Клан

Сад пахнул сырой землёй и чем-то старым, знакомым — как бабушкины простыни, выстиранные в маргаритках и повешенные сушиться в конце лета. Я стояла на коленях у фонтана с щёткой в руках, вычищая из щелей мох, словно хотела выскрести из камня время. Оно застряло здесь, среди ветвистых гортензий и запутавшихся в кустах лепестков.

Фонтан не работал. Ни капли, ни звука — только скрип щётки, да ветер где-то на границе сада. Город по-прежнему молчал, глухо и настойчиво. И теперь в этой тишине было не умиротворение, а что-то... напряжённое. Как будто всё вокруг затаило дыхание, и только я одна не поняла, чего мы ждём.

Я выпрямилась, села на корточки и провела ладонью по краю чаши. Камень был холодным, будто держал в себе остатки зимы. Наверное, он так и не дождался весны. Или просто ждал, пока кто-то снова даст ему голос.

— Ну что, старик, давай без капризов, — пробормотала я фонтану, чувствуя себя немного глупо, но и удивительно спокойно.

Я не спешила. Маргарет разрешила мне привести сад в порядок, и я восприняла это как приглашение — не просто к работе, а к тишине. Такой, которую можно прожить. Принять. Починить, как фонтан — пусть даже он и не заработает.

Последние дни... всё было как в каком-то добром сне. Даже слишком добром.

Жаклин — с её дерзким характером и съёмочной камерой, которая почти не выключалась. Мы быстро подружились, несмотря на то, что я держала людей на расстоянии. Она не позволила. Проломилась в мою зону комфорта, как солнечный луч в щёлку в ставнях — и осталось только радоваться, что я впустила.

А Том... Этот человек — сплошная неожиданность. Его шутки, его взгляд, то, как он уводил меня из мрачных мыслей, словно знал, что именно сейчас мне нужно. Его поцелуй... Я почти перестала дышать тогда, в ту ночь, на смотровой площадке. Он был слишком реальным, слишком настоящим. Как будто кто-то взял и вынул меня из старой, пыльной истории и поместил в новый мир — живой и яркий.

Я провела тряпкой по узорчатому камню, вытирая разводы времени. Вода заскрипела в трубах, и я на мгновение затаила дыхание — нет, не работает ещё. Но будто шевельнулась. Ответила. Маленьким эхом. Или мне просто показалось.

Вода в фонтане всё ещё стояла тяжёлой, мутной гладью. Я тёрла щёткой мрамор, осклизлый от мха и времени, вдыхая терпкий запах сырой листвы и старых корней. На ладонях начали появляться маленькие красные вмятины — работа была упрямой, почти упрямее меня, и оттого даже приятной.

Я приостановилась, присев на край чаши фонтана, и уставилась в воду. Мутное дно отражало лишь расплывчатые очертания — и среди них вдруг промелькнула мысль: "Слишком всё хорошо. Не бывает так долго хорошо."

Из-за кустов слышался шелест шагов, и я, не отрываясь от фонтана, решила, что, возможно, Маргарет несёт чай или какие-то садовые инструменты. Но когда знакомый низкий голос поздоровался, я застыла.

— Маргарет, ты всё так же прекрасна, как утренний чай на веранде.

Щётка застыла в моей руке. Я выпрямилась, услышав, как рядом с калиткой открылась створка и скрипнула пружина. Его голос... не спутать ни с чьим другим. Но я не могла поверить в то, что он действительно пришёл.

— Рафаил, — с лёгкой улыбкой протянула Маргарет, вставая со стула у веранды. — Вот уж кого не ждала... хотя, может, и не совсем так.

Она подошла к нему, обняла — как старого, надёжного друга, с лёгким смехом и такой искренностью, что от этого сжалось что-то внутри. Они оба выглядели так, будто эта встреча была запланирована давным-давно.

На секунду, когда её руки обвили его, я заметила еле уловимое движение — пальцы Маргарет скользнули к карману брюк Рафаила. Ловко, почти невидимо, она вложила туда что-то небольшое, прежде чем отстраниться. Ни один мускул на её лице не дрогнул, будто ничего и не было.

— Не думал, что ты меня сразу узнаешь, — мягко заметил он, отстраняясь.

Маргарет приподняла бровь, стряхнула воображаемую пылинку с его плеча и с ленивой усмешкой сказала:

— Ну да, ведь ты, конечно, сильно изменился за последнее... время. Прямо весь другой человек.

Рафаил усмехнулся, будто принял этот лёгкий укол как заслуженную плату за что-то несказанное.

— Времени много прошло, — только и сказал он, и в этих словах будто бы пряталось больше, чем хотелось бы признать.

— Времени-то, может, и много, — отозвалась она, — вот только не на тебе оно отражается.

И тут же, словно желая сгладить сказанное, добавила:

— Проходи. Я как раз чай поставила. Всё как ты любишь.

Я стояла чуть поодаль, руки в садовых перчатках, плечи напряжены. Их диалог звучал, как тайна, к которой я не имела доступа. Маргарет знала его. Хорошо знала. И не просто принимала — она была частью его мира, в который он никогда не пускал меня до конца.

И в этот момент во мне проснулось ощущение... нехорошей разницы. То, что он мне показывал — ту боль, ту тьму ритуала — сейчас казалось будто стёртым. Как старая плёнка, которую случайно пересняли заново, добавив немного света. Мне это не нравилось. Это пугало.

Тот кусочек ритуала, который он тогда показал мне — его суть, этот мрак, витающий в символах, голосах и круге — больше не вызывал у меня отвращения. Тогда, неделю назад, я дрожала от злости и ужаса. А сейчас... Сейчас во мне не было ярости. Была лишь осторожность. Внимание. Даже... странное любопытство.

Как будто тот ужас отступил. Поблек. Поблек, как будто его кто-то накрыл пыльной вуалью.

И это было страшно.

Не потому, что я вдруг начала верить в его правоту. А потому, что моя боль — моя праведная злость, которая толкала меня прочь от него — начала растворяться.

И я не знала, что делать с этим.

"Ты тоже чувствуешь, как город дышит?" — когда-то спросил он. А я тогда внутренне взвыла: «Не смей!» — так меня оттолкнуло это ощущение чуждого, неправильного, изломанного.

А сейчас я стояла в саду, чистила фонтан, пока он — этот странный, опасный мужчина — просто стоял не далеко от меня, и я... не могла вспомнить, почему именно ненавидела его так ярко.

Неужели за неделю можно притупить боль? Или он сделал что-то, чтобы всё притупилось?

Эти мысли вихрем проносились в голове, пока я смотрела на влажный камень под ногами. Рафаил молчал, будто и он чувствовал, что во мне что-то сдвинулось. Но не спешил воспользоваться этим. И это тоже злило.

Ты знал, что всё отступит. Ты знал, что боль ослабнет. Ты просто ждал.

Я сжала щётку крепче, пальцы побелели.

Рафаил стоял все там же, почти не шелохнувшись, словно позволял мне вариться в собственных мыслях. Его взгляд не давил — он просто был. И в этом спокойствии, в этой выжидающей тишине было нечто, от чего хотелось либо швырнуть в него грязным ведром, либо спросить: «Почему ты молчишь?» — но я не сделала ни того, ни другого.

— Ты знал, что я здесь, — проговорила я, не глядя на него, скребя по камню, будто вычищала из фонтана не грязь, а то, что осело внутри меня.

— Знал, — спокойно отозвался он. — Но не знал, захочешь ли ты меня видеть.

Как он это говорит — так буднично, так просто. А ведь в этом признании — целая сеть умолчаний. Конечно, знал. Он всегда знает. Этот город будто вшит в него, как жилы под кожей. Он чувствует его, слышит, дышит им. А значит, и я для него — как лампочка на карте, мигающая в такт шагам.

— И ты всё равно пришёл, — заметила я сухо, выпрямляясь, смахивая прядь волос, прилипшую к щеке.

Он пожал плечами, будто это был пустяк:

— Я должен был поговорить с Маргарет. Ты просто оказалась здесь.

— Конечно. Просто совпадение, — фыркнула я, снимая перчатку, чтобы взять в руки ведро.

Он не ответил. Только смотрел. И это его молчание — опять же — не было пустым. Оно было намеренным. Рафаил всегда говорит меньше, чем знает. И всегда видит больше, чем должен.

Маргарет между тем появилась в дверях, неся в руках поднос с чашками, и с беззаботной улыбкой заметила:

—  Я как раз испекла кексы с розмарином — твои любимые, Рафаил. А ты, Эйра, попробуй — скажешь, удались ли.

Я не знала, что ответить. Удивление, злость, обида — всё спуталось в комок. А ещё — странная, колючая теплота. Потому что, несмотря на всё это, несмотря на его прошлое, моё недоверие, между нами всё равно оставалась связь. Незримая. Непрошенная.

Я посмотрела на Рафаила. Он молча наклонил голову — знак уважения или, может, смирения. Мне ли разбираться?

Маргарет задержалась у порога, взгляд её скользнул по мне, потом по Рафаилу, и на лице её появилась тонкая, почти заговорщицкая улыбка.

— Думаю, вам стоит остаться тут на пару минут, — сказала она, как будто между делом, хотя в голосе звучало нечто большее. — Чай на плите, Рафаил, твой любимый — крепкий с мелиссой и мёдом . Не перепутай очередность, ты же не изменился... особенно в этом.

Он кивнул, и их взгляды пересеклись — коротко, тепло. Она слегка коснулась его плеча, как касаются старого друга, с которым многое пережито, а потом развернулась и ушла в дом. Дверь за ней захлопнулась с мягким стуком, как будто отрезала её от нас.

Я смотрела ей вслед, чувствуя, как внутри меня нарастает неприятное жжение.

— Откуда ты её знаешь? — вырвалось у меня, прежде чем я успела смягчить тон.

Рафаил повернулся ко мне, и в его взгляде не было ни удивления, ни раздражения — только что-то похожее на воспоминание, ожившее прямо сейчас.

— Я встретил её, когда она уже была взрослой. — Голос его стал чуть тише. — Она пришла тогда, когда другие хотели уйти. Осталась, когда никто не должен был.

Я нахмурилась.

— Во время ритуала? — спросила я, и сердце сжалось, словно подтвердилось то, что я и так знала.

Он кивнул, взгляд скользнул в сторону, будто он увидел перед собой не сад, а тот самый круг, в котором всё началось.

— Да. Она была одной из тех, кто был рядом, когда проводился ритуал. Её тогда уже звали, как теперь. Но имя — это не всё. Главное — кем она была. Что решила.

— И кем же? — В голосе моём прорезалась нотка яда. — Верной служительницей клана?

Рафаил чуть усмехнулся — ни раздражённо, ни насмешливо. Скорее с усталостью, с оттенком уважения.

— Она была не согласна с тем, что происходило. Но она не ушла. А значит, была частью этого, как и все мы.

Он прошёл немного по садовой дорожке, не глядя на меня.

— Маргарет знала цену. И осталась жить с этим. А ты... ты пока ещё только подходишь к ней.

— Не сравнивай меня с ней, — прошептала я, сжав щётку в руке. — Я не выбрала быть частью всего этого.

Он повернулся ко мне — спокойно, но его глаза были внимательны. Слишком внимательны.

— Может, не ты выбрала. Но тебя выбрали.

Мурашки пробежали по коже, и я с трудом сглотнула. Слова застряли в горле. Потому что он говорил правду. Потому что я чувствовала это — с того самого дня, как ступила на вокзальную платформу с затёртым билетом в один конец.

Рафаил подошёл ближе, и в его движениях не было угрозы — только тишина и знание. Он остановился, не переходя границы.

— Тебе больно, я знаю. Но боль притупляется. А правда... остаётся.

— Не приближайся ко мне с твоей правдой, — прошипела я. — Ты знал, что я здесь. У Маргарет. Ты управляешь этим городом — ты знал.

Он молча смотрел на меня, и молчание его говорило громче слов.

Я отвернулась, посмотрела на свой садовый инструмент, на фонтан, где вода наконец-то перестала мутнеть. В отражении — его фигура, не двигающаяся, как тень, нависшая над реальностью.

— Ты просто ждал, — сказала я тише, почти себе. — Ждал, когда боль притупится. Когда я забуду, что чувствовала тогда. Когда начну сомневаться в своей правоте.

— Я ждал, — согласился он. — Но не чтобы ты забыла. А чтобы ты смогла спросить. Не из злости — а по-настоящему.

Рафаил вдруг опустил взгляд на фонтан, потом — на мои грязные руки, на щётку, в которой застряли мох и пыль, и без лишних слов снял часы, аккуратно засунул их в карман и дальше закатал рукава рубашки.

Я моргнула.

— Ты что, серьёзно? — вырвалось у меня.

— А что? — Он уже опустился на колени рядом с чашей, легко, будто не было в нём этих сотни лет, этой надменной отрешённости. — Думаешь, бессмертным нельзя испачкаться?

Я стояла, как вкопанная, чуть поодаль, с мокрыми перчатками, в сползшей с плеч рубашке, пахнущей мхом, водой и старым железом. На руках — грязь вперемешку с зелёной слизью, от которой уже начало пощипывать пальцы. Тяжёлый воздух сада был наполнен влажным ароматом земли, свежескошенной травы и сладковатым оттенком пыльных роз, распустившихся без спроса в заброшенной клумбе. Но всё это отходило на второй план.

Рафаил — этот абсурдный мужчина, в светлой рубашке, от которой я бы и носовой платок оттирала, не задумываясь — стоял на коленях у фонтана и возился в грязной чаше с таким спокойствием, будто не был властителем города-призрака, а простым садовником.

Я смотрела, как вода стекала по его рукам, оставляя прозрачные дорожки на бледной коже. Он ворошил гниющий ил, ковырялся в забитой трубе, что-то вытаскивал, откладывал, не морщась, не жалуясь. Его движения были точными, уверенными, выверенными, как у того, кто не впервые делает это. Кто делал уже. Кто помнил, как этот фонтан звучал раньше.

Сердце глухо стучало. Почему он делает это?

Я всматривалась в его лицо, в чуть напряжённую линию скул, в тень щетины на подбородке, в губы, сжимаемые в тонкую линию, когда камень застревал, и его приходилось выковыривать силой. Он не говорил ни слова. Только работал.

— Ты... всегда был таким? — сорвалось с моих губ.

Мой голос прозвучал неожиданно даже для меня самой. Хриплый, чуть дрожащий, как будто я выныривала из-под воды, а воздух был слишком острым.

Он поднял голову. В глазах — тень улыбки, тень вопроса.

— Каким?

— Настоящим, — выдохнула я. — Слишком настоящим.

Он чуть отстранился от фонтана, опёрся рукой на край, выпрямился. Его рубашка была мокрой снизу, грязной от коленей до пояса, рукава закатаны небрежно, а волосы чуть растрепались от влажности. Но в этом всём было что-то... человеческое.

Слишком человеческое.

— Бывает полезно, — сказал он после паузы, — когда хочется, чтобы тебе поверили.

Я глянула в сторону, стиснула зубы.

— Я тебе не верю, — отрезала.

Мои слова повисли в воздухе, как острые бритвы. Слишком острые, чтобы их проглотить. Слишком поздние, чтобы взять назад.

— Я знаю, — тихо ответил он. — Но ты всё ещё стоишь рядом.

Его голос был тёплым, низким, словно он гладил им старую боль.

Я молчала. Потому что он был прав. Я стояла. Я смотрела. Я не ушла. И даже сейчас, в этих промокших насквозь лохмотьях, с грязными руками, я не могла отвернуться.

Между нами рушилась стена. Камень за камнем, год за годом. Слово за словом. Память за болью.

И в каждом упавшем обломке отзывалось что-то внутри. Как будто моё сердце вспоминало: я уже была здесь. Я уже слышала, как этот фонтан журчит. Уже стояла здесь — может быть, в другом времени, в другой жизни. Может быть, с ним.

Вода в фонтане зашевелилась — тонкой струйкой просочилась в глубине, будто отозвалась на его прикосновения.

Я сглотнула, ощущая, как по спине пробегает ледяная дрожь.

Что ты делаешь со мной, Рафаил?

Что ты делаешь с этим городом?

Скажи только — и я, может быть, снова начну бояться тебя.

Но пока — я просто смотрела. И чувствовала, как что-то внутри меня шатается.

Как будто я стою на мосту, у которого начали снимать перила.

— Оно забилось, — тихо сказал Рафаил, больше самому себе, чем мне. — Старые корни... переплелись внутри, будто не хотят, чтобы вода снова текла.

Он снова опустился на колени, засучил рукав чуть выше локтя, обнажив руку — неожиданно сильную, с жилистыми пальцами, испачканную в зелёной грязи. Движения были резкими, сосредоточенными. Ни одного изящного жеста. Сейчас он не был опасной тенью в переулке или древним бессмертным — сейчас он был мужчиной, который отчаянно хотел прочистить трубу старого фонтана.

— Дай мне перчатки, — пробурчал он.

— Что?

— Ты же всё равно их снимешь. Садовые. На тебе.

Я немного замешкалась, будто он вдруг выдернул меня из тумана мыслей. Сняла перчатки, осторожно подошла, стараясь не скользнуть на влажной плитке. Подала.

Он не сразу взял. Его пальцы коснулись моих, тёплые, грубые, немного в царапинах. Мельчайшее прикосновение — и в животе кольнуло.

Я отдёрнула руку чуть резче, чем нужно. Словно обожглась.

Он посмотрел на меня. Не с вызовом, не с сожалением. С интересом. В этом взгляде было что-то такое, что заставляло меня внутренне вскрикнуть: «Не смотри так, пожалуйста. Не надо».

Я снова отступила. На шаг. На вдох. На попытку восстановить дистанцию.

— Что ты тут делаешь, Рафаил? — спросила я, не глядя прямо на него. — Правда.

— Чищу фонтан, как видишь, — сказал он с тенью улыбки. — Или ты о чём-то большем?

— Я о том, что ты здесь. У Маргарет. У меня.

Он не ответил сразу. Повернулся обратно к чаше фонтана, засунул руку поглубже. Послышался хруст — сухие ветки и мусор поддались.

— Я не ищу прощения, — сказал он наконец. — Я даже не уверен, что заслуживаю его. Я просто... хотел, чтобы ты не забывала, что город всё ещё жив. Что я — часть его. Как и ты. Хотел, чтобы ты увидела, как он дышит. Без боли. Без страха. Хоть на миг.

Я медленно села на край фонтана. Камень холодил кожу сквозь тонкую ткань брюк. Солнце за спиной било в лицо, ослепляло.

— Я не забывала, — прошептала я. — Я просто не могла больше помнить.

Я замерла, когда он склонился над фонтаном и выудил оттуда медный кулон, весь в зелёных разводах налёта и мелких водорослей. Прищурился, будто вспоминая, где видел его прежде.

— Это моё? — прохрипела я, хотя сердце уже знало ответ.

Он ровно посмотрел на меня, на губах заиграла тихая усмешка — такая, словно он только что прошептал невысказанную шутку.

— Полагаю, — отозвался он, и в его взгляде мелькнуло что-то отголосочное, как будто он видел нас двоих в каком-то давно спланированном сценарии.

Я сглотнула, пристально разглядывая кулон в его ладони: всё ещё влажный, холодный на ощупь.

— Как он сюда попал?.. — спросила я, и в голосе звучала не только любопытство, но и лёгкая дрожь.

Он шагнул ближе, так что звякание капель фонтана смешалось с ударом его сердца.

— Может, его кто-то и подбросил, — ответил он тихо, вытирая кулон о карман. — Я не удивлюсь.

Затем без проволочек протянул мне ладонь, и я почувствовала тепло его кожи, соприкоснувшись с холодным металлом.

— Вот держи, — сказал он, и в этой фразе было больше, чем благодарность.

Я сжала кулон:

— Спасибо...

— Не за что, — ответил он, отходя назад и бросая фразу, от которой у меня пробежал холодок:

— Иногда бывает полезно заглядывать чуть дальше сегодняшнего дня.

Я взглянула ему в спину, пытаясь догадаться, что в этих словах было настоящее предупреждение, а что — приглашение.

Он вернулся к фонтану, склонился над водой и принялся прочищать засорившиеся каменные желоба, словно для него это было делом первостепенной важности — и, возможно, единственным способом сохранить невозмутимый фасад.

Фонтан ожил.

Не сразу, неохотно, будто злился на долгие годы забвения. Вода вырвалась с сиплым бурчанием, с трудом пробивая себе путь сквозь ржавчину и мох. Первый рывок оказался грязным, почти уродливым — но это был звук жизни. Победы. Возвращения.

Рафаил выпрямился, весь мокрый по пояс, с волосами, в которых блестели капли. В этой рубашке, которая теперь налипала на него, он выглядел не как бессмертный, а как человек, который вцепился в кусок прошлого и вытащил его на свет.

Я стояла, уставившись на него, и не могла сдержаться:

— Ты больной?

Он повернул ко мне голову, в глазах — искорки удивления и чего-то похожего на азарт:

— Приятно слышать. Уточни, за что именно?

— За то, что полез в фонтан как манекен из глянцевой рекламы! — я обвела его взглядом. — Белая рубашка, идеально чистые штаны... Ты выглядел как приглашение на бал, а теперь — как мокрая галлюцинация.

— Значит, выглядел хорошо, — усмехнулся он, — и выгляжу всё ещё лучше. Ты же не сказала, что плохо.

Я закатила глаза, не удержавшись от усмешки. Но тут же лицо моё стало серьёзнее. Я подошла ближе, глядя на него пристально.

— Серьёзно. Ты выглядишь... как мешок усталости в упаковке из Шанель. Что случилось?

Он на секунду задержал дыхание. Потом, с кривой ухмылкой, выдал:

— Удерживать город в тишине — знаешь ли, не самый расслабляющий способ времяпрепровождения. Особенно когда он внезапно решает снова дышать.

— Когда ты говоришь «дышать», ты имеешь в виду...

— Смотровую площадку, вечер, ты и Том. Ты знаешь, о чём я.

Я застыла. Воздух будто сгустился между нами.

— Ты... следил?

— Нет, — он качнул головой, — я чувствовал. Всё, что происходит с тобой, отзывается в городе. И наоборот.

— Значит, ты вмешался.

— Я дал тебе шанс передумать.

— А если бы я не хотела передумать? — прошипела я, чувствуя, как во мне загорается злость.

— Тогда город начал бы жить по-новому. Без меня.

Молчание стало оглушительным. Даже фонтан, казалось, стих. Только лёгкое шипение воды на мхе нарушало тишину.

— Ты сам себе враг, Рафаил, — прошептала я. — Ты хочешь, чтобы я выбрала тебя, но боишься, что, когда я это сделаю — ты уже не будешь тем, кого я выбрала.

Он посмотрел на меня. Тихо. Глубоко. Слишком близко.

— А если ты выберешь, а потом пожалеешь?

Я вздрогнула. Где-то глубоко внутри что-то щёлкнуло.

— Я уже начала жалеть, что позволила тебе снова войти в мою жизнь, — выдохнула я.

— Но не выгнала.

— Пока.

Рафаил усмехнулся. Легко, едва заметно. И тут между нами проскочила та самая искра — тревожная, но тёплая.

Он сделал шаг ближе. Почти вплотную. Его рука на мгновение коснулась моей — случайно, но точно. Как будто искал подтверждение того, что я всё ещё здесь.

Я не отдёрнула руку. Но и не ответила.

Я развернулась к дому, чтобы уйти — хоть куда-то, подальше от его взгляда, который будто видел меня насквозь, до последней нерешённой мысли. Но он окликнул меня через несколько шагов, когда я была уже готова заскочить в дом:

— Эйра.

Я остановилась. Слова внутри боролись с тишиной, и я не знала, кому позволить выиграть.

Когда повернулась обратно, он уже стоял у скамьи под старой грушей. В руках — что-то вроде небольшой лейки, в которой плескалась вода из только что оживлённого фонтана. Он медленно поливал сухие корни куста, что рос у самой скамьи. Движения были аккуратные, почти нежные. Будто он не цветок поливал, а прикасался к чему-то живому. Дорогому.

— Я думала, ты будешь сидеть на троне из черепов, а не с лейкой в руках, — буркнула я. — Это вообще как-то не вяжется с твоим «грозным образом».

— Каждый бессмертный должен уметь поливать кусты. Это основа равновесия мира, — сказал он с серьёзностью буддийского монаха, но глаза при этом чуть насмешливо блеснули.

Я закатила глаза, но на губах снова появилась эта предательская улыбка. Он был невозможный.

И слишком... живой.

Я подошла ближе, пытаясь сохранить границы, которых уже почти не было. Рафаил поставил лейку на землю и выпрямился, и в этот момент ветер взъерошил его мокрые волосы. Прядь упала на лоб, и, прежде чем я успела сообразить, рука сама потянулась, чтобы убрать её.

Он замер.

И я замерла, когда пальцы коснулись его виска. Тепло. Он был тёплым. Как обычный человек. Как тот, кто мог бы... остаться.

Я тут же отдёрнула руку, будто обожглась.

— Извини, — пробормотала я, шагнув назад.

Он не ответил. Только тихо выдохнул, и в этом выдохе было больше эмоций, чем он, возможно, хотел выдать. И именно в этот момент — словно что-то во Вселенной решило: «А ну-ка, добавим им страсти!» — послышался треск. Глухой, низкий. Дерево у забора — то, что всегда казалось крепким и вечным — дало трещину прямо посередине ствола.

— Осторожно! — Рафаил метнулся к мне, обхватив за плечи и оттолкнув в сторону как раз в ту секунду, когда тяжелая ветка с грохотом рухнула прямо туда, где я стояла.

Мы упали. На влажную траву. Он — надо мной, опёршись на руки, чтобы не придавить. Грудь тяжело вздымалась, а лицо оказалось так близко, что я могла рассмотреть мельчайшие капли воды на его ресницах.

— Нормально? — выдохнул он.

— Ага, — прошептала я, ощущая, как сердце колотится в горле.

Он посмотрел на меня — взгляд, в котором прятались тысячи несказанных слов. И вдруг, с кривой усмешкой, пробормотал:

— Не самая изящная попытка сделать так, чтобы ты меня снова коснулась, но, знаешь... сработало.

— Ты идиот, — сказала я, но голос предательски дрогнул. — Красивый, мокрый и, чёрт тебя побери, уставший идиот.

— Оу, комплимент с перцем. Моё любимое.

— Да ты выглядишь сногсшибательно, и всё равно хреново, потому что... — я вдруг замерла, не зная, как закончить.

Он сам закончил.

— Потому что я устал. Потому что ты это видишь. Потому что теперь ты знаешь: я больше не камень.

Я снова ничего не ответила. Просто смотрела на него, чувствуя, как в груди шатается та самая стена — огромная, старая, но не вечная.

Рафаил отстранился, помог мне подняться. И не отпустил руку сразу. Мы стояли, переплетённые взглядами, как узлом, который никто не мог развязать.

— Эйра... — тихо начал он. Но именно в этот момент из дома донёсся голос Маргарет:

— Вы оба целы, или мне звать ведьму с лейкой для исцеления?

— Всё в порядке, — отозвалась я, чуть хрипло.

Рафаил кивнул, но в глазах у него было: не всё. И ты это знаешь.

Дом встретил нас тишиной и уютом, каким-то почти неуместным после того, что произошло в саду. Воздух был густ с запахами — ромашка, мята, мелисса, и ещё что-то, что у Маргарет всегда пахло по-особенному. Как будто в каждом чае она заваривала немного прошлого.

Рафаил прошёл на кухню первым, по-прежнему выпрямленный, как по линейке, будто спина держалась не на мышцах, а на одной лишь воле. Он скользнул взглядом по комнате, остановился у окна, глядя на сад, и замер, словно что-то в нём потерял.

Я села за стол. Деревянный, старый, с едва заметными зарубками от ножей и времени. Его поверхность была тёплой от солнечного света, и казалось, что именно здесь происходит что-то настоящее.

— Чай будет через минуту, — сказала Маргарет, копошась у плиты. — С добавкой. Чтобы вам, героическим личностям, не свалиться раньше времени.

— Слишком поздно, — буркнула я. — Один уже на грани.

Рафаил даже не отреагировал. Просто стоял. Ладони в карманах, плечи чуть опущены. Я заметила, как он сжал зубы, когда Маргарет грохнула крышкой от чайника. На лбу выступил пот, но он не двигался.

— Рафаил? — тихо спросила я.

Он повернул голову, и я увидела — глаза потемнели, под ними пролегли тени, а губы побелели. И всё же он улыбнулся — такой же, как всегда, кривой и вызывающей.

— Всё хорошо.

— Не ври, — прошептала я.

— Привычка.

Он сел напротив, и в этот момент я заметила, как медленно он опустился на стул, будто каждое движение требовало усилия. Локти поставил на стол, сцепил пальцы, не глядя ни на меня, ни на Маргарет.

Та, повернувшись, сжала губы и подошла с подносом.

— Пей. Без споров. Там зверобой, тысячелистник, капля чего-то посильнее — и никакой ромашки. — Она поставила перед ним кружку и задержалась рукой на его плече.

Рафаил кивнул. Сделал глоток. Потом ещё. Только по тому, как его пальцы чуть дрожали, я поняла — ему действительно плохо.

— Почему ты просто не сказал? — спросила я, глядя на него поверх кружки.

Он вздохнул. Глубоко, как человек, который носит не только своё тело, но и чью-то вину.

— Потому что пока ты не видишь меня слабым — я всё ещё Рафаил. Не ошибка. Не тень.

Сердце кольнуло. Я не знала, что сказать. Хотела — обнять, прикоснуться, сказать, что он не один... Но просто держала чашку в руках и молчала.

Маргарет что-то тихо шептала себе под нос, двигаясь по кухне. Делала вид, что занята, но мы обе знали — она слушает. И бережёт наше хрупкое равновесие.

Рафаил допил чай. Остался на мгновение сидеть, будто пытаясь запомнить это место: уютный дом, запах мёда, два взгляда — один добрый, другой тревожный. А потом встал. Слишком резко. Качнулся, но тут же выпрямился.

— Я пойду.

— Куда? — спросила я, чувствуя, как в груди сжимается что-то резкое, невыносимо знакомое. — В таком состоянии?

— Туда, где не придётся ничего объяснять, — тихо сказал он.

Я встала тоже. Хотела остановить. Хотела сказать: останься. Хоть просто посиди здесь. Но слова застряли в горле.

Он шагнул к двери. Задержался. Обернулся.

— Спасибо, Маргарет, — сказал он. — Ты всё ещё умеешь заваривать спасение.

— А ты всё ещё не умеешь просить помощи, — буркнула она, но мягко, почти с улыбкой. — Возвращайся. Когда перестанешь быть гордым мудаком.

Он кивнул. Мне — ничего не сказал. Только задержал взгляд. И в этих секундах — молчаливых, густых, как гроза — было больше, чем могли бы вместить любые слова.

А потом дверь закрылась. Осталась лишь тишина и лёгкое постукивание ветра по стеклу.

Маргарет поставила передо мной кружку и села напротив.

— Знаешь, — сказала она, устало улыбаясь, — иногда самые сильные падают так тихо, что никто и не слышит.

Когда за Рафаилом закрылась дверь, я осталась сидеть, вцепившись пальцами в кружку. В комнате снова стало тихо. Но не та тишина, что уютная. А та, что зудит под кожей.

Меня злило. Всё. Его взгляд. Его голос. Его выдох, в котором пряталось столько боли, что я — идиотка — почти бросилась к нему. Злило то, как он держался. Как будто всё ещё был крепостью, хотя на деле трещал по швам.

Но больше всего бесило то, что я это видела.

Что я, чёрт возьми, чувствовала его слабость, ещё до того, как он опустился на стул. Я не просто замечала — я знала. Словно мой мир чуть подрагивал всякий раз, когда его мир шатался.

И это пугало.

Потому что между нами должно было быть расстояние. Пространство. Защитный барьер, отгораживающий от боли, от влечения, от воспоминаний, от всего, что может сделать снова уязвимой.

Но его больше не было.

Между нами становилось слишком мало воздуха.

Я теряла контроль. Уже не могла держать нужную дистанцию. И даже если бы могла — не была уверена, что действительно хотела этого.

И это, мать его, бесило.

Я резко встала, убрала кружку в раковину и осталась стоять там, будто пряталась от самой себя. Пальцы дрожали, и я в который раз подумала: соберись. Но не собиралась.

Маргарет молча подошла. Не задавала вопросов. Просто стояла рядом. Спокойная, как камень в воде.

— Он действует тебе на нервы, — сказала она наконец.

Я дернулась. Повернулась к ней.

— Он не просто действует. Он... — я запнулась. — Он как вирус. Проникает в голову. В грудь. В дыхание.

— И ты думаешь, что это делает тебя слабой, — добавила она.

Я не ответила. Потому что это было правдой. Потому что ей, как всегда, удалось сказать то, что я сама не могла.

Маргарет посмотрела на меня долгим, тёплым взглядом.

— Ты можешь злиться. Можешь его ненавидеть. Можешь бежать. Но правда в том, что ты уже не равнодушна. А это не слабость, Эйра. Это жизнь.

Я отвернулась. Потому что эти слова резали. Потому что они были слишком близко к тому, что я старалась не признавать. Я не была готова к этой жизни. Особенно — с ним.

— Ты сильная, — добавила она, мягко. — Даже если тебе кажется, что тебя уносит. Ты найдёшь, где стоять.

Я вздохнула. Глубоко. До самой боли в груди. И только тогда поняла, как давно не дышала по-настоящему.

За окном стемнело. В саду снова раздавался шелест листьев. Магия возвращалась. Её дыхание стало заметным — чуть электрическим, тревожным, как будто весь город задержал вдох перед чем-то важным.

Я снова посмотрела в окно.

Он ушёл. Но ощущение его не ушло.

Он всё ещё был где-то рядом.

И я уже знала — эта история не отпустит нас просто так.