ЭКСТРА. Затишье
«Если станет плохо — зови меня, хорошо?» — «Да, — отвечает Ваня слабым голосом. — Позову, позову…». Странник лишь еле слышно вздыхает и выходит из детской.
Такой монотонный, одинаковый диалог, повторяющийся каждое утро, держится между Странником и Ваней почти три дня. Неизвестная болезненная сила, чудом пришедшая в начале августа, сразила девочку с ног, и бедняжка медленно тускнеет от сильной температуры и головокружения. Видеть её такую внезапно маленькую и хрупкую в огромной пелене одеяла, тучи шарфов, со спутанными наэлектризованными волосами и пустыми-пустыми глазками было ударом в живот для Странника. Врач сказал, что ничего страшного ей не угрожает — обычная простуда, боятся смысла нет. Однако, Ваня хрупкий ребенок, как ромашка. Её легко задеть, покалечить, а вот восстановить — тяжело. Ванин юный возраст добавляет масла в огонь: слабость застыла в свисших конечностях; без того бледные щечки стали цвета холста художника — такими же тревожными и безжизненными. Из-за своей стеснительности Ваня никогда не скажет, но она так устала валятся в вялом состоянии целыми днями, мучиться, словно птица в клетке — ей ведь хочется бегать, прыгать, как горный козленок — до такой степени, что у уголков порозовевших от насморка глаз скопился слой тайно пролитых ночью высохших слез. А рот Вани навсегда на замке; его сжимают тонкие губы. Она никогда не скажет, что ей плохо — ведь есть те, кому гораздо хуже, чем ей — Ване стыдно плакать перед отцом, несмотря на яркое желание выплеснуть скопившиеся эмоции. Странник чувствует, что Ване одиноко, что она ждет отца каждый день с книжкой, но проводить с ней время, увы, он не может. У Странника в последние дни тоже не сахар.
Все дело в Тарталье. После того, как он вернулся, от родного, привычного Тартальи осталось только имя. Или пустая оболочка, в которой потухло живое пламя. Верно говорят, что война меняет людей: ранее задорный и пылкий на язык Тарталья стал тихим, неприметным, шугающимся от каждого шороха, готовый на рефлексе достать винтовку со спины только от звука шарканья по полу длинных штанов Странника. Улыбка на его лице стала неживой — натянутой, как на бледной восковой маске. Под усталыми глазами цвета глубин океана залегли серые тени, волосы потемнели. Тарталья все время лежит сидит на диване в зале или лежит на кровати, тупо уставившись в одну точку, как под гипнозом; пытается спокойно уснуть, но тщетно. У Странника уже режим сна сбился от постоянных пробуждений Тартальи: тот по солдатской привычке вслушивается в ночную темноту, ждет выстрелов противника, готовый вскочить посреди ночи на оборону. Но в уши бьет лишь звенящая тишина и пение сверчков за окном, так что приходится ложится обратно. Странник его успокаивает, говорит, что будет рядом — от того и перестал высыпаться по ночам. Из-за бессонницы Тарталья стал вялым приведением, изредка ходящий туда-сюда по дому. Он пытался общаться с Ваней, играть, и от времяпровождения с дочерью на лице расплывалась искренняя улыбка. Но все то время, когда Тарталья играет с Ваней, нахлынывает неведомая мощь и она высасывает жизненную силу с Тартальи, от чего его хватает лишь минут на десять — потом он просто засыпает на месте, и бедному Страннику приходится тащить этого медведя в спячке на своей спине до спальни. Тарталья почти перестал есть и постоянно виновато улыбается, когда Странник его отчитывает за пропущенный ужин.
«Ничего, все хорошо, — с грустной улыбкой отвечал Тарталья. — Я сегодня лягу пораньше, поэтому обойдусь без ужина». И плавно уходит в тень, не давая мужу вымолвить ни словечка вслед.
Страннику невыносимо видеть его таким — по душе бьет колючий холод. Он изо всех сил пытается растормошить Тарталью, вновь зажечь огонь жизни. Но Странник словно бьет кулаком по высокой неприступной стене: он не может никак привести Тарталью в чувства. Тарталья закрывается в себе все больше и больше, тает, как свечка. Любимый человек уходит, выскальзывает из-под пальцев, как убегающего вода. От безысходности Странник вечерами уходит куда подальше в поле и воет от чувства никчемности.
Причину такого резкого изменения в Тарталье понять сложно. Ведь Тарталья, как и Ваня, никогда ничего не скажет вслух. Глядя на опустошенного Чайльда, с еще более пустыми, холодными глазами, натянутой улыбкой, можно лишь строить тучу теорий, что же с ним происходит. И среди массы головуломающих мыслей есть лишь одна правдивая, самая простая и очевидная, но сразу такая недосягаемая — ведь голова забита ненужным мусором, как например, что Тарталья мрачный из-за ситуации в стране и неравных силах. Но не в революционерах и их радикальных взглядов дело. А в семье.
Да, у Тартальи всегда была и есть семья: мама, папа, чудесные и горячо любимые братья и сестры. Он их любит и обожает, всегда пишет письма в родительский дом, готов пахать ради них до седьмого пота, чтобы увидеть детскую улыбку на лицах младших. Но так же у Тартальи есть своя семья. Семья, которую он создал своими руками, которая может быть в опасности еще больше, чем его родня, которая ночами не могла уснуть от терзающих мыслях, что Тарталья так далеко и может умереть в любой момент. Сердце Тартальи дико стучит и кровью обливается при мысли, что радикалы могли навредить Страннику и Ване во время его командировки. Поэтому он их и отослал со столицы — родители и его младшие братья итак в глуши рыбацкой деревни живут, им явно худого не достанется, — хотел уберечь от лишней крови. Волнение за их жизни, терзающее душу до такой степени, что перед глазами мир начинал плыть, так вымотало Тарталью, что вперемешку с военным напряжением и ужасом потери боевых товарищей он иссяк, растратив все соки своих сил. Его выжали, как половую тряпку от воды. Прежнее жгучее пламя сошло, азартный порыв, как перед отъездом, остыл, оставив после себя черную выжженную золу, которая едкой ржавчиной врезается в грудь, проливая невидимую кровь, полную уходящей боли и страданий.
Вся жизнь Тартальи связана со сражениями, войнами и насилием. Его не удивить умирающим солдатом или кровоточащим разорванным плечом. Но это больше не та юношеская страсть и порыв сделать себя сильнее. Тарталья вырос, стал умнее (пусть и тяга к битвам не угасла), а значит — страх за близких перевесил чашу желаний. Рисковать собой было уже не развлечением — пыткой, особенно представлять себе перепуганное лицо Странника или Ванино, которое вот-вот и брызнет горючими слезами.
Осознал Тарталья это не сразу: в один из дней, будучи дома, он сидел за столом на кухне, о чем-то напряженно размышлял, пока недалеко Странник разбирал корзину с лекарствами.
«Я должен вернуться, — тихо произнес Тарталья в темноте. — Я нужен своим товарищам. Они там все умрут как мухи без меня».
Тогда была ночь, и темный свет ужасающе залил комнату — ее освещала лишь небольшая кучка свечек. Странник замер в легком шоке, громко поставив склянку с настойкой от кашля. Тарталья встал и куда-то направился, но Странник его остановил, схватив за рукав.
«Повтори», — тихо приказал он. В разноцветных глазах заметали молнии.
«Я возвращаюсь обратно», — уже не с такой уверенностью ответил Тарталья.
Молчание. Они смотрят друг другу глубоко в глаза. И раз — Странник отвесил Тарталье такую сильную и болезненную пощечину, что Чайльд чуть не улетел на пол. Красный след ладони вспыхнул на худых щеках. Удивительно, как такой маленький и худенький может настолько сильно бить.
«Мало тебе было наших переживаний? Мало было моего волнения, да? — агрессивным шепотом цедил Странник сквозь зубы, до мелкой тряски сжал побелевшие кулаки. — Я ночами не спал: думал о тебе, о том, жив ли ты вообще. Месяц писем с твоим именем не приходило, чертовый месяц! А в ответ ты вот так хочешь поиздеваться надо мной? Или над кем? Над Ваней — ребенком, который в любой момент мог бы стать сиротой? Тебе что, какие-то сопляки в форме дороже нас? Если тебе и правда война дороже семьи — дверь вон там», — не выдержав, Странник развернулся и ушел, вдалеке хлопнув дверью спальни.
В ту ночь Тарталья долго не спал: он был ошарашен словами Странника. И своими тоже. Правда ли он был готов вот так глупо вернуться и умереть на фронте, оставив своих родителей, братьев, сестер, супруга и дочурку в душераздирающем одиночестве? Нет, уж лучше дожить до старости и потом уйти на тот свет, чем представлять в своей голове дико рыдающих близких.
Тарталья любит свою семью. Любит каждой частичкой тела, с каждым вздохом ее все больше и больше. Но именно любовь медленно убивает Тарталью. Угрызающее чувство вины, ужас пережитых событий, усталость от напряженного военного кулака опустошили его. Нет больше красок в его жизни — только вылинявшие цвета послевоенного затишья и через силу сделанная улыбка. И Странник, вопреки своим попыткам вернуть прежнего Тарталью, падает в глубину отчаяния с каждым разом.
***
Утро. Спокойное, прохладное августовское утро. Солнце только-только взошло, земля еще не прогрелась, дует свежий ветер. Нежные облака растеклись полупрозрачным пятном на небе, медленно плывут, как стадо сонных барашков. Вдалеке сереют тучи — еще вчера дул холодный ветер, предвестник дождя. Значит, сегодня лучше стоит сидеть дома. По полю гуляет ветерок и задорно шелестят колосья пшеницы, создавая приятную шуршащую мелодию. Полевые цветы еще не проснулись — они склонились головой к земле, редкой траве. От сладкой сонной пелены мир казался нежным, пастельным, словно во сне.
Тарталья еще в своей пижаме сидел за небольшим столиком у террасы дома, наслаждаясь утренним спокойствием. Каждое лето он со Странником выносит из дома небольшой стол с плетеными стульями, чтобы проводить свой досуг на свежем воздухе: завтракать или болтать о том, о сем. Чаще всего тут сидит Странник со свое «книготерапией» и пьет чай. А последнее время к нему присоединился и Тарталья. Странник как-то услышал, что травяной чай успокаивает нервы и расслабляет тело — поэтому стал кипятить чайник на плите больше, чем на одного человека. Уговорить Тарталью посидеть с ним не было сложной задачей: проводить время вместе с любимым было гораздо лучше, нежели тосковать одному. Не то чтобы они пили чай как светские люди, далеко нет: они болтали о ненавязчивых вещах, ностальгировали, наслаждались исходящим друг от друга теплом. Сейчас, в период «таяния» Тартальи, он рассказывает свои несбывшиеся волнения и страхи на войне. И пока он говорит, глаза его теряются где-то вдалеке, брови ломаются как от страха, блеск жизни меркнет, и речь его спотыкается, и голос дрожит. Тарталья многое пережил. Отпечаток смерти тенью лег на лице Тартальи. Но даже несмотря на весь ужас и тревогу в его душе, словно холодную бурю, Тарталья не может просто взять и отвернуться от Странника из-за терзающих мыслей. Потому что любит его: каждую тревожную ночь вспоминал родное бледное личико, думал, что все у него с Ваней хорошо и они ждут Тарталью, ждут…
Скрипнула дверь. Из дома вышел Странник в своей кимоно-пижаме с двумя дымящимися кружками чая. Он хоть и принял культуру Снежной, однако продолжает по привычке пить чай из чашек юномиФорма чашки, как правило, сделанной из глины. В отличие от более официальной формы тяван (чаша для чая, которая используется во время японской чайной церемонии), юноми сделана для ежедневного чаепития. Примерное фото: https://i.ebayimg.com/images/g/TfMAAOSw~AVYqThB/s-l1600.jpg. Тарталье он всегда заваривает чай по традиции: крепкий вкус и тонна сахара. Странник поставил чай на стол, и при виде восточной чашки с исходящим от него паром у Тартальи передернуло челюсть: однажды, он решил попробовать на вкус чужой чай, а тот оказался настолько горьким и противным, что у Тартальи чуть язык не отсох, свернувшись в трубочку. «Не хочешь — не надо», — спокойно бросил Странник, малость оскорбленный такой реакцией, и продолжил подтягивать чай под извивающийся кашель Тартальи. До сих пор неясно, как он пьет эту ядовитую горькую жижу с послевкусием горечи.
Они сидели в тишине, долго сидели — к чаю даже не притронулись. Тарталья смотрел пустыми глазами куда-то вдаль, видел что-то, видное только ему. Тихий Тарталья волновал Странника, и тот, не зная, куда деть руки, медленно стянул с себя хаори и взял иголку с ниткой — они валяются на столе уже долгое время. Надо бы убрать: Ваня начнет с ними играться и может нечаянно поранить себя.
— Опять хаори штопаешь? — спустя молчание Тарталья краем глаза заметил Странника. — Не хочешь новое купить? Забот будет меньше, и цвет тебе красивый подберем.
— Нет. Хаори в Снежной стоит как две конюшни. Лучше бы сэкономить деньги и потратить на что-нибудь нужное.
— Да ладно тебе… Мы же не бедняки — куплю тебе новое, как скорый подарок тебе на день рождения.
Странник вздохнул и посмотрел на Тарталью как на глупца:
— «Скорый»? У меня день рождения в январе, Аякс.
Тарталья застыл на месте, а потом неловко рассмеялся и почесал затылок. «Да уж, — говорит он. — Многое из памяти вылетело»
Они вновь замолчали, на фоне тревожно шелестело поле и трава. От чего-то у Странника руки закололо, покрыло холодом — шить нормально не получится; иголка выскальзывает из-под влажных пальцев. Да и не затянет он эту дыру с торчащими нитками на рукаве, похожую на рот хищного растения мухоловки, за одно утро. Ведь сидеть им тут недолго: скоро надо будет пойти проверить Ваню и дать ей лекарства.
Странник хочет поговорить с Тартальей, очень, но не может. Только открывает рот, как видит отключенного от всего мира Тарталью, так горло сжимает комок внутри, слова сминаются в одну кашу, неясная тревога, точно страх, бьет по груди. Пастельный пейзаж поля и дома сильно контрастировал с Тартальей, который был похож на старую картину, написанную грубыми масляными красками.
— Аякс, — прилив уверенности поднялся по спине Странника. — Нам нужно поговорить.
Тарталья медленно поворачивает свою голову. И уверенность опять сходит на нет.
— О чем?
— Да… — Странник шипит сквозь зубы: нельзя же всю жизнь оттягивать момент, верно? Они не чужие люди, так почему Странник так боится поговорить с Тартальей? — Почему ты молчишь?
— Я не понимаю…
— Ох, да боже! — Странник ударяет кулаком по столу, и стоящие чашки жалобно прозвенели, — почему ты ничего мне не рассказываешь? Что произошло такого, что ты перестал мне доверять?
Тарталья потупил глаза. Он долго молчал, что, казалось, даже не расслышал вопроса Странника. А потом прорезался его сдавленный голос:
— Я тебе доверяю. Просто… Я устал, очень устал, — голова Тартальи поникла. — Я доверяю тебе, честно. Мне нужно немного передохнуть.
— Тогда скажи мне что сделать, чтобы дать тебе расслабиться?
И Тарталья опять замолк. Даже пугает его такая тупость и кротость, словно он болеет чем-то серьёзным.
Понимая, что с этим каши не сваришь, Странник быстро соскальзывает со стула, заходит в дом и возвращается оттуда с деревянной расческой.
— Ты косматый, как баран. Опять не причесался утром? — деловито причитает Странник, распутывая тёмные рыжие колтуны.
— Забыл опять, извини, — Тарталья сдавленно шипит от боли: он не расчесывал волосы порядком два дня — вместо рыжих кудряшек у него уже целые узлы.
Странник бережно распутывает каждую прядку, расщепляет миллиметр спутанных волос — так Тарталье больно не будет. После того, как полностью отодрал всю голову, уже аккуратно проводит расческой с редкими зубцами. У Странника губы дрогнули: в рыжей копне волос мелькали редкие серебряные нити седины. «Ему всего-то двадцать семь, а он уже…» — в горле встал противный комок. Обычно, седина появляется у людей к двадцати пяти, даже позже — и это нормально — но такое количество бывает только при сильном-сильном стрессе.
Странник продолжает причесывать Тарталью, но из-за напряженной обстановки, давящей на голову стальным обручем, сдается: его руки медленно опускаются на широкие плечи Тартальи — гребень выпал и звонко ударился зубцами об пол — голова печально поникла. Неясное чувство в груди, словами его не описать, желает пролиться наружу горькими слезами. Но Странник держится, изо всех сил старается не плакать. Он ненавидит до белого каления показывать свои слабости. Однако Тарталья, такой мертвый и бесчувственный, не может не ранить Странника ножом в сердце.
Слабые руки обвивают плечи Тартальи; Странник прячет свою голову в чужих рыжих волосах. В ответ Тарталья облокачивается на него и сжимает тонкие белые руки Странника в свои. Забавно, что кисти у него такие большие и крепкие, не то, что кошачьи лапки Странника.
— Я так скучал по этому, — мечтательно тянет Тарталья.
— О чем? — Странник не поднимает головы.
— Об этом. Тут так тихо, спокойно, и ты рядом…
Странник крепче обнимает Тарталью. Прохладный ветер ударяется ему в затылок, противно трепещет волосы.
— Я никуда не уйду. Но и ты пообещай, что не оставишь нас.
Тот сидит в тишине. Как же начинает раздражать молчаливость Тартальи в такие душещипательные моменты!
— Знаешь, — Тарталья еле заметно вздохнул, — я долго думал: служба Фатуи — часть моей жизни. Я клялся перед Царицей защищать Снежную до последнего вздоха. Но, знаешь, есть и другое, за что я готов умереть. Знаешь, за что?
В глубоком взгляде Тартальи Странник прочитал все: и тепло, и мужество, и заботу, и любовь. И он улыбнулся. Искренне, живо улыбнулся, спустя такие долгие и мрачные дни. Словно дремал в затяжном сне и вот — проснулся.
— Я был готов там умереть за вас, правда.
— Не нужно…
— Нужно, — Тарталья берет одну руку Странника и бережно прижимает к своей щеке. — Иначе как я покажу свою любовь?
Прежнее напряжение Странника спадает, словно его и не было. Забавный этот Тарталья: несет такую слащавую лепету, от которой невозможно не улыбнуться. Только ли жертвой можно доказать свою любовь? Ответ прост, хоть и выразиться сложно.
— Любовь можно не только так проявлять. Зачем же лить свою кровь на землю в знак чувств, если достаточно просто быть рядом?
— Я же ведь… — глаза Тартальи теряются, он в недоумении, — из чувства защиты хотел… Моя смерть бы ничего не значила?
— Не говори так! Я же не обвиняю тебя. Но пойми: приди бы ты домой или нет, я бы все равно любил тебя, — Странник, заметив, как Тарталья собирается возразить, приложил палец к его губам. — Потому что ты — это ты, других слов не нужно. Я не мастер романтично-сладких слов, но думаю, ты это прекрасно понял.
Тарталья не знает что ответить; только прикрывает тяжелые глаза и дает Страннику поласкать свое уставшее лицо. Потихоньку всходит солнце, начинают просыпаться в небе полевые птицы. И Тарталья начинает просыпаться после долгой, мутной, как вода, спячки. Любовь сводит его с ума, но в тоже время приводит в трезвое чувство: он нужен, он важен. И даже то расстояние пролежавшей черной степи не дало чувствам угаснуть. Они никогда не угаснут, пока бьется сердце.
Тарталья ерзает на жестком плетеном стуле и плотнее утыкается носом в сгиб лежащих на нем рук Странника, будто сонный кот, требующий ласки. Возможно, от спокойной и сладкой атмосферы он действительно уснет…
— Обними меня крепче, — шепчет он, не раскрывая глаз. Странник мягко ухмыляется, берет свое кимоно и накрывает им Тарталью, как пледом. Все так же обнимает, немного боясь, что Тарталья во сне растает и исчезнет из реального мира.
Все разом стихло: чувства, звуки природы, биение сердца. Затишье — как расслабление после тяжелой операции, как ноющий покой после обработки глубокой и кровоточащей раны. Оно охлаждает голову, усмиряет горячий пожар неистовой боли. Но правда ли затишье — истинное лекарство? Как долго ты будешь поглаживать потрепанную душу, живя в остановленном мире твоих легких мыслей и сладкой пелены лжи? Выдержит ли твоя душа или разобьется на тысячи осколков, после попадания в неё капли реального мира?