Пустота

Пустой следующий день прошёл словно в тумане. На уме была только Алиса и её последние сообщения. «Почему всё это произошло? - спрашивал себя я. - Почему она так резко решила от меня отказаться? Мы же нормально общались! Всё было хорошо. И тут она... Почему? Может, потому что у неё появился парень, новая жизнь. Но ведь она хотела со мной встретиться ещё раз. Ей не мешал Клык! Чёрт! Это я повёл себя, как мудак. Всё просрал. В очередной раз всё просрал».
Я был на взводе. Конечно, я знал, что всё кончится провалом, но почему этот провал наступил так скоро... Если бы она не ударила меня вчера, если бы не воткнула в мою плоть заострённые крючки этих чёрных слов, если бы она продолжила игнорировать меня, сухо отвечать на мои вопросы, всё было бы хорошо... Почему, Алиса, ты не смогла сделать это безболезненно? Зачем ты вырвала меня с корнем? Какая же ты, Алиса, надменная сука, какая великолепная, отстранённая королева. Ты просто послала меня на казнь, решила убить своего презренного раба. Правильно. Любая королева должна устранять уродцев со своего двора. А я  - тот же уродец. Помните, как Зак Снайдер изобразил Эфиальта в фильме «300 спартанцев»? Так вот я был таким же. Даже хуже.
Я с трудом встал, засунул в себя какую-то еду, какую точно - не знаю, почитал что-то и пошёл на пару по английскому, которую почему почему-то поставили на одиннадцать. Я был зол. Еле дышал, еле двигался, еле удерживал себя от того, чтобы не начать биться башкой о серую стену мой прекрасной, освежеванной холодом хрущевки. Удариться бы несколько раз, вставить себе мозги на место, разбить всё до крови, чтобы стало по-настоящему больно. Как солдату.
Дверь была открыта. Она что, до сих пор сушится?! Идиотия, почему никто её не закрыл? Краска за ночь должна была высохнуть. Почему-то меня жутко разозлила эта дверь, подпираемая каким-то поленом. В подъезде ведь так холодно. А если сюда захочет зайти какой-нибудь бродяга, чтобы просто согреться?
Со всей силы я пнул это дурацкое полено. На, сука, получай! Вот бы это была оторванная башка Артура Клыка. Хорошо было бы пнуть оторванную башку Артура Клыка, забить ей гол и отпраздновать, как Аршавин когда-то! Ш-ш--ш-ш! Молчите!  
Дверь врезалась в меня. Она не высохла. Замарала мне всю куртку. Вот чёрт. Какого хера краска не высохла? Ей не хватило этой ночи... Почему? Эта ночь длилась бесконечно. Тебе не хватило бесконечности, дверь? Или ты поступила так со мной, потому что захотела показать мне своё место? Молодец, у тебя получилось.
Вся куртка была в краске. Закадровый смех! Наложите, суки, закадровый смех! Это же так смешно. Вы бы всяко смеялись.
Пришлось поставить полено на место, подпереть им дверь, вернуться в подъезд, в лифт, в квартиру, в себя, и переодеться. Благо, это была старая куртка. Да, почти всегда я надевал старую куртку, а новую, недавно купленную мамой, берёг. Что же, настало её время.
Переодевшись, я посмотрел в зеркало, широко улыбнулся, увидел жёлтые, гадкие зубы, похожие на рыжих тараканов. На губе вылез очередной стоматит. Белый такой, овальный, как опарыш. Я немного полюбовался им, подружился с ним, познакомился и поехал в университет. Какое же ты ничтожество, Фёдор... Просто клоун.
Невыспавшийся, я сидел на парах, находясь в собственной пустой тюрьме с мягкими,  стенами, провонявшими сыростью. Я не слышал и не видел ничего, что происходит вокруг. Со мной разговаривали, здоровались, я тоже произносил какие-то слова в ответ, тоже здоровался, но делал это автоматически, по привычке. Это состояние было похоже на сон, только во сне не испытываешь столько боли.
Казалось, что сейчас я любил Алису больше всего на свете. Я был готов отдать за неё всё, я был готов на любые унижения, на страдания, только бы встретиться с ней, поговорить, увидеть её чудесную, красивую улыбку. Я корил себя за каждое произнесённое в разговорах с ней слово. Я ненавидел себя. Не так, как обычно, а до крайней, наивысшей степени ненавидел. Мне хотелось мучить себя, хотелось, чтобы я чувствовал физическую боль. Надо было избить себя, отомстить себе, исковеркать себя, сломать себе собственный кривой нос, вырвать эти наполненные перхотью волосы, исполосовать лицо ножом, вырезать все прыщи, выкорчевать жёлтые зубы, шершавый язык, которым я произношу эти дурацкие слова, которые всегда складываются в какую-то ахинею. Надо было, чтобы я превратился в сгусток боли, чтобы я выместил ненависть на себе. Но я же не сумасшедший, так? Всё это пройдёт, думал я, надо только немного подождать.
У нас было одно «окно» между парами. Мы с парнями из группы сели в столовой, взяли по стандартному обеду, в который входили твёрдые, вонючие рыбные котлеты и не менее твёрдые макароны, которые всегда подавали холодными. Я делал вид, что со мной всё в порядке. Шутил, нёс всякую пошлятину, матерился, громко кричал, чтобы все услышали! Слышите, какой я урод, мрази?! Слышите, какой я отвратительный, некультурный человек?! Хотите ещё, а? Я могу дать вам ещё!
Вскоре тема зашла о проститутках. Мы сидели, вливая в себя газировку из жестяных банок и неся какую-то ахинею. Потом мы открыли сайт с местными шлюхами и стали, словно пятиклассники, делать на каждую из них краткий обзор. Было весело. Мы кричали и хохотали так сильно, что на нас оборачивались. Но мне было насрать. Пусть возмущаются. Я хочу, чтобы им не нравилось. Я не хочу никому нравиться. Юношеский протест! Ага! Плевать.
Имена у проституток были смешные: Сюзанна, Виолетта, Лилит, Сабина, Зара, Изабелла. Иногда встречалось по две-три девочки в забавных костюмах, которые называли себя госпожами. У них были смешные описания. Неужели кто-то воспринимал всё это серьёзно? Почти на всех фотографиях не было лиц, зато были тела. Забавно. А что ещё надо?
Однако больше всего мы хохотали не над самими проститутками, а над комментариями тех, кто покупал этих женщин. Они на полном серьёзе писали о минусах и плюсах каждой девочки, описывали свой опыт, советовали или ругали какую-нибудь проститутку. Я смеялся над каждым из этих мужчин, искренне ненавидя их всех... Любителей плоти. Те, кто разрушает красоту. Хотя о чем ты? Весь мир - это одно большое разрушение красоты. И ничего больше.
Странно... Здесь были такие молоденькие девочки, младше меня. Вот одна, с дурацким именем Анжелина. Интересно, она сама его придумала, или это её настоящее имя? Наверное, придумала. Да, наверняка. Вычеркивала неудачные варианты, думала, сжимая пальцами ручку, как на экзамене. И остановилась на этом варианте. Ей всего восемнадцать. Это для тех, кому нравятся молоденькие. Волосатые, жирные, потные мужики с сальными губами, волосатой грудью, грязные, обрюзгшие, заказывают молоденьких девочек в баню, покупают пиво и рыбу, пьют, выковыривают из зубов остатки пищи, обсасывают большие рыбьи кости, чешут пузо, а потом идут трахать девочек, только закончивших школу. Девочки ещё недавно стояли на школьной линейке в белых фартучках, с красными лентами с надписью «Выпускница», а теперь их трахают мужики с пузами. Интересно, эта Анжелина закончила школу? Как она оказалась на сайте со шлюхами? Что случилось с её жизнью? Нет, я, комнатный мальчик, клоп, этого никогда не пойму. Скажу честно, у меня было желание понять их. Когда я ещё писал, я хотел заказать проститутку. Но не затем, чтобы трахаться с ней. Это слишком противно, от этого я бы проблевался... Нет, я намеревался просто поговорить, узнать о её жизни. Но это ведь так глупо, да, приглашать шлюху просто поговорить? Она бы посчитала меня жалким человеком, не способным даже трахнуть девушку. Она бы сидела и смеялась надо мной. Думаешь, она бы мне что-то рассказала? Нет, придумала бы какую-нибудь дурацкую, неправдоподобную историю, в которую я бы поверил, ведь я лох, который верит во всё, да?     
Пока мы смеялись над проститутками и теми, кто их заказывал, мне было хорошо. Алиса ушла, растворилась в животном смехе и оре. Мне стало легче. Но только я оказался один, на очередной паре, я вновь стал испытывать тот же стыд за себя, ту же раздирающую душу ярость, ту же досаду, ту же любовь.
Как я мог просрать её? Она ведь дала мне шанс, даже два шанса, а я всё упустил!
Сколько можно о ней говорить? Но она так красива, так добра, мы с ней так похожи. Она - тоже потерянная. Раньше я не замечал этого в ней, но теперь я всё понимаю. Мы могли бы быть вместе, она могла бы меня спасти, заполнить любовью мою пустоту. Ведь любовь - лучшее лекарство, да? Представь, она бы стала твоей девушкой. Алиса бы вытащила тебя из пустоты, Фёдор. Сейчас, когда тебе больше всего это нужно. Но меня спасёт другая девушка, я же знаю. Смерть. Она меня примет. Она меня простит. Она станет единственной, кто не пошлёт меня прочь.
Замолчи, пожалуйста, Фёдор, замолчи! Перестань.
В рассуждениях о ней и о себе я провёл всю пару. Я не слышал ничего, что говорил преподаватель. Просто сидел и думал. К концу пары я взял ручку и зачем-то нарисовал Алису. Получилось красиво. Я продолжил рисунок. Она сидела на троне. Величественная, неприкасаемая, аристократичная... В своей черной водолазке и жёлтой юбке с чёрными полосками. Повсюду на тонких верёвочках висели отрезанные головы мальчиков. Но других парнишек это совсем не пугало. Они шли на поклон к королеве и спокойно клали головы на плаху. Они ждали своей очереди и были рады, что королева хотя бы посмотрит в их сторону, хотя бы отрежет им голову.
Когда пара закончилась, я порвал рисунок и выкинул его в мусорку. Не дай бог, родители увидят или кто-нибудь ещё. Вот будет позор. 
Не желая ни с кем прощаться, я спускался вниз, за курткой. На этажах развешивали афиши, которые призывали принять участие в «поэтическом баттле». «Среди участников - главные университетские поэты Артур Клык и Мария Шипова. Брось им вызов!» - гласил плакат, на котором криво располагались фигуры Клыка и Шиповой. Мария Шипова была ещё одной университетской поэтессой. Писала она чуть лучше Клыка. Правда, это были девичьи стихи, со всеми восторгами, вполне заурядными образами и стилем, отдающим Советским Союзом. В её сборнике стихи традиционно подразделялись на любовную, городскую, философскую, пейзажную лирику. Ей двадцать лет, на секундочку. Я не понимал, зачем нужно играть в эту «высокую поэзию», произносить скучное словосочетание «пейзажная лирика», взятое из советских учебников... Наверное, так было правильно, а я ошибался. Ведь она чего-то достигла, она работает, она - взрослая, а я - только ребёнок. Впрочем, это не спасало её советские стихи, пропахшие искусственными улыбками, аплодисментами и старыми, выцветшими кофтами пожилых газетных редакторов. Кстати, и выглядела она, как молодая советская поэтесса. Высокая, опрятно одетая девушка, с лицом бурундука, короткой стрижкой и плоской фигурой. Она была активной, вежливой отличницей, которую все любили и считали гордостью факультета. Кажется, недавно ей вручили даже пару литературных наград от администрации края. Партия наградила. Какая молодец! Да, я просто завидую... Ладно, она хотя бы старается. Не так, как Клык.
На первом этаже две девочки стояли и приглашали людей на всё тот же «поэтический баттл». Одна из них, низкорослая, прыщавая блондинка по имени Настя Андронова с длинным носом и тонкими губами, подбежала ко мне и протараторила:
- Приходите на поэтический баттл! - голосила она. - Либо смотреть, либо участвовать, если вы поэт.
- Нет, не поэт, - быстро ответил я, лишь бы она отвалила.
- Тогда приходите смотреть! - воскликнула он. - Уже через неделю будет пара - Лилия Сухомлина против Марии Шиповой. Самая сильная пара пока что. Лиля хорошая поэтесса, в её поэтическом паблике человек триста уже состоит... Маша, конечно, более знаменитая, и стихи у неё лучше, но...  
- А Клык с кем в паре? - зачем-то перебил её я.
- Не знаю, - пожала плечами Настя. - Он сам будет себе выбирать пару. Ну, у них с Машей есть такое право, потому что они организуют это соревнование. 
- А что оно из себя представляет? - почему-то спросил я. - Что там за пары? Зачем они нужны? Это как в реп-баттлах, два участника поливают друг друга говном? 
- Ха-ха-ха, - засмеялась она, - почти... Вообще, поэт сам волен выбирать, что читать. Он может просто прочитать стихи, а может и написать что-то против оппонента. Но если участник собирается писать пасквиль, то он должен заранее об этом сообщить судьям и противнику.
- Судьям? - не понял я.
- Конечно... Судьи будут принимать решение, чьё стихотворение лучше. Но там несколько критериев. Подача, артистизм, внешний вид...
- Внешний вид? - перебил её я. - Разве это важно для поэта?
- Ну, на этом настоял Клык, - объяснила девочка. - Вроде как у поэта должен быть яркий, запоминающийся образ.
- Ага, - усмехнулся я, - понятно. То есть, надо прийти и прочитать стихотворение?
- Нет, три стихотворения, - пояснила Андронова. - Один раунд - одно стихотворение. На один раунд даётся не более пяти минут. Я вижу, вы заинтересовались. Хотите принять участие?
- Не знаю, - растерялся я. - Можете на всякий случай меня записать?
- Да, я могу предварительно вас вписать в лист участников, - сказала Андронова. - Но через неделю, за день до первого баттла, вы должны будете сказать мне точно, участвуете вы или нет. Хорошо?
- Ладно, - согласился я.
Она попросила меня записать свой телефон, я покорно сделал это и пошагал домой.
Зачем я это записался? Какой ещё поэтический баттл? Какой смысл мне идти туда читать своё говно? Я согласился из-за Клыка? Просто потому что ненавижу его, просто потому что хочу втоптать его в грязь, да? Идиот. Ты просто идиот, Федя. Придётся готовиться, писать что-то нормальное, учить это, а потом... Потом они поставят тебе ноль баллов за внешний вид. Прекрасно, создал себе головную боль. Ничего, если что, можно от всего отказаться.
Вернувшись домой, я снова сорвался, начал думать об Алисе. В собственной комнате мне было хуже всего. Здесь я был абсолютно один, наедине с муравьями слов, которые ползали внутри моей головы и постоянно кусали меня, вызывая бесконечную боль. Здесь не было людей, не было ничего, что могло бы меня отвлечь. Здесь всё напоминало о вчерашней переписке с Алисой. Всё вызывало во мне злость, всё толкало меня, кусало, пыталось раздавить. Плоские стены всего лишь скрывали безумие. Они только казались мёртвыми, прямыми, твёрдыми. За стенами прятался монстр. В стенах жили его страхи, там было замуровано безумие монстра, которое постоянно пыталось вырваться нарушу. Я слышал, как у сидящего в стенах безумия бьётся сердце. Тук-тук! Тук-тук! Это сводило меня с ума.  
Я закричал на весь дом. Пришли родители и спросили, чего это я. Удалось соврать, что я просто сильно ударился локтем о стол.
Отец сказал мне, что надо контролировать собственные эмоции, а мать посоветовала приложить лёд. Я пошёл на кухню и зачем-то, по маминому совету, приложил лёд. Всё, чтобы родители не волновались, чтобы думали, что со мной всё нормально, чтобы не заподозрили, что у меня едет крыша.
Сидя на кухне и глядя в окно, я всё ещё думал об Алисе. В тысячный раз я задал себе вопрос о том, что же произошло вчера, но не мог ничего понять. Может, она запуталась в своих чувствах? Может, услышала от кого-то , что я грубый, злой, мрачный человек? Ведь многие могут так сказать обо мне. Может, у неё вчера было плохое настроение? Нет, она не могла просто взять и написать такое... Она не могла просто послать меня. Она ошиблась. Она ничего не знает о том, как я к ней отношусь, что я чувствую. Я насмехался над ней... Я был придурком, который пытался задавить в себе свет. Когда мы с ней говорили, я вёл себя отвратительно, я игнорировал её попытки образумить меня, и она сделала неправильные выводы. Она не знает, кто я такой. Не знает, что я люблю её. Может, стоит обо всём ей написать? Может, тогда она поймёт, что я за человек? Может, тогда она даст мне шанс?
Но это будет унижением. Писать девочке признание в любви после того, как она сказала, что ты, Фёдор, некомфортный человек, что с тобой некомфортно общаться.
И плевать. Пусть это унижение. Перед ней я готов унизиться. Перед ней я преклоняюсь. Пред её носиком, пред её бело-розовыми волосами, пред её мягкими губами и острыми, плавно изгибающимися бровями, перед её глазами, которые кажутся двумя планетами-близнецами, самыми красивыми на свете, перед её тонкими ручками, перед её кукольной фигурой, в которой нет ни намёка на мясо, а есть лишь бесконечная тонкость. Я готов упасть ей в ноги и поклоняться одному только мизинцу на её ноге, которого я никогда не видел. Но, уверен, этот мизинец великолепен. Этот мизинец божественен, как и всё в ней.  Какой же я жалкий, Боже. Но я не могу по-другому. 
Я включил компьютер и открыл переписку с ней. Там было пусто. Я не хотел сразу набирать сообщение. Открыл блокнот на компьютере и стал вбивать туда  свои жалкие буквы.
Я не должен был этого делать. Разум подсказывал мне, что нужно остановиться, всё стереть, пойти на улицу, прогуляться, обдумать всё. Но к чёрту улицу! Я не мог находиться в таком подвешенном состоянии. Мне казалось, что это ещё не конец, что всё не может завершиться так глупо, так нелепо.
Итак, я написал:
«Привет. Я знаю, что это сообщение - глупое, что оно выглядит как унижение перед тобой, но всё же я не могу не написать его, потому что долго думаю о тебе. После двух дней общения с тобой внутри у меня что-то щелкнуло... Ты всё перевернула во мне. Не знаю, как это объяснить. Я долго тянул с тем, чтобы написать тебе... Ну, обычно при лёгкой влюблённости время помогает забыть о человеке, отвлечься... Но в твоём случае - не помогло.  Потому что ты особенная. Во всём. Даже отшиваешь со смайликами.
Ты запала мне в голову, когда я увидел тебя в автобусе. Почему-то я решил подойти к тебе, хотя до этого никогда не подходил к девушке. Думал, ты отошьёшь меня прямо там, в автобусе, и мне станет легче, но ты оказалась такой доброй, ты приняла меня, даже сама познакомилась со мной... Потом я надеялся, что ты пошлёшь меня на концерте. Я ужасно вёл себя там, я хотел, чтобы ты поскорее отказалась от меня. Ведь я думал, что у меня нет шансов, я не хотел причинять себе боль, я не хотел снова кого-то любить. Я не знал тебя, пытался думать о тебе плохо, старался делать всё, чтобы не влюбиться, но не смог. Прости. Ты оказалась такой хорошей, ты заговорила со мной. Причем, как я думал, мы неплохо общались. Наверное, где-то я сильно лажал, но опыта общения с девушками, которые мне нравятся, у меня очень мало, и я делал, что мог. Возможно, я показался тебе не слишком искренним, и поэтому ты сделала обо мне такие выводы. Ты написала, что мы не сходимся темпераментами, тогда как мне кажется наоборот. Ты - меланхоличный человек, который любит покопаться в себе, и я такой же.  У нас было всего две встречи. На этих встречах я вёл себя отвратительно, нелепо... Когда я ехал на концерт, то хотел только ненавидеть всех, и даже тебя. Но ты была настолько классной, настолько удивительной, что я влюбился. Наш разговор на следующий день окончательно заставил меня окончательно тебя полюбить. Прости, я был не настоящим собой... Во многом, я притворялся, чтобы ты предотвратила мою влюблённость, чтобы ты сама всё перечеркнула... Но ты только всё больше увлекала меня. Каждое твоё слово было к месту, каждая твоя черта была так прекрасна. Да, я говорил тебе гадости, да, я назвал тебя шлюхой, но в этот момент я восхищался тобой. Я пытался убедить себя в обратном, но не смог. Не смог. Не справился. Проиграл. Прости. В тысячный раз прости. Твой образ... Он становится всё красивее с каждой секундой. За время, прошедшее с нашей последней встречи, я так много идеализировал тебя, что в итоге возвысил до идеала. Мне нужна хотя бы одна встреча с тобой. Нужна, как воздух... Прости за банальщину, но другого сравнения придумать я не могу... Возможно, ты неправильно представляешь меня, а я - тебя? Это непонимание между нами можно устранить только с помощью ещё одной личной встречей, поэтому всё-таки предлагаю тебе встретиться в пятницу/субботу/воскресенье, мне не принципиально. Как ты скажешь - так и будет. Это если причина и правда в том, что ты считаешь, что мы разные люди. Если причина в чём-то другом, то просто напиши, в чём она. Я в любом случае на тебя не обижусь. Просто я не хочу вот так тупо упускать человека, который стал для меня чем-то прекрасным, невыразимым. Если я вот так просру тебя, из-за двух глупых разговоров, то никогда себе этого не прощу... Мне больно, Алис. Я не должен просить у тебя второго шанс, но мне больше ничего не остаётся. Мне не впервой унижаться, потому что я и так постоянно унижаюсь... Я вёл себя паршиво, Алиса... Но я люблю тебя, люблю до разрыва души».
Я написал всё это дерьмо и, даже не перечитывая его, чтобы вдруг не засомневаться и не удались это сообщение, скопировал письмо из блокнота и отправил ей.
Минут пять я сидел и, тупо глядя в экран, ждал, пока Алиса прочитает его. Наконец, это случилось. К горлу подкатило волнение. Руки затряслись. Я закрыл глаза, из которых почему-то снова пошли слёзы. Тряпка, прекрати! Как ты жалок. Тебя надо ударить. Тебя надо бить по лицу до тех пор, пока ты не начнёшь смеяться.
Я сидел с закрытыми глазами до тех пор, пока не услышал этот пугающий, долгожданный, таинственный щелчок, уведомивший меня о том, что пришло её сообщение. Я открыл его и начал читать. 
- Отстань от меня, - ответила она, - хватит передо мной унижаться, Фёдор. Зачем ты бегаешь за мной, когда знаешь, что это бессмысленно? Зачем нам с тобой встречаться ещё раз? Мы уже виделись с тобой, ты показал себя со всех сторон, я поняла, кто ты. Такие, как ты, сами закапывают себя и тащат с собой в могилу других. У меня есть парень, к которому у меня появились серьёзные чувства. Артур любит меня. Он сочиняет обо мне стихи... С ним я ощущаю себя живой. Так что, пожалуйста, прекрати мне написывать и не пробуй мне звонить. Ты мне не нужен. Теперь у меня нормальная жизнь, и я не хочу портить её тобой. Прости, может, я тебя обидела, но зато сказала тебе правду. Надеюсь, ты поймёшь.
- Не пиши такое, прошу, - ответил я. - Мне очень больно... Пожалуйста, давай встретимся и всё обсудим. Я хотел бы в последний раз увидеться с тобой. Давай встретимся, кофе попьём. Просто поговорим, по-настоящему, а не искусственно, в сети... Я хочу увидеть тебя, твою улыбку. Дай мне шанс.
- Нет, прости, - сказала она.
- Тогда я умру сам. Один, - написал я, но сообщение не отправилась. Она бросила меня в чёрный список, удалила из своей жизни. И правильно. Я заслуживаю только одиночества. И пустоты. Скоро я стану пустотой. Навсегда растворюсь в ней. Стоит только немного подождать, дать времени шанс.   
Я пошёл на кухню и налил в стакан водки из той самой бутылки, которую я своровал вчера у родителей, отпил немного и, скорчившись от этой отравы, засунул бутылку обратно в шкаф. Но этого было мало. Надо было ещё выпить, чтобы перестать думать, отключиться... Я снова достал бутылку, влил в себя остатки водки, закусил мягким хлебом и лёг на кровать. Сна снова не было. И я просто лежал, глядя в полоток.
«Надо перестать пить эту дрянь. От неё я уже чувствую тошноту. Постоянную тошноту, которая никуда не уходит. Может, это то, о чём говорил таксист. Нет, нет... Просто прекрати пить... Прекрати заливать кислотой пустоту».
Вырубился я около шести утра, когда уже поверил, что не усну, и хотел подниматься с постели. Правда, проспал я недолго. Уже в десять утра я выпал из пустоты, попробовал вернуться туда, в чёрную, неживую фантазию, но снова не смог. Ладно.
Я встал с кровати, умылся, посмотрел на своё опухшее, сраное лицо. На щеке вылезла счастливая парочка новых прыщей. Они разбухли, обросли гноем. Под глазами были большие сливы синяков. Волосы торчали во все стороны. Я попробовал причесать их, но всё без толку. Зеркало. Какое оно большое... Какое тёмное, страшное. Я почувствовал холод от зеркала. Я захотел его разбить. Я хотел, чтобы его осколки рассекли кожу на моих пальцах. Смотри в зеркало, смотри внимательно. Видишь, кто твой враг? Не Клык, он хороший человек, обычный, нормальный... Твой враг - ты сам. Безумец. Моё лицо было серым, червивым, гнилым. Я ненавидел его. Вот бы содрать его с мясом и скормить тараканам.
Я умылся, выдавил вонючую белую мазь на прыщи, почистил зубы. В общем, попытался привести себя в порядок, насколько это было возможно. Нужно было побриться. Я любил срезать с себя эти маленькие, мёртвые, свиные волосы. Хорошо, когда вместе с ними ты срезаешь прыщи. Бритва пачкается в крови. Ты ощущаешь приятную боль. Она обволакивает тебя, заставляет тебя дрожать, чувствовать прикосновение сочного, милого уродства. Из грудной клетки, точно чужой, лезет физическая боль, которая куда интересней боли внутренней. Внутри скапливается столько пыли, и боль задыхается в ней. С физической болью всё не так. Там нет пыли. Просто незащищённое, голое мясо.  
Сквозь шум воды я услышал телефонный звонок. «Можёт, это Алиса? - допустил я. - Может, она хочет всё исправить? Может, она простит меня? Пожалуйста, Господи, пусть это будет она!». Я не мог не взять трубку. Не мог игнорировать Алису. «Нет, брось,  бормотал я себе, - это совсем не Алиса. Это может быть кто угодно. Но вдруг, вдруг, вдруг... ». Эти «вдруг» летели в моё сердце, точно снаряды, выпускаемые самолётом. Долетая до сердца, они с грохотом взрывались и ранили меня, снося все построенные мною здания и оставляя лишь пустоту. Не закончив бриться и не успев смыть с лица пену для бритья, я побежал в свою комнату, схватил телефон в руки и поднял трубку. Конечно, это была не Алиса. Звонила Даша. Интересно, зачем?
- Привет, - сонно и разочарованно пробурчал я.
- Ты что, ещё спишь? - спросила она. - У тебя такой голос...
- Я только проснулся, - оправдался я. - Ты слишком рано позвонила.
- Рано? - удивилась она. - Ты спишь до десяти?
- А что такого?
- Нормальные люди встают в семь утра, - невозмутимо произнесла она, точно это не подлежало сомнению, и только я, дурак, не знал, что все нормальные люди поднимаются в семь.
- В такую рань встают только пионеры и волонтёры Дровосецкого, - сказал я ей. - Ну и те, кто учится в первую смену. Благо, я не пионер, не волонтёр Дровосецкого и езжу в универ днём.
- Кстати, я и звоню по поводу волонтёров, - сразу перешла к делу Даша.
- Я понял. Даже не рассчитывал, что ты позвонила мне, чтобы просто спросить, как дела.
- Как дела? - мигом исправилась она.
- С пивком потянет, - усмехнулся я. - Так что ты хотела?
- Хотела узнать, придёшь ли ты на дебаты.
- Какие дебаты?
- Ну, с Петром Мамонтовым, - разъяснила Даша. - Он говорил, что хочет с тобой подискутировать. Для нашего штаба это было бы полезно. Споры - это классно. Как считаешь?
- Слушай, я вряд ли смогу с ним дебатировать, - опешил я. - Он в этом деле матёрый, насколько я понимаю, а я... Это же будет смешно.
- Брось, Федя! - воскликнула Даша Гармс. - В тот раз ты спорил с ним на равных, а что теперь? Неужели ты трусишь?
- Нет, - ответил я. - Просто не вижу о всём этом смысла. Я не такой человек, который пытается всунуть всем свои политические взгляды. Тем более, в последнее время я вообще сомневаюсь в их существовании. Может, это всё уже давно умерло.
- И тут Остапа понесло... - вздохнула Даша. - Сколько можно, Федь? Ты нормальный, умный парень! Так покажи им, что ты можешь! А то они посчитают тебя слабаком, который что-то выкрикнул и сразу же убежал в кусты.
- И срать, как они всё это воспримут! - восклицал я.
- Да ну. Ты же не тот, кто сдаётся, - нажимала она.
- Слушай. Ты серьёзно хочешь, чтобы я пришёл на эти дебаты?
- Да, хочу. Иначе я буду считать тебя слабым.
- Классно, - развёл я руками. - Ну, значит мне придётся прийти, чтобы доказать тебе обратное, да?
- Да, конечно, - кивнула Даша. - Я не понимаю, зачем ты упрямишься. Это было бы тебе полезно. Когда ты с ним в тот раз спорил, ты словно зажёгся на мгновение, Федь... Ты стал живым. Мне очень хочется видеть тебя таким.
- Хорошо, - сдался я. - Если ты настаиваешь, я могу прийти и поговорить с ним. Только не обещаю, что это будет хорошо и интересно, ладно? Я никакой не профессионал. И публику увлечь у меня явно получится.
- Ну вот! Ты согласился! - обрадовалась она. - Это мне уже нравится. У тебя прогресс. Ты даже не начал загонять мне про пустоту. Но ты преуменьшаешь свои способности.
- Перестань! - оборвал я её. - Когда там твои дебаты?
- Через три дня, - уведомила она меня. - Понимаю, времени мало, но у Петра есть какие-то дела. он вроде в Европу едет по делам... Если тебе этого времени недостаточно, то можно всё отложить.
- Нет, я успею, - пообещал ей я. - Не надо ничего откладывать. Потом я выступлю только хуже.
- Ну ладно, если ты так уверен... - промолвила Даша.
- Да, я напишу какой-нибудь текст, - точно и уверенно сказал я.
- Только не растягивай сильно, окей? - попросила она меня.
- Это уж как получится.
- Ладно. Ещё созвонимся, да, друг?
- Хорошо, - согласился я, и она положила трубку. Молодец.
«Друг». Разве я был ей другом? Она же просто cделала из меня волонтёра дурацкого штаба, она играет со мной, забавляется, делает всё, чтобы я изображал из себя оппозиционера. Почему я бегаю в штаб по одному только её зову? Наверное, потому что с ней мне спокойнее. Она возвращает мне прошлое. Девочка из прошлого - это всегда лучше, чем девочка из будущего. Почему? Потому что в будущем всегда - только страх. А что прошлое? Это лишь воспоминание, лёгкое сожаление, ничего больше.
Я смотрел в окно, видел обнесённые снегом машины, небо цвета столовской рисовой каши, торчащие из снега горбики-колёса, окна, балконы такие непримечательные, поблекшие, пустые... На электрической будке, стоящей во дворе, совсем облупилась краска. Помню, как её красили. Мы, шкеты, играли футбол и смотрели, как два усатых мужика рисовали волка из зайца из «Ну, погоди!». Мужчины тогда что-то говорили нам, совсем ещё детям, болели за нас, шутили. Это был хороший, летний день. Все были рады. И вот с тех пор я каждый день прохожу мимо этого двора, смотрю на волка. Слежу за тем, как он умирает. Скоро волк исчезнет. Придёт новый дядя с усами, нарисует нового персонажа, а смотреть на это будут новые дети... Не я. Я отправлюсь вслед за волком. В пустоту.
Кстати, о детях. Вдруг я увидел девочку. Босоногую, маленькую девочку в одной только пижаме. Она бегала, держась за ручку с маленьким мальчиком, смеялась, трепала его за волосы. Мальчик был в белой майке, заляпанной шоколадом, в коротких штанишках на подтяжках и в валенках. Он терялся, стеснялся девочки, но делал вид, что ему так же легко, как и ей. Мальчику было холодно. Он замёрзал и пытался согреться, когда она отворачивалась. Дышал себе на руки, тер их, прыгал на месте. Но когда девочка поворачивалась к нему, когда смотрела на него, он притворялся, что ему хорошо, что он стойкий, сильный, что какой-то дурацкий сибирский мороз не может его сломить.
Девочка, казалось, не мёрзла. Она бросалась в снег, купалась в нём, словно в чистой речке с желтоватыми, согреваемыми солнцем песчаными берегами, взбиралась на машины, прыгала с них, словно взлетала... Она летела, как ангел, а потом плавно, точно пёрышко, опускалась на землю, будто была мечтой, призраком, которому позволили в последний раз насладиться этим тоскливым, печальным миром.
Я протёр глаза, чтобы избавиться от созданной разумом иллюзии, но это не помогло. На улице по-прежнему были мальчик и девочка. По-прежнему они ходили по улице почти раздетыми. По-прежнему девочка имела над мальчиком какую-то неописуемую, эмоциональную власть.
«Может, всё это по-настоящему? Ведь мир абсурден, да, Федя? Тогда зачем удивляться нелепости, фантазии, летающим девочкам и замерзающим мальчикам? Ведь такие вещи сумасшедшие сочиняют не просто так, это безумие, быть может, является правдой, а всё остальное - есть сумасшествие, огромное ничто, которое закрывает нам глаза и превращает нас в рабов, в невольных муравьёв, что, не находя себе места, ползают и просто занимают своё время. Лишь бы ожидание смерти не было очень скучным».
Надо было выйти на улицу, посмотреть на детей. Я должен. Вдруг этот мальчик - тот самый ребёнок, о котором говорила нищая бабка. А девочка? Причём тут девочка? Старуха рассказывала и о девочке тоже, да? Но ведь девочка умерла, да? Её нашли в сугробе. Помнишь, торчащая из снега ножка... Какой сильный образ. Детская ножка - словно одинокая травинка, подснежник. Прекрати! Это глупо. Ты слишком уверен в том, что девочка умерла. Может быть, бабка придумала финал? Она же просто сказочница. Вдруг девочку не нашли, а бабка сама сочинила концовку, чтобы свести меня с ума? Они же все против меня. Каждый мечтает о том, чтобы меня закопать. Вот и бабка выдумала свой план... Но ты просчиталась, старая сука! Дети пришли играть ко мне под окна. Я поймаю их, сдам в полицию! Я спасу их. Если я кого-то спасу, моя жизнь будет не напрасной, да? Потом можно будет позволить себе умереть, забыться.
Я побежал в комнату и мигом надел на себя штаны, кофту, носки. Затем, накинув куртку, я взял горстку конфет для детей, чтобы порадовать их, и поставил чайник, желая напоить их горячим напитком, согреть... Я хотел помочь. Не ругайте меня за то, что я хотел спасти детей, мрази! Это глупо, но я всё ещё хотел быть добрым человеком.
Быстро закрыв двери, я рванул на улицу. Лифт шёл слишком долго, поэтому я понёсся по лестнице. Быстро, перепрыгивая через несколько ступенек сразу.
Как только я вышел из темного, тесного подъезда, девочка и мальчик побежали прочь от меня. Девочка сделала для мальчика поводок, привязала его к себе... Он бежал за ней, словно щенок, высунув язык, дрожа, глядя на неё, как на Бога.  
Мальчик был настолько нелепым, настолько слабым, потерянным и глупым, что я увидел в нём себя. Но он был добр. Мальчик ещё не видел пустоту, он только слышал, как гудит мир, как стучат человеческие сердца, он готов был полюбить всех людей на свете, это так сложно, но он был готов, я видел это в его глазах...
На улице было холодно. Мороз связал меня колючей проволокой, сковал моё тело, пытаясь заставить его остановиться, вернуться домой, но я не подчинялся морозу, я бежал, стараясь поспевать за детьми.
Я слышал, как девочка смеётся. «Ха-ха-ха!». Звонкий, как колокольчик, детский смех. Мальчик пищал что-то, будто боялся произнести слово, нарушить радость девочки, напугать её, расстроить. Он боялся, что девочка перестанет существовать. Она же могла просто пропасть, и тогда у мальчика не осталось бы ничего неосязаемого, он бы стал взрослым, он бы стал мертвецом, которого пожирают черви.
Они бежали к дороге, по которой беспрестанно ездили машины. На светофоре горел красный свет, но девочке было всё равно, она повела мальчика через дорогу. На детей неслись автомобили, которые вели холодные, взрослые люди. Железные жуки не останавливались ни перед чем, они был безжалостны к этим маленьким, жалким существам, бредущим по дороге. Водители не видели их, потому что не верили в абсурд и иллюзию. Один я всё видел, один я шёл за ними, желая уберечь мечту и детство, которые так хотели погибнуть.
Но мне было страшно выходить на дорогу, полную железных, быстрых монстров из загробной жизни. Я кричал, я умолял машины остановиться. Но - бесполезно. Одна из них, чёрная Volga Siber врезалась прямо в детей. Мальчик, который уже стал верным рабом маленькой девочки, заслонил своё сокровище собственным телом, спас её, умер, а девочка только упала на асфальт и содрала кожу на руках и ногах.
Мальчик погиб, в этом не было сомнений. Его голова отделилась от тела и полетела, точно воздушный шарик, в пустое зимнее небо. Помните, как в детстве, на каких-нибудь весёлых праздниках, мы тоже отпускали шарики в широкие небеса, и нам было их так жалко... Ведь шарикам в небе будет так одиноко, ведь они потеряются, замёрзнут, будут летать, пока не умрут. Когда шарики улетают, они теряют дом и больше никогда его не находят. Мне всегда было жалко шарики. Я не понимал, почему все так радуются, когда их отпускают. Это же преступление, убийство маленькой красоты...     
Через дорогу находился большой торговый центр, а за ним - овраг. Раньше, в детстве, я часто ходил через этот овраг в церковь или на тренировки по каратэ. Они находились рядом. Из оврага открывался отличный вид на два царства - духа и тела.
Девочка встала на ноги и рванула как раз туда - к этому чёрному, ужасному оврагу. По земле она волокла безголовый труп мальчика, но никто этого не замечал. Кровавый след простирался за ней по серо-белому сибирскому снегу.
Девочка шагала мимо торгового центра к оврагу. Надо было идти за ней, но зелёный свет всё никак не включался. Я ждал, я прокусил себе губу, я нервничал. Чёрт, что со светофором? Может быть, он неисправен? Но машины едут, их так много, как пройти мимо них целым и невредимым? Невозможно.
«Почему никто не возмущается? - думал я. - Почему все думают, что всё нормально? Они ведь видят кровавый след... Всё в порядке. Все дети умирают. Взрослые убивают маленьких ребятишек, а тех детей, которые не были убиты вовремя, они называют мечтателями и изгоями».
Я уже хотел шагнуть на полную машин дорогу, когда на светофоре загорелся зелёный цвет. Он был настолько ярким, что он напоминал мне волосы той девочки из снов, которая была такой странной, загадочной. Я и теперь, кажется, находился во сне. Шёл по кровавому следу к оврагу, надеясь найти босоногую девочку в пижаме и спасти её. Я чувствовал боль. Три богатыря - боль, сожаление и страх - захватили меня в плен, как какого-то Тугарина змея, и вели на плаху.
Я шагал по кровавому следу, как по ковровой дорожке. На улице становилось всё темнее, а след горел всё ярче. Я добрался до оврага, до обрыва, рядом с которым росло тонкое дерево. Около него сидела девочка в пижаме.
- Привет, - сказал я ей, она повернулась и, сощурившись, зашипела на меня.
- Тебе не холодно? - поинтересовался я, пытаясь подружиться с ней.
- Ш-ш-ш-ш! - вспыхнула она. - Вон!
- Не бойся меня, - сказал я. - Зла тебе я не причиню. Мне только хочется помочь.
- Не надо помогать, - обрубила девочка. - Я нашла своё место.
- А где мальчик? На дороге ты взяла труп мальчика и уволокла его сюда.
- Да был ли мальчик-то? - спросила она. - Может, мальчика-то и не было?
- Но он умер... - промолвил я. - Его сбила машина там, на дороге.
- Это не так, умирать должны одни буржуи, а бедные нет! - рявкнула она и тихо хихикнула.
- Что? - удивился я. - Какие ещё буржуи? Я говорю о мальчике. Ты приволокла его труп сюда? Мы должны позвонить в полицию, сказать им, что он давно мёртв.
- Дядя за деревом говорит, что скоро наступит земной рай на земле, - лепетала девочка, - тогда полиции не будет, и бедные и обречённые люди перестанут умирать.
- Какой ещё дядя? - не понимал я.
- Вот этот, - сказала девочка, и из-за дерева вышел человек, до крайности похожий на Иосифа Сталина. В чёрном кителе (правда, без погон и орденов), с такими же пышными усами, густыми бровями, с азиатскими, волчьими глазами.
- Тепло ли тебе, девица? - спросил он. - Тепло ли тебе, красная?
- Тепло, батюшка, - тоненьким голоском промолвила девочка.
- Тепло ли тебе девица? - повторил свой вопрос загадочный человек.
- Тепло, батюшка, - второй раз ответила девочка.
Человек, похожий на Сталина, вышел из-за дерева и взял девочку на руки. Он широко улыбнулся ей, а она улыбнулась в ответ. Как мило. Можно картину рисовать. Социалистический реализм.
Откуда-то на самом краю оврага взялся стульчик. Просто из воздуха - взял и возник. Удобно, да? Я знаю.
Сталин поставил девочку на стульчик, дал ей красный платочек, чтобы она повязала его на свою головушку. Девочка всё сделала правильно. Она надела платочек, зажгла в глазах комсомольский огонь и приготовилась читать свою речь.
- Секундочку, - покраснев от смущения, сказал Сталин, - мы ещё не включили свет.
Он щелкнул пальцами. Наступила тьма. Включилась большая, белая лампа луны. Свет прожектора был направлен прямо на девочку. Вдруг загремели колокола. Это дышала церковь, которая находилась как раз за оврагом. Она манила меня, звала, но я сопротивлялся её зову, стоял и готовился слушать речь девочки.     
«Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство! - начала кричать девочка. - Наш вождь стал самой великой фигурой в истории человечества! Он - посланник божий, мессия, пророк. Он дал человечеству новый путь, где православная, византийская, русская вера слилась с истинно религиозной идеей коммунизма, придуманной ещё Иисусом Христом. Это путь русского православного коммунизма! Сначала несовершенная идея коммунизма прошла через бороды Маркса и Энгельса, а затем воцарилась в нашем царстве абсурда и мужеств! Вставший в один ряд с Богом Владимир Ильич Ленин привёл красного мальчика коммунизма сюда, на белые снежные просторы России! Из белых просторы превратились в красные. Бог Владимир выдавил из тюбика человеческого ресурса немного жидкого, красного кетчупа на мягкий хлеб с белым, холодным маслом. Однако кетчуп с маслом - ещё не бутерброд. Бог Владимир после нескольких попыток сотворить кулинарный шедевр покинул нас. Фараон улёгся в выстроенную в самом центре Москвы пирамиду и начал святить людям с икон и со страниц священных книг. Это было первым шагом!
Затем человечеству должен был явиться новый мессия. Сын божий. Не в физическом смысле, а в идейном. И он явился. Иосиф Виссарионович Сталин! Он родился с дефектами. У него были сросшиеся второй и третий пальцы на левой ноге. В придачу к этому Иосиф получил сильную травму руки и ноги, отчего левая рука Сталина совсем не разгибалась. Сталин уже с детства стал напоминать героя русского мифа, а именно Илью Муромца, который до 33-ёх лет не мог двигаться, но потом, после чудесного исцеления, встал и пошёл. Стоит сказать, что Иисусу тоже было 33 года, когда он умер, а затем чудесным образом воскрес! В данном отношении эти исторические и мифологические персонажи очень схожи.
На этом причастность маленького Сталина к русским сказочным персонажам не заканчивается. Всем известны эти слова: «было у отца три сына»... Да, с них начинается много сказок. Главный герой любой из них - третий сын. Сталин был как раз третьим сыном в семье! Он стал героем русского мифа! Не просто мифа, а коммунистического мифа!
В 1894-ом году произошло событие, определившая судьбу русского святого, - поступление в Тифлисскую духовную семинарию. Именно в семинарии священники познакомили Сталина с основами православной религии и марксизма-ленинизма. Но соединить эти две могучие реки в единое целое Сталин пока ещё не мог, и выбрал одну реку - марксизм. Сам Бог сделал так, чтобы Сталина из семинарии отчислили, и Иосиф, взяв псевдоним Коба, встал на путь борьбы с мировой несправедливостью. Борьба была долгой и тернистой, но она только воспитывала в Сталине великого, мистического человека, способного стать наследником Бога. Он прошёл по Сибирским ссылкам, спускался в ад и вернулся обратно.
Усатый идеолог из Кобы превратился в Сталина, проповедника коммунизма - учения о равенстве одного человека с другим, о земном рае, где каждый думает о каждом, где люди живут в вечном счастье, не ссорятся друг с другом и думают одинаково. Он превратился из человека в сверхчеловека и начал участвовать в библейских, мифическо-исторических делах. Этот человек успел поучаствовать в битве за город Царя. В той войне он назывался Царьградом, а в Библии город Царя называли Иерусалимом. Но ведь речь об одном! Исполнились те самые слова: «Предаст же брат брата на смерть, и отец - сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их; и будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется. Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Ибо истинно говорю вам: не успеете обойти городов Израилевых, как приидет Сын Человеческий».
Всё свершилось именно так, но в несколько другой последовательности. Брат действительно предал брата, началась гражданская война! Претерпевшие её до конца спаслись, пришёл сын человеческий, или Ленинский, и торжественно произнёс: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч». И вождь принёс меч. У Сталина нашёлся и свой змей, Иуда-Троцкий, и Сталин, словно русский богатырь Никита Кожемяка, поборол змея. Потом было ещё больше драконов. «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, - повторял Сталин и добавлял, -  ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку - домашние его». Сталин стал устранять врагов человека - его домашних. Согласно Фёдору Михайловичу Достоевскому, люди приходят к истине страданием, и Сталин тоже решил дать людям рай, но перед этим очистить их страданием. Он просто вынужден был убивать нас. Он принял страдание на себя, как спаситель, сын божий. «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня», - говорил Иисус, и ровно так же думал Сталин, до конца преданный истинной религии, которую он ощущал внутренне и с которой внутренне был согласен. Ведь если русско-советский человек любит что-либо или кого-либо больше своего царя, своего государства и своей веры, может ли он считаться русским в полной мере? Нет, потому что русско-советский хомо сапиенс - государственник и только, главная его цель - строить сильное и великое государство, которое смогло бы спасти весь мир от дьявола и Апокалипсиса. Русско-советский человек велик, и цель его должна быть великой, определяющей судьбу всего человечества. Ради этой цели русско-советский человек только и должен жить. Если у русско-советского человека присутствует другая цель - он должен быть либо убит, либо жёстко перевоспитан в условиях трудового лагеря. Трудовые лагеря - более гуманное средство перевоспитания, чем казни, и Иосиф Сталин прибегал именно к нему. Потому что он был милостив к жалким рабам своим, прощал им их грехи и старался не просто применить насилие к людям, а наказать их, то есть дать наказ, или, по-другому, урок своим непокорным подданным.
Сталин стал борцом за великое и православное русское очищение. Ему удалось возродить Россию, поднять её из пепла, построить огромную государственную пирамиду с помощью своих сильных и верных краснокожих рабов, которые верили в него и готовы были умереть за свою веру в своё божество. Этих людей становилось всё больше и больше. Сталин, как известно, был пророком, и заранее готовил страну к войне. Он подготовил психологию людей, поставил их перед проблемой выживания, и тем самым смягчил удар, сделал само нахождение людей в атмосфере смерти, убийств, выбора между добром и злом делом обычным, практически будничным. Вскоре случилось неизбежное. Началась священная война добра со злом, дьявола, который планировал устроить на русской земле Апокалипсис и Вселенскую катастрофу, с ангелом, который хотел построить коммунистический рай на земле, или Беловодье, что воспевали в сказаниях русские старцы. Усатый ангел одержал самую великую победу добра над злом в истории. В этой войне как раз гнали русских людей из города в город, но мы выдержали и одержали победу... Что же можно сказать про строчку «будете ненавидимы всеми за имя Моё»? Это случилось после злополучного двадцатого съезда, когда была растоптана целая огромная и спасительная для русской цивилизации религия православного коммунизма. Сталина осудили и оплевали русские либералы - огрызки мягкотелого, безыдейного, пустого мира Правда, у либералов много аргументов для того, чтобы осуждать наши идеи. Сталин, как любая значимая величина, полон противоречий. Но жадные до осуждений либералы не просто спорят о нём, они вообще не понимают, как может существовать наша вера, наша религия, ведь Сталин, по их словам, отошёл от церкви ещё в детстве и к религии не возвращался. Тут, во-первых стоит сказать, что отношение к религии Сталина - не менее дискуссионная тема, чем, собственно, сам Сталин. Любой дурак знает, что в выступлении по радио после начала священной войны с дьяволом Сталин произнёс слова «братья и сёстры», что обладали явной религиозной силой. Во время священной войны с дьяволом Сталин кардинально сменил курс  - он облетал с иконою Сталинград, встречался со священниками, содействовал строительству православных приходов. Да, затем гонения возобновились, и в этих либеральных визгах присутствует доля правды, однако какая же церковь может существовать без страдания, угнетения и борьбы за свою веру? Без всего этого религия просто превращается в ещё один бюрократический институт. А что во-вторых? Во-вторых, Сталину не обязательно принадлежать к какой-либо отдельной религии, будь это православие и коммунизм, если он - и есть общая, единая и самая полная религия, то есть великий православный коммунизм.
Энергия вождя и истинная русская религия православного сталинизма выжигает глаза многим людям в нашей стране, которые только и делают, что порочат память Сталина и агитируют за снос памятников генералиссимусу. Так или иначе, либералы никогда полностью не поймут Сталина, потому как человек эгоистичный, думающий только о себе, о своей жене и о своём хозяйстве, не сможет понять человека, преданного идее, обществу, стране и самому свету.
Но им придётся привыкнуть к нашей религии и к тому, что память Сталина с каждым годом будет всё сильнее восставать из пепла и когда-нибудь воплотиться в нечто огромное и станет даже больше того «культа личности», под которым так давно была всемогущая страна советов.
Главное, правильно рекламировать образ титана. Например, стоит вспомнить, что Ницше говорил, что добродетель и грехи в человеке растут из одного и того же корня. И у Сталина всё было так же. Он совершал и великое добро, и великое зло. Как и сам Бог, Сталин рубил лес, и от леса летели щепки. «Не суди его - не судим будешь», - так говорили о Боге. Так говорили и о Сталине. И я надеюсь, что вскоре понятия Бога и Сталина сравняются, что буря, которую когда-то запустил Сталин, появится вновь и снесёт всё на своем пути. А наше РСФСР, наше православно-коммунистическое братство, всплывёт из пучин авторитарной псевдодемократии, поднимется со дна, словно Летучий Голландец в фильмах про Джека Воробья, и поплывёт навстречу новому будущему. Что для этого нужно? Естественно, второе пришествие. Но его не надо ждать - оно уже происходит. «Как это?» - спросите вы, но разве вы не заметили, что второе пришествие Сталина случается буквально ежеминутно? С каждым появлением в роддоме очередного малыша, мы видим  частичку нового, второго Сталина, который, точно Волан-де-Морт из пресловутого американского «Гарри Поттера», жаждет своего возвращения! Осталось только переключить рычаг и обратиться к людям с вольным русским словом, в котором будет немножечко старого доброго грузинского акцента и запаха от только что выкуренной трубки!».
Речь закончилась. Сталин засмеялся и радостно, словно ребёнок, захлопал в ладоши. «Браво! - воскликнул он. - Браво, девочка! Ты молодец».
Сталин ещё раз щёлкнул пальцами. Храм, стоящий за оврагом, вспыхнул.
Колокола всё ещё звенели. Храм горел. Это было притягательно, красиво... Словно храм вопил, словно это были его предсмертные крики, словно умирало не здание, а сам Бог.
«Динь-дон! Динь-дон! Загорелся Кошкин дом!».
Сталин подошёл к девочке, нежно и заботливо погладил её по головке и, что-то прошептав ей на ухо, толкнул её. Она упала с обрыва вниз. Утонула в снегу. Я подбежал к краю обрыва, чтобы посмотреть, что с ней случилась. Поздно. Она умерла. Была видна одна лишь девичья ножка, торчащая из-под снега. На ножке было немного крови. Это так странно выглядит. Как картошка фри, которую обмакнули в кетчуп.
- Вы убили её... - промолвил я. - Зачем? Что она сделала?
- Так должно было произойти, - с сожалением сказал Сталин. - Мечта о рае уже давно мертва. Православие и коммунизм мертвы. Храм горит, социализм, товарищ Кумарин, развалился. От него осталась лишь пыль. Время предаваться абсурду и пустоте. А я, товарищ Кумарин... Я и есть абсурд. Абсурд, который совсем не может любить.
- Надо вызвать полицию, - растерянно бормотал я. - Вы убили девочку.
- Какую девочку? - удивился Сталин. - Здесь сроду не было никакой девочки, Фёдор. Она умерла несколько дней назад, в посёлке. Вам же рассказывали эту историю. Девочку нашли только потому, что из снега торчала её ножка. Помните? Идите домой, проспитесь, вам будет полезно. К тому же, к трём вам ехать на пары. Уже двенадцать. Если вы поедете туда в таком виде, с такой головой, до краёв заполненной ерундой, страшно подумать, чем всё это может обернуться. Идите... Проспитесь.
- А ты? - закричал я. - Куда ты пойдёшь?
- Я пойду тушить церковь, - ответил Сталин. - Мне ещё надо помолиться.
- А вы верите в Бога? - зачем-то спросил я.
- Нет, - ответил он. - Я верую в дьявола. Хотя теперь, кажется, нет разницы.
Он пошёл в сторону горящей церкви, а я пошагал домой... Спать.
Уснул я быстро - за какие-то тридцать минут. Мне снилось широкое русское поле, в котором стоял один лишь колодец. Люди пытались достать из колодца воду, но они всё время её проливали и плакали. Когда они плакали, слёзы текли в колодец, и вскоре колодец наполнился до краёв, и не надо было больше поднимать воду, и все были счастливы и довольны, как в Раю. Страдание всех спасло. Оно всех напоило.    
Будильник оглушил меня своим рёвом. Кажется, я спал не пару часов, а два дня. Я встал, собрал портфель и поехал в вуз.
Первой была пара Дашкова. Он читал очередную лекцию. В этот раз - про «окна сатиры РОСТА», Маяковского, Татьяну Рейснер, которой восхищалось так много мужчин. Как Алисой. Хотя как можно сравнивать? Рейснер участвовала в боях и рейдах, жила в роскоши, была комиссаром Морского генерального штаба РСФСР. Она являлась по-настоящему роковой женщиной, да?  
Но Рейснер не давала поводов думать о себе, а Алиса давала. Я думал о ней постоянно. Я представлял её, выдумывал альтернативные варианты прошлого, которые могли бы стать моей жизнью, если бы я всё сделал правильно... Что, если бы тогда, в день нашего знакомства, я остался с ней, что, если бы я не был таким черствым... Она, быть может, была бы моей. Я бы поцеловал её не как женщину, а как икону, я бы обнял её, сводил куда-нибудь. Я бы смотрел на неё и восхищался. Но ничего нет. Я обнимаю лишь одну пустоту и целую одну лишь пустоту. Потому что сам я - только пустота.
Дашков кричал, изображая генералов и военных, пытался пробудить нас, показывал видео, даже читал какие-то стихи. Это работало. Все смеялись, задавали вопросы, заинтересованно слушали. Я ничего не спрашивал. Просто сидел и записывал. Раньше я постоянно спорил с преподавателями и учителями, спрашивал у них что-то, интересовался всем подряд. Не потому что хотел завоевать их внимание, нет, просто так было легче узнать что-нибудь новое. Когда тебя прижали к стенке, информация воспринимается лучше, чем когда ты, полусонный, сидишь и пытаешься что-то начиркать в тетрадке. Но никому мои споры никогда не нравились, ясное дело. Ведь по мнению людей, спорами лишь я пытался привлечь к себе внимание. А привлекать к себе слишком много внимания значит быть эгоистом. Ты начинаешь спор, а всем остальным этого сроду не надо. Вот они и подходят к тебе в конце занятия, упрекают тебя за твою заинтересованность. Становится стыдно перед ними. Чувствуешь себя преступником, самовлюблённым, гадким, самым плохим человеком на свете. 
В конце пары я сдал Дашкову это дурацкое сочинение под идиотским названием «Апокалипсис всегда», которое я даже не перечитывал, и пошёл на вторую пару.
В коридорах и на этажах повсюду висела реклама «поэтического баттла». Зачем я записался на него? Стану очередным посмешищем. Ладно, ты же понимаешь, зачем... Ты хочешь, чтобы Клык выбрал тебя. Ты хочешь опустить его перед Алисой, ты думаешь, что в этом - твой шанс. Она же будет там, и ты покажешь, какой ты классный, да? Ты покажешь, что можешь писать лучше него. Почему ты, Фёдор, так в этом уверен? Я же ненавижу каждую свою строчку. Я хочу всё уничтожить. Но я цепляюсь за дурацкие возможности... Я не могу просто так забыть об Алисе, потому что она... Она уничтожила меня.
Рядом шли мои однокурсницы, которые, увидев очередную афишу «поэтического баттла», как раз начали его обсуждать. А я нагло подслушивал. 
- Мне кажется, Клык победит, - сказала моя однокурсница Полина Тимошенко. - Он очень хороший поэт, и в нём столько мужественности. Жаль, я - девушка совсем не его уровня.
Полина. Кто дал ей, этой некрасивой, глуповатой девочке, которая постоянно сплетничает, думает только о деньгах и парнях, такое священное, прекрасное имя? Как это ошибочно, как мерзко...  
- Да брось! - ответила её подружка, тоже журналистка из моей группы по имени Настя Праковская. - У него знаешь сколько баб было... Среди них некоторые выглядят гораздо хуже тебя. Вот сейчас рядом с ним трётся какая-то девочка с лингвистики. Я видела её... Такая стрёмненькая - ни сисек, ни жопы.
Настя Праковская - вечно позитивная, постоянно улыбающаяся девочка, которая вертелась во всяких организациях - в студактиве, студотрядах, факультетском пресс-центре и тому подобных структурах, состоящих сплошь из до жопы оптимистичных лицемеров и идиотов. Впрочем, к Насти я относился нормально. Обычно она меня не раздражала, но сейчас я был готов наброситься на неё и сказать, что Алиса - это самая красивая девочка на свете, что она достойна только самого лучшего, что она - это ангел, а все вы - посредственности разной степени паршивости.
Благо, я сдержался. Промолчал. Продолжил идти и подслушивать их разговор. 
- Интересно, чем его эта девчонка зацепила, если она такая стрёмная? - спросила Полина.
- Не знаю, - пожала плечами Настя, - но мне кажется, он скоро её бросит. Он же с девчонками встречается недолго. Кажется, он даже полгода ни с кем не водился.
- Кто тебе это сказал? - поинтересовалась Полина.
- Подруга его хорошего друга Вити.
- Это та, которая залетела? - усмехнулась Полина. - Алина её зовут, правильно?
- Да, - засмеялась Настя. - И ещё они с Витей поссорились. У них и раньше были конфликты, а теперь их стало ещё больше. Ему вроде бы этот ребёнок нахер не нужен, да и к самой Алине Витя охладел.
- Так пусть сделает аборт! - всплеснула руками Тимошенко. - Делов-то!
- У неё родители верующие, запрещают ей, - объяснила Настя. - А тайком от них она аборт делать не хочет. Боится. Да и денег нет.   
- Дура, короче, - заключила Полина. - Мозги иметь надо и не беременеть от кого попало. Для кого презервативы придумали!
- И не говори! - махнула рукой Праковская.
На этом разговор завершился. Мы вошли в кабинет, расселись по местам, и началась лекция.
Я был рад, что у этого дебила Вити всё идёт так плохо. Ребёнок, ссоры с девушкой, куча проблем. Он заслужил, сука. За тот случай в туалете. Хорошо бы и у Артура всё было плохо. Я всё сделаю, опущу его! Я сделаю так, чтобы над ним все смеялись. Если он меня выберет... А кого ему выбирать? Если он увидит моё имя, то захочет меня победить, отомстить за друга. По-другому и быть и не может. Нужно только подождать, подтвердить своё участие, потом написать текст и разнести Клыка. Проще простого!
Надо думать об этом, надо быть злым, и тогда всё будет хорошо. Главное, не пытаться произвести впечатление на неё... На Алису. Она этого не заслуживает! Нет же, нет! Заслуживает! Ты идёшь туда ради неё! Замолчи!
Мой мозг снова захватила Алиса. Я только отвлёкся, только перестал думать о ней, и вот опять началось... Сколько можно? Я зачем-то нарисовал её в тетради, затем стёр. Её не должно быть здесь. Она всё равно получается некрасивой. 
Я включил телефон, пролистал пустую ленту новостей, пустые группы, пустые страницы. В рекомендованных друзьях снова вылез этот Игорь Дровосецкий. Кажется, я его где-то уже видел... Только где именно? Откуда я знаю этого человека? И какой он всё-таки прилизанный, красивый, черноволосый мальчик в дорогой одежде. Если бы его отцом был наш, сибирский Дровосецкий, я  был не удивился. Они оба хрестоматийные, высокие красавцы, которые, кажется, могут соблазнить любую девушку - хоть Полину, хоть Алису, хоть Россию, хоть Сибирь.
Вторая пара быстро закончилась. Паршивая, пустая, ни на что не годная потоковая лекция по философии. Я чувствовал себя пыльным, нездоровым человеком. Мои руки тряслись. В горле властвовало удушье. После попытки нарисовать Алису я попытался отвлечься, почитать какую-то книжку. Разве я помню, какую? Да это и не важно. Важно, что прошло ещё полтора часа. Я убил их, стёр. Ушёл от себя самого в пустоту. 
Веду репортаж с места событий. Табун одногруппниц вываливается из кабинета, словно зубная паста из тюбика... Вяло, помаленьку, порциями... Я протискиваюсь сквозь толпу, желая вырваться из этого жаркого, полутёмного кабинета, где я снова думал о ней. Я не могу больше о тебе думать, Алиса! Какого хрена?! Мы с тобой разговаривали всего два раза! Ты была так приветлива... Ты хотела продолжить. А я всё сломал! Отвали! Отвали! Выйти! Мне нужно побыстрей отсюда выйти. На воздух... На свежий воздух. Надо спуститься с пятого этажа. С пятого на первый, потом пробраться через турникет, выйти на улицу, чтобы впитываться в эту вечную зиму, в этот снег, в эту темноту, в эти полуразрушенные лавочки... Какое безумие.
Глаза шныряют по потолку. Я вижу головы одногруппниц. Лицо чешется. В толпе я царапаю рукой лицо, сдираю очередной прыщ. Пошла кровь. Я стираю кровь рукой один раз, два раза, три раза, четыре... Кровь не останавливается. Почему? Пожалуйста, остановись! Я размазываю кровь по лицу... Так её не будет видно. Господи, почему я настолько жалок? Господи, я гнию, я весь гнию... Это какая-то болезнь! Боже, останови это! Мне страшно, мне так страшно... В кого я превращаюсь? В какого-то монстра! А может, в кого похуже? 
Я пытаюсь идти по коридору, пытаюсь тихо проходить мимо этих наполовину настоящих, призрачных людей, не цепляя никого взглядом. Я пытаюсь идти к лестнице. Прохожу аудиторию пятьсот семь... Ещё одна дверь - и я буду там. Просто спущусь вниз, выбегу на мороз и нырну в снег, чтобы просто почувствовать холод. Представляю, как эти суки будут смотреть на меня... Но мне уже всё равно. Никого из них не существует... Все они - просто пустота.
Кроме неё... Мне кажется что я слышу её голос.
Репортаж заканчивается. Пустота шепталась, кралась, облизывалась, скрипела, но голос разрушил её.
«Артур, Артур»,  - кричала Алиса.
Это было в реальности или в моей голове? Это - настоящее, прошлое или будущее? Я не знаю.
Я подумал было, что это просто ошибка моего перевозбуждённого разума. Подумал, что я просто выдумываю её прекрасный, тонкий, музыкальный голос. Но это было не так. С каждым мгновением я слышал всё лучше: «Артур! Артур!». На мгновение мне почему-то показалось, что я и есть Артур, что я - человек, которого она зовёт, имя которого с такой надеждой, с такой радостью произносит... Как мне хотелось стать Артуром, вылезти из своей ничтожной, мерзкой, бракованной оболочки и переместиться в его оболочку. Я бы тогда стал самым счастливым человеком на свете. У меня был бы второй шанс поговорить с Алисой. Но это невозможно... Я был всего лишь Фёдором. Этим недочеловеком, которого назвали таким устаревшим, смрадным именем.
Поверив на секунду в то, что являюсь Артуром, я обернулся и увидел её. Она шла в красной, как гладкий, настоящий, мягкий лепесток розы, кофточке, в жёлтой юбке, напоминающей персик, с этими похожими на маргаритки бело-розовыми волосами, такими чистыми, волшебными... Словно их наколдовала прекрасная фея.
- Почему ты не рассказала мне о нём? - слышал я голос Артура, но мне было плевать. - Ты до сих пор с ним видишься, да? У вас что-то есть?
Артур злился, но он не имел никакого значения. Моё внимание захватила она. Несмотря на ссору, Алиса улыбалась. Она порхала, словно жар-птица, сказочная и недосягаемая. Она была чуть расстроена, но всё-таки счастлива. Куда больше, чем при нашей последней встрече.
Внутри всё сдавило. Будто на всю мою гниль, на весь тот мусор, что был внутри меня, упал огромный камень, и всё полилось... Реки говна. Я застыл на одном месте. Хотелось уйти куда-то, но ноги не слушались. Просто сорваться и побежать к лестнице было бы позором. Зайти в ближайший кабинет я не мог. Там уже сидели другие люди. Это было бы вдвойне стыдно. Так что я не сдвинулся с места. Просто стоял и смотрел.
Она шла за Клыком. Видимо, они поссорились. Клык шёл чуть впереди, а она пыталась его догнать. Псевдопоэт разозлился, а девушка моей мечты пыталась его успокоить. Сначала мимо меня прошёл он. Прошёл, толкнув меня в бок. Словно типичный качок задрота-ботаника в дешёвой мелодраме.
Я отошёл чуть в сторону... Мне было всё равно, что он делает, куда он идёт. Я смотрел на неё. Как она прекрасна... У неё новые серёжки. Белые такие, маленькие, словно ландыши. Они так подходят к её ушам. Они блестят, будто капли росы на траве влажным, летним утром.
Алиса прошла мимо меня. Крик упёрся в стенки моего горла, он рвал меня на части, царапал меня своими длинными ногтями. Я хотел ей что-то сказать, но из моего связанного рта, похожего на одну уродливую клешню, вылетел жалкий писк: «Привет».
Она не ответила на него. Прошла мимо. Втоптала меня в грязь, отнеслась ко мне, как к пустоте. Побежала за Клыком вниз по лестнице. На секунду я почувствовал её запах. Он неё пахло вишней и виноградом. Ещё лучше, чем раньше.
Она просто пронеслась мимо, прошлась по мне, опрокинула меня, показала мне своё место. Я чувствовал себя разбросанным по этому коридору. Словно каждую часть из меня вытащили и повесили на верёвке. Я задыхался. Её запах захватил меня... Я пошатнулся, попытался собрать себя в руки. Поднёс большой палец ко рту и попробовал прокусить кожу. Получилось! Ура! Ты хоть на что-то способен, отброс! Помогло. Я почувствовал вкус крови. Он перебил её запах. Было немного больно. Кровь начала капать на пол.
- Ты что, дебил? - спросил меня какой-то парень, проходящий мимо.
Кажется, я его знал. Когда-то, в начале первого курса, я брал у него интервью на радио. Хотя какая разница?
- Иди в жопу, - ответил я. - Что хочу, то и делаю.
Глядя на меня, как на полного идиота, он покрутил  мне у виска и тоже пошёл к лестнице.
Больше оставаться здесь было нельзя. На меня оборачивались люди. Эти тараканьи лица, эта  плёнка-кожа, эти глаза, прыгающие туда-сюда, похожие на маленьких черепашек. Отпустите меня, прошу! Дайте мне уйти! Я сорвался с места и побежал в туалет, который был за лестницей, в самом конце коридора.
Кровь из прокусанного пальца всё ещё капала на пол...  Кап-кап... Кап-кап... Пара капель упало на джинсы. Маме потом стирать. Вот дебил.
Существующий лишь в пустоте, нереальный образ Алисы всё больше затягивал меня. Зачем я сказал ей это странное, ничтожное «привет»? Почему я такой жалкий? Зачем это всё? Я вошёл в туалет. Никого не было. Слава богу.
Я включил ледяную воду. Сунул палец под кран.
А ведь хороший кусок выдрал... Кровь так и хлещет. Ничего, скоро всё закончится. Когда? Скоро. Когда? Скоро. Я не могу ждать! Я устал мучить себя! Когда я смогу вернуться к себе самому, когда провалюсь в то, чем был раньше? А-а-а-а-а-а-а! Я не хочу всё это чувствовать, не хочу быть таким жалким! Как я влюбился в неё? Как мне жить с этим? Когда это пройдёт? Сука.
В зеркале - отражение моего серого, окопоподобного лица. Коричневые, торчащие во все стороны волосы, несколько гнойников, которые успели созреть за день. Густые, идиотские брови, кривой, запутавшийся вокруг самого себя нос. Дёргающаяся губа. Какое уродство... Правильно, Алисе не надо даже здороваться с этим отходом. Всё верно. Моя жизнь - это просто мусор. Наверное, она плавает на дне тех почти пустых бутылок из-под дешёвого пива, разбросанных у ближайшего ларька.
Держа окровавленную руку под краном, другой рукой я пытаюсь умыться, попить воды. Умываюсь раз, два, три... Пытаюсь пить, но ржавая, горьковатая вода лишь усиливает появившуюся в горле тошноту. Хочу блевать. Да. С каждой секундой всё больше и больше хочу очиститься. Мне херово. В конечном итоге не выдерживаю, отрываюсь от раковины и иду к туалету. Их всего два. Один обоссали, другой обосрали. Конечно, я выбрал первый. Не прикасаясь к краю унитаза, я склонился и блеванул. Но легче не стало. Я вышел из кабинки и закашлял ещё. Блевота из меня уже не лилась. Остался только кашель, который никак не хотел заканчиваться. Словно стамеска, он сдирал слои моего горла, моего сердца, он точил меня, и я пытался выбросить с кашлем себя, выплюнуть всю досаду, всю ненависть к себе. Но я не мог вытащить из себя всю грязь и глотал её, и она уходила всё глубже и глубже, чтобы потом, при удобном случае, всплыть на поверхность. 
Силы сбегали из моего тела, как Энди Дюфрейн из Шоушенка. Я всё ещё разрывался от того, кто я есть, но боли было куда меньше.
Алиса была такой сукой со мной. Она кусала меня, она ненавидела меня, набросилась на меня, вцепилась зубами в горло. И правильно, я всё заслужил. Я встал около батареи и скатился вниз, к этому горячему, белому, твёрдому животному. Я сдувался, а пустота, словно микстура от кашля, прокатывалась по моему горлу, лечила раны, выгоняла ярость. Хозяйка пришла! Расступитесь!
Но пустота не выгоняла боль. Пустота и боль были подругами. Хозяйка просто зашивала раны, которые продолжали болеть так же, как и раньше.
Я прижался к тёплой, горячей батарее, обнял её, словно кошку, что была у бабушки, когда я учился в начальной школе, и заплакал. Пустоте надо было спустить пар и выгнать из моего организма лишнюю жидкость. Давай, любимая, выдавливай меня, как грязную половую тряпку после мытья обуви.
Я чувствовал себя жалким и ничтожным человеком. Сижу на грязном полу. Туалет заблевал. Раковину замарал кровью. Сижу, плачу, как девочка. Нет, пошло оно всё! А если кто-то зайдёт сюда и увидит всё это? И похер! Пну ему в живот. Или сам получу по лицу! Сейчас бы с удовольствием с кем-нибудь подрался. Схватил бы несколько синяков, ударов по лбу, в глаз. Очистился.
Я вытер сопли рукавом, поднялся и открыл окно. Нужен был свежий сибирский воздух. Я дёрнул за ручку окна. В липкое от слёз и пота лицо подул ледяной февральский ветер.
Я посмотрел на черное зимнее небо, где вроде как заседал Бог.
«Господи, разве я многого прошу... - произнёс я ртом, из которого только что вырвалась рвота. - Я просто хочу быть, как все. Не понимаю, когда люди хотят «быть не как все». Ведь это значит страдать. Это значит быть изгоем. Человеком, который никому не нужен. Уродом. Какому человеку в здравом уме понравится быть изгоем? Наверное, только ненормальному, мазохисту, человеку, который желает только причинять себе боль. Изгой - это перманентная боль. Она постоянно внутри. Она - словно большой комбайн, который перемалывает пустоту... А ведь я могу стать пустотой. Просто встать на подоконник и сделать один шаг. Очень просто. Один удар, и я больше не буду думать о ней. Я перестану сходить с ума.
Нет, обрубил я, если я и покончу с собой, то не из-за неё. Нет, я не дам ей такой привилегии... Убить меня. Если я покончу с собой, то давай договоримся, Фёдор, что не Алиса приведёт меня к смерти. Не она будет во всём виновата. Не эта милая девочка с бело-розовыми волосами. Я уже давно схожу с ума, давно чувствую внутри только боль пустоту. Она только стала надеждой. Надеждой на изменение, которую я так ждал... В какой-то момент  я подумал, что любовь к Алисе запустит рычаг перемен к лучшему, я подумал, что Алиса придёт в мою жизнь, как гостья из будущего, и всё сразу станет хорошо. Я хотел забыть о том, что ничего никогда не будет хорошо... Но всё это, вся эта история, напомнила мне, что любой мрак ведёт только к ещё большему мраку. Единственная граница мрака - смерть. Да и то не всегда. В моём случае смерть будет избавлением, освобождением. Я просто растворюсь в этом никогда не стихающем зимнем ветру, в бликах луны, в свете окон, избавлюсь от тела, от людей, от мыслей об Алисе и о тех шансах с ней, которые я бездарно просрал.
Но так ведь нельзя говорить. Нельзя так реагировать на неё. Я должен ненавидеть эту суку. Ненавидеть, но точно не бегать в туалет поплакаться. Нет, это просто дешёвая мелодрама. Я влюбился в тупую шкуру. Если ей нравится этот бездарный, высокомерный блондин, то я должен только её презирать... Я же ненавижу таких, как Клык! Таких, как Алиса! Чёрт, да чем она отличается от других тёлок, которые мне противны, с которыми я разговариваю, как с клоунессами? Нет, ничем. Она ровно такая же, как все они. Залитая этим раскалённым, душным, серым бетоном обыденности. Но что-то случилось. Что? Ты же знаешь. У меня возник образ в голове. Ах, эти образы... Сраная фигуристка, перманентный психоз, из-за которого я прокусил палец. Ведь это поступок сумасшедшего. Нет, не Алиса свела меня с ума, она ничего не значит. Меня свёл с ума её ненастоящий, неправдоподобный образ, засевший в больной голове. Что же на самом деле? Алиса - посредственность. Если бы она подпустила меня к себе, возможно, я бы тоже стал посредственностью, пытался бы казаться ей хорошим, пытался бы приспособиться. Но нет. Всё правильно. Всё честно. Я должен всё ненавидеть, и моя ненависть должна выплеснуться. Во что? В красоту, да, в разрушение. Разве может быть что-то красивее разрушения? Таксист прав. Я должен уничтожить Клыка. Я должен разрушить их любовь, должен разрушить его поддельное, пластмассовое искусство. Я должен убить его. Напоследок. Чтобы доказать, что я смогу. А может, проще взять и убить себя? Из пистолета таксиста... Это ведь так просто. Спустить курок, и всё кончено...  Но так ведь нельзя говорить.
Я съел ещё кусочек холодного, зимнего воздуха и закрыл окно. «Нет, может, я и сделаю это, но не сегодня, не сейчас, - сказало мне моё нормальное «я». - Сейчас я должен подержать палец, из которого всё ещё идёт кровь, под струёй ледяной воды и отправиться на пару. У меня ещё одна пара. Я должен хорошо учиться. Зачем? Чтобы посылать их всех в жопу и быть для них сильным! Чтобы у них не было ничего против меня!».
Я включил воду, поднёс палец к воде. Вскоре кровь остановилась. Я ещё раз умылся, вытер лицо и руки салфетками, затем почистил джинсы, которыми я собрал всю грязь с пола, и, уставший и измотанный всей этой идиотской сценой, пошёл на последнюю, четвёртую пару.
Я опаздывал на десять минут. Почему? Что за хрень я сделал? Я просто превратил свою жизнь из мрачного безумия в дешёвую мелодраму с психозом. Что я устроил? У меня же сейчас пара. Там же будут все эти клещи! Вся эта мерзость! Она увидит меня, растрёпанного, с грязным, серым, опухшим лицом, и начнёт ржать. Она поймёт, что я ревел! Они поймут, что я слабый. Но я не должен быть перед ними слабым, да?
Я придумал. Всё придумал. Как не дать им усомниться в моей силе... Я скажу, что подрался. Я ведь часто с кем-нибудь дерусь, да? Но вокруг людей нет. Вот бы сейчас мне попался кто-то... Но никто не придёт в этот облёванный мною туалет. Никому это не нужно. Никому не нужен я и моё страдание? Может, догнать Клыка, врезать ему, чтобы самому получить по лицу? Нет, это будет смотреться жалко. Представьте только... Я, заплаканный, подбегаю к нему и ни с того ни с сего начинаю драться. Какая чушь. Представляю, как Алиса бросится его защищать, как она будет ругаться. Все будут смотреть на меня, как на идиота. Нет. Идите все нахер!
Я поступлю по-другому. Я посмотрел в зеркало на своё сраное, опухшее лицо, снова почувствовал ненависть к этому сгустку уродства, безобразия и слабости, взял и врезал самому себе. Не хватило. Давай ещё, по-настоящему! Ты же ходил на карате три года, там тебя научили бить всяких уродов.
Я ударил себя ещё раз и ещё... Отлично! Разбил себе губу в кровь. Я чувствую свою кровь на языке. Может, хватит? Нет, мне понравилось. Я хочу ещё... Это так приятно. Причинять себе боль, драться с собой не внутри головы, а вот так, по-настоящему.
- Ну можно ещё один разочек, мам! - кричу я, весёлый, полный жизни мальчик лет десяти. - Мне очень хочется.
Как в детстве.
- Ну ладно, - соглашается та же молодая мама. - Один разочек - и сразу обедать! Борщ стынет.
Я не люблю борщ! Мама, зачем ты приготовила мне его? Я не просил. Ничего, я всё равно счастлив, ведь ты разрешила мне ещё поиграть.
- Хорошо, мам, - радостно говорю я, не понимая, что один разочек пройдёт очень быстро.
Последний раз должен был быть особенным. Самым сильным. Я замахнулся и врезал себе по уху. В ушах зазвенело. Небольшая контузия. Битва закончила успешно, товарищ майор. Немцы побиты. Гитлер застрелился, сидя в бункере моей черепной коробки. Можно было идти. Я умылся, стер с губы кровь, улыбнулся и с чистой совестью пошёл в аудиторию. Мне полегчало. Бить себя оказалось не так уж и трудно. Главное, нормально поставленный удар и способность по-настоящему себя ненавидеть. Помогает, если влюблён в какую-нибудь дуру и не можешь отвязаться от её образа, мелькающего перед глазами, двигающегося, танцующего так красиво, так медленно. Этот образ - словно голограмма синеволосой девушки в «Бегущем по лезвию 2049» Дени Вильнёва. Помните, девушку из голограммы играла миленькая актриса Ана де Армас. Если бы я увидел её в реальности, я бы тоже влюбился. Такая романтика.
Наверное, мне стоило ударить себя ещё разок. Ладо, Федя, забей, после драки кулаками не машут! Успокойся.
Последней парой была лекция у Серёжи. Как всегда, он опаздывал. Все стояли у кабинета и ждали. Тут подошёл я, побитый, с красными глазами, опухший, униженный.
Ко мне подбежала Хартунг и, широко выпучив глаза, спросила:
- Нифига, Федя, ты что, подрался?
- Ага, - усмехнулся я. - С каким-то кавказцем в туалете. Он сел срать в углу, я сделал ему замечание, и началось. Мы подрались, а потом он сбежал.
- Он тебе здорово въехал, - заметила Хартунг. - У тебя даже губа опухла.
- И не говори... - вздохнул я. - Дурацкая ситуация. Только что всё зажило с прошлой драки, и тут снова. Видимо, мне суждено постоянно ходить с синяками.
- Ну, обычно ты сам нарываешься, - сказала Хартунг, - но тут ситуация странная. Какого фига он сел срать в углу, если туалет был рядом?
- Не знаю, - пожал я плечами. - Может, у них такие порядки. Или он просто дурак.
- Ты бы уже завязывал со своими националистическими шутками. Как раз за них ты и получаешь.
- И про националистические шутки говорит мне немка... - весьма предсказуемо сострил я.
- Нет, ты правда порой злоупотребляешь, - упрекала меня Хартунг. - Такое ощущение, что ты сам всегда нарываешься на драку.
- Я что, должен был спокойно смотреть на то, как он срёт в углу? - задал я вполне логичный вопрос.
- Нет, в этой ситуации ты поступил правильно, - сказала Рита. - Просто чаще ты сам провоцируешь драку, поджигаешь там, где надо сгладить углы.
- Ну да, - согласился я. - Может быть.
Что уж поделать, если вокруг - много мудаков, с которыми невозможно нормально общаться. Юношески максимализм, скажете вы, у-у-у-у-у. Но я ведь и есть юноша, чего вы хотите.
О плачевном состоянии моей рожи меня спросило ещё человек пять. Я ответил им всем одно и то же. Придуманная на ходу история о срущем в углу кавказце была хороша. Не придерёшься. Мы все даже посмеялись над ним и над моими синяками. Обычная смешная ситуация. Вроде как я - совершенно нормальный молодой человек. Ага, если бы.
«А вдруг Алиса увидит меня в таком виде? - подумал я. - Ничего. Пусть смотрит, как я разрушаюсь, как я уничтожаю себя, сука. Смори, как тебе повезло! Ты вовремя отказалась от такого дебила».
Вскоре Серёжа пришёл, открыл кабинет, впустил толпу посредственных, не слишком умных, лишённых каких-либо талантов подростков и начал лекцию, которая, как и раньше, была унылой и неинтересной.
Я опять сидел рядом с Хартунг и Ромой. В середине пары Рита ткнула в меня ручкой и спросила:
- Слушай, а он успел насрать в этом углу-то?
- Что? - не расслышал я.
- Ну, тот кавказец успел наложить на пол кучу говна? - повторила свой вопрос Рита.
- Нет, не успел, - сказал я. - Я вовремя всё остановил.
- Да ты герой, Федя, - похвалила она меня. - Ты спас вечер техничке.
- Ну хоть кому-то я принёс пользу, - сказал я и стал записывать лекции.
Я редко делал это на его парах, но в этот раз ни читать, ни смотреть что-то в телефоне мне  совсем не хотелось. Записывая слова Серёжи, я успокаивался, погружался в ничто. Казалось, что больше я ничего не хотел. Всё ушло куда-то, пропало, выпало из меня. Алиса на какое-то время исчезла из моей головы. Я перестал чувствовать жизнь и всю её боль. Я не вслушивался в то, что говорил Серёжа, но машинально, автоматически загонял иголки слов под кожу тетради. В голову не лезло никаких мыслей, никаких сомнений - все они были только пылью, что падала в воду и таяла...
Рома читал «Мартина Идена». У меня где-то лежала эта книжка в фиговой, мягкой обложке, с тонкой бумагой, похожей на туалетку. Правда, я ещё её не прочитал. Но разве это имеет значение? Нет.
Я слышал, как за окном, словно судья на футбольном матче, свистел холодный, сгнивший, выползший из ада ветер. В окнах домов уже начали летать загадочные мотыльки света. Солнце уже давно скрылось за горизонтом. Там, вдали, - конец города, он хорошо виден отсюда. Пространство каменных, голодных глыб заканчивается, и начинается задумчивое поле, грозный солдатский строй леса, поднявшего смазанные холодом ружья вверх, океан небес, угрюмый, нелюдимый, глубокий и депрессивный. Я смотрел на всё это и просто дышал, чувствуя всю случайность жизни. Что это... Вот, наконец, настала она... Сладкая, желанная и добрая пустота.