Пустота

Пустота не проникла сюда. Наоборот, в штабе толпилось полно народу. Я пришёл рано, за полчаса до начала дебатов, но здесь уже невозможно было протолкнуться. Весь вчерашний вечер я готовил речь. Как всегда, получилось неважно, ну и ладно. Это же Мамонтов позвал меня спорить, а я просто согласился. Я был всего лишь студентом, который плохо понимал, что он здесь делает. Не более того. Мамонтов победит, и в этом не будет ничего из ряда вон выходящего.
Я вертел листки бумаги в руках, перечитывал слова, кое что исправлял, редактировал. Конечно, мне было безразлично, как всё пройдёт, но я ведь не должен был быть объектом насмешки, так? Я не позволю, чтобы они надо мною смеялись. Я одержу победу!
Но разве я не могу слажать? Разве у меня нет такого права? Разве от меня кто-то что-то ждёт? Нет, разве что Даша и её братик... Вон он, кстати, идёт ко мне. Зачем? Хочет поговорить? Я сейчас не должен с ним разговаривать. Мне нужно править речь.
- Привет, - сказал мне мальчик. - Речь готовишь? Молодец. Удачи тебе. Сделай этого мужика. Ты сможешь, ты же супермен.
- Хех, - усмехнулся я. - Почему это я супермен?
- Потому что кажется, что тебя не победить, - ответил Ваня. - Ты как будто железный. Мрачный, несчастный супергерой, как Бэтмен.
- Хотел бы я таким быть, - сказал я. - Но никакой я не герой. Наоборот, трус.
- Трус бы не стал спорить с Мамонтовым, - возразил мальчик. - И не пришёл бы на эти дебаты... Ты ещё и с синяками. Где ты их получил?
- Подрался с одним плохим человеком, - ответил я.
- С монстром? - спросил мальчик.
- Да, со страшным, уродливым монстром.
- Насколько уродливым? - интересовался мальчик. - Он хуже Нилрака?
- Гораздо хуже, - ответил я. - У этого монстра отовсюду течет гной, он не умеет общаться с людьми. У него кривые жёлтые зубы, в волосах живут белые жуки. У него страшный, большой нос, как у Буратино, только кривой и страшный. И этот нос постоянно заполнен соплями, которые текут, как лава из вулкана.
- Фу! - скорчился мальчик. - Какая гадость. Надеюсь, ты его победил?
- Не до конца, - признался я. - Монстр сбежал. Но мы ещё сразимся.
- Обещай, что победишь его! - воскликнул Ваня.
- Обещаю, - сказал я. - Он же плохой человек. А добро всегда побеждает зло. К тому же, у него нет ничего, чтобы любить.
- А что нужно, чтобы любить? - спросил мальчик.
- Нужен бетон, нужны стены и двери, нужны гайки и болты, - схватил я строчки одной из тех песен, которые иногда играли в моей голове. - Чтобы любить, нужен дом. Так сказал один поэт из Омска. Это строчки его песни.
- А где сейчас этот поэт?
- Он здесь, - сказал я.
- Где же? - растерялся мальчик. - В нашем городе? Можешь меня с ним познакомить? Он же приехал из Омска. Я никогда не знакомился с людьми из Омска.
- Нет, я не могу вас познакомить, - с сожалением промолвил я. - Ты только что его слышал. И этого достаточно.
- Странный ты, - пробурчал мальчик. - Я не очень понял про поэта, но ладно. Удачи тебе. Надеюсь, ты победишь и этого монстра.
- Я попробую, - улыбнулся я и вновь упёрся взглядом в бумаги.
Мальчик ушёл и снова оставил меня наедине с листком и собственными мыслями. «Соберись! - говорил я себе. - Главное, не нервничать. Не думать ни о чём, тем более об Алисе или Клыке. Не надо ничего испытывать. Попробуй на короткое время стать тем, кем ты был раньше. Ага, если бы всё было так просто».
Время шло, а дебаты, которые должны был стать моей публичной казнью, приближались. В штабе появлялось всё больше людей. Здесь уже собралась огромная толпа, как в маршрутке утром. Казалось, что пришли все волонтёры, которые когда-то бывали в штабе. В большинстве своём ими были смазливые школьники и студенты. В выходной день они приехали поглазеть на какие-то странные дебаты. Что ж, ладно... У моего позора будет больше свидетелей. Ну и плевать! Какое мне дело до всех этих школьников, до их взглядов и слов?! Мне должно быть на них плевать. В гробу я их видел.
Вскоре ко мне подошла Даша, которая задержалась, потому что помогала координатору с организацией всего этого бессмысленного, абсурдного действа. Я впервые видел её такой. Лицо - не накрашено, волосы - растрёпаны, из одежды - чёрная худи, мятые джинсы, грязные ботинки. Нет, в такую девочку невозможно влюбиться. Но можно было восхищаться её энергией, её простотой, её приземлённостью. Она была во всём своей, она не имела столько гордости, как Алиса, она не была королевой, но всё равно находилась далеко от меня. Она была занята каким-то делом, пусть и идиотским, она видела своё место в мире, пыталась что-то сделать, не хотела погружаться в бездну и копаться в себе. Она была обычным, хорошим человеком, но спасать меня ей было не нужно. Что уж там, она даже не воспринимала меня в серьёз. Она даже не видела во мне человека и ставила на место него очередного волонтёра, знакомого, которого можно привлечь к «партийным делам».  
- Привет, - сказала мне Даша. - Ты как? Справился с тестом? Готов вынести Мамонтова?
- Нет, не готов, - честно ответил я. - Но уже поздно бежать.
- Верно... - вздохнула она. - Уступишь мне это место на подоконнике?
- Ага, конечно, - кивнул я. - Я же не с подоконника буду с ним спорить, да?
- Можешь и с подоконника, если хочешь, - сказала Даша Гармс. - Только вряд ли тебя услышат. У стола всё таки будет микрофон. Так что иди. Через пять минут начинаем.
- Хорошо, - повесив голову, пробурчал я. - Я сейчас ещё маленько тут посижу, а потом перейду туда.
- Вот и договорились, - протараторила Даша и, как обычно, убежала куда-то, оставив меня одного с этими свиньями, которые хотели шоу и представляли меня мальчиком для битья.
Как я сюда попал? Зачем мне всё это? Ладно, не время рассуждать. Надо идти на своё место, сесть на этот высокий стул, словно сворованный из бара, и начать читать то, на что я потратил весь субботний день. Глупый, бездарный текст. Сколько таких было? Зачем я писал? Почему не прекратил, не начал жить, как все, почему так долго не мог смириться со своей бездарностью, с тем, что я совершенно примитивный, обычный человек, который не может создать ничего оригинального? Почему я не понимал этого? Почему был настолько глупым?
Перед нами поставили камеру. Я спросил: «для чего?». Не скажу, что я боялся камер - просто было интересно, зачем она тут нужна. Неужели они снимают видео для личной коллекции Дровосецкого? Будет смотреть, сука, и думать, какие мы идиоты, будет ржать, поедая солёный попкон. Координатор Ольга сказала, что нас снимут для YouTube-канала штаба. Чёрт... Как некомфортно. Это будет позор, подумал я. Но видео ведь всё равно никто не посмотрит, да? Кому нужны дебаты двух никому не известных людей в штабе какого-то провинциального кандидата? Никому. Всё нормально.
Ольга встала перед камерой и произнесла речь, где призвала всех голосовать за Дровосецкого и рассказала всем о формате дебатов.
- Тема нашей сегодняшней дискуссии - «Что такое русский народ и какие его основные качества?». Участники - представители либеральной партии Российской Федерации Пётр Мамонтов и студент-журналист Фёдор Кумарин. Дискуссия проходит в дружеском формате. И Пётр, и Фёдор - активные волонтёры штаба и сторонники Дровосецкого. Сначала каждый из них изложит свою позицию, потом участники будут спорить и задавать вопросы друг другу. Последний, третий этап, - вопросы из зала. Если таковых нет, то дебаты заканчиваются. Победитель будет определён в интернете, в группе штаба Дровосецкого. Итак, предлагаю начать Фёдору.
Все замолчали. В горле неизвестно откуда взялся заплесневелый, шерстяной, волнительный ком. Руки затряслись. Захотелось срать и блевать одновременно. Жалкий трус. Успокойся. Будь нормальным, сволочь! Прекрати! Успокойся!
Они все смотрят на меня. Что уставились? Хотите, чтобы я начал говорить? Хорошо. Я сделаю всё, что вы хотите. Сейчас.
- Ну, Фёдор... - услышал я голос Даши, прорезавшийся через тишину. - Начинай.
Я встал, поправил серую выцветшую толстовку, в которой пришёл, и начал говорить, смотря то на бумажку, то в зал... То на бумажку, то в зал...      
- Здравствуйте. Прежде чем говорить о качествах, характерных для русских, стоит сказать, что существуют так называемые общечеловеческие качества, характерные для любого народа. О них я говорить не буду. Во-вторых, есть качества общеевропейские: стремление к культурности и образованию, индивидулизму, тяга к семье и достойной работе, равенство полов и так далее. Полностью их я перечислять так же не собираюсь, потому что нам, русским, эти качества близки. Мы - европейцы. Кое в чем мы, конечно, отличаемся от образцовых европейцев, которыми, допустим, считаются британцы, но так и должно быть. Все европейские народы в чём-то отличаются друг от друга.
- Вы ошибаетесь! - перебил меня Пётр. - Кое в чём отличаются? Русские, молодой человек, - это азиатский народ. Для европейца характерно стремление к свободе, ему не нужен царь, он стремится к демократии. В русских нет стремления к демократии и свободе. Мы постоянно живём в несвободе, с царём!
- Да, да! - послышались крики из зала.
- Позвольте Фёдору говорить, - аккуратно вмешалась Ольга, и Мамонтов послушался.
- Да, мы - европейцы, - продолжил я. - У нас вполне европейская культура, вполне европейская музыка, религия, вполне европейские увлечения. Но мы - самобытный народ. Так в чём же заключается самобытность русских?  Во-первых, русские - народ, который верит в своё великое предназначение. Русский народ ощущает себя препятствием на пути сил зла, будь это Наполеон, Чингисхан, Гитлер. Русские желают особенного пути, особенного места в мире. Они не хотят быть в стороне, они желают решать судьбы мира, препятствуя неправде. Но мы - не народ, заражённый манией величия. Очень важная черта русских - сомнение в собственной состоятельности как великого европейского народа. Отличный пример - Чаадаев, который  в 1814-ом году участвовал во взятии Парижа русскими войсками, а в 29-31-ом создал «Философические письма», в которых рассуждал о том, что Россия ничего не дала миру. То есть, по его мнению победа над Наполеоном совсем не в счёт. Да... Мы не стремимся себя оправдать.
- Простите! - снова воскликнул Пётр Мамонтов. - Но русские наоборот всё время кричат о своей исключительности, о своём величии и особом пути. Они сами называют себя народом-победителем.
- Почему «они», разве вы - нерусский? - отвлёкся я от своей речи.
- Я - гражданин мира, - заявил Мамонтов. - К русским себя не отношу. Во мне перемешана разная кровь.
- Считайте себя хоть кем, хоть динозавром! - сказал я. - Но мы же говорим о русском народе? То, что вы сказали про превознесение русскими людьми самих себя, частично - правда. Русский человек относится к себе двойственно. Можно сказать, мы -  народ-противоречие. Мы вроде бы гордимся своим прошлым со всеми Петрами Первыми, Александрами Вторыми, Жуковыми, Гагаринами, Достоевскими, но одновременно с этим в собственной истории мы всегда пытаемся отыскать самое чёрное, самое гадкое, больное. В каждом историческом периода мы видим намеренное очернение и высмеивание предыдущего исторического периода. Но русская жизнь мрачна и часто абсурдна, правильно её высмеивать, просто всё не должно уходить в крайности! Это если следовать логике. Однако русский человек - нелогичен. Это человек крайности, в нём эмоция и разум бесконечно соперничают, и одно мешает другому. У него либо преданная любовь, либо огромная ненависть. Так и в отношении к себе. Он либо в пух и прах разносит себя, либо превозносит. Вы видите тут себя? Вы как раз относитесь к первому типу русского человека.
- Так можно сказать о любом народе! - завопил Мамонтов. - В каждом народе есть те, кто превозносит его, и те, кто его критикует.
- Да, но не в таком количестве, - возразил я. - У нас же совершенно нет полутонов. Мы не видим меры.
- Только критикующих всегда меньше, а восхваляющих - больше, - продолжал толкать свою телегу Мамонтов. - И критикующие в России ничего не решают. Власть их давит, и всё.
- А кто сказал, что власть превозносит русский народ? - спросил я.
- Они только об этом и говорят, - говорил Мамонтов. - Как там восклицал вождь? «Мы как мученики попадем в рай, а они просто сдохнут».
- Да, но кто знает, что они думают о народе на самом деле? - спросил я. - По-моему мнению, они-то как раз и считают народ за слепых холопов. Они относятся к нему, как и вы, если не хуже. Власти воруют у него, считают, что государство народу ничего должно, а на официальных мероприятиях просто говорят то, что все хотят слышать.
- Вот именно! - воскликнул Мамонтов. - Но русский человек верит царю, он готов его признавать, готов угождать ему!
- Да, русский народ - сторонник сильной власти, - произнёс я. - Пожалуй, это то, что культурно отличает его от многих других европейских народов. В народном сознании, которое ещё сохраняет религиозные черты, присутствует помазанник божий, то есть русский царь. Окей, народ в нём нуждается. Причём это не относится ко всей власти. Речь именно о царе. Царская свита вполне может быть плохой. Да-да, то самое «царь хороший, бояре плохие»... Естественно, не все русские любят царя и почитают его, но потребность в народном герое у нас существует. Поэтому, на мой взгляд, и оппозиция у нас складывается только в лице отдельных людей вроде Дровосецкого, который из-за своей скользкости больше напоминает кусок мыла. Нам, помимо царя, нужен и один бунтовщик, красивый, правильный, в одиночку обличающий всех жуликов. Но разве желание видеть одного-единственного революционера, лидера - это не потребность в царе?   
- Постойте, - снова перебил меня. - Вы сейчас снова агитируете не за, а против Дровосецкого! Какой он вам «кусок мыла»? Между прочим, вы сейчас в его штабе. И уже во второй раз здесь вы выступаете против нашего кандидата. 
- У вас будет время выступить, Пётр, - вмешалась Ольга. - Дайте ему высказать всё, что он хочет.
- Слушайте, а давайте поступим так, - обратился Мамонтов к Ольге. - Он будет говорить, а я буду сразу задавать ему вопросы. Хорошо? Просто нужно прояснять каждый пункт сразу же. Если промедлить и оставить разбор высказываний этого студента на потом, то мы можем что-нибудь упустить.
- Вы согласны, Фёдор? - спросила меня Ольга.
В её глазах, упёршихся в меня, было недоверие и непонимание. Ольгу тоже не очень устроило то, что я сказал. Кажется, я настроил всех стоящих в зале против себя. Ну ладно.
Я согласился и продолжил говорить:    
- Да, я критически оцениваю Дровосецкого, как и Нилрака, как и любых политиков в принципе. Но мы сейчас разговариваем не о Дровосецком, а о нашем народе, правильно? Так вот, потребность в царе, от которой, безусловно, нам нужно избавляться, - не единственная у русского народа. Ещё Достоевский говорил, что у русского человека есть ещё и потребность в страдании. Да, но это стремление к страданию скрытое, неявное. Русский таит от самого себя потребность в страдании, боится признаться в её существовании, но всё-таки не отказывается от неё. Потребность в страдании, мне кажется, является одной из причин столь мрачной русской жизни. Вот как вы думаете, смог ли спроектировать такие уродливые, панельные дома человек, в котором не было бы потребности в страдании? Да нет, вряд ли...
- Потребность русского в страдании - это ещё она негативная черта русского человека! - крикнул Мамонтов. - Из-за этого он не может европеизироваться. И, преодолев русскость, мы преодолеем и желание страдать, так?
- Нет, не так, - возразил я. - Потребность в страдании часто помогает нам. Она даёт нам силы идти на подвиг, терпеть.
- Терпеть! - крикнул Пётр. - Русский - раб как раз потому, что терпит.
- О русских рабах мы ещё поговорим, - сказал я. - Но я хочу договорить о страдании. Да, кроме того, русский готов страдать за других. Русский гордится тем, что своим страданием он остановил захватчиков. Он готов страдать для мира во всём мире. Именно поэтому фразу «лишь бы не было войны» так часто произносят русские бабушки. Эта фраза значит, что русские люди готовы страдать во имя исполнения высшей цели!
- «Лишь бы не было войны» - это пропагандистское клише, - заявил Мамонтов. - А образ войны заставляет людей жить в страхе. Не путайте понятия, молодой человек.
- Да, образ войны используется политиками для того, чтобы держать людей в страхе, - согласился с ним я. - Но мы же говорим о свойствах народа, правильно? Русский человек готов страдать за всех, он мыслит в масштабах всего мира, поэтому никакой Финляндией или Канадой мы, вопреки мечтам либералов, никогда не станем. Сюда же относится стремление человека к справедливости. Причем, стремление к вселенской, всемирной справедливости, а не к локальной. Стремление к локальной справедливости на местах - это, скорее, черта западных европейцев. Именно поэтому у нас и прижились коммунистические идеи. На словах коммунизм - это же справедливость для всех и для всего мира! Нет буржуев, нет рабов, все равны. Интернационал, все народы едины, никакого угнетения не существует! Вот образец всемирной справедливости. Кстати, из-за того, что русский человек мыслит в масштабах всего мира, у нас так почитается освобождение Европы от Наполеона и Гитлера. Мы установили мировую справедливость! Свергли мировое зло, которое могло угрожать всем. 
- Так вы коммунист, Фёдор? - попытался подловить он меня. - Что же вы делаете тут, среди либералов и сторонников рыночной экономики? Мы здесь терпеть не можем коммунизм.
- Нет, я не коммунист - просто понимаю, почему людям нравятся эти идеи, - ответил я. - Коммунизм хоть и нереализуем на практике, хоть и частично построен на зависти, но он заключает в себе стремление к справедливости и жалость к падшим и униженным. А в русских людях, как я сказал, есть как жалость к униженным и оскорблённым, так и стремление к справедливости. Используя стремления русских к мировой справедливость, народ отвлекают от его собственных проблем, беспрестанно рассказывая на ТВ о событиях в других государствах. Тут вы правы. Пропагандисты пробуждают вечное стремление русских к мировой справедливости, показывают, как живут сирийские люди, и нам хочется помочь им, и мы уже за то, чтобы наши солдаты отправились туда и помогли сирийцам стать счастливыми.
- Счастливыми, ага! - крикнул какой-то школьник из толпы. - Мы там только всё разрушили, мы вмешались во внутренние дела другого государства! Всё это - только борьба за нефть.
Ольга встала и успокоила зрителей в зале. Я оглядел эти лица, на которых появлялось всё больше презрения ко мне. Они словно считали меня каким-то маньяком, мировым злом, вражеским агентом, который пришёл сжечь их золотой храм. Нет, я не должен смотреть на них. Я не должен бояться.
После маленькой, неловкой паузы, я снова продолжил:
- Как я уже сказал, русские мы думаем о мире, о человечестве. Огромность наших просторов сформировало в нас, русских, глобальное мышление, которое часто мешает нам, не позволяет сконцентрироваться на собственных проблемах и решить их. Из-за огромности просторов в русских людях нет и щепетильности. Русский человек - обладатель широкого характера, и это выражается во всём, и в образе жизни в том числе. Русскому нужен размах, он делает многое наотмашь, нерасчётливо. Когда-то это помогает делу, позволяет его решить быстро и без особых подсчётов, но часто это нам вредит и превращается в фразу из мультика «Вовка в тридевятом царстве», в наше «ладно, и так сойдёт», от которой случается немало бед. Но широта нашего мышления, его глобальность, приводят и к грандиозным проектам. Например, то, что первым человеком в космосе стал русский, есть явление широты нашего русского характера, воплощение русской мечты о глобальном, космическом проекте, о вселенской славе... Мы всегда стремимся доказать другим, что способны осуществлять огромные проекты: полететь в космос, забабахать чемпионат мира по футболу, устроить олимпиаду! Пожалуйста! Это стремление иногда уводит нас не в ту сторону, заставляет забывать о разумном, делать то, что мы делать не должны. Мы любим закатить пир на весь мир, мы хотим удивить иностранцев, а особенно, европейцев, на которых мы всегда равнялись, равняемся и, надеюсь, и дальше будем равняться. Кстати, давайте поговорим про иностранцев и особенно европейцев, которых вы, Пётр, так любите. В отношении к ним мы снова обнаруживаем характерные для русских противоречия. Мы, русские, и вы, Пётр, в том числе, считаем их людьми более высшего порядка, чем мы сами. Для нас иностранец, а особенно европеец и американец, -  это человек почему-то более высокой культуры, чем мы сами. Бессознательно мы преклоняемся перед всем иностранным и перед иностранцами, считаем их лучше и круче нас. В девятнадцатом веке русские нанимали для детей полуграмотных французских учителей, а в конце двадцатого советские дети мечтали о жвачке и кока-коле. И сейчас многие русские девочки мечтают выйти замуж за иностранца, эта дурацкая розовая мечта основательно вошла в низшую россиянскую культуру, представленную в тв-сериалах и гламурных журналах.
- Но на это же есть объективные причины! - воскликнул Мамонтов. - Европейцы гораздо развитее нас! По сравнению с ними, русские - питекантропы.  В их странах есть свобода, у нас её есть. Там - прогресс, либерализм, развитие техники, городов. Там условия жизни лучше в несколько раз, зарплаты, пенсии выше. Естественно, что нормальные люди хотят уехать в Европу, в Прагу или Мадрид. Каждый хочет туда, где лучше. Но не все, далеко не все русские, стремятся в Европу. Спросите многих на улице - они считают западный мир врагом!
- Да, - согласился я, - это правда. Лакейское преклонение перед иностранцами сочетается в нас с ненавистью к ним. Мы не любим иностранцев, когда они где-то там, далеко. Американцы у нас тупые, бездуховные, европейцы - педики и так далее. Мы привыкли никому не доверять, потому что Россия всегда была для иностранцев чужой, непонятной страной. Русские всегда хотели в Европу, но они на нас смотрели, как на варваров, и до сих пор смотрят. Нас обидели. Мы надеялись, что, проиграв в холодной войне, мы вступим в их мир и обретём счастье. Но что в итоге? Мы не обрели никакого счастья, так и остались где-то на периферии, получили только пустоту. Но мы не стали их искренне ненавидеть. Многие отказались любить эти государства, но не самих иностранцев. Желание унижения западных государств и возвеличивание самих себя, - это попытка убедиться в собственной состоятельности. К тому же, все эти самовосхваления не захватывают душу русского народа. Он, как я уже сказал ранее, очень самокритичный, в нём все смешивается, и моменты унижения и восхваления себя постоянно чередуются.
- Это уже какой-то Достоевский попёр! - воскликнул Мамонтов. - У вас, наверное, ещё и существует народ-богоносец? Только этот народ-богоносец устроил кровавую гражданскую войну в середине двадцатого века! Это народ-богоносец устраивал и другие кровавые бойни, этот народ симпатизировал тирании, этот народ-раб одобрял Сталинскую диктатуру, покорно шёл работать в лагеря, где одни представители народа-богоносца убивали других! Как вам такое, а? Этот народ-богоносец всегда был под игом авторитарной власти, которая не давала ему никаких прав! Этому народу-богоносцу чужда свобода, дай им её - они порвут друг другу глотки. Это не раз доказывала история.
- Хорошо, давайте поговорим о свободе, - спокойно отвечал я. - Двойственно у русских и понимание свободы. Вы утверждаете, что русский человек - раб. Не соглашусь. Русский терпелив, это правда, и терпение - это она из черт его характера, которая является одновременно и частью православной веры русского человека, но одновременно и позволяет власти быть авторитарной и приводит к ужасающим последствиям, не позволяющим нам развиваться. Русский терпит, да, но это терпение имеет свой конец. Тут я вынужден обратиться к двум штампам, а точнее к двум поговоркам, характеризующим русскую нацию. Первая -  «русские долго запрягают, но быстро едут». Эта поговорка относится и к образу жизни русских. Они действительно тянут, ленятся, но они быстры, когда поджимают сроки. То же можно сказать и о русском бунте. К нему приводит не одно событие, а их цепь. В русском человеке всё копится, а потом воплощается в русском бунте, безжалостном и беспощадном. Это продемонстрировали революции 1917-ого года. «Да, - скажет Пётр, - но ведь речь не о способности русского человека к бунту, речь об отношении русского к свободе. Русским, как и рабам Мандерлея, не нужна свобода, они сами закуют себя в цепи даже если им даруют свободу». Но я не соглашусь и с этим мнением. Русским нужна христианская свобода. Свобода вместе с царём (это архаика, но в русских, к сожалению, ещё живы эти архаичные формы), ну а в перспективе - свобода своя, особенная.
- Особый путь! - вскрикнул Пётр. - Мы это уже слышали! Этот «особый пусть» приводит к государству-тюрьме. Вы сказали о русском бунте? Но та революция - это лишь показатель того, что русским чужд либерализм! Они уничтожили его на корню, свергли Временное правительство и русскую демократию, которая только зарождалась. Русские показали, что русскость несовместима с демократическими европейскими ценностями, и одна диктатура в итоге заменилась другой. 
- Вы ошибаетесь, - сказал я. - Нормальной демократии русские не чужды!
- Ну конечно! - язвительно крикнул Мамонтов. - Только почему у нас до сих пор нет свободы?! Почему русским не нужно никакой демократии? Почему они двадцать лет голосуют за одного и того же президента?
- Хорошо, я объясню, - поддался я на его провокации. - Русские люди - европейцы, они стремятся к гражданскому обществу, на выборы ходят, но, к сожалению, в основной части российского общества нет высокой политический культуры. Бабульки идут и толпами голосуют за Вождя, потому что так сказал телевизор. Впрочем, не стоит обольщаться и думать, что в других странах идеальная демократия, что там все люди политически образованы и знают, за кого им голосовать. Нет, конечно. В этом и главный минус демократии - вопрос компетенции. Любая кухарка не может управлять государством, тогда зачем равнять мнение кухарки с мнением, допустим, профессора политологии?
- Так вы и не демократ?! - взорвался Пётр. - Кто вы такой? К кому вы принадлежите? Уж явно не к тем, кто здесь собрался. Мы здесь выступаем за демократию, и ничего, кроме демократии, не признаём. Вы за тиранию?
- Я тоже за демократию, но только я не стесняюсь говорить о её проблемах, - заявил я, - Ведь демократия - это, в сущности, та же охлократия. Большинство людей плохо разбирается в политике, у них еле хватает времени на работу и свою личную жизнь. Поэтому они просто слушают выступления демагогов по телевизору и верят всему, что там говорят. Это никакая не власть народа, а соревнование людей в пиджачках и с деньгами, кто одурачит больше людей. Но давайте не будем трогать демократию. Вернёмся же к отношению русских к свободе. Так вот, ещё одна причина вечного авторитаризма в России, к которому вы постоянно обращаетесь, - в народной памяти. Мысли русских устремлены более в прошлое, нежели в настоящее. Именно поэтому мы не перестаём говорить о событиях прошлого и никогда не сможем поставить в них точку. Это заставляет русских бояться. Все помнят о жестокости царей и генсеков и боятся русского царя. Вроде как надо сидеть на жопе ровно и не пищать. Но это - что-то вроде инстинкта, который тоже мешает нам жить. Русский человек может и должен его преодолеть, потому что он не позволяет народу идти дальше, не позволяет реализовать своё стремление к свободе. Так в чём же оно выражается, стремление русского к свободе? В непокорности другим народам. Русский не может представить, чтобы кто-то его завоевал. Завоевание - это трагедия русского народа. Мы непокорны, мы всегда сопротивлялись захватчикам до последнего и не сдавались. Для нас завоевание - это «погибель русской земли». Рабский народ не может быть непокорным. Так что русский народ нельзя назвать терпилами и слугами, нет, тут всё гораздо сложнее.
-  Ну как же... - вздохнул синеволосый Игнат. - Какое тут стремление к свободе? Царь сказал идти на войну - и люди идут на войну. Сопротивляться они не могут.
- Да что вы?! -  сорвался я. - Освободительные войны зажигали в народе желание свободы. Люди шли воевать сами, они хотели прогнать захватчиков с нашей земли. Разве не так? Появлялись партизаны, все вставали на защиту страны. Это не просто приказ, это чувство.
- Вы говорите, как все эти пропагандисты, - усмехнулся Мамонтов. - Но война и свобода не имеют друг с другом никакой связи! Люди на войне - всего лишь ресурс, обыкновенное мясо, которым закидывают врага. К тому же, сами русский во всех войнах сражались не за себя, а за государство и царя. Это делает их рабами. 
- Русские люди сражались и за себя, за свой дом, за свою страну, и за государство, и за царя, - объяснил я. - Вы правы в том, что для русского человека государство - целый культ. Русский по натуре своей государственник, и само государство он воспринимает как нечто высокое, огромное, он относится к государству как к великой ценности, за которую стоит отдать жизнь. У нас религиозное отношение к государству. Это сформировалось ещё давно, и здесь, кстати, мы отличаемся от европейцев. В Европе долгое время церковь стояла над государством, у них был институт более высокий, чем государство, и поэтому они не относятся к нему, как к чему-то священному. У нас же государство стояло над церковью, и поэтому наше отношение к нему - религиозное. Именно поэтому у нас поклоняются памятникам солдатам, а Великая Отечественная война давно превратилась в притчу о борьбы Бога с Дьяволом. И это плохо, я признаю, русский народ много раз поплатился за такое отношение к государству. Ведь государство постоянно ставило и до сих пор ставит русского человека в положение слуги. Но свою страну русский человек любит куда больше государства. Ещё в славянской мифологии есть образ Матери - Сырой Земли. Для русского земля - это источник силы. С приходом христианства этот образ обрёл ещё большую силу. В земле лежат его предки, это Отечество - Земля Отцов.
- Завязывайте со своими сказочками! - остановил меня Пётр. - Вы что, Александр Проханов? Давайте говорить без этих метафор, нормально... Я не понимаю, почему вы обезличиваете государство. У вас народ и государство существуют отдельно. Но ведь государством управляют как раз русские люди, люди из русского народа. Разве не сами русские сделали из государства тюрьму?
- Во-первых, из русского человека плохой чиновник и государственный служащий. Русский человек очень любит зазнаваться. Ему просто дойти до презрения к народу и воспринимать его как штамп - безмозглого бородатого крестьянина, раба, что работает с утра до ночи, а себя - как господина и барина. Для того, чтобы этого не произошло, русский человек должен быть очень хорошо воспитан, у него должно быть недюжинное терпение и образование, а также он должен осознавать себя частью нации. Не искусственной россиянской, которая ни на чём не основана, а русской, живой нации, которая существует не двадцать, а больше тысячи лет. Люди, которые сейчас управляют государством, вряд ли когда-то серьёзно причисляли себя к русской нации. Они воспитывались как советские граждане, читали сочинения по марксизму-ленинизму, получали партбилеты, кричали о том, что Ленин жив, угорали по книжкам «Как закалялась сталь» и «Молодая гвардия», но всё это было так же искусственно, как советская нация. Именно поэтому когда пьяный «демократ» окончательно, по маразматическим ленинским границам, разрушил страну, большинство советских людей забили болт на все эти коммунистические штуки и, оставив кукольный трупик вождя пролетариата и дальше бальзамироваться в пирамиде, стали строить олигархическую, православную Рашку. Не Россию, а именно Рашку. Противоречивая, страшная коммунистическая Россия, которая убивала самых талантливых русских в лагерях, заставляла их уезжать и становиться иностранцами, пыталась в культурном плане истребить всё русское, окончательно задавить так называемый «великорусский шовинизм», так вот эта коммунистическая Россия, которая была хоть и мрачной, но всё же в определённом смысле великой Россией, в конечном итоге умерла. «Русский шовинизм» был успешно уничтожен, а русские территории Белоруссии и Украины и Казахстана окончательно откололись от России. Но этого практически никто не заметил. Какие там русские территории! Подумаешь, где-то живёт много русских! Какая разница... Главное, Советы сдохли, словно очередной престарелый вождь. Но на место Советов пришло государство, где умные русские в принципе никому не были нужны, где Россия - это просто прикол, а люди - просто скот, на которых можно проводить самые идиотские эксперименты, которых можно, как собак, бросить подыхать под лавкой. Продолжился неявный геноцид русских, стеб над ними, издевательство под гербы и стоны про «Россию, которую мы потеряли». В девяностые русские стали скотом, который теперь был уже даже не равным таджикам или казахам. Наоборот, русских стали гнать отовсюду, как заблудшее стадо, убивать, резать. Русские в бывших «братских республиках» стали людьми второго сорта. Естественно, «братья» забыли, что обязаны нам, русским, всем. Какая там благодарность! Ельцинской России же было плевать. Какие им русские! Нафиг они нужны? Советское, русское - это всё не так важно. Вот постричь лавандос и увести его в офшоры - вот это важно, а всё остальное - дела мирские, это для дебилов. Причем, повторюсь, делали все это люди, которые выросли в СССР. Советским людям было без разницы, кому кланяться, Брежневу ли с Андроповым, или Ельцину с Чубайсом. Им плевать - главное, чтобы погреб был забит солёными огурчиками, помидорчиками, компотиком, по телеку пела Алла Пугачева, шла «Ирония  судьбы», а вождь, причмокивая, смотрел хоккей, награждал очередную королеву эстрады каким-нибудь орденом Ленина и не хотел ни великих потрясений, ни великой России. Вот это - их идиллия. Но русский народ всё же продолжает оставаться одним из самых великих народов в мировой истории, как бы его ни пытались уничтожить. Он сражается и за свою свободу, и за свободу всего мира. На два фронта. И этим он отличается от многих других народов. Государство, которое он построил, пытается его задавить, но он не сдаётся. И когда-нибудь русский народ вернёт себе своё государство, сможет справиться со своими недугами и сделать немало великих вещей, для которых он и рожден.
Когда я произносил эту последнюю, завершающую речь, такую пафосную и нелепо-возвышенную, люди в зале начали свистеть, кричать и кидать в меня бумагу. Но мне было всё равно. Я закончил бросать в толпу эти громкие слова, в которые раньше верил, и ждал ответа.
Все шумели, но Пётр поднял руку вверх, чтобы всех успокоить, и начал говорить:
- Кажется, я понял кто вы... - сказал Мамонтов, держа на лице ядовитую ухмылку. - Вы, мой друг, фашист! Наконец-то разобрались! Вы хотите бороться за национальные интересы?! Резать представителей других народов, да? Устанавливать здесь свою справедливость?
- Нет, - ответил я. - Я не хочу никого резать.
- Но вы ведь говорите всё то только так, для прикрытия, да? Чтобы вас не атаковали. Но вы уже показали себя, Фёдор. Вы хотите войны с соседними государствами, вы жалеете о том, что они получили свободу, вы думаете, что это ошибка. Жителей Таджикистана и Казахстана вы и вовсе считаете какими-то унтерменшами... Как вы сказали, «русский народ был уже даже не равным таджикам или казахам»... Что значит «даже»? Я понимаю, что... Вы фашист и империалист. Вы отрицаете демократию, вы верите в исключительность русских и желаете великой России так же, как Гитлер желал великой Германии. Интересно, хотите ли вы мерить черепа, как Гитлер, заключать в лагеря всех таджиков, казахов, как Гитлер - евреев, или кто вам там не угодил?
- Сравнивать меня с Гитлером... - усмехнулся я. - Вы идиот, Пётр? Разве я сказал хоть что-то...
- Вы решили меня оскорблять?! - яростно крикнул Пётр и, вскочив с места, схватил меня за шиворот. - Может, выйдем отсюда, из штаба, и ты меня там оскорбишь? Я вижу по твоему лицу, что тебе уже прилетело от какого-то хорошего человека. И от меня прилетит, не сомневайся! Я не посмотрю, что ты малолетка.
- Ну пойдём, посмотрим, кому прилетит, - рявкнул я, глядя прямо в его маленькие, кроличьи глазки, которые были так близко.
- Успокойтесь! - воскликнула Даша. - Что ты городишь, Федя?
- Ничего, - бросил я. - Просто сижу на стуле.
Пётр отпустил меня и обратился к залу:
- Друзья! Мы с вами - демократы и либералы! Разве мы стерпим то, что рядом с нами сидит фашист и проповедует свои античеловеческие идеи? Разве мы позволим ему тут сидеть?! Такой человек позорит Дровосецкого и всю его кампанию, в которую вкладывается столько средств и сил. Ведь он - наш идеологический враг. Куда хуже коммунистов или консерваторов. Это - чума, болезнь России, и мы не должны давать таким нацикам, как он, слово на дебатах. Я за то, чтобы вы, Фёдор, шли вон и не появлялись здесь. Вон!
- Вон! Вон! - закричали люди в толпе, и к ним присоединялись другие.
С каждой секундой кричащих становилось всё больше. Вдруг на смену уверенности, захлестнувшей меня на время дебатов, пришёл страх. Едкий, чёрный, липкий страх, который был гораздо больше меня. Человек из прошлого сменился человеком из настоящего. Вот ты, Фёдор. Настоящий ты.
Уходи! Прочь отсюда! Посмотри, какой ты никудышный! Ты не должен быть в поле зрения этих людей! Им же так мерзко!
Я встал с места и посмотрел на Дашу. Она закрыла лицо руками. Ей было гадко участвовать в моём позоре. Многие знали, что я - её друг. Ей было стыдно за меня и за мои слова. Она пожалела, что была знакома со мной, что помогла всё это организовать... Она была за них, да. Не за меня. 
Надо было оправдаться, сказать, что каждое слово Мамонтова - ложь, что у меня совсем другие взгляды, что я не хочу никому мерить черепа, что я никого не считаю унтерменшами, что я... Нет, не надо ничего говорить. Они всё равно не будут слушать. Мамонтов изначально просто хотел втоптать меня в грязь. И у него получилось. Да и зачем делать больно Даше? Ей ведь неприятно смотреть на мой позор! Она хочет, чтобы это побыстрее закончилось. Она наверняка плачет и не желает, чтобы кто-то видел её слёзы. Она не хочет казаться слабой. А я её заставляю. Я только и делаю, что всем всё порчу.
Я пошёл на выход. Протискивался через толпу. Через всех идиотов, пришёдших поглазеть на мой позор. Что же, поздравляю, вы получили, что хотели. Можете смеяться, суки. Ты, синеволосый клоун, Игнат, можешь набить себе ещё пару татуировок, а ты, косоглазый урод, можешь повесить мой портрет на стене, чтобы кидать в него дротики. Вот будет весело, да?  
Взрослые люди спокойно пропускали меня к выходу. Они ничего не кричали. Некоторые из них тоже потянулись к дверям. Но школьники не хотели просто так меня отпускать. Двое из них дали мне по поджопнику. Я не стал отвечать. Ещё чего... Начинать драку со школьниками в толпе. Нет, это уже совсем лишнее. Вот если бы эти утырки пнули меня на улице, я бы, может, и врезал в ответ, а тут... Тут сидит Даша. А я позорю её. Заставляю краснеть.
- Правильно, иди отсюда, студент! - кричал мне в спину Мамонтов. - Фашиков в штабе нет и не будет!
- Фашик! Фашик! - орали школьники, мимо которых я проходил.
Какой-то паренёк лет шестнадцати ударил меня в живот прямо у выхода. Он подбежал ко мне, как чёртик, и ткнул своим кулаком в район солнечного сплетения. Я не удержался, схватил его за шкирку, выволок из штаба и бросил в сугроб.
- Остынь! - гаркнул я.
Из штаба выбежало несколько людей - посмотреть, что с ним произошло. Всем ведь так интересно! Всем же хочется начать со мной драку! Избить меня! Посмотреть, как я буду корчиться от боли. В человеке есть потребность причинять другим боль. Он радуется, чувствует себя сильным. Ему нужна чужая боль, чтобы заглушить свою. Он её жаждет.
- Эй, ты, - крикнул какой-то мужик, - что, с малолетками драться горазд? А если я тебе морду набью.
- Ну попробуй, - огрызнулся я.
- Что? - удивился он моей смелости.
- Что слышал, - бросил я, рассчитывая, что он действительно пойдёт меня бить.
Было бы хорошо сейчас подраться. Не со школьниками, а по-настоящему, чтобы оказаться избитым... Но он лишь произнёс дурацкое слово «псих» и пошёл по своим делам.
Парень, которого я кинул в сугроб, встал и, не сказав мне ни слова, поплёлся в ту же сторону, что и мужик.
Я тоже хотел идти, но увидел Ваню, который уселся жопой в сугроб и рыдал, вытирая коричневой варежкой на резинке тёплые, солёные слёзы с обросших прыщами и веснушками щёк.
Я подошёл к нему и спросил:
- Что с тобой? 
- Ничего, - прошипел он.
- Кончай придуриваться, - бросил я. - В чём дело? Ты расстроился из-за дебатов?
- Я думал, ты супергерой, - досадливо сказал мальчик, - а ты... Ты предатель.
- Они все ошибаются, - попытался я оправдаться. - Они сделали поспешные выводы.
Я подал ему руку, чтобы помочь подняться.
- Нет! - крикнул мальчик и поднялся сам, игнорируя протянутую к нему руку. - Это ты ошибаешься!
Он вернулся в штаб, а я пошагал к остановке, чувствую в душе одну только пустоту.
Вечером, когда я уже был дома, мне позвонила Даша. Это было сюрпризом, ведь я совсем не ждал её звонка. Думал, что после произошедшего она не будет со мной разговаривать.
- Привет. Ты как? - сочувственно спросила она.
- Нормально, - смущённо ответил я. - Извини, что так получилось. Наверное, я переборщил со всем этим напором и опозорился. Если сейчас ещё и появится видео в интернете, то...
- Не появится, - остановила меня Даша. - Видео никто в сеть не выложит, так что будь спокоен.
- Ну спасибо, - сказал я. - Ты на этом настояла?
- Нет, - ответил я. - Этот вопрос даже не обсуждался. Зачем нам показывать людям, что в штабе происходят конфликты? Это только угробит движение. Тем более, на следующей неделе у нас большой митинг, на котором будет выступать сам Дровосецкий. Это очень ответственное мероприятие, а такой конфликт может отпугнуть людей.
- Ещё раз прошу прощения за то, что так вас подставил, - попытался я оправдаться. - Не я начал конфликтовать.
- Ты назвал его идиотом!
- А он сравнил меня с Гитлером! - пререкался я с ней. - Я должен был ответить.
- Иногда стоит сдержаться, - посоветовала она. - Ну или ответить по делу, а не вот так.
- На протяжении всего спора он пытался меня заклеймить, Даш! - обвинял я Мамонтова. - Разве ты не заметила, что он пришёл туда только для того, чтобы показать, какой он крутой. Этот придурок ещё и отказался от своего выступления и стал придираться к каждому моему слову.
- Ты сам согласился на этот вариант, - упрекнула она меня.
- Знаю, - сказал я. - Если бы я отказался - это было бы проявлением слабости. Я был бы трусом, а я не хочу быть трусом... Я просто пытаюсь сказать, что не хотел, чтобы ты расстроилась. Прости.
- Скажи, ты националист? - зачем-то спросила она.
- Давай не будем об этом, - попытался я свернуть с этой темы, но она ответила «будем», и мне пришлось продолжать объясняться. - В старшей школе я читал статьи национал-демократов и был во многом с ними согласен. Они боролись против всей этой официальщины, выступали за русских людей, за нашу культуру. Они были протестом, их угнетали, сажали в тюрьмы. Но национал-демократы не имеют никакого отношения к тому, о чём говорил Мамонтов. Они выступают не за уничтожение других народов, а за сохранение своего. Впрочем, зачем я тебе об этом рассказываю... Сейчас я мало интересуюсь всем этим. Можно сказать, эти дебаты вернули меня в прошлое.
- В штабе все думают, что ты предатель, - сказала Даша. - Некоторые идиоты называют тебя засланным шпионом из штаба Нилрака.
- Пусть называют, как хотят, - сказал я. - Больше появляться я там не планирую.
- Ещё бы... - протянула Даша. - Не знаю, зачем ты вообще туда ходил.
- Потому что меня позвали, - усмехнулся я. - Сначала твой брат, потом ты сама.
- То есть, это мы с братом во всём виноваты?
- Я такого не говорил.
- Но ты имел это в виду, да, Фёдор? - психовала Даша. - Почему ты обвиняешь всех, кроме себя? То Мамонтов у тебя виноват, то я. Но это ты начал кричать националистические лозунги!
- Я сказал то, что думал, - объяснил я. - Мне за это не стыдно. Но согласился на дебаты я зря. По первому разговору с Мамонтовым я мог предположить, что всё кончится именно так. Но я поддался на уговоры, и...
- Тут снова я виновата, да? - крикнула Даша. - Виновата в том, что уговорила тебя идти на дебаты? Знаешь, что, Федя! Да пошёл ты, блин!
Она бросила трубку. Ну и ладно. Потом успокоится. Сейчас она на нервах, на эмоциях... Всё обойдётся. К тому же, это же не Алиса. Я не был в неё влюблён. Даша Гармс - просто друг, ничего больше. Девочка, чем-то похожая на Полину из прошлого. Ничего больше. Полину сменила пустота, Алису сменила пустота, Дашу сменила пустота.
Вот она - моя постоянная спутница. Невидимая, ласковая, тоскующая пустота.