла с ними, как кошка с клубком. Я слышал крик, скрип, звон и звуки пианино. Это были звуки безумия. Почему они преследуют меня? И этот запах пота и гнили... Откуда он постоянно идёт? От меня. Я воняю потом и гнилью. Из моего рта шло отвратительное зловоние. Это была помойка, это было хранилище зла и несчастья. Место, куда сваливают нечистоты. Я чувствовал, как в моём рту что-то гниёт, что-то булькает. Я чувствовал тошноту, в которой плавали черви.

Мне кажется, что мои зубы - это не зубы, а какие-то ужасные, эгоистичные существа. Они такие неровные, жёлто-чёрные, как колорадские жуки. Они лезут, соперничают друг с другом. Они чернеют, когда злятся. Может быть, всё это лишь мои фантазии? Может, я всего лишь сумасшедший? Но зубы и тошнота... Они общаются между собой, они строят против меня свои планы... Ведь так важно строить какие-то планы. Вот у меня совсем нет планов, я просто бегу в темноте, надеясь найти дверь. А у них есть план, и они такие хорошие! Такие правильные! Как я всех их ненавижу! Как я хочу уйти, сдаться! Но я не могу сдаться, потому что старик повесит меня на столбе, да? Потому что старик скажет, какой я негодяй. Все они хорошие, а я плохой! Расстреляй меня, вынь из меня кубик! Раствори в пустоте! Пустота - это бессмертие. Так вот, о чём говорилось в библии. Вот, что такое рай и ад. Пустота. Вот, что такое земля человеческая. Пустота.

Вдруг я понял, что уже не бегу. Я падал вниз, хотя видел всё тот же мрак. Червей же не было. Я выбрался. Всё хорошо.

Нос был заложен. Во рту плескалась рвота. Прыщи набухали. Лицо обрастало коростой, истекало кровью, смешанной с гноем. Почему?

Ворота открылись, я увидел свет и упал прямо на красную кровать.

Это была комната с красными шторами, жёлтым ковром и зелёным креслом, на котором сидела девочка с ярко-зелёными волосами.

- Почему ты здесь? - спросила она. - Почему не тусуешь со всеми? Ведь ты так молод. Молодость - единственное время, когда можно хорошенько развлечься.

- Мне не нравится всё это, - говорил я, пытаясь отдышаться. - Я не люблю вечеринки. Я там всегда чувствую себя лишним.

- Какая жалость, - с досадой в голосе промолвила она. - Тогда на что ты тратишь свою молодость?

- На пустоту.

- Как мило, - равнодушно промолвила девочка. - И что же интересного в пустоте?

- Ничего.

- Тогда пора переключиться на что-то ещё! - воскликнула девочка, прямо как Даша Гармс. - Пойдём со мной... Сейчас будут танцы, торт. Ты ведь не зря пришёл.

- Где я?

- На дне рождения у друга, - сказала девочка со светло-зелёными волосами.

- Какого друга? - спросил я. - У меня нет никаких друзей.

- Ну как же так? - улыбнулась она. - Юра Денисов. Неужели ты его забыл?

- Так я на днюхе у Юры? Как это может быть? Он же в Петербурге.

- А ты нет?

- Нет, - отрицательно помотал я головой. - Я в Сибири.

- Но разве всё это не обыкновенная условность? Все эти города. Просто каменная болезнь. Просто бетон, какие-то строения, сараи, где пасутся стаи людей. Кому это всё нужно? Село, суп, в котором плавают мухи.

- Значит, я на его дне рождения? - пытался поверить я в собственные слова.

- Да, но никто об этом не знает, - поведала девочка. - Потому что ты не можешь выти из комнаты. Ты заперся здесь и дрожишь, потому что тебе страшно. Может, пора выбраться из своего футляра?

- Я не знаю, - пожал я плечами. - Я не слишком приятный человек. Только испорчу всем веселье.

- Ну ты чего такой скучный! - воскликнула она. - Ты должен меняться! Иначе вся твоя жизнь будет только пустотой, Фёдор. Люди и эмоции - вот, от чего ты бежишь. Но это же ошибка! Ты должен пойти. Ну так что, ты пойдёшь за мной?

Она протянула мне руку. На её руке была татуировка. Яблоко, к которому тянется девушка. Красиво.

Я взялся за руку девочки и встал с кровати. За дверью грохотала музыка. Стоило только повиноваться, отдаться в лапы абсурда, и всё будет хорошо...

Мы вошли в другую комнату. Это была большая гостиная. Здесь стояла пара колонок, из которых громко играла музыка. Люди прыгали под неё, пытались подпевать. Они дёргались и потели. Девочка с светло-зелёными волосами тоже хотела дёргаться и потеть.

Она улыбнулась, подняла руки вверх и отдалась музыке. Вокруг была целая толпа народа. Девочка звала меня влиться в толпу, стать её частью, но я не мог. Я чувствовал внутри себя огромную, липкую тревогу, которая мешала мне сделать даже один шаг навстречу к во всем этим людям. Я отошёл в сторону, встал в угол, как какой-то изгой. А толпа становилась всё больше, она сливалась в один организм, в одну сущность.

Туц-туц-туц-туц.

- Присоединяйся! - кричала девочка со светло-зелёными волосами.

Но мне было страшно. Я уже не различал людей в этом большом, уродливом организме, я видел его глаза, его челюсти, его огромные зубы. Я слышал его стоны. Он открывал пасть и заглатывал новых людей, он загонял человечков под ногти, он жевал их, клал под язык. Монстр улыбался, как кот, он хотел расти, захватывать в себя всё больше людей... Но ему было тесно в этой комнате, а его сердце было таким маленьким. Всего лишь колонка. Ничтожная, маленькая колонка, которая кричала, как бешеная. Такое сердце долго не живёт. Слишком быстро... Слишком громко. Можно надорваться.

Но пока надо было жить. И змей жил, творя разрушение и безумие. Он дышал пламенем, он кричал, он тряс своей чешуёй, которая состояла из человеческих рук. Я должен был стать частью змея, должен был покориться ему, перестать быть собой, чтобы уничтожить в себе всё это сумасшествие. Он был таким красивым, этот змей, а я - таким уродливым, маленьким и жалким.

Вот пришёл мой бывший друг Юрий Денисов, в прошлом такой же неудачник, как я. А теперь... Я и не знаю, кто он теперь. У него появились нормальные друзья, тусовки с наркотиками и красивыми девочками, которые, правда, всё равно ему не дают. Но он старается. Многие стрёмные студентки уже западают на него. Скоро он найдёт кого-нибудь, утащит её в яму, сделает с ней... Нет, не говори! Он хороший человек. Он поет. Он - художник. У него рок-группа в Питере, он делает неплохую музыку. Слава Богу, у него всё наладилось. Он нашёл своё место в жизни. Не остался гнить вместе со мной. Гнить я должен один. Боже мой, почему я всё сделал так? Почему я столько ошибаюсь?

Не думай, перебиваю я себя. Не надо. Иначе скатишься в полное безумие. Но разве я ещё не там?

Юра подошёл к колонке и, словно Георгий Победоносец, убил монстра, попросту выключив звук. Змей рассыпался на многих людей, он перестал существовать, превратился в пустоту.

- Пойдёмте есть торт! - воскликнул Юрий.

Но это был совсем не тот Юрий, которого я знал. Это был идеальный Юрий. Подкаченный, с волнистыми, чёрными волосами, красивый, в элегантном, чистом костюме, причёсанный, с блестящими, белыми зубами. Я никогда не мог его представить таким. Но нет... Вот он - передо мной. Его загадочный двойник.

Он услужливо поклонился гостям и повёл их в соседнюю комнату, где уже поставили торт. Ко мне подбежала зеленоволосая красавица, взяла меня за руку и потащила к столу. Я упёрся ногами в пол, словно ребёнок, говорил ей, что не хочу есть никакого торта, но девочка не сдавалась. Она была сильнее. Она вытянула меня из угла и заставила идти к мерзким потным людям. Мы вошли в комнату, в которую перетёк уже весь народ, что был на вечеринке. Ко мне подошёл Юрий и протянул мне руку, приветствуя.

- Давно не виделись, друг, - сказал он. - Даже удивительно, что ты всё ещё жив. Для меня ты давно остался в прошлом, растворился в воспоминаниях, стал могилой, из которой иногда доносятся какие-то тихие слова... Ты для меня - пустота. Но я всё равно рад тебя видеть. Всё-таки ты - маленькая часть моей большой жизни.

Почему он говорил так высокопарно? Кем он себя считает? Нет, всё хорошо. Он разговаривает нормально. Просто я уже давно отвык от нормальных разговоров. Но всё равно, раньше он был другим. Он не позволял говорить о том, какое я говно. Теперь он не стесняется этого. Ему стало плевать на меня, на мою жизнь.

- Это не Юрий, нет... - в ужасе промолвил я после недолгой паузы. - Ты никогда таким не был.

- Ты меня идеализируешь, Федя, - улыбнулся он. - Всё от нелюбви к себе. Ты искренне считаешь, что все остальные люди куда лучше тебя самого. Иногда ты в своих фантазиях переходишь все границы, приписываешь другим людям черты, которыми они не обладают. Ты живёшь фантазиями, Федя, снами. Ты заигрался, запутался в своих снах и никак не можешь найти выход. Скоро ты перестанешь различать, где сон, а где реальность. Или ты уже не различаешь?

- Я всё различаю! - воскликнул я. - Ты - сон.

- Ты преуменьшаешь меня, Федя... - закачал он головой. - Как у тебя всё просто. Сон... Но разве у тебя не бессонница? Разве ты можешь нормально спать? Для человека, который не может спать, такие длинные сны - редкость. Однако у тебя сны теперь длятся всё дольше, правда? Ты устаёшь от них, они тебя выматывают, причиняют тебе страдание. Вернее, ты сам его себе причиняешь.

- Замолчи... - попытался я остановить его. В последнее время я хорошо сплю.

- Почему? - спросил он. - Мне кажется, ты влюбился. Это странно, да? Когда влюбляется такой человек, как ты, - это всегда катастрофа.

- Вспомни себя до отъезда в Петербург, - сказал я. - Ты несколько лет был влюблён сначала в одну девочку, потом в другую, потом в третью. О твои чувствах узнала только последняя. Вспомни, как это было унизительно. Вспомни, как она смеялась над тобой. А что вторая? Ты подглядывал за ней. Следил за ней, лишь бы подольше на посмотреть на её лицо, спину, ноги... Это даже смешно, Юра. Она была в отношениях с каким-то качком по имени Денис, а ты всё ещё бегал за ней, ты тогда ненавидел Дениса, спрашивал, почему он смог покорить её, что она в нём нашла. Ведь он был тупым футболистом, да? А ты... Музыкант, интеллектуал, хорошо знающий английский и историю. Но в проигравших был всегда ты, да? Мы с тобой были так похожи. Оба были полны страха. Оба чувствовали себя людьми второго сорта, да? Но ты спасся. Я был рад, что хоть кто-то из нас смог реализовать себя, уйти из пустоты... А меня поглотил страх, я умер. По крайней мере, так я себя ощущал. И ощущаю до сих пор. Из меня уходят силы, понимаешь? Уходят, словно в помойную яму, и я ничего не могу с этим поделать. Мне скоро двадцать, а я уже перестал чувствовать голод. Я чувствую только постоянное утомление и стыд. И любовь, пожалуй, но не такую любовь, которая спасает, не такую любовь, которая даёт надежду на что-то хорошее. Нет, это - любовь разрушительная. Она заставляет меня чувствовать ещё больший стыд, ещё большую ненависть к себе, понимаешь? Эта любовь рано или поздно убьёт меня, превратит меня в безграничную пустоту.

- А я уже не чувствую никакой любви, - честно сказал Юрий. - Вчера я отымел Полину. Помнишь, ты её любил? Писал ей стихи, да? Она этого не заслуживала. Знаешь, когда она сосала у меня, я ничего уникального не почувствовал. Даже наоборот. Это было разочарование. С неё спала тайна, понимаешь? Она стала просто девкой. Это же самое ужасное, сам подумай, - увидеть в романтическом образе настоящего человека со всеми его соплями, месячными, со всем говном. Не лучше ли образу всегда оставаться только образом, как думаешь? Мне кажется, в этом плане, Федя, тебе повезло. Ты ни разу не видел женщину как плоть, ты не спал с ней, не использовал любовь как инструмент, как кусок мяса. Это так отвратительно. Сначала меня чуть не вырвало, но потом я стал наслаждаться. Я понял, что любовь - это то, что дурачит нас. С ней мы неполноценные люди. Надо жить без любви. Только для себя - и ничего больше. Это гораздо легче.

- Наверное, ты прав, - признался я. - Но ты говоришь о невзаимной любви. Взаимная любовь приносит людям счастье.

- А что такое взаимная любовь? - спросил меня Юрий.

- Я не знаю, - пожал я плечами.

- Потому что её не существует, - сказал он. - Ну а если и существует, то это не про нас. Судьба таких, как мы, - либо умереть от любви, либо убить в себе любовь. Оставить только желание потребления, и всё. Нужно только стать мерзким, угодливым человеком, носить красивую улыбочку, говорить хорошие, правильные слова, за которыми не стоит ничего, никакого душевного порыва. Вон эстетику! Нужно оценивать девушек не по взгляду, голосу или улыбке, а исключительно по размеру жопы или груди. Тогда и забить на неё потом будет проще. Ведь существует много женщин с большой жопой и грудью, правильно? Ходи и выбирай. Одна отказала - возьми другую, делов-то! Это разврат, да. Но разве разврат - не выход? Нет, я тебе скажу, что только в разврате и выход. Помнишь, раньше, когда были в школе, мы вели с тобой всякие религиозные споры. Ты рассуждал о Боге, а я доказывал тебе, что его не существует, что ничего этого нет... Я тебе говорил, что ты веришь вовсе не в объективного Бога, а в своего собственного Бога, которого ты сам и придумал. Ты тогда всё очень удобно выдумал, я помню. Ты говорил, что Бог - это философия, прощение, стремление к добру и любви... Любви ах-ах-ах! Тогда мысль о том, что Бог - источник всякой любви - не казалась настолько абсурдной. Ведь если Бог - источник любви, то он и источник страдания, которое сводит с ума и заставляет кончать с собой... Но ведь самоубийство - это зло, грех. Получается, что Бог - это источник зла. Но если он источник одного зла, то значит, что он может творить много зла, бесконечное количество зла. Тогда напрашивается вывод... Знаешь, какой?

- Ты хочешь сказать, что Бог - это дьявол?

- Именно, - ткнул в меня пальцем Юрий. - Почему мы с тобой постоянно разговаривали лишь о вере и безверии? Это ошибка. Правда ведь всегда посередине. И она в дьяволе. В вере в дьявола. Да, существует только он, и никого больше. Он правит нами. А земля - это лишь ад, который притворяется раем. И ещё подумай, ведь в нас самих Бога нет. Разве мы чувствуем в себе Бога? Разве у нас есть тяга к нему? Нет. Мы не верим в Него, мы ищем веру и не находим её. И вряд ли когда-нибудь мы найдем веру, потому что наша истинная сущность - в дьяволе. Когда всё цивилизованное уходит, когда всё искусственное превращается в пустоту, остаётся лишь зло. Лишь нечто дьявольское, ужасное. Мы тянемся ко злу, ко всему запретному, чёрному, страшному. У нас нездоровые фантазии. Мы хотим убивать, мы чувствуем разочарование, мы желаем разрушать весь мир. Отсюда у людей такая тяга к жанру постапокалипсис. Да, человек ужасен, и он просто скрывает это. Человек не рождён для добра так же, как и не рождён для счастья. Он существует для зла и разрушения, и истинная вера его - вера в дьявола. Он всё это создал. Эту абсурдную мясорубку. Мы - это блевота дьявола, его дети, рождённые для самоубийства.

- Ты... Ты двойник, - залепетал я. - Тебя нет. Ты все лишь тень, созданная им...

- Всё верно, - улыбнулся Юра. - Я создан им. Как и ты. Мы все тут двойники. Мы - худшие версии самих себя.

- Нет... - прошептал я, закрыв глаза. - Я только что видел Его. Но Он болен, психически болен. У Него депрессия, помешательство.

- А разве дьявол - не есть ли Бог с помешательством? - поинтересовался Юра. - Может, дьявол - это просто доппельгангер Бога? Что, если чёрный человек заменил белого, как в сериале «Твин Пикс»? Помнишь, как там было? Боб вселился в агента Купера, а настоящий Купер остался в Чёрном Вигваме. Может, и настоящий Бог тоже в Черном Вигваме, как думаешь? Сидит и ждёт там своего часа, словно ничтожный муравей? Может, та башня, которую ты видел в театре теней, и есть его Чёрный Вигвам?

- Нет... Замолчи! - закричал я. - Я больше не хочу слышать ни слова! Чего ты хочешь? Чтобы я двинулся умом? Или стал сектантом, сатанистом, поверил в дьявола?! Что за бред? Нет... Я не поверю! Никогда! Лучше я не буду верить ни во что, лучше я уверую в пустоту, чем в дьявола. Это же просто смешно! Это глупо и абсурдно... Весь этот диалог.

- Нет, - снова улыбнулся он. - Ты поверишь. Тебе придётся. И когда ты поверишь в дьявола, когда будешь молиться ему из протеста к Богу, который бросил тебя, то всё наладится. Всё будет хорошо, мой друг, только поверь... Ты станешь гораздо лучше, ты будешь смеяться над собой нынешним. Неверие ни во что убивает быстрее. Человек не знает, куда двигаться, но ему нужна цель. Без цели - никуда. Выхода нет.

- И в чём цель? - спросил я его, точно какого-то пророка из секты, втирающего мне странные, «высокодуховные истины».

- На данный момент твоя цель - поесть торт! - воскликнул Юрий. - Ну же, пойдём! Девочка с зелёными волосами уже ждёт, пока его разрежут. Мы и так уже притомили всех своим затянутым разговором.

- В честь чего торт?

- В честь моего дня рождения, - сказал Юрий. - Мне же двадцать лет, чувак. Отличный возраст. Когда жизнь движется, воспринимаешь своё возраст естественно, без лишних заморочек, правда? Тебе наверняка страшно осознавать, что ты прожил уже двадцать лет. Дни отлетают, как щепки, они вонзаются в твоё тело, причиняют тебе боль, ты чувствуешь их, но не взрослеешь, ничего не меняется, да? Раньше, в эпоху безверия, у меня было такое же чувство, но сейчас всё изменилось. Я повзрослел, живу в другом городе и радуюсь жизни. А скоро я ещё и буду есть чудесный торт, испеченный по специальному заказу. Кстати, форму торта я выбрал специально для тебя. Всё-таки когда ещё старый друг придёт на мой день рождения...

Юрий подошёл к большому, длинному торту, накрытому розовой коробкой, и торжественно произнёс:

- За моё двадцатилетие, друзья!

Юрий открыл торт. Он действительно был будто бы приготовлен специально для меня. Дело в том, что торт был испечен в форме моей фигуристки. Да, это была фигуристка из теста и крема. Та же красота, то же взгляд, то же чистое лицо, не такое живое, но всё же милое. Как можно было сделать так правдоподобно? Это же торт... Даже не кукла, а всего лишь торт. Торт, испечённый мастером, знающим, что такое красота. Дайте не посмотреть! Не трогайте! Это нельзя трогать! Но никто не хотел любоваться на произведение искусства. Надев маски свиней, специально заготовленные для вечеринки, люди набросились на торт и начали хватать его руками и запихивать себе в рот. Они заталкивали в себя большие куски... Её пальцы, ноги, руки, ногти, губы... Куски валились на пол, и свиньи топтались по ним. Они чавкали, визжали, хрюкали. Человеческие руки становились коптами, которые давили красоту, делали её грязью. Люди толкались, били друг друга за торт, за сладость. Среди гостей было несколько человек без масок. Они не так быстро, как остальные, превращались в свиней. Я внимательно смотрел на их лица. Из всех этих ещё сохранивших человеческое людей я знал двух девочек. Первая - со светло-зелёными волосами, вторая - с бело-розовыми. У них обоих вместо одной руки уже выросло копыто. Их лица ещё оставались такими же прекрасными, такими же мягкими и цветочными. Алиса ещё стеснялась, ещё не визжала, ещё не залезла на стол и не начала бороться с другими свиньями. Она пока ещё была прекрасна... Её волосы всё ещё напоминали подснежники, обмакнутые в вишнёвый сок. Почему она ела этот торт? Почему она не ушла? Почему подчинялась им всем? Нет, Алиса, нет... Не делай так. Ладно, девушка с зелёными волосами, её не существует, но ты ведь есть и в реальности, и там ты такая же прекрасная, как здесь... Я не преувеличиваю! Посмотри на меня! Не игнорируй меня. Не делай вид, что эти свиньи тебе более интересны, чем я! Не надо! Прошу, пойдём со мной.

Но она не хотела. Она считала меня скучным, бестолковым ничтожеством. Ей не надо было идти со мной. Она уже начинала толкаться с людьми, из её глаз исчезала таинственность, её туман растворялся в воздухе, пальчики на второй руке сжимались в кулак, начинали превращаться в ещё одно копыто.

- Иди сюда! - крикнула девушка со светло-зелёными волосами. - Пожалуйста, милый! Торт такой вкусный!

- Оп! Давай-давай! - кричали люди из толпы, поддерживая девочку. - Покушай тортик! Он такой сладкий. С виноградно-вишнёвым вкусом! Пальчики оближешь!

- Ты обижаешь меня! - обратился ко мне Юрий, который тоже медленно превращался в свинью. - Торт же сделан специально для тебя. Я заказывал его для тебя! Не обижай меня. Попробуй познакомиться с Алисой. Выбей себе место под солнцем. Мужчина же должен быть сильным. Он обязан бороться за женщину. Так борись, достань ей немного тортика. Она же не может это сделать сама! Она такая хрупкая.

Я снова бросил взгляд на Алису. Её кожа розовела, а нос расширялся... Она медленно становилась свиньей. Она теряла свою красоту. Красота превращалась в уродство! Нет! Только не это! Пожалуйста, нет!

Я закрыл уши, чтобы ничего не слышать, и глаза, чтобы не видеть превращение красоты в уродство, и метнулся к выходу. Я мигом выскочил за дверь и оказался в большом красном коридоре, в котором совсем не было окон.

Коридор бесконечно растягивался, уходил вдаль, порождая лишь новые двери, на каждой из которых было написано слово: «красота». Чем дальше я шёл по коридору, тем тусклее выглядели двери. Если первые из них были только что покрашены, если они блестели и сияли, то с последующими дверями было всё гораздо хуже. Краска на них отколупывалась, они были грязными, потёртыми, заросшими паутиной или плесенью... У одних дверей были оторваны ручки, на других были написаны маты или налеплены старые наклейки с терминатором. Из этих неприятных, полумёртвых дверей валил дым. Он быстро заполнял собой коридор, из которого невозможно было сбежать. Я пытался открыть хоть какую-то дверь, чтобы просто покинуть этот длинный, идиотский коридор, чтобы найти окно, вдохнуть свежего воздуха... Но все двери были закрыты. Поэтому приходилось идти вперёд, вдыхать дым, задыхаться.

Вдруг, сквозь плотную завесу дыма, я увидел, что коридор заканчивается. Впереди была стена с дверью и надписью «Murder». Надо было спешить к этой двери... Почему? В ней была какая-то загадка. Она отличалась от других дверей. Из неё шёл зелёный свет, он прорезался через маленькие щелочки в двери, его было мало, но он был настолько ярок, что слепил меня.

Я зажмурился и попытался прибавить шаг. Почему... Почему здесь было так много дыма? А может, это был и не дым вовсе? Мне казалось, что в нём содержится что-то ещё. Какая-то сущность, какая-то энергия.

Нет, это был не дым, а облака. Облака, наполненные электричеством. Электрические облака. Я остановился. Закрыл глаза и попытался расслабиться. Мне надо было поверить в то, что это облака, а не дым. Нет, это не мог быть дым.

Дышать стало легче. Я всё ещё ощущал привкус гари, но, казалось, что он ослабевает, обращается пустотой, становится ничем.

В ушах стоял звон. Электричество трещало повсюду. Я открыл глаза и посмотрел на облако, которое раньше считал дымом. Оно заметно побелело и порозовело с краю... Бело-розовое электрическое облако. Облако двигалось, меняло форму, а я, как ребёнок, стоял и смотрел, не двигаясь. Не надо препятствовать волшебству. Дай ему волю, Фёдор, позволь миру творить. В этом смысл творчества. В превращении удушья в дыхание, тюрьмы в свободу, отвратительного в прекрасное. Вот и я превратил дым в облако. Но теперь я ничего не делал. Облако жило само, оно само творило... Я его создал и отпустил. Вот оно - настоящее творчество.

Облако превратилось в лицо прекрасной девочки. У неё были не очень длинные волосы, приятное лицо... Маленький носик, широкий лоб и мягкие щёки. Она казалась мне знакомой. Возможно, я даже любил её когда-то, возможно, я думал о ней, возможно, она была для меня целым миром в той, прошлой жизни. Какой той жизни? Неужели я умер? Наверное. Ведь здесь плыли бело-розовые облака, каких не существует в реальности... Наверное, так и выглядит рай. А может, и ад. Зависит от восприятия.

Но я не хотел думать о рае или аде. Я хотел думать только о девочке, лица которой мне было вполне достаточно. Я подошёл к облаку, наклонился, чтобы поцеловать сделанную из облака девочку в губы. Мне было страшно, и я закрыл глаза.

Но вдруг я снова почувствовал запах гари. Девочки не стало. Она отвергла меня, отобрала у меня облако. Дым схватил меня за горло, опрокинул на пол и заставил кашлять. Нет, мне не надо было умирать здесь, в сраном коридоре, вот так глупо, нелепо... Нет. Я буду сопротивляться. Несмотря на то, что девочка хочет моей смерти.

Что там рекомендуется делать при пожаре? Закрыть нос платком? Хорошо. Я достал из кармана платок и попробовал прижать его к лицу. Но платок был испачкан в какой-то тёмно-зелёной слизи. Я выбросил его и, задыхаясь, пополз к двери с надписью «убийство». Я слышал разряды тока, я слышал, что в дыму скрывается что-то страшное, неизвестное... Прогремел гром. Надо было валить отсюда. До двери оставалось совсем немного. Надо было ускориться, но я не мог ползти быстрее.

Чувствуя, как лёгкие наполняются гарью, я поднялся и побежал вперёд, не видя ничего, кроме серого дыма и молний, которые впивались в меня со всех сторон и обжигали моё тело, пытаясь повалить меня на землю. Нет, я вытерплю! Мне же так нравится терпеть! Я же так люблю боль, так люблю унижение. Я схожу с ума. Но дверь всё исправит. Ведь так, да? Дверь спасёт меня. Надо только добраться до неё...

Но сделать этого я не смог. В меня ударило сразу несколько молний. Я упал и хотел было уже сдаться, но, подняв голову, увидел, что дверь находится в нескольких метрах от меня. На этот раз я решил не подниматься. Не хотелось принять на себя ещё один удар. Я пополз к двери. Усилие, ещё одно, и ещё... Места, в которые ударили молнии, жутко болели. Это была невыносимая, жгучая боль. Надо было терпеть. Жизнь - это всего лишь терпение на пути к смерти. Не более. Через несколько секунд я уже коснулся двери... Вот она - цель. Спасибо. Дым, молнии и облака позади. Никто больше не предложит мне торт. Никто не будет говорить со мной, трогать меня. Я сбежал от всего в пустоту. К свободе. Надо было только открыть дверь. Я оперся на ручку, надавил, и дверь поддалась. Передо мной открылась чёрная, холодная пустота. Я сделал один только шаг и растворился в её объятьях. Это было почти безболезненно. В тебя словно врезается поезд, доверху набитый пассажирами. От тела ничего не остаётся. Ты слышишь лишь звон, который уносит тебя вдаль...

Но почему-то это был не конец.

Я очнулся на больничной кушетке. В морге, кажется. Ослепительный больничный свет ярко бил в глаза... Здесь было слишком много света. Стояла мерзкая, трупная вонь. Было холодно. На полу лежали оторванные руки. Много оторванных рук, облитых кровью. Я был здесь не один. Вокруг стояли кушетки с другими сумасшедшими. Все они были привязаны. Я оглядел себя и понял, что сам я не прикован к кушетке. Я был свободен. Осознав это, я попробовал встать, но у меня ничего не получалось. Руки и ноги словно онемели. Моё тело не хотело меня отпускать. Вот срань. Я поднял голову и крикнул людям:

- Где я нахожусь? Что это за место?

Люди молчали. Я внимательно оглядел их. Всего одиннадцать человек. Со мной - двенадцать. Все - мужчины разных лет. Я самый младший. Самым старшим же был пожилой, лысый и худой дед, чья койка стояла в дальнем левом углу.

Все эти мужчины были голыми. Тут я тоже отличался от них, потому что лежал в той же самой одежде, в которой ходил по коридорам. Я - словно изгой. Единственный одетый в кругу обнажённых. Смешно.

- Ну? - ещё раз подал я голос. - Кто-нибудь ответит, что это за место?

- Место, где не кончается радуга, - внезапно сказал старик. - Если просто - морг.

- Почему мы в морге?

- Потому что мы все трупы, - усмехнулся он. - Что ещё может привести человека сюда?

- Нет, мы не трупы! - возразил я. - Я вижу, вы все лежите с широко открытыми глазами. Значит, вы живы.

- Ты не совсем прав, - ответил старик. - Мы лежим с широко закрытыми глазами, парень, и мы мертвы. Для того, чтобы открыть глаза, нужно много сил. Открыть глаза так страшно... Поэтому мы закрыли их и просто ждём.

- Чего?

- Когда нам помогут, - ответил старик. - Надеюсь, это случится как можно cкорее.

- Кто вам поможет? - спросил я.

- Ангелы, - ответил старец. - Они сопроводят нас на тот свет. Они помогут освободиться, взобраться наверх по лестнице Иакова. Это тёмная лестница в башне, где совсем нет окон.

- Вы хотите умереть? - спросил я.

- Можно и так сказать, - сказал он. - Ну а можно сказать по-другому. Мы хотим трахнуться.

- Для чего? - не понял я.

- Ха-ха-ха-ха-ха! - засмеялся старик. - Что за вопрос? Разве в этом должен быть смысл?

- А вот и они! - крикнуло хором сразу несколько мужчин, и я услышал стук каблуков.

В морг вошло двенадцать девушек-медсестёр в латексных белых дешевых костюмчиках, как в порнухе, и в дебильных шапочках с красными крестами. В руках каждой из девушек было по большому, пустому уколу. Сначала они построились в ряд, торжественно, хором, прочитали клятву Гиппократа в переводе Руднева: «...Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла...» И всё такое. Они пропускали целые куски клятвы, добавляли что-то своё, но всё же произнесли торжественную речь до конца. Когда последние слова: «да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому» - вылетели из закрытых масками уст красивых девушек, они разобрали своих пациентов и приступили к работе. Ко мне подошла чёрноволосая, худая девочка, которая казалась гораздо младше своих коллег. Одних её глаз было достаточно, чтобы понять, кто это. Передо мной стояла моя фигуристка, придуманная мною девочка, которую я даже не мог потрогать.

- Это ты? - спросил я. - Что ты хочешь сделать?

Она не ответила. Только встала напротив меня и смотрела в мои глаза, в то время как другие «сестрички» уже приступили к работе. Они заполняли свои шприцы пустотой, вставляли иголку в череп привязанных больных и вливали им в голову теплое, приятное «ничего». Мужчины улыбались, словно дети... Они поднимались в рай, сопровождаемые красивыми, чистыми ангелами. Наполнив головы мужчин пустотой, девушки залезали на них верхом и начинали трахаться с больными. Скоро весь морг превратился в место массовой оргии.

Только моя фигуристка стояла и не могла ничего сделать. Я смотрел ей в глаза. Из них текли слёзы. Она не знала, как поступить. Ей было слишком противно ко мне прикасаться.

- Я никогда не буду с тобой, - промолвила девочка. - Я освобожу тебя, но я не буду твоей. Ты ведь тоже не хочешь этого, да?

- Что они сделают, если ты не выполнишь задания? - закричал я. - Они накажут тебя?

- Они убьют меня, - честно призналась фигуристка. - Но ведь я существую во многих реальностях. То, что происходит здесь - лишь часть одной большой судьбы. Скоро всё это перестанет существовать, уступит место большой судьбе. В ней мы точно ещё встретимся.

- Даже если ты меня отпустишь, я не уйду далеко... - промолвил я. - Я могу двигать только шеей.

- Мы это исправим, - пообещала девочка.

Они достала из кармана какой-то флакон с зелёной жидкостью и заполнила ей шприц.

- Теперь дай мне руку, милый, - ласково попросила она. - Как только я введу лекарство, ты должен будешь сорваться с места и побежать отсюда. Хорошо?

- Ладно, - согласился я. - Давай.

Она взяла меня за руку своими холодными, нежными пальцами...Так приятно почувствовать её тело, ощутить её кожу, её воображаемую жизнь в этом воображаемом мире. Я даже не почувствовал иголки... Моя рука растворилось в её руке, и казалось, что движение моему телу возвращает вовсе не лекарство, а одно только это прикосновение, ставшее целой вселенной.

Секунда - и всё закончилось. Девочка ввела лекарство и отпустила мою руку. Я с лёгкостью вскочил с кровати. Тело снова стало мне подчиняться. Все медсёстры повернулись ко мне, устремили на меня свои зловещие, острые, ядовитые взгляды, завизжали и начали слезать с мужчин, которые медленно остывали, становились белыми, разлагающимися трупами со стояками.

Медсёстры шли на меня. Все они взяли в руки ножницы. Зачем? Хотели убить меня? Я не знаю! Не спрашивайте! Я никогда ничего не знаю! Фигуристка попробовала встать у них на пути, но получила удар по лицу и упала. Медсёстры были полны решимости напасть на меня. И я не стал медлить. Сорвался с места и побежал, наступая на груды оторванных, мозолистых рук, в тёмный, квадратный коридор. Я почти ничего не видел. Бежал наугад, слыша звуки погони в чарующей темноте.

Иногда путь освещали маленькие свечки, что стояли на полу, но они попадались очень редко, открывая моим глазам лишь небольшие частички этого ужасного, загадочного, волшебного места. Здесь, в коридоре, сидели люди... Голые, изрядно исхудавшие, кастрированные мужчины, забились в углы коридора и, обмазавшись собственной кровью и рвотой, плакали и бормотали нелепые связки слов. Какие-то я даже расслышал.

- Быть мужчиной - это уже наказание, - бормотали они. - Быть мужчиной - это постоянный долг, постоянная вина, постоянное преступление... Ты должен поступать, как мужчина. Ты должен быть сильным и жестоким. Если ты слабый - ты никто. Ты должен быть насильником... Ты должен быть злом. Ты должен быть виноватым... Ты должен построить дом... Вы помните тот дом? Дом, который построил Джек?

Они говорили что-то ещё, но времени слушать их слова у меня не было. Я бежал, потея и матерясь. А они растворялись во тьме. Я чувствовал трупный запах. Он въедался в мой мозг. Я видел силуэты стен, плоских, белых, забрызганных кровью и мочой. Я видел головы свиней и овечек, я пытался не поскользнуться, не даться в руки этим медсёстрам, которые хотели меня убить.

В кромешной тьме я каким-то образом видел старые, холодные свечи, которые так и не удалось зажечь. Рядом с ними валялись сломанные спички... Наверное, не удалось зажечь не свечи, а именно спички. Да, кто-то не умел зажигать спички. Может быть, этот кто-то слишком нервничал, и у него ничего не получалось - кто теперь скажет точно...

Спички... Как им не повезло. Они не смогли исполнить своего предназначения, они оказались в руках бога-неудачника, они не умерли, но сломались. И теперь они вынуждены жить в таком состоянии. Я подумал о том, как эти спички похожи на нас. Ведь большинство из нас - это те же сломанные спички, которые даже не получилось зажечь. Были попытки, были искры, но не огонь... Да, от нас остаются всего лишь маленькие, никому не заметные искорки. Набор из воспоминаний, каких-то дурацких, обычных моментов. Детский сад, школа, университет, потом работа, что-то ещё, и всё. Разве всё это стоит стольких страданий?

Я бы ещё подумал об этих замечательных спичках, если бы не дверь в операционную, которая возникла прямо передо моими глазами. Оттуда, из её маленьких, узких щелочек, шёл яркий зелёный свет. Мне надо было идти туда. Там мог быть выход. Может быть, забежав туда, я проснусь? Но сон ли это? Может быть, это - одна реальность из тысячи? Может быть, засыпая, мы просто поселяемся в другие версии самих себя, существующие в других мирах? Может быть, я из этого ужасного мира сейчас нахожусь в моей сибирской реальности и испытываю ужас, глядя на мой угловатый стол, на мои обои, на моё одеяло, на моё окно. Ведь если подумать, всё это, все предметы нашего абсурдного мира, все слова, все стены, столы и диваны, - всё это так мерзко, так ужасно... Нет, прекрати! Не надо об этом думать. Перед тобой, Фёдор, дверь. Открывай её и входи.

Я остановился, открыл дверь и шагнул в операционную. Это была просторная комната с большим операционным столом, стоматологическим креслом, аккуратно разложенными приборами, красивыми, чистыми шкафчиками. Всё как нужно. В углу стоял непонятный, грязный мешок, но он ничего не портил. Почему в операционной не может быть мешка? Вполне может.

Здесь работало несколько врачей. Они препарировали труп красивой белой акулы, у которой, правда, совсем не было зубов.

Врачи не казались мне извергами - это были обычные адекватные люди, уставшие, медленные, циничные. Выделялась здесь только медсестра. Она была в нормальном, а не латексном медицинском костюме, и отличалась только тем, что из-под её шапочки выглядывали чудесные бело-розовые волосы. Прям как у Алисы. Но нет. Не думай об этом!

- Что это за акула? - спросил я у врачей. - Зачем вы препарируете её?

- Это не акула, парень, - добродушно ответил бородатый, худой врач, не отвлекаясь от своего дела. - Это любовь. Просто она предстала перед нами в виде акулы.

- А почему она без зубов? - спросил я.

- Акула без зубов - это старая любовь, - поведал он. - Молодая, недавно родившаяся любовь грызёт тебя изнутри, кусает, отрывает от тебя куски. Старая любовь лишается зубов и лишь изредка трогает тебя, посасывает старые раны. Часто любовь умирает молодой. Жалкое зрелище. Этих акул выбрасывает на берег, и они вынуждены сохнуть под палящим солнцем. Они теряют свой вид, становятся некрасивыми, уродливыми.

- А что с этой? Она не уродлива.

- Окрою тебе секрет, - молвил доктор. - Это не старая любовь, а молодая. Но один человек решил уничтожить её, превратить в старую любовь, а затем убить. Он укротил её, вырвал ей зубы и попытался избавиться от неё. Он попытался сам задавить в себе любовь.

- Кто же этот человек? - поинтересовался я.

- Этот человек ты, - указал доктор. - Разве не помнишь, как сам принёс акулу сюда?

- Нет, не помню, - помотал я головой. - Это не мог быть я.

- Парень, ты отдал мне её прямо в руки, - усмехнулся доктор.

- Нет... - бормотал я, как сумасшедший. - Я не мог.

- Не бойся, мы вылечим твою акулу, - пообещал доктор. - Сделаем операцию, вставим новые зубы, ещё острее предыдущих, и она будет кусать тебя ещё сильнее, она будет отрывать от тебя ещё больше кусков мяса. Она заставит тебя постоянно истекать кровью. И скоро ты умрёшь. Да, Алиса? Ты же всё сделаешь? Ты поможешь акуле вернуться в свой океан?

- Да, помогу, - пообещала Алиса.

Это был её магический, медовый, музыкальный голос. Я не мог ничего перепутать. Это была она.

- Нет, не надо, - жалобно простонал я. - Убейте её! Не надо вставлять ей зубы! Пожалуйста!

- Это не мы решаем, - сказал доктор. - Алиса уже всё сделала. Она не нарочно. Прости. В каком-то смысле, ты сам виноват. Ты же сам её придумал.

- Нет, - бросил я. - Алиса существует в реальности... Я точно знаю.

- В какой реальности?

- Во всех, - ответил я.

- А может, ты создал её, глядя на тень? - допустил доктор. - Тень всего лишь бегала по стенам, прогрызая в них дырочки... А ты смотрел на тень и создал красоту... Только вот что поразительно... Как такой извращённый, больной ум, как у тебя, может создавать что-то прекрасное? Но прекрасное ведь всегда приносит столько боли... Поэтому оно уродливо. И у тебя красота уродлива. Как эти медсёстры. Они ведь все такие красивые, но они всё разрушили. Они сделали красоту частью разврата, они превратили её в грязь. А затем... Они решили уничтожить тебя. Своего создателя. Они не пожалели тебя.

- Фигуристка... - произнёс я. - Она пожалела.

- Нет. Ей просто было противно делать это с тобой. Любой девушке было бы противно. Любая бы предпочла смерть тебе. Ты - убийца красоты, ты - воплощение уродства, которое грезит о красоте. Ты виноват, Фёдор. Ты был виноват ещё когда родился. Так что лучше тебе умереть самому, чем дальше позволять умирать невинным девушкам, правда? Берите его! - сказал доктор и открыл двери, за которыми стояли медсёстры в латексных костюмах.

- Фантазия или реальность? - воскликнул доктор. - Где грань? Где линия, за которой кончается сон? Что, если реальность - это пустота, которую мы просто заполняем нелепыми снами? Выдумываем что попало, чтобы нам не было скучно! Выдумываем страдания, выдумываем жизнь и смерть, выдумываем шизофрению! Мы - марионетки в лапках фантазии! Что бы такого придумать? Здесь есть пила? Как в фильмах ужасов? Возьмите все шприцы мира и воткните в его тело! Как в фильмах ужасов! Возьмите пилу и разрежьте ему череп, чтобы стало мерзко, чтобы вас самих вырвало на его труп! Я хочу, чтобы вы надругались над трупом! Это же так эффектно! Это такой эпатаж! Красота должна быть разрушена! Красота - это притворство. Это маска, это обман! Красота - это уродство, которое выдаёт себя за что-то прекрасное! Красота - это ангел в дьявольском обличье. Лучше просто уничтожить её. Сравнять с уродством. Показать её истинное лицо.

Девушки пока что не планировали меня убивать. Они схватили меня за руки и за ноги, вкололи какой-то укол, я упал и снова потерял способность управлять своим телом. Через пару секунд я опять не мог двигаться... Что они мне ввели? Неужели пустоту? Наверное... Потому что я чувствовал удовольствие. Потому что мне стало всё равно. Поскорее убейте меня! Пустоты так много, но я хочу, чтобы её стало ещё больше. Её всегда не хватает. Она всегда жаждет поглотить всё, что видит. Она жаждет забрать меня. И самое страшное в том, что я этого хочу...

Смотрите... Только тихо, чтобы вас не заметили. Девочки привязывают меня к стулу, но они не спешат исполнять приговор. Они расступаются... Ко мне подходит доктор. В его руках мешок. Он сует туда руку и достаёт отрезанную голову фигуристки. Моя воображаемая девочка улыбается. Она такая же красивая, как и прежде. Только щека чуть замаралась в крови. Капелька крови на губе. Это как капля вишнёвого сока на губах Руфь в «Мартине Идене». Она сделала её живой. Или мёртвой - не знаю. В глазах фигуристки всё ещё была жизнь. Да, она жила... Она моргала, дышала, двигала своими тонкими, прелестными губами.

- Я красивая? - спросила она меня.

- Да, - ответил я. - Очень.

- Как же так... - промолвила девочка. - Вы же любите только тело! Вам нужно только тело. Вы - грязные, похотливые свиньи! Вам хочется только трахаться! Без тела я не женщина...

- Без тела ты душа, - сморозил я.

Какая пошлятина.

- Но ведь вы влюбляетесь не в душу, - продолжала говорить фигуристка, словно мой ответ был нормальным. - Вы не способны её полюбить. Женщина должна обладать грудью и задницей. Но мне их отрезали. Что делать, если их отрезали? Теперь я не понравлюсь мужчине?

- У тебя есть лицо, - возразил я. - Оно мне нравится.

- Это плохо.

- Почему?

- Потому что ты не мужчина. Ты слишком слабый для того, чтобы быть мужчиной.

- Почему я слабый?

- Потому что у тебя совсем не двигается тело, - объяснила фигуристка. - Как ты будешь работать, как ты понесёшь крест? Как ты отдашь долг родине? Нет, в такого мужчину невозможно влюбиться.

- Ты даже не даёшь мне шанса.

- Разве женщины дают шанс?

- Но ты ведь не женщина. - сказал я. - Ты душа.

- Хорошо, я попытаюсь тебя полюбить, - сдалась голова фигуристки. - Можешь показать мне свою улыбку?

Я повиновался. Улыбнулся во весь рот, показал ей свои кривые, жёлтые зубы.

- Всё ещё хуже, чем я думала, - с сожалением сказала голова фигуристки. - Твоё лицо мне не нравится. Твоя улыбка тоже. Но вдруг что-то можно исправить? Это кресло стоит здесь не просто так. Девочки, вы можете вылечить его?

Меня посадили на стул и привязали в нему. Я был в плену. И никто больше не мог мне помочь.

Черноволосая, смуглая девушка в забрызганном кровью латексном костюме взяла в руки бормашину, и я услышал этот противный, жалкий визг, знакомый с детства. Бормашина впилась в зубы, и я почувствовал вкус крови на языке. Девушка пилила все зубы без разбора. Я кричал, но делал это скорее по привычке, чем из-за боли. Пустота заглушила боль. Мой рот был гробом, в котором боль была похоронена.

Из колодца моего рта медленно текла слюна, смешанная с кровью. Оттуда летели белые опилки, похожие на снежинки. Некоторые из них попадали мне на язык и мгновенно таяли на нём. Фигуристка улыбалась. Смотрела на меня, ожидая какого-то чуда. Но чуда не произошло. Когда девушка-стоматолог закончила операцию, фигуристка снова попросила меня улыбнуться и показать результат. Я не мог ей противиться и всё-таки улыбнулся, чувствуя, что от моих зубов остались лишь торчащие из десен осколки... Ещё медсестра задела сверлом губу, почти оторвала её, но не до конца. Нижняя губа висела, словно сопля, оголяя зубы. Зато, наверное, это выглядело очень смешно.

- Лучше не стало, - честно, с досадой, призналась фигуристка. - Наверное, я тебя испортила. Сделала только хуже. Но тебе всё равно нельзя было помочь. И мне тоже нельзя помочь. Ведь нравиться тебе - это плохо. А я почему-то нравлюсь тебе.

Я попытался сказать: «нравишься», но без зубов это сделать было решительно невозможно. Поэтому я просто кивнул.

- Тогда я растворюсь в пустоте, хорошо? - сказала фигуристка. - Подружки, спасибо за прекрасный вечер!

Рыжеволосая медсестра с большими голубыми глазами и наращенными ресницами взяла из рук доктора голову фигуристки и уколом ввела в её лоб пустоту. После этого девочка закрыла глаза и умерла.

Голову бросили акуле, что уже ожила и яростно вертелась на операционном столе, желая вырваться из цепей, которыми она была привязана к нему.

- Нужно торопиться, - сказала рыжеволосая девушка.

Другая, нормальная медсестра с бело-розовыми волосами, подошла к операционному столу и взяла в руки пилу. Стоило лишь нажать кнопку, и пила завизжала, точно девушка, к которой пристаёт маньяк-убийца.

Эта медсестра кого-то мне напоминала. Не, не ври, что не знаешь её... Не ври, что это не Алиса... Это же её синеватые глаза, похожие на две виноградинки. Жаль, лица почти не видно. Его закрывает маска. Но мне достаточно одних только глаз. Больше ничего и не надо. Этого и так слишком много.

Все медсёстры смеялись. Хирург, сдерживаясь от смеха, достал из кармана телефон и начал снимать происходящее на камеру. «Улыбнитесь! Вас снимает скрытая камера!» - воскликнула акула. И я улыбнулся. Не стал портить этим людям видео. Зачем? Я и так причинил им столько неудобств.

Прошла секунда, две, три. Я посмотрел на часы, висящие на стене. Они растекались по стене, словно яичница. Напомнило одну из картин Сальвадора Дали. «Постоянство памяти» вроде. Её каждый знает. Даже такой идиот, как я. Стрелки часов вывалились и пронзили акулу насквозь. Но кому она в действительности нужна, эта акула? Пусть меня убьёт не любовь, не чувство, которое всё равно быстро заканчивается, а образ, вечная красота.

Пила была уже совсем близко, она двигалась мне навстречу, она визжала, лезвие крутилось, истекало слюной в ожидании ужина. Но вдруг Алиса остановилась. Держа пилу в правой руке и не отводя её в сторону, левой рукой она сняла маску и на прощание подарила мне свою прекрасную, острую улыбку... Она сбросила её с лица и вонзила мне прямо в глаз. Глаз потух, разбился, словно лампочка, лопнул, как воздушный шарик.

Теперь Алиса больше не была похожа на девочку. Она казалась мне монстром без рта. Гадким животным с красивыми, невероятно глубокими глазами. Я пытался смотреть на них, пытался раствориться в них, но у меня не получалось. Что-то мешало. Наверное, безмолвие.

Преграда пропала, как только пила снова включилась. Глаза Алисы вновь стали двумя яркими прожекторами, которые ослепляли, сжигали моё сердце, не позволяя отвести от них взгляда.

Хирург по-прежнему снимал всё на видео. Я по-прежнему улыбался. Алиса продолжила приближать ко мне пилу. Раз-два-три! Поехали. Пила вошла в моё тело, её маленькие зубцы стали рвать мою кожу, перемалывать мои рёбра. На Алису полилась моя помойная кровь. Красный смех людей звучал всё громче и сильнее. Фонтан крови бил из меня, а медсёстры вставали под него, словно это был летний, освежающий душ. Они разделись и стали купаться в фонтане и хрюкать, точно свиньи или опьянённые летней жарой алкаши.

- От вас воняет! - вопил доктор, - это же отходы! Вы купаетесь в опасном водоёме. Здесь столько химии! Завод загрязнил озеро. Теперь оно опасно для здоровья!

Однако девочки не слушали. Они кричали, обливались, слово дети на день Купала, наслаждались жизнью и жарой.

Я чувствовал только боль. Она росла, становилось всё больше и шире и вскоре достигла своего пика. Алиса добралась до моего сердца, разрезала его, словно булочку свежего, мягкого хлеба, и засмеялась. Это был чистый, красивый, детский смех... Словно звон колокольчика...

Но ничего не закончилось. Мой дух вылетел из тела, повис в воздухе и смотрел, как моё тело распиливают на две равные половинки. Если бы Алиса начала пилить моё тело сверху вниз, то она бы справилась достаточно быстро, но зачем она начала с центра? Это было так неразумно. Ей потребовалось много времени, чтобы закончить. Она вся замаралась в моей крови. С ног до головы. Зато её подруги нахлюпались вдоволь. Они так любят купаться. А кто не любит? Всем нормальным людям нравится купание в жаркий солнечный день.

Вскоре с моим телом было покончено. На стоматологическом кресле лежало две одинаково ничтожные половинки моего тела. Одна - старая, а другая - новая. Но какое это имеет значение?

Мне пришлось собрать обе половинки, наспех склеить их вонючим клеем ПВА и проснуться. Оставалось всего пять минут до конца последней пары. А потом - только вечер, полный безжизненной пустоты.