Владыка забвения: Пламенное Сердце

Реакция Гвиневры осталась для Нортона загадкой. До рассвета он сидел у затухающего костра, мучимый тревожной мыслью, что сказал или сделал не то. А Гвин, укрывшись в своей палатке, наконец позволила слезам пролиться. Она стыдилась их и вместе с тем радовалась, что никто не видел ее слабости. Наставник, случись застать ее в таком виде, наверняка бы разочаровался.

Но едва она закрывала глаза, перед ней вставало недавнее сражение — то мгновение, когда она стояла спиной к спине с Нортоном, и жизнь смертных зависела от бессмертных. Гвиневра чувствовала дыхание товарища за плечом, слышала его шаги, и ее рука поднималась в тот же миг, что и его. Это ощущение не передать словами — оно породило то доверие, которое сжигает все сомнения и сближает сильнее, чем любовь.

С того боя нечто едва различимое на фоне других чувств распустилось, вспыхнуло искрами, засияло фейерверками. Эльфийка знала, что так быть не должно. И все же не могла погасить того пламени, что с каждым взглядом на Мессию пожирало ее все пуще.

Можно ли назвать это любовью? Или всего лишь странной симпатией, тесно переплетенной с дружбой и невольным восхищением перед существом, которое пережило смерть и вернулось бессмертным? Она никак не могла разобрать.

И все же иной раз приходила мысль: ведь теперь и она ему ровня. Почему же так страшно протянуть к нему руку? Что удерживает — страх быть отвергнутой или привычка считать себя недостойной из-за уродства?

То, как Норт глядел на ее изувеченное лицо, только усиливало смятение. Как можно разглядеть красоту в затоптанном цветке? Как мужчина способен смотреть в ее глаза с восхищением? Он ошибается, да, точно ошибается — просто не знает других женщин и потому не умеет отличить истинную красавицу от той, что случайно тронула его сердце. Мессии, Темному Владыке, подобала бы покорная и нежная дама, а не такая, как Гвиневра. Что она могла дать ему?

Отринуться от него, выдержать холодную дистанцию — вот к какому решению пришла Гвиневра, погружаясь в тревожный сон.

С восходом Игниса лагерь был готов к последнему перелету. Путь до самого Экссолиума шел размеренно и без лишней болтовни, всем хотелось скорее вернуться домой. Гвин, избегая Нортона, полетела последним драконом, а сам Норт так и не сумел выцепить эльфийку для разговора.

Когда драконы показались над просторами Экссолиума, город уже изнемогал ожиданием героев. Колокола били один за другим, вторили им трубы на высоких башнях; вдоль улиц еще горели факелы и огонь их трепетал в утреннем воздухе. Главная площадь, обрамленная новенькими домами, наполнилась океаном жителей — таким же бушующим, как Тарнэйр в часы прилива, когда волны бьются о скалы, жаждая прорваться вглубь материка.

Первые тени исполинских ящеров скользнули по крышам, и над площадью прокатился гул. Вспыхнула музыка: трубы возвестили торжество, им откликнулись барабаны, а поверх всего дрогнула тонкая скрипичная мелодия. Всадники, постаревшие за короткие дни, без энтузиазма шли по лепесткам белых арелий и алоцветов — символам жизни и смерти. Постепенно шеренга воинов редела, один за другим они сходили с пути и терялись в толпе, чтобы обнять своих близких.

Следом за всадниками двинулись крепкие мужи, заранее собранные Иветтой. Они осторожно снимали тела с драконов и клали их в повозки, запряженные темными тварями, ведь по узким улицам крылатые ящеры пройти не могли. Праздник для тех, к кому никто не вернулся, обернулся трауром. Семьи с отрешенными лицами следовали за процессией, пока еще не до конца осознав потерю.

Те, кого горе не коснулось, лишь изредка останавливались, бросали короткие взгляды сочувствия, а после спешили к ярмарке, к огням и пляскам. Лица выживших светились облегчением, когда они обнимали родных, но даже сквозь него проступала скорбь. Нортон, шедший впереди, не поднимал взгляда. Толпа радовалась, но не он. Праздновать не хотелось. Перед глазами по-прежнему стояло тело Аспидиона и других, кого вытащили из-под завалов.

Прибывшие ангелы растерянно толпились, стараясь укрыться от взглядов, полных ненависти. К ним уже спешил Люцифер, чтобы увести подальше — экссолийцы еще не были готовы принять новых союзников.

За время, что Нортон был в пути, Иви и Люций успели устроить лагерь для небесных беженцев в укромной части города и подготовить место для тел. Люцифер, все так же облаченный в черное, теперь скрывал злато кудрей траурной вуалью. С теплозвучной праведностью в голосе он располагал братьев и сестер по койкам, выслушивал их просьбы и помогал, чем мог.

— Рада тебя видеть, — Иветта встретила Нортона у врат, заключив его в объятия. — Подданные ждут тебя на празднике... Я знаю, время неподходящее... Настаивала на трауре, но меня не послушали. Устроили ярмарку, — добавила она, следуя за молчаливым Мессией.

— Я не пойду, — ответил Норт. — Устроим похороны каждому, кто пал, как только всех опознают. Пусть им воздвигнут памятник. Аспид станет на нем главным.

— Хорошо... А еще Валора... — начала Генерал, но демон перебил:

— Иви, потом. Пожалуйста. — Он остановился у дверей своих покоев.

— Тебе стоит подумать о советниках, — предложила Иветта. — Мы больше не справляемся, Экссолиум растет каждый день.

— Я подумаю.

— А где Гвин? Я думала, она с тобой.

— Не знаю, — коротко бросил Норт и закрыл за собой дверь.

Он понимал, что Иви, должно быть, соскучилась, и за это время на нее легло множество дел. Оттого ему было стыдно — будто он бежит от разговора, прячется за дверью, оставляя ее одну.

Шок миновал, и теперь перед взором демона предстала жестокая, не прикрытая ничем реальность — он потерял друга.

Аспида больше нет.

И не будет.

Никогда.

Сползая по двери, Норт сел на пол, вытянул ноги и устало уставился в приоткрытое окно. Ветер качал легкую занавесь с серебряными узорами. Он не верил, что может потерять Аспида. Казалось, тот из тех, кто никогда не погибнет. Он боялся за Иветту, за Гвин, даже за Люцифера, но в итоге судьба отняла именно его. Того, кого он избегал, стыдясь странного внимания.

Может ли он вообще считать себя другом? Горгон искренне тянулся к нему, а он отвечал холодом. Может, зря они вытащили его из Песчаных Когтей? Может, он вернулся бы живым? Но тогда Триединые забрали бы только Гвиневру, и она погибла бы. Аспидион спас ее. Тот, кто казался самым бесчувственным, проявил высшую человечность и благородство.

Нортон закрыл лицо руками, не в силах отпустить одни и те же мысли. Ему хотелось плакать, но слезы не шли. Имел ли он право на них, если столько невинных детей погибло по его вине, столько воинов умерло? Демон приоткрыл пальцы и вновь взглянул в окно за которым доносился веселый мотив лютни. Слишком веселый для этого дня. Луч Фебуса скользнул по глазам, заставив прищуриться. То ли от яркого света, то ли от горя по щеке все же скатилась одна-единственная слеза.

Минуя коридор, Иветта направилась к Люциферу с пером и свитком в руках. Ей хотелось многое сказать Норту напоследок. Совсем скоро она уйдет искать свой путь, но прежде должна закрыть все оставшиеся вопросы. Подменить Нортона оказалось не так просто.

«Может, и к лучшему, что я так и не стала королевой. Слишком много хлопот.» — думала она, вспоминая жизнь с Мираном.

Смерть была ей давно знакома. На полях сражений ее подчиненные гибли десятками — Иви не успевала запоминать имена. Потому теперь скорбела, но без того бездонного отчаяния, что терзало остальных.

Проскользнув сквозь шумную толпу, дьяволица выбралась из гомона площади и, петляя по узким улочкам, вышла к лагерю. Обычный шатер — такой же, с каким они когда-то встречали первых жителей Экссолиума. Она улыбнулась уголками губ: не поверила бы, покажи ей этот город пару лет назад.

Отодвинув полог, она отыскала Люцифера. Тот сидел на корточках, гладил по голове ангельское дитя и одобрительно кивал. Приблизившись, Иви узнала того самого мальчишку, но оторвала взгляд и обратилась к Люцию:

— Я пришла составить списки.

— Следуй за мной, — скромно произнес он, изящным движением пальцев поманив за собой.

Она шла за ним, невольно разглядывая худощавую спину, тонкие плечи, заметно у́же ее собственных, хотя Люций был почти на голову выше. После смерти своего господина падший ангел сильно изменился — замкнулся в себе, речи его стали редки и полны тоски. Теперь он напоминал проповедника, что говорил о любви к ближнему — будь то ангел, демон или человек. И, к удивлению Иветты, экссолийцы приняли его. То ли из жалости к изгнаннику, то ли поддавшись его нежному обаянию.

Записывая имена ангелов, Иви, как бы ни старалась, ощущала отвращение. Раса, что порабощала и лгала всему миру, не могла вызвать у бывшей рабыни ни сочувствия, ни доверия. И хоть она не желала уподобляться методам Небес, внутри все переворачивалось от одинаково-совершенных лиц и безупречно белых крыльев.

Внося очередное имя, Иветта подняла глаза и вдруг застыла.

— Это же наш кучер! — воскликнула она, указывая пером на одного из ангелов. — Тот самый, что слинял в Сильваниуме!

Иви решительно пошла вперед, привлекая всеобщее внимание, а Люцифер поспешил следом.

— Ты! Тебя Триединые подослали? Признавайся! — Генерал схватила его за ворот и зло встряхнула.

— Иви... — взмолил Люций, перехватив ее руки, — Триединых больше нет. Найди прощение в сердце своем...

— Я лишь хочу знать правду, — резко ответила она. — Кто подвел нас в самый ответственный момент? А? Его нужно наказать по закону!

Кучер покорно склонил голову.

— О, госпожа, — произнес он почти шепотом, — я был грешен пред вами и пред истиной. Я следовал воле лжебогов, исполнял их приказы, скрыв свой истинный лик, даже ощущая сию неправедность. Пусть кара настигнет меня — я приму ее без ропота.

— Позволь ему начать с чистого листа, — мягко велел Люцифер.

— Нам пришлось использовать телепорт, — уже менее уверенно спорила Иви.

— Но именно это спасло нас, — заметил Люций, приподнимая вуаль с лица. — Значит, даже через злую волю Мгла направила нас к лучшему исходу. Разве не так?

Он взглянул на Иви своими печальными, почти прозрачными глазами и слабо улыбнулся. В этой улыбке было столько смирения, что Иветта не выдержала.

— Агрх... — раздраженно выдохнула она и уткнулась в пергамент. — Говори свое имя, паршивец!

— И если тебе понадобится что-то — тоже говори, — ласково добавил Люций.

Иветта закатила глаза и недовольно цокнула языком.

Пока одни открывали новую страницу, для других она стал последней. В противоположном конце города покоились тела, дожидаясь близких. Гвиневра, с черными платками, подобными вимплу и списком имен в руках, помогала семьям среди воинов и рабочих. Ей хотелось отвлечься, забыть дворец, забыть шум праздника и просто смотреть в глаза тем, кто остался жить вместо почивших.

К ней подходили старцы, женщины, молодые девушки и юноши. Они бродили меж рядов, прикрывая головы траурными платками и вуалями — непокрытая голова в дни скорби считалась признаком неуважения к умершим родственникам и близким. Иногда кто-то замирал, падал на колени, плакал, прижимаясь к бездыханному телу.

Некоторых погибших удалось опознать по рассказам товарищей, но тех, кого не узнали, вероятно, уже было некому назвать — их друзья и сослуживцы пали вместе с ними. Оставалось надеяться лишь на их родных. Гвиневра внимательно следила за этим, чувствуя тяжесть ответственности. Она подходила к семьям, обнимала женщин, клала ладони на плечи мужчинам, гладила по голове детей и тихо говорила, что погибшие не ушли навсегда, а отправились жить на звездах.

— Где моя дочь? Где она!? — раздались пронзительные возгласы.

Гвиневра обернулась. Среди людей метался исхудавший старик с растрепанными седыми волосами. Он бежал от тела к телу, расталкивая людей, падая и снова поднимаясь. Стражники схватили бунтаря под руки и уже хотели было увлечь прочь, но он нарочно повис в их хватке, точно капризное дитя.

— Отпустите! Я должен найти свою дочь! — кричал он.

— Не трогайте его, — приказала Гвиневра, поравнявшись со стражей.

Стражники отпустили несчастного и тот рухнул прямо к эльфийке. Она мягко приобняла его за плечи одной рукой и отвела в сторону.

— Кто ваша дочь? — любезно спросила Гвин. — Мы ведем перечень опознанных. Если ее имени там нет, вы можете осмотреть тех, кто еще не найден...

— Я смотрел! Ее нигде нет! — он всхлипнул.

— Может, вы плохо смотрели? — с надеждой уточнила Гвиневра.

— Нет! Нет же! — плач старика сорвался в хрип.

Гвин остановилась и взяла его морщинистые ладони в свои.

— Подумайте... может, у нее были какие-то приметы? Родинки, отметины, шрамы, украшения, рисунки на коже — хоть что-нибудь, что поможет нам ее найти? Она человек или демон? Как она выглядела?

Мужчина нахмурился и замолк. Лицо его немного прояснилось, и он взглянул на эльфийку.

— У ней, госпожа, пятнышко было... на глазе, будто родинка. На левом. А сами глаза голубые, — старец коснулся своего глаза. — Волосы кучерявые, короткие, цвета пшена. Она их остригла коротко очень, перед битвой, чтоб не мешали. Юная совсем, двадцать лет от роду. А на пальце левом колечко носила, с узором, где птицы вьются. И еще... на колене правом шрам, в детстве в воду прыгнула да камнем распорола.

Гвиневра кивнула.

— Идемте со мной. Я покажу тех, кто может подойти под описание.

Она взяла его под руку, и, открыв список, повела старика меж тел. Они шли медленно, останавливались у каждого, кто хоть отдаленно напоминал описанную девушку. Но всякий раз старик качал головой — все не то.

Когда они дошли до последней, он долго смотрел на мертвое лицо, потом отвел взгляд.

— Не могли забыть ее на Небесах? — проскулил он.

Гвиневра закусила губу. В груди все сжалось от жалости и бессилия. Она знала, что они унесли с Небес абсолютно всех. Эльфийка поправила платок на лице и, с трудом справляясь с дрожью в голосе, произнесла:

— У нас есть еще... еще одно место.

Старик не ответил. Все его тело затрепетало, как под порывом ветра, и он молча пошел за ней. Гвиневра шла первой. В конце череды тел стоял небольшой шатер — туда она и направилась, не смея обернуться.

— Подождите здесь, — попросила Гвин.

Пожилой отец послушно остановился у входа.

Внутри смрад был почти невыносим и просачивался даже через ткань платка на лице. Перед эльфийкой громоздились останки — перемешанные тела, руки, ноги, головы. Она зажгла огонек заклинанием, подняла в воздух. Морщась, надела кожаные перчатки и взяла мешок. Гвиневра заходила сюда уже третий раз, но к этому зрелищу невозможно было привыкнуть.

Ее мутило, дышать было нечем, и все же она продолжала искать. Гвин было решила, что старик ушел и опознать дочь не удастся, как вдруг под грудами чужих конечностей увидела кудрявый локон. Она осторожно раздвинула останки и увидела голову. Настолько изуродованную, что сердце ее сжалось.

Она перевела дух, взяла себя в руки и посмотрела на застывшие в ужасе глаза. Они были голубые. На левом — крошечная родинка. С трудом опустив голову в мешок, Гвиневра смогла отыскать на полке найденных украшений кольцо с узором птиц. Сняв перчатки, эльфийка взяла находки и почти выбежала наружу.

Старик неподвижно стоял на прежнем месте. Дрожащими руками она протянула ему сначала кольцо, потом мешок.

— Это все, что я смогла найти.

Такими же дрожащими руками он принял кольцо, судорожно прижал к губам. Затем взял мешок, открыл его, взглянул внутрь, и посерел. Часть лица дочери была обожжена, на щеке зияла рана, обнажая ряд зубов, часть из которых отсутствовала, точно так же как и правое ухо. А глаза девушки — те самые, голубые, некогда ясные, теперь были безжизненными и смотрели в пустоту тем застывшим взглядом, который не забудет ни один отец, переживший свое дитя.

Старик больше не плакал, только губы его дрожали, и из груди вырывалось тихое сиплое дыхание. Он смотрел на изуродованную голову дочери, и его любящее сердце не хотело верить глазам. Ему чудилось, что вот-вот она заговорит, рассмеется, как в детстве, когда бежала к нему через поле с распущенными волосами, а кудри ее так забавно прыгали, чудилось, что все это сон, жестокая ошибка.

Наклонившись, отец коснулся губами холодного лба дочери и замер, понимая, что отныне Игнис и Фебус не будут светить как раньше. Опустившись наземь, он прижал голову к груди.

— Я могу помочь вам?... Хоть чем-то?... — робко спросила эльфийка.

— Нет... оставьте меня, госпожа, — едва внятно пробормотал старец. — Я сам с нею побуду.

— Как ее звали?

Ответ последовал не сразу.

— Дарена Тарн.

Гвиневра помедлила.

— Экссолиум не забудет ее, — пообещала она. — Ваша семья обязательно получит почести и помощь. Она сражалась за весь мир. Каждый гордится ею.

Старик не ответил. Лишь покачивался взад-вперед. Гвин немного постояла рядом, потом отошла, оставив его одного.

Над городом густело красное небо; вечер ложился тяжелым дыханием на землю. Это значило, что день, полный скорби, близился к концу, и на смену ему придет скорбящая ночь.

Передав писцам список, имя и описание погибшей, Гвиневра набрала в грудь воздуха, и, заставив себя сделать шаг, направилась ко дворцу.

Больше всего ей хотелось смыть с себя этот запах. Он был тяжелый, въедливый, сладковато-гнилостный. В горле стоял металлический привкус с нотками ванили. Даже коридоры дворца не спасали от наваждения, и пока она шла в купальни, тошнота все еще давала о себе знать.

Яркие рисунки гобеленов, гладкие стены, зачарованные лампы, чередующиеся факелами и канделябрами возвращали ее в привычный мир. На нижнем этаже находились купальни, под ними — темница. Там пока не было узников, но Гвиневра знала, что это ненадолго. Нортон не справлялся, и она тоже. Страна росла слишком быстро, а людей, способных держать ее на плечах, становилось все меньше.

Впереди ждала поездка в Валору. Вельможи наверняка уже собрались на совет, решая, стоит ли присоединиться к Экссолиуму. Мысль о возможном союзе казалась разумной. Можно было бы взять кого-то из них или написать письмо Владычице Гелиде в Сильваниум, попросить рекомендовать достойного эльфа для членства в совете.

Приближаясь к двери купален, Гвиневра медленно сняла платье, осталась в тонкой льняной рубахе, не надеясь встретить кого-либо в такой час. Из щелей шел теплый пар, аромат мыла и трав. Она вспомнила, как давно не чувствовала свой любимый запах хвои и шиповника. В дороге не было ни времени, ни возможности варить мыло или готовить настои, а все флаконы остались в замке. Мысль о том, что теперь все будет как прежде, согрела ее, и нетерпение пересилило усталость. Гвин изо всех сил толкнула створку и застыла.

В воде сидел тот, кого она не желала увидеть.

Нортон.