Клан

Сначала пришёл звук.

Тонкий, хрупкий, как лёд на поверхности воды весной. Он колыхался внутри моего сознания, будто струна, на которой играли незримые пальцы. Звук становился голосом. А голос — эхом. Но не человеческим.

«Она слышит нас.»

«Поздно? Нет. Она ещё не забыла.»

«Если вспомнит — дверь откроется.»

Они не говорили — шептали, словно боялись разбудить кого-то рядом. Или во мне.

Картинки всплывали, одна за другой: круг, вырезанный в камне; лицо, закованное в свет, как в маску; строки, написанные чьей-то кровью; зеркала, искажённые не отражением, а чем-то, что пряталось за стеклом. Я чувствовала не страх, нет. Что-то другое. Как если бы моё тело знало этот ритуал, эту песню из праха и огня — задолго до меня.

А потом — провал.

Я нырнула в темноту без дна. Она не была холодной. Она пульсировала. Как чьё-то сердце.

И я проснулась.

Сознание возвращалось медленно, как будто сквозь воду. Сначала — высокочастотный писк, тонкий, как порез. Потом — рваные картинки, образы, звуки: кто-то зовёт, круги, вспышки, пальцы, вытянутые вперёд, что-то тянущееся... или тянущее меня. Я зажмурилась. Воздух был тёплым, пахло камином, смолой и чем-то древним, как библиотека, которой тысячи лет.

Я открыла глаза. Потолок. Стены, выложенные камнем. Ткань на креслах и книгах в углу будто из другого времени. Огонь мягко потрескивал в камине. Я дышала глубже, но сердце колотилось — как у пойманного зверька.

— Ты очнулась, — голос был низким и хриплым, будто человек давно не говорил вслух.

Я вздрогнула. Повернулась. Рафаил сидел у окна, в полумраке. Свет скользил по его лицу, вычерчивая углы, но глаза... глаза смотрели не на меня. Смотрели сквозь.

Он выглядел не так, как обычно. Не властно, не отстранённо — а будто бы что-то ломалось внутри, скребло изнутри.

— Где я? — прошептала я.

Он медленно моргнул, будто вынырнул из собственных мыслей.
— В моём доме. Здесь безопасно. Пока.

Пока.

Это слово врезалось мне в грудь.

Я села, опираясь на ладони. Комната поплыла, но не настолько, чтобы заглушить воспоминания.
Библиотека.
Том.
Жаклин.
И... книга.

Голос. Писк. Провал. И...

Я резко повернулась к нему, страх расплеснулся по телу, как кипяток.

— Ты... ты забрал меня. Там были они. Они видели. Жаклин, Том — они видели тебя!

Рафаил не двинулся.

— Они не поймут, что произошло. Память — штука гибкая. Особенно если... немного подтолкнуть.

Он говорил тихо, спокойно, без угрозы. Но у меня по спине прошёл холодок. Его голос... был не человеческим. Не по тембру — по весу. В нём звучала сила, чуждая людям, древняя и холодная, как корни старого мира.

И тут до меня дошло. Рафаил не был человеком. Ни малейшей частичкой.

Он был чем-то другим. Тем, кто не просто жил среди нас, но менял саму ткань реальности, если ему было нужно.

Я застыла.

— Ты... стер им память?

— Нет. Но я умею оставлять в ней пустоты.

— Том... — вырвалось у меня. — Он ведь испугался. Он... он видел, как ты пришёл и унёс меня!

Рафаил вздохнул. Медленно потёр переносицу и заговорил почти себе под нос:

— Он не должен был видеть. И ты не должна была чувствовать это так рано.

Я замолчала.

— Чувствовать что?

Он не ответил. Просто встал. Медленно, будто каждое движение давалось ему через силу. Он подошёл к камину, протянул руку к пламени — но не греясь, нет. Просто глядя в огонь, как в окно.

— Знаешь... — произнёс он спустя паузу. — Ты очень похожа на неё.

Я не поняла, о ком он. Не стала спрашивать. Его голос был слишком далёк.

— Но это может быть обманом. Я уже однажды ошибался, — он чуть склонил голову, а свет от камина выделил уставшие линии на его лице. — Ошибаться... страшнее, чем ты думаешь.

Я сжала пальцы в кулак. Всё внутри рвалось — спросить, закричать, вытрясти из него хоть что-то. Но он говорил так, будто боялся поверить в то, что видит перед собой.

И это было страшнее любой прямой лжи.

— Мне нужно вернуться, — сказала я глухо.

Рафаил повернулся, в его глазах мелькнуло что-то — как будто он не ожидал, что я буду думать о других. Или — что я всё ещё держусь за них.

— Они забудут. Или сочтут это сном. В этом городе так бывает. Часто.

Я сглотнула. Это объяснение не успокаивало. Наоборот, казалось, что я сейчас сползу с тонкого льда — прямо в прорубь, из которой уже не выберусь.

— Я не хотел пугать их, — произнёс тихо. — Или тебя. Просто... ты была на грани. Морок почти захлопнулся. Я не мог ждать.

Он говорил искренне. Я это чувствовала. Но легче не становилось.
Потому что в этой комнате всё было не тем. Он — не тем. Я — уже не той.

Рафаил смотрел на меня долго. А потом, почти не двигая губами, выдохнул:

— Мне нужно больше времени. Чтобы понять... кто ты. И кто я — рядом с тобой.

Я всё ещё не могла выровнять дыхание — будто воздух в этой комнате не предназначен для меня. Грудь сдавливало, в голове — белый шум, а в теле дрожь, как после слишком долгого бега во сне.

Рафаил уже сидел. Не шевелился, не говорил. Только смотрел в окно, в то мягкое рассветное ничто. И выглядел при этом, как статуя — выточенный из тени и мрамора, весь такой загадочный и трагичный. Словно это я должна была его спасать, а не наоборот.

Меня трясло. Я не выдержала.

— У меня есть время? — выплюнула я, как плевок.

Он чуть повернул голову.

— Что?

— Время, — я резко вдохнула, как будто каждое слово давалось в обмен на что-то внутри. — Пока ты решишь, кто я. Или ты уже всё понял, всемогущий наш?

Он нахмурился, но молчал. В его взгляде не было раздражения — только усталость. И это бесило сильнее.

— Ну, говори уже. Или у тебя контракт, по которому ты обязан молчать, загадочно выглядеть и уводить в чёртову неизвестность девчонок без сознания?

Рафаил медленно выдохнул. И тишина повисла, как одеяло, набитое свинцом.

— Я думал, что знаю, — сказал он наконец, тихо. — Но ты... не такая, как я ожидал.

— Ну надо же, — фыркнула я. — Разочарован, да? Не соответствую заявленным характеристикам?

Он не ответил. Только отвёл взгляд. И это тоже злило — до жжения в глазах.

— Скажи, — прошипела я, — ты вообще знал, зачем я тебе? Или это всё спонтанно, на эмоциях? Очередная твоя блажь?

Он резко повернулся ко мне. В глазах — тень чего-то тёмного и глубокого.

— Наоборот, — отрезал он. — Это пугает. Понимаешь? Всё, что я чувствую рядом с тобой, — пугает. Я не должен был...

— Не должен был что? — перебила я. — Сломать мне жизнь? Затащить в это всё? Смотреть, как я разваливаюсь, и при этом молчать?

Он посмотрел на меня, будто видел до самой сути.

— Привязываться.

Слова повисли между нами, как рваная пауза в музыке.

Я стиснула зубы. Я хотела сказать, что он уже это сделал. Что поздно. Что я теперь тоже сломана. Но вместо этого просто отвернулась.

Рафаил поднялся. Медленно подошёл к окну, словно не доверял полу. Или себе.

— У тебя есть время, — сказал он, не оборачиваясь. — Вопрос в том, как ты его используешь. И как далеко ты готова зайти, чтобы узнать, кем ты была до того, как стала собой.

Я сжала кулаки. Улыбнулась — не по-настоящему, с нажимом, с ядом на языке.

Я села, опершись на край кровати, как на единственное, что ещё держит меня в этом мире. Воздух был тягучим, как сироп, в котором утопали мои мысли. Где-то за окном тянуло блеклым светом — утро или вечер, я уже не различала. Рафаил стоял у окна, почти сливаясь с тенями, будто сам был одной из них. Неуловимый. Далёкий. Осторожный. Тот, кто знает слишком много и говорит слишком мало.

И всё это сводило меня с ума.

— «У тебя есть время», — передразнила я хриплым голосом, глядя ему в спину. — Как щедро. Благословение от великого и могучего Рафаила. Спасибо, что дал мне время пожить, твою мать.

Он обернулся — медленно, будто сквозь воду — и посмотрел на меня. Спокойно. Но я видела, как дрогнули у него пальцы.

— Думаешь, я слепая? Думаешь, не чувствую, что всё это — не случайно? — голос сорвался на зло, в груди горело, как от раскалённого камня. — Я не просто так здесь, Рафаил. Я это знаю. Это место... этот проклятый город... он тянет меня к себе, как будто я всегда должна была здесь быть. Слышишь?

Я встала. Шатко. Но на ногах.

— Меня мотает между мирами, я вижу кошмары, голоса зовут меня по имени, которого я даже не помню! А мне впервые — впервые, чёрт возьми! — спокойно. Понимаешь? Я чувствую, что я на своём месте. Пусть это место — на дне.

Он сжал губы.  Лицо его стало мрачнее, чем небо перед бурей.

— Только вот ты, — продолжала я, и голос мой стал тише, но злее, — всё ещё прячешься за намёками, молчишь, как будто это защитит нас обоих. Ты смотришь на меня, как на головоломку, но даже не пытаешься объяснить, зачем я тебе. Кто я для тебя? Для этого города? Для всего этого кошмара?

Я шагнула к нему. В лицо.

— Что ты от меня прячешь?

На мгновение он выглядел потерянным. Его глаза, обычно твёрдые, как кремень, вдруг наполнились чем-то живым. Болью? Виной? Или тем, чего он сам не мог назвать?

— Потому что если я скажу... — начал он тихо, почти с мольбой в голосе, — ты, может быть, передумаешь остаться.

Меня будто ударило. В грудь. Внутрь.

Он смотрел на меня с таким выражением, будто сам не верил, что сказал это. И тут я увидела — нет, не демона, не фигуру из моих кошмаров. Мужчину. Молодого, но по своему старого. Уставшего, израненного годами молчания.

— Я боюсь, Эйра. — Голос его дрогнул. — Боюсь, что ошибаюсь в тебе. Боюсь, что ты не она. Но если ты — она... то я уже допустил ошибку. Я позволил себе быть рядом. Позволил себе... почувствовать.

Моё сердце застыло.

— Ты не должен был? — прошептала я.

— Не должен был привязываться, — выдохнул он.

И в этот момент я не знала, что сильнее: желание закричать или подойти к нему ближе.

Он отвернулся, и я увидела, как он сжал пальцы в замок за спиной, будто держал себя от чего-то.

Я стояла молча, пока внутри всё несло меня прочь — в ту самую пропасть, в которую, похоже, он уже давно упал.

— Как далеко я готова зайти? — переспросила я с горечью, будто он ударил меня, не касаясь. — Ты спрашиваешь меня об этом после того, как сам держишь всё под замком? Ты правда ждёшь, что я буду просто стоять тут и молча принимать всё как... как послушная кукла?

Я шагнула ближе, и пол скрипнул под ногами. Кулаки дрожали — от ярости, от бессилия, от того, как дико всё во мне хотелось сорваться.

— Я чувствую, как меня рвёт изнутри, Рафаил. Как будто что-то живое, дикое, рвётся наружу. Как будто внутри меня кто-то давно спал — и теперь просыпается. И знаешь, что пугает меня больше всего? Что мне это... чертовски нравится. Эта тьма, этот голод — они звучат, как мой родной голос. Я смотрю в зеркало — и вижу не себя. Но мне плевать. Потому что впервые за годы я чувствую, что жива.

Он медленно повернулся, и на его лице, вечно каменном, появилось нечто невыносимо человеческое. Боль. Вина. Что-то, чего он явно не хотел показывать.

— Я не хочу, чтобы ты страдала, — выдохнул он. Его голос был хриплым, как будто он сам себя этим предавал. — Я не хочу, чтобы ты прошла через то, что прошёл я.

— Как трогательно, — я усмехнулась, и голос мой стал лезвием. — Только вот ты даже не удосужился рассказать мне, что, чёрт возьми, это было. Ни о себе, ни обо мне, ни о том, кто шепчет мне по ночам. Ты просто стоишь, как камень, и смотришь, как я горю. Как бог, который слишком давно играет в человека, но забыл, каково это — чувствовать.

Рафаил вздрогнул. Губы дёрнулись, но он ничего не сказал. Только моргнул — и опустил глаза, будто мои слова действительно ударили.

— Ты не готова, — сказал он слишком тихо.

И тут меня взорвало.

— Может, это ты не готов! — Я шагнула вперёд, уже не заботясь, насколько громко. — Может, это ты боишься, что я узнаю правду! Что стану сильнее тебя! Что перестану нуждаться в твоих мрачных полунамёках и взглядах с расстояния! Что смогу встать рядом, а не ниже!

Что-то в нём щёлкнуло.

Рафаил резко развернулся и ударил кулаком по подоконнику — хруст дерева, всплеск пыли. Со стола упала старинная чашка и с грохотом разбилась об пол. Осколки разлетелись, словно эхом моих слов.

— Ты понятия не имеешь, о чём говоришь! — рявкнул он. Его голос больше не был ледяным. Он был живым, хриплым, разодранным на части. — Я сдерживаю это не потому, что хочу — потому что должен! Потому что, если я расскажу тебе всё... ты уже не сможешь вернуться назад!

Он дышал тяжело, как зверь, которому больше некуда бежать. В его глазах метались обрывки ночей, в которых я ещё не была. Он был зол. Но под этой злостью — отчаяние. Такое же, как у меня.

Я не отступила. Я только сильнее вжалась пальцами в ладони, не давая себе осыпаться.

— Тогда начни. Расскажи. Или оставь меня в покое. Но не смей делать из меня слабую, только потому что сам когда-то не справился.

Тишина после этих слов была оглушающей. Только дыхание. Только стекло, по которому медленно ползла пыль.

Он не подошёл. Но голос его, когда он снова заговорил, стал другим — раненым, но ровным. Почти нежным.

— Ты — не инструмент. И не жертва. Ты — последняя надежда, — сказал он. — Я просто... боюсь, что потеряю тебя раньше, чем ты вспомнишь, кто ты.

Я медленно повернула голову, не веря, что услышала это.

— Тогда перестань молчать. Или я найду ответы сама — и мне плевать, сколько при этом придётся разрушить.

Он выдохнул, тяжело, словно все стены в нём начали рушиться. Рука, сжатая в кулак, дрожала — не от страха, нет. От ярости, которую он слишком долго сдерживал. От боли, которая жила в нём долгое время.

— Думаешь, я не хочу рассказать? — прошипел он. — Думаешь, я не мечтал хоть раз... просто быть честным? Хоть раз не держать это всё внутри, не играть роль, не быть тем, кто остался после. Но ты не знаешь, что это за правда. Она не делает сильнее. Она ломает.

Он резко оказался оказался вплотную, и пространство между нами сжалось, как натянутая струна. Его тень легла на мои плечи, но я не отступила. Я встречала его взгляд, хоть внутри всё кричало от напряжения.

— Значит, покажи, — сказала я. — Или заткнись и не мешай мне идти дальше.

Он замер. Его зрачки сузились, как у зверя перед прыжком. Секунду — всего одну — я увидела, что он готов сорваться. Рвануться вперёд. Кричать. Или... сломаться. В нём всё кипело: боль, память, невозможность сделать хоть один шаг не на край бездны.

Рафаил тяжело выдохнул — и с грохотом отшвырнул лампу со стола. Та ударилась о стену и разбилась, расплескав свет и тень. Комната погрузилась в полумрак, только слабое мерцание у окна выхватывало резкие черты его лица.

— Чёрт побери, Эйра, — прошептал он хрипло. — Ты ломаешь меня.

Он был близко. Слишком. Его дыхание касалось моей щеки, как обжигающий ветер. Но в его глазах уже не было той холодной уверенности. Там была буря. Шторм. Мужчина, который давно перестал быть просто мужчиной — и вдруг снова стал.

Я смотрела на него, и что-то внутри дрогнуло. Не страх. Не сомнение.

Боль. Узнавание.

— А может, именно для этого я и пришла, — выдохнула я. — Чтобы сломать всё, что давно должно было пасть.

Рафаил закрыл глаза. Долго. Глубоко. Он будто боролся с собой. А потом — коснулся моей щеки пальцами, обугленными огнём чего-то древнего.

— Ты не представляешь, что говоришь, — прошептал он, и в голосе его было слишком много чувств. — Но если ты правда хочешь знать... я покажу тебе. Лишь часть.

Я кивнула. Внутри — всё горело. Как будто я стояла на краю, и шаг вперёд уже был не падением — а полётом.

Он не отводил взгляда.

— Ты хочешь знать правду? Хорошо. Смотри.

В следующий миг мир вокруг нас исчез.

Тень поглотила всё, словно кто-то сорвал плёнку, скрывающую реальность. Я оказалась в другом месте, не во сне и не в фантазии. Это было прошлое, ожившее перед моими глазами.

Это был не зал, а мясной ад.

В воздухе висел запах — не просто крови, а гнили, сырого мяса и горячего железа. Смешанный с ароматом ладана — будто кто-то пытался замаскировать смерть церковным дымом.

Тело на алтаре — не просто мёртвое. Оно было... вскрыто, разложено, будто на витрине у безумного мясника. Кишки вытянуты, словно гирлянды, сердце вырвано, но ещё дрожало, когда его передавали из рук в руки, как священный кубок. Лицо девушки застыло в ужасе, глаза — открыты, смотрели прямо на меня. Словно осуждали.

Пол был покрыт кровью, жиром и кусками плоти. Липкие лужи источали тепло, в котором тонули отблески факелов. Запах был настолько густым, что его можно было резать ножом.

Один из жрецов, или то, что от него осталось, сидел на корточках у края круга. Он жевал что-то с глухим хрустом, продолжая шептать древние слова. Куски мяса падали изо рта, и он лениво сплёвывал их на землю, словно принося жертву.

Другой жрец работал над телом. Он методично, почти с нежностью, сдирал кожу с бедра жертвы, словно это была шёлковая перчатка. Каждый его жест был продуманным, почти торжественным, как в заученном ритуале.

Рафаил стоял рядом, неподвижный, как статуя. Его лицо было гладкой, холодной маской. Он держал руку на окровавленном лезвии, которым только что вскрыл грудь человека, ещё шевелящегося в момент разреза. Кровь капала с его пальцев на холодный камень.

Время вокруг него словно остановилось. Рафаил не чувствовал ни отвращения, ни страха, ни вины. Только тяжёлое осознание: это нужно, это часть пути.

Сердце жертвы слабо подрагивало на холодном камне, судорожно сжимаясь в последней попытке жить. Его предназначение было ясно.

Всё происходило в тишине, пропитанной кровью и священным ужасом.

Рафаил смотрел на происходящее.

Где-то на краю сознания звучало тонкое, настойчивое:

"Цена... Цена за свободу. За спасение."

Он крепче сжал лезвие, чувствуя, как кровь смешивается с его собственной, скользя по коже. Боль и порезы не имели значения. Важна была только цель.

Рафаил поднял взгляд к центру круга, где должно было произойти нечто, что изменит всё.

—Что... блять, что это?! — прохрипела я, вынырнув из видения и дрожа всем телом, будто не могла понять, где нахожусь — в реальности или в кровавом кошмаре. Воздух в комнате стал густым и вязким, как пропитанный смертью мёд.

Я пошатнулась, сделала шаг и почувствовала, как меня вывернуло. С глухим звуком я упала на колени и извергла содержимое желудка на ковёр, судорожно дыша сквозь слёзы и желчь. Горло горело, желудок продолжал сокращаться, будто хотел избавиться не только от съеденного, но и от воспоминаний о том, что я только что увидела.

Я сплюнула остатки. Подняла глаза. И в груди вспыхнула холодная, как нож, злость.

— Ты, — прошептала я, — был там. Смотрел. Касался. Ты позволил этому случиться. Ты был частью этого кошмара. Почему ты молчал? Как ты мог это скрывать, Рафаил?

Он не ответил.

Он просто стоял. Не то чтобы он не хотел говорить — он выглядел так, будто его выключили. Как будто внутри него ничего не осталось, кроме пустоты. Лицо пепельное, глаза потускневшие. Руки... дрожали. Только немного, почти незаметно. Но дрожали.

— Это цена, — прозвучало возле меня. Голос. Но не тот, что я знала раньше.

Я обернулась — и увидела его. Стоящего прямо. Не двигающегося. Ни боли, ни раскаяния. Он был холоден, как застывшая вода. Как лёд, в котором кто-то когда-то утонул, и теперь от него осталась лишь тень под поверхностью.

— Та цена, которую заплатили, — продолжил он ровно. — Чтобы этот мир не рухнул. Чтобы ты вообще могла дышать. То, что ты увидела, — лишь часть. Поверхность. Внутри — хуже.

— Ты... — я сглотнула, но горло будто было сожжено изнутри. — Ты принимал в этом участие.

Он не ответил сразу. Лишь смотрел на меня, как на уравнение, которое нельзя решить. И когда заговорил, его голос был ровным, стеклянным.

— Да.
— Почему?!
— Потому что иначе всё бы умерло, — отчеканил он, без малейшего надрыва. — Тогда не было выбора. Тогда не было тебя.

Я отшатнулась. Мир под ногами дрогнул. Меня трясло, как после лихорадки, а внутри всё кричало, взвивалось, рвалось наружу — и не могло вырваться.

— Тебе плевать, — выдохнула я. — Абсолютно. Ты даже не пытаешься объясниться. Не пытаешься оправдаться. Ты просто...

— Я не оправдываюсь, — прервал он. Его голос стал холоднее, чем прежде. — Потому что не за что. Я сделал то, что должен был. И сделаю снова, если понадобится.

Я шагнула вперёд, но ноги предательски дрогнули. Мир качнулся. Комната крутанулась вокруг своей оси.

— Уйди, — выдавила я, срываясь на хрип. — Уйди к чёрту, Рафаил.

Я развернулась, но не сделала и трёх шагов, как накатила волна — мерзкая, жгучая. Желудок вывернуло. Я согнулась, и меня вырвало прямо снова на ковёр.

Рафаил не шелохнулся. Даже не подошёл. Он стоял всё так же — будто был не человеком, а тенью от чего-то гораздо большего. Лишь глаза... нет. Даже они были мёртвыми.

— Теперь ты знаешь, — тихо сказал он, глядя на меня сверху вниз. — Добро пожаловать в правду, Эйра.

Я шагнула к двери — всё внутри кричало: «Уходи!» — и я слушалась. Ни доверия, ни веры, ни даже проклятой надежды. Только ярость, сухая, как пепел, и пустота. Но он снова оказался у меня за спиной — как тень, от которой не сбежать.

— Ты не уйдёшь, — резко сказал он. Его голос резанул, как стекло по коже. — Ты сама просила.

Я обернулась так быстро, что у меня хрустнула шея. Глаза — как ножи. Сердце — как барабан перед казнью.

— Что ты сказал?

— Ты. Сама. Просила. — Он двинулся вперёд, как волк, что чувствует слабость. — Хотела знать правду? Хотела, чтобы я открыл тебе двери? Так наслаждайся. Это и есть правда. Жестокая. Отвратительная. Без прикрас. Или ты думала, тут всё будет в свечах и мягких прикосновениях?

— Ты показал мне ад, — выдохнула я. Голос сорвался, как порванная струна. — И даже не поморщился.

— Потому что я в нём живу. Сотни. Чёртовых. Лет. — Он оскалился. — И знаешь что? Он стал домом. А ты увидела первую каплю крови и захотела сдаться? Хотела быть героиней? Так вставай по шею в дерьмо и улыбайся. Это твой выбор. Ты — это и есть эта тьма.

Я отпрянула, но он схватил меня за плечо. Крепко.

— Отпусти, — процедила я. — Не трогай меня.

— Боишься? — Он нагнулся ближе. — Или просто не хочешь признать, что тебе это по вкусу?

Я рванулась, выкручивая руку, с разворотом ударила локтем ему в грудь. Это был не удар — это было яростное отрицание. Он пошатнулся, не от боли, а от неожиданности. И в следующую секунду — схватил меня за запястье сильнее.

— Перестань! — выкрикнула я.

— Нет, Эйра. Теперь ты послушаешь, — прорычал он, будто зверь.

Я сорвалась. Вырвалась. Всей силой, всем телом, с криком — оттолкнула его так, что он ударился плечом о стену. Он не ожидал, что я окажусь не слабее. Я не та, что была вчера.

— Не трогай меня, — задыхалась я. — Ещё раз прикоснёшься — и я тебе переломаю всё, что можно. Понял?

Рафаил смотрел. Жёстко. Молча. Как хищник, что впервые получил по зубам. Но не приблизился.

— Не подходи ко мне. Не говори со мной. — Мой голос стал шипением яда. — Сдохни в своём прошлом, Рафаил. Сгнивай в нём, если так уютнее. Только от меня — отвали. Навсегда.

Я распахнула дверь и вышла, не оборачиваясь. За спиной — тишина. Но я знала: если он сдвинется с места, я не выдержу. Не снова.

Я шла по коридору, спотыкаясь о собственные ноги, в голове звенело, в груди кипело. Всё, что когда-то связывало нас, порвалось с хрустом кости. И это уже было не больно. Это было пусто.

Дверь захлопнулась за мной, будто отрезала кислород. Я сделала шаг вперёд — и почти споткнулась. Асфальт под ногами был холодным, влажным. Воздух — как нож по лёгким: острый, ледяной. Но я всё равно вдохнула. Глубоко. До боли в горле.

Прошла несколько шагов, остановилась под уличным фонарём. Свет был тусклый, но его хватило, чтобы заметить: моя одежда была измазана. В чём — даже думать не хотелось. Ткань на локте потемнела, как от запёкшейся крови, подол пальто был в пыли и серых разводах. Следы морока. Следы его воспоминаний.

Я машинально стала отряхивать ткань, будто это могла бы быть просто грязь с пола, просто пыль... Просто. Глупое слово.

Руки дрожали. Пальцы не слушались. С каждым движением мне казалось, что я стираю не ткань, а саму себя — ту, которая не знала, ту, которая могла ещё притворяться, что всё под контролем.

Я остановилась. Посмотрела на руки. На пальцы, чуть испачканные. И поняла — он мог быть прав. Его слова, его ледяной голос, то, как он смотрел на меня — не с жалостью. С знанием.
Словно узнал меня в этом кошмаре.

"Это в тебе всегда было."

Горло сжалось. Я села на бордюр прямо под фонарём, уткнулась лицом в ладони. Несколько секунд — просто молчала. Пыталась дышать. Пыталась быть сильной. Пыталась... но не смогла.

Слёзы вырвались внезапно. Глухо, рывками, почти с хрипом. Как будто внутри меня оборвалась последняя струна, и пустота наконец прорвалась наружу.

Я плакала — не от слабости. А от того, что не могла не плакать. От осознания, что в этом всём был смысл. Что я могла понять то, что он показал. Что часть меня отозвалась на это.
А это было хуже всего.

Я не знала, сколько просидела так, согнувшись, с мокрым лицом и болью, которую не вырвать из груди. Только знала одно: назад дороги не будет. Даже если я побегу. Даже если сотру с себя всю эту проклятую грязь.