Клан

Я лежал рядом с ней, весь разбитый, как корабль после шторма. Казалось, ещё чуть-чуть — и меня окончательно затянет в воронку усталости, где уже нет ни мыслей, ни чувств, только вязкая тишина. Пальцы, слабеющие от истощения, медленно скользили по её волосам, как будто я боялся, что резким движением разрушу что-то хрупкое и священное.

Её волосы были тёплыми, мягкими, пахли кожей и чем-то, что отзывалось глубоко внутри — слишком знакомым, слишком родным. Грудь сжимало от осознания: я забыл, каково это — просто быть рядом с кем-то, кому ты нужен без условий, без ожиданий. Забыл до дрожи.

Эйра спала беспокойно, иногда едва заметно тянулась ко мне, как цветок к свету. В свете умирающих свечей её лицо казалось почти нереальным: будто сон, который я боялся спугнуть даже дыханием. Я знал — не должен был позволять себе этого чувства. Не имел права.

Но стоило услышать её тихий, неровный выдох, и все запреты рушились, как картонные стены. В этом хрупком мгновении её дыхание сшивало во мне то, что когда-то было порвано в клочья.

Мышцы ныли, плечи словно налились свинцом, каждый вдох давался с усилием. Но я всё равно оставался. Оставался, чтобы охранять этот кусочек мира, который впервые за долгие годы казался настоящим.
И где-то глубоко внутри, в тени мыслей, зрела безмолвная, отчаянная молитва: "Пожалуйста, не исчезай."

Я осторожно коснулся её щеки костяшками пальцев. Она была тёплой, живой, моей — пусть и только на этот миг. Я склонился ближе, так близко, что мог различить, как её сердце отбивает свой упрямый, тихий ритм, сливаясь с моим в безмолвной песне жизни.
Этот звук был громче любого крика. Сильнее любого обета.

Я провёл пальцами по её лицу — медленно, с такой бережностью, будто касался не человека, а последнего островка света в этом треснувшем мире. Как давно я не позволял себе прикоснуться к живому, тёплому, доверяющему сердцу.

Но я знал — нельзя останавливаться.
Усталость цеплялась за меня, тянула в вязкое забытьё, шептала: "Останься".
Я встряхнул себя.

С усилием поднялся с кровати — движения были неловкими, будто тело принадлежало уже не мне. Мир дрожал, потолок плыл, но я стоял. Я должен был стоять.

Я укрыл её одеялом — медленно, тщательно, как прячут под стекло единственную в мире реликвию. Несколько секунд смотрел на неё: её лицо ещё хранило отпечатки боли, но где-то под ними всё равно горела та самая сила, не поддавшаяся ни ночи, ни страху.

На губах родилась горькая, усталая улыбка — едва заметная, как трещина на стекле.
Я хотел остаться.
Больше всего на свете.

Но вместо этого развернулся и ушёл, растворяясь в полумраке, оставляя её — и кусок самого себя — в этом мире, где боль давно стала обычным фоном.

Кабинет встретил меня удушающим запахом свечного воска и тяжёлым привкусом ржавого железа. В воздухе витал металлический шлейф, густой и тягучий, словно сама суть разрушения и неизбежной перемены.

На полу, в тенях среди разбросанных документов, темнели пятна — густые, почти чёрные, словно запёкшаяся краска. Я сразу понял: это было напоминание о нашей борьбе, о нашем общем крахе.

Гнев вспыхнул во мне мгновенно, как удар молнии в раскалённое небо. Я стиснул зубы до хруста, кости в челюсти будто предупредили: ещё чуть-чуть — и треснешь. Пульс гремел в висках, барабаня так громко, что заглушал дыхание. Но я задавил его. Как всегда. Как делал тысячи раз, прожигая собственные чувства добела.

Судорожно вдохнув, я взял тряпку, опустил её в воду. Ледяная влага обожгла пальцы, и они дрожали так, будто в руках у меня было нечто гораздо тяжелее тряпки — всё моё прошлое, весь груз моих проигрышей.

Я опустился на колени. Пол был холодным, липким, жадно вбирающим в себя остатки моего упрямства. И я начал вытирать кровь.

Каждое движение отзывалось тупой болью в мышцах, болью в сердце, в самом основании моего естества.
Я стирал не просто пятна — я пытался стереть доказательства своих ошибок. Своей слепоты.
Своего бессилия.

И чем яростнее я тёр, тем яснее понимал: есть кровь, которую нельзя смыть.

Этот процесс был не просто механическим действием. Это было жалкое подобие обряда очищения — наивная попытка вытереть не только кровь с пола, но и грязь из собственной души.
Я знал: полностью избавиться от своих ошибок невозможно. Они останутся навечно, врезавшись в память, как старые шрамы, чтобы напоминать: даже самые сильные падают.

Тряпка быстро насытилась чёрной влагой, напиталась ею, как сама земля пропитывается кровью на поле битвы. Но я продолжал тереть, не веря в успех, не надеясь на искупление. Просто потому что иначе было нельзя.

Фраза «Мне не осталось сил кормить город...» врезалась в сознание, как раскалённый клинок в гнилое дерево. Я знал, что это правда. Беспощадная, голая, без права на обжалование.

И всё же, среди всего этого мрака, внутри что-то дрогнуло. Тихо. Почти незаметно.
Благодарность.
Эйра — хрупкая, как тонкая ветка на ветру, но при этом твёрдая, как сталь под кожей. Она взяла на себя то, что давило на меня веками. Без колебаний. Без расчёта.

Её поступок был для меня не спасением — нет. Спасения я уже не ждал.
Это была передышка. Лёгкий глоток воздуха в камере без окон.
И я, весь в крови, в боли, в чужой и собственной усталости, заставил себя подняться.

Моё тело дрожало. Руки, когда-то державшие меч с лёгкостью, теперь тряслись, как ветки под штормом.
Но я стоял.
Я ещё стоял.

Сжав кулаки до хруста, я почувствовал, как внутри меня поднимается что-то первобытное, несмотря на тяжесть бессонных лет и тупую, хроническую боль в груди — коктейль из злости, бессилия и старого, как мир, самообвинения.
Но под всей этой рухлядью, под слоями шрамов и надломов, всё ещё оставалась сталь. Не сверкающая. Почерневшая, покрытая трещинами. Но сталь.

Когда последние капли крови исчезли с пола, я выпрямился. Внутри меня всё ещё шла борьба — вялая, жестокая, бесконечная.
Тряпка выпала из рук и шлёпнулась на пол с тихим, будто уставшим звуком, словно прощалась не только с надеждой, но и со мной.

Я вытер лицо рукой, чувствуя на коже соль пота и приторный запах железа. Я был жив. Пока ещё.

Окружающий мир казался ветхим и выдохшимся: стены трещали от старости, бумаги превращались в пыль при малейшем прикосновении.
А я стоял. Упрямый. Жалкий. Не способный повернуть назад.

Вспомнив Тома — его добродушную улыбку, простодушные глаза, — я сжал зубы.
Он знал слишком много. Эйра попросила меня — и я знал, что сделаю, что нужно.

Не ради себя. И даже не ради него.
Только ради неё.

Стереть несколько минут из чужой жизни — пустяк для меня. Мгновение работы. Плевок в вечность.
Но каждый раз эта работа оставляла во мне новый шрам.

Я сжал старый амулет на груди — он был тёплым, словно живым. В груди эхом отозвалась мёртвая, вязкая тишина — такая, какая бывает в склепах и в тех местах, где молитвы не доходят до богов.

Это была тишина перед последним прыжком в бездну.

Я медленно вдохнул.
И сделал первый шаг.

Едва уловимый шорох — и я оказался в библиотеке.
Полумрак, пропитанный ароматами старой бумаги, воска и какого-то чуть сладкого, тёплого плена, создавал атмосферу застывшего времени. Здесь время не текло — оно дряхлело.

Я стоял в тени, почти слившись с ней, наблюдая за Томом.
Он сидел за тяжёлым антикварным столом, весь какой-то маленький, иссечённый усталостью, как листок, забытый на ветру. Его голова клонилась вниз, веки дрожали, а пальцы, по-детски машинально, гладили край раскрытой книги.

Передо мной был ребёнок.
Не мужчина, не хранитель, не наследник древних тайн. Просто мальчик, которому предстояло нести груз, несоразмерный его хрупким плечам.

Я смотрел на него долго.
И боль — старая, тихая боль — разгорался в груди, как костёр, которому не хватило веток. Она заполняла меня изнутри, тяжёлая и вязкая, как затхлая вода.

Если бы можно было стереть не только память... но и саму судьбу.
Если бы можно было дать ему другой путь.

Но я знал: некоторые судьбы, как ржавые крючья, въедаются в плоть так глубоко, что их уже не вырвать.

Я шагнул вперёд.
Том не заметил. Он спал, уронив голову на руку, и лицо его всё ещё носило детскую мягкость, невинность до первого удара судьбы.

Я подошёл ближе.
Запах юности и жизни коснулся меня — чистый, свежий, не тронутый горечью.

Я протянул руку, коснулся его лба — осторожно, почти извиняясь.
И древние слова, будто сами вспомнившие себя, слетели с моих губ — шёпотом, старым, как сама тьма.

Память Тома начала рассыпаться.
Мягко, словно следы на песке, уносимые приливом.

Я смотрел на него, ощущая, как каждая секунда вытягивает из меня по крошке сил.
Я хотел, чтобы он был счастлив. Чтобы никогда не увидел того, что вижу я. Чтобы остался чистым, хотя бы чуть-чуть дольше.

Я убрал руку, оставив его в покое.
Посмотрел на него последний раз.

Шёпотом сказал:
— Спи спокойно, мальчик.

Затем, не оглядываясь, я шагнул обратно в ночь, в город, который никогда не спит, и в войну, которая, к сожалению, никогда не закончится.

В процессе перемещения, когда ночные сумерки сжимают сознание холодным, почти мистическим туманом, я оказался в знакомом, но зловещем месте.
Подвал под библиотекой. Археологический склеп памяти. Здесь не ступала нога человека, быть может, десятилетиями. Кроме неё.

Воздух был густым, будто его можно было зачерпывать ладонями: смесь старой бумаги, сырости и истлевшего времени.
Пыль, вихрящаяся в луче одинокой лампы, плясала свой вечный, забытый танец.

Я шагнул в центр комнаты.
Мусор и обломки окружали меня — безмолвные свидетели забытого прошлого. Но я сразу увидел то, что искал.

Пальто Эйры.
Её телефон.

Подняв пальто, я почувствовал ещё тёплый след её присутствия.
Тонкий запах — чистый, домашний, до боли родной — обожёг мне лёгкие.

Я невольно улыбнулся краем губ, как тот, кто находит в руинах крошечный живой росток.
Наклонился. Поднял телефон.

Экран светился тускло, безмятежно.
На заставке — кот в чашке кофе и надпись "Спасите, я заварился".

Я тихо усмехнулся.
— Чёртёнок.

Пальцы сами собой скользнули по экрану, пролистывая открытые заметки, поиски, обрывки её мира.
Мира, где для меня не было двери. Даже окна.

Я погасил экран и убрал телефон в карман пальто.
Пусть пока побудет со мной. Может, скоро вернётся к ней. Может... не только телефон.

На секунду позволил себе почувствовать тяжесть — в груди, в руках, в сердце. Но тут же оттолкнул её прочь. Не время.

Мой взгляд упал на дальнюю стену.
Там, где тонкая трещина в каменной кладке не просто зияла — она дышала. Пульсировала. Тревожила.

Я сделал шаг вперёд.

Медленно подойдя к трещине, я провёл ладонью по неровной кладке. Камень был холодным, будто впитал вечность. Шёпот древних символов зашевелился под кожей — звучал, как рой злобных насекомых, копошащихся в черепной коробке.

Я произнёс слова, не свои — давно навязанные мне временем, болью, необходимостью.
Трещина раскрылась.

Не сразу. Неохотно.
Словно сама тьма внутри взвешивала: достоин ли я пройти.
Из открывшегося прохода дохнуло сыростью. Землёй, старой, забытой... и чем-то ещё — тяжёлой, сырой силой, что липла к коже.

Я вдохнул. Почувствовал, как усталость, старая, вечная, снова обрушилась на плечи. И вместе с ней — крошечная искра решимости.
Сжав пальто Эйры до хруста в пальцах, я шагнул в темноту.

Лестница уходила в землю.
Шаг за шагом холод затягивал меня, как кокон.
Воздух становился густым, ржавым, пахнущим прахом и кровью.

Это был не просто спуск.
Это было возвращение. Приговор, от которого я когда-то сбежал... или думал, что сбежал.

Я шёл долго.
Настолько долго, что забыл счёт шагам. Долгое падение без конца.

Когда ступени кончились, я оказался на земле. Холодной. Влажной. Пахнущей смертью.

Вырезанные в камне символы вспыхивали под ногами, едва уловимыми искрами — жили своей проклятой жизнью.

И в центре круга — камень.
Чёрный. Мокрый.
Алтарь.

На его поверхности — пятна. Старые. Застывшие. Чужая или моя кровь — какая теперь разница?

Круг вокруг был глубоким, как старые шрамы.
Здесь когда-то стояли они. Братья. Сёстры.

И здесь я их потерял.

Их... или себя.

Я стоял на краю этого круга и слушал, как во тьме шуршат невидимые крылья прошлого. 

Здесь ничего не меняется. Ни один камень. Ни одна царапина на земле. 

Только я стал другим. Старше. Тяжелее. Пустее. 

Я сделал шаг вперёд, чувствуя, как шёпот ритуала касается моей кожи. Земля словно вспоминала меня, принимала обратно. 

Я тоже помнил всё: каждый крик, каждую клятву, каждую ошибку. 

Сжал ткань пальто Эйры в руках — это была последняя ниточка, связывающая меня с тем, что ещё можно было спасти. 

Но здесь, в этом месте, спасать было нечего. Только расплачиваться. 

И я был готов.

Я подошёл к камню. Осторожно, словно прикасаясь к чему-то живому, я положил на землю пальто Эйры. Старался, чтобы оно не касалось ни круга, ни старой крови. Не место её теплу — здесь, в этом холодном склепе памяти.

Медленно выдохнув, я опустил взгляд на свои руки. Грязные от пыли и крови бинты всё ещё обвивали запястья. Следы того, что я хотел забыть. Тихо, почти церемониально, я начал их разматывать. Лента за лентой, виток за витком, бинты падали на землю, как старая шелуха. Под ними кожа была изранена, обожжена, покрыта глубокими порезами — память о том, через что я прошёл.

Я отбросил бинты в сторону и шагнул в круг. Колени мягко опустились в влажную, пахнущую сыростью землю. Пальцы коснулись вырезанных символов, впитывая их силу и холод.

Я закрыл глаза и позволил себе то, чего боялся: открыться этому месту. Тому, что я здесь оставил. Я осторожно, с благоговейным ужасом тянул к себе силу. Не городскую, не чужую. Ту, что три столетия назад я вырвал из собственной души.

Капля за каплей, осколок за осколком. Мир вокруг дрогнул. Тепло разлилось по венам, тяжёлое и густое, как расплавленное железо. Я застонал сквозь стиснутые зубы. Земля забирала боль, а взамен возвращала забытое.

Я посмотрел на руки. Раны начали исчезать. Тонкие порезы затягивались, оставляя гладкую кожу. Ожоги бледнели и исчезали. Кожа светилась тусклым, болезненным светом.

Не чудо. Цена. Я впитывал не только силу, но и всё, что оставил здесь: свои страхи, ошибки, вину. Земля стонала подо мной. Я стоял на коленях, беззвучно принимая себя — того, кем был и кого сам же уничтожил.

Медленно я поднялся. Старые кости хрустнули. Теперь я стоял ровнее. Тяжесть, что я носил столько лет, стала чуть легче. Или я просто привык.

Я поднял пальто Эйры, как нечто святое, и, не оглядываясь, вышел за пределы круга. Туда, где теплилась надежда.

Я сделал шаг в сторону и обернулся. Не смог уйти, не взглянув на место, где когда-то рухнули наши мечты.

Тишина здесь была густой, словно затхлый воздух склепа. Но память дышала в каждом изгибе земли. Живая. Неотступная.

Я медленно провёл рукой по пустоте, стараясь на ощупь собрать обрывки того, что осталось. И они отзывались. Шёпотом. Шрамами.

Лорен.
Первый, кто верил сильнее всех нас.
Элиас.
Несокрушимый меч и сердце нашей армии.
Иоран.
Мудрец, что всегда искал путь даже в тьме.
Милене.
Чья доброта могла согреть даже умирающий мир.
Данек.
Немой страж, верный до последнего удара сердца.
Ревель.
Смех сквозь слёзы, что помогал нам идти вперёд.
Кейна.
Тот, кто стоял стеной там, где другие падали на колени.
Ланис.
Тихая сила, готовая пожертвовать собой ради каждого из нас.
Теон.
Алхимик, носивший на пальцах запах железа и надежды.
Велан.
Сомневающийся везде, кроме самой верности клятве.
Сириэль.
Танцующая с ветром, несущая свободу.

Одиннадцать. Одиннадцать имён, одиннадцать судеб. И я. Двенадцатый. Тот, кто остался, когда остальным не дали завершить ритуал.

Я обратил свой взор на место, где некогда находилась Ланис. Там, где её голос гармонично сливался с древним ритуалом, где её взгляд оставался непоколебимым, несмотря на все испытания.

Ланис. Она вернулась, хотя бы частично. Хотя бы через Эйру.

С усталой и горькой улыбкой, способной утопить море, я опустился на колено. Медленно, с глубоким почтением, я склонился перед пустотой, как перед живым существом, как перед воплощением надежды, которой когда-то присягнул.

Шёпотом, предназначенным только для неё и для меня самого, я произнёс: «Благодарю тебя, Ланис. Благодарю за то, что вернулась. Благодарю за то, что не оставила меня в этом бесконечном лабиринте времени».

Моё дыхание сбилось, старая тоска, словно тяжёлый груз, сжала мою грудь, но я выдержал. Как выдерживал уже три века, превозмогая все испытания и невзгоды.

Поднявшись, как будто нёс на своих плечах весь забытый мир, я бросил последний взгляд на ритуальный круг, на символы, врезанные в землю. Они всё ещё жили, пока я помнил о них и верил в их силу.

В момент, когда я практически достиг лестничного пролёта, произошло нечто, что заставило меня остановиться. Тонкий шорох, едва различимый в темноте, напоминал дыхание давно забытых времён. Я замер, осознавая, что этот звук может быть предвестником чего-то значимого. В этот момент тишины, между вдохом и выдохом, я услышал её голос. Он был тёплым, почти осязаемым, словно касание невидимой руки. Это было её имя, произнесённое с такой интонацией, которую я знал только от неё. Не Эйра, а Ланис.

Я закрыл глаза, и время, как коварный и одновременно целительный субъект, отступило назад. В моей памяти возник образ Ланис — женщины, которая была воплощением решимости и силы. Её взгляд всегда был острым, как клинок, а в её присутствии я ощущал давление и необходимость действовать. Ланис никогда не была мягкой, она требовала от других и от себя полной отдачи. Её присутствие всегда было вызовом, который я не мог игнорировать.

Однако рядом с этим образом я видел другую тень — Эйру. Она была хрупкой, но в её нежности скрывалась удивительная сила. Эйра не давила, она обволакивала мир вокруг себя, создавая атмосферу тепла и уюта. Её доброта не была слабостью, это была сила другого рода — сила, которая видела потенциал в каждом человеке и помогала раскрыть его.

Эти две женщины, столь разные и столь похожие, стали для меня символами двух противоположных, но взаимодополняющих аспектов жизни. Ланис была бурей, которая будоражила и заставляла двигаться вперёд, несмотря на все преграды. Эйра была дождём, который приносил успокоение и позволял найти внутренний баланс.

И я не знал, кто из них спас меня больше.
Та, что кричала: "Борись",
или та, что шепчет: "Ты уже достаточно боролся".

Я медленно обернулся к тому месту, где когда-то стояла Ланис. Поклонившись тихо и почти незаметно, я выразил свою благодарность за то, что её искра, пусть и изменённая временем, вернулась ко мне. "Спасибо," — выдохнул я в темноту, осознавая, что оба этих образа навсегда останутся со мной, как неотъемлемая часть моего прошлого и будущего.

В ночное время суток, когда город погрузился в глубокий сон, я вышел на улицу. Холодный воздух, насыщенный ночными ароматами, окутал меня, словно пытаясь проникнуть под одежду. Однако я не ощущал его воздействия, сосредоточившись на своей миссии.

Медленно и целенаправленно я направился к дому Маргарет, расположенному на окраине города. Здание, казалось, дремало, но в то же время сохраняло скрытую активность. Дверь, как и предполагалось, оказалась незапертой, что позволило мне войти без лишнего шума и нарушить хрупкую тишину.

Направившись прямиком на кухню, я обнаружил Маргарет, сидящую за столом при свете старой лампы. Её фигура была окутана шалью, а в руках она держала кружку чая. Лицо женщины было покрыто морщинами, а взгляд, устремлённый вдаль, свидетельствовал о глубоких размышлениях. Казалось, она находилась не здесь и не сейчас, а где-то за пределами времени и пространства.

Когда я вошёл, Маргарет подняла глаза, и в её взгляде я увидел не удивление или вопрос, а лишь молчаливое подтверждение моего присутствия. Её ответ был краток и выразителен: «Я знала».

На стуле возле двери я заметил аккуратную стопку свежей одежды, а рядом стояли кроссовки Эйры. Их чистота и опрятность говорили о том, что они были подготовлены с особой тщательностью.

Я кивнул в знак благодарности, понимая, что слова здесь были бы излишни и нарушили бы эту атмосферу. Взяв в руки одежду, я почувствовал её невесомость, которая символизировала не только её лёгкость, но и лёгкость момента. Внутри меня зародилось лёгкое чувство грусти, которое, однако, не было тягостным.

Я находился у порога, когда наконец обернулся.

— Её видения стали более чёткими, — произнёс я, с трудом подбирая слова, словно они вырывались из глубин моего сознания через боль и сопротивление.

Маргарет, сохраняя молчание, подняла на меня взгляд, как бы приглашая продолжить.

— Образы в её сознании становятся всё более детализированными, — продолжил я, проводя рукой по лицу, ощущая, как нервное напряжение пронизывает мою кожу. — Чёткость и скорость восприятия нарастают, что вызывает у меня беспокойство.

Я замолчал, устремив взгляд на трещины в стене, как будто в них мог найти ключ к разгадке происходящего.

— Меня тревожит не столько содержание видений, сколько их интенсивность, — выдохнул я, наконец нарушив тишину. — Прежде я боялся их содержания, но теперь опасаюсь иного.

Маргарет по-прежнему оставалась безмолвной, её молчание было подобно мягкому пледу — оно не давило, а давало пространство для размышлений.

— Я боюсь, что её психика не выдержит такого стремительного развития событий, — признался я, нервно сжимая ткань её одежды. — Всё происходит как будто с нарастающей скоростью, и кажется, что начало ритуала уже догоняет нас.

Словно само время ускорилось, потеряв терпение.

Я прикрыл глаза, погружаясь в атмосферу старого дома, ощущая тяжёлый запах древности, пропитавший стены.

— Она ещё не готова к этому, — прошептал я, почти беззвучно. — Её знания фрагментарны, ей не раскрыли даже половины того, что необходимо для понимания происходящего.

А я, в свою очередь, не знаю, как донести до неё всю полноту информации, не разрушив её внутренний мир.

Маргарет тихо скрипнула стулом, отодвигая его от стола. Я почувствовал, как она поднялась и приблизилась ко мне.

— Никто никогда не готовится к подобным испытаниям заранее, — произнесла она, её шёпот был подобен лезвию ножа, разрезающему тишину.

Я медленно поднял на неё взгляд.

— Эйра обладает большей силой, чем ты можешь себе представить, Рафаил, — сказала она, её слова были словно пророчество. — Её потенциал гораздо глубже, чем она сама осознаёт.

На мгновение Маргарет коснулась моей руки, её прикосновение было лёгким, почти эфемерным.

— Доверься ей, — сказала она, — и судьбе.

Я кивнул, едва заметно, словно соглашаясь с неизбежным.

Сжав вещи Эйры в руках, я вновь вышел в ночь, оставляя за собой следы неопределённости и тревоги.

Ночь окутала меня тихим холодом, насыщенным ароматом влажной земли и отдалённого дождя. Я двигался по улицам быстрым, почти скользящим шагом, словно тень, растворяющаяся в ночном пространстве.

Дом встретил меня как старый знакомый, хранящий воспоминания о присутствии Эйры. Его атмосфера была тихой, застывшей, но тёплой, как будто в его стенах ещё витали отголоски её дыхания.

Проклятие, ставшее неотъемлемой частью моей сущности, связало нас в единое целое ещё до осознания этого факта. Мы не были обычными людьми — и никогда не будем. Магия, боль и вечность сплетались вокруг нас, создавая неразрывную связь, в которой простые человеческие чувства трансформировались в нечто гораздо более глубокое и могущественное.

Когда я смотрел на неё, я видел не просто женщину. Я видел огонь, который мог уничтожить меня. Я видел судьбу, утопающую в крови. И всё же я хотел прикоснуться к ней.

Если бы я был обычным человеком, я бы бежал, страшась этого ощущения. Но я был собой. Я остался.

Я стоял над ней, ощущая её спокойное дыхание, ритмичное и размеренное, как будто весь мир замер в её присутствии. Однако для меня не существовало покоя. Я был поглощён каждым ударом сердца, каждым мгновением, пролетающим сквозь меня, каждым шепотом, эхом звучащим в глубинах моего сознания. И несмотря на её безмятежность, я не мог освободиться от этого внутреннего напряжения.

Меня охватывало непреодолимое желание поцеловать её — не в лоб, не в щёку, не в волосы, а в губы. Я стремился ощутить её близость, почувствовать, что она также ощущает меня, но что-то удерживало меня. Это было нечто большее, чем просто страх. Возможно, страх потерять её. Но я уже потерял её до того, как она вошла в этот мир. Я утратил её в ритуале, и она это знала.

Я стоял, наблюдая за её дыханием, за мерцанием кожи в полумраке, за тем, как мир исчезал для неё. Наклонившись, я осторожно, почти с трепетом, прикоснулся губами к её плечу. Этот поцелуй был едва уловимым, почти незаметным, но это было всё, что я мог себе позволить.

Я попытался отстраниться, но моя рука невольно скользнула по её коже, коснувшись её руки. Ощущение мягкого, живого тепла мгновенно проникло в меня. В этот момент что-то в воздухе изменилось. Это не было мгновенной вспышкой. Это было скорее ощущение, как будто всё вокруг начало колебаться, словно воздух стал гуще, а время замедлилось.

Я почувствовал это внутри себя. Какая-то чуждая, незнакомая сила проникла в меня, словно тень. Она была едва заметной, но обладала невероятной мощью, которая мгновенно захватила мой разум. Я ощутил, как эта сила заполнила меня, словно кто-то открыл дверь в моё сознание и позволил себе войти.

И тогда я увидел её. Она стояла в центре круга, того самого, который мы когда-то создали. Но это был уже не тот круг, не тот ритуал. Она не была просто участницей. Она была... ведущей. Она управляла всем происходящим.

Её глаза, хотя и скрытые, всё равно светились изнутри. За их глубиной скрывалось нечто, что я не мог постичь. Это было чуждо всему, что я знал. Я видел её в этом ритуале, видел, как она совершает нечто, что разрушает саму суть происходящего.

Вокруг неё, словно тени, возвышались другие фигуры. Это были апостолы, но не те, которых я знал. Они были лишь призраками, тенями реальности. Я пытался понять, что происходит, но процесс ускользал от меня, как воздух сквозь пальцы.

Я не мог двинуться. Не мог даже дышать.
То, что я видел, било по нервам сильнее любого удара.

Она шагнула за пределы круга — шаг, который мы считали невозможным. Нарушение правил, что были вписаны в саму ткань ритуала. Она растоптала их, как хрупкий лёд под каблуком. Без страха. Без сомнений.

Вокруг неё трещал воздух. Пространство ломалось, словно натянутая до предела струна. Я видел, как рушатся печати, как вспыхивают древние символы, горя беззвучными криками.

И её лицо.
Спокойное. Безмолвное. Но полное какой-то пугающей решимости.

Не зла.
Не ярости.
Хуже.

Осознанного выбора.

Я знал одну простую вещь: ничего уже не будет так, как прежде.

Неважно, сколько раз я бы пытался всё исправить. Неважно, сколько раз я бы убеждал себя, что могу её защитить.
Этот момент отрезал нас от прошлого, как острый нож перерезает тонкую нить.

Моя ладонь всё ещё лежала на её руке.
Тепло её кожи медленно, почти издеваясь, просачивалось в меня. И вместе с ним — это невыносимое чувство утраты, которой я не мог ни назвать, ни остановить.

Я заставил себя разжать пальцы.
Заставил себя отступить на шаг.
Тихо. Почти незаметно. Как будто, если я сделаю это достаточно осторожно, всё вернётся обратно.

Но ничто не вернулось.

Она спала, не зная, что я только что увидел её истинное лицо. Ту Эйру, что управляла ритуалом. Ту, кто когда-то уже сделала свой выбор.

Я смотрел на неё — и впервые за долгое время не знал, кем для неё был.
Союзником?
Жертвой?
Инструментом?..

В груди скреблась тревога. Она росла, как сорняк, пуская ядовитые корни в сердце.

И всё же... всё же я не мог отвести взгляда.

Проклятие, связавшее нас, было сильнее страха. Сильнее сомнений. Оно было — частью меня.

И даже сейчас, осознавая всё это, я всё равно хотел быть рядом.

Хотел...
И боялся.