Концы с концами

Я проснулся. Глаза не открывались от мрака в той комнате, в которой я был. От этого мрака я не понимал, где находился, но спустя секунды я понял, что снова очнулся где-то у стола. Опять.

Потом я понял, что лучше бы не знал, что был снова в этом же месте.

Поначалу утро казалось мне донельзя привычным. Все было, как всегда, похоже на порочный круг. Но что-то изменило это утро навсегда.

Я встал и поплелся к двери, чтобы в тысячный раз прочитать письмо от Барнса, на которое точно знал, что не отвечу. Потому что не делал этого около полугода.

Света не было почти нигде в этом доме, поэтому, распечатав конверт, я поначалу, ничего не увидев на листе бумаги, подумал, что сошел с ума. Однако лист был...действительно пуст. Впервые за год после постоянных: «Здравствуй, Питер...», «Я понимаю твое огорчение», «Почему от тебя так и нет ответа?».

Пуст.

Это ударило меня топором по голове.

Я бы и мог посмеяться над данной нелепостью, но мне не было смешно. Я действительно почувствовал что-то неладное, забыв одним разом о всех табу, которым был верен в своих мыслях весь этот душащий меня год.

Я заказал кэб, отказывая в попытке объяснить себе хоть что-то. Благо, на конверте всегда пишут адрес. Я назвал его испуганным тоном кучеру, надев на себя первый попавшийся на глаза костюм-тройку в доме, в котором царил беспорядок. Естественно, не о каком цилиндре речи не шло, и я поехал без него.

Я ехал долго. На другой конец пригорода Лондона. Можно было успеть о многом подумать, но я сознательно этого не делал. Я лишь боялся того, что почувствую, когда, наконец, увижу Барнса.

Вдруг кэб остановился. Я удивился, так как думал, что остановка очевидно будет позже. Но кучер не обнадеживающе взглянул на меня, и я начал страшно волноваться. Я расплатился с ним и направился к уже виднеющемуся дому Барнса, одиноко стоящему среди степи, окруженной лесом.

Он был опрятен и мил. Что правда, то правда. Но мне не улыбалось, и это определенно было не из-за холода и дождливости вокруг.

Издалека меня заметили служанки, что-то говоря друг другу, то забегая в дом, то выходя на его крыльцо. Я почему-то смелел, и мой темп шага стал быстрее.

Вдруг я увидел, как ко мне навстречу идет человек, одетый в черное, которому служанки начали указывать на меня. И я захотел сбежать. Правда, бежать было некуда.

– Мистер...Чандлер? – неуверенно начал он.

– Да...это я, – также неуверенно ответил я.

Сердце билось внутри меня так, что я не мог не чувствовать его.

– Мы вас ждали.

Моя сущность от этих слов снова взыграла, и я удивленно и в то же время серьезно спросил:

– Что, простите? Ждали?

– Именно так.

– Но почему?

– Пойдемте.

И мы пошли в какое-то неведомое мне место. И не в дом, как я думал. Мы шли в гущу леса, который был за домом Барнса. Это делало меня недоуменным еще больше.

Волнение внутри меня пропало. Оставались лишь вопросы.

Шаг того человека был довольно быстр, и я не мог угнаться за ним до тех пор, пока он не остановился. Казалось, я и мое сердце тоже вместе с ним остановилось.

Я ничего не видел за ним, но вскоре он отошел, когда почувствовал мое томное желание узнать, куда он меня привел, и я увидел надгробие.

Я ничего не понимал. Не понимал даже тогда, когда видел, что было написано на нем. А написано было имя Барнса.

– Он скончался три дня назад. Мы знали, что отмерено ему уже мало, и многое успели подготовить к его уходу, – говорил тот позади меня, сдерживая слезы. – За день до своей смерти отец сказал мне, что должен вам отправить письмо. Я дал ручку и бумагу, оставив его. Он написал вам о том, что умирает?

– Нет. Он отправил мне пустой лист. Выходит, намеренно, – сказал я, ощущая на себе капли начинающегося дождя.

– Но он вручил мне листок, сложив его пополам, сказал, что написал, что хотел.

– Он знал, что делал, – сказал я, глядя сыну Барнса в лицо. – Он мог достучаться до меня только так.

Я долго стоял там. Я не чувствовал своего лица от слез. Казалось, я не видел ничего: ни дождя, ни стоящего рядом Билла, который склонился у места захоронения отца, ни своих слез. Я видел лишь свое жалкое предательство и подлую гордость внутри себя.

Лишь к вечеру возвращаясь к дому, Билл остановил меня, порывающегося взять кэб:

– Стойте.

Я потерянно остановился.

– Это вам, – добавил Билл, держа в руках еще одно письмо от Барнса.

– Мне?

– Да. Сдается мне, вы правы. Отец ждал вас. Он сказал не отправлять его и вручить лично.

– Спасибо, Билл, – сказал я, снова чувствуя проступающие слезы.

В кэбе я прочитал: «Вы готовы, Чандлер. Дерзайте».

В Котсулдсе я еще долго не мог опомниться от того, что произошло. Я был вконец потрясен последними событиями.

Когда я смог собраться с мыслями, я взял ручку и, обмакнув её в чернила, написал:

«Нет, Барнс. Я никогда не был безукоризненно честен. Разве честный человек мог бы признать, что считает тебя своим лучшим другом тогда, когда бесконечно презирает в своих мыслях?

До сих пор меня ударяют молотком всякий раз, когда утром я не слышу слов: «Мистер Чандлер, вам письмо» и не получаю от тебя очередного письма, где каждое слово, к удивлению, будет про меня.

Раньше я был донельзя равнодушен к ним. Но как можно стерпеть жизнь, если именно тогда я был счастлив? Как сдержать слезы? Как не отблагодарить тебя за всё это?

Ты ведь знал, что потом я пойму, когда буду готов, в свой час. И только сейчас я поверил в твою правоту. Жить ли мне после такого, Барнс? Можно ли?

И...знаешь, что? Наконец я понял, почему то письмо я закончил словами «концы с концами». Я никогда не понимал, зачем живу. До тех пор, пока не встретил тебя.

Я часто вспоминаю твои слова «Не вздумай не ждать меня...». Что ж, мое утро всегда начинается с одного и того же. Я без устали жду тебя. Чтобы тебе никогда не было досадно».

Через год я по чистой случайности встретил мистера Кэррингтона. Увидев то, что я написал после смерти Барнса, он помог мне выпустить мой труд.

Я назвал его «Концы с концами». Как забавно.

Будто бы другого слова не нашлось.