Клан

Утро началось с тишины — той особенной, вязкой тишины, в которой слышно даже, как шевелятся мысли. Я не сразу встала. Лежала, уставившись в потолок, вспоминая, как наши пальцы сплелись в полумраке. Это было... не страшно, но тревожно. Как будто я подошла слишком близко к чему-то, что может либо согреть, либо сжечь.

Я лежала в кровати, укрытая пледом, будто щитом от мыслей. Его рука... Мы держались за руки, и теперь даже это казалось чем-то большим, чем просто касание. Рафаил смотрел на меня так, будто уже знал, что я снова оттолкну. А я... я всё ещё не знала, что чувствую. Но знала, что он чувствует — и это пугало.

Я поднялась и потянулась за ноутбуком. Работа — как спасательный круг. Там, по ту сторону экрана, был другой мир. Механичный, простой, безопасный. Или хотя бы предсказуемый.

Папки, почта, документы — всё как всегда. Но взгляд случайно зацепился за новостную ленту в углу. И сразу в глаза бросился заголовок:

«Компания "ГринТэк" оказалась под следствием: сотрудник уличён в подделке документов и незаконной передаче данных»

Фотография под заголовком — искажённое лицо Оливера, пойманное на входе в здание. Ни следа той самоуверенности, с которой он ухмылялся мне всего вчера. Лицо побледневшее, губы сжаты. Рядом подпись: «информацию подтвердили из источника, близкого к следствию».

Я не знала, как именно это случилось. Но внутреннее ощущение подсказывало — это был он.

Рафаил.

Это слишком удобно совпало, слишком чисто сработано. Не похоже на гнев. Это было... тонко. Как хирургический надрез. Он не дал мне врезать Оливеру — но отомстил по-своему. Или защитил? Или просто расчистил поле?

Я прикусила губу и закрыла ноутбук. На секунду мне стало страшно — не за себя, за него. Сколько же он может, если даже такую махину, как "ГринТэк", может тронуть, будто карточный домик?

И почему это заставляет моё сердце стучать чуть быстрее?

Я всё ещё сидела перед закрытым ноутбуком, ощущая, как внутреннее напряжение не уходит, а только меняет форму. Мысли о Рафаиле, новости об Оливере, ночные разговоры, прикосновения — всё мешалось в голове. Но больше всего я волновалась за Жаклин. Таких пьяных, весёлых и чертовски упрямых подружек нужно проверять по утрам.

Я потянулась за телефоном и набрала её номер. Несколько гудков... и вдруг ответил не её голос.

— Алло? — голос был мужской, слегка сонный и раздражённый.

Я замерла.
— Эм... Это... Жаклин?

— Нет, это Том, — пробормотал он, — она спит. У меня. В библиотеке.

— Что?! — мне потребовалось усилие, чтобы не выдохнуть это вслух.

— Всё не так, как ты думаешь, — тут же добавил он, видимо уловив панику в моём молчании. — Она пришла сюда посреди ночи, напевала какую-то старую песню прямо под дверью... потом начала ломиться внутрь... и когда я открыл, стала, кхм, довольно настойчиво проявлять ко мне интерес. Я не знал, куда её девать. Оставил на диване в читальном зале, укрыл пледом. Сейчас похрапывает под «Историей магических символов Европы».

Я прижала ладонь к лицу, сдерживая взрыв смеха.

— Прости. Это очень в её стиле. Спасибо, что не выставил её на улицу.

— Да я... Я просто не ожидал. И вообще — она странно много спрашивала про тебя и какого-то загадочного красавца с бархатным голосом.

Вот и пошло. Я только вздохнула, представляя, как Жаклин вертится на библиотечном диване, храпит, а из её сумки торчит каблук.

— Ладно, Том. Спасибо тебе ещё раз. Когда она проснётся — скажи, чтобы написала мне.

— Конечно, — он замолчал, а потом добавил чуть тише: — Она вчера сказала, что у тебя глаза, как у героини в её любимом романе. Но не поверила, когда я сказал, что ты читаешь серьёзные книги, а не любовные.

— Это потому что она упрямая.

— Это потому что ты не такая, как кажешься.

Он повесил трубку, оставив меня в лёгком замешательстве.

Я отложила телефон и только покачала головой. Ну конечно. Это просто утро в моей новой жизни — с проклятием, таинственным бессмертным, влюблённой подругой на библиотечном диване и журналистом, которому кто-то только что испортил карьеру.

Я натянула на себя тёплый кардиган и босиком спустилась по скрипучим ступеням вниз, в кухню. Тихо, как мышь, хотя кого я пыталась не разбудить, если Жаклин уже храпит в библиотеке, а Рафаил... бог знает, где он сейчас.

На кухне пахло травами и чем-то свежеиспечённым. В солнечном пятне у окна сидела Маргарет. Она держала в руках потрёпанную книгу в кожаном переплёте и водила пальцем по строкам, будто вычитывала заклинание.

Когда я сделала шаг вперёд, пол скрипнул — и она вздрогнула, резко захлопнув книгу и спрятав её под салфетками. Движение было почти незаметным, но я его уловила. И сердце моё стукнуло чуть громче.

— Доброе утро, Эйра, — буднично сказала она, как будто ничего не произошло. — Ты выглядишь... задумчивой. Плохо спала?

Я кивнула, скрестив руки на груди.
— Да. Немного беспокойная ночь.

— Хочешь яичницу? У меня есть хлеб с розмарином, только из духовки.

Её голос звучал как обычно — тёплый, заботливый — но книга, которую она спрятала, горела у меня перед глазами, как красный маячок. Что это было? Почему она не хотела, чтобы я её увидела?

— Спасибо. Я бы не отказалась, — сказала я, подходя к столу и усаживаясь напротив.

Маргарет ловко заскользила по кухне, словно ничего не случилось. Я наблюдала за ней исподтишка, но вопрос уже поселился в моей голове, как соринка в глазу: что она читала и почему прятала?

Женщина поставила передо мной тарелку с яичницей, обжаренными помидорами и свежим хлебом. Всё пахло так вкусно, что на мгновение можно было забыть про странности.

— Спасибо, — сказала я и откусила кусочек хлеба. Хруст и тёплый аромат розмарина мгновенно укутали внутри, как плед. — У вас всегда так уютно.

Маргарет улыбнулась, но чуть сдержанно, почти механически.
— Ты просто редко успокаиваешься. У тебя внутри буря, дорогая.

Я подняла взгляд. Её глаза — карие, глубокие, с искорками мудрости — смотрели прямо на меня. Не как хозяйка дома. Как будто... как будто она что-то знала.

— Внутри бури иногда случаются просветы, — ответила я, делая вид, что шучу, и запила всё водой.

Она хмыкнула и снова взялась за салфетки. Тонкая, почти невидимая дрожь прошла по её руке, и я заметила край обложки той самой книги, всё ещё торчащий из-под ткани. Не похоже на роман. Скорее... что-то старинное. Может, рукопись?

— Вы часто читаешь по утрам? — спросила я как бы невзначай, поднося к губам кружку с кофе. — Или это что-то особенное?

Маргарет на секунду замерла, но тут же продолжила складывать салфетки.
— Иногда. Старые привычки. Когда была моложе, всё надеялась найти в книгах ответы. Теперь читаю, чтобы понять, какие вопросы задала не так.

Слишком гладко. Слишком правильно.
— А сегодня что читали? — Я сделала вид, что ковыряюсь в еде. — Что-то интересное?

— Просто воспоминания. Записи, оставленные моей бабушкой. — Она не моргнула. Но угол её губ чуть дёрнулся.

Я кивнула. Бабушка. Конечно.
И всё же в этом «воспоминании» было слишком много тяжести. Как будто страницы держали в себе не ностальгию, а ключ.

Мы замолчали. Она занялась посудой, я — остатками завтрака. Но между нами повисло что-то невидимое. Не враждебность — нет. Скорее, взаимное распознавание. Я знала, что она мне что-то не договаривает. А она знала, что я это поняла.

Я доедала медленно, не потому что была сыта. Просто казалось — стоит моргнуть, и момент ускользнёт. Всё было слишком тихо, будто дом сам затаил дыхание.

Маргарет стояла у раковины. Мокрые пальцы ловко управлялись с посудой, а я всё не могла оторвать от неё взгляда. Плечи прямые, будто она носила на них не просто возраст, а тайны.

— Маргарет, — осторожно начала я, не зная, как подступиться, — скажите... у вас бывало такое чувство... что вы не одни в комнате, даже если никого рядом нет?

Она не обернулась. Только вздохнула и медленно поставила тарелку в сушилку.

— В старых домах всегда кто-то остаётся. Кто-то, кто знал, как здесь пахнет в грозу. Кто ходил по этим полам босиком. Кто шептал в этих стенах свои страхи.

Я кивнула, не уверенная, что это был ответ на мой вопрос.

— А вы верите... что места могут запоминать нас?

— Я не верю. Я знаю. — Маргарет повернулась, в глазах её читалась та самая усталость, которую я не могла объяснить иначе как знанием. — Особенно если человек оставляет слишком много боли или вины. Или оба сразу.

Я поставила чашку, склонилась вперёд.

— Мне кажется, вы знаете больше, чем говорите. О городе. О символах. О том, что здесь происходит.

Она подошла ближе.
— А тебе не приходило в голову, что знание — не всегда дар? Что в попытке добраться до правды можно разбудить то, что спало веками?

— А если оно уже проснулось? — Я смотрела ей в глаза. — И теперь дышит мне в затылок?

Маргарет не ответила сразу. Потом тихо сказала:

— Тогда молись, чтобы оно вспомнило твое имя.

Мурашки пробежали по спине. Я не знала, шуточная ли это реплика. И не хотела спрашивать.

— В кладовке оставила мёд, — буднично добавила она. — Тот, что с лавандой. Он успокаивает, если пить перед сном. Или перед чем-то важным.

Я встала.
— Спасибо, Маргарет. За... всё.

Она улыбнулась, но в этом было что-то слишком уставшее.
— Не спеши благодарить. Иногда ответы больнее вопросов.

— Вы ведь знали, что я сюда приеду?

— Я знала, что город тебя выберет. Это не одно и то же.

Я вышла из кухни с чувством, будто сдала экзамен, не зная ни одного вопроса.

В коридоре было прохладно, как будто стены хранили в себе сквозняки чужих шепотов. Я дошла до кладовки, как велела Маргарет, и потянула за скрипучую дверцу. Внутри пахло сухими травами, старой бумагой и чем-то чуть металлическим — запах, который не спутать ни с чем, если хоть раз чувствовал: пыль времени.

Полки были заставлены банками с вареньем, полотнами засушенной лаванды, коробками с надписями, потускневшими от времени. Я наклонилась к дальнему краю, где в углу стоял кувшин с мёдом, рядом — невысокая стопка книг. Самые обычные с виду, но что-то в их обложках привлекло моё внимание.

Я потянулась к верхней. Пыль взметнулась в воздух, и на миг стало трудно дышать. На обложке — не было названия. Только символ: круг, разорванный в одном месте. Теперь уже разорванный. Сердце дёрнулось. Тот самый знак.

Я медленно открыла книгу. Внутри — странный текст, будто написанный разными почерками, как дневник, в который вносили записи по очереди. Страницы трещали под пальцами. Некоторые были вырваны. А на одной — аккуратная запись: «Сосуд пробудился. Осталось дождаться ключа. Он всегда выбирает боль».

Мурашки побежали по рукам. Я пролистала дальше — и замерла. Один из почерков был удивительно похож на тот, что я видела в книге у Тома. Тот, что появлялся прямо на глазах. Неужели это была часть того же?

Я прижала книгу к груди и выдохнула.

— Маргарет... — позвала я, но она не откликнулась. В доме стало вдруг слишком тихо.

Вернувшись на кухню, я увидела только пустую кружку, оставленную на столе, и еле слышный звук закрывшейся двери снаружи. Будто она исчезла, как призрак, которому больше не нужно было играть роль.

Я посмотрела на книгу и подумала: если это ключ — то к какой двери он ведёт?

Я шла по улице, сжимая книгу под курткой так, словно в ней билось чужое сердце. Город ещё не проснулся до конца — только редкие прохожие, запах мокрых камней после утренней росы и тонкий шум в кронах деревьев. Всё казалось обманчиво спокойным, как сцена перед бурей.

Библиотека встретила меня знакомым скрипом дверей. Я толкнула их, и воздух внутри был другим — прохладным, чуть пыльным, будто хранил в себе память не одного десятилетия.

Том сидел за столом у окна. Он был в мятой рубашке, волосы торчали в разные стороны, как всегда после бессонной ночи. Перед ним — кружка кофе и стопка книг. Он поднял глаза, и на секунду я увидела в них не просто усталость, а усталость с оттенком тревоги.

— Ты рано, — сказал он и прищурился. — Всё в порядке?

— Не совсем, — я медленно подошла и выложила на стол книгу. — Нашла у Маргарет в кладовке.

Том взглянул на обложку, и его лицо стало каменным. Он провёл пальцами по выцветшей коже, остановился на символе круга — того самого, только разорванного. Но не выдал ничего. Не удивление, не узнавание.

— Странная находка, — пробормотал он. — Это из старого фонда. Очень старого. Даже я не помню, чтобы она была на инвентаризации.

— Ты знаешь, что это за символ?

Он пожал плечами, но слишком уж быстро.

— В этих краях полно странных суеверий. Сектанты, культы... в старых записях много всякой чепухи.

Чепуха. А сердце у него забилось быстрее, я заметила, как он сцепил руки под столом. И взгляд — чуть в сторону. Не лгал, но и не говорил всей правды.

— Что-то тебя беспокоит, — заметил он. — Эйра, ты не обязана... если хочешь, мы просто поищем, к какому периоду относится эта книга.

— Я бы хотела... — я сделала паузу, наблюдая, как он напряжённо выжидает, — ...чтобы ты помог с переводом. Внутри есть записи. Рукописные.

Том кивнул, как будто с облегчением. Снова посмотрел на книгу, потом на меня.

Он взял книгу и аккуратно открыл, как будто боялся, что от одного неловкого движения она развалится.

— Посмотрим, что за «наследие» нам тут оставили, — тихо сказал он.

А я молча смотрела на разорванный символ, который когда-то уже видела — только на коже Рафаила. Везде он был целый, но тут...

Том листал страницу за страницей, брови сведены в напряжённой складке. Его ладонь скользила по пожелтевшим от времени листам так, будто он держал в руках живое существо, которое могло растаять от любого резкого движения.

— Тут снова это... — он наклонился ближе, прищурился. — "Сосуд пробуждён, но знак всё ещё не завершён". И ниже — символы. Слишком нетипичные для латыни. Словно зашифрованное послание, но не для простых глаз.

Он поднялся из-за стола и направился к дальнему шкафу, откуда извлёк громадный фолиант с золотым тиснением. В воздухе запахло пылью и кожей.

Я стояла, наблюдая. Всё внутри было как натянутая струна.

Он вернулся, положил книгу и вдруг остановился.

— Кстати, — голос его был слишком ровным. — Жаклин утром говорила, что с вами в баре был кто-то... новый. Высокий, чёрные волосы, взгляд хищный. Говорит, что у него "харизма пепельного апокалипсиса", — он криво усмехнулся, — это её выражение, не моё.

Я не ответила сразу. Просто смотрела на страницу.

— Кто это был? — уточнил он, делая вид, что перелистывает.

— Просто знакомый, — отозвалась я как можно нейтральнее. — Заехал ненадолго.

Том хмыкнул.

— Знакомый? Слишком эффектный, чтобы быть «просто». Ты знаешь, она с таким восторгом про него рассказывала, что у меня уже начались галлюцинации. Я, между прочим, сижу тут, разбираю зашифрованные тексты, а вы тусуетесь с таинственными красавцами.

В голосе проскользнуло нечто ядовитое. Я посмотрела на него — и впервые заметила эту тонкую, почти невидимую грань между дружелюбной иронией и уколом зависти. Не просто ревность. Обида. На то, что я выбрала рассказать об этом не ему.

— Он не из местных, — сказала я спокойно. — И вообще, Жаклин слишком любит преувеличивать.

Том тяжело вздохнул, как будто что-то прикусил на кончике языка.

— Я просто... — он отвернулся, щёлкнув по краю книги, — не хочу, чтобы ты попала в неприятности. Знаешь, есть такие типы: приходят, очаровывают, а потом исчезают, оставляя за собой черно-белую драму.

Он поднял на меня взгляд. Глаза его были серьёзными, почти резкими.

— А ты... ты не такая. Ты заслуживаешь чего-то настоящего, а не этого «харизматичного пепла».

Я чуть опустила глаза. Где-то внутри что-то сжалось. В нём была забота. Ревность. Но также — и горечь, что он смотрит на меня, а я — куда-то мимо.

— Спасибо, Том, — тихо сказала я. — Но я справлюсь.

Он не ответил. Только снова уткнулся в расшифровку, а пальцы дрогнули над строкой, будто он держался за текст, чтобы не сказать больше.

— Подожди, — Том внезапно наклонился ближе к книге. — Это не похоже на остальные записи.

Я подошла, прислушиваясь к изменению в его голосе. Он звучал почти благоговейно. Страница была исписана чётким, немного наклонным почерком. Не монастырская копия, не канцелярский текст. Это было личное. Почти интимное. Словно кто-то из прошлого, сидя в полутьме, доверил бумаге то, что не решился сказать вслух.

«Я помню день, когда всё изменилось. Мы встали в круг — двенадцать. Братья и сёстры. Каждый с меткой, каждый с тенью. Мы верили, что несем свет. Что спасаем мир. Но всё пошло не так.»

Я задержала дыхание. Пальцы сами легли на край пожелтевшей страницы, как будто я могла уловить в них остаточное тепло автора.

— Это... странно, — пробормотал Том. — Слишком личное. Не похоже на хронику. Такое не пишут для чужих глаз.

— Больше похоже на исповедь, — добавила я тихо.

«Когда ритуал начался, энергия прошла сквозь нас. Мы чувствовали её — как раскалённый воздух в лёгких. Но один... один из нас нарушил цепь. Мы не знали кто. Подозревали всех. А потом стало поздно. Мы исчезли. Остался один.»

Слова обрывались. Последняя строчка будто выцвела, как будто чернила были смыты водой — или слезами. Или, может быть, рукой того, кто не захотел дочитывать.

Том поднёс страницу ближе к свету.

— Здесь раньше было больше текста. Его стерли. Или... вырезали?

Я кивнула, ощущая, как по спине ползёт лёгкий озноб.

— А если это... не легенда?

Он замолчал, рассматривая буквы. Лицо его стало серьёзным.

— Если это писал кто-то, кто действительно был там... Кто знал, что случилось. И выжил.

Я ничего не ответила, но внутри всё сжималось. Будто эти слова — не просто запись. Будто я их уже слышала. Во сне. В шёпоте. В темноте круга.

Мы стояли молча, пока воздух в библиотеке не стал казаться слишком тяжёлым. Я чувствовала, как неведомое всё ближе. Как будто чья-то история начала просачиваться в мою.

— Нам нужно найти продолжение, — выдохнула я. — Или другие страницы того же почерка.

Я снова склонилась над страницей. Чернила будто впитались в саму бумагу, расплываясь узорами, напоминающими трещины на старом стекле. Но не это поразило меня. Меня пронзили слова — простые, почти будничные, но звучащие как приговор.

«Остался один.»

Я ощутила, как холод пробежался по позвоночнику. Невидимая волна окатила с головой, будто я стояла на краю чего-то древнего, мрачного и бездонного. Эти слова не просто касались — они разрывали на части, как если бы где-то глубоко под кожей я знала: это обо мне. Это во мне.

Я хотела заговорить, но горло пересохло. Мелькнуло — короткое, вспыхнувшее, как искра на сухих листьях: я стою в круге. Каменный пол под ногами. Слизкий, холодный воздух. Вокруг — силуэты. Одиннадцать. Или двенадцать. Кто-то шепчет слова на языке, которого я не знаю, но понимаю. И среди голосов — мой. Или не мой? Я — и не я.

— Эйра? — голос Тома выдернул меня, как за шиворот. Я выпрямилась, дыша слишком часто, слишком шумно.

— Всё в порядке, — выдохнула я. Хрупкая ложь, едва державшаяся на ногах.

Том не сводил с меня глаз. В его взгляде было больше, чем просто обеспокоенность. Он будто пытался что-то прочитать в моём лице — как в старинной книге, строки которой кто-то старательно пытался стереть.

— Эти слова... — я провела пальцами по строчке. — Я их уже слышала.

— Здесь? — он вопросительно поднял брови.

— Нет, — качнула я головой. — В снах. В детстве. Может, даже раньше.

Тишина растеклась между нами, вязкая, как густой сироп. И в ней — трепетное чувство, что я стою у чего-то важного. Как будто, если сделать шаг — вернёшь себе утраченный кусок души. Но сделаешь — и уже никогда не будешь прежней.

— Ты... — Том открыл рот, потом закрыл. Не решился. — Может, тебе нужно... отдохнуть?

Я хмыкнула. Не зло — горько. От чего мне отдыхать, если всё только начинается?

— Слова. Этот стиль. Они словно... живут. И звучат в голове. Так, будто я их не читаю, а вспоминаю. — Я провела ладонью по странице, будто пытаясь ощутить пульс под кожей бумаги. — Это не просто текст, Том. Это... зов.

Он всё ещё молчал, и в этом молчании я почувствовала тень ревности, о которой он сам, возможно, не догадывался. Потому что теперь не он открывал мне этот мир — а что-то, кто-то другой. Глубже. Старше. Опаснее.

"Мы встали в круг — двенадцать."

И вновь перед глазами — тот круг. Я в его центре. Сомкнутая цепь. Свет, бьющий в глаза. Кто-то хватает меня за руку — слишком крепко. Я хочу закричать, но не могу. И всё же чувствую: я была там. Я есть там. И, может быть, я никогда оттуда не уходила.

Я не успела вырваться из видения полностью — оно, как багровое послесвечение после яркой вспышки, всё ещё мерцало на границе сознания. Я чувствовала, что могу потерять контроль, если вглядеться чуть глубже. Но мне не дали — всё пошло не так.

Словно кто-то резко дёрнул нить, связывающую нас с книгой. Страницы вздрогнули. Буквы на мгновение размылись, и откуда-то донёсся глухой, еле уловимый скрип — не то половицы, не то двери, а может, самой ткани этого здания.

— Ты это слышал? — прошептала я.

Том напрягся. Он резко обернулся, вслушиваясь. Несколько секунд — только дыхание, наше и чужое. Где-то там, за пределами света лампы, что-то дышало. Тяжело. Мерно. Чужое.

— Это ветер, наверное, — пробормотал Том, но в голосе уже сквозил страх. Он встал, подошёл к двери и на всякий случай прикрыл её, как будто тонкая деревянная створка могла защитить от того, что шло к нам из темноты.

Я встала и тоже сделала шаг назад. Под ногами заскрипели половицы, будто отвечая эхом тому звуку. Я бросила взгляд на книгу — строки на той самой странице начали таять. Тускнеть, как будто кто-то ластиком стирал их прямо у нас на глазах.

— Нет! — я рванулась вперёд и зажала страницу руками. — Не смей. Я ещё не всё увидела.

И вдруг, резко — удар. Где-то в глубине здания. Будто огромный кулак ударил по стене или полу. Лампа на столе мигнула, свет задрожал. Том в панике повернулся ко мне.

В этот момент воздух сделался другим — густым, как сгущённое молоко, плотным, набитым ожиданием. Я чувствовала, как тонкие волоски на шее встают дыбом, как дрожь пробегает по позвоночнику.

Что-то вошло. Что-то уже было здесь.

— Мы должны уйти, — выдохнул Том. — Прямо сейчас.

Я снова глянула на книгу. На краю страницы, едва различимый, появился знак — почти стертый, будто его кто-то выцарапал ногтями в последнюю секунду. Круг, разорванный с одной стороны. Такой же, как...

Мой взгляд метнулся к Тому. Он не видел. Он ничего не знал. Но я — я знала.

Это его знак. Рафаила.

Том долго возился с замком, и только со второго раза сумел захлопнуть дверь библиотеки. Ключ дрожал в его пальцах, как будто сама библиотека не хотела, чтобы её покидали с таким знанием. Он догнал меня почти у дома Маргарет — дышал чаще обычного, хмурился, словно боролся с собой.

— Я пойду с тобой, — выдохнул он. — Мне не по себе после всего этого. Я не хочу, чтобы ты одна...

Я только кивнула, и мы вместе направились к Маргарет. Дверь, как и всегда, скрипнула — будто предупреждение. А за ней — свет в кухне и запах травяного чая, с горчинкой, пронзительный и пряный, как у колдовских снадобий.

Маргарет сидела за столом. В руках — книга, но при виде нас она тут же захлопнула её, как будто мы застали её за чем-то личным. Её взгляд скользнул с меня на Тома. И сузился.

— А ты чего тут? — спросила она, и голос её стал неожиданно холодным. — Ты ведь здесь родился, Том. Вырос в этом городе. Слушал шёпот стен с детства. А теперь чего — испугался?

Том отшатнулся, будто она ударила его по щеке.

— Я просто... это чувство. Будто за нами что-то шло. Я хотел...

— Хотел сбежать к чужаку, — перебила она. — К Эйре. А должен был защищать её, как хранитель. Как наследник того, кто построил библиотеку. Ты обязан был знать, что силы тут спят не глубоко.

Он покраснел, губы его дрогнули, но возражать не стал.

— Иди обратно, — добавила она мягче, но с тем же давлением в голосе, как будто приговаривала. — Позволь мне поговорить с ней. Это не твой разговор. Пока что.

Он перевёл на меня взгляд. Было в нём что-то... виноватое. Но я кивнула. Он ушёл, и его шаги глухо затихли за дверью.

Маргарет встала, поставила передо мной чашку с чаем. Тот самый запах — горечь, мята и что-то ещё, почти неуловимое.

— Присаживайся, — сказала она, не глядя. — Нам с тобой есть о чём поговорить. Уже пора.

Я не ответила. Но сердце в груди уже стучало громче, чем шаги Тома на лестнице. Потому что теперь я понимала: я не одна здесь ищу правду. Но и те, кто её скрывают — боятся не меньше, чем мы.

Я не спешила садиться. В кухне было слишком тихо. Даже тиканье старых часов на стене звучало как-то глухо, будто время в этом доме не шло — а выжидало.
Маргарет поставила передо мной чашку. Я всё ещё стояла, но взяла её — чай был горячим, но не обжигающим, как будто знал: мне нужно почувствовать его тепло, а не боль.

— Вы не просто так закрыли книгу, когда мы вошли, — произнесла я. Голос звучал ровно, но внутри всё сжималось.

Маргарет хмыкнула.
— Я много что делаю не просто так, девочка. Вы ведь это уже поняли, да?

Я всё-таки опустилась на стул.
— Поняла. Но хочу услышать это от вас. Прямо. Без обходов.

Она наклонилась ко мне, и я впервые заметила, насколько её глаза — карие, почти янтарные — не отражают света. Ни малейшего отблеска. Будто в них глубина — не человеческая.

— Прямо, значит? Хорошо. — Она сделала паузу. — Ты думаешь, ты здесь случайно? Думаешь, город сам тебя позвал?

— Я... — Я хотела сказать, что не знаю. Что уехала в никуда, что купила билет наугад. Но эти слова звучали бы глупо — особенно рядом с ней. — Я думаю, что что-то ведёт меня. И это что-то не доброжелательно.

Маргарет кивнула.
— И правильно думаешь. Потому что не всё, что зовёт — хочет обнять. Иногда зовут, чтобы сжать. Поглотить. Сломать.

Тишина. Часы на стене пробили восемь.

— Почему вы никогда не говорили мне прямо? — Я посмотрела на неё. — Почему делаете вид, что вы просто хозяйка дома, просто женщина, читающая книги у плиты?

— А если бы я заговорила прямо, ты бы осталась? — Она чуть прищурилась. — Или уехала бы обратно, думая, что я сумасшедшая? Мы здесь, в этом городе, давно перестали говорить прямо. Потому что правды тут больше, чем лжи. А она, девочка, куда страшнее.

Я не знала, что ответить. Потому что она была права.

— Что вы знаете про силу, что спит здесь? Про символ круга?

Маргарет посмотрела на меня дольше, чем хотелось бы. И только потом медленно, очень медленно, выдохнула.

— Я знаю, что это не просто символ. Это дверь. Замок. И ключ одновременно.
— А тот, кто её откроет?
— Тот, кто откроет... уже стоит перед ней. — Она посмотрела на меня с каким-то странным жалением. — Только вот не уверена, что ты это понимаешь.

Слова её прожгли холодом. Я опустила взгляд в чай. Внутри кружки на поверхности настоя образовался узор — нечто, похожее на круг. С тонкой трещиной, как будто от него отломали кусок.

И в эту же секунду где-то внутри всё дрогнуло. Воспоминание? Сон? Или кто-то шепнул это мне прямо в голову?

Слова вспыхнули — и исчезли. Но я знала: это не вымысел. Это часть чего-то большего. Моего.

Маргарет тем временем уже снова взяла свою книгу. Но не открыла.

— Тебе ещё рано, Эйра. Но не бойся. Рано — не значит никогда, — повторила Маргарет, будто это была не фраза, а заклинание.
Я всё ещё держала чашку, но чай в ней уже остыл.

— Рано для чего? — спросила я. — Для того, чтобы узнать правду? Или для того, чтобы вспомнить?

Маргарет не сразу ответила. Она как будто искала внутри себя не слова, а разрешение говорить.

— Ты ведь уже чувствуешь. Не просто странность города. А что-то... глубинное. Как будто кто-то дышит рядом, но не снаружи, а изнутри тебя. Верно?

Я кивнула.
— Я чувствовала это с детства. Как будто я — не совсем я.

Маргарет снова посмотрела на меня.
— Потому ты и приехала. Не из-за горя. Не из-за бегства. А потому что тебя звали. И ты откликнулась.

— Кто?

— Те, кто остался. И те, кто ждали.

Я поставила чашку на стол. Пальцы дрожали.
— Кто ждали?

— Апостолы, — произнесла она, будто выдыхая это слово из самой глубины. — Они были людьми. Когда-то. И сделали выбор, за который заплатили дорогую цену. Но ритуал пошёл не так. Один стал бессмертным. Остальные — пленниками. И с тех пор они ищут... выход.

Мурашки пошли по коже, как будто её слова были не просто рассказом — а командой к воспоминанию. Я почувствовала, что что-то сжалось внутри меня, будто именно эти слова разблокировали нечто забытое.

— Почему вы рассказываете мне это сейчас?

— Потому что ты начинаешь вспоминать сама. И скоро будешь спрашивать не потому, что хочешь знать, а потому что уже знаешь, но боишься поверить. — Она сделала паузу. — Некоторые из них называли тебя сестрой. Потому что ты — связующее звено. Но это не делает тебя жертвой. Только если ты сама не решишь ею быть.

У меня пересохло во рту.
— Это безумие.

— Да. — Она кивнула. — Полное. Но город живёт им.

В этот момент что-то внутри меня тихо щёлкнуло. Всё услышанное — не просто легенда, не просто мистика. Оно отзывалось болью в груди, трепетом в пальцах, пульсом в висках.

— Рафаил... он связан с этим? — спросила я почти шёпотом.

Маргарет не ответила. Но её молчание говорило больше, чем любые слова.

— Кто он?

— Один из них. — Её голос стал тише. — Тот, кто не должен был остаться.

Я сидела за столом, пока Маргарет молча допивала свой чай, будто её слова не перевернули мою реальность. Всё внутри меня било тревогу — громко, сбивчиво, неумолимо. Я чувствовала, как сердце стучит в груди с каждым новым воспоминанием, в которое теперь будто врезались новые смыслы.

Слово «сестра», которое я видела в старой книге, то странное обращение, написанное чужим почерком в полусгнившем фолианте, вдруг обрело плоть. Тогда я просто удивилась: кто мог так назвать кого-то, словно он часть древнего братства? А теперь — теперь это звучало так, будто я сама была той, к кому обращались.

Слова Маргарет продолжали звенеть в голове.

«Связующее звено. Но не жертва».

И это объясняло слишком многое. Почему я с детства слышала голоса. Почему чувствовала этот глухой зов, будто кто-то ищет меня сквозь годы и стены. Почему сон, в котором я стою в круге, казался не просто кошмаром, а посланием.

Если апостолы, эти... братья и сёстры, то могли же они говорить со мной через страницы, сквозь время?

Я вспомнила того, кто назвал меня сосудом. Вспомнила, как Рафаил знал, где я, что чувствую, чего боюсь. Он пришёл, когда во мне закипела злость, когда я выплеснула гнев — и тогда город снова дёрнулся, как будто вздохнул под землёй.

«Рафаил... один из них... Тот, кто не должен был остаться».

Я чувствовала, как по позвоночнику пробежал ледяной разряд.

Он тоже был частью ритуала. Он знал. И, возможно, всё это время играл какую-то роль — в своей игре или в чьей-то чужой.

Я встала из-за стола, чувствуя, как дрожат колени.

— Мне нужно... — начала я, но не закончила.

Маргарет не стала удерживать. Только произнесла тихо:

— Не беги от этого. Ты пришла не случайно. И если ты действительно хочешь разрушить проклятие, ты должна знать всё. Даже то, что больнее всего.

Я не могла оставаться в этом доме. Он давил, стягивал грудную клетку. Как будто стены слушают и ждут, когда я сделаю что-то неправильное.

Не надев ничего особенного — просто кофту и куртку, — я вышла. Ноги сами понесли по знакомой тропе, вдоль каменистого склона, в лес, где с каждым шагом становилось легче дышать.

Лес был свежий, влажный, земля под ногами чуть пружинила. Это было утро, но под кронами деревьев царил сумрак, будто время тут шло по своим законам.

Шорох веток, еле слышные капли росы с листьев, запах мокрой древесины — всё это окутывало меня, как старая сказка, в которой я давно жила, но забыла сюжет.

Я остановилась, прикоснулась к стволу старого дерева. Оно будто дышало. Живое. Смотрело на меня без глаз, но с памятью. И эта память отзывалась во мне странным эхом.

"Братья и сестры." Эти слова всё ещё не отпускали. Я не понимала их до конца, но они отзывались в груди болезненным узнаванием. Как будто я слышала их раньше — не ушами, а кожей, кровью.

Я вспомнила символ, книгу, шепот внутри. Всё складывалось в картину, которую ещё рано было разглядеть, но невозможно было игнорировать.

Я присела на поваленное дерево. Лес не пугал. Он принимал. Здесь мне не нужно было быть осторожной. Здесь не нужно было врать себе. И именно тут, в утренней тишине, я впервые честно признала:
что-то внутри меня знает. Что-то ждёт, когда я открою глаза полностью.

Я провела пальцами по коре дерева — шершавой, влажной, как кожа старика. И вдруг что-то кольнуло под ногтями. Острый, тонкий укол — не больно, но будто знак. Я посмотрела на руку: крошечный занозистый след, и вдруг...
Перед глазами пронеслось что-то чужое. Или моё?

Солнце сквозь кроны рассыпалось пятнами света, как отблески чего-то забытого. А внутри — дрожь. Тёплая, животная.
Ты здесь была.
Мысль — не моя, и в то же время полностью моя.

Я закрыла глаза и позволила себе просто почувствовать. Не анализировать. Не цепляться за логику.

Стук сердца замедлился. И тогда...
Пошёл первый всполох.

Я стояла здесь — в этом же лесу — но не такой. На мне была длинная туника, ткань терлась о запястья, в руках что-то светилось. Вокруг — круг из людей. Не совсем людей. Они звали друг друга по именам, и я слышала:
— Ланис, подойди к кругу.
Это имя... Я не знаю его, но оно откликнулось во мне, как будто когда-то принадлежало мне.

Я открыла глаза — всё исчезло. Только мокрая кора под пальцами, только лес, только осенний воздух. Но в ушах звенело, будто кто-то сказал это имя мне снова. Тихо, как шёпот изнутри головы.

Я встала. Ноги дрожали.

Возможно, я сойду с ума. Возможно, я уже схожу.
Но разве всё это — книга, знаки, шепоты, слова Маргарет, ночь с Рафаилом — разве всё это не часть одной, куда более древней и пугающей правды?

И если я вправду сосуд, как в том сне,
если я не случайно оказалась здесь...
тогда пора перестать бегать.
Пора начать спрашивать. Настоящее.