На страницах тревожных лет

Ваня сидела на полу и медленно складывала своё летнее жёлтое в горошек платье в небольшой чемодан к другим своим аккуратно сложенным нарядам: ночнушкам, пуховым зимним накидкам, вязанным шляпкам и шарфам. Рядом с одеждой, как сироты пристроились плюшевые игрушки, книжки и альбом с карандашами.

— Поторопись, мы можем опоздать на поезд, — по комнате растекся тихий голос.

В дверном проёме стоял Странник, похожий на призрака. Одет был так же, как и всегда: в тёмное хаори и штаны хакама. Только сегодня его дополнениями был шарф, змеей укутавший его шею, перчатки и небольшая теплая чёрная фуражка, как у военных. Его лицо было таким уставшим, осунувшимся — быстро постаревшим, что у Вани в горле встал комок, хотя она даже не обернулась к отцу: иначе не выдержит и разревëтся прямо здесь. Но сейчас лишние слезы никому не нужны. Особенно Страннику.

Ваня наморщила нос — так, она сдержит сопли и слезы — наскоро затолкала оставшуюся одежду в чемодан, звонко закрыла замок и сжала твёрдую ручку. Удивительно, как за одну неделю её детская комната стала такой враждебной, чужой и холодной, как тюремная камера. Стены стали синие, как дно морское, глубокие тени осели в углах и на потолке, оконная рама превратилась в серый гипс, от которой мороз по коже гуляет, а пейзаж за окном, даже в солнечные дни, стал отдавать приглушённым светом, как с картин о лунных пейзажах. Ваня печальным, томным взглядом в последний раз осмотрела опустевшую комнату с отголосками старых, тёплых детских лет, покрытую тонким слоем пыли на шкафах и полках, прежде чем Странник взял её за руку и увел из дома; он тоже нес с собой чемодан и ещё пару небольших сумок на спине. На улице был прохладный вечер со своей противной, мрачной синевой. Будто художник размазал по небу пастель синих и голубых оттенков. Странник наглухо закрывал двери и окна, а Ваня пустыми глазами смотрела на колышущееся поле. Любимое пшеничное поле, ставшее для неё частичкой её жизни. Там она любила гулять, собирать колосья, просто лежать и смотреть на облака, ловить бабочек и выжидать птиц. Но больше это не повториться. Не будет поля, птиц и бабочек: Странник с Ваней навсегда покидают этот дом и больше никогда сюда не вернуться.

С новости о смерти Тартальи на поле боя минула неделя. За эти дни в уютной семейке все разом изменилось, обесценилось. Странник стал закрытым, нервным и уставшим, нередко срывающий свою накопившуюся боль вперемешку с гневом на окружающих. Под его огонь могла попасть и Ваня, после чего она в страхе и слезах запиралась у себя в комнате, пока буря папы не успокоится. Странник совсем перестал ухаживать за собой: короткие волосы потемнели от грязи, стали быть похожими на обрубленное сено, только-только скошенное серпом; волоски разделились по неровным прядкам и постоянно лезли в глаза, кололи концами щеки. Одежда была мятой, как будто его скомкали сильным кулаком и потоптали ногами, хоть Странник и явный приверженец чистоты и порядка — ненавистник пыли и грязи. Бывало даже, что во время воскресной уборки он так превращался в ревизора, что его любовь к порядку смахивала на патологическое расстройство. На почти белоснежном лице застыла тень скорби, боли; в глазах потухла жизнь, угасла надежда. Синяки под глазами из-за бессонницы стали ужас яркими, можно сказать болезненными. Тыкнешь пальцем — их обладатель тут же зашипит от боли, нервно шлепнув тебя по руке. От пролитых по ночам слез уголки глаз Странника стали розово-коричневыми, а его веки — тяжёлыми, в следствии чего взгляд Странника казался наброском простого карандаша: измученным, томным и несчастным, как у умирающих страдальцев на полотнах девятнадцатого века. Когда Ваня смотрит на него, то живот холод ударяет кулаком. Ей не хватает привычного Странника, чьи строгость и грубость были в меру, по-своему заботливыми и ласковыми, без ноты гневной обиды и нарастающей истерики — мягкий Странник ушел и в скором времени вряд ли вернется. Когда Странник срывается, его зрачки сужаются как у хищника, а брови неестественно ломаются у переносицы. Особенно пугает его голос: рвущийся от высоты, громогласный, не в силах больше сдерживать скопившиеся тяжелые эмоции. Жуткое зрелище. Но понять Странника можно, безусловно можно.

Тарталья был жив — все было хорошо. Молодая семья коротала свои счастливые деньки в уютном доме, где витал запах ванильных сушек и крепкой заварки. Солнце было ярче, небо отливало нежным голубым, голоса звучали веселее, живее. У Вани сердце приятно грелось и трепетало при виде счастливых, улыбающихся родителей. В обычных повседневных делах Странник и Тарталья умудрялись устроить шумную перепалку. Как начиналась возня по поводу грязного белья, неубранных носков и разбитых тарелок разжигала кровь — так молодая пара тут же не на шутку кричала друг на друга. Но всегда атмосфера кипела недолго. Под конец, когда нужно было выкрикнуть друг другу что-то невесть колкое, грубое и ядовитое, Тарталья, шумно выдохнув и душевно рассмеявшись, всегда находил что сказать забавного, такого нелепого и лёгкого, что Странник тут же остывал в непонимании, а потом расслабленно закатывал глаза, и спор сходил на нет. Ни Странник, ни Тарталья ненавидят ругаться — выходит все так только потому, что у них разные взгляды на жизнь, но это нормально. Они слишком сильно любят друг друга, чтобы дать бытовым мелочам трещину в их отношениях. Дорожат каждой минутой, вдохом и вздохом, проведёнными вместе. И даже когда Странник гневно кричит Тарталье: «Да чтоб на том свете я ни разу не подумал выйти за тебя, упрямая бестолочь!», он понимает, что лжет, нагло лжет. Вышел бы, все равно, даже через сто миллионов лет он ответил бы Тарталье на его сердечное предложение своим трепетным «да». Со дня, когда Странник связал с ним свою жизнь, он принял чужую культуру ради Тартальи. Но при том некоторые элементы своих традиций он сохранил — одежду, например. Познакомился с его семьёй, неплохо поладил с родителями. Особенно Странник полюбил младших и старших братьев, сестёр Тартальи. На лице не могла не зацвести улыбка, когда к нему с визгами радости бежали с раскрытыми объятиями рыжие воробушки. Когда в молодой семье появилась Ваня, и у Тартальи, и у Странника появилось немало хлопот. Странник уволился со своей старой работы, полностью отдав себя воспитанию ребенка, а Тарталья отпрашивался со службы пораньше, чтобы успеть уложить Ванессу — они со Странником чередовались в укладке — и купить продуктов на троих. Тарталья — выходец из многодетной семьи, так что он сроду знает, как за детьми ухаживать. Тарталья, в отличии от супруга, эмоции проявлять не стесняется. Он открыто показывает, как любит и обожает свою дочурку, несмотря ни на что. Ваня всегда звонко хохотала и просилась на ручки, завидев на горизонте входной двери рыжий хохолок. Правда, в младенчестве на руках у Тартальи она засыпала плохо: уж больно фигура у него широкоплечая и мускулистая, как неровная скала. Раньше дом казался радужным сном, наполненным детскими мечтами, пеленой тепла и уютом, как на картинке волшебных сказок. Но никто знать не мог, что убери от туда одну фигурку рыцаря в доспехах — и вся сказка разрушиться, как карточный домик.

Тартальи больше нет, дом по взмаху руки опустел, стал серым и мрачным, как после сильного дождя. Вам, возможно, интересно узнать, как же Ваня вела себя после правды о письме. Да, Странник рассказал ей одним днем, что ни в какую командировку папу не отправляли, а что он мужественно пал в бою. Таить смерть вечность — невозможная, отяжеляющая ноша. Пока он рассказал это, сидя на кровати вместе с Ваней в её комнате, то чуть не плакал. Держался что есть мочи, вцепившись пальцами в одеяло, лишь бы не пугать ребенка прежде времени. По началу, Веня ничего не поняла. Было ощущение, что кто-то завязал ей глаза плотной повязкой и не допускал до неё луча правды. От чего Ваня ходила растерянная, будто блуждающая в тумане. А потом наступил переломный момент: дымка рассеялась. Осознание пробило кирпичную стену отрицания, и Ваня тоже сорвалась. Странник, у которого на душе скребли кошки, всю ночь не мог успокоить бьющуюся в истерике дочь. Он рвала ногтями подушку, била кулаками по кровати, надрывая голос. Ей было все равно на ложь про командировку — Ваню убивала мысль о том, что её папы больше нет. Он никогда не вернется домой, не поднимет её на ручках, не будет, смеясь, плести с ней Венки. Сердце болело и рвалось напополам. Странник хотел даже вызвать врача, чтобы тот помог хоть как-то успокоить ребенка. Прийти в себя Ваня смогла лишь через два дня: она устала плакать. Опустошенная, как стекло, она вышла из своей спальни, тихо направилась к Страннику, который поглаживал старые коричневатые фотографии в своей спальне. От вида успокоившийся дочери боль немного отошла от тревожного Странника. В тот день Ваня крепко уснула у ослабевшего отца на руках.

Странник чувствовал себя птицей с оторванными клетками, сидя в замкнутых четырёх стенах. Ему абсолютно все в доме напоминало Тарталью: даже покарябанная оконная рама, на которую Тарталья по утрам любил ставить свою кружку с чаем. В мучительные дни, которые тянулись как гусеница, ползущая по листку, Странник не находил себе места. Неясное чувство в груди, обжигающее ребра холодом, рвало и метало его эмоции из стороны в сторону. Глаза уже устали проливать слезы, а комок слез в горле все никак не проглотить. Казалось, ещё минута — и Странник бы точно свихнулся. А потому он резко и твердо принял решение: навсегда покинуть Снежную.

Это произошло это внезапно, но очевидно. Как долгожданная вспышка грома в напряженном небе, откуда вот-вот должен был хлынуть дождь. В тот день Ваня сидела на холодном полу в своей комнате и играла с куклами. Ну, точнее пыталась играть — без эмоций радости и детской заинтересованности она просто водила по полу туда-сюда тряпичных кукол, пустыми глазами печально буравила пол. И вот вошел Странник; тихо, как кошка.

«Мы переезжаем, — почти бесшумно сказал он. — Начни потихоньку собирать вещи, наш поезд будет только через неделю». Ваня долго сидела в ступоре, как статуя, а потом рассеянно ответила: «А куда мы едем?..» — но ответа ей не было. Странник ушел так же тихо и неожиданно, как и пришел.

Итак, жизнь опустевшей семьи снова потекла по другому руслу. Ване было грустно покидать родной дом: она будет скучать по полю, по близкому, как на ладони, восходящему солнцу по утрам, по бабушке с дедушкой и по своим далеким братикам и сестренкам. Потому что она их, как и свой дом, больше никогда не увидит. Ведь Странник, спустя время успел немного успокоиться и неохотно нашел в себе силы сообщить о переезде родителям Тартальи, те были не в восторге.

«Уехать? Бросить вот так, когда в семье такое горе? Не свихнулся ли ты с катушек, а?» — недовольно удивилась мать Тартальи. Она крестьянская женщина, так что выражаться непристойно ей простительно.

«Неправильно ты поступаешь, неправильно», — единственное, что тихо выдавил из себя отец Тартальи, который в момент разговора сидел в дальнем конце стола. За дни траура на вид он постарел еще лет на десять; в рыжей бороде появилось множество седых волосков.

Мирный разговор вскоре перешел в жаркую перепалку. Странник, у которого и так душа болела, словно острым ножом ему вскрывают грудь, не сдерживал свой колкий язык. Накопившиеся за много лет боль и злость ядом лились из его рта. Напряжение и крики закончились тогда, когда свекровь бросила в спину уходящему Страннику «узкоглазый предатель!» и Странник громко и демонстративно хлопнул входной дверью. Так он окончательно оборвал связи с семьей погибшего Тартальи, о чьих восстановлениях стоит и не мечтать ближайшие лета.

***

Станция поезда встретила Ваню со Странником

недоброжелательным холодным порывом ветра. Здесь царила привычная всем картина: сновали из стороны в сторону пассажиры, проводник нервно покрикивал на бегающих у самых рельсов шаловливых детей, от гула проходящих мимо поездов болели уши, а нос щипало от едкого пара и запаха угля. Небо затянули неприветливые серые тучи — скоро пойдет дождь.

Мороз противно задувал под одежду; Ваня, уткнувшись в свой вязаный шарф, попыталась выработать внутри себя тепло. Обычно, пребывая на станции, в груди зрело радостное беспокойное ожидание: скорее бы, скорее! Тогда Ваня предвкушала ночной аккомпанемент стучащих рельсов во сне, муравьиную суету в вагоне и удивительные пейзажи Снежной за окном. Но на этот раз все было иначе. Их ждала не столица, а пугающая неизвестность, которая затягивала Ваню в свой бездонный черный водоворот. От знакомого вида этой станции у Вани защекотало внизу спины холодное беспокойство: именно здесь они когда-то отправляли со Странником Тарталью на горячую линию, откуда он не вернулся. Прошло столько времени, а ничего не изменилось. Такая же шумная канитель и летающий в воздухе противный запах дыма сигарет. Подумав об отце, Ваня рукавом оттерла закипевшие в глазах слезы.

Ваня, как ей казалось, простояла целую вечность в ожидании поезда с отцом под ручку. Краем глаза она посмотрела на Странника: он казался ещё более исхудавшим, чем прежде. Губы сжаты в плотную линию, опустевшие, малость почерневшие глаза точно смотрят прямо, брови сведены у переносицы. Он был серьёзным и грозным, как монарх, но в глубине души Ваня знала, что это просто годами отточенная маска. На деле Страннику ценой больших усилий даётся сделать хоть один шаг к скоро идущему поезду. Как бы он ненавидел Снежную, здесь его дом, хоть и потерявший одного любимого, близкого человека. У Вани задрожали губы и она плотнее сжала руку отца, словно боясь, что он так же махом исчезнет из её жизни, как и Тарталья.

Вот наконец-то вдалеке замаячило длинное чёрное пятно главного вагона, похожее на медленную мохнатую гусеницу. Вскоре с оглушающим скрежетом колёс затормозил массивный поезд, выдохнув горячий пар при остановке. Контроллер стал размахивать ручками и громогласно оповещать о прибытии поезда. Все люди на станции встрепенулись: спохватились за ручки ручной клади и общей кучей потащились к входу.

«Возьми, билеты и займи сразу наше купе. Как закончу — приду к тебе. Постарайся не шуметь и убери свой чемодан под сиденье, если сможешь», — быстро скомандовал Странник, пока контроллер в фуражке проверял их документы. Ваня послушно кивнула и упорхнула во внутрь поезда.

В узком вагоне Ваня столкнулась с душной толкучкой: толпа разгоряченных людей разом рванулась в купе и застряла в узком проходе. От массивных взрослых Ваня чувствовала себя крошечной пылинкой, ноги подкосились от неуверенности; она застыла на месте. Прохожие все спотыкались и толкали её, случайно ударяли остроугольными сумками по голове, грубя ей неприличными словами вслед, а Ваня ужасно перепугалась быть задавленной в толпе — сердце застучало пуще прежнего, а перед глазами все смешалось в одну кашу. Вдобавок нехватка воздуха в вагоне и стоящий жар подливали масла в огонь. Она было попятилась назад, но навстречу шагнул мужчина метр ростом и чуть не наступил на перепуганную девочку. «Спастись» от риска быть задавленной в толпе её спас Странник: среди груды людей он грубо схватил её за руку и рывком затащил в их купе.

«Ну чего ты все в облаках витаешь, а?» — сердито причитал он, оттряхивая складки на одежде Вани.

Та ничего не ответила; лишь стыдливо опустила светлые глаза. «Прости…» — хотела сказать Ваня, но прикусила язык: Странник, пыхтя от натуги, принялся возиться с чемоданами и сумками на верхней полке. Не помочь ему у Вани не было возможности.

***

Поздний летний пейзаж Снежной быстро мелькал в окне идущего поезда. Быстро проносились телеграфные столбы, редкие темно-изумрудные деревья и кусты, только свежее поле, казалось, тянулось бесконечной полосой. Был уже вечер, и небо постепенно чернело и чернело, а сквозь грудастую рябь облаков проскальзывали лучи горящего вечернего солнца. Обожаемая мелодия в виде гармоничного стука колес об рельсы, быстро ударяющемся воздухе об вагон поезда, гул колес и тихий ветерок внутри вагона нагоняла легкую дремоту. Вне зависимости от настроения у Вани сердце трепетало от предвкушения поездки, и даже неважно куда. Не так часто она ездит в места, далекие от дома, и потому романтичный флёр поездки приятно щекочет ей нервы. В детстве, еще когда Ване было пять лет, она, каждый раз, пока ехала в столицу, не могла усидеть на месте: постоянно прыгала, как обезьянка, радостно бегала по вагону «самолетиком», заглядывала в каждое соседнее купе и визжала тоненьким голоском: «Я еду к папе, я еду к папе!», как будто эту новость обязан знать поголовно каждый пассажир. Бывало даже, что за такое поведение их со Странником чуть не ссаживали с поезда. Густо покрасневший Странник извинялся — что было для него ужас как низко и противно — и уводил разгоряченного от счастья горлодера подальше от чужих глаз обратно в купе с таким лицом, как будто это и не его ребенок вовсе. Хотя, если так подумать, то…

Но сейчас не было того бурления радости, было лишь опустошение. Тихое опустошение. Ваня смирно сидела, сгорбившись, рядом с отцом, и теребила пальцы, безучастная ко всему. Странник тоже молчал. Он отвернулся к окну, скучающе подперев рукой подбородок, и в его глазах, будто в темных стеклышках, отражался мелькающий пейзаж.

Ваня выждала пару минут, потом подняла глаза, будто её осветило светлой мыслью, и тихо спросила:

— А куда мы едем?

— В Сумеру, — Странник еле заметно вздохнул, дернув плечами, и повернулся к дочурке. Его глаза стали еще темнее, почти черными. — Будем теперь жить там. В Сумеру тепло и много умных людей. А еще у тебя будет шанс получше познакомиться с… Бабушкой.

Последнее он произнес как-то странно, с еле уловимым саркастичным смешком в голосе. Ваня задумалась, чуть опустив голову. Бабушка… Говоря на чистоту, то от Вани никогда не скрывали факт, что в её родственниках находится само Божество — Дендро Архонт. Ваня никогда не видела её в лицо, но точно знает, что когда Ваня только-только появилась в молодой семье, Дендро Архонту дали возможность подержать кроху на руках (это даже забавно: ребенок держит на руках еще более крохотного ребенка), а еще Ваня знала её имя — Нахида. Странник говорил, что она очень умная, и у Вани есть чему у неё поучиться. Конечно, не знала она бабушку потому, что та правит целым регионом, а государственная работа Тартальи постоянно мешала семье выехать за границу в гости: Сумеру находиться очень далеко от Снежной. Как жаль, что шанс наконец-то увидеться с бабушкой Ване выпал в самое ужасное время её жизни.

Тяжело вздохнув, она заскреблась к папе. Странник мягко обнял её за плечи — та крепко прижалась к его боку — и прикрыл тяжелые глаза. Они были как две обедневшие сироты, что, впрочем, было правдой. Новый дом, новая жизнь без тени прошлого — Снежной — все это пугало обоих. Ваня боялась шумного города в Дальнем Востоке, новых, незнакомых людей, а Странник желал как можно дольше оттянуть момент встречи с Нахидой, чтобы не казаться еще больше жалким: явиться после долгих лет разлуки с восьмилетнем ребенком на руках к той, которая однажды пригрела Странника у себя. Ему придется устроить ребенка в школу, найти работу и попытаться забыть ноющую боль, которая навсегда осталась в его памяти белым, колючим снегом. Но куда бы Странник не убежал, как бы не прятался в тени, по его следам всегда будет идти мертвый дух Тартальи. Он будет следить за каждым шагом Странника, постоянно напоминая: «Ты никогда не забудешь меня, сколько не старайся. Ты не сможешь меня разлюбить, никогда». И это было чистой правдой.

Никто не заметил быстрого течения времени. Ваня уже спала — только на соседней полке, укрытая кучами пледов и хаори отца: в поезде было прохладно. Не дай бог заболеет. А Странник сидел, запустив руки в короткие волосы, и не мог найти себе покоя. Сил перелистнуть страницу, начать новую главу жизни все не было и не было. Волнение будущего сжимало до боли его ребра, а в голове роем витал лишь один вопрос: «Почему все так сложилось?»