Клан

Я ушла, не сказав никому ни слова.

Темнота в лесу была полной, липкой. Деревья стояли, как часовые, и каждый их силуэт будто бы наблюдал. Слишком живо. Слишком близко. Мне это подходило. Я пришла сюда, чтобы сорваться. Закричать. Разбить внутреннюю тишину, которая разрасталась внутри уже неделю — и становилась похожа на бездну.

Ветер был злым. Холодным. Он цеплялся за волосы, рвал их и швырял в лицо. Мои светлые пряди — длинные, немного неаккуратные, словно я больше не умела заботиться о себе — развевались, как флаг капитуляции. Куртка почти не спасала от пронизывающего холода. Но мне было всё равно. Плевать.

Всё было слишком.

Лицо горело. Сердце билось не в груди, а в горле, навязчиво, гулко. Я чувствовала, как раздражение растёт, как оно распирает меня изнутри. Не на него. На себя. Потому что я не должна так чувствовать. Не должна замечать, как он устал. Не должна вспоминать, как дрожали его пальцы, когда он отпивал чай.

И всё же замечала.

И именно это бесило.

Меня бесило, что я тянулась к нему. Рафаил был опасностью, которую я распознала с самого начала. Он — как яд в красивой бутылке, как огонь, к которому всё равно тянешься, даже если уже обжигалась. Но я не могла остановиться. Не могла не заботиться. Не могла не думать, как он смотрел. Как молчал. Как, уходя, с трудом удерживал спину прямой.

Погода будто чувствовала это. Лес внезапно сгустился — словно дыхание города выровнялось с его внутренним надломом. Облака, сдавившие небо, начали угрожающе шевелиться. Порывы ветра усиливались. Всё вокруг подыгрывало: "Да, ему плохо. И ты это знаешь. И ты всё равно к нему идёшь."

— Чёрт возьми, — выдохнула я, зарывшись руками в волосы. — Прекрати.

Я хотела бы, чтобы всё было проще. Чтобы я могла сказать себе: «Нет». Чтобы Рафаил был чудовищем, которого можно было бояться и не сомневаться. Чтобы между нами было что-то, что невозможно преодолеть. Но он оставил эти трещины. И теперь я в них.

Он не монстр. Он человек. Или был им когда-то. И теперь... теперь в его глазах — боль. И я её вижу.

Меня это раздражает. Меня злит, что я теряю контроль. Что он становится ближе. Что расстояние между нами — физическое, эмоциональное — уменьшается, как та проклятая черта, которую я рисовала мелом снова и снова.

Я злилась на то, что мне не всё равно.

Я села на поваленное дерево и закрыла лицо руками. Думать было невозможно. Только чувствовать. И каждое чувство — как заноза под ногтем.

В голове всплыл голос Маргарет. Мы были на кухне. Я уже мыла кружку, когда она вдруг произнесла:

— Он держится, потому что ты рядом. Но долго он так не протянет.

— Мне не нужно это знать, — ответила я тогда. Почти буркнула.

— Тогда не спрашивай, почему тебе больно, когда он уходит.

Я тогда не ответила. Не могла.

А теперь — понимала.

Лес был мрачным, пронизывающим, и всё же — он давал мне именно то, что нужно: одиночество. Чтобы не скрывать злость. Не прятать себя. Просто сидеть и быть, наконец, честной — хотя бы наедине с собой.

Рафаил уходит. А я продолжаю стоять. Или, хуже, идти за ним. Даже не ногами — внутренне. Где-то внутри себя я уже перешла эту черту.

Но сквозь этот хаос — шум ветра, гул мыслей, раздражение, что клокотало где-то в горле, — вдруг пришло что-то тихое. Не голос. Не видение. Мысль.

А если ритуал не был изначально злом?

А если он создавался... для защиты? Не разрушения, а сохранения? Может, жертвоприношение было ценой, да, но ради чего-то большего. Чтобы нечто не прорвалось. Чтобы сдержать тьму, сохранить границу. Не все старые ритуалы — про власть. Иногда это о жертве. О долге.

Я обняла себя за плечи — не от холода, а от странного, почти чуждого ощущения в груди. Как будто это было слишком логично. Слишком... правильно.

И сразу захотелось от себя отвернуться.

Чёрт. Да что со мной?

Я резко встала, словно хотела вытолкнуть из себя эту мысль. В груди начала нарастать злость — не на него. На себя.

Я что, оправдываю его? Серьёзно?

Я стою одна в лесу, в темноте, после того, как он всю неделю контролировал город, чтобы я могла дышать — и, что, теперь ищу ему оправдания?

Меня трясло.

— Перестань, — процедила я сквозь зубы. — Перестань это делать.

Да, он выглядел уставшим. Да, он молчал. Да, в нём что-то ломается. И да, я это вижу.

Но это не делает его хорошим. Не делает правильным. Не отменяет его тайн. Его манипуляций. Той власти, которой он обладает и которую использует как удобно.

Если ритуал и был добром — что-то сломалось. Что-то пошло не так. И кто-то это сделал. Возможно, даже он.

Я не могу просто так верить. Я не позволю себе.

Не потому что боюсь — а потому что должна сохранить себя.

И всё же где-то в груди этот маленький, раздражающий огонёк тепла не угасал. Упрямо тлел.

Я злилась. Но в этой злости — впервые за долгое время — было что-то живое. Настоящее. Без масок, без притворства, без «всё нормально» на автомате.

И именно в этот момент лес... изменился.

Не шумно. Не ярко. А как-то тихо, почти интимно — будто он дышал вместе со мной и вдруг задержал дыхание.

Ветер стих. Ветки, которые до этого бешено хлестали воздух, будто замерли. Лес замолчал — не так, как мёртвая тишина, а как будто прислушался. Ко мне.

Я стояла, напрягшись, сердце застыло в груди. Что-то сдвинулось. Что-то ждало.

И тогда я увидела это.

Между стволами, чуть в стороне от тропы, за кустами и тенями — еле заметное, но явное свечение. Тёплое. Неопасное. Оно не звало, не манило, не тянуло. Оно просто было.

Как признание: ты поняла. Ты близка.

Я пошла к нему осторожно, будто не хотела спугнуть. Внутри всё сжалось — не от страха, от предвкушения. Под ногами мягко похрустывали листья. И чем ближе я подходила, тем яснее становилось: это не свет от фонаря, не лунный отблеск. Он был изнутри.

Свет шёл от небольшого обелиска — покрытого мхом, полустёртого, но всё ещё стоящего между корней векового дерева. Я провела пальцами по его поверхности — холодный, шершавый, будто выдохнувший время. На камне проступил знакомый символ. Круг. Завершённый. Идеальный.

Такой, как я видела в старых книгах. Такой, как на потолке одного из зданий. Такой, как будто бы... до того, как всё пошло не так.

— До раскола, — выдохнула я. Сама себе.

Лес словно подтвердил мои слова. Листья чуть зашелестели. Где-то вдалеке пронёсся тихий отклик — как вздох сквозняка по коридорам чужой памяти.

Это был знак. Не ответ, не откровение, но — подтверждение: я на правильном пути. Или, по крайней мере, начинаю идти.

И всё же...

— Я всё ещё не прощаю тебя, — пробормотала я в пустоту. Не обелиску. Рафаилу. Себе.

Пальцы дрожали, когда я отпустила камень. Свет начал гаснуть, медленно, мягко, словно прощаясь. Я поняла, что пора уходить. Но уходила уже не та, что пришла.

Снова в груди зашевелилось чувство, похожее на надежду. Острое, болезненное. Но живое.

Рафаил всё ещё был загадкой. Но теперь я знала — правда ближе, чем кажется. И даже если она страшна — я хочу её знать.

Я добежала до библиотеки почти на автопилоте. Центр города уже спал — тихо, пусто, фонари словно тускнели от усталости. Но мне было всё равно. Внутри гудело напряжение, как натянутая струна. Я уже не думала. Я знала: мне туда.

Поднялась по ступенькам, потянула ручку — дверь не поддалась.

Закрыто.

— Да ё... — я стукнула кулаком по дереву. Не сильно. Пока. Просто чтобы выпустить хоть немного пара.

Но этого оказалось мало.

Я постучала громче. Потом сильнее. Потом уже начала буквально лупить в дверь обеими руками, как будто могла выбить её вместе со своими сомнениями. Чёрт, Том, ну открой же.

— ТОМ! — крикнула я, почти зло, но с надрывом. — Пожалуйста. Мне нужно!

Прошло, наверное, полминуты, прежде чем наверху скрипнул пол. Послышались шаги. Щёлкнул замок. Дверь приоткрылась, и в щели показался Том — лохматый, сонный, в какой-то домашней футболке с фразой "Not all who wander are lost", как издевка, с одеялом наполовину на плече.

— Эйра?.. — пробормотал он, протирая глаза. — Ты что, с ума сошла? Три часа ночи.

— Мне надо внутрь, — выдохнула я. — Срочно.

Он моргнул. И, к его чести, не задал ни одного лишнего вопроса. Просто открыл дверь шире и отошёл в сторону, зевая:

— Проходи. Ты хоть понимаешь, как выглядишь?

— Неважно, — бросила я, уже проходя внутрь. — Я... Я не могу спать. Мне нужно что-то найти. Что-то важное. Я не знаю, что именно.

Том только пожал плечами и повёл меня за собой в читальный зал.

— Ты как будто из кошмара вышла, — пробормотал он, включая мягкий верхний свет. — Или в него.

— Почти, — усмехнулась я. — Поможешь?

Он посмотрел на меня внимательно. Но не стал спрашивать, что конкретно ищу. Может, понимал, что я и сама не знаю. Может — просто верил.

— Садись. Сейчас что-нибудь поищу.

Я села за стол. Ладони всё ещё дрожали — то ли от бега, то ли от того, что я, чёрт возьми, чувствовала себя будто на краю. Не бездны. Знания. И что-то шептало внутри: "Ты почти там."

Том ушёл вглубь библиотеки, искать что-то в архивах. Сказал, что у него есть старая подборка книг с пометками от его прапрадеда. Вроде бы ничего, что прямо про ритуалы, но... «что-то странное», по его словам. Что ж, «странное» — это уже прогресс.

Я осталась одна.

Тишина здесь была другой. Не как в лесу. Городская тишина всегда чувствовалась искусственной, но библиотечная — она была живой. Тяжёлой. Наполненной дыханием страниц и воспоминаниями сотен чужих мыслей. Я провела пальцами по корешкам ближайших книг. "Том говорил, здесь были книги, которые сами выбирают читателя..." Я тогда хмыкнула. А теперь — почти верила.

И в этот момент... раздался щелчок.

Медленный. Глухой. Как будто кто-то приоткрыл дверь — но не наружную, а какую-то внутреннюю. Я обернулась — и ничего. Только шёпот вентиляции.

А потом — падение.

Книга. С верхней полки.

Прямо передо мной.

Я не дёрнулась — скорее замерла, вцепившись в стул. Минуту. Две. Мозг судорожно пытался найти рациональное объяснение. Сквозняк. Неровная укладка. Но...

Эта книга лежала открытой. Не просто упала — распахнулась, как будто говорила: "Вот. Смотри."

Я наклонилась ближе. Бумага старая, пожелтевшая, по краям — следы воды или времени. Пахло ею — настоящей древностью, настоящей магией. Ни названия, ни автора. Только рисунок на странице: тот самый круг. Завершённый.

А под ним — надпись. Не чернила. Будто вырезано чем-то острым, оставлено навсегда. Тёмная, будто тень на самой бумаге.
"Цена, названная добровольно, перестаёт быть насилием."

Сердце упало. Или, наоборот, поднялось выше груди, давя на горло. Было ощущение, что я что-то поняла — вот-вот. Что-то... важное. Но оно ускользало, как слово на кончике языка.

— Эйра? — донёсся голос Тома издалека.

Я поспешно прикрыла книгу — не закрыла, а именно прикрыла, будто защищала её. Будто это была не книга — а ответ, который мне ещё только предстояло расшифровать.

— Здесь, — отозвалась я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Он вернулся с пыльной кипой томов, но я уже знала: моя книга — это не из его архива.

Я снова раскрыла книгу — медленно, осторожно, словно в ней могла быть ловушка.

Страница с кругом всё ещё была на месте. Надпись — никуда не исчезла.

Цена, названная добровольно, перестаёт быть насилием.

Слова резонировали, как удар по хрустальному бокалу. Я чувствовала: всё это имеет значение. И вот — начало. Но объяснить не могла. Ни Тому. Ни себе.

Я снова взглянула на круг. Как в снах. Как на стенах. Как в книгах. Только у Рафаила он был другим. Только у него.

И тут до меня дошло.

Я замерла. Картинка сложилась, как пазл. Везде круг — завершённый. Завершённый. Только у Рафаила — разрыв. Его татуировка. Разорванный круг. Его ритуал. Его тайна. Его проклятие.

И вот тут меня прорвало.

Смех вырвался так резко, будто кто-то открыл клапан. Я захохотала, сначала тихо, будто не поверив. А потом громче. До хрипа. До слёз. Смех был нервный, надломленный, будто всё напряжение последних недель выплеснулось сразу, как выстрел.

— Го-о-споди... — выдавила я, задыхаясь. — Конечно. Конечно, у него. Конечно, у Рафаила!

Я чуть не свалилась со стула, держась за живот, а в голове всё плясало: круг — татуировка — книга — жертва — город. Как будто кто-то всё это время пихал мне в лицо ответы, а я щурилась и пыталась смотреть в другую сторону.

Том застыл с кипой книг в руках и лицом человека, которого неожиданно занесло на съёмки психологического триллера.

— Эйра?.. — осторожно, как будто подходил к дикому зверю.

— У него... у него разорванный круг, Том, — я вытерла глаза, всё ещё хихикая, — разорванный. А везде — завершённый. Везде. Понимаешь?

Он смотрел. Молча. А я снова всхлипнула от смеха и ткнула пальцем в раскрытую книгу:

— Это... это как в плохом детективе! Все улики на поверхности, а ты, блять, стоишь и философствуешь про судьбу!

— Эйра, — пробормотал он, подходя ближе и осторожно накрывая мою дрожащую от смеха руку. — Дыши. Просто дыши, ладно? Я с тобой. Но ты пугаешь меня.

Я затихла. Смех осел, как пепел после пожара. Осталась тишина. А в ней — ясность.

— Прости, — выдохнула я, сев ровно. — Это просто... щёлкнуло. Всё. Связалось.

— Тогда давай, — тихо сказал Том. — Расскажи мне. Всё, что сможешь.

Я вдохнула. Медленно, будто задерживая в груди не воздух, а ответ.

— Том... Я правда тебе благодарна. И ты не представляешь, как сильно. Но... пока — не могу.

Его лицо застыло. Не сразу, но точно — будто на нём выключили эмоции. Лёгкое дрожание века, как когда пытаешься сдержать гнев, что начинается не с крика, а с тишины.

— Не можешь? — он переспросил, тихо, почти по-детски. — Почему?

Я опустила глаза. Больше не могла смотреть. Эта книга у меня на коленях, эта тьма внутри, этот хохот, застрявший где-то в горле, и виною всему — Рафаил. И я. Потому что я — такая же.

— Потому что... я не понимаю всего сама. Потому что если начну говорить сейчас — собью тебя с толку. Или, что хуже, втяну в это до того, как ты будешь к этому готов.

Он отступил на шаг, отступил и как будто подрос — вытянулся, стал твёрже.

— То есть ты решаешь за меня, да? Кто тебе дал это право?

— Том...

— Нет, правда. Я родился в этом городе. Я в этой библиотеке ел землю, когда мне было три. А теперь кто-то из ниоткуда врывается в мою жизнь, врывается ночью, с криками, с книгами, с истерическим смехом — и говорит: «Ты пока не готов»?

Он хохотнул. Не весело. Горько. Так смеются те, кому давно надоело быть на вторых ролях.

— Да ты хоть понимаешь, как это звучит? — добавил он, сжав кулаки. — Как будто я — фон. Пейзаж. Ты пришла, чтобы раскрыть тайны, а я тут просто... место, где это происходит.

Я смотрела на него и чувствовала, как во мне всё колет изнутри. Потому что он говорил именно то, чего я боялась.

Я делаю с ним то же, что Рафаил делает со мной.

Тайны. Утаивание. Полуфразы. Призрачное «потом». Взгляд исподлобья и этот грёбаный барьер, который вроде бы не видно, но он есть — и он больно режет.

— Ты прав, — сказала я тихо. — Я поступаю с тобой так же, как он — со мной.

Он прищурился.

— Он?

— Рафаил, — выдохнула я. Имя повисло в воздухе, как заклинание, которое нельзя было произносить.

Он отвернулся, засмеялся — нервно, почти зло.

— Конечно. А я думал, ты просто сходишь с ума. А это, оказывается, у тебя... мужчина такой.

Я сжала кулаки, встала, шагнула к нему.

— Всё не так. Он не... — я замялась. Как это объяснить? Что он не просто "мужчина", не просто "он". Что он — ключ. Узел. Ошибка и расплата за неё.

— Я не хочу делать с тобой то же, что сделали со мной, — прошептала я. — Прости.

Он медленно обернулся. В глазах — боль. Та, что приходит, когда понимаешь: ты верил, а тебя не выбрали. И всё равно он остался.

— Я не знаю, кто ты, Эйра, — тихо сказал он. — Но я всё ещё надеюсь, что ты хотя бы знаешь, кто я.

Тишина.

Он отвернулся, пошёл вглубь библиотеки, будто хотел уйти — и остановился у двери в архив.

— Я останусь. Просто... не рассчитывай, что я снова поверю на слово, — добавил он и исчез за перегородкой.

А я осталась стоять одна, прижав к груди книгу. Она будто всё ещё теплилась. И в этой тишине, в этой почти священной ночи, я поняла: следующую ложь я уже не смогу выговорить.

Библиотека снова стала тише, когда шаги Тома растворились вглуби архива. Словно сама она выдохнула — вместе со мной.

Я села обратно за стол. Книга лежала передо мной, тихая, тяжёлая, будто живая. Ладонь скользнула по шершавой обложке, и внутри что-то откликнулось — дрожью, не то страха, не то восторга.

Я услышала, как где-то глухо щёлкнул выключатель — Том выключал свет в других залах. Значит, он не ушёл. Он остался.

И я осталась.

Не потому, что хотела спать здесь — кому сейчас вообще нужен сон? — а потому что не могла уйти. Было ощущение, что если я покину это место, то упущу что-то важное. Как будто сама библиотека что-то держала для меня. Что-то ждала.

Скоро вернулся и Том. Уже без кипы книг — только с одеялом и двумя кружками чая, которые пахли мятой и какой-то бытовой, простой заботой. Он молча поставил одну передо мной, вторую оставил у себя. Сел напротив. Ни слова. Но этого было достаточно.

— Ты останешься здесь? — спросил он, не глядя.

Я кивнула. Он кивнул в ответ. Всё. Обмен заключён.

В библиотеке пахло страницами, пылью, тёплой керамикой. Мы сидели, будто два сгоревших фонаря, которые кто-то забыл выключить. Чай обжигал губы, как будто напоминая: мы всё ещё живы.

— Хочешь, я лягу наверху? — предложил Том, тихо. — Не буду мешать.

Я посмотрела на него.

— Нет, — сказала, едва слышно. — Останься здесь. Просто... будь.

Он ничего не сказал, но остался. Свернулся на кресле рядом, укрылся тем самым пледом, что накинул на плечо, когда открыл мне дверь. И всё стало немного... тише. И мягче. И, чёрт побери, даже безопаснее.

Я не могла поверить, что среди всей этой мистики, теней и предательств, кто-то просто остался. Без объяснений. Без условий. Просто потому, что хотел остаться.

Книга лежала передо мной. Круг на странице всё ещё смотрел в душу. Завершённый. Идеальный. Не как у Рафаила. Не как у меня внутри.

Я коснулась его пальцем — и тихо прошептала:

— Что ты от меня хочешь?

Ответа не было. Только тихий вдох ветра, который пробежал по щели в окне, шевельнув угол страницы. А может, это был не ветер.

Я посмотрела на Тома. Он уже спал. Или делал вид. В его лице не было тревоги. Только усталость. Он доверял. Несмотря ни на что.

И я впервые за долгое время почувствовала вину — не за то, что не сказала. А за то, что не могла пока сказать. Что держу между нами то, что может разрушить всё. Или, наоборот, спасти.

Даже сейчас, в этой тишине, в этом всём, он казался... нормальным. Настоящим. Устойчивым.

И я почувствовала вину.

Но теперь хотя бы понимаю, зачем здесь.

Я не знаю всей правды, но знаю одно: если круг не замкнулся — то это не конец.