Семь дорог

Ки Хун, стоял на коленях у грядки из старых шин и аккуратно подвязывал томаты к бамбуковым палкам бечёвкой. Рядом валялся пакет дорогущих японских удобрений — подарок Ин Хо, который Ки Хун принципиально не открывал. Вместо них он подсыпáл под кусты золу из печи.

Ин Хо сидел на складном стуле под навесом из поликарбоната. Он молча смотрел на экран планшета, где среди спутниковых снимков зеленели контуры их арбузного поля. Рядом, на столике из старых поддонов, тихо гудел ноутбук, транслируя конференцию.

Внезапно тишину разорвал резкий, настойчивый звонок телефона. На экране высветилось «Манто».

— Говори.

Из трубки тут же хлестнул поток слов, резких и шипящих, как раскаленное масло:

— «Говори»? Вот как мы теперь общаемся, партнер? Я уж думал, мне блеять надо в трубку, чтобы ты ответил. Прекрасная картинка: ты там играешь в фермера, а я тут разгребаю дерьмо, которое ты оставил. И это не метафора, учитывая твои новые хобби.

Ин Хо молчал, его взгляд скользнул к Ки Хуну, который, прикрыв глаза от солнца, продолжал ковырять лопатой землю.

— Наслаждаешься простоем, Ин Хо? — Манто не унимался. — Смена имиджа? Отшельничество? Брожение души? Всё это прекрасно, трогательно до слез. Но вот что не прекрасно, так это миллиарды вон, замороженные в земле, бетоне и гонорарах адвокатов, которые отбиваются от иска этих упоротых эко-активистов, пока ты коз доишь!

Ин Хо медленно поднялся с кресла, его тень удлинилась на утрамбованной земле двора.

— Я в курсе состояния проекта, Манто, — произнес он спокойно, но в голосе появилась стальная нотка. — Обсудим позже.

— «Позже»? — Манто фыркнул. — У нас нет «позже». Во вторник ужин. Там будут Ли и Пак из Совета директоров, а также этот гнида Чан из Минтранса. Им не интересны твои сельскохозяйственные успехи. Им нужны дороги. Те самые семь дорог, которые ты так громко обещал. А вместо отчетов о ходе работ они получают слухи о том, что ключевой участок под магистраль №3 упёрся в чей-то священный огород. Так что, мой друг, отряхни солому с костюма. Будь там. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы Совет начал задаваться очень неудобными вопросами о твоей… текущей эффективности и приоритетах. И о том, кто реально держит проект на плаву.

Угроза висела в воздухе, тяжелая и недвусмысленная.

— И возьми… — его голос вдруг стал неестественно легким, ядовито-вежливым, — возьми с собой своего навозника. Пусть Совет посмотрит в глаза человеку, чьи кабачки или что там у вас растёт, оказались важнее их денег.

Щелчок отбоя прозвучал, как выстрел. Ин Хо медленно опустил телефон. Несколько секунд он смотрел на экран, погасший черным зеркалом, отражающее серое небо. Потом повернулся.

Ки Хун как раз закончил с томатом и отряхнул колени. Увидев выражение лица Ин Хо, он поднял бровь.

— Собирай вещи.

— Куда это?

— В город. На ужин.

Ки Хун фыркнул и поставил лейку со звонким грохотом:

— Ха! Приятного аппетита. Запиши стейк на мой счёт. А я тут при деле: у Жозефины сегодня сеанс арт-терапии — буду дорисовывать узоры на ее лысом боку.

— Поедешь со мной, — Ин Хо отрезал без объяснений. Его глаза, холодные и непроницаемые, пригвоздили Ки Хуна к месту. — Через час выезжаем. Надень что-нибудь без дыр.

Он развернулся и направился к дому, оставив Ки Хуна стоять с лицом, на котором смешались шок, возмущение и первая искра паники. Арбузное поле, Жозефина, кривой фонтан — весь его простой, понятный, хоть и неаккуратный мир — вдруг рухнул под тяжестью одного телефонного звонка и холодного приказа.

***

Лимузин скользнул по улицам, как чёрная рыба по мраморному дну. За окнами проплывали каньоны из стекла и стали, витрины с ценами, от которых у Ки Хуна сводило скулы, и люди в идеальных костюмах, двигавшиеся с синхронной безжизненностью заводных кукол. Воздух в салоне был стерилен, пах кожей и чем-то металлическим. Ки Хун, в своем «приличном» свитере (темно-синем, без дыр, но явно ручной вязки и слегка мешковатый) и единственных черных брюках, сидел, вжавшись в сиденье.

— Скоро приедем, — сказал Ин Хо, не поднимая головы.

Лобби небоскреба оглушило. Высокие потолки, холодный мрамор и тишина, натянутая как струна. За стойкой ресепшен сидели существа неземной красоты с безупречным макияжем и ледяными улыбками. Когда Ин Хо вошел, его узнали мгновенно. Улыбки стали шире, поклоны глубже. Но глаза… глаза всех, кто оказался в этот момент в лобби, прилипли к Ки Хуну. К его свитеру, к его стоптанным, но чистым ботинкам, к его волосам, которые, несмотря на все усилия, упрямо вихрились.

Шёпот людей был до обидного разборчивым.

Это он? Тот самый? С деревни? Господи, он реально существует? Босс и… это?

Лифт умчал их на верхний этаж. Ки Хун чувствовал, как по спине бегут мурашки. Здесь пахло еще сильнее — деньгами, властью и страхом.

Дверь в кабинет Ин Хо распахнулась бесшумно. Пространство было огромным, минималистичным, с панорамным видом на город. И посреди этого царства стекла и стали, развалившись в кресле, сидел Манто. Он встал не сразу, оценивающе окинув Ки Хуна с ног до головы. Улыбка, появившаяся на его лице, была широкой, безупречной и абсолютно фальшивой.

— Ин Хо! Наконец-то! — Манто распахнул руки, будто собирался обнять, но остановился в шаге. Его взгляд скользнул к Ки Хуну. — А вы, должно быть, тот самый… Господин Сон, да? Очень, очень рад видеть вас здесь, в логове капитализма. Можете звать меня просто Манто.

Он протянул ухоженную руку с идеальным маникюром. Ки Хун медленно пожал ее.

— Манто… Звучит как порода декоративных кроликов. — И чтобы не было обидно, добавил: — Дорогих кроликов.

Манто рассмеялся, слишком громко и слишком долго.

— О, остроумие! Люблю! Деревенский юмор такой… непосредственный. — Он отпустил руку Ки Хуна и сделал шаг назад, оглядев его еще раз. — Надеюсь, дорога не слишком утомила? Переход из… натуральной среды обитания в наш искусственный мир может быть шокирующим. Как аквариумная рыбка, выпущенная в океан. Только наоборот.

Ин Хо, стоявший у окна и наблюдавшей за городом, тяжело вздохнул. Он повернулся, его лицо было уставшим.

— Манто. Хватит. Что требуется завтра на ужине? Конкретно.

Манто мгновенно переключился.

— Конкретно? Совету нужно уверенное лицо проекта. Твое лицо, Ин Хо. Не уставшее от сельхозработ, а решительное. Ты будешь говорить о сроках, о перспективах, о том, что участок под магистраль №3 — временная заминка и уже решаемая. — Он кивнул в сторону Ки Хуна. — А господин Сон… будет молчаливым подтверждением твоих слов. Доброжелательным символом сотрудничества с местным населением.

— Сотрудничество? — возмутился Ки Хун. — Я тут ни с кем не «сотрудничаю» в плане моей земли. Дом продавать не собираюсь. Точка.

Манто повернулся к нему с преувеличенным удивлением, затем рассмеялся, обращаясь к Ин Хо:

— Слышишь? Говорю же, такой милый, деревенский юморок! «Не продам», — передразнил он, подмигнув Ин Хо. — Прямо как в тех анекдотах про упрямых осликов. Мило, очень мило. Но, господин Сон, на ужине такие шутки могут быть… неверно истолкованы.

Ин Хо тяжело вздохнул.

— Разберемся. До завтра далеко.

— Тебе нужно съездить в порт. Там разгружается оборудование для северного участка, возникли вопросы по таможенным кодам. Только ты разберешься. Это займет… часа три-четыре.

Ин Хо нахмурился:

— Сейчас? Ки Хун…

— О Ки Хуне я позабочусь лично! — Манто снова одарил их двоих своей ослепительной улыбкой. — Пока ты будешь разбираться с делами, я займусь нашим дорогим гостем. Уверен, за пару часов мы сведем к минимуму риск, что он перепутает фужер для белого вина с рюмкой для сомгёнджу или начнет есть спаржу руками. Базовые навыки выживания в высшем обществе, так сказать.

Манто подмигнул Ки Хуну.

Ки Хун посмотрел на Ин Хо. В его глазах читалось: Ты серьезно отдашь меня этому павлину?

— Идёмте, господин Сон, время — деньги.

Манто увёл ошеломленного Ки Хуна за дверь. Ин Хо смотрел им вслед, понимая, что трудности только начинаются.

***

Комната напоминала операционную: длинный полированный стол, безупречно белые стены, холодный свет, режущий глаза. Кондиционеры выли на низких частотах. Ки Хун сидел на стуле из хромированной стали — жопа мерзла. Напротив, как паук в центре паутины, — Манто. За ним двое подчиненных в костюмах цвета запекшейся крови. Безликие. Глаза — пули.

— Начнем с основ, мистер Сон, — Манто отхлебнул воды из хрустального бокала, который мгновенно и бесшумно наполнил один из «красных теней». — Осанка. Город — это не ваша бахча. Здесь не сгибаются к земле, здесь парят. — Он отставил бокал. — Плечи назад. Подбородок — не выше, не ниже, параллельно полу. Представьте, что к макушке привязана ниточка, ведущая в небеса.

Один из подчиненных подошел. Без прикосновения, лишь тенью движения руки, он скорректировал линию плеч Ки Хуна. Тот невольно выпрямился.

— Теперь голос, — Манто сложил пальцы домиком. — В деревне вы, наверное, привыкли перекрикивать ветер, козу или соседа. Здесь — модуляция. Тише. Глубже. Без… — он поискал слово, — …эмоциональных выбросов. И, ради всего святого, никаких диалектизмов и крепких выражений. Попробуйте: «Ваше мнение, советник Ли, заслуживает самого пристального рассмотрения».

Ки Хун встретил его взгляд. Голос его звучал ровно, чуть глуше обычного, но без пародии:

— Ваше мнение, советник Ли, заслуживает самого пристального рассмотрения.

— Прогресс! — Манто хлопнул в ладоши. Тени не шелохнулись. — Теперь к главному. Столовые приборы. Оружие цивилизованного человека.

Второй подчиненный выдвинул футляр, обтянутый темной кожей. Внутри, на бархате, лежали столовые приборы из матового серебра — изысканные, сдержанные, явно старинные.

— Вилка слева — салат. Справа — мясо. Маленькая — рыба. Перепутаете — вас примут за идиота. Что, впрочем, недалеко от истины. — Манто взял свою вилку. Движение — выверенное, как удар шпагой. — Берите. Не как мотыгу. Как скальпель. Режьте воображаемое филе.

Ки Хун взял вилку для мяса.

— Так? Или типа надо нежнее?

— Прогресс налицо. Уже не мотыга. Тесак. Теперь о супе. Ложка — от себя. Не хлюпать. Не вдыхать, как умирающий от жажды батрак. — Он встал, подошел к Ки Хуну вплотную. Запахло дорогим парфюмом и металлом. — Вы упрямы. Как упрям бык, не ведающий о бойне. Но позвольте прояснить, — голос упал до шепота. — Ин Хо — не фермер. Его амбиции — это континенты, господин Сон, а не огороженные сотки. Его гений — проектировать будущее. Каждый день в вашем идиллическом болоте — это не отдых. Это медленное погружение. Вы не спасаете его от стресса, господин Сон. Вы топите его гений в тине сентиментальности. Подумайте об этом и завтра за ужином… решите, спасатель вы или балласт.

Манто вышел, оставив за собой шлейф дорогого парфюма. Красные тени бесшумно последовали за ним, захлопнув герметичный шлюз с кокетливым чмоком.

В широком окне напротив, за стеклом толщиной в броню, Сеул пылал миллионами огней — чужой, кипящий, бесконечно далекий. И в этом стекле, поверх огней, как призрак, отражалось лицо Ки Хуна. Не растерянное. Не сломленное. Пустое. Каменная маска, натянутая на бурю. Лишь в глубине глаз, если присмотреться, тлел крошечный уголек — не страх, не сомнение. Голая, первобытная ярость.

***

Номер дышал дорогой стерильностью. Мрамор, хром, ковер такой густой, что проваливались пятки. Шампанское в серебрянном ведерке — невскрытое. Ин Хо бросил ключ-карту на консоль.

— Мой номер через стенку. Если что — стучи. В любое время.

Ки Хун стоял у панорамного окна. Не смотрел на огни Сеула внизу — смотрел сквозь них. Его отражение в стекле — ссутулившееся, в том самом «приличном» свитере, который здесь казался костюмом клоуна. Он не ответил. Просто сгреб пальцами горстку складок на свитере, будто пытаясь стряхнуть невидимый навоз.

Ин Хо снял пиджак, расстегнул манжет. Молча достал пачку сигарет и зажигалку. Затем он подошел к балконной двери и отодвинул тяжелую портьеру.

— Выйди. Подышим.

Ки Хун повиновался. Они вышли на балкон. Ин Хо прикурил, протянул пачку, и Ки Хун машинально взял одну, позволил прикурить. Дым, едкий и знакомый, смешался с городским смогом. Он затянулся глубоко, до хрипа.

Тишина висела между ними, густая, как смог.

— О чем молчишь?

Ки Хун выдохнул дым струей.

— Это ведь не остановить? Стройку. Они добьются. И ты… ты им в этом поможешь.

Ин Хо медленно повернул голову.

— Я не стану им помогать. Но твое пожелание…оно трудное. Очень. Я знаю этих людей, Ки Хун. Их контракты написаны не чернилами, а кровью. Это объявление охоты. На тебя, как на владельца земли. Они найдут щели. Залезут в каждую. Довяжут твои долги, начнут давить. Мелко и постоянно. Пока ты не сдашься. Или не сломаешься.

Ки Хун побледнел. Даже в полумраке балкона видно было, как скулы напряглись. Он отшатнулся, прижался спиной к холодному стеклу. Сигарета дрожала в пальцах.

— Охота… — прошептал он.

Он представил Жозефину, испуганную криками незнакомцев у калитки. Представил себя — загнанного на старую веранду. Его страх был животным.

— Вот почему завтрашний ужин — это последний шанс. Не нужно играть в героя. Нужно свести ущерб и сохранить главное. — Ин хо бросил окурок в пепельницу. — Последний шанс избежать войны, которую ты не выиграешь в одиночку. Не упусти его. Ради своего дома. Ради своего покоя.

Он развернулся и ушел внутрь, оставив Ки Хуна одного на узком балконе над бездной огней, с животным страхом под ребрами и горьким дымом на губах.

***

Воздух здесь не дышал — он курился. Дорогими сигарами, трюфельным маслом и влажным ароматом орхидей, расставленных с бессмысленной щедростью. Стены, обитые темно-синим бархатом, поглощали свет, а хрустальные люстры сыпали холодные искры на белоснежные скатерти.

Ки Хун сидел, как на иголках, в костюме, который Манто назвал «минимально приемлемым». Ткань чесалась, воротник душил, а лакированные туфли жали, как кандалы. Он чувствовал себя чучелом, выставленным на потеху.

— …и помните, господин Сон, — шепнул Манто, наклоняясь с видом заговорщика, пока официант с подобострастием наливал вино, — вилку для устриц держат так. Не как кирку. И улыбайтесь. Мы же символизируем сотрудничество.

Ин Хо сидел во главе стола. Он говорил о сроках, логистике, «временных сложностях» с участком №3. Его голос, ровный и убедительный, лился, как мед. Советники Ли и Пак кивали, их масляные лица выражали деловую заинтересованность. Чан из Минтранса хмуро ковырялся вилкой в тартаре из тунца и иногда зевал.

Всё шло… нормально. Слишком нормально. Ки Хун механически копировал движения Манто, его язык заплетался от вымученных «благодарю» и «конечно». Он ловил на себе взгляды: любопытные, снисходительные, презрительные. Диковинка из деревни. Тот самый упрямец с огородом.

— …но всё это, господа, меркнет перед нашей главной силой! — внезапно воскликнул Ли, толстый, с седыми висками и глазами, как у старого удава. Он поднял бокал с бордо. — Перед людьми, которые умеют добиваться! Помните, Ин Хо, проект «Зелёный свет»? Когда эти… э… активисты… устроили голодовку на стройплощадке? А ты что придумал? Подключил пожарные гидранты! В ноябре! Мороз под минус! Через час они сами побежали греться, как мокрые кошки! Ха!

Смех прокатился по столу. Даже угрюмый Чан хмыкнул. Пак, маленький и юркий, подхватил:

— А помнишь историю с этими… как их… фермерами под Чхонаном? Которые не хотели продавать земли под вторую магистраль? Ты же нашел их кредитора. Через неделю они сами приползли подписывать бумаги! Блестяще! По-настоящему блестяще! Ты всегда знал, где найти нужные рычаги, Ин Хо.

Ин Хо сидел, откинувшись на спинку стула. На его губах играла легкая, едва уловимая улыбка. Не та, что была в деревне — кривая, живая. Это была улыбка человека, которому приятно вспомнить вкус власти. Улыбка акулы, почувствовавшей кровь в воде. Он поднял бокал в ответ на тост Ли.

— Достижение целей, господа, — произнес он мягко, и его голос зазвучал по-новому — гладко, опасно, — иногда требует нестандартных решений.

Ки Хун замер. Вилка, которую он так старался держать «правильно», замерла в воздухе. Он смотрел на Ин Хо. На эту улыбку. На эту радость от воспоминаний о том, как травили людей ледяной водой, как травили фермеров кредиторами-бандитами. Весь этот пафосный лоск, эта игра в цивилизацию — она была тоньше бумаги. Под ней текла та самая кровь, о которой Ин Хо говорил на балконе. Ин Хо говорил со знанием дела, потому что сам проворачивал подобные дела.

Комок подкатил к горлу — горячая, густая волна отвращения. К этому залу. К этим людям. К этому костюму. К самому себе, сидящему здесь и играющему в их игру.

— …именно так! — вещал Ли, обращаясь уже к Ки Хуну с отеческой снисходительностью. — Ваша земля, господин Сон, конечно, важна… локально. Но представьте магистраль! Скорость! Прогресс! Тысячи людей, сэкономленных часов! Это — будущее! А ваши… деревенские домишки и огороды… — он махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи, — мило, конечно. Но это прошлое. Как лошади — симпатичные, но бесполезные в эпоху машин.

Слово «лошади» прозвучало, как хлыст. Ки Хун встал. Стул с грохотом упал назад, оглушительно гремя в чинной тишине зала. Все взгляды устремились на него. Манто заинтересованно поднял взгляд, медленно продолжая жевать салат. Ин Хо медленно опустил бокал, его улыбка исчезла, глаза стали острыми.

— Лошади? — голос Ки Хуна не дрожал. — Мы не лошади! — он ударил кулаком себя в грудь. — Мы — люди! Люди, которые живут на этой земле! Которые пашут ее, сеют, растят детей! Не символы вашего дерьмового прогресса! Не пешки на вашей доске! Люди, которых вы готовы затоптать своими магистралями! — он бросил взгляд на Ин Хо, полный жгучего разочарования и боли. — И ты… наслаждаешься воспоминаниями, как травил людей? Как гробил чужие жизни ради своих «результатов»? Это отвратительно… Играйте в ваши игры без меня. В вашем золотом дерьме, с вашими золотыми вилками.

Он сорвал с шеи душащий галстук, швырнул его на ослепительно белую скатерть, рядом с недоеденным стейком. Потом развернулся и пошел к выходу. Дверь зала захлопнулась за ним с оглушительным хлопком, оставив мертвую тишину.

Манто пожал плечами и продолжил жевать салат, прося мимо проходящего официанта подлить коньяк. Такой исход был слишком предсказуем.

***

Дверь ресторана захлопнулась за Ки Хуном, отрезав мир бархата и хрусталя. Сирены, клаксоны, смех пьяной компании, грохот метро под землей — все слилось в оглушительный, бессмысленный рев.

Ки Хун замер на ступенях, ослепленный неоном вывесок. Люди потоком обтекали его, косясь на дорогой, но помятый костюм, на безумные глаза, на отсутствие галстука. Он чувствовал себя выброшенной на берег рыбой, задыхающейся не от воды, а от воздуха.

Куда? Вокзал? Автобусная станция? Как туда добраться? Сеул, огромный и враждебный, вдруг сжался вокруг него тюрьмой из незнакомых улиц и чужих лиц.

В кармане жакета затрясся и запел телефон. Назойливо, требовательно. Ин Хо. Ки Хун вытащил аппарат, смотрел на мигающее имя, как на ядовитую змею. Звонок оборвался. Начался снова. И снова. Ки Хун стоял, сжимая телефон в потной ладони, пока не зазвенело в ушах от этой настойчивости. На пятый звонок он рванул слайдер и поднес трубку к уху.

— Вернись. Твой уход — не стратегия. Это эмоция. Вернись, мы всё обсудим.

— Обсудим стратегию? Играй в свои игры один и больше не звони.

Ки Хун не оглянулся. Шагнул к краю тротуара, поднял руку. Желтое такси притормозило.

— Ссанмундон. Деревню знаешь?. Всё, что есть.

Он ввалился на заднее сиденье, высыпая в руку водителя смятые купюры и мелочь из карманов. Деньги на билет обратно. Водитель кивнул и завёл мотор.

***

Такси уехало, оставив Ки Хуна в кромешной тьме у знакомой калитки. Он толкнул ее — скрип ржавых петель прозвучал как родной голос.

Во дворе, в лунном свете, маячила фигура на крыльце. Сидела в дедовском кресле неестественно прямо. В черных брюках, стягивающих пухлые бедра, и в объемном свитере, который тонул на мощном торсе. На носу — темные очки. Чон Бэ напялил шмотки Ин Хо.

Увидев Ки Хуна, Чон Бэ вскочил, как ошпаренный.

— К-Ки Хун?! Я… просто… примерил! Скучно было! Они же… — он дергал свитер, застрявший на пузе.

Он замолчал. Замер. Присмотрелся к Ки Хуну. К его мертвенно-бледному лицу, к запавшим глазам, к дрожащим рукам, к грязи на дорогих брюках. Весь его дурацкий вид, вся готовность оправдываться испарились. Лицо Чон Бэ стало серьезным, даже суровым.

Его взгляд встретился со взглядом Ки Хуна — усталым, разбитым, полным такой немой боли и гнева, что стало понятно без слов.

Сейчас будет не до смеха.

***

Они ржали на всю деревню.

— У меня на пачке слепота.

— А у меня рак горла. Я никогда не беру мертворождение. Нахер оно мне надо, если лучше взять инфаркт или инсульт? Ненавижу, когда они рисуют на пачке мёртвых детей. В нашем магазине я беру сам сигареты, специально выбирая по картинкам. Когда в нашем нет, приходится идти в дальний. А там продавщица уже второй раз подсовывает мне эту хрень. Ну вот что за женщина?

Чон Бэ покачал головой и погладил прикорнувшую рядом козу по лысому боку. Ки Хун, наблюдая за всем этим, невесело усмехнулся.

Он наконец-то был готов к разговору.

— В Сеуле мне не понравилось. Вернее то, что я там увидел.

— А что ты там увидел?

— Сборище толстосумов, для которых мы, деревенские, просто кривозубые крестьяне, с которыми можно обращаться, как со скотом. Хотя и это бред, я к своим курам с большим уважением отношусь. Но самое страшное, так это то, что Ин Хо ничем от них не отличается.

— Да ну? — Чон Бэ почесал плечо. — Я думал, ты «перевоспитал» его.

— Какой там… Видел бы ты, как он улыбался им, лебезил и стукался стаканами после каждого тоста. Нет, это даже неудивительно. Он там, где ему место. С людьми, которые полностью ему соответствуют.

Повисла тишина, после которой нужные слова, казалось, найти невозможно. Но Чон Бэ с его простодушием и умением читать между строк, вдруг выдал:

— Может, это был его план. Подыграть, войти в доверие, а затем сделать по-своему. Он же бизнесмен, да ещё и довольно крутого нрава. Ну там, стратегия, все дела…

Стратегия.

Ки Хун поднял пьяный взгляд и уставился перед собой.

— Как ты сказал?

— Ин Хо устроил качественный спектакль. А ты его испортил, друг. И теперь тебе жопа.

***

Ки Хун решался нажать на звонок около часа. Он не знал, что скажет, не знал, что из этого выйдет. Но он должен был сделать хоть что-то.

Трубку взяли не сразу. На четвертый гудок раздался гладкий, чуть насмешливый голос, заглушаемый томной джазовой мелодией.

— Манто слушает. Кто беспокоит в такой… деревенский час?

Ки Хун прикрыл глаза и тяжело вздохнул.

— Ты знаешь.

Пауза. На другом конце слышалось, как Манто отхлебнул что-то, вероятно, коньяк.

— О! Наш сельскохозяйственный символ! Какая неожиданная честь.

— Мне… нужна помощь. Я должен как-то связаться с Советом, принести извинения. Не знаю, что лучше. Я…

Смех Манто в трубке был коротким, резким, как выстрел.

— Милый мой Сон Ки Хун. Что сделано, то сделано. Якорь брошен, корабль сел на мель.

Ки Хун стиснул телефон так, что треснул пластик. Голос его сорвался почти на шепот:

— Что, вообще ничего нельзя сделать?

— Ин Хо метил в кресло вице-президента. В самое сердце компании. Но благодаря твоему выступлению на ужине, благодаря тому, как ты публично окунул лицо нашего многообещающего лидера в дерьмо твоей принципиальности… карты были решительно перетасованы.

Фоновая музыка внезапно приглушилась. Голос Манто стал отчетливым, металлическим, каждое слово — отточенный клинок.

— Эта должность требовала безупречности. Абсолютного контроля. Безусловного доверия Совета. Ты же показал всем, что Ин Хо не контролирует даже своего садовника. Что его суждения сомнительны, а проекты — уязвимы для сантиментов. И на эту должность был представлен другой кандидат.

Сердце Ки Хуна упало куда-то в ботинки. Холодный пот выступил на спине.

— Кто?

Тишина в трубке длилась вечность. Потом Манто заговорил, медленно, смакуя каждую букву:

— Кандидат разговаривает с тобой прямо сейчас, милый Сон Ки Хун. Должность Вице-президента по стратегическому развитию — моя. С сегодняшнего утра. — Он позволил этой информации повиснуть в воздухе, наслаждаясь гробовой тишиной на другом конце. — Так что… позволь мне искренне поблагодарить тебя. Настоящий подарок судьбы. Без тебя… этого бы не случилось. Огромное спасибо.

***

В полдень Ин Хо стоял на пороге и лениво осматривал их пристанище. Ки Хун наткнулся на него в коридоре, когда собирался отнести воду для кота на улицу.

Они замерли. Ки Хун сглотнул, чувствуя, как жар стыда поднимается к лицу.

— Ин Хо, я. Прости. Я… все испортил. Знаю, что… что это непоправимо.

Ин Хо поднял руку. Не резко, а устало. Как учитель, останавливающий слишком шумного ученика.

— Ки Хун. Это, конечно, всё очень плохо. И нам не на руку. Но я предвидел такой исход. Всё будет в порядке.

Ки Хун стоял, как вкопанный, не веря ушам. Предвидел? Как можно было предвидеть этот кошмар?

— Но Манто сказал, что теперь он вице-президент.

Ин Хо остановился у стола, наливая себе воды из глиняного кувшина.

— Кандидат, — поправил он четко. — Это другое. Он представлен Советом. Это не значит, что он утвержден. — Уголок его губ дрогнул в подобии усмешки. — И скажу прямо, ему эта должность не светит. У него недоброжелателей в Совете больше, чем у меня седых волос после знакомства с тобой.

Ки Хун уставился на него. Усталость, вина, страх — все смешалось в нем с нарастающим изумлением. Ин Хо не ругался. Не кричал. Не злорадствовал. Он был… спокоен.

— Ты… ты что, не сердишься? Не будешь даже… ну, злорадствовать? Над моим идиотизмом.

Ин Хо тяжело вздохнул, потирая переносицу. Он выглядел изможденным до предела.

— Может, чуть позже, — ответил он почти обреченно. — Когда высплюсь. Ты извинишься передо мной. И я даже скажу тебе, как сделать это правильно. А сейчас… — он махнул рукой в сторону спальни, — …принеси мне мой серый свитер.

Ки Хун почувствовал, как вся кровь отливает от лица, а потом приливает обратно, обжигая щеки. Он вспомнил жалобный треск ниток, когда Чон Бэ пытался снять растянутый до невозможности свитер.

Ки Хун неловко почесал затылок, избегая взгляда Ин Хо.

— Эм… Насчет свитера… Мне, пожалуй, придется извиниться дважды. И прямо сейчас.